Так не строят! - 2 - Красницкий Евгений. Форум сайта

Так не строят! - 2

Водник

Дата: Вторник, 05.06.2018, 15:58 | Сообщение # 2

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Итак, дамы и господа, начнем помолясь и поматерясь работать над новой книгой о Кондратии Сучке. О его житье-бытье в роли офицера и руководителя строительного треста. О том как он дошёл до жизни такой и как в этом новом качестве ему существовать. Надеюсь на вашу деятельную помощь. Поехали!

Разговор.
- Боярич, дозволь обратиться? – в шатре, как всегда беззвучно возник ординарец Антон, и повинуясь кивку, продолжил. – Старшина, виноват, десяток розмыслов Сучок принять просит.
- Зови.
Антон исчез, и почти сразу на его месте возник Кондратий Сучок. За прошедшее с холопского бунта время он здорово изменился: ладно сидящие на нём кольчуга и шлем как будто добавили плотницкому старшине роста, да и смотрел он теперь иначе, не блудливо-вызывающе, а спокойно и чуть насмешливо. И вошёл десятник Кондратий не так, как во времена оны старшина Сучок: не влетел бешенной сорокой, а твёрдо сделал три шага, приставил ногу, чётко и несколько щеголевато вскинул руку к шлему:
- Дозволь обратиться, боярич?
Михаил поднялся из-за стола, бросил руки по швам, отвечая на приветствие десятника:
- Обращайся, Кондратий Епифанович. И садись, - боярич указал рукой на полено, служившее седалищем для посетителей, - без чинов будем.
- Добро, Лис, - Сучок поправил заткнутый за пояс топор и опустился на указанное место. – Значит так, горожу вокруг ихнего городища закончили. Возле ворот частокол со рвом, а между ними спотыкач и рогатки – тихо не пролезут. Острожки в перестреле друг от тоже поставили для дежурных десятков, стан ты сам видел. Им теперь на вылазку идти что давиться.
- Годится! А с требушетом что?
- Готова Оторва! Стрелу выверили, как рассветёт можно пристрелку начинать. Только бы Кузь…, боярича Кузьмы горшки не подвели.
- Не подведут, - Михаил утвердительно кивнул, - как разобьются, так и вспыхнут. Ты, главное, фитили поджечь не забудь и не промажь – мало их.
- От того и говорю, что пристрелку начнём, - кивнул Сучок. – Я велел две дюжины просто смолой залить – по весу так же, а когда куда надо положим, там и огоньку добавим. Выкурим, как миленьких, етить их долотом!
- Хвалю, господин десятник, - боярич жестом остановил дернувшегося было Сучка.
- Рад стараться, - уже совсем не строевым тоном ответил Кондратий, снова устраиваясь на своём седалище. – Только ещё у меня к тебе разговор есть, Лис. Важный. Но не по воинским делам. Есть время?
- Раз важный, значит есть. Говори, Кондратий Епифанович.
- Тут такое дело, Лис, - Сучок поскрёб в бороде, - народу у нас теперь много стало: Шкрябка в Турове усадьбу тебе строит и артель там набрал – два десятка народу и народ у него там годный, у нас в Погорынье вся, почитай, оставшаяся артель да Гаркуновы орлы – Крепость достраивают, кирпичи обжигают, да в Ратном стены ставят, а еще в Заболотье Горазд с артелью, тоже искусники и получается что у Гвоздя, Горазда и Гаркуна поболе полусотни народу, да у меня тут полный десяток. Это мастеров и добрых подмастерьев. И все жрать хочут. И семьи у них есть.
- Ты это к чему, мастер? – Лис лукаво посмотрел на Сучка.
- А к тому что эдакая орава делать станет и чего жрать будет когда всё достроит? Это кажется что долго, а оглянуться не успеем! Здесь всех пристроить хочешь? Работы-то хватит, но казна-то у тебя не бездонная…
- И что ты предлагаешь? – лукавинка во взгляде боярича Михаила только усилилась.
- Не знаю, Лис! – Сучок помотал головой. – Шкрябку я сразу накрутил – ищи в Турове работу!
- А он что?
- Сыскал, конечно. Шкрябка по ушам ездить горазд не хуже моего. С ладьёй что вчера Ходяра пригнал весточку прислал. Как ваши хоромы закончит, так еще одному боярину усадьбу ладить подрядился, да на епископском подворье потёрся – церковь надо будет поставить, да с посадником туровским сумел поладить – мост он хочет… Только мало этого! Не хватит на всех!
- А ты что скажешь? Неужели не придумал ничего? – Михаил улыбнулся.
- Да будет тебе подначивать, Лис! – Сучок хлопнул по колену. – К тебе на поклон пришел. До весны худо-бедно дотянем, а потом… Вот я и подумал – дядька твой где только не торгует. Может через приказчиков своих и нам работу где сыщет? Ты бы ему грамотку отписал, а? Неужто за долю да не возьмётся?

Обсуждаем новую книгу тут

Ему повезло. Неужели мы хуже? У каждого должен быть сказочный сон, чтоб в час завершающий с хрипом натужным уйти в никуда сквозь Гранитный каньон... (с) С. Ползунов

Сообщение отредактировал Водник - Вторник, 05.06.2018, 16:19

Красницкий Евгений. Форум. Новые сообщения.

Водник

Дата: Пятница, 05.11.2021, 11:27 | Сообщение # 3

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Итак, начинаем новую кигу про Мерка. Пока выкладываться будет тут. Я ещё не решил будет ли отдельная книга про Меркурия и отдельная про Сучка или я их объединю - время покажет.

Мало-помалу - быть бы началу.

Там брег песчаный и пустой. Вместо предисловия.

Низкое серое небо потело дождём. Хотя, дождём это назвать язык не поворачивался. Мелкая, всепроникающая морось сплошняком висела от неопрятных лохм свинцовых туч до самого пропитанного водой песка, по которому устало ступали людские ноги и конские копыта. Первые увязали по щиколотку, вторые - по путовый сустав.
Крепкий седой старик фыркнул, сдувая с усов осточертевшие капли, привстал в стременах и огляделся. Ничего нового он не увидел: серое небо сверху, серое море с еле видимыми из-за дождя силуэтами галер на нём справа, мокрый сосновый бор слева, размолотый и перемешанный с навозом мокрый песок под ногами, доспехи, пики, кони, люди, обозные телеги вокруг - войско шло берегом сурового Волчьего моря, именуемого ещё Варяжским и Балтийским.
- Владыко, - безусый прапорщик лихо осадил коня, - дозволь доложить! От воеводы Арсения. Передовые дозоры обнаружили разъезды ляхов. И пруссы с ними. Немцев пока не видали, но языки говорят, что есть. Князь и великий воевода на совет зовут!
- Коня побереги, прапорщик, - больше для порядка шуганул юнца епископ Росский и Поморский Меркурий. - Веди!
- Слушаюсь, владыко! - парень залился краской, бросил руку к шлему и, с предельной аккуратностью, дал правый повод.
Меркурий пустил коня рысью вслед за посыльным. Четверо витязей, закованных в железо, что твои раки, ни слова не говоря, окружили епископа, приноравливая шаг своих громадных жеребцов к аллюру епископского мерина. Его преосвященство поморщился - охрану он не любил вот уже три десятка лет. Ещё с тех времён, когда звался хилиархом Макарием и служил базилевсу Алексею, упокой, Господи, его душу.
"Терпи, Макарий - княжеская воля. Да и пора бы привыкнуть, что тебе далеко не тридцать и ты священник. Тебе даже меч носить нельзя. О чём тебе и напомнили при выступлении в поход, когда приставляли этих голиафов. Его Светлость князь Росский, Поморский и Архангельский, помнится, был очень убедителен. Особенно когда напоминал, что ты, Макарий, нужен ему и державе епископом, а не изверженным из священства монахом. Возразить нечего - священник, совершивший убийство, отрешается от служения навечно, пусть даже он убил обороняясь. И уж твои недруги, Макарий, такой случай не упустили бы. И тут, и в Константинополе. Ни митрополит, ни Илларион не помогли бы. Слишком многим поперёк горла твой скачок в епископы. Да и титул тоже...
Интересно, почему Михаил назвался князем Росским и Поморским и, заодно, настоял, чтобы твоя свежеиспечённая епархия называлась так же. Не мог ведь не понимать, что ляхи такого не спустят. Шутка ли - заявить права на морское побережье до самого устья Одры! Ну ладно, до устья Вислы. Это же ляхам серпом по самому дорогому. Особенно когда базилевс Мануил взял да признал этот титул. Две ладьи серебра, между прочим, стоило...
Вернуть Иллариона в Константинополь, надо думать, не меньше. Союзного митрополита в Киеве поставить - тоже. Тебя епископом сделать, княжеские усобицы на остальной Руси оплачивать, чтобы к нам не лезли, людей привлекать, княжество обустраивать, войско...
Не иначе, как Божьим соизволением, деньги находятся. За несколько лет в лесной пустыне возникли города, распаханы поля, пасутся стада, встали железоделательные печи воистину вавилонские. Вот на них, да на стучащих день и ночь ткацких станках всё и держится. Хлеб, железо, ткани. А ещё дивные золотые и серебряные украшения, солёная селёдка, кожи - много чего. Во все стороны идут караваны и обозы, лодьи и морские корабли. И всё обращается в деньги. Деньги, деньги, деньги... Они и сами себя делают. Да, князь даёт серебро в рост. Хитро даёт - под малую лихву, чтобы должник отдал. И снова взял. И опять отдал. И так по кругу. Помнится, Макарий, ты как о том узнал - взвился. От церкви грозил отлучить. Долго тебя убеждали, но убедили ведь.
А денег всё одно не хватает. Каждый княжеский совет одно и тоже - как бы обобрать Петра, чтобы заплатить Павлу. Градское строение, войско, флот, дороги, переселенцы, новые заводы, каналы, мосты - всё жрёт серебро, как не в себя. Но боле всего политика, будь она проклята!
И вот Михаил ставит всё на кон. На один бросок костей. Болеслав и Мешко не отступятся. Старый знакомец Пётр Власт, гори он в аду, тоже. Все распри забыли, с пруссами сумели договориться, немцев подтянули... Нет, победить мы можем. Тебе ли этого не знать, Макарий - план этой войны, как-никак, твоё детище. Воинствующий епископ, прости Господи. Самому нельзя носить меч, так ты в него превратил всё войско. Надеюсь, Создатель, что волей Твоей, а не попущением.
Сколько бессонных ночей вы с великим воеводой Дмитрием и адмиралом Георгием провели над картами. Так что не ропщи - именно ты послал войско по этим пескам вдоль моря, чтобы не терять связи с флотом. Там припасы, там какой-никакой резерв - давно оговорено сколько людей смогут выделить экипажи галер. Эх, было бы их достаточно - перевезли бы всё войско морем за три-четыре дня, а не тащились бы вторую неделю под дождём.
Хотя и это предусматривалось - краем дюн можно идти и в дождь. Это в леса лезть - самоубийство. Там от нашей латной конницы и пиконосной пехоты толку нет. Замотали бы нас пруссы малой войной, перестрелками, нападениями на обозы - до решительного дела одни бы уши доползли. А так придём воевать способными. И мы, и союзники. Главному войсковому лекарю Матвею за такое статую на площади поставить мало. Вот старшина розмыслов Питирим Швырок и изваяет, хе-хе.
А вот и он спешит. В дядю удался. Такой же петух. Щёголь, забияка, бабник, выпивоха. Месяца не проходит, чтобы он девку не соблазнил, мужнюю жену не совратил и с кем-нибудь на мечах не подрался. И редкий год, чтобы не убил кого в поединке, хотя, отдадим ему должное, старается не убивать. Но всё равно, на церковное покаяние к тебе, Макарий, как на службу ходит. А жену и детей, при том, больше жизни любит. И мастер редкого таланта: скульптор, живописец, зодчий, розмысл. Благодаря ему войско ни дня не стояло. Вот и пойми такого...
Дядя его - зодчий Кондратий после свадьбы остепенился и уж сколь годов так. А свадьбу его я по гроб жизни не забуду. И смех и грех. Он тоже в поход рвался, но у него и в Архангельске дел по горло. Первый на Руси город в камне ставит. Здесь такого не видали ещё. Бедна моя вторая Родина камнем. От того и строит мой старый, да, уже старый, друг и крепость, и храмы, и здания магистратов из кирпича. Которого тоже не хватает. Всегда!
Вообще всего не хватает. Людей, денег, ратников, даже мочи, будь она неладна!"
Епископ вслух хохотнул, слегка громыхнув при этом надетыми под монашескую рясу латами. Последние дни, ожидая скорой встречи с неприятелем, войско шло в полном доспехе. И епископ Росский и Поморский, исполнявший в нём обязанности начальника штаба, исключением не являлся.
"Да, и мочи тоже, как бы не смешно это звучало! Кто бы мог подумать, что все эти преудивительные вещи, что делаются в нашем княжестве: невиданные краски для тканей, цветное и прозрачное стекло, эмали, лаки, адские смеси, которыми жгут корабли и города или взрывают стены и скалы, сахар, что слаще мёда, даже лекарства - всё в первооснове своей имеет мочу.

Вот и доим. Войско, монахов, школяров, узников - всех, до кого дотянемся. Свиней держим в стойлах на решётчатом полу и кормим горохом да рыбьей требухой. Не ради мяса, а ради её, родимой. А народу дай языки почесать - окрестили ту породу ссальными свиньями.
В городах, если кто станет мочится на улице, а не в княжьем отхожем месте, того порют плетьми нещадно. Сам князь и то - в горшок и на сдачу. Пример показывает. И всё равно не хватает - приходится закупать где ни попадя.
Был случай - везла ладья бочки с упаренной мочой из Турова. И уже на Немане наскочили на неё разбойнички. Повезло тут ладейщикам дважды. Первый раз тогда, когда поняли, что не уйти, попрыгали в лодчонку и давай бог ноги. А второй - когда разбойнички не за ними, а за ладьёй кинулись.
Нет, пожалуй, три. В третий, когда они сторожевую воинскую ладью встретили, что случайно поблизости оказалась. Флотские рванули за разбойниками и перехватили их, когда те одну бочку вскрыли, а там не яблоневка многолетней выдержки, не вино дорогое, не мёд ставленный... Очень они рассердились и за ладейщиками в погоню кинулись, как быки бешенные - дороги не разбирая. Тут их и поимали. Люди архангельские, когда тех татей вешали, со смеху покатывались - на шибеницу за мочу угодили, полудурки.
Смех-смехом, а воинской ладьёй, что разбойников захватила, командовал один из тех раненых отроков, что ты, Макарий, вытаскивал обратно к жизни в свою первую зиму в Ратном. Летит время, летит, проклятое. Те безусые мальчишки, что стали твоими первыми духовными детьми здесь стали мужами в самом расцвете сил. Кто дожил, конечно. А не дожили многие и многие...
А кто уцелел теперь ротмистры, капитаны кораблей, полковники, магистраты, купцы, воеводы и адмиралы. Да и сам князь Михаил давно не тот отрок со стариковским взглядом, а государь и помазанник Божий. Паки и паки тяжко пришлось ему на этом пути, да и соратникам его не легче. Вот и отодвигают они, вошедшие в полную силу мужи, нас, стариков, в советники. Но так ведь и должно быть, Макарий. Старому - стариться, молодому - жить.
И они живут. Строят Державу. Ты тогда долго колебался, Макарий, не умея понять чьей волей творит Михаил, кто внушает ему: Господь или отец лжи? Но одно ты уразумел сразу - твой поднадзорный замахнулся на Империю. Потом ты понял и стал его человеком навеки.
Теперь, на старости лет, тебе выпало великое счастье - видеть как росток империи проклюнулся и пошёл в рост. Так, наверное, строился Старый Рим, так взрастало длиннозубое отродье Ромула: люди отовсюду поверили вождю и решили следовать за ним. Откуда только не идёт народ в наше княжество: из Турова, Смоленска, Полоцка, Новгорода, Киева, Чернигова, Переяславля, с Волыни, из Залесья - со всей Руси. И не только Руси. Ятвяги, жемайты, аушкайты, ливы, летты, лютичи, бодричи, варяги, эллины, немцы, даже дикие курши - все, через некоторое время, начинают называть себя поморами и русскими. Здесь нет никому дела до твоей крови - здесь спрашивают: как веруешь, будешь ли верен и чем можешь быть полезен? А дальше - будь тем, кем сможешь стать.
Гордись, Макарий - в этом есть немалая доля и твоих трудов, и трудов принявшего мученическую смерть отца Моисея.
И пусть пока наше княжество похоже на редкие острова в лесном море, через которое только перебрасываются мосты дорог, пусть в зелёных дебрях еще прячутся дикие язычники, страшащиеся принять Свет Веры Христовой, влиться в наш кипящий котёл, познать то богатство, которым у нас вознаграждается упорный труд - со временем прозреют и они.
И ведь действительно люди у нас богаты. У нас бывают неурожаи, но не бывает голода. У нашего крестьянина и ремесленника, если он не лентяй, не пьяница и не дурак, есть деньги, на которые он может купить многое. К нам тянутся, нам завидуют.
Кто заработал богатство упорным трудом, тот знает себе цену. Тот, кто защитил его с оружием в руках - тем более. А у нас такие, почитай, все. Кто не может купить себе оружие и встать в ополчение, тому нет голоса на вече. И от того глас народа у нас очень хорошо слышен. В Империи бы пришли либо в ужас, либо в недоумение, услышав: "Нет обложения без представительства". А у нас это жизнь. Не слишком-то хорошо для власти. Но князь считает иначе. Он говорит, что во главе Земли можно стать всесильным, надо лишь уметь говорить с людьми и объяснять им в чём их интерес в делах государства. Обычно, у него это получается. Да и мы все - магистраты, волей-неволей вынуждены преуспевать в этой науке - договариваться с людьми и вести их за собой. Но ведь так было и в Старом Риме.
А теперь князь поставил всё это на один бросок костей! Зачем? Весь совет отговаривал его от принятия титула сейчас. Все понимали, что это означает войну. Немедленно. А мы к ней не готовы настолько, чтобы это удовлетворило Дмитрия и меня. Но князь сказал: "Так надо". И смог убедить в этом Боярскую Думу и Верховное вече.
Что ж, Макарий, мы можем выиграть эту войну. А проиграть не имеем права - у Княжества Росского и Поморского нет другого войска. Мы выгребли всех. Значит, надо победить. Всего-то!".
У подножия большой, полузаросшей дюны несколько ратников Лисовинова полка споро ставили шатёр. За оцеплением уже кучковались воеводы и полковники. Ждали только князей.

Сообщение отредактировал Водник - Пятница, 05.11.2021, 11:28

Водник

Дата: Понедельник, 08.11.2021, 13:01 | Сообщение # 4

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Текст крайне сырой, написан вчера в электричке. Справочного аппарата под рукой не было. Так что пинайте, товарищи, в волю - там есть за что.

Шатёр с вызовом уставился в серое небо и тут же появилась княжеская кавалькада. Представительная, надо сказать. Впереди ехал сам князь Михаил, а за ним, на шаг позади, следовали: княжеский шурин - Борис Всеволодович, князь Городненский, Михаиловы дядья и вассалы - Юрий Ярославич князь Пинский, князь Конкенский и Вячеслав Ярославич Ерсикский .
"Вот так - потомок опальной ветви Рюриковичей да ещё по женской линии и не из под венца, а природные Рюриковичи признали его старшим братом - и кто скажет после этого, что на князе Михаиле нет Господнего благоволения? Но я до сих пор не понимаю, как нам всем, начиная от воеводы Корнея и тогда ещё боярина Михаила и заканчивая мной, многогрешным удалось это провернуть. Как получилось убедить цезаря и великого князя Мстислава, упокой, Господи, его душу, отдать младшим Святополчичам уделы на окраине разгромленного Полоцка?
Интересно, кстати, а что поделывают сейчас прижившиеся в Империи Рогволдовичи? Те, кто не вернулся. Доносят, что Илларион, особенно с тех пор, как стал митрополитом, обхаживает их, как бедный жених богатую невесту. Боюсь, мой бывший сослуживец не оставил мысли получить базу для своего Ордена и на Руси. С него станется. На наш договор он, разумеется, наплюёт, если будет уверен, что сможет остаться безнаказанным. Пожалуй, как покончим с этой заварухой, надо заняться Полоцком вплотную. Такого геморроя нам здесь не надо. Но, слава Создателю, князь Михаил не базилевс Мануил, и не пускает слюни от счастья, когда видит западного риттера. Чую, империи дорого обойдётся это увлечение базилевса..."
Княжеская кавалькада, меж тем, спешилась и подошла под благословение. Епископ Меркурий шагнул вперёд и размашисто осенил крестом склонившиеся головы.
- Прошу в шатёр, господа, - князь Михаил сделал приглашающий жест.
Обстановка внутри оказалась, как обычно, спартанской: стол на козлах, лавки, на столе карта, кроки, несколько циркулей, курвиметр и шандалы со свечами.
- Прошу садиться, господа, - князь первым опустился на лавку.
Все последовали его примеру.
- Итак, господа, вы желаете знать, почему я решил начать эту войну, вопреки вашим советам, - Михаил оглядел собрание. - Я рискнул и рискнул очень сильно. Вы мне поверили и я благодарен вам за это.
Князь поднялся, поклонился соратникам, опустился на место и продолжил:
- Решение моё основывалось на информации, что принесли евреи, бежавшие из царства Германского. Вы все знаете, что в прошлом году Бернар из Клерво по приказу папы Римского объявил крестовый поход. Тогда же Бернар разослал немецким епископам письма с приказом защитить евреев от возможных погромов. Евреи, узнав об этом, и памятуя что творилось в латинских землях после объявления предыдущего Крестового похода, побежали из Германии. В Кракове, Праге и Сандомире от них нынче не протолкнуться, а самые напуганные добежали и до Руси. Узнав об этом я отдал приказ готовить поход. Сегодня пришли вести, подтвердившие мою правоту. Бернар из Клерво приехал в Германию и убедил короля Германского Конрада присоединиться к Крестовому походу. Поведёт немцев в Святую Землю молодой герцог Швабский Фридрих Рыжебородый. Всем курфюрстам и германским владетелям приказано или самим принять крест, или выделить войско для того.
- Дозволь спросить, княже! - великий воевода Дмитрий и епископ Меркурий хором перебили своего князя.
- Спрашивайте, господа, - князь присобрал морщинки в углах глаз - с момента гибели первой жены этот жест часто заменял Михаилу улыбку.
Воевода и епископ переглянулись, Меркурий полуприкрыл глаза и слегка кивнул своему молодому товарищу и командиру, мол, давай ты.
- Княже! - великий воевода Дмитрий встал смирно - годы не выветрили из него любовь к внешней стороне военной службы. - Распостраняется ли приказ Германского короля на Генриха Льва и Альбрехта Медведя?
- Нет, - князь еле заметно усмехнулся. - Но и подкреплений они не получат. Информация достоверная.
- Кнуд Лавард? - епископ Меркурий не выдержал.
- Перешёл с войском Одру, как было договорено, и поднимает лужицких сербов.
- Значит, княже, времени у нас побольше, чем думали мы с Дмитрием, - епископ задумчиво потеребил бороду. - Нильс Датский завяз в Сконии и Норвегии, великий князь Вячеслав Владимирович с сыном - Михаилом Туровским гоняют Ольговичей, Юрий Долгорукий точит зубы на Смоленск, Смоленск сцепился с Рогволдовичами за Полоцк, Новгород дал понять, что вступится за смолян, если Долгорукий сделает хоть шаг западнее Ржевы - все заняты. Действительно, сейчас или никогда. Почему ты не сказал раньше, княже?
- Из-за Верховного Веча, - князь явственно улыбнулся, что случалось теперь не часто. - Чтобы страх Божий почуяли и денег дали не скупясь. Ты, владыко, великий воевода и господин генерал-адмирал были очень убедительны. А ведь вам задавали вопросы почему именно сейчас, верно?
- Так точно, княже! - епископ Меркурий поднялся, а великий воевода так и стоял смирно.
- Да сядьте, вы! - в голосе князя раздражение смешалось с нежностью. - Всё каблуками не нащёлкался, Мить? И владыку туда же тянешь.
Великий воевода и епископ повиновались.
- Вопросы вам задавали и вы отвечали, - продолжил князь, - что бить надо сейчас, пока ляхи не соединились с немцами, что иначе немцы закрепятся на Балтийском море, что Нильс, увидя нашу слабость, закроет проливы и тогда нам конец. Правду говорили - вы ведь обязаны отвечать на вопросы Веча и говорить правду. А я не обязан. Хотя ситуация, не изменилась - просто у нас стало больше времени. Папа выключил немцев из игры. Точнее не он, а базилевс Мануил. В Риме долго колебались куда направить Крестовый поход - в Палестину или к нам. Или в обе стороны. Немцы сами знаете чего хотели - Drang nach Osten, но Мануил обещал Риму помощь в Святой Земле. Надеюсь, он не прогадал. Ваше слово, господа воеводы.
- Воевода Арсений, доложи, что видели твои люди, - вновь поднялся великий воевода Дмитрий.
- Дозоры обнаружили ляхов и сочли их, - седой начальник разведки вставанием себя не утрудил.
"Как же ты постарел, Арсений... Седой весь! А ведь моложе меня... Хотя балагуришь по-прежнему. И самолично взять языка себе нет-нет, да и позволяешь. В награду, как сам говоришь..."
- Болеслав и Мешко собрали вместе с пруссами и немцами примерно в полтора раза больше нашего - от восемнадцати до двадцати двух тысяч, - Арсений заглянул в памятную книжицу. - Я ожидал меньшего. Похоже, пруссы собрали всех, кто может держать сулицу и топор. Кованной рати у ляхов и немцев до шести тысяч, но доспех кольчатый и кони похуже наших, но шесть тысяч это шесть тысяч. Прусской лёгкой конницы до тысячи. Польской щитоносной пехоты - до восьми тысяч. Вооружены рогатинами, большими щитами, топорами и мечами. Первые ряды в кольчатом доспехе, остальные - как придётся. Латного доспеха и пикинеров нет. Стрелков много - до трёх тысяч, в том числе и с самострелами. Остальные - пруссы. У этих - кто во что горазд, но тысячи четыре щитоносцев наберут и драться будут насмерть, что щитоносцы, что лёгкая пехота. Так что пусть наши пикинеры смотрят за флангами.
Воевода снова посмотрел в памятную книжицу, бросил взгляд на карту, кивнул каким-то своим мыслям и продолжил:
- Решить дело ляхи собираются в поле. Пруссы, на диво, с ними согласны. Сам видел, как учатся стеной щитов ходить. Готовятся на совесть все: и ляхи, и пруссы, и немцы. В войске между собой согласие и это плохо.
- А что хорошо? - усмехнулся Юрий Пинский и повернулся к князю Михаилу. - Похоже, племяш, в заднице мы. Кровищей умоемся, даже если одолеем.
Князь Михаил еле заметно кивнул воеводе Артемию, мол, отвечай.
- А хорошо, княже, что ляхи ждут нас вот здесь, - Артемий показал на карте. - В двух переходах от Преголи на морском берегу рядом с дюнами.
Воевода достал кроки.
- Видишь, княже, тут с их левого крыла дюны и море, с правого небольшое ополье, а дальше лес и болото. Берег повышается к их стану. Ляхи думают, что мы на их стан полезем.
- А мы? - князь Михаил внимательно посмотрел на кроки, а потом, по очереди, на великого воеводу Дмитрия, епископа и воеводу Арсения.
- А чего мы делать будем это, княже пусть тебе вожди наши докладывают: Митрий да владыка, - Арсений развёл руками и стал безумно похож на себя давешнего - того, что много лет назад рассказывал о найденном в лесу отце Моисее.
- А мы не полезем, - поморщился от такого нарушения субординации великий воевода, но осаживать "дядьку Арсения" не стал. - Если ляхи никуда не денутся, то мы станем вот тут - на дюнах.
Воевода ткнул пальцем в кроки, обрисовывая позицию и обернулся к Арсению:
- Господин воевода, твои орлы позицию осмотрели? Земля конницу выдержит?
- А то как же! - преувеличенно обиделся Арсений. - Эти кроки не дух святой рисовал! Сам с Веселухой ходил. Господин полковник там и по сей час задницей комаров кормит. Меж дюн коннице и пехоте воевать способно.
- Добро! - кивнул воевода. - Владыко, что у нас в наличии?
- У нас, - епископ поднялся, - Лисовинов полк латной конницы, Архангельский полк латной конницы, Ковенский полк латной конницы и Неманский полк латной конницы. В каждом по пятьсот коней, итого две тысячи. Все в полном латном доспехе и с длинными пиками нового образца. У их княжеских светлостей в дружинах купно тысяча шестьсот ратников. Тоже с длинными пиками, но с доспехом хуже - полный и трёхчетверный только у первых рядов, а остальные в полудоспехе. Итого три с половиной тысячи латной конницы. Могут действовать в бою, как телесно, так и луками. Люди и кони здоровы и воевать способны. Лёгкой конницы полторы тысячи человек в Младшей страже, Полесском и Опольском конно-стрелковых полках. Все в латном полудоспехе, самострелы со стальными дугами, приспособлены для стрельбы с седла. Могут действовать в конном и пешем строю. Все здоровы и воевать способны. Теперь пехота. Архангельский, Ковенский, Железный и Двинский полки. В каждом тысяча пик, триста алебард, двести самострелов. Пикинеры и алебардисты в трёхчетвертном доспехе, стрелки в полудоспехе. Всего шесть тысяч тяжёлой пехоты. Ещё Лесной стрелковый полк - шесть сотен луков, четыре сотни самострелов и новгородские охотники воеводы Трифона - четыре сотни бердышей и пять сотен стрелков. И восемь сотен абордажников адмирала Василия. Все в полудоспехе, со щитами и длинными мечами. Всего, без малого, четырнадцать тысяч ратников конных и пеших. Ну и тысяча с небольшим розмыслов, вооружённых обозников и разведчиков, но они в поле не пойдут, а останутся оборонять стан.
- Рось, у тебя больше никого не найдётся? - великий воевода отбросил свой всегдашний уставной тон.
- Никого, - вздохнул адмирал. - Сам знаешь, Мить. Не первый раз говорим. Ну скину я тебе гребцов, оставлю два человека на весло, а толку? Строя они не знают, биться только на палубе умеют, доспех кожанный, из оружия багры, тесаки да обордажные топоры. Это на море они твоих пузанов выпотрошат, а на сухом пути - смазка для клинка. Вот абордажники - другое дело. Две сотни щитоносцев на полк - милое дело. И сам с ними пойду - под пиками лазать.
- Нашему адмиралу хоть под пики, хоть куда, лишь бы от богоданной супруги подальше, - хохотнул воевода Арсений.
Хохот пробежал по шатру - о семейных проблемах командира галерного флота не слышал только глухой. Много лет назад истово верующий княжеский крестник Василий, по прозвищу Святоша, женился на дочери туровского боярина Паисия - человека цельного, серьёзного и крайне религиозного. Для Роськи - робичича и крестника хоть и подающего большие надежды, но юного боярина, наделённого землями где-то в заднице мира, это была блестящая партия. И персональный ад на земле заодно.
Если боярин Паисий был человеком религиозным, то супруга его - боярыня Прасковья своей пламенной верой любую монахиню заставила бы себя почувствовать гулящей девкой. Ну и дочку-кровиночку воспитали соответственно.
Итог закономерен. Через пол года после свадьбы Роська прятался от супруги на ладье, которую только что получил под команду. Не было у Егора, в те времена только сменившего десятничество в Ратнинской сотне на должность воеводы ладейной рати, более исполнительного и готового на любое задание капитана. Василий с радостью брался за всё. Чистить Неман от куршей - рад стараться! С одной ладьёй привести к покорности куршское городище в котором неизвестно сколько ратников - всегда пожалуйста! Высаживаться на Острова и гонять там эстов - слушаюсь! Ловить пиратов на море и реках - ни за что не откажусь! Идти с новгородцами и псковичамии на остров Готланд, приводить в разум город Висбю - будет исполнено! Отправиться к чёрту на рога и представить оного чёрта пред начальственные очи в запечённом виде, на серебряном блюде и с яблочком во рту - с превеликим удовольствием!
Весь флот гадал как и когда Василий успел прижить с женой троих детей - сыновей близнецов и дочку. Но как-то сумел. И воспитать тоже, причём настолько хорошо, что близнецы, едва войдя в отроческий возраст сбежали зуйками на корабельный флот на корабль знаменитого капитана Фёдора Огнева, а дочь - в пансион благородных девиц боярыни Арины - супруги самого Андрея Немого - первого учителя князя Михаила воинскому делу.

Водник

Дата: Четверг, 11.11.2021, 19:28 | Сообщение # 5

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Столь насыщенная семейная жизнь быстро излечила Роську от религиозного фанатизма. Нет, безбожником он не стал – наоборот, вера его приобрела глубину и цельность. А вот фанатиков молодой капитан, а после и адмирал, с тех пор не переносил на дух. К насмешкам же, со временем, притерпелся и сносил их с истинно христианским смирением. Правда, одного – особо пакостного, высказавшего сомнения в Роськином отцовстве, всё же вызвал на поединок, но крови христианской не пролил – мечом плашмя излупил паскудника чуть не до смерти и над его почти бездыханным телом спасением души поклялся, что следующего, кто усомнится в добродетели супруги, убьёт насмерть и греха не убоится. С тех пор шутили только над Василием, а над боярыней Агриппиной – ни-ни.
Вот и сейчас адмирал стоически выдержал вал подначек и повторил:
– Сам пойду. На море я сейчас не нужен, а путный адмирал в бой ведёт, а не гонит.
– Уверен, Рось? – вдруг, совсем не княжеским тоном, спросил князь Михайл. – Не твоё ведь дело. Поберёг бы ты себя. Войны тебе и на море хватит.
– Не могу я иначе, крёстный, – адмирал тоже окончательно оставил официальный тон.
Князь на секунду приложил ладони к глазам, провёл ими по лицу, будто стирая липкую паутину и произнёс:
– Хорошо, господин адмирал, будь по-твоему. Но на рожон лезть запрещаю!
– Есть! – Василий молодцевато вытянулся.
– Шерсть у тебя в портках есть! – вдруг вызверился великий воевода. – Знаю я тебя! Отвечать сначала выучись! Не пущу в лапшу – при мне будешь. Это на море ты адмирал, а на сухом пути был поручиком – поручиком и остался. Исполнять!
– Слушаюсь, господин великий воевода! – без прежнего энтузиазма отозвался адмирал.
"Так его! Драки ему захотелось, видишь ли! Перебьётся! Не в тех чинах ты уже для драки. Но со своими "есть" и "слушаюсь", оба хуже отроков, ей-богу! И подчинённые от них не отстают. Особенно флотские – для всего своё словечко изобретут".
– Ну встанем и что? – доклады князя Юрия явно не убедили. – Ратников у ляхов в полтора раза против нашего, сидят в крепком месте, что сами выбрали.
– Верно, князь-брат, – поддержал Юрия Борис Городненский. – Идём туда, где нас ждут, станом встанем – где ворог место оставил. И войска у ляхов вдвое, ну, с пешцами, в полтора раза больше, только не пешцы дело решают, а кованная рать! Что-то не пойму я твоих воевод, зятюшко. Ты уж прости, но то ли они херню городят, то ли я пень осиновый.
"Интересно, он какого зятя-то спрашивает? Хотя, конечно, ежу понятно какого. И тому же ежу понятно, что сглупил покойный князь Всеволод, когда не отдал сына в Академию. Что ни говори, а разница между академиками и не академиками видна – мой Учитель учит прежде всего мыслить, анализировать, сопоставлять и искать закономерности.
Кто-то, как полковник Трофим Веселуха, смог это понять. Никогда не забуду, как он – тогда полусотник, покрытый шрамами опытный ветеран, пришёл и попросился в учение. И как учился вместе с отроками, терпел насмешки. С него и началось – он сломал лёд. Теперь среди высших магистратов и начальствующих войска почти нет не прошедших университетскую скамью. Да и среди купцов, банкиров, законников и священников тоже.
Никодим, друг мой... Нам немного осталось на этом свете... И если ты и Феофан сумели создать из Академии Михаила Архангела, Мастеровой Слободы и Грековой школы Университет, сумевший встать рядом с Магнаврой, ставший одним из столпов нашего государства, то что оставлю после себя я?
А князь Всеволод, Царство ему Небесное, на счёт сына и правда не додумал! Не хватает ему широты мышления!"
– Что скажете, господа? – искорку, промелькнувшую в глазах князя Михаила, заметили немногие. – Князь Юрий Ярославич и князь Борис Всеволодович ждут вашего ответа.
– Князь Болеслав и князь Мешко сами поймали себя в ловушку, - великий воевода подкрутил ус. – Они ждут, что мы с меньшими силами будем вынуждены штурмовать их стан, стоящий на крепкой позиции, а мы не будем. Мы подождём!
– Чего?! – князь Юрий побагровел. – Шутки шутишь, боярин?!
– У моря погоды, княже, – усмехнулся в ответ епископ. – Ляхи забыли о море. Нашем море! Вот адмирал Василий им напомнит.
– Чего напомнит-то? – князь сбавил обороты.
– Господин адмирал, – великий воевода поклонился, приглашая командующего галерным флотом, – изволь.
– Мы напомним ляхам, что не стоит уходить далеко от реки, если ты по ней снабжаншься, – Василий нехорошо усмехнулся. – И о том, что на ладейной рати экономить грешно. Чтобы перенять Преголю хватит четырёх полугалер. У меня их шесть. Абордажников с них я не снимаю и дополнительно усилим каждую двумя десятками стрелков. Морские большие галеры обеспечат подвоз припасов из Архангельска. Два дня ходу в один конец. Господин великий воевода, твоё слово.
– Когда флот перехватит Преголю, а мы поставим укреплённый стан в дюнах ляхи окажутся в оперативном окружении и им придётся либо брать приступом нашу позицию, либо отступать с нами на плечах.
– Это с чего ещё? – в князя Юрия будто бес противоречия вселился.
– А с того, князь, – подчёркнуто бесстрастно ответил великий воевода, – что жрать им будет нечего. Если что мимо флота и протащат, то на всех этого не хватит. Ляшский стан на холме – вот и будут Мешко с Болеком обкладывать ту горушку своим помётом, спускаясь в поисках чистого места всё ниже и ниже. И последний раз гадить они будут в моих обьятьях! Вот так!
Дмитрий вытащил из-за пояса воеводский пернач и положил его на карту – как припечатал.
– Прошу высказываться, господа, – князь Михаил решил пресечь перепалку в зародыше. – Господин подполковник, ты здесь младший – твоё слово.
Подполковник Двинского пехотного полка Киприан, по прозвищу Безлошадный, поднялся и чётко отрапортовал:
– Быть по сему!
"Надо же прилипло – Безлошадный! Я его узнал уже под этим прозвищем. В походе, когда Михаил взял в плен своего будущего тестя, отрок Младшей Стражи Киприан утопил коня в болоте, чем и заработал себе прозвище на всю жизнь. Я помню его тогдашнего: белобрысый, лопоухий... А теперь командует первым батальоном у Пропойцев – хилиарх, каким когда-то был ты, Макарий.
И солдаты не меняются! Как Богородицу и Марию Магдалину со знамени Седьмой Победоносной, звали Сладкими девочками, так и Двинский пехотный зовут то, Аспириновым, то Похмельным, то Непросыхающим, а чаще всего Пропойским полком. С гордостью зовут! А всё почему?
Полк содержится на доходы от лекарства, что получили Данила Мастер и его ученик Иоанн Соболёк, вроде бы, из ивовой коры или ещё из какой дряни – не хочу даже разбираться. Снадобье чудодейственное: снимает жар, боль и... врачует похмелье. За что больше всего и ценится, хе-хе. Возами во все стороны света везём.
А ещё это снадобье используют для получения фиолетовой краски и пурпура – я так и не понял как, хоть Соболёк и объяснял, чернокнижник, прости, Господи! Вроде, по отдельности все слова понятны, хоть говорит он о своей химии на чудовищной смеси русского, латыни и греческого – все они, химики, изъясняются на этой абракадабре, недоступной пониманию обычных людей. Но на них держится благосостояние княжества.
Вот только не спрашивайте, почему они назвали своё лекарство аспирин – "не таволга" на чудовищной смеси латыни и высокого койне. Сам не знаю! И вообще, Макарий, ты на военном совете!
– Быть по сему! – отозвался старшина розмыслов Питирим Швырок.
– Быть по сему! – подхватил полковник Железного.
– Согласен, – прогудел утробно воевода Прусс.
«Наши и новгородцы заодно, а вот что князья скажут? Привыкли они по старинке».
– Уломал, племяш! – кивнул Вячеслав Ерсикский. – Одолеем, глядишь, с Божьей помощью.
«Неожиданно! Обычно он за братом повторяет, а брат, явно, против».
– Ладно, против всех переть не стану, - скорчил кислую мину князь Городненский.
– Плавать-то все умеете, вояки? – Юрий Пинский оглядел собравшихся. – Придётся ведь до ладей ваших грести! А вода в Волчьем море студёная! Ну да, будь по-вашему.
Князь Михаил поднялся и стал смирно.
– Слушай приказ! – торжественно начал он. – Войску выступать имея к бою полную готовность! Штабу довести диспозицию до командиров полков. Господин великий воевода, твоё слово.
– Флоту принять Лесной полк, розмыслов старшины Швырка и, не мешкая, следовать к месту высадки, – Дмитрий никогда не тратил времени попусту. – Адмирал Василий, приказываю высадить стрелков и абордажников на месте стана и занять близлежащие дюны. Позицию укрепить сначала рогатками, после ставить частокол. До подхода основных сил командовать адмиралу Василию. Преголю до нашего подхода не занимать – спугнём. В бой не лезть! Задача ясна?
– Так точно, господин великий воевода! – хором гаркнули названные.
– Исполняйте!
– Есть! – отозвался командующий галерным флотом.
– Слушаюсь, господин великий воевода! – подхватили старшина Швырок и полковник Варлам Вторуша – командир Лесного полка.
– Лисовинов и Опольский полки в авангард, – Дмитрий отыскал глазами полковников. – Опольцы впереди, Лисовиновы их прикрывают. Задача – вычистить ляшские разъезды, если таковые будут, и соединиться с отрядом адмирала Василия. В бой, без необходимости, не ввязываться. Начальник отряда – воевода Артемий.
– Я пойду с ними, – князь Михаил положил руку на эфес меча.
«Куда он опять! Всё неймётся?! Не навоевался, засранец!»
– Не пойдёшь, княже, – не повышая голоса, но твёрдо ответил великий воевода. – И в бой не пойдёшь, когда до дела дойдёт. Тут любого заменить можно, а тебя с владыкой нельзя. Будете под княжеским стягом стоять и видом своим внушать войску твёрдость. Это приказ!
– Воевода Дмитрий! – князь угрожающе шевельнул покалеченной ещё в отрочестве бровью. Все знали, жест этот ничего хорошего не сулит.
– Великий воевода здесь я! – не испугался Дмитрий. – Ты можешь меня сменить, но пока я в этом чине, в походе я имею право приказывать даже тебе. Таков закон! И я своего приказа не отменяю. Или повинуйся, княже, или приказывай кому отдать пернач.
«Господи, смири гордыню раба твоего и наставь его на путь истинный!»

Водник

Дата: Суббота, 20.11.2021, 17:48 | Сообщение # 6

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Князь Михаил ответил своему воеводе бешенным взглядом, но незримый удар скатился с Дмитрия, как с гуся вода. Он просто ждал решения своего князя. Любого. И Михаил сдался. Дёрнул в раздражении щекой, потом бровью, убрал руку с эфеса и кивнул:
– Твоя взяла, Дмитрий Лукич, буду вести себя хорошо.
"Слава тебе, Боже, слава тебе, Боже, слава Тебе!"
– Начальник отряда воевода Артемий, – как ни в чём не бывало, продолжил великий воевода. – Господин воевода, задача ясна?
– Так точно! – Артемий поправил воеводскую перевязь.
– Господин начальник обоза, выдать уходящим полкам двойной запас болтов и паёк на три дня.
– Слушаюсь, господин великий воевода!
– Добро! – Дмитрий кивнул. – Насколько быстро сможет двигаться обоз?
– Возы полупустые и их мало – невысокий и густо заросший волосами начальник обоза на секунду задумался. – На суше у нас недельный запас провианта и фуража, комплект запасных пик и двойной запас стрел и болтов. Остальное на судах. Думаю, даже если войско пойдёт форсированным маршем, то не задержим.
– Добро!
Адмирал Василий улыбнулся, второй раз услышав из уст друга и командира это морское словечко.
– Господин войсковой лекарь?
– К приёму раненых готовы. Вывозить буду морем – меньше тряски, чище и быстрее. У господина адмирала шесть торговых галер – каждая на короткий переход примет три-четыре сотни раненых, а ещё есть большие боевые, способные поднять почти столько же. С господином адмиралом этот вопрос согласован.
– Так точно! – адмирал кивнул. – в Преголе мне галеры и торговые галеры не нужны. Они туда не влезут.
– Теперь с больными. – невозмутимо продолжил лекарь. – Больных не больше двух-трёх на сотню. Простуда, вывихи, переломы – обычное дело. Дристуны только у новгородцев и в дружинах их светлостей, – докладчик слегка поклонился князьям. – Никак не обучатся лапы мыть и сырую воду не пить – вот и дрищут. От других отделены и опасности не представляют.
– Так это твоё самоуправство?! – как за прошедшие годв не раз бывало, вскинулся князь Юрий. – Ты, Матвей, лекарь знатный, но кто тебе право дал гридей с обозниками в одну палатку? Отвечай, коновал!
– Если тебе, княже, коновал нужен, то обратись к войсковому конюшенному Петру Йонасовичу, – главный войсковой лекарь с поклоном указал на высокого, видного ятвяга в мундире военного чиновника. – Он пришлёт в лучшем виде. Только про вежество не забудь – его чин равен полковничьему. Да и мой тоже.
Лицо князя налилось дурной кровью. Матвей не обратил на это ни малейшего внимания.
– Что до твоих гридей, княже, то любой, кто подхватил понос есть дристун, а дристун попадает на карантин, чтобы других не заражал. Не дай бог, поветрие кровавого поноса начнётся – пол войска вымрет! А если холера –всё целиком. И у меня ни один засранец потачки не получит! Кто обсерется – на карантин! Хоть обозник, хоть князь. Ратник в бою умирать должен, а не на говно исходить.
– Что ж, тебе мои лекари негодящи? – продолжил наседать князь Ерсикский. – Не уследят без тебя?
– Не гневайся, княже, но не совсем, – издевательски-вежливо доложил Матвей. – Лечить, вроде умеют, но греху излишней робости подвержены. Не ровён час распустят бояр по шатрам, как в Куршской земле – всё войско передрищется. А под моим приглядом тишь, гладь да божья благодать: что боярин, что последний обозник из карантина до отхожего места гуськом ходят. И у каждого ведёрочко с хлорочкой. Гадят и посыпают, гадят и посыпают. И, заметь, княже, каждый своё. А больше никуда ни-ни. И не ходит к ним никто, кроме лекарских служителей. А почему? А потому, что охрана приставлена, а у охраны той приказ от его светлости князя Михаила Архангельского – стрелять в тех, кто из карантина без лекарского дозволения уйти вздумает. Ну или к карантинным сидельцам без дозволения придти. Лепота! Неужто не знал, княже? Чай не первый год о том говорим.
– Да ты! – князь Юрий начал подниматься.
– Мир, дети мои! – строевым голосом, каким во времена оны отдавал приказы таксиархии, прикрикнул епископ. – Войсковой лекарь Матвей прав, ибо печётся о здоровье войска.
Князь Юрий, сопя, сел.
– Бинтов, корпии и иных лекарских припасов довольно, –как ни в чём не бывало продолжил доклад Матвей. – Носилок и носильщиков хватает. Доклад закончил!
– Хорошо..., – великий воевода Дмитрий Вихрев взял с карты пернач и поместил его за пояс. – Господин войсковой конюшенный, что у тебя?
– Кони здоровы, – несколько растягивая слова начал чиновник. – Ремонтный табун подошёл. Подков, запасной сбруи и лекарского припаса в достатке. Фуража на две недели, а дальше надеемся на флот.
– Добро! – великий воевода несколько раз качгулся с пятки на носок. – Вопросы, замечания есть?
– Какой теперь походный порядок будет? – поинтересовался князь Борис Городненский.
– Прежний, – великий воевода полуобернулся к князю. – Конница в авангарде и арьергарде, пехота по бокам, в середине обоз. Лёгкая конница составилт охранение. Дружина твоей светлости в авангарде, остальные полки получат роспись сразу после совета. Ещё вопросы?
– Господа! – князь Михаил поднялся и обвёл собрание взглядом, собирая внимание на себя. – Прошу всех чётко уяснить – применять самострелы против ляхов первыми запрещено. Ждать их выстрелов, подобрать ляшские болты и только потом отвечать так, чтобы мало не показалось! Это приказ!
– Так точно, княже! – выдохнули воеводы и полковники.
Епископ Меркурий успел заметить как переглянулись и пожали плечами командиры стрелковых полков. На том совет и закончился.

Водник

Дата: Среда, 24.11.2021, 22:29 | Сообщение # 7

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

До ляшского лагеря войско дошло за два дня почти без проишествий. Несколько стычек в лесах с пруссами не в счёт – разве что не дали ратникам расслабиться. Морской десант и передовой отряд тоже оказались на месте и даже лагерь успели обустроить. Лопатами махали все – даже конники Лисовинова полка, в котором плюнь хоть в кошку – попадёшь в боярина или боярича. В войске княжества Архангельского, Росского и Поморского приверед вообще не держали. Сказано "копай" – бери лопату, сказано "греби" – берись за весло.
Лучше всех этот принцип сформулировал во времена оны Арсений Боспорец, попавший после осложнённого лихорадкой ранения в руки самого войскового лекаря Матвея и лично ознакомившегося с новоизобретённой лекарской снастью: "Назвался груздём – полезай в кузов, назвали клизмой – полезай куда засунут". Фраза эта, наряду с "Ослом иерихонским", "Трогать за тайные места" и "Чего стоим? Кого ждём?" вошла в неписанную Библию войска и использовалась всеми, начиная от воевод и заканчивая старослужащими ратниками на двойном жаловании, в разнообразнейших ситуациях и контексте.
Так что песок с лопат летел и частокол рос на глазах.
Первые дни – пока не подошли основные силы, а полугалеры капитана Петра Хвала наконец дождавшегося широкого вымпела, не прошли между островами и не переняли Преголю много выше Тувангсте – стольного града сембов, ляхи сидели тихо, а потом Болеслав и Мешко начали о чём-то догадываться.
Внезапно перед ними оказалось не полуголодная орда выскочки — капитана Неманского, перебивающаяся тем немногим, что удастся протащить мимо перенявших дороги пруссов, а сытое, поголовно доспешное и засевшее в укреплённом лагере войско.
Самим же ляхам, с потерей Преголи стало хоть и не голодно — что-то сухим путём в их лагерь просачивалось, но и далеко не сыто. А Лисовиновы выродки, сидя за частоколами, цинично жрали кашу с мясом, запивали её в обед княжеской чаркой да ещё возмутительно орали при этом здравицу князю и государю Михаилу. И еда для людей и коней у них не кончается — большие галеры так и шныряли по морю туда-сюда. Сиди хоть до зимы. Вот они и сидят, и идти на приступ ляшского стана отнюдь не собираются. Обидно!
Привычные к ладейному бою пруссы, взяв для усиления некоторое количество доспешных польских рыцарей, попытались выбить пробку из Преголи. Попытались и погибли под струями жидкого Лисовинова огня — люди командора Хвала своё дело знали. Пруссы, оправдывая свою славу бойцов храбрых, диких и упорных, попытались ещё раз — с тем же успехом.
Вот после этого в головах великого князя Болеслава Кудрявого князя Мешко Великопольского зашевелились нехорошие мысли. Особенно, когда в ляшский лагерь с боем просочилась весть о том, что в своём Старгороде заворочался Владислав Изгнвнник — их горячо не любимый старший брат. Да не просто так, зашевелился, а стакнулся с герцогом Австрийской марки Генрихом Бабенбергом, который собирался-собирался в крестовый поход, да так, видимо, и не собрался, а решил что лупцевать угров и сажать на престол польских королей выгоднее и веселее.
Никто же не сказал Болеславу и Мешко или, как их звал в узком кругу князь Михаил, Болеку и Лёлеку, что слух этот родился в недрах Архангельского Приказа Тайных Дел, долетел, загоняя коней до Праги, ткнулся в имперский Регенсбург, заглянул в Старград, переиначенный немцами в Альтенбург, где на самом деле страдал от разлития чёрной желчи Изгнанник, и оттуда уже вернулся в Краков, где через вездесущих евреев достиг ушей кого надо. И кого не надо тоже.
Вот тут у Болека и Лёлека, тьфу, Мешека припекло. Характер старшего брата они знали превосходно. Как и то, что любить младших братьев ему не за что. И если на его стороне Генрих Бабенберг, то это не просто опасно, а очень опасно.
Удивительно ли, что в один прекрасный солнечный день над ляшским станом вздели перекрещенные копья и зелёные ветви, а рог хриплым рёвом позвал на переговоры. Оба лагеря оживились. Для многих секрет, но на войне главные враги это не неприятель, и не понос, холод, голодовка, а скука и рутина. А войска заскучали. Даже поединки на ничьей земле успели надоесть, а еженощные шнвряния и стычки секретов не в счёт — это не развлечение, а работа. И тут такое событие. Над частоколами и просто в поле появились кучки любопытных, быстро перерастающие в толпы. Но беспечности не проявляли - опаса ради несколько русских полков и ляшских хоругвей в боевом порядке вышли в поле.
Посреди ничьей земли сначала встретились мелкие сошки, потом некрупные шишки, а потом из ляшского стана двинулся уже вполне себе серьёзный пан со свитой.
Парламентёра решили встретить представительно — всеми имевшимися в наличии пятью князьями: четырья светскими и князем Церкви — епископом Меркурием. В конце-концов, князья тоже люди и так же страдают от лагерной скуки. Хотя, князю Михаилу и владыке Меркурию все эти дни было как-то не до истребления мух ноздрями — урвать бы времени чуток поспать. Ну удивительно короткие в этом мире сутки.

Водник

Дата: Пятница, 26.11.2021, 23:30 | Сообщение # 8

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

За линию частокола и рогаток выехали одной линией. Само-собой с надлежащей свитой для почёта и безопасности и под знамёнами.Лях тоже не подкачал. Высокий, седой,богато одетый и со шрамом на щеке он сидел на рослом гнедом и явно боевом жеребце. За ним два рыцаря несли малые княжеские хоругви — знак того, что посол уполномочен говорить от имени князей, а далее ехала и остальная свита, не менее представительная.
— Панове вельможные князья, — посол снял шапку с цапельим пером и поклонился сначала Вячеславу Пинскому, потом Юрию Ерсикскому, затем Борису Городненскому.
Те с достоинством кивнули в ответ.
— Досточтимый пан епископ, - не надевая шапки поклонился лях.
— Мир тебе, — отозвался владыка Меркурий.
"Кажется, он хочет, вернее, имеет приказ унизить князя. Чтобы не вышло поношения ему сейчас придётся возвеличить Михаила над всеми нами. Сомневаюсь, что посол назовёт его великим князем — ляхи и княжеский титул не признали. Значит, будет дерзить. Осознанно и с намерением оскорбить. И князь это спустит? Сомннваюсь!"
— Почтенный пан капитан Архангельский, — посол поклонился, но уже не слишком низко и заранее воодрузив шапку на голову — как равному.
"Неужели спустит?!"
Князь Михаил, как ни в чем не бывало, поклонился. Ровно на тот же угол, что и лях.
Князья Вячеслав, Юрий и Борис переглянулись.
"Да в Господа Бога! Что он задумал?!"
— Я, — посол поклонился князьям, — хорунжий Сандомирский Ян из Ястрежемца, герба Ястремжец, принёс вашим милостям вельможным князьям слово повелителя моего — великого князя Болеслава и брата его — князя Великопольского Мечислава. Дозволят ли ваши милости молвить?
Глаза родственников вновь обратились на владетеля Росского и Поморского. Михаил поклонился князьям Рюрикова рода, обернулся к ляху и возгласил:
— Их светлости князь Вячеслав Ярославич Пинский и Кукейносский, князь Юрий Ярославич Клёцкий и Ерсикский, князь Всеволод Вячеславич Городненский дозволяют тебе говорить, боярин!
Их светлости постарались сделать вид, что так и надо. Тихой сапой и не за один год их племянник и зять приучил родственников, что лидером является он. Потому что знает, умеет и может больше. Не говоря уже о том, что несопоставимо могущественнее и богаче всех их вместе взятых, а дядья так и вовсе являются "молодшими братьями" — вассалами племянника. А тут князь Михаил уступил беспардонной наглости ляха и безропотно принял роль худородного боярина при князьях. Непонятно и, честно говоря, страшновато.
— Ваши милости вельможные князья, мой господин и брат его весьма сожалеют о прескорбной распре, в кою мы оказались втянуты из-за вашего побочного родича и предлагают их уладить при встрече лицом к лицу, — посол поклонился каждому из Рюриковичей до конской гривы. — Великий князь Болеслав и брат его князь Мечислав уверены, что князья природные смогут придти к согласию и избежать пролития христианской крови, ибо им ведомо то, что волей Господа Нашего не доступно пониманию прочих. Для сего великий князь Болеслав и князь Мечислав предлагают встречу в польском стане. Согласны ли на то ваши милости?
"Сучий сын! Да как он смеет?! Гамо то коло су, гамо! Вздёрнуть бы его, дерьмоеда! Но что задумал князь? Почему он терпит такой урон своей чести?"
Любой человек, облечённый властью умеет владеть своим лицом. По крайней мере, обязан уметь. Князья Пинский, Городненский и Ерсикский исключением не были. Но тут и их выдержка дала трещину. Ещё бы — оскорбляя Михаила, ляшские властители оскорбляли и их. Да, сестра отца двоих из них — бабка Михаила не под венцом рождена, но кровь-то княжеская! Да, сестра третьего, что некогда вышла замуж за молодого боярина Лисовина, тоже дочь незаконная, но кровь-то не водица! И, значит, Великому князю Киевскому титул родича хорош и царю Цареградскому тоже не противен, а каким-то Пястам негодящ? Может, они Рюриков род за стерво считают?
Старший среди князей годами Вячеслав Пинский решился.
— Все ли слова своих господ ты передал, боярин? — князь опасно побледнел, а рука легла на меч.
— Да, ваша княжеская милость, — лях низко поклонился — видно было, что и ему не по нутру хамство его государя. По отношению к природным князьям, разумеется.
— Передай князю Болеславу и князю Мешко, — Вячеслав Пинский не удержался от ответной шпильки, — что мы согласны говорить. Но обсуждать с тобой, боярин, условия встречи нам невместно. Потому об сём ты будешь договариваться с моим племянником, — князь указал на князя Михаила, одновременно ловя и Михайлов взгляд — угадал или нет?
Михаил Лисовин дважды полуприкрыл глаза — да. Князья, до того, как деревянные, немного расслабились.
"Господи, услышь молитвы недостойного раба твоего! Просвети и наставь! Сделай так, чтобы Михаил удивлял меня не так безумно! Он меня в гроб загонит, засранец!"
— Первым делом, пан хорунжий, обращаю твоё внимание на то, что у вас два князя, а у нас их трое, — князь Михаил, как будто так и надо, принялся оговаривать условия — даже себя из списка князей исключил. — И получается, что трое едут к двоим в их стан, яко холопы на господинов зов,что есть непереносимый урон для чести их княжеских светлостей. Изволь справиться у своих государей как они могут его возместить?
Пан Ян поглядел на князя Архангельского, как ратник на вошь, склонил голову, потом повернулся, кликнул кого-то из свиты, пошептал ему что-то на ухо и свитский унёсся по направлению ляшского стана.
"А этот лях умён. Он видит в какую яму его князья посадили себя своей нелепой гордыней. И в какое отхожее место макнули его самого. Ляхи есть ляхи, но даже для них слишком смотреть на человека за которым стоят одинадцать тысяч войска, как на кучку дерьма. Если они хотели оторвать остальных князей от Михаила, то достигли обратного. Если хотели купить их, за Архангельское добро, то ничего о нас не знают! И ничего не понимают. И, прах их побери, не хотят понять!
Нет, не зря у нас все начинают службу с рядовых — помогает от спеси!
Гонец вернулся с россыпью пышных и витееватых извинений и предложением к князьям встретиться между станами и самим выбрать из своей среды двух переговорщиков.
— Говори за меня ты, князь Вячеслав Ярославич, и ты, князь Юрий Ярославич, — Борис Городненский поклонился. — Вы годами меня старше и мудростью взысканы. Будьте мне в сей день в отца место.
"Может, широты мышления князю Борису и не хватает, но умения быстро соображать не отнимешь! Он ничего не понял в игре зятя, но сумел подыграть. А ты, Макарий, хоть что-нибудь в ней понимаешь?"
Ярославичи, включаясь в представление, многоречиво выразили восхищение смирением князя Бориса. Епископ Меркурий тоже сказал по этому поводу похвальное слово. Коротенькое — на четверть часа, не больше.
А потом слово опять взял князь Михаил. Ляшские гонцы сбились с ног, шныряя между польским и русским станами ибо: князьям невместно разговаривать в чистом поле и потому нужнн шатёр, у шатра есть размеры и форма, которую следует согласовать, материал шатра тоже очень важен, расцветка ещё важнее, совершенно необходимо определиться с формой стола, за который сядут высокие договаривающиеся стороны, лавок тоже, и скатерть на столе, и её материал, и , и то, чем покроют лавки...расцветка..., узор...
"Иисусе! Отхожее место он обговаривать, часом, не собирается? Это же чистой воды выступление выборного в Верховном Вече по процедурному вопросу!"
Лавками дело не ограничилось. Пришлось обсудить и согласовать размер и состав свиты, расстояние на котором она будет находиться от шатра, меры безопасности, количество заложников, необходимость ковров на полу и меню обеда — время-то за полдень!
Пан Ян уже совсем скис: лишь кивал головой, да гонял гонцов. Лишь один раз вскинулся. Когда услышал:
— А в заложники их светлости желают тебя, пан хорунжий, и обоих Властовичей: Пшеборда – комеса Силезии и Святослава – каштеляна Опольского. Их княжеским светлостям ведомо, что мужи сии при вашем войске обретаются.
— Зачем тебе Властовичи, пан капитан? — лях больше не желал валять Ваньку, делая вид, что не знает, кто тут решает. Но и назвать князя князем не смог. Или не захотел.
— Не верю я им, — князь Архангельский вяло махнул рукой, мол, не стоит о пустяках.
— Как скажешь, достопочтенный пан капитан, — отозвался лях.
Наконец, договорились. Адмирал Василий, воевода Арсений Боспорец и воевода Артемий уехали в польский стан, польские заложники прибыли в русский. Князья отправились на переговоры, совмещённые с обедом. Приветливо поздоровавшись с прибывшими в залог Властовичами, князь Михаил обратился к шурину:
– Не окажешь ли, князь Борис Всеволодович, по-родственному, гостеприимство господину комесу и господину каштеляну.
– Охотно, князь-брат, – отозвался князь Борис. – Прошу вас быть моими гостями, панове.
– Сочтём за честь, пан князь, – церемонно поклонился старший Властович.
— А не выпить ли нам, пан хорунжий, и не поесть ли? — предложил вдруг князь Михаил оставшемуся заложнику, едва князь Борис с гостями отъехал. — Мы с владыкой будем рады хорошему обществу и доброй беседе.

Водник

Дата: Среда, 01.12.2021, 13:06 | Сообщение # 9

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

– Благодарю досточтимого пана капитана и досточтимого пана епископа. Сочту за честь, – лях с достоинством поклонился.
Княжеский стольник Елизар встретил компанию поклоном, пропустил в шатёр и осведомился чего желают его княжеская светлость и его гости.
– Присаживайтесь, господа, – князь отстегнул меч и опустился на лавку. – Вкусы владыки Меркурия мне известны, а что ты предпочитаешь, пан Ян: вино, мёд, зубровку или, может быть, кальвадос?
Хорунжий Сандомирский даже ответил не сразу – он, с плохо скрываемым удивлением, разглядывал спартанскую обстановку столовой палаты шатра: простой стол, накрытый, правда, белоснежной скатертью, столь же простые лавки, настил из чисто струганных досок без ковров на них, да стойка с доспехом. Собственно, по-княжески роскошным в шатре был только доспех, весь состоящий из больших и малых хитро выгнутых пластин, соединяемых между собой кожанными ремешками. Кираса, наплечники, нараменник, горжет, наручи, набедренники, поножи покрывал тонкий и прихотливый узор из всечённой в металл золотой проволоки. Венчал всё это великолепие шлем-шишак с сегментным назатыльником, похожим на рачий хвост, нащёчниками, козырьком и подвижной стрелкой поносья, украшенный не менее богато. Дополнял великолепие боевого наголовья плюмаж из белых страусиных перьев.
"Залип. Но тут любой дара речи лишится! Вспомни, Макарий, как ты сам в первый раз увидел вблизи полный латный доспех. Золото, узоры, перья – всё тлен и суета. Другое дело – искусство мастеров, сумевших так укротить железо. И других – сумевших то железо создать, да ещё на такую прорву народу!"
Князь Михаил усмехнулся, показал глазами на ляха и еле заметно подмигнул епископу. Владыка Архангельский и Поморский ответил улыбкой.
– Так что же будешь пить, пан хорунжий? – повторил Михаил. – Вино, мёд, зубровку, кальвадос? Конечно, здесь всё скромно, по-походному, но чем угостить гостя найдётся.
Князь говорил, а Елизар молча выставлял на стол приборы: серебряные тарелки, серебряные чарки и кубки, украшенные эмалью и филигранным узором, ножи, четырёхзубые вилки, ложки – все с богато украшенными черенками.
– Прости, пан капитан, я забыл про вежество, – пан Ян поднялся и поклонился князю. – Не держи обиду. Слишком уж хорош твой доспех. Надеюсь, ты поймёшь и простишь меня – ты сам воин.
– Какие обиды, пан хорунжий! – князь радушно улыбнулся. – Так я велю подать кальвадос?
– Может быть, пан капитан, у тебя и Журавлиное молоко имеется? – прищурился лях.
"Ну что за народ! Спесь и гордыня родилась раньше них! А ведь предупреждал Господь о необходимости смирения... И, кажется, я начинаю понимать игру князя."
– И Текучий янтарь тоже, – кивнул князь. – Елизар, будь добр. И закусить поплотнее.
– Будет исполнено, княже, – стольник поклонился и исчез, чтобы тут же появиться с подносом, на котором красовались две бутыли: одна глиняная обливная молочно-белого цвета с оттиснутым на ней журавлём, а вторая – покрытого узорами прозрачного стекла.
Олений и медвежий окорока в тонкой нарезке, копчёные и маринованные сельди, сыры, орехи и сушёные фрукты не замедлили воспоследовать.
– Спасибо, Елизар, – князь Михаил кивнул стольнику.
Тот всё понял и исчез. Михаил взял белую бутыль, посмотрел на неё, улыбнулся чему-то и весело, действительно весело, скомандовал:
– Подставляй чару, пан хорунжий, самое время выпить за знакомство!
Некоторое время за столом шёл вполне себе светский разговор, но кальвадос он на то и кальвадос, чтобы развязать языки. Ну хоть немного.
Так оно и случилось.
– Дозволь ещё раз восхититься твоим доспехом, пан капитан, – произнёс лях после того, как, спустя немалое время, собеседники в высшей степени обстоятельно обсудили лошадей, женщин и охоту. – Я такого ещё не видал!
– Да? – князь Михаил приподнял покалеченную бровь. – Даже в нашем стане?
– Как можно сравнивать, пан капитан?!
– Сделай милость, пан Ян, не зови меня больше сегодня капитаном, – усмехнулся хозяин. – Князем не назовёшь, боярином я был, так что зови просто Михаилом.
"Так, я слишком хорошо знаю этот тон и эту кажущуюся простоту – князь не просто решил узнать настроения ляшского войска, он захотел получить это войско. Или хотя бы его часть..."
– К-как..., – лях даже поперхнулся, – как скажешь, пан Михал.
"А глаза стали стальными. Ты кто угодно, но не дурак, пан хорунжий".
– Так и скажу, – князь кивнул. – И на счёт доспеха ты, пан Ян, ошибаешься. Ты видел их тысячи. Этот только лучше украшен.
– Побойся Бога, пан Михал! – лях даже рот приоткрыл.
– Господь видит правду, сын мой, – епископ Меркурий чуть подался к хорунжему. – Тебе не лгут. Действительно, во всём войске у нас одинаковые по качеству доспехи. Различна только отделка. Так что ты видел их действительно тысячи.
– И у пешцев? – пан Ян никак не мог придти в себя.
– И у них тоже, – с самым серьёзным видом кивнул епископ. – Ибо Господу Нашему все дети его любы одинаково, а наш князь чтит заветы Его и, в меру слабых сил человеческих, старается заботиться о подданных, яко о детях своих.
– Но откуда, пан Михал?! – хорунжий Сандомирский всплеснул руками. – Откуда столько, чтобы на всех? Откуда вообще этот доспех? Он ведь пошёл из твоих земель! И плоское железо из которого его делают тоже. Многие, глядя на тебя, пытались повторить и чего-то даже достигли, но то, что получилось, рядом с твоим, как хлопская лошадёнка рядом с рыцарским скакуном. И много других преудивительных вещей, что везут из твоих земель, откуда оно? Откуда сами земли, сами люди? Откуда такое войско, что выходит против Великой и Малой Польши разом? Ты же не великий князь Киевский, не круль Угорский, не Германский император? Даже не князь Пражский – нет у тебя столько людей!
– Оттуда, пан Ян, что люди больше всего на свете ценят безопасность и справедливость, – князь Михаил усмехнулся. – Дай им это, и они способны на многое, пан, очень на многое. Как поток в горах. Оседлай его, пан, и он свернёт для тебя горы.
– Сколько тебе было, княже, когда ты впервые явил своим людям защиту и справедливость? – вступил епископ.
" Я понял! Сандомир! Генрику – своему пятому сыну покойный Болеслав Кривоустый завещал в удел княжество Сандомирское, а братья не дали, хоть он и вошёл уже в возраст. А сейчас с нами пьёт хорунжий сандомирской хоругви – командир цвета рыцарей княжества. И он не может не понимать, кем бы он был, сиди в Сандомире настоящий князь".
– Пятнадцать, – князь Архангельский погасил улыбку. – Причём, являть пришлось в один день, захватив ляшские ладьи и повесив предателя, указавшего путь к нашим селищам. Люди увидели защиту и правду – то, что редко видят от власти. Ну, и вознесли власть. И себя заодно. Вот оттуда всё – я просто не мешаю своим людям богатеть и убираю тех, кто ищет неправого богатства. Остальное люди делают сами.
– Не говорил ли Господь наш, – епископ Меркурий воздел вверх два перста. – Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец? И не так ли надлежит поступать каждому христианскому государю?
Пан Ян кивнул в некотором обалдении.
– Так наш государь – князь Михаил и поступает ежечасно, – голос епископа звучал торжественно. – И воздаёт ему за то Господь. Тебе не лгут, сын мой – всё то предивное, чем славится княжество Архангельское, сделали люди, которым не мешали, а лишь направляли. Ну, так и добрый пастырь не ведёт овец своих в терни бесплодные и пустыни каменистые.
"И ведь ни слова непрады сему ляху не сказали ни я, ни князь – так оно и есть".
– Вот так, пан Ян, – Михаил усмехнулся. – Можешь верить мне – можешь нет, но справедливость великая вещь. Не в силе Бог, а в правде. Скажи, пан Ян, не был ли ты на Пёсьем поле?
– Был, пан Михал, – хорунжий Сандомирский гордо выпрямился. – В первом ряду Сандомирской хоругви! Ох и горе тогда было швабам – всё поле их телами выстлали! Псы их трупы глодали и от крови столь зверели, что никто пёсью добычу отбирать не решился!
– А почему вы тогда победили? – князь Михаил прищурился и наставил палец на ляха.
– Нас вёл великий князь Болеслав и Бог был с нами! – старый хорунжий даже помолодел – глаза сияли.
– Да, князь Болеслав Кривоустый был великим воеводой, – кивнул князь Михаил. – С ним бы я не сцепился. Но почему на вашей стороне был Господь? Да потому, что была ваша правда! Чего искали Збигнев и Генрих? В каком они были праве?
Пан Ян воинственно кивнул – ему было что вспомнить и чем гордиться.
– А что же сейчас? – князь Михаил взглянул в глаза собеседника и как привязал того к себе. – Младшие братья из предсмертной воли отца вышли и старшего брата с престола изгнали. Младшему брату Генрику – твоему господину, пан Ян, отцом завещанный удел не отдают. Ладно, когда он мал был, но сейчас-то в летах совершенных! А что молод, так что в Сандомире добрых советчиков для него нет?
" В яблочко, княже! Уж себя-то он добрым советчиком точно сочтёт. А, может, и вправду таков – видно, что не трус, не подлец и не дурень".
– То так, – непонятно с чем согласился лях.
– А что про это скажешь, пан? – князь Михаил невесть откуда достал арбалетный болт и бросил его на стол. – Ваш, не сомневайся. У меня таких мешками. Не запретил ли вам – христианам западного обряда, папа Римский использовать самострелы против христиан? Уж восемь лет тому, как сказано, что любой, кто выстрелит в христианина из этого дьявольского оружия, подлежит отлучению? Или вы нас за христиан не считаете, пан Ян?
– Пан Михал, но ведь у тебя же арбалетчиков полками!
– Верно, – князь Михаил усмехнулся нехорошей улыбкой. – Во-первых, нам – христианам восточного обряда, Вселенский патриарх сего не возбранял. Во-вторых, я своим первыми стрелять запретил – вы начали. В третьих, мы шли с язычниками воевать, а вы с ними в одном строю стоите. Так на чьей стороне Бог, пан Ян?
Старый хорунжий не нашёлся с ответом.
– Вот потому я вас не боюсь, – продолжил князь Михаил. – Дело не в оружии, не в доспехе, не в числе – в правде. Правда с нами. И с нами Бог, как был тогда с вами на Пёсьем поле. И не был с теми из вас, кто в тот же год напал на Туровские земли. Многие из них вернулись, а, пан Ян? Из под села Ратного – никто. Я сам считал трупы. Вот по этому, даже голыми с горшками и палками в руках, мы устроим вам завтра Пёсье поле! И ты это знаешь, пан Ян!
"Сейчас!"
– Ибо ведаешь ты, сын мой, о Гедеоне – судье Израилевом, – подхватил епископ, едва князь закончил, – что с тремястами воинов поверг тьмочисленные орды моавитян!
Пан Ян машинально кивнул, а епископ встал.
– Сказано в Писании, – Меркурий выдержал драматическую паузу. – И подошел Гедеон и сто человек с ним к стану, в начале средней стражи, и разбудили стражей, и затрубили трубами и разбили кувшины, которые были в руках их. И затрубили все три отряда трубами, и разбили кувшины, и держали в левой руке своей светильники, а в правой руке трубы, и трубили, и кричали: "меч Господа и Гедеона!" И стоял всякий на своем месте вокруг стана; и стали бегать во всем стане, и кричали, и обратились в бегство. Между тем как триста человек трубили трубами, обратил Господь меч одного на другого во всем стане, и бежало ополчение до Бефшитты к Царере, до предела Авелмехолы, близ Табафы.
– Так и с вами будет, – будничным тоном подытожил князь Росский и Поморский, – пока на пути Господни не вернётесь.
– Княже, дозволь? – голос стольника Елизара раздался из-за полога.
– Входи! – разрешил князь Михаил.
– Княже, гонец прибыл, – доложил Елизар с поклоном. – Их светлости вернулись с переговоров. Пора менять заложников.
– Что ж, пора прощаться, пан Ян, – князь встал. – Жаль, что нам не удалось договорить. Я бы продолжил этот разговор после войны.
Князь обернулся к стольнику и приказал:
– Елизар!
– Вот, княже! – стольник протянул князю Михаилу простую холщовую сумку, опечатанную красной сургучной печатью княжества Архангельского, Росского и Поморского – на фоне сияющего креста медведь несёт на плече секиру.
Такие сумки хорошо знали немногие, но зато очень богатые люди. Каждая из них содержала четыре штофв Журавлиного молока. Или Текучего янтаря, но тогда сургуч был бы зелёным.
– Вот, пан Ян, – князь протянул сумку хорунжему. – Выпей это молоко с столь же достойными, как ты сам, рыцарями. – И молю тебя – не ищи в этой битве погибели. Я знаю, что такие, как ты идут до конца – до победы или до смерти. Но не в этот раз, пан Ян. Князь Генрик ещё очень молод, а я хотел бы встретиться с тобой ещё раз.
– Благодарю за честь и дар, пан князь! Храни тебя Господь! – хорунжий Сандомирский поклонился в пояс и коснулся правой рукой струганных досок настила.

Водник

Дата: Среда, 08.12.2021, 09:05 | Сообщение # 10

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Ситуацию после переговоров сели обсуждать за тем же столом, за каким давеча обрабатывали хорунжего Сандомирского. Присутствовали все четверо князей, епископ Меркурий, заложники, Великий воевода и полковник Трофим Веселуха, не успевший даже избавиться от маскировочного халата – так в нём и сидел.
В этот раз на столе ничего хмельного не стояло – только сбитень, да травяные отвары, а вот снеди прибавилось к вящей радости Веселухи – он мёл всё, до чего мог дотянуться, не особо разбирая, что попало на зубы. Видать наголодался в лесу, выслеживая ляшские продовольственные караваны, прусские грады и веси, да пытаясь понять, как, в случае чего, будут отходить ляхи. Эту возможность исключать было никак нельзя.
– Значит так, господа князья и воеводы, – Вячеслав Ярославич подкрутил ус, – задёргались ляхи. Но мириться не хотят – гонор не даёт. И биться не хотят. Решили по-подлому. Как с батюшкой – сначала помощь подали, а потом сами же и убили. В спину. Мы не забыли, а они, видать, да.
– Чем соблазняли, дядя? – князь Михаил отхлебнул из кружки отвар и поморщился от горечи.
– Предлагали в сторонке постоять, племяш, – усмехнулся князь Юрий, – пока они тебя резать будут. Без половины кованной рати тебе не выстоять. Вот и просили везде поспешать и везде не успеть. За то сулили наследство твоё поделить по справедливости: Архангельское княжество нам с князем Борисом, а Пруссию и ятвяжские земли по самый Неман – им. А когда с тобой управятся должны мы им помочь пруссов перебить, чтобы и на развод не осталось. За то сулили две тысячи гривен серебра за два года.
«До чего ж подлы! Почему ты попускаешь сие, Господи?»
– Что, так сразу? – удивился князь Борис Городненский.
– Не сразу, – слово вновь взял князь Вячеслав. – Сначала и про пруссов-язычников рассказали, и про Никлота Бодричского, что христиан живьём ест, а ты племяш, его поддерживаешь, и про выскочек, что против Божьего установления и князей природных идут рассказали. И про то, что ты в язычество впал, и от того кровь христианскую льёшь. Я чуть слезу не пустил.
По собранию прошелестел сдержанный смешок.
– А ещё сказали, что Пётр Власт, перед тем, как ему глаза выжгли, под пыткой показал, что водишься ты, племянник, с колдуньей языческой, что в Чешской земле отравила графа Палий во времена короля Вратислава и супружницу его, колдовским образом спаслась от костра, пыталась отравить короля Вратислава и епископа Пражского Гебхарта, но Господь не попустил…
– Да ну к бесу! – хмыкнул князь Борис. – Вратислав Чешский правил, дай Бог памяти…, не, не упомню, но, кажись, тогда и батюшка мой ещё не родился! Это ж надо так завраться!
Князь Михаил, владыка Меркурий и воевода Арсений быстро переглянулись.
– Во-во! – князь Вячеслав подкрутил ус. – Мы с братом аж дар речи потеряли. Эдакое удумать! Юрий даже сказал. А Болек в ответ: «Не лихоманка у меня, пан князь, а сведения достоверные. И о том узнают и в Киеве. Архипресвитер церкви Духа Святого постарается. И на святой горе Афон, а, значит и в Константинополе, тоже в неведении не пребудут – аббат Амальфитанского монастыря на Святой Горе приложит все усилия по просьбе собратьев по ордену. А в Кракове твой беспутный племянник-чернокнижник и все его сподвижники будут анафемствованы и известия о том отправятся на четыре стороны света. В первую очередь в Прагу. Подумайте, панове-князья, нужна ли вам слава приспешника колдуна, чернокнижника, магомето- и дьяволопоклонника?»
Великий воевода присвистнул.
– Латинская ересь! – епископ хватил кулаком по столу. – Идолопоклонники! Не ведаю в кого они веруют: в Господа или дьявола? Но поклоняются точно отцу лжи – всюду им мерещатся колдовство и чернокнижие. Не существует колдовства! Не существует никакой тавматургии ! Лишь Господь и святые Господним соизволением могут творить чудеса, а дьявол способен лишь насылать морок и смущать разум. Очевидно, латинянам и смутил, раз им везде колдовство мерещится!
Владыка Меркурий остановился перевести дух.
– Добрая слава лежит, а худая бежит, – невесело усмехнулся воевода Арсений.
– И этой славе поверят, – поддержал его воевода Артемий. – Уж очень хотят поверить.
– Это, дети мои, я беру на себя, – усмехнулся немного успокоившийся епископ. – В Киеве этим слухам не даст распостраниться митрополит. Он зело любомудр, книжен, в вере твёрд, а к дурням и кликушам беспощаден. И игумен Печерского монастыря тоже. Может, под это дело и сковырнём еретиков из Киева. С чешским землями сложнее. Арсений, будь добр, через свою эстафету отправь моё письмецо к епископу Пражскому. И подарочек – труды Иоанна Итала да Кирикову «Натуральную философию», что из Университетской типографии недавно на латыни вышли. А на словах пусть передадут, что коль он анафеме воровской верит, то и ему негоже сии книги читать. Да ещё писать неосторожные письма с просьбой прислать их поскорее. С Константинополем, думаю, тоже решим. Не столько со святыми отцами, сколько с золотыми поясами. Надо бы попросить Петра Никифоровича, чтобы намекнул амальфитянам, что пошлины на многие товары можно и пересмотреть. Специально для них. Как в одну сторону, так и в другую.
– Верно, владыка! – отозвался из угла княжий стольник Елизар, подошёл, сел к столу – никто и бровью не повёл. – Ещё напомним епископу Оте о векселях, что он так неосторожно подписал. Я займусь. Дозволишь, княже?
Князь Михаил молча кивнул, передёрнул плечами и спросил:
– Польских купцов анафема сильно испугает?
– Не очень, – усмехнулся Елизар. – А жиды так и рады будут. Через них все дела пойдут. У Николы Никифоровича на этот случай всё готово. С амальфитянами тоже побеседуем. Давно назревает. Нам в Италию влезть надо, а тут такой случай.
– Тьфу, зятюшко, да ворожит тебе кто что ли? – князь Борис и правда чуть не плюнул. – На всё у тебя ответ есть! Значит, моя бронза как шла в Польшу, так и будет идти?
– Не сомневайся, дорогой шурин, – улыбнулся князь Архангельский. – Простите, князь Вячеслав Ярославич, князь Юрий Ярославич, перебили мы вас.
– Пустое, племяш, – отмахнулся старший из братьев. – Мы тоже поначалу чуть за мечи не схватились – до чего подлы. Ну так ляхи же… Ну, мы подрыгались-подрыгались для порядка и торговаться стали, мол, гнусь мы такая же.
Князь Вячеслав обвёл глазами собрание, явно ожидая вопроса.
– И чего же ты выторговал, дядя? – князь Михаил незамедлил потешить самолюбие родственника.
– Вот не я! – расхохотался князь Пинский. – Это Юрий, что твой жидовин, с Болека и Мешека ещё тысячу гривен выдоил!
– Мог и две, – усмехнулся князь Юрий. – Всё одно платить не собираются – ляхи же. Ну мы ещё поломались, а потом ещё три дня на размышление запросили. Думаю, через три дня я с них и вексель возьму.
– Согласились?
– Согласились, – кивнул князь Клёцкий. – Куда им деваться?
– Да и нам особо некуда, – невесело усмехнулся князь Михаил. – Жатва на носу, а мы всех мужиков выгребли. Кровь из зубов надо за десять дней, край, две недели дело решить и запасников по домам распустить.
– Решим, княже, – кивнул воевода Арсений. – Невесело ляхам. Нам, когда по ляшскому лагерю вели, глаз не завязали и видел я как ляхи наши, в кружок усевшись, здоровенного ежака свежевали, а поменьше так и жарился уже. И вонял – с души рвёт!
– Не должны ещё так оголодать, – усомнился полковник Веселуха. – Я все караваны перехватить не могу. Хлеб у них должен быть.
– А пути отхода? – поинтересовался Великий воевода.
– Нашёл, – кивнул Веселуха. – Не так уж и непроходимы прусские леса, когда у них все мужи в польском стане. Есть дороги. Даже на телеге можно, хоть и с трудом. Языки говорят, что из земель каждого племени есть дороги к главному святилищу в Ромове , но пройти по ним без проводников сложно – стерегутся пруссы, прячут пути. У ляхов проводники были – Криве-Кривейто велел. Так что, если наша возьмёт, отходить ляхом будет тяжко. У нас теперь тоже проводники есть. Дорого стоило. И крови тоже.
– Пусть уходят. Не мешать. Только попугивать, чтобы не останавливались. – чётко, с паузами для лучшего усвоения, распорядился князь Михаил.
– Княже! – в четыре голоса воскликнули трое воевод и один адмирал.
– Ты чего, племяш?! – присоединился к ним Юрий Клецкий.
Остальные два князя потрясённо молчали. Веселуха пожал плечами, мол, я не я и лошадь не моя, это у неё голова большая – пусть она и думает. А епископ и княжеский стольник понимающе переглянулись.
– Неприятелю дать золотой мост! Пусть бегут! – как гвозди вбил, повторил князь Михаил. – Нам не перебить ляхов надо, а страх Божий в них поселить. Перебьём – тут же немцы явятся, Крестовый там поход или не крестовый. Нам это надо?
– Не надо... Политика, мать её! – криво ухмыльнулся Великий воевода, а потом выдал такое, что проведшие всю жизнь в воинских станах мужи хором ахнули.
– Мить, ты мне запиши, будь ласков, – попросил адмирал Василий.
– Да что вы, мать вашу, всё шкуру неубитого медведя делите?! – взорвался князь Городненский. – Одолеть сначала надо! Уних в полтора раза народу, а гридей вдвое больше!
– Одолеем, – совершенно спокойно отозвался Дмитрий. – Потому, что порядок бьёт число. А порядок у нас. Сами себя ляхи перемудрили. Им бы нас, когда сюда шли набегами замотать, Роську, тьфу, адмирал Василия в море сбросить, вместе с Артемьевым отрядом – вот тогда они бы нас усадили. Я, пока сюда дошли, чуть седло не обгадил, а теперь всё – мы к такой войне годами готовились. До блёва и кровавой срачки!
– Князь Борис Всеволодович, а что тебе Властовичи поведали? – князь Михаил пресёк перебранку в зародыше.
– Интересное рассказали, – князь Городненский с трудом погасил раздражение. – Сначала попеняли, что ты, зятюшко, обиду им нанёс – с хорунжим Сандомирским вино пил, а их ко мне спровадил слова не сказав. Спрашивали не прогневали ли они чем твою княжескую светлость?
– О как! – ухмыльнулся князь Михаил.
– Ага, – кивнул Борис Городненский. – А ещё плакались, что в Польше их русскими считают. Из-за матери. И из-за того, что отец в Новгороде-Северском после ослепления укрылся. Божились, что Руси ни они не враги, не отец их, что худого их род никому на Руси не сделал, а сейчас только потому идут, что клятву служить давали.
– Вот же стерво! - Вячеслав Пинский хватил кулаком по столу. – Не их ли батька Володаря Перемышльского обманом поимал и ободрал, как липку? Не он ли полочанам мазовшан в помощь сосватал? Помнишь, Юрка, как мы в Пинске в осаде сидели? Кабы не дядька Корней...
– Помню! – князь Юрий сжал кулак.
– И я помню! – Борис Городненский скрипнул зубами. – Помирать буду не забуду, как нас с матушкой и сестрицей в полон взяли и батюшку, грозя нас порешить, к измене склоняли. Как сидели и смерти неминучей ждали.
– Мы тоже не забыли, – тихо и сурово произнёс князь Михаил, а воеводы, адмирал, полковник и стольник мрачно кивнули. – Ни Ратное, ни отца Михаила, упокой, Господи его душу, ни Княжий Погост, ни Пинск. Ничего!
– Вот и я напомнил, – князь Городненский мрачно ухмыльнулся. – Хорошо напомнил! Так они каяться стали! И отец их, говорили, каялся да отмаливал – сорок каменных церквей построил, да не отмолил, видать – через то и очей лишился. Язык-то ему, оказывается, не урезали – пожалел палач, только кровь пустил. И глаза выжгли не до конца – кой-чего видит, на стены не натыкается. Говорили, мол, радуется батюшка, что в этой жизни искупление ему выпало, Господа за то благодарит. А они сами Руси ничего плохого не делали и не делают.
– Врут! – отрезал стольник Елизар. – Власт у Ольговичей сидит. То в Чернигове, то в Новгороде - Северском. Раньше против Киева, Перемышля и Волыни силки плёл и теперь плетёт. Ну, и против Владислава тепрь. Да и Болеслава с Мешко не забывает, хоть и сам их к власти привёл. Что у Власта, что у сынов его завсегда такая повадка – через голову дружить.
– Да нет, не врут, Елизар, – усмехнулся князь Михаил. – Они и в самом деле так считают. Друзья они Руси, только по-своему, по-ляшски. И другие ляхи их за то не жалуют. Вся Польша в том заодно , что Русь надо рвать и свежевать, а эти увещевают, мол, как так можно, надо же доить, стричь и пахать на ней. Ну, и кормить иногда, чтобы совсем копыта не отбросила, а то стричь некого будет – холера ясна, русские! Но что соловьём разливались – хорошо. Значит, ковы и против своих князей плетут. Хотят независимыми властителями в своей Силезии быть. Что ж, поможем – нам три Польши куда лучше, чем две.
– Понял, княже, – кивнул Елизар.
– Мне им намекнуть? – Борис Городненский ухмыльнулся. – Или сразу обнадёжить?
– Намекни, княже, только намекни,– князь Архангельский свёл пальцы, как будто держал что-то крошечное. – Вот настолько, не больше. И скажи, что рад раскаянию их батюшки и искуплению его. А ещё, что прощаешь раба Божия Петра, как Христос велел.
– А я прощаю? – в голосе князя Бориса прорезалась такая чёрная злоба, что всем на миг даже страшно стало.
– Как христианину стоило бы, – подал голос епископ Меркурий, – но я тебя понимаю, княже. Как пастырь одобрить не могу, но понимаю. И от того отпускаю тебе, раб божий Борис, грех лжи, ибо во спасение она. Уж больно подл и сам Власт, и семя его.
Князь Борис поклонился.
– Воевода Арсений, – князь Михаил прищурился, как сытый кот, – озаботься чтобы в войске каждая собака знала, что ляхи последних ежей доедают.
"Это хорошо, но под Диррахием мы придумали и получше! Надо поделиться!"
– Княже, дозволь, – епископ оторвал от стола ладонь, привлекая внимание. – Вели раздать в эти дни ратникам по лишней чарке и закуски получше: сельдей, сала, солонины доброй кусками. И вели объявить, что это на помин невинно убиенных ляхами ежей. И пусть начальствующие не препятствуют, если ратники захотят похвастаться ежиными поминками перед ляхами.
– Будем злить? – деловито осведомился Дмитрий.
– Будем, Мить, – кивнул князь. – Чтобы до печёнок пробрало.. Мне нужен решительный результат. Тебе решать как этого добиться: вынудить их штурмовать или дать бой в поле.
– Ждать штурма риска, конечно, меньше, но так мы их только побьём, но не разобьём, – на диво Великий воевода не изобразил никаких строевых экзерсисов, а просто принялся объяснять. – На приступ они пойдут без большой охоты – не слепые, чай, видят чего мы тут понастроили. Полезут, по сопатке получат и уйдут, юшку отсмаркивая. Мы их, конечно, пощиплем, но с пруссами уйдут – это земля прусская. Даже если рассорятся потом – поди их, б...ей, из лесов выковырни. Сто лет ковырять будем. А тут криве-кривейто Поломойс нам их всех в кучу собрал. Не забыть бы спасибо сказать. Нет, надо выходить в поле – рыцари и бояре князьям отступления без боя не простят. И то, что мы на их стан не полезем у них уже последняя обозная кляча поняла. Так что вели, Минь, завтра после завтрака войску выходить в поле. На ляхов посмотреть и себя показать. Как они завтра построятся – так и дальше будут. Заодно и про ежей им ребята поорут. Я прикажу селёдок и сало на пики насадить, чтобы ляхам обиднее было.
– Да как ты их разбить-то собираешься? – перебил Великого воеводу князь Городненский.
– Конницей, княже, конницей, – ухмыльнулся Дмитрий. – Сначала перемолоть их кованную рать на пиках, а потом свернуть оба фланга.
– Так дюны же до самого моря!
– Но редко, в один ряд, а дальше ополье, – Великий воевода очертил рукой дугу по столу, показывая как расположены невысокие, полузаросшие песчаные холмы. Займём стрелками гребни, пикинеров выдвинем вперёд и после первой стычки оттянем. Тоже с нашей конницей – стукнемся с ляхами и после первой встречи сбежим. А дружины ваших светлостей в сторонке постоят. На морском бережку, напротив пруссов. До срока.
– До какого? – князь Вячеслав подался вперёд.
– Когда надо будет прусслв бить сбоку и с заду.
– Да как мы туда попадём?
– По дну морскому, - Великий воевода ухмыльнулся. – Наш стан тут стоит потому, что здесь галера к самому берегу подойти может, а чуть в сторону, так на две сотни саженей в море глубина – лошади по бабки. И дно как бы не твёрже, чем берег. Так что по морю дюны замечательно обходятся. С обеих сторон. Они же нас и от взглядов прикроют.
– Через дюны не ударят? – спросил воевода Артемий.
– Мы ж с тобой вместе там лазили, – повернулся к нему Дмитрий. – Конница не пройдёт. Даже лёгкая. Пехота влезть может, но без строя. И потому Роськины абордажники пойдут прикрывать стрелков – им к такой свалке не привыкать. Прусса и его людей отправим туда же.
– Хитро, – князь Борис потёр рукой лоб. – Если ляхи про море не знают, должно получиться. Только пешцы кровью умоются – на них все навалятся. Сдюжат?
– Не знают, – воевода Арсений слегка повёл головой из стороны в сторону. – Языки показывают, что они даже лошадей в море не купали. Вообще к нему не подходили.
– А пруссы?
– А они об этом просто не думали. Нет у них тяжёлой конницы. Мы спрашивали пройдёт ли морем кованная рать – ни один понятия не имеет.
– Ясно, – князь Городненский кивнул. – А что с пешцами нашими?
– Устоят, – припечатал Великий воевода. – В проходах между дюнами конница может атаковать их только в лоб – с боку места нет, разгон не набрать. Только пехотой, но вместе им будет тесно.
"Что ж, Макарий, твои уроки не пропали даром – ученик намного превзошёл учителя. Гордись – это не будет гордыней.
– Ударим кованной ратью с обоих флангов, – продолжал, меж тем, Дмитрий. – Тот фланг, что против ляхов, поведу я и воевода Венедикт Чумовой . Что против пруссов – ты, князь Вячеслав Ярославич. В помощь тебе пехота и стрелки под началом воеводы Захара Тресковича . Но без приказа ни ногой, ни копытом!
– Понял! – князь энергично кивнул.
– А от чего Ведени тут нет? – поинтересовался Артемий.
– Со своими полковниками отрабатывает заманное бегство. На военном совете будет, – отозвался епископ.
– Рось, на тебе оборона дюн, так что радуйся – твоя взяла, – великий воевода пристально посмотрел на друга юности. – Сам будешь на средней. На левую поставим Прусса и его новгородцев, на правую – спешенных Кордонцев. Только прошу, на рожон не лезь!
Адмирал Василий выдержал взгляд, а потом кивнул:
– Хорошо, Мить, обещаю.
– Артемий, тебе самая задница, – Дмитрий обернулся к воеводе Артемию. Будешь с двумя пехотными полками и Опольскими конными стрелками держать проходы. Особо следи за левым – он шире и удобнее. Главный удар будет там. Центральный и правый можно батальоном каждый заткнуть. Аспириновых оставим в резерве. Роська с дюны поможет стрелами – держи с ним связь. Мы с тобой это проигрывали.
– Сделаю, – кивнул Артемий и обернулся к адмиралу. – Рось, поставь на каждую дюну гелиограф . И Пруссу дай вместе с расчётом – у него нету. Сними с галер, а то у нас все расписаны уже.
– Понял, – Василий сделал пометку в памятной книжице.
– Связистов на совет позовите. Пусть о сети договорятся, – распорядился Дмитрий. – И их княжеских светлостей тоже обеспечьте. Без гонцов, ясное дело, всё равно не обойдётся, но реагировать мы будем быстрее ляхов.
– Есть, слушаюсь! – отозвались воеводы.
– Дядька Арсений и ты, господин полковник, – Великий воевода повернулся к разведчикам. – Вам в поле не ратиться. Знаю, что людей у вас мало и те по лесам разогнаны, но сумейте у ляшского стана в нужный момент циркус учинить. С шумом, дымом и копотью. Время – на ваше усмотрение. Вас учить – только портить.
Воевода и полковник молча кивнули.
– Подробную диспозицию найдёте каждый в своём шатре, вступил епископ Меркурий. – Вопросы чуть позже на военном совете. В поле выходим согласно росписи за завесой конных стрелков. По результатам завтрашнего неприятельского построения, по необходимости, диспозицию дополним и исправим. Не я, ни господин великий воевода не считаем, что битва будет завтра – три дня до ответа князя Вячеслава и князя Юрия они должны выждать, но всяко бывает, так что к бою иметь полную готовность. И телесно, и духовно. Исповедаться, причаститься и чистое надеть, чтобы не стыдно пред Господом предстать было.
"Господи, сколько раз говорил я эти слова и для скольких они стали последними!"
– А мне где быть, господин Великий воевода? – с невесёлой усмешкой спросил князь Михаил.
– Под княжеским стягом вместе с владыкой, – совершенно серьёзно ответил Дмитрий. – До времени и я там буду. И не пытайся лезть в бой, княже. У сотника Охранной сотни приказ тебя не слушать, в бой не лезть, спасти тебя и владыку любой ценой.
– Правду твой воевода говорит, племяш, – Юрий Клецкий пристально посмотрел на племянника. – Без тебя управимся. Твоё дело после боя.
– Будь по-вашему, – князь Архангельский устало кивнул. – На сегодня всё.
Великий воевода на секунду расслабился, а потом поднялся и объявил:
– Ваши княжеские светлости, владыка, господа офицеры! Прошу к началу первой стражи прибыть в мой шатёр на военный совет.
– Слушаюсь, господин воевода! – вразнобой отозвались названные, включая и князя Архангельского.
Военные потянулись к выходу из шатра, а стольник Елизар со вздохом поднялся и принялся прибирать посуду.

Водник

Дата: Понедельник, 13.12.2021, 00:37 | Сообщение # 11

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Утром всё прошло как и предсказывали великий воевода и епископ. Увидев, что архангельцы выходят в поле вышли из своего стана и пруссы с ляхами. Ратники, помянувшие ежей лишней чаркой, издевались над ляхами кто во что горазд. Кто просто махал вздетой на пику селёдкой или куском сала и вопил: «Лях, выходи – закуска есть!», кто орал поминальные песни по ежам собственного сочинения, кто интересовался у противника какова на вкус ежатина…
Разумеется, долго ляхи не выдержали – из польских и прусских рядов начали выходить и выезжать поединщики. Русские тоже в долгу не остались: первыми из рядов Лисовинова полка выехали два молодых офицера, а следом потянулись и остальные желающие поиграть с судьбой.
Князь Михаил, сегодня он был в своём роскошном доспехе, приложил к глазу подзорную трубу, пристально всмотрелся в зачинщиков, уже принявшихся, по старому обыкновению, задирать ляхов, и выругался.
– Братец и дядюшка, княже? - меланхолично осведомился великий воевода, поднимая свою подзорную трубу, и сам себе ответил. – Они, родимые. Господин поручик Пётр Кириллович Лисовин и господин подпоручик Павел Андреевич Немой. Значит, Жеребец их всё же развёл по разным сотням. Двух офицеров из одной он бы не отпустил.
– Мы с Тамарой ходим парой, – князь чуть не сплюнул. – Шило в заднице!
– А у нас оно в их годы где было, княже? Не ты ли в Отишии на баррикаду один, как перст, полез? – столь же меланхолично-спокойно осведомился великий воевода и обернулся к епископу. – Как мы и думали, владыка: ляхи в центре и на правом фланге, а пруссы слева.
– Мы помоложе были, – буркнул князь.
– Особенно когда Архангельск ставили, – Дмитрий явно находил массу удовольствия в подначивании своего князя. – Мы тогда с тобой оба отличились. И Роська третьим.
Князь не ответил.
– Не нравится мне как пруссы стоят, – епископ оторвался от подзорной трубы. – Слишком правильно. Будто два свейских или данских хирда на поле - щит к щиту. Лучники и суличники тоже по отрядам и, похоже, не племенным – все под одинаковым стягом. И конница тоже. И, похоже, за ней – вон в тех кустах, прячется ляшская кованная рать.
– Похоже..., – великий воевода кивнул головой. – Немцы все здесь, ляхи... так: Великокняжеская, Краковская, Сандомирская, Гнезновская, Архиепископа Гнезновского, Архиепископа Краковского, Гданьская, Щеттинская,.., так, а кого нет?
– Вроцлавской, Ратиборгской и Бжегской хоругвей, – отозвался князь Михаил. – Как раз наших силезских радетелей – Властовичей не видать. Ставлю рубль, что они в ваших кустах и сидят.
– Грех, княже, об заклад биться, – улыбнулся епископ Меркурий. – Особенно когда ответ заранее знаешь.
– До чего ж жадны у меня воевода с епископом, – усмехнулся князь.
– Гляди, княже, началось – епископ указал в сторону ничьей земли.
Все трое приникли к подзорным трубам.
Действительно началось. Поток ритуального бахвальства, подначек и брани закончился. Поручик Лисовин и подпоручик Немой церемонно раскланивались со своими противниками – двумя польскими рыцарями в богатых доспехах. Ляхи выглядели старше, мощнее и крупнее телом. Поклонившись в последний раз поединщики начали разъезжаться.
– Двадцать суток строгого ареста! Каждому! – бросил князь, не отрываясь от трубы. – Пусть клопов на губе кормят. Видать, силы много – девать некуда.
"Эк тебя разобрало, княже! А если бы твой старший тоже тут был? Хорошо, что Младшую Стражу оставили в Архангельске, хотя мальчишки рвались в бой. И княжич Аггей первым. Как же – старший урядник, без пяти минут прапорщик, первый в своей сотне. И по заслугам первый! Но мы не можем рисковать нашей сменой. Особенно теми, кто выполнит офицерский ценз. Слишком много в них вложено!
А моему духовному сыну стоит держать себя в руках! Родная кровь-родной кровью, но младшим офицерам надлежит вести себя именно так – показывать пример. Бесстрашия, воинского умения или, коли будет на то воля Божия, достойной смерти. Надо будет попенять князю при случае".
Противники, тем временем, склонили копья и бросили коней в галоп навстречу друг-другу. По тому, как ляхи взяли щиты, как наставили копья, как вели коней, стало понятно, что поединщики они опытные. А навстречу им летели, выставив длиннющие "архангельские" пики два молодых балбеса. В надраенных до серебряного блеская доспехах и без щитов.
"Вот рано кто-то радуется. Мы не просто так отказались от щитов. Ох и тяжело же это далось! И коннице, и пехоте. Как же без щита – страшно! И мне было страшно! Но с пикой длиной в две с лишним косых сажени одной рукой не управиться. А от стрел защитит доспех. Наш – защитит. И не только от стрел –и копьѣ остановить может. Не всегда, конечно. Ляхи же с нашим войском нового образца ещё не сталкивались. И сейчас кто-то сильно удивится!
Так! Уже!"
Острие пики подпоручика Немого на всём скаку вошло в лицо ляха. Череп взорвался кровавыми ошмётками, шлем взлетел, а почти обезглавленное тело вылетело из седла.
Поручику Лисовину повезло меньше. Его пика ударила в щит противника. Лях разгадал манёвр и успел закрыться. Полое древко разлетелось в облако щепок, ляха рвануло в седле, его копьё мотнулось и вскользь ударило врага по наплечному щитку. Доспех отразил удар, копьё треснуло, а господин поручик пошатнулся в седле. Пошатнулся, но удержался. А дальше кони разнесли противников прочь.
Поединщики поворотили коней и вытащили мечи. Немой не вмешивался – это против чести. Он успел поймать коня своего поверженного противника и теперь с интересом наблюдал за своим другом и старшим родичем.
А лях и младший сын Погорынского воеводы уже сошлись в рубке. Со звоном скрестились ляшский меч – добротное, веками испытанное оружие: широкий обоюдоострый клинок с долом и скруглённым острием, массивными крестовиной и яблоком, между которыми как раз помещалась ладонь, упакованная в кольчатую рукавицу. А вот противостоял этому мечу весьма примечательный клинок. Тоже обоюдоострый, плавно сбегающий к выраженному острию, более узкий и длинный, чем меч противника и даже на вид лёгкий, гибкий и быстрый. Но ещё интереснее была гарда этого меча: перекрешивающиеся полосы металла полностью закрывали руку архангельского офицера, образуя вокруг кисти самую настоящую корзинку. По этой причине латная или кольчатая рукавица Петру Лисовину не требовалась и на руке его красовалась перчатка из лосиной кожи.
Лях рубил широко, мощными и быстрыми ударами, умело прикрывался щитом от клинка противника, да ещё старался поймать его на умбон или железную окантовку, а то и выстреливал рукой со щиитом, стараясь достать противника. Молодой же Лисовин обходился одним мечом. И действовал им совсем по-другому. Никаких размашистых ударов. Скупые стремительные движения кистью и предплечьем. Сильная треть клинка парирует удар, отводит вражеский меч в сторону и тут же следует молниеносная атака – непривычная, невозможная техника.
Но и лях не лыком шит – ловит удары на щит и тут же контратакует. Даже кони напирают друг на друга, ржут, стараются схватить зубами или лягнуть.
Это только в сказках витязи рубятся день и ночь напролёт, а в настоящем бою такого не бывает. Сшибка, два-три удара и отбива, короткий блеск и звон стали и кто-то рвёт повод, разрывая дистанцию, а потом посылает коня вперёд, пытаясь ударить им коня противника, вывести из равновесия, заставить раскрыться. Снова коротко и зло звенят клинки. Дзынь-дзынь-дзынь, а потом конский храп и снова, через краткую паузы, дзынь-дзынь-дзынь.
Но что это? Лях роняет меч, пригибается к конской шее, пытаясь одновременно прикрыться щитом и поворотить коня. Не тут-то было: лёгкий архангельский меч гадюкой ныряет под щит и рыцарь не может сдержать крика боли. А противник уже вплотную! Навершие эфеса впечатывается туда, где место переходашеи в череп прикрыто только кольчужной бармицей. Лях начинает валиться, но упасть ему не дают – бравый поручик хватает противника и перекидывает его обмякшее тело через луку своего седла, а потом даёт коню шпоры и со всей скоростью, на какую только способен несущий двойную ношу жеребец, скачет к своим.
Ляхи было дёргаются догнать, но останавливаются, поняв что не успеют, а русское войско взрывается приветственными криками.
– Молодцы! – великий воевода отнял трубу от глаза и подкрутил ус. – Надо бы наградить! Княже?
– Лучшая награда – снятие заранее наложенного взыскания! Под стражу не брать, в холодную не сажать – отрезал князь Михаил и с чувством добавил. – Засранцы!

Водник

Дата: Суббота, 18.12.2021, 12:09 | Сообщение # 12

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Великий воевода понимающе хмыкнул.
А на ничьей земле продолжались поединки. Без какого-то явного преимущества одной из сторон. То лях одолевал, то русич. Но было заметно, что после бенефиса молодых Лисовинов ляхи начали осторожничать.
И тут на поле вылез пеший. Без доспеха, зато в парадном мундире розмысла. И с огненно-рыжей шевелюрой. Такой в русском войске имелся один.
– Швырок, сволочь! – озвучил очевидное великий воевода. – Сгною урода! Погоны сорву и голым из войска выгоню! Плетьми! Старшина розмыслов[1], мать его!
Но это на этом сюрпризы не кончились. За господином старшиной розмыслов трусили шестеро его подчинённых. Четверо волокли нечто большое и плоское, а двое пёрли по здоровому колу.
Швырок указующе простёр длань и два сапёра воткнули колья в землю под углом к ляхам, а четверо, тащивших непонятный предмет, поставили его вертикально. Господин старшина махнул рукой своим ратникам – свободны, поклонился ляхам и сдёрнул покрывало с предмета.
– Так это он картину намалевал! – расхохотался князь Михаил.
Великий воевода скрипнул зубами. Всадники конвоя принялись перемигиваться, безуспешно пытаясь скрыть улыбки. Старшину розмыслов Питирима Швырка – блестящего военного инженера, скульптора, живописца и зодчего знали все. Что он способен выкинуть – тоже.

"Сейчас что-то будет... Не знаю, что он там намалевал, но как бы бой из-за этого не начался прямо сейчас! Я помню, с чего началась его слава ваятеля и живописца!
Это было весной, перед самым походом на Неман. Наставники заметили, что отроки в любую свободную минуту стараются улизнуть в лес и все по одной тропинке. Разумеется, пошли и проследили. На солнечной полянке обнаружились: вырезанная из сухого дерева статуя голой девки в весьма бесстыдной позе, сработанная из раздвоенной и пригнутой снегом к земле дикой яблони женская, кхм, словом, то, до чего так стремились добраться у девок отроки, три урядника, с десяток отрокоа и сам ваятель, принимавший, как должное, всеобщее восхищение. Тщательно пороты были все охальники, прости их, Господи, а Швырка приставили учиться живописи и ваянию. Вернее, только живописи – оказалось, что боярин Данила умеет и это, более того, рисуя и уча рисовать ему легче было справляться со своим недугом, а ваять Швырок долгое время учился сам, пока ему не нашли наставника в Городе[2].
Уверен, что ляхи сейчас лицезреют нечто подобное тому, что мы увидели на достопамятной полянке".

Епископ не ошибся. Судя по воплям, раздавшимся со стороны ляхов, наблюдали они нечто донельзя обидное. Швырок сначала поклонился ляхам, потом что-то прокричал им, а потом сделал в их сторону неприличный жест. Ляшский строй взорвался новой порцией возмущённых криков и изрыгнул из своих глубин громадного детину, вооружённого мечом величиной чуть не с оглоблю, но тоже без щита и доспеха. На плечах великан имел волчью шкуру.
Противники перебросились несколькими словами и встали в позицию. Старшина розмыслов Питирим Швырок, в подзорную трубу это было отчётливо видно, в правой руке держал меч, а в левой ромашку, каковую время от времени подносил к носу.
Великий воевода восхищённо выругался.
А поединщики, меж тем, приступили к делу. Лях, надо думать, смотрел другие поединки внимательно и понял, что его противник, за счёт лёгкого меча[3], получит преимущество в скорости, первым делом станет атаковать вооружённую руку и будет колоть. Ну и сделал выводы. Так что ромашку Швырку пришлось бросить почти сразу. Да что там ромашку – сейчас записному забияке и мастеру-фехтовальщику приходилось откровенно туго: лях не стоял на месте, во-всю использовал преимущество, что давали ему высокий рост, длинные руки и длинный клинок.
Швырок отчаянно и умело защищался, пытаясь сбить противнику темп, остановить меч, прервать движение и атаковать самому. Не получалось. Хотя понять это могли только действительно хорошие фехтовальщики. Со стороны же это смотрелось вполне пристойно: старшина розмыслов стоял чуть выставив правую ногу вперёд, в пол оборота к противнику, левую руку держал за спиной, а правой, с зажатым в ней эфесом меча, совершал не слишком размашистые движения вправо-влево, действуя только кистью и предплечьем[4]. И его клинок всегда успевал остановить клинок противника. Но и только.
Швырок не двигался вперёд косыми шагами в излюбленной своей манере. Не переводил клинок из позиции в позицию, не менял направления атаки, не связывал оружие противника, не стлался над землёй в выпаде, не бил сверху, подобно кречету, не финтил – ничего. Не потому, что не хотел – не успевал. Противник ему достался нечеловечески быстрый. Оставалось только защищаться. Что господин старшина и делал.
Клинки непрерывно звенели необычно, если не сказать неприлично, долго. Наконец Швырог смог провести хоть какую-то атаку и, пользуясь тем, что лях на долю мгновения ослабил напор, вынужденный парировать, отскочил, разрывая дистанцию.
Встал, поднял правую руку с мечом на уровень глаз, целя острием клинка в левое бедро противника, левой подбоченился и мелкими шажками начал смещаться влево, заставляя ляха повернуться и, одновременно сокращая дистанцию.
Тот сразу понял, что его ставят против солнца и првгнул. Сталь лязгнула по стали, солнце сверкнуло на мечах, и противники отскочили друг от друга. У ляха слегка кровило правое предплечье, а у Швырка бедро.

"Царапины! От таких не слабеют и кровью не истекают!"

Старшина розмыслов опять поднял меч в верхней стойке, снова пошёл по спирали и вдруг рванулся прямо к противнику атакуя сверху. Тот вскинул меч, но Швырок описал молниеносный полукруг и попытался рубануть ляха по бедру. Тот отбил. Старшина, присел, перебросил руку с эфесом в район левого бедра, звякнул по клинку противника и пошёл вперёд косыми полушагами, беспрерывно гвоздя противника слева-снизу, справа-сверху.
Настал черёд ляха отбиваться и пятиться. А Швырок жал, не давая противнику продохнуть. Удар-отбив, удар-отбив. Как фигурки медведей по наковальне в детской забаве: палочка туда – правый по наковальне стук, палочка сюда – левый по наковальне стук.
Вот так и поединщики, поймав ритм, стучали мечами... И тут лях нарушил гармонию – не встретил оружие противника клинок в клинок, а отшатнулся назад и тут же послал меч в незащищённый бок Швырка. Парировать тот уже не успевал. До того момента, как полоса отточенной стали вопьётся в бок архангельца, прикрытый лишь шерстью мундира да льном рубахи, разрежет, даже не заметив, кожу и мясо, сокрушит нижние рёбра, заденет концом почку, а потом, повинуясь руке хозяина, потянется назад, расширяя и углубляя разрез, оставалось меньше удара сердца...

"Всё! Господи, прими душу раба Твоего..."

И тут Швырок сделал шаг вперёд, разворачиваясь и подставляя летящему ляшскому клинку ничем не защищённую спину, прогнулся, а рука с мечом взлетела вверх и рванулась вниз так быстро, что зрителям показалось, будто она размазалась в воздухе. Острие Швыркова меча ударило ляха точно в ямку между шеей и ключицей и тут же выдернулось обратно.
Кровь ударила фонтаном, а сам лях сложился, как тряпичная кукла. Его меч выпал из руки, не дойдя до тела Швырка вершка два-три, не больше. Старшина розмыслов тяжело дыша опёрся на свой меч.
– Вот же сволочь, а! – в голосе великого воеводы слышалось неприкрытое восхищение.
– Вот за такое можно и наградить! – на лице князя Михаила сияла мальчишеская улыбка.
– Берёзовой кашей! – рыкнул епископ. – Не дело старшему офицеру мечемашеством грешить! Я ему уж отходную читать начал! Вели наказать, княже!
– Как?! – рассмеялся князь. – Разве что казнить – всё остальное уже испробовали. Это же Швырок!
– Вели посадить в бочку со вшами и руки связать, чтоб чесаться не мог! – Меркурий в сердцах плюнул. – И пусть сидит пока не поймёт свой долг и место!
Великий воевода посмотрел на учителя и духовного отца с нескрываемым уважением.
– Господин великий воевода, дозволь обратиться? – возле коня Дмитрия соткался из воздуха моряк из команды, обслуживающей гелиограф. – С Пруссового холма пишут – высмотрели в кустах за пруссами конных ляхов. Много. Больше тысячи.
– Спасибо, моряк! – великий воевода поднёс руку к шлему. – Свободен!
– Есть! – матрос развернулся кругом и потрусил к гелиографу.
А со стороны ляшского строя нёсся возмущённый рёв. И чувствовалась в этом рёве неподдельная жажда крови. Однако, поединками в тот день больше не баловались – войска простояли друг против друга целый день, а когда солнце стало клониться к закату, разошлись по своим лагерям. Архангельцы, уходя с позиций, в такт шагам скандировали: "To nie sztuka zabić kruka, ale honor dla rycerza gołą dupą zabić jeża![5]"
Понятно было без перевода.
– Интересно, кто это придумал? – вслух подумал епископ Меркурий, когда они, вместе с князем и великим воеводой въехали в лагерь.
– Осмелюсь доложить, я! – бодро раздалось снизу. – Когда в Гнезно был, услышал и запомнил, а ратники у нас понятливые – на лету ловят!
Внизу обнаружился Питирим Швырок, который, бодро прихрамывая, сопровождал свой шедевр, несомый давешними розмыслами.
Все трое взглянули сначала на автора, а потом на картину.

"Иисусе, что мне делать: наложить на него епитимью за похабщину, приказать взять под стражу и предать военному суду за небежение обязанностями или просто заржать в голос? Хочется последнего! Создатель, прости нерадивого раба Твоего..."

Князь Михаил и великий воевода Дмитрий такими вопросами, похоже, не терзались, рыдая от хохота. Епископ не выдержал, сначала прыснул, а потом и заржал во весь голос, как в не обременённые ответственностью времена давно минувшей юности.
Собственно, было с чего. Сапёры несли громадный холст лицом вверх и с седла Швырков шедевр обозревался прекрасно. Картина представляла собой диптих[6], в верхней части которого рыцарь с орлом Пястов[7] на одежде ехал голым задом на гигантском еже, а в нижней – и вовсе непотребное: ёж, сидя верхом на ляхе, с увлечением предавался содомскому греху.
Изображено всё было превосходно. Точные, уверенные угольные штрихи складывались в живую и цельную картину. Каждая иголка, шерстинка, складка одежды – на своём месте и живое. Но сюжет...

"Мда, человеческую натуру не изменишь – такой талант и экая похабень! Не успели сделать печатный станок и начать печатать гравюры, как откуда ни возьмись появились печатные похабные картинки. Быстрее, чем иконы! Силён враг рода человеческого!
И не Швырок ли, поганец, делал рисунки, с которых резали доски? Надо разобраться! И вообще ему для спасения души полезно в скиту пожить. В трудах, посте и молитве!"

А великий воевода, отсмеявшись, поманил к себе старшину розмыслов и, когда тот подошёл, наклонился к нему с седла и, чтобы не слышали ратники, прошептал:
– Повезло тебе сегодня – победителей не судят. Но ещё раз полезешь в драку, как сопливый прапорщик – отдам под суд и повешу.
Епископ скорее понял, чем услышал слова Дмитрия и решил закрепить воспитательный эффект. Нашёл глаза Швырка, пристально посмотрел ему в глаза, медленно кивнул и сказал:
– О душе своей подумай, сын мой. И о долге своём, господин старшина розмыслов.
– Очень крепко, – подытожил князь.
Швырок вытянулся и отдал честь. Князь, епископ и воевода вернули салют.
– Хвалю за храбрость и воинское умение! – не отнимая руки от шлема произнёс князь Михаил.
– Рад стараться, княже! – гаркнул в ответ Швырок, но радости в его голосе слышалось как-то маловато.
А потом все четверо направились каждый по своим делам – в начале следующей стражи предстоял военный совет. Нет, всё же в сутках преступно мало времени!

[1] Чин старшины розмыслов в войске Княжества Архангельского, Росского и Поморского приравнян к полковничьему.

[2] Городом епископ Меркурий, как и все ромеи того времени, называет Константинополь (нынешний Стамбул).

[3] На самом деле скьявона Швырка нисколько не легче, чем каролинг поляка, но баланс оружия – великая вещь.

[4]Швырок стоит в терции – третьей основной позиции фехтования, являющейся основной защитной стойкой, и парирует переходами в первую и вторую защитные позиции (прима и секунда, соответственно), отбивая удары во внешний и внутренний сектор, но делает это в несколько архаичной манере болонского фесхтования, лучше подходящей для тяжёлого оружия.

[5] Сбить ворону не мудрёно - славен рыцарь, если жопой голою ежа ухлопал. (польск.).

[6] Диптих(др.-греч. δί-πτῠχος — «двустворчатый, состоящий из двух дощечек) – парное изобразительное произведение, объединённое общим сюжетом.

[7] Орёл Пястов – герб польской королевской династии Пястов, а позже польский государственный герб.

Сообщение отредактировал Водник - Суббота, 18.12.2021, 12:25

Водник

Дата: Воскресенье, 19.12.2021, 23:07 | Сообщение # 13

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Сегодня кусочек очень маленький. А ещё он с загадкой. wink

На следующий день всё повторилось. За одним исключением – теперь Швырков диптих вынесли торжественно: во всех полках барабаны били, а трубы и рога играли «Встречу». Ляхов корёжило, но перемирие они держали. Скрипя зубами, надо думать. И как ни изгалялись русские, больше из польских рядов не вышел никто. Нет, дёргаться пытались, но неизменно возвращались в ряды, повинуясь окрикам командиров. Словом, ляхи старательно наливались злостью.
«Не перебрали ли мы с этим Швырковым поделием? До сего момента у рядового ляха не было причин нас ненавидеть – теперь есть. Ладно, уже не поправишь, а слепая ненависть плохой советчик в бою»
Так и простояли до полудня. А в полдень из ляшского стана явились парламентёры. Ляхи предлагали князьям встретиться на ничьей земле. Герольд специально подчеркнул «князьям природным» и перечислил оных князей поимённо.
Упомянутые персоны переговорили с князем Михаилом, епископом Меркурием, великим воеводой Дмитрием и… неприметным человечком из посольского приказа, только утром прибывшим из Архангельска с очередной галерой, да и отправились на переговоры.
Беседовали князья долго, но строго с глазу на глаз – даже толмачей не взяли. А потом вернулись. Вместе с давешним польским герольдом. Князь Юрий, при этом улыбался так, будто был дитятей, получившим в своё безраздельное пользование здоровенный медовый пряник. Да и князь Борис я князем Вячеславом явно не грустили. Один ляшский герольд и его подручные выглядели так, словно от души навернули перед службою гороха с капустой и салом, а в церкви-то их и припёрло. Серьёзные такие ехали, сосредоточенные.
Герольд дождался, когда князья воссоединятся с князем Михаилом и махнул рукой трубачам. Те постарались изо всех сил – корить нечем. Их начальник дождался окончания трубного рёва и возгласил:
– Пан капитан Архангельский! Слушай слово Великого князя Польского Болеслава и брата его – князя Мечислава! Они говорят тебе – повинись и будет мир. Родичи твои – князья природные, ручаются за тебя! Выйди завтра перед строем, преклони колено перед Великим князем, повинись в винах своих, откажись от претензий на сии земли, оплати расходы их княжеских светлостей Болеслава и Мечислава и уходи к себе за Неман. Сроку тебе на размышление – до рассвета.
– Спасибо, учту, – кивнул князь Архангельский и обернулся к ближайшему ратнику Охранной Сотни. – Василий, у тебя баклаги нету? Жарко сегодня, пить хочется.
Побагровевший герольд поворотил коня и галопом поскакал к своим. За ним понеслась и его свита. Князь Михаил сделал условный знак охране. Те отодвинулись, оберегая разговор князя от лишних ушей, включая и свои собственные.
– Чему так радуешься, князь Юрий? – негромко спросил князь Архангельский.

Итак, у кого есть идеи чему так радуется князь Юрий? Прошу в тему для обсуждения. biggrin

Водник

Дата: Воскресенье, 26.12.2021, 22:03 | Сообщение # 14

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

– Видал я, племяш, полудурков, но таких..., – князь Клецкий вытащил какие-то бумаги и протянул князю Михаилу. – Сам смотри.
Тот взглянул, фыркнул и показал бумаги остальным ближникам.
"Оооо! Векселя с бланковым индоссаментом[1] ! А это что? Как интересно – и со взаимным авалем[2] тоже! Болек и Мешек друг за друга ручаются! И ни князей, ни Банка Архангельского среди индоссатов нет. Интересно, это они такие идиоты, или князь Юрий в денежных делах гений?
Бланки, кстати, в Архангельске печатаны – больше никто сего не умеет. И печатаны для торговли с западными землями. На русском и латыни.
Но это значит, что руку в денежные дела ляхов мы запустили по самое плечо, а они и не заметили. Да и мы, похоже, тоже. Как там князь напевает: "Деньги вертят шар земной"? Видимо, и правда вертят..."
– Позволь, княже, – неприметный человечек протянул руку.
Князь Михаил передал векселя князю Юрию.
– Держи, зверь алчный, пиявица ненасытная, – князь Клецкий протянул бумажные листы неприметному человечку.
Тот взял векселя, пробежал глазами и присвистнул:
– Даже в рублях? Номинал сто рублей под десять копеек с рубля в год на срок от года до трёх? И аваль взаимный друг на друга? И города Гнезно, Краков, Сандомир и Гданьск в авалистах? И мы ни при чём? Вообще? Да как ты им головы-то так заморочил, княже? А сколько всего векселей взяли?
– Шестьдесят, – князь Юрий щурился, как кот, безнаказанно сожравший крынку сметаны. – По двадцать каждому. Не всё же вам, господа банкиры.
– Три тысячи гривен серебром на три года да под десять процентов в векселях среднего номинала, да ещё и в рублях, которые покупать придётся, – неприметный человечек хлопнул себя по бедру от избытка чувств. – Земно кланяюсь, княже! Николай Никифорович будет очень доволен. С такими бумагами мы из ляхов даже дерьмо из задницы вытрясем! И ещё раз кланяюсь – так князей ляшских обжулить! Они же могли серебро дать, а ты их уломал голову в петлю сунуть!
– Не всё ж тебе и начальнику твоему, – князь Юрий блаженно прищурился. – Конечно, это не у жидов синагогу отсудить, как вы в Праге, но и мы тоже не лыком шиты! Вот так-то, милсударь инспектор!
"Милсударь инспектор" поклонился, а потом усмехнулся и сказал:
– А ведь они сейчас думают, что сами обдурили ваших светлостей. Потешаются, небось.
– Ясное дело, если они нам и собирались платить, то нашим же добром, – усмехнулся Борис Городненский. – После своей победы.
– А теперь придётся! – припечатал князь Михаил. – Пусть узнают на своей шкуре, что ограбить банк, это совсем не то, что создать банк. Кстати, дорогой шурин, а ты за что продался? Неужто за тысячу гривен всего?
– Обижаешь, любезный зять, – усмехнулся князь Борис. – Я Ковенский край вместе с Ковно[3] и Туровом Озерским[4] запросил.
– Обещали?
– А то! – князь Городненский хохотнул. – Даже жениться. Но после победы.
– Рано радуетесь, – невесело усмехнулся епископ Меркурий. – Допреж радости победить надо. Нам победить! Приготовьтесь и покайтесь, дети мои. Завтра надо побеждать – проиграть мы права не имеем!
«Честное слово, как сопляки какие! Векселей на шесть тысяч рублей с ляхов вытрясли и рады. Конечно, для них по две тысячи на брата – это большие деньги. А для князя Михаила и княжества так, мелочь. Только учреждение Архангельской епархии впятеро дороже обошлось, только деньгами, а там и кроме денег было... Пехотный полк сформировать – в десятеро стоит! Но там хоть только деньгами, слава тебе, Господи!
И эти трое ещё из лучших! Включены в систему, как изволит выражаться князь. А остальные? То-то и оно…
А вот банкиры что-то задумали… И им нужны не какие-то шесть тысяч, а именно эти шесть тысяч. Не потому ли, что за них Гданьск среди прочих поручился?

***

Солнце едва показалось из-за леса на востоке и не успело ещё до конца разогнать утренний туман, что за ночь наполз с моря, а последние русские ратники уже покидали лагерь. Пиконосная пехота строилась по-батальонно – баталиями в пятьдесят человек по фронту и десять в глубину, алебардиры пристраивались по флангам и с тыла, щитоносцы – перед пикинерами. Стрелки пехотных полков во взводных колоннах трусили по флангам и перед строем, а конные стрелки резво спешивались, отдавали коней коноводам, а сами лезли на невысокие, заросшие жёсткой травой дюны, прикрывавшие русский стан. Туда же поспешали флотские абордажники и новгородские охотники воеводы[5] Прусса. Лёгкой рысью, чтобы не изнурять коней, двигалась кавалерия.
И вот вышли из-за дюн, но отдаляться от них не стали. Возле проходов встала тяжёлая пехота, стрелки на холмах, а тяжёлая конница – между пехотой, у подножия дюн и на левом фланге.
А напротив уже строились ляхи. Вставали без затей: пехота в центре, конница на флангах, стрелки впереди. Да и какой смысл что-то затевать при полуторном превосходстве? Сила солому ломит – у ляхов конницы вдвое больше. Как бы ни были храбры и искусны воеводы капитана Архангельского, польские рыцари собьют русскую конницу с поля, а пехота без поддержки не устоит даже здесь – где её фланги прикрыты дюнами. Стрелы, стрелы, стрелы... Под солнцем, без воды, без еды, без возможности хоть на миг разомкнуть строй. Даже если и достоят до темноты и ночью сбегут на галеры, дело будет сделано – войска у наглого архангельского выскочки больше не будет.
"Клюнули! Засада так и сидит в кустах за пруссами. Очень хорошо. И с нашего правого фланга стоят как надо. Вернее, как привыкли. А мы – как они НЕ ПРИВЫКЛИ. Не стоит конница напротив конницы, а пехота супротив пехоты. И, чтобы добраться до наших конных полков, придётся сначала атаковать баталии пикинеров, насаживаться на пики... Да под болтами и стрелами с холмов – "пирдуха", как говаривал один, к счастью, уже покойный паскудник.
В прочем, не будем их разочаровывать – пусть собьют нашу кованную рать с поля... Да, пусть так думают...
Лишь бы стрелки и моряки удержали дюны, лишь бы выстояли! И ещё мне не нравится наш правый фланг, не нравятся пруссы, но понять в чём дело я пока не могу.
Что ж, пора, сударь епископ! Они ждут. И ОН ждёт!"
Владыка Архангельский снял воеводскую перевязь, благословил князя и тронул коня. За ним потрусил служка – епископ не любил пышной свиты и сейчас мог настоять на своём. Так что стяг начальника Главного штаба остался рядом с княжеским, а к рядам поехал не воинский начальник, а священник, пастырь, лишь первый, среди равных.
Проехал мимо батальона пехотинцев, кивнул полковому священнику, миновал спешивающихся панцирных кавалеристов и конных стрелков, усмехнулся, увидев Швырков диптих рядом со знамёнами, рассмотрел на дюне адмирала Василия, стоявшего впереди своих людей и державшего шлем с чёрными перьями на сгибе руки, увидел всех...
Спешился, глубоко вздохнул...
"Не томи, Макарий, пора..."
Обнажил голову, почувствовал нутром всех полковых священников, привязал их к себе незримыми нитями и повёл за собой:
– Миром Господу помолимся!
Зелёные баталии пехоты, синие ряды кавалеристов, чёрные шеренги моряков опустились на колени. Губы повторяли за священниками слова молитв, руки осеняли себя крестным знамением и каждый из тысяч и тысяч был сейчас здесь и не здесь... И каждый наедине с Ним и с собой... А, как иначе, перед возможной смертью-то? Помирать всем в одиночку: и ратнику, и князю, и последнему обознику. Интимное, однако, дело.
А солнце оторвалось своим нижнем краем от верхушек сосен, разогнало неопрятные лохмы тумана, что остались ещё с ночи, и явило людям такую красоту Божьего мира, что от восторга можно было задохнуться, умереть даже...
Что многим и многим из собравшихся на поле и предстояло. Перестать жить в расцвете лет, приняв, как последнее причастие, глоток собственной крови, отворённой вражьим железом.
– Господи Боже всесильный, всех уповающих на милость Твою не оставляяй, но защищаяй их, буди ми милостив, и соблюди мя от прелести вражия, – начал епископ молитву Фёдора Стратилата, – Твоим защищением, да не паду пред сопротивники моими, и да не порадуется враг мой о мне: предстани ми, Спасителю мой, в подвизе сем, в него же внити желаю за имя Твое святое. Ты мя укрепи и угверди, и подаждь силу стати мужественно за Тя до крове, и положити душу мою любве Твоея ради, якоже и Ты, возлюбив нас, положил еси на кресте душу Свою за нас.
– Аминь! – нестройным хором отозвались коленопреклонённые ратники.
"Ну вот и всё. Теперь дело за оружием. Помоги, Господи, всем нам! Укрепи и наставь, а глотать железо мы как-нибудь сами. Только сделай, Господи, чтобы глотали мы его не зря!"
Ляхи тоже заканчивали. Со стороны польского строя доносился торжественный напев "Te Deum laudamus [6] ", а пруссы, напевом не менее строгим и суровым, славили Окопирмса, Перкуно и Патолло[7].
Епископ торопился – пришла пора перевоплощаться из епископов в воеводы. И всё же не удержался, фыркнул про себя и остановился рядом с Архангельским пехотным полком. Уж больно хороша оказалась напутственная речь отца Фёдора – полкового священника Архангельцев.
– Возлюбите Господа больше мамки и тятьки, дармоеды! – вещал тот перед строем. – Держитесь за милость Его крепче, чем в детстве за мамкину титьку, а нынче за срамной уд! Взыскуйте благодати Его, больше чем воды в пустыне раскалённой, и пива наутро после получки! А главное, пику не выпускай и строй держи! Как хочешь, и чем хочешь! Можете верещать, в портки ссать и срать, можете мамку звать, но пику держать, строй не бросать, урядников слушать и с ноги не сбиваться! Тогда Спаситель наш увидит, что вы, засранцы, чего-то стоите и даст вам победу!
"Дело отца Порфирия живо и не умрёт, пока стоит войско! Хоть и он, и Ослиный Член давно отошли к Господу. Спаситель, Заступник и Утешитель, дай иноку Порфирию и воину Петру спасение и вечный покой, ибо паки и паки страдали они в сей жизни!"
– Вон, на вас владыка смотрит! – бравый поп театральным жестом указал на епископа Меркурия. – Спросите у него, коль мне не верите, трусов в рай не пускают. Таких сам святой Пётр за шкирку, ногой под зад и в ад! Знаете, что такое ад? Это когда за сраку хвать, на вилы тырсь и в котёл со смолою кипящей! И всю ночь кипятят, как портянки, или рубаху завшивевшую. А днём – строевая!
В строю непочтительно заржали.
– Владыка, – отец Фёдор подошёл под благословение. – Благослови сих овец заблудших.
Епископ Меркурий размашисто перекрестил враз склонившиеся головы, а потом привстал в стременах и, как когда-то, обратился к солдатам:
– Держите строй, братья! Пока цел строй с нами ничего нельзя сделать! Господь любит пехоту!
– Ура! Ура! Урааа-а! – троекратнно взревел полк, а его преосвященство бросил руку к епископскому клобуку, да так и поскакал, отдавая воинское приветствие встречным полкам.
А потом настала очередь князя объезжать войска. Втроём: князь Михаил посередине на конский корпус впереди, великий воевода справа, епископ слева, каждый под своим стягом, они подъезжали к каждому полку, здоровались, князь говорил несколько слов ратникам, великий воевода добавлял, епископ благословлял, и кавалькада отправлялась дальше, преследуемая троекратным ура и приветствуемая встречным маршем.
«А мы изменились. И князь, и я, и Дмитрий, и войско. Да и весь народ тоже. Привыкли стесняться пафоса, высоких речей. Даже сейчас, когда решается наша общая судьба, князь говорит с войсками о работе. Война – это работа. Тяжёлая, грязная, опасная. Но её надо сделать. Зачем? А затем, что ляхи на той стороне поля, это преграда на пути к сытой жизни для нас и наших детей.
И так у нас во всём: старайся – и воздастся тебе, упал – поднимись, отряхнись и дальше иди. В твоих бедах виноват лишь ты сам. Шанс дают всем. Так и живём. Но, может, стоило бы сейчас нарушить неписанный договор о том, что честь – личное дело каждого и каждого считают обладающим честью, пока не доказано обратное, а, значит, и говорить о том незачем? Не стоит ли сейчас воззвать к этому чувству вслух?»
Князь Михаил будто услышал.
– Мужи русские! – князь сбросил шлем и поклонился солдатам полков, защищающих левый проход меж дюнами – место, где должна была решиться судьба сражения и собравшимся там же выборным от войска. – Мы на сём поле не за себя стоим, а за детей наших, за внуков и правнуков. За их лучшую жизнь. За их свободу. За спасение их жён и дочерей от поругания. И не за мою княжью честь стоим, не за одно княжество Архангельское – за всю Русь! За всех людей языка русского, не делая меж ними разницы! И за людей иных языков, что братьями нашими уже стали и станут после! Не нам это море надобно, а тем, кто за нами придёт! Вот за это мы умирать вышли! Но нельзя нам умереть, не будет в той смерти чести, если проиграем мы! Не жизнь свою проиграем – детей, внуков и правнуков своих! Их жизнь, их счастье! И потому проиграть мы не имеем права! И даже смерть не будет искуплением поражения, хоть всем нам тут полечь!
Войско молчало. Не зазвучало в ответ положенного уставом «ура». Вообще ничего.
«Что же они?!»
И тут, не спросясь офицеров, из строя Архангельского пехотного вышел седоусый ратник с урядницкой лентой[8] на левой руке . Образцовый пикинер: шлем на голове, рачий панцирь трёхчетвертного доспеха, из-под которого виднеется зелёный мундир, пика на плече, рукоять короткого пикинерского меча[9] на пузе. Во всеобщем молчании подошёл. Взял пику наотлёт, снял шлем, поклонился низко, выпрямился и просто сказал:
– Будь в надёже, княже. Мы победим. Надо так.
Солдаты взорвались даже не приветственными криками, а каким-то нечеловеческим восхищённым рёвом. Епископ поймал себя на том, что и сам орёт что-то приветственное, перевёл взгляд на Дмитрия – то же самое.
«Это глас Божий! Сам Господь устами того урядника говорил!»
А у князя Михаила в этот момент еле заметно дрожали руки, но за лукой седла и конской гривой никто этого не заметил.

***
Солнце высоко забраться не успело и до полудня оставалась ещё прорва времени. Можно было бы и начинать, но ляхи решили соблюсти декорум до конца. От ляшских рядов отделился давешний герольд со свитой. Сегодня, однако, до князей его никто допускать не собирался. В подзорную трубу было отчётливо видно, как старательно дудели в трубы ляшские трубачи, как орал, надсаживаясь, герольд, как навстречу ему, расслабленной походкой – будто стаканчик пропустить в кружало, вышел из русских рядов урядник.
О чём они говорили, понятно, в княжеской ставке никто не слышал, но как пунцовый от бешенства лях швырнул наземь перстатую рукавицу[10] и, не оглядываясь, понёсся к своим, посмотрели с удовольствием.
– Всё, Мить, твоё слово, – усмехнулся князь. Мешать не стану.
Великий воевода кивнул и вскинул руку с перначом. Горнисты за его спиной коротко сыграли «К бою». Им отозвались горны, фанфары и рожки войска. С той стороны долетели ляшские сигналы.
Трубы стихли. Их сменили барабаны пехоты, бившие «Походным шагом, ступай». Пики, как одна, взлетели на плечи и слитно качнулись в такт первому шагу. К барабанам присоединились флейты. Засвистели, завизжали истошно. Мерзкий инструмент – почитай, ничего хорошего никогда и не скажут: то идти, то бежать, то стоять, то самим вражье железо глотать, то на казнь или порку смотреть. Разве что к чарке в обед зовут, а так сплошная от них гадость.
Вот так – под барабанный рокот и дудочный визг русская пехота пошла вперёд. Между батальонами шагом двинулись сотни тяжелой конницы, а впереди развернулись жидкой завесой конные стрелки. Всего один полк из трёх – остальные спешены и на дюнах сидят.
– Господин великий воевода! – перед Дмитрием остановил коня вестовой. – От подполковника Двинского полка Киприана. Полковник Данила выбыл из строя, но жив. Подполковник Киприан принял командование.
– Как?
– Лекарь говорит удар, – вестовой развёл руками. – Полковник, вон, владыке ровесник.
– Поговори у меня! – рявкнул великий воевода. – Дуй к Безлошадному и скажи, что полком теперь командует он.
– Слушаюсь! – вестовой уже начал поворачивать коня.
– Стой, - остановил его князь Михаил, снял с себя перевязь и протянул гонцу. – Скажешь подполковнику Киприану, что я жалую его полковником.
– Слушаюсь, княже! – весело отозвался вестовой и дал коню шпоры.
Ляхи и пруссы двинулись вперёд по всему фронту слитной, грозной массой. Над ляхами гордо реяли стяги конных и пеших городовых и земских хоругвей, воеводские и княжеские прапоры[11] и ещё много чего цветного и к древку приколоченного. А вот над пруссами колыхались редкие кроваво-алые стяги со скачущим во весь опор неосёдланным белым конём.
И такой же молочно-белый жеребец лебедем изгибал шею перед прусскими рядами. И не было на нём даже намёка на узду. Тем не менее, конь неторопливо, чтобы не отстали жалкие люди, шёл на русские позиции. Не просто шёл – вёл за собой.
«Твою ж мать! Конь Перкуно! Они верят, что сам бог-громовержец незримо ведёт их в бой, сидя на этом жеребце! Так они ходят в бой только всем народом и по благословению жрецов и, говорят, ни разу не потерпели поражения. И конь оставался невредим. По крайней мере, они в это верят! А у нас ятвягов, куршей, пруссов, голяди целые роты! И их предки в это верили! Да и они, не смотря на святое крещение, тоже верят! Вера отцов так просто не отпускает. Гамо-то Христо су! Гамо-то Панагио су! [12]
Ничего, с нами Господь и стальные самострелы! Так кто на ны?»
– Дмитрий, коня видишь? – епископ отбросил официальное титулование, как не раз бывало в такой ситуации.
– Вижу, отче, – кивнул великий воевода.
– Его надо убить! Любой ценой. И до того, как пруссы дойдут до наших. Убьём – пруссы задор потеряют. Не убьём – могут зашататься наши, кто из местных набран. Это конь Перкуно!
– Понял! – кивнул великий воевода и, повернувшись в седле, заорал. – Моряк! Ко мне!
– Господин великий воевода! – матрос от гелиографа оказался рядом с Дмитрием в два прыжка.
– Вольно! Впредь не тянись – некогда! Приказ командирам стрелков – коня, что перед пруссами идёт, убить любой ценой! Мухой, моряк!
– Есть! – и зеркала гелиографа тут же замигали.
С дюн засигналили в ответ. И не успели зеркала отмигать, как с дюн кто бегом, кто прямо на заднице, по песку начали скатываться пары ратников: один с большим щитом и самострелом за спиной и второй – с самострелом просто устрашающего размера. Докатившись до подножия, они вскакивали на ноги и со всей мочи бежали вперёд, навстречу прусским рядам.
Увидев русских стрелков, припустили вперёд прусские метатели сулиц, а им наперерез, прикрывая пеших товарищей, понеслись аж две сотни конных стрелков, тоже разбиваясь на пары: один с мечом наголо, а второй со взведённым арбалетом[13].
Прусские суличники не испугались – только сбились плотнее, но шага не замедлили. Да и лёгкая конница пруссов бросать своих не собиралась – часть её развернулась в лаву и пошла на перехват русских конных стрелков.
«Да Господа Бога в душу! Из-за одной коняги!»
А пешие стрелки, меж тем, доволокли свои монструозные щиты до какого-то одним им известного рубежа, воткнули в землю подпорки, поставили на них щиты и укрылись за ними сами. Те, кому привалило счастье таскать не щит, а здоровый самострел, бухнулись на колени, приладили вороты[14] и начали крутить ручки .
Несколько тягучих, хуже смолы, мгновений, ничего не происходило, а потом стрелки почти разом поднялись из-за щитов и разрядили свои самострелы в сторону прусского священного жеребца. В ту же секунду, не обращая внимания на подошедших уже близко прусских конников, выстрелили и русские конные стрелки. В злосчастную конягу понеслось больше сотни болтов[15].
Даже если Перкуно и находился на спине посвящённого себе жеребца, его божественных сил не хватило, чтобы отклонить все болты. Несчастное животное враз стало похожим на ежа. Жеребец даже заржать не смог – просто рухнул белой, расчерченной алыми полосами грудой.
Пруссы горестно взвыли, но не остановились, а плотнее сбили строй и ускорили шаг. Русские пешие стрелки выпустили, тщательно выцеливая, по прусам и ещё по болту и подались назад. Впереди неслись те, кто без щитов, а за ними те, кто со щитами. И теперь щиты у них были на спине, а заряженные самострелы в руках.
«Хорошо бегут! Не зря каждый день их по пять вёрст бегом в любую погоду гоняют. Только в воскресенье святое щадят. И на Рождество, Троицу и Пасху. Да и то, только семейных, кто в слободах живут. А молодых, что только первый срок служат – нет! Вот и пригодилось».
Русская лёгкая конница повернула навстречу прусской, жертвуя собой и спасая пеших товарищей. Схлестнулась с пруссами и подалась назад. Лёгкая конница пруссов пошла вдогон, но дело уже было сделано – пешие стрелки успели добежать до своей пехоты
На левом фланге и в центре дело тоже завязалось: оставшаяся русская лёгкая конница затеяла перестрелку с ляшскими застрельщиками, к этому празднику жизни тут же присоединились стрелки пехотных полков и те русские арбалетчики, что засели на дюнах. Стрелы и болты мелькали в воздухе, сплетаясь в смертельную сеть, но одной стрельбой дела не решить, и поляки двинули вперёд конницу.
И вот тут-то и сработало русское построение: загрохотали барабаны, засвистели флейты, наклонились пики и два батальона Архангельского полка двинулись вперёд. Рядом с полковым знаменем и знаменем первого батальона в такт шагам колыхался «Ёж, познающий ляха» кисти Швырка. Ляхам это не понравилось – русская пехота резала фронт польской атаки, как ножом, но сама от дюны не отрывалась, так что обойти её не получалось.
Польские воеводы всё поняли правильно. Ляшская конница разделилась. Часть нацелилась на русскую пехоту, а часть по широкой дуге начала обходить Архангельский пикинерный, целясь в русскую конницу. Затрубили трубы, и русская кавалерия тронулась с места, медленно набирая ход перед сшибкой.
На правом фланге началось то же самое. Спасая стрелков, дружины князей Пинского, Клецкого и Городненского двинулись вперёд.
«Итак, мы стоим «Твердо»[16] и перекладина той буквицы пришла в движение по всей линии. Сейчас столкнётся конница, а там настанет черёд и пехоты. Кажется, ляхи и пруссы нацелили своих пешцев на дюны. Зря! Не влезут. Но это и к лучшему. В палочке нашей «Т» два конных и один пехотный полк. И ляхи их не видят, хотя где они догадываются. Пока нужно ждать».

[1] Бланковый вексель – особая форма векселя, которая заполняется лицом, выдавшим вексель лишь частично. Любой из цепочки последующих владельцев векселя имеет право заполнить свободные поля векселя на свое усмотрение. Индоссамент - запись о лице, котоое получает вексель. Такое лицо называется индоссатом. То, что векселя были с бланковым индоссаментом, означает, что не указано наименование получателя платежа. Такое лицо не только имеет право получить по векселю или передать его дальше, но и несет ответственность перед всеми последующими владельцами векселя за уплату по нему. Таким образом, выдача векселя именно с бланковым индоссаментом позволяла русским князьям продать векселя в любой момент, не неся никакой ответственности за выплаты.
[2] Аваль - надпись поручителя на векселе. Авалист обязуется в случае отказа уплаты по векселю оплать самостоятельно. Таким образом, польские князья ручаются за честность друг-друга, а за них самих – крупнейшие польские города.
[3] Город на месте исторического Каунаса.
[4] В реальной истории замок Тракай.
[5] Здесь слово "охотники" употреблено в значении "добровольцы" – пришедшие по своей охоте.
[6] Te Deum laudamus (лат.) – Тебе, Бога, хвалим. Один из древнейших христианских гимнов, авторство которого преписывают св. Амвросию Медиоланскому и св. Августину Иппонийскому (Блаженному Августину).
[7] Окопирмс – верховный бог прусского пантеона. Бог-творец, отец богов и людей. Перкуно – бог молнии, грома и войны. Практически полный аналог славянского Перуна. Патолло – бог смерти, владыка подземного царства.
[8] В войске княжества Архангельского, помимо привычных нам и главному герою цикла – М. А. Ратникову (попаданцу из 1999 года), знаков различия на погонах, приняты ещё знаки различия «быстрого опознавания»: лента приборного (алого для всех родов войск, кроме флота) цвета на левой руке выше локтя у урядников, узкая перевязь приборного цвета (офицерский шарф) через левое плечо у младших офицеров, узкая перевязь (офицерский шарф) через правое плечо у старших офицеров до подполковника включительно, широкая перевязь через левое плечо у полковников и широкая перевязь через правое плечо у воевод.
[9] Создавая пикинерский меч, М. А. Ратников и его соратники вдохновлялись кацбальгером (нем. Katzbalger) – мечом германских ландскнехтов 16 века.
[10] Перчатку то есть.
[11] Прапор (др. русск.) – штандарт.
[12] Очень грубые греческие ругательства. Давать перевод, пожалуй, не стоит.
[13] Арбалет в войске княжества Архангельского и вообще на Руси принято называть самострелом, но на автора это правило не распостраняется.
[14] Эти стрелки вооружены арбалетами с особо мощными стальными дугами, превосходящими по мощи и дальнобойности любые другие. Но за всё надо платить – натянуть такой арбалет можно только с помощью специального механизма – ворота, что на порядок увеличивало время, необходимое для перезарядки. В реальной истории существовало два типа воротов: английский и немецкий.
[15] Т.е. арбалетных стрел.
[16] В виде буквы «Т».

Сообщение отредактировал Водник - Понедельник, 27.12.2021, 08:51

Водник

Дата: Понедельник, 03.01.2022, 01:45 | Сообщение # 15

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Я обещал под ёлочку - не вышло. Но лучше поздно, чем никогда.

Волей польских воевод, первыми переведаться с русской конницей предстояло немцам. А те были и не против: выстроились, по своему обыкновению, свиньёй, под множеством разноцветных флагов и поеслись навстречу двум русским полкам. И вот тут стало ясно, что немцы-то действительно "сбродные". Стройный клин довольно быстро разредился, потерял стройные очертания, но не кураж, превратившись в горящую энтузиазмом организованную толпу.– Так я и думал, – довольно усмехнулся великий воевода. – Теперь ход Ведени.
Воевода Венедикт Чумовой со своим ходом не замедлил: Ковенский полк составил клин и пошёл немцам в лоб, Неманский развернулся по-сотенно и прицелился с фланга. Первыми ударили Неманцы. Били вскользь, сметая крайних и тут же выходя из боя, чтобы не мешать атаке следующей сотни. Раз, два, три, четыре, пять – и всё: только валяются на поле людские и конские трупы, а кричат раненые. И мало среди них тех, на ком надет синий архангельский налатник.
Немцы сбились с галопа, задержались, даже, вроде бы начали разворачиваться в сторону тех наглецов, что, как скобелем кору с бревна, стесали их крайние ряды, да ещё такой подлой повадкой – в коней били.
Тут-то по ним и ударили Ковенцы. Плотным кулаком, колено к колену, всей своей слитной массой. Протыкали пиками, стаптывали конями, били, валили. Передние, сломав и оставив в телах пики, брали правый или левый повод, освобождая место задним – тем, кто не потерял ещё копья и разгона. А трубы Неманского полка уже трубили атаку. Сотни охватывали окончательно смешавшихся немцев и пускали в ход мечи и чеканы.
Германцы не устояли. Сначала из схватки начали вываливаться отдельные всадники, а потом и вся масса бросилась назад.
"К знамени! К знамени! К знамени!", – тут же запели русские горны. Полковники собирали свои полки. Выученные кони сами заворачивали на звук и два полка на глазах вышли из свалки, построились и бросились в преследование.
Бросились и вдруг остановились. Им на встречу валом валила ляшская конница, спеша отрезать далеко вырвавшуюся вперёд русскую тысячу. А та попятилась - шутка ли, врагов больше в четверо, горны уныло запели "Отбой" и тут хвалёная архангельская дисциплина дала трещину. Всадники вразнобой поворачивали коней и, терзая их шпорами и охаживая мечами плашмя, гнали по направлению к лагерю. И только наиболее храбрые, что остались в задних рядах, схватились за луки.
Правда, схватились хорошо – ляхи как на стену натолкнулись, а архангельские храбрецы, уже тоже гнали коней к своим, стреляя назад по-половецки.
Успели, убежали, но при этом смешали ряды и Архангельского конного и даже Лисовинова полка, увлекли за собой и потянули в тыл. Они бы и пехоту снесли, да пикинёры поняли что к чему и наклонили пики. Кони, даже обученные, по своей воле на железо не пойдут, вот и покатилась воющая, матерящаяся масса в проходы между пехотными батальонами.
А там уже истошно били барабаны. Солдаты едва не бежали – успеть, заткнуть проходы, прикрыть бегство конных ублюдков, не дать превратить поражение в разгром.
Они успели. С дюн тёмной жужжащей тучей, как пауты в июльский день над болотом, понеслись болты и сбили темп ляшской коннице. А русские пехотинцы упирали концы пик в землю, прижимали древки ногами, вытягивались вдоль него давя своим весом. Батальоны на глазах опоясывала железная щетина.
На неё ляхи и натнулись. По краям линии пик во мгновение ока возник вал из конских и человеческих тел.
Пехотная пика это вам не кавалерийская – её хрен сломаешь. Ясеневое древко толщиной с мужское запястье, длиннын железные лангеты по нему, чтобы не перерубили и гранёное жало закалённой стали, что пронзает кольчатый доспех, как рубаху.
Напрасно пережившие первый удар ляхи пытаются достать пикинёров своими копьями – коротки, напрасно пытаются рубить древки – не перерубишь. А задние ряды русских бьют и бьют пиками через голоаы своих товарищей.
Ляхам бы отойти, перестроиться размягчить строй стрелами, но куда там – задние подпирают. У них азарт: ворваться на плечах перетрусивших архангельцев в их стан, рубить, жечь, грабить. А с зади ещё и опамятовавшие немцы – спешат за свой позор рассчитаться.
Напрасно ревут польские рога, напрасно зовут назад - не расцепиться. Около половины кованной рати застряло на трёх русских батальонах. Хорошо, что остальных остановили.
– Не пора их расшевелить, Дмитрий? – епископ оторвался от подзорной трубы.
– Рано, владыка, – усмехнулся тот. – Пусть сначала на дюны влезть попробуют.
Ляхи и пруссы, как услышали, решили попробовать. Колонны неприятельской пехоты нацелились на дюны, прикрылись щитами и скорым шагом пошли вперёд. Польской коннице в левом проходе стало полегче – русские стрелки перенесли своё внимание на подступающих пешцев.
– А вот теперь их светлостям самое что, – великий воевода обратил взгляд на правый фланг. – Отстают пруссы.
– Согласен, – епископ поднёс трубу к глазу. – Надо всех в дело втянуть. И ляхам поверить что их деньги не пропали не помешает.
– Рискуем, – заметил князь Михаил.
– А что делать? – пожал плечами великий воевода и рявкнул. – Моряк! Сигнал "Гром"!
– Есть! – отозвался тот и гелиограф коротко мигнул.
Епископ Меркурий прилип к подзорной трубе.
"Иисусе Боже, Заступник и Утешитель, на тя уповаю! Отврати очи еретические, смути разум их, не дай разгадать замысел верных! Укрепи и направь воинство Твоё, дай ему силы и разумение вершить во славу Твою!"
На правом фланге затрубили рога и дрогнула земля. Три княжеские дружины взяли с места в галоп, метя снести прусскую лёгкую конницу, которой в поле против кованной рати ни за что не устоять, и выйти в тыл прусской пехоте, врубиться, разметать по полю, втоптать в песок.
И тут густой кустарник, что рос за прусскими рядами ожил. Под трубный зов из него вылетели силезские хоругви,склонили копья и понеслись вперёд – попались архангельские хамы, не уйти им теперь! Бей! Убивай!
Русская конница заметалась по полю, как безголовая курица по двору. Шарахнулась туда, сюда и, бросая пики, без всякого строя, понеслась назад. Ляхи от удивления даже коней на миг придержали. Этого мига хватило гридям князей Пинского, Клецкого и Городненского чтобы удрать.
"Господи, молю Тебя, чтобы ляхам действительно не было видно того, что творится с нашей стороны дюн!
Великий воевода, похоже, думал о том же:
– Господин старшина розмыслов, господа офицеры, извольте изобразить бардак!
– Слушаюсь! Есть! - вразнобой отозвалась группа офицеров и развила кипучую деятельность.
Швырок пронзительно свистнул в четыре пальца и несколько десятков его людей, наряженных в мундиры разных полков, понеслись прямо через расположение ставки. Латники охранной сотни невольно закрутились в этом водовороте, княжеский стяг покачнулся.
– Сильнее шатай! – скомандовал князь Михаил.
Знаменосец усилил амплитуду. Епископ воздел крест, как будто пытаясь остановить бегущих. Великий воевода вырвал меч и принялся лупить паникёров плашмя. Паникёры, которые уже чертвёртый раз пробегали через вершину командного бугра - единственное место, что было видно ляхам, наддали – все знали, что рука у великого воеводы Дмитрия тяжёлая. От стоящих на якоре галер отделилась сначала одна, потом вторая и со всех вёсел бросились к берегу. Часть охранной сотни сомкнулась, окружив князя Михаила и начала спускаться с горы.
Со стороны ляхов долетел радостный вопль.
– Ты выиграл, владыка, не одна у них подзорная труба. – Дмитрий усмехнулся. – Разглядели. А вот теперь мы их пошевелим! Моряк!
– Я!
– Пехоте вперёд! Говорят, пехота конницу атаковать не может? Сейчас посмотрим!
Не прошло и нескольких минут, как барабаны пехотных полков загремели: "Пики перед собой!" и "Приставным шагом ступай!". Баталии по всему фронту медленно и неотвратимо, как пресс, двинулись вперёд. Прямо через через людские и конские трупы.
– Шаг вперёд! – орут урядники.
Сейчас командуют они. Офицеры запустили машину и теперь пришёл черёд урядников и солдат.
– Левой! – и сотни левых ног одновременно делают шаг.
Все, как одна. Коробка баталии колыхается вперёд. Не сбиаая шага вылетают на всю длину рук пики: на уровне пояса, на уровне груди и выше плеч. Упираются в щиты, отбивают копья и достают, достают до мяса!
– Шаг вперёд! – сотни правых ног догоняют отставленные левые.
Руки с пиками работают сами по себе, а тела давят и давят друг на друга. Шаг сделан. Всем строем, как одним человеком.
– Левой!
Нет, недаром месяцами батальоны учились ходить не разрывая строя по полям, заваленным коровьим дерьмом, падалью, брёвнами, камнями. Это на плацу строй держать не мудрено – ты в бою попробуй! Кого-то находило вражье железо и он падал. Товарищи, не разрывая строя, не теряя равнения и не сбиааясь с шага, переступали через него. Старшина батальона, идущий позади строя, орал "Носилки!", санитары подбирали раненого или оттаскивали убитого, если могли, конечно, а строй, смыкаясь над павшими, шёл дальше. Неторопливый, неумолимый, беспощадный.
– Шаг вперёд!
Пять батальонов: три в левом проходе и по одному в центральном и правом принялись теснить лишённую манёвра неприятельскую конницу. План великого воеводы Дмитрия и епископа Меркурия сработал. В первой своей части.
На дюнах дело тоже кипело. Польская и прусская пехота дошла до подножия и полезла на верх. Не тут-то было. Дюна, даже заросшая, это вам не ровное поле. Ноги уходят в рыхлый песок чуть не по колено, делаешь шаг вверх и съезжаешь на два вниз, полэешь на карачках, цепляешься за острую осоку, режешь руки, задыхаешься от ругани и пыли, но ползёшь по склону, навстречу редкой цепочке ненавистных чёрных, зелёных и синих мундиров, навстречу бьющим в упор самострелам, что на таком расстоянии пробивают человека навылет, но лезешь. Лишь бы дорваться, схватиться грудь в грудь, сцепиться, хоть зубами перегрызть ненавистное горло русака, утопить холеру кацапску в её собственной крови за Янека и Адамека, что скатились вниз по склону, пробитые самострельными болтами.
А кацапы, пёсьи дети, бегают по верху и стреляют, стреляют... Но вот ты, курва мать, добрался до вершины, между рогаточными кольями пролез, даже на ноги встал, топором или мечом – копьё-то внизу осталось, а то и вместе со щитом, рубанул первого хлопа с самострелом – пусть сдохнет, пся крев, как тут по жердяному настилу, что бы не проваливаться, знвчит, вылетели на тебя три лайдака в чёрном с круглыми стальными щитами и длинными мечами. Раз-два-три – рубанули, проткнули и вниз сбросили. А один из них – с чёрными перьями на шлеме и широкой перевязью, ещё и заорал: "Стрелять чаще! Не отвлекаться!"
Ляхи и пруссы лезли густо и зло. Не раз и не два добирались до гребня, но падали вниз, сбитые мечами Роськиных абордажников и бердышами новгородцев воеводы Прусса.
А вот воеводы польские заколебались. До них дошло, что цвет польского рыцарства без толку и смысла надевается на русские пики, гибнет ни за грош.
Ляхи попробовали ударить конницей во фланг батальону архангельцев, что шёл а левом проходе с левого фланга – не вышло. Хоть и не крут склон, на который краем залезла пиконосная баталия, а лошади вязнут. Песок. Рыхлый. Пройти кованная рать может, а вот скорость набрать – никак. А без скорости коннице нельзя.
Ляхи повернули и попробовали сунуться между двумя батальонами. Вышло так себе: батальоны встали, перебросили пики и перекололи к чертям ляхов, что сами залезли в ловушку. А потом двинулись дальше. Вот только расходились они всё дальше друг от друга и почти вышли из прохода на простор поля.
Со стороны поляков заревели рога и замахали знамёнами. Часть ляшской пехоты отхлынула от дюн, на удивление быстро перестроилась, прикрылась со всех сторон щитами и, несколькими большими отрядами пошла в левый, самый широкий, проход. Все уже понимали, что судьба сражения будет решаться здесь.
Русская пехота встала. Пользуясь этим, часть потрёпанной польской конницы смогла выйти из боя, освобождая пехоте и свежей коннице место для атаки. Подгадали и ударили одновременно. Удачно ударили. Отдельным конникам даже удалось пройти пики и рубануть раз- другой по мясу, прежде чем их повышибали из сёдел алебардами. А пешцы польские навалились с флангов. Вот тут уже нашлось дело не только русским пикинерам, но и алебардистам с щитоносцами.
Епископ перевёл трубу в центр. Там ляхи напирали без особого энтузиазма. Больше старались всё же влезть на дюны, а конница, которой не хватило места в проходе, взялась за луки и затеяла перестрелку с засевшими на верху русскими стрелками.
"Так, тут порядок. Помощь не нужна. Что на правом фланге?
На правом фланге, вроде, тоже ничего не предвещало беды. Поляки угнали половину силезцев к левому проходу, а оставшиеся напирали на намертво вставший в узком месте батальон совместно с прусскими пешцами, которые и дюну штурмовать не забывали.
Вдруг что-то случилось. Самый угол батальонного построения прогнулся и пруссы дорвались до пикинеров. Замелькали алебарды, дело дошло даже до коротких пикинерских мечей. Батальон попятился назад.
– Второй батальон Ковенцев на правый фланг! – заорал епископ. – Бегом!
– Городненской дружине поддержать! – добавил великий воевода.
Но они опоздали. Уж неизвестно зачем воевода Арсений решил перебросить единственный имеющийся у него резервный батальон ближе к центру, но сделал он это своевременно. А дальше сработал командир батальона – как-то понял, что первый батальон Железного полка теснят, повёл своих скорым, мало отличающимся от бега шагом. Так что когда ему передали приказ великого воеводы, он уже перестраивал своих бойцов для атаки. Прямо на ходу – архангельская пехота это умела.
А ещё воевода Прусс матом и пинками погнал своих лучников и приданных арбалетчиков на край дюны – стрелять в бок прорывающимся пруссам. Ну а князь Городненский добрал прорвавшуюся ляшскую кавалерию. Было её сотни две – ни один не ушёл.
– Заткнули дырку! – великий воевода сплюнул. – Хотел бы я знать, что там случилось? Но это позже. Что они там орут?
Владыка Меркурий прислушался. Сквозь шум битвы со стороны польского войска ритмично доносилось что-то донельзя знакомое.
"Иисусе! Они в такт шагам кричат "Кирие эйлисон!" – "Господи, помилуй!". Они решили пойти на смерть!"
– Пора, великий воевода! – епископ указал в сторону поляков. – Теперь не отступят. Озверели.
– Моряк! – привычно рявкнул Дмитрий. – Сигнал воеводе Арсению. Отходить!
Зеркала замигали и им в ответ барабаны в левом проходе зарокотали: "Приставным шагом назад!". Батальоны начали медленно пятиться вглубь прохода, втягивая ляхов за собой в смертный коридор. Стрелки сгрудились на примыкающих к проходу дюнах и принялись стрелять так часто, как только могли. Подносчики с ног сбились.
Великий воевода снял шлем.
– Благослови, владыка!
– Благословляю, сын мой, – епископ перекрестил склонённую голову.
– Пора. Буду ждать твоего сигнала, – Дмитрий оглядел поле боя. – Не опоздай, но пусть их побольше влезет.
– Не опоздаю, – заверил соратника епископ. – Ступай с Богом и лёгким сердцем.
– Погоди! – остановил Дмитрия князь Михаил. – Береги себя, Мить. Обнимемся!
Князь обнял Дмитрия, а воевода, после небольшой паузы, епископа. Иногда и небожители: короли, князья, патриархи, епископы, воеводы, маршалы и прочие, должны и обязаны хоть на секунду стать просто людьми. Если они, конечно, всё ещё люди, а не отказавшиеся от всего человеческого ради власти Кощеи.
– Оружничий, пику! – Дмитрий разомкнул объятия и надел шлем. – Десяток, за мной!
И потрусил с командного холма к берегу моря, где до времени укрылась архангельская кавалерия, что давеча столь хорошо изобразила панику.
– Моряк! – епископ обернулся к расчёту гелиографа. – Сигнал князю Юрию! Подпруги подтянуть, на исходную выдвигаться к бою иметь полную готовность!
– Есть! – и зеркала засверкали.
А в левом проходе кипела резня. Ляхи, воодушевлённые медленным отступлением русских давили и давили. Они видели, куда ведёт их отступление архангельцев, но шли, как в брешь в крепостной стене – там тоже между стенок со смертью пройти надо. Падали, захлёбывались кровью, но лезли и нет-нет да доставали пикинера, алебардиста или щитоносца. В баталиях давно уже не оставалось десяти рядов – выбили. Восемь, семь, даже шесть с половиной. Чьи-то сыновья, мужья, отцы. Это война.
Батальоны пятились, а проход за их спиной расширялся. Ощетиненные пиками прямоугольники расходились всё дальше друг от друга, а ляхи лезли в промежутки.
"Пора! Пусть лучше Двинцы выйдут на рубеж чуть раньше!"
– Двинский полк вперёд! - распорядился епископ.
– Слушаюсь, владыка! – вестовой сорвал коня в галоп.
Епископ поднял подзорную трубу.
"Да, всё верно! Пока наши походным шагом дойдут, пока не торопясь развернутся... Как раз!"
– Моряк! Коннице левого и правого крыла шагом вперёд на исходные! Атаковать по своему усмотрению!
- Есть!
Князь Михаил помимо своей воли стиснул эфес меча.
– Не надо, княже, не получится, – с чуть заметным ятвяжским акцентом произнёс командир охранной сотни.
Князь убрал руку с эфеса.
Меж тем, свежеиспечённый полковник Безлошадный выехал перед строем своего полка, поднёс к лицу кожанный раструб, прозванный ратниками "орало воеводское" – термин "рупор", предложенный князем Михаилом, как-то не прижился, и начал речь:
– Пропойцы! Пора отработать наше жалование! – благодаря "оралу" епископ слышал полковника не хуже, чем пехотинцы. – Рубль в месяц – сыты-пьяны! Чего ещё хотеть-то? Разве что, чтоб войны не было! Да только пришла, проклятущая! А нас для войны держат! И там сейчас наши в землю ложатся! Выручать надо! За землю свою постоять! Не будет на нас греха Иудина! На пле-чо! Походным шагом! Ступай! Пошли, ребята, разорвём пшекам всё по самые уши!
Грохнули барабаны, засвистели флейты и последний резерв владыки Меркурия, печатая шаг, пошёл навстречу своей судьбе.
А прореха в русском строе всё увеличивалась. Ляшская пехота уже пролезла и теперь давила, давила, стараясь расширить настолько, чтобы в брешь прорвалась конница и тогда русским конец.
У них почти получилось. Почти. Безлошадный на ходу перестроил свой полк из походных колонн в баталии, барабаны грохнули "Приставным шагом вперёд", флейты взвизгнули в экстазе и прямо в морду обрадовавшимся было ляхам уткнулись пики целого полка. Свежего. Не дравшегося несколько часов.
Епископу Меркурию показалось, что он отсюда слышит чавканье плоти, поймавшей железо. Безлошадный ударил хорошо! Не раньше и не позже!
" Где же Дмитрий? Где князь Юрий? Где конница? Ляхов в мешок влезло достаточно! Господи, помоги!"
То ли великий воевода, то ли князь Пинский, то ли сам Господь услышал владыку, но трубы на правом и левом фланге почти одновременно пропели "В атаку!" и к ним тут же присоединилось громогласное "Ура!" – русская конница обошла дюны по морю и ударила по врагу.
Лихо! С криком, свистом! Это пехоте положено молчать что бы ни случилось. За тебя, кочколаз, говорит барабан и флейта. Ещё урядникам можно. И офицерам. А ты молчи, слушай команду и не смей сбиваться с шага! А коннице не возбраняется. Даже приветствуется!
Но тут железная, вбитая и проповедями, и задушевными разговорами, и муштрой, и палками дисциплина дала трещину – громкое "ура прокатилось по всей русской линии. Ратники поняли что случилось.

Водник

Дата: Четверг, 06.01.2022, 00:29 | Сообщение # 16

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Случилось. С воеводского холма было видно не всё, но по воплям с дюн стало ясно, что дело у великого воеводы Вихрева и воеводы Чумового идёт как надо."Немцев стоптали", – просигналили с дюн.
"Опять под раздачу попали! Хорошо! Зарекутся теперь к нам ходить!"
А потом свалка выкатилась на поле и епископ Меркурий увидел атакующие в плотном строю полки лоб в лоб столкнулись с Познанской, Гнезновской и Калишской хоругвями. Над Познанской развевался стяг самого князя Мешко. Хруст, лязг, лошадиное ржание, облако щепок от ломающихся пик и идущие плотным кулаком русские просто размазали и втоптали в песок растянувшихся ляхов.
Епископ Меркурий невольно дёрнул узду. Мерин пошёл боком и недовольно всхрапнул: "Чего дурью маешься, хозяин?". Но всадник не обратил внимания – не до того. Солдат и священник, вот уже более четверти века уживающиеся в одном теле, впитывали кульминацию своего триумфа. Лисовинов полк во главе с самим великим воеводой, ударил по Познанской хоругви и пронёсся сквозь неё, как камень из пращи сквозь глиняную корчагу – так же брызнули осколки. Стяг князя Мешко упал.
Ляхи, штурмовавшие дюны, отхлынули и, кто шагом, сбившись в подобие строя и сжимая стену щитов, а кто поодиночке, бегом, надеясь на свою удачу, подались к ляшскому стану.
В левом проходе, куда ляхов набилось теснее, чем сельдей в бочку, раздался общий, полный злобы и отчаяния крик. Задние постарались перевернуть фронт и им это даже, с грехом пополам, удалось. По крайней мере, русскую конницу встретила неровная стена щитов и торчащих из-за них копий.
Русская кованная рать ударила, снесла первые ряды и откатилась. На фронт ляхов, ставший в одночасье тылом, навалилась русская тяжёлая пехота. И тут случилось непредвиденное. С криком "Кирие эйлисон!" часть ляхов в самоубийственном порыве пошла на пики, прошла их в двух местах и схватилась грудь в грудь. В ход пошли мечи, кинжалы, кулаки зубы...
Большая же часть попавшей в окружение польской пехоты и конницы, с тем же самым криком, не строем, а, скорее, плотной толпой, без команд и знамён, на одном зверином чутье и порыве повалила на прорыв. Пехота атаковала конницу и русская кованная рать освободила дорогу этой слепой силе. Одна сотня не успела и её просто разорвали.
– Конных стрелков с дюн отозвать! На конь! – рявкнул епископ, не отрываясь от трубы.
"К знамени!", "К знамени!", 'К знамени!", – запели русские горны с той и другой стороны дюн.
И верно – едва ляхи вырвались из смертельной ловушки прохода, как их наступательный порыв угас. Толпа валом повалила к своему стану. В проходе русские пикинеры, тем временем, добивали польскую пехоту, которая только что их чуть не опрокинула. Загнали в угол, прижали к дюне и пленных не брали. А мимо уже неслась на простор русская лёгкая конница.
Однако, ляхи отнюдь не считали дело конченным. Несколько хоругвей собрались вокруг Сандомирской, Краковской и стяга князя Болеслава, чтобы одним ударом попытаться раздавить утомлённую архангельскую конницу и тем вновь вернуть себе военное счастье.
Великий воевода Дмитрий заметил это и принялся ровнять ряды своих полков, чтобы парировать удар. На левом фланге и в центре всё повисло на волоске.
А тут и на правом началось. Сначала удачно: княжеские дружины растоптали неудачливый отряд пеших пруссов, первым подвернувшийся под копыта, разнесли прусскую лёгкую конницу, разогналя Гданьскую хоругвь и вышли на большую прусскую баталию, что не полезла в проход между дюнами. Пруссы остановились и приготовились к отражению конной атаки: прикрылись щитами, первый ряд опустился на колено, между щитами просунулись древка рогатин.
Затрубил рог и три княжеские дружины галопом понеслись на сжавшегося прусского ежа. Не в первый раз, чай – длинные архангельские пики достанут пруссов куда раньше, чем те смогут пустить в ход рогатины, а там плотная масса доспешных людей и коней пройдёт по трупам пехоты. Ещё и бахвалиться после боя будут кто до какого ряда доехал. Кто выживет, конечно – без потерь точно не обойдётся, так на то она и война.
До сшибки оставалось пятьдесят, тридцать, двадцать шагов и тут пруссы бросили щиты и подняли длинные, обожжённые на огне колья, что до времени скрывали в траве и глубине строя. И дружины на них напоролись!
Взвились на дыбы кони, полетели из сёдел всадники. Не меньше полутора сотен гридей легло на месте, а пруссы сделали шаг вперёд...
Как князьям удалось остановить и развернуть остальных – тайна великая есть. Но смогли. Отскочили и взялись за луки. А на помощь уже спешили новгородцы, абордажники адмирала Василия и два батальона тяжёлой пехоты. Но и к пруссам пришло подкрепление: баталия из прохода, что сумела воспользоваться оказией и отступить в порядке и недобитки с дюн прибежали. Весы заколебались и здесь, а у епископа Меркурия не осталось ни одного ратника в резерве. Всё зависело теперь от русской конницы.
Великий воевода Дмитрий и воевода Венедикт Чумовой не подкачали – построились быстрее ляхов и ударили с двух сторон. Но и это ещё был не конец – князь Болеслав всё же повёл кого смог собрать в контратаку, но тут над польским станом взвились клубы дыма и пламени. Вот тут ляхов и проняло – вроде начавшие приходить в себя конники и пехотинцы, вырвавшиеся из ловушки между дюнами, сломали зачатки строя, который, вроде как, сумели сбить уцелевшие польские воеводы, и показали спины. Да ещё Чумовой с двумя полками успел обойти их и ударил, как сокол цаплю – только перья в воздухе закружились.
А Сандомирская хоругвь, шедшая на острие контратакующего ляшского клина, вдруг запнулась, смешалась, какой-то рыцарь схватил под уздцы сметанно-белого жеребца, на котором только князю ездить, и, не обращая внимания на всадника, развернул коня назад. Польские рога заиграли "Отбой".
Нет, последняя конница ляхов не бежала – отступали в порядке, зато остальное войско кинулось спасаться, а за ними с визгом и улюлюканьем понеслись русские легкоконые, рубя всех, кого догоняли. И пруссов князь Юрий, вместе с подоспевшей подмогой, остановил.
– Поздравляю, княже, – епископ отсалютовал князю Михаилу. – День наш!
Князь козырнул в ответ, глубоко вздохнул несколько раз, улыбнулся и сказал:
– Поедем, владыка, проедемся!
Командир охранной сотни впился своими серыми балтскими глазами сначала в князя, а потом в епископа. Меркурий еле заметно кивнул.
– Не твой сегодня день, Цербер, – рассмеялся князь. – Поехали!
– Сначала на левый фланг, княже, – епископ сделал приглашающий жест.
Кавалькада шагом тронулась с холма.
Первой, как всегда, во всём своём безобразии, предстала изнанка войнны – раненые. Кто ковылял сам, кого вели, кого несли к лекарским шатрам.
"Много! Господи помилуй, много! Дорого далось! Но бодры, насколько возможно в их состоянии. Ну так должно и быть. Победа – лучший лекарь! После победы вдвое больше раненых выживает.
Господи, дай исцеление от страданий телесных воинам кровь свою на брани проливших за Веру христианскую! Прими в обителях своих горних души тех, кто ныне живот свой положил за други своя!".
И верно – увидев князя, даже те, кого несли на носилках, приободрялись и как могли приветствовали его. Битые, рубленные, проколотые, наскоро перевязанные кто бинтами, кто разной чистоты тряпицами, а кто и лоскутами, оторванными от подолов рубах.
– Ура! – а сам хрипит и пена на губах пузырится.
– Слава! – а у самого всё лицо чёрно-красное – видать крепко попало, а из-под повязки на голове кровь сочится.
– Княже, мы победили! – а усамого рука плетью висит.
– Ура! Ура! Ура! – отовсюду, сквозь стоны, сквозь боль, назло Костлявой.
Князя трясёт. Так и не привык за двадцать с лишним лет войн и походов. Виду не показывает, но и епископ, и охранная сотня это знают – научились за годы и годы чувствовать.
Князь снимает шлем, отдаёт оружничему и низко, до самой конской гривы кланяется раненым:
– Спасибо вам, товарищи! Спасибо братья! Это ваша победа! Божьей волей и вашим мужеством одолели! Слава вам! Ура!
А потом рвёт из ножен меч и отдаёт честь раненым. Лишь на миг отстав, окутывается стальной метелью и охранная сотня, епископ бросает руку к клобуку – хоть и нельзя ему носить меч, но здесь и сейчас и он не лицо духовное, а воин и воевода. И все это знают. Архипастырем он станет потом, когда будет соборовать, исповедывать, причащать, отпевать. До тех пор, пока хоть кому-нибудь нужно будет наставление и утешение.Без сна и отдыха, как и более молодые собратья по служению. И не вспомнит о том, что сам глубокий старик – без года семь десятков.
А сейчас княжеская кавалькада летела, держа мечи на караул и в след ей катилось "ура".
Так и доскакали до левого прохода, а там, поневоле, перешли на шаг. Не поскачешь – редко где труп не на труп упал.
Здесь уже копошились не только санитары. Обозники, розмыслы, гребцы с галер, пленные и те из ратников, кто в недобрый для себя час, попался на глаза офицерам, разбирали мёртвых. Русских отдельно, ляхов отдельно. Со своих снимали смертные знаки с именем, а врагов считали, чтоб знать скольких победили.
И тут "ура" – как же не радоваться выжившим.
За проходом оружничий протянул князю шлем.
– Надень, княже. Опасно.
Михаил молча подчинился. И когда ратники охранной сотни взяли его в кольцо тоже не возразил. Нарваться на случайную стрелу от недобитого ляха, решившего дорого отдать свою жизнь, право не стоило.
Великого воеводу Дмитрия увидели издалека. Он гранитной глыбой высился в седле рядом со знаменем, а к нему подлетали и от него отлетали вестовые. Там же неподалёку, как скотину, гуртовали пленных ляхов и было их, на первый взгляд, не одна тысяча.
– Здравия желаю, княже! – великий воевода отсалютовал со своей всегдашней мрачной торжественностью. – Неприятель бежал по всей линии. Ляшский стан взят. Лёгкая конница и Неманский полк пошли в преследование. Как ты и велел, не даём остановиться, но не более. Пруссы на правом фланге окружены надёжно и никуда не денутся. До ночи ещё часов шесть – добьём. Потери уточняются, пленные пересчитываются.
– Хвалю, господин Великий воевода! – князь Михаил отдал честь. – Поздравляю тебя и всё войско с великой победой!
– Рад стараться, княже! Благодарю за честь! И позволь тебе подарок преподнести?
– Подарок? – князь Михаил усмехнулся. – Подарок это хорошо. Дозволяю.
Великий воевода махнул рукой. Тут же загрохотали барабаны пехоты, запели трубы кавалерии, а к князю двинулись вперемешку конные и пешие. Каждый из них волочил полотнищем по земле польское знамя, а, поравнявшись с Михаилом, бросал его под ноги княжескому коню.
И длинна была та вереница, а когда она кончилась, два латника Лисовинова полка подвели к князю Архангельскому, Росскому и Поморскому пешего ляха в богатом доспехе, но без шлема.
– Позволь представить, княже, – великий воевода усмехнулся. – Его княжеская светлость князь Великопольский Мечислав!
– Здравствуй, князь! – князь Архангельский подобрался. – Был бы рад иначе предложить тебе своё гостеприимство, но на всё воля Божия. Ибо сказано: "По делам узнаете вы их, и воздастся каждому по делам его".
– Торжествуешь, пан князь? – Мешко невесело усмехнулся. – Что ж, твоя воля. Сегодня твоё счастье.
– Так я уже князь?
"Не сдержался ты, княже! Зря! Хотя, и он "есмь человек" и после всех унижений может и сквитаться. Но гордыня, гордыня, окаянная! Ладно, един Бог без греха – поговорим при случае".
– На сей час – да, – князь Великопольский держался с достоинством. – Силой меча, сатанинским наущением и божьим попущением. Видимо, согрешил я и наказан по грехам моим. Только долго ли твоему княжению длиться? Какой выкуп за меня хочешь?
– Не за тебя, князь Мечислав – за всех ляхов. И сколько их я пока ещё не знаю.
– Так ты решил назначить цену и за моих рыцарей тоже? Узнаю твою купеческую повадку! – польский князь смотрел с вызовом.
"Никак мученичества возжелал? Святым решил стать у римского отступника? Это он зря – не позволим!".
– Не только за твоих, князь, но и за рыцарей брата твоего Болеслава. И не только за рыцарей – за всех, начиная с тебя и до последнего обозника. Мы ратников по сортам не делим – или все, или никто! Но тебя, князь, могу отпустить. И пятую часть пленных, но ни одного рыцаря – только простых ратников! Когда пятину выкупа дашь, когда брат твой другому твоему брату – Генрику Сандомирскому удел его отдаст, а сам Генрик в заложники вместо тебя пойдёт! А пока будешь моим гостем и обращаться с тобой будут, по княжескому твоему достоинству. Таковы мои условия и других не будет! Уведите! Поместить на флагманской галере.
– Широко шагаешь, пан князь! Порты не порвёшь? – лях зло усмехнулся. – Рады, небось, твои бояре, что ты бояр с хлопами уравнял.
– Прошу вельможного пана князя, – откуда появился Елизар епископ Меркурий не заметил. – Я стольник князя Архангельского, Росского и Поморского. Я покажу вельможному пану князю его покои.
"Не знал, что Елизар, к прочим своим достоинствам, ещё и в ляшской речи столь искусен! Светильник под спудом, прости меня, Господи!"
– Воевода Арсений, остаёшься за меня! Наведи на поле порядок! – распорядился Дмитрий.
– Слушаюсь, господин великий воевода!
– Воевода Венедикт, – великий воевода нашёл глазами начальника конницы. – Продолжай преследование, не давай ляхам останавливаться. Сможешь гнать ночью – гони и ночью. Подкрепление пришлю. Пруссов без крайней нужды не трогать, посевы не топтать, грады и веси не жечь! Кто приказа ослушается – головой ответит! Если ляхи на прусские грады полезут – ляхов бить, а пленных пруссам головой выдавать!
– Слушаюсь, господин великий воевода! – воевода Чумовой молодцевато вытянулся.
– И шлем смени – на петуха щипаного похож! Все перья тебе повыдергали! – Дмитрий по-мальчишески ухмыльнулся и обернулся к князю Михаилу и епископу. – Княже, владыка, поедем посмотрим как там наши пруссы?
Сказано-сделано – на правый фланг двинулись немалым отрядом: Охранная сотня, Лисовинов полк, Двинский пехотный полк. Конница в голове, пехота в хвосте. Вдруг, великий воевода указал перначом:
– Гляди, княже, нечто любопытное. Чую, стоит посмотреть.
Епископ напряг глаза и посмотрел в туда, куда указывал пернач. Менее, чем в полуверсте, десятка полтора конных стрелков крутили карусель, но кажется, не стреляли.
– Согласен! – кивнул князь Михаил.
– Полковник Жеребец за старшего! Продолжать движение! Охранная сотня, пики к бою! Рысью, ступай! – распорядился великий воевода.
Личная стража князя Михаила окружила его самого, епископа Меркурия и великого воеводу, наклонила пики и пошла широкой рысью. Когда подошли поближе, епископ рассмотрел, что конные стрелки крутят карусель вокруг нескольких пеших ляхов, стоящих спина к спине посреди павших коней, причём, два ляха явно рыцари не из простых, а остальные четверо, похоже, послуживцы.
– Сотня, стой! – рявкнул великий воевода, когда до ляхов осталось около полусотни шагов. – Урядник, что тут за циркус?!
– Господин великий воевода, урядник четвёртой сотни Полесского конно-стрелкового полка Алексей, – молодой урядник подскочил и бросил руку к козырьку, – разреши доложить! Во время преследования получили приказ от господина поручика взять этих живыми. Подбили им коней и вот...
– Бардак! У тебя что арканов нет, урядник?! Трое суток! – вызверился Дмитрий, но натолкнулся на взгляды князя и епископа и махнул рукой. – Ладно, отставить трое суток! Прощаю на радостях!
– Виноват, господин великий воевода! Слушаюсь, господин великий воевода! Дозволь доложить, мы арканами строй растаскивали вот и..., – зачастил урядник.
– Ладно, ладно, молодец, – снисходительно прогудел подобревший Дмитрий, – Ты какой год в урядниках?
– Четвёртый день, господин великий воевода! – воссиял урядник, поняв что начальство подобрело. – Дядьку Игната в поединке ранили, ну и меня на его место.
– Тогда орёл! – великий воевода потрепал зардевшегося парня по плечу и обернулся к князю. – Думаю, полтину не в зачёт жалования заслужил, желторотик. Как по-твоему, княже?
– Рубль, – веско обронил князь. – И людям его по двадцать копеек каждому.
– Рады стараться, княже! Премного благодарим, княже! – заревели стрелки.
– Ну, давайте побеседуем с панами рыцарями, – усмехнулся князь Михаил. – Может, я окажусь убедительнее.
– Урядник, луков у них нет? – бросил сотник Охранной сотни.
– Никак нет, господин полковник!
– Вот и ладушки, – командир княжеской охраны кивнул своим людям и те расступились.
Вдруг молодой ляшский рыцарь застонал, выронил меч и упал. Старый увидел это, побледнел, бросил меч и щит, сначала шагнул к упавшему, потом обернулся к князю, рухнул на колени и, сквозь подавляемое рыдание, крикнул:
– Пан князь, для бога! Милосердия! То Янек – сын мой! Пощади!
– Ты и твои люди сдаются, пан рыцарь? – строго спросил князь.
– Да! – взвыл лях и заорал своим людям. – Зброю наземь!
Послуживцы бросили оружие.
– Лекаря! – распорядился князь Михаил.
Названный, вместе с помощниками, бросился к лежащему рыцарю.
– Спаси тебя Христос, пан князь! – старый лях так и стоял на коленях.
– Как он? – спросил князь у лекаря.
– Наконечник болта под наплечником засел, – доложил тот. – Как только щит держал?! Крови потерял много, но жить будет, княже.
– Вот так, пан, – Михаил обернулся к старому ляху. – Просишь пощады – получишь. Русь лежачих не бьёт! Встань, пан рыцарь, и назовись.
Лях с трудом поднялся на ноги. Собрался. Поклонился низко.
– Благослови тебя Господь, пан князь и прости мне мою дерзость, – рыцарь снова низко поклонился. – Моё имя Збигнев из Бжега, а то сын мой Ян. Мы твои пленники.
"Господи, с какой же звериной ненавистью этот Збигнев посмотрел на князя! Никогда ни он, ни потомки его, не простят нам ни нашего милосердия, ни своей слабости!".
–Ты поступил достойно князя и христианина, – улучив момент шепнул на ухо князю епископ. – Но они нас за это не простят.
– Не простят, владыко, но и не для них то говорилось, а для нас и наших людей. Чтобы как они не стали, – невесело усмехнувшись ответил князь.
– Это так, сын мой, – после небольшой паузы согласился епископ. – Оставаться человеком труднее всего.
– Сейчас было просто, – князь на миг прикрыл глаза. – Объяснить это пруссам будет куда труднее.
– Ты думаешь, что сможешь сделать их друзьями? – епископ не стал скрывать удивление.
– Дай Бог хотя бы не врагами, – устало ответил князь. – Хотя бы не врагами!

Сообщение отредактировал Водник - Четверг, 06.01.2022, 00:40

Водник

Дата: Понедельник, 10.01.2022, 14:08 | Сообщение # 17

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Пруссы сжимались за щитами уже не первый час. Не первый час в них летели болты и стрелы. Не первый час эти стрелы находили дорожку. Кровь потихоньку впитывалась в песок. Жарило солнце – летний день выдался на славу: ясный и жаркий, а лёгкий бриз с моря не мог пробиться сквозь стену мужских тел и больших щитов. А пили пруссы последний раз ещё перед боем. Так что падали они не только от стрел – солнце тоже умеет убивать.
Сначала они пробовали пробиться, но ходить строем под массированным обстрелом надо уметь, а пруссам перенять эту науку было не у кого, так что они невольно разреживали строй и русская конница била в прорехи, откалывала куски и уничтожала отколовшихся. Пруссы это поняли, встали и сомкнули строй. Сначала они ждали темноты, а теперь просто стояли и умирали. Не в силах напасть на подвижную конницу, пруссы ожидали уже не спасения, а только ошибки своих мучителей, что позволит им – гордым и смелым воинам, вцепиться в горло врагам и забрать их с собой, появиться в царстве Патолло с достойной свитой.
– Бросай оружие!
В ответ прусская ругань и русская матерная скороговорка вперемешку.
"Поразительно, но первое, чему у нас научились местные племена, так это ругани. И с каждым новым соседом так же. Да и свеи с нурманами в порту лихо кроют друг друга по матери. А ты сам-то Макарий?"
Щелчок тетивы, треск и хруст разламываемой древесины – болт ударил в щит. Ещё щелчок – опять треск, за ним вопль – достало до мяса.
– Кидай железо, полудурки! Всех к растакой матери перебьём!
– Да пщёл ты! – хрипло, из пересохшей глотки, спёкшимися губами.
– Поолк! Четыре болта бегло! Бей!
– Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп, – это уже тетивы, сотни тетив.
– Bybis tay issubine, kad kjalnas njanusmuktu[1]!
– Пооолк!
И так час за часом. Дважды самые отчаянные из пруссов пытались атаковать и гибли под ливнем стрел, болтов и ударами тяжёлой конницы. Русские в бой грудь в грудь не ввязывались. Зачем? Напирают – отступать и не жалеть стрел. Разредят строй – опять же не жалеть стрел и стоптать оторвавшихся конницей. Пусть пруссы рыпаются, пусть кружат, пусть теряют силы.
Говорят, вода — это жидкость без вкуса, цвета и запаха. Враньё! Когда ты несколько часов махал железом на жаре, под палящим солнцем, прел в доспехе и поддоспншнике, когда у тебя не осталось слюны, чтобы сплюнуть и мочи, чтобы помочиться, когда жара не может выдавить из твоих пор ни капли пота, ты начинаешь чувствовать воду за версту.
А твои противники пьют – им-то воду подвозят. Твои ноздри ловят этот запах, перед твоими глазами встаёт морок: ручьи, реки, водопады и ты пьёшь, пьёшь, пьёшь... Но в глотке всё так же сухо, и ты делаешь шаг, другой, третий... Морок спадает – водопадов нет, но есть баклаги и бурдюки у врагов. Вот они – ругу протяни. И ты с криком, если ещё можешь кричать, кидаешься вперёд, чтобы убить, снять с трупа баклагу и пить, пить, пить!
Но враги уклоняются, ты бежишь в пустоту...
– Бегло! Стрелять по готовности! Бей! – и очередных, сошедших с ума от жажды пруссов, встречает стальная метель.
– Пики к бою! С места в галоп! В атаку! – и те, кого пощадили стрелы и болты, погибают под копытами коней кованной рати.
Через три часа пруссы уже с трудом держали строй – человеческой выносливости есть предел.
– Сдавайтесь, полудурки! Пощадим! – в голосе русских уже слышалась жалость. – Пропадёте зазря!
Шатающийся от слабости прусский строй молчал.
– Четыре болта бегло! Болт наложи!
По пруссам прокатился не то вздох, не то стон, и они сломались – любой стойкости есть предел. Один алый стяг с белым конём упал, за ним ещё и строй разом сломался – бойцы начали бросать щиты, топоры сулицы. Им уже было всё равно – лучше быстрая смерть, чем бесконечный кошмар. Пусть победители перебьют побеждённых горячей рукой, не издеваясь. Только о том и просили.
Разоружённых пленных окружили конницей и отогнали подальше от их оружия. Без особых сантиментов: подгоняя нерасторопных древками пик и плетьми. Но и излишней жестокости тоже не проявляли. Потом велели сесть на землю. Пленные повиновались. Несколько тысяч человек сидели в полном отупении и покорно ждали своей судьбы.
Кольцо конных разомкнулось и к пруссам подъехала группа всадников в богатых доспехах. Некоторые пленные посмотрели мутным взглядом на вождей победителей и вновь уронили головы – им уже было всё равно.
Князь Михаил несколько минут молча смотрел на пленных, а потом приказал:
– Напоите их!
И сразу же отовсюду появились обозники, гружёные бурдюками с водой. Близко к пленным, на всякий случай, не подходили – бросали бурдюки в толпу издали. К чести пруссов, они не устроили драки и давки. Пили и передавали товарищам, а те, кому пока не досталось, ждали своей очереди.
"Милосердие... Милость к падшим... Надеюсь, они оценят. Но князь прав – милость нужна. Мы могли бы перебить их всех, а потом пойти и сжечь оставшиеся без мужей грады. И через двадцать лет получить горящую под ногами землю, когда подрастут недобитые сыновья перерезанных родителей.
Так что князь прав – Бог есть любовь! Этих ещё можно убедить и привести ко Христу. Вырвать из-под власти слуг дьявола – жрецов. Сейчас дело князя, а потом моё. Меня пока слушать не станут".
– Чуть позже вам дадут хлеба, – крикнул князь. – Но сначала поговорим. Пусть встанут вожди!
То тут, то там начали подниматься люди. Мужи и воины. Многие раненые.
"Это воеводы. Они постараются спасти своих. С ними можно говорить!"
Вдруг, как смертельная змея из-под камня, из толпы выскочил высокий седой старик в белой хламиде, что-то не то крикнул, не то каркнул, и воеводы опустились на землю, а их место заняли другие – тоже обряженные в белые хламиды.
– С кем ты собрался говорить, кунигас рабов чёрного бога?! – загремел старик. – С этими?! Они должны были служить Перкуно мечом, но оказались столь трусливы, что боги отвернулись от них. Можешь их забирать – они годятся в рабы твоему богу, что позволил победить себя и распять! Рабы к рабам! А мы умилостивим богов своей смертью, став кровавой жертвой во искупление нашей слабости! Боги возьмут нашу кровь и дадут нашим потомкам свою силу! Так было и так будет! Или ты думаешь, что тебя защитит тот чёрный жрец, что прячется за твоей спиной?! Эй, ты, раб распятого, выходи! Я, вайделот Окопирмса Гвинтовит, вызываю тебя на бой!
"Господи, как они мне надоели! Каждый раз одно и то же! Думают, что бесы дадут им сверхъестественные силы. Злобные, убогие ублюдки, прости меня, Создатель!"
Епископ тронул коня шпорами и выехал вперёд.
– Ну, вот он я, вайделот Гвинтовит. Не скажу, что рад тебя видеть, старый душегуб, но обязан спросить, не желаешь ли ты отринуть заблуждения своей бесовской веры, покаяться и принять Святое Крещение?
– Замолкни, чёрный пёс и моли своего трусливого бога о помощи! – кажется в уголках губ Гвинтовита начала появляться пена.
– Молчу, молчу, – епископ усмехнулся. – Как биться-то будем, душегуб? Твоих подручных, чтобы затолкать меня в клетку из ивовой лозы и медленно сжечь над углями тут нет.
– Силой богов! – глаза вайделота вылезли из орбит.
– Ладно! Давай, начинай, а я помолюсь, чтобы Господь наставил тебя на путь истинный.
Гвинтовит выбросил вперёд руку со скрюченными пальцами и издал угрожающий звук, идущий из самых глубин его естества. Пленные шарахнулись в стороны. Да и часть русских тоже.
"Мало ты, Макарий, просвещал наших! Очень мало! Сильны в их душах суетные верования! Это ж надо – испугались тавматурга немытого! Скомороха! Грешен, Господи! Паки и паки грешен ленностью!"
Епископ бестрепетно встретился взглядом с противником и тут же ощутил тяжкое давление чужой воли.
"Силён! И искусством древних магов – подчинять волю людей, владеет. С кем-либо более невежественным может легко справиться, но меня ещё в Городе Никодим научил противостоять этому. Мою стену ему не пробить. А вот он сейчас сжигает всё своё существо, а лет ему побольше, чем мне. И если у меня сердце через раз бьётся, то ему, тем паче, долго не выдержать!
Только, Господи, не попусти его смерти сейчас! Дай ему возможность осознать и раскаяться! Его земная жизнь прекратится сегодня – пришло время ему ответить перед людьми за своё душегубство, но, Господи, пусть перед смертью он поймёт, покается и предстанет пред Престолом Твоим отмытым от прежних грехов водою Святого Крещения!"
– Молюсь за тебя, душа заблудшая! – епископ простёр руку в благословляющем жесте. – Господи! Воззри на сего сына человеческого! Дай ему в миг сей прозреть и отринуть диавола! Дай ему раскаяться в прегрешениях своих! Осени его, Господи, своею благодатью! Богородица-Дева, умоли Сына своего за сего несчастного! Простри над ним покров свой!
Вайделот затянул какую-то песню.
"Что он там такое орёт? На пленных корка из пота и пыли, но даже через неё видно, как они побледнели. Смертельно побледнели. Наверное, какое-нибудь особо сильное проклятие. Вот только на верными оно власти не имеет. Морок может и убить, но только того, кто в этот морок верит!"
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! – епископ Меркурий благословил жреца, а тот вдруг захрипел, кровь хлынула носом, старик сложился, как кукла, у которой разом обрезали ниточки.
– Ибо Царствие Твое есть сила и слава ныне, и присно, и во веки веков! Аминь! – закончил епископ.
– Слава тебе, Боже! Слава тебе, Боже! Слава Тебе! – подхватил князь Михаил, осеняя себя крестом. За ним закрестилось всё войско.
Пруссы потрясённо молчали.
– Княже, прикажи всех жрецов отогнать. Вайделотов отдельно, прислужников отдельно, – попросил епископ.
– Исполнять! – бросил сквозь зубы князь.
Солдаты бросились в толпу, впавших в прострацию пруссов, и, не церемонясь, выволокли всех, одетых в белые хламиды.
– Очки подай, – приказал епископ телохранителю. – И список тоже.
Получив просимое, его преосвященство снял шлем, водрузил очки на нос, повернулся к сбитым в кучку пленным жрецам и произнёс по-ятвяжски:
– Ну, давайте знакомиться. Кто услышит своё имя – отзывайтесь. Начинаю. Вайделот Клойно...
Всего в наличии оказалось восемнадцать вайделотов – высших жрецов и почти пол сотни прислужников и жрецов низшего ранга. Если про каждого из вайделотов епископ что-нибудь да знал, то всякую мелочь лишь заставили назваться и только.
"Ну что, Макарий, как будем отделять овец от козлищ? Когда с князем на этот счёт беседовали, всё казалось проще. Да и такая ситуация представлялась уж очень маловероятной, а поди ж ты...
Но Гвинтовит помог, помог! То, как он грохнулся в припадке произвело впечатление. Но ведь и у тебя, Макарий, сердце колет – есть что-то в искусстве древних тавматургов. Эх, изучить бы не только защиту, но и его само! Но кто ж научит?
А если? Спасибо, Господи! Попытаться обратить самых упорных и покарать трусливых и подлых! Вот оно!
Но Гвинтовита отдам на казнь всё равно! Не должен жить убийца и мучитель детей! Ещё одну возможность раскаяться и умереть христианином он получит, но не больше!
– Вы душегубы! – по-русски обратился к жрецам епископ, а толмач тут же перевёл за ним для пруссов. – Убийцы. Мучители. Я не вижу почему я должен взять вас под свою защиту и не отдать светским властям для казни. Не за веру – зато, что вы душегубы. За веру мы не казним. И не притесняем. Господь наш есть любовь и ему противно насилие в делах веры. Он ждёт тех, кто приходит к нему по доброй воле, с открытым сердцем, с жаждой любви и знания. Те, кого вы убили, кого принесли в жертву своим ложным богам, лишились этого. Есть вам что сказать в своё оправдание?
– Тебе не понять, жрец распятого, – устало произнёс один из вайделотов. – Они ушли не к Патолло даже – к Окопримсу в страну вечного лета и счастливы там. Всего-то претерпев краткую муку и страх. Этого не поймёшь ни ты, ни твой бог.
– К Окопримсу, значит? – епископ зло усмехнулся. – Можно и так. Кто из вас хочет туда же? Кто готов принести жертву, что в конце жизни приносит Криве и добровольно взойти на костёр? Очиститься от коры тела и уйти к отцу ваших богов?
– Я. Вайделот Ирмо, сын Ирмо, – спокойно ответил один из жрецов.
– И я, – отозвался другой.
– Я тоже, и я, – начали отзываться вайделоты и младшие жрецы.
Но отозвались не все. Примерно две трети просто молчали. Кто-то всхлипывал. Молчал и вайделот Гвинтовит.
– Очень хорошо, – подытожил епископ Архангельский. – Будь по-вашему. Воины, отделите их.
Ратники оттащили выбравших мученичество.
– Теперь отделите тех, кто годами юн, – торжественно возгласил Меркурий. – На них нет крови. Беру малых сих под защиту Церкви Христовой!
Оттащили и этих. Некоторые мальчишки кричали, цеплялись за старших.
– Не бойтесь и живите! – крикнул им вайделот, первым избравший костёр.
Отроки притихли.
– Остальные да будут переданы светским властям и ответят по мирскому закону! – отчеканил епископ. – Ответят за душегубство. Душегубов у нас вешают! Высоко и коротко! Уведите!
– Стойте! Пощадите! – один из вайделотов упал на колени, захлёбываясь соплями и слезами. – Не надо! Пощадите! Ради распятого бога! Верую в него!
За ним забились в истерике ещё несколько старших и младших жрецов. А один вайделот, сохранивший перед лицом смерти мужество, от души пнул ближайшего труса.
"Всё идёт, как надо! Теперь нужно чтобы кто-то вступился за приговорённых. И мне, и князю нужен повод, чтобы помиловать всех, кроме трусов. Упорных заберу в университет – тут их оставлять нельзя, а Никодим, дай ему, Господи, долгих лет, способен достучаться и до таких. Если достучится – из них выйдут настоящие священники. Ну а если нет – будут на вечном церковном покаянии. А трусам – петля! И этому убийце детей – Гвинтовиту, тоже.
Ну же, попросите за них кто-нибудь! Господи, молю тебя!"
Бог услышал. Из кучки отроков выскочил белоголовый парнишка, ловко проскочил под рукой одного ратника, увернулся от второго, добежал до ожидающих костра жрецов, вцепился в вайделота Ирмо и закричал:
– Не надо! Не убивайте учителя! Он добрый! Меня возьми, чёрный жрец!
Вайделот обнял отрока, принялся гладить по голове и что-то шептать.
"Слава тебе, Боже! Слава тебе, Боже! Слава тебе! Ты услышал молитвы недостойного иерея!"
Опростоволосившиеся ратники, наконец, догнали мальчишку, схватили, а тот только крепче вцепился в учителя, а тот, вдруг, мягким, стелющимся движением, прикрыл ученика и впечатал кулак в лицо ратника, да так ловко, что не задел ни нащёчников шлема, ни стрелки поносья. Ратник лёг даже не охнув. Другой – конный ударил жреца тупым концом пики между лопаток. Вайделот упал на колени и засипел – удар вышиб из лёгких весь воздух.
Пленные загомонили и начали подниматься. Хлопнула тетива и кто-то из пленных с воплем и руганью рухнул на землю.
"Тупым. Сообразили!"
– Отставить! – рявкнул епископ. – Поднять! Дать напиться!
Жреца подняли, сунули в зубы флягу. На земле завозился благословлённый вайделотом ратник. Его тоже подняли и поволокли прочь – тот с трудом ногами перебирал. Подскочивший было урядник набрал в грудь воздуха, оглянулся на князя, епископа, воевод, выпустил воздух сквозь зубы и зашипел гадюкой что-то на ухо битому.
"Быть тебе, ратник, нещадно поротым. И поделом!"
А мальчишка опять прильнул к учителю.
– Как твоё имя, отрок? – обратился к нему епископ.
– Ё-ё-ёнаш, – заикаясь ответил мальчонка.
На вид ему было лет десять-одиннадцать.
– Моление твоё услышано, отрок, – возгласил епископ Меркурий. – Беру сих рабов Божьих, что явили ныне мужество и упорство под защиту Церкви. Да будут они помещены в монастырь святого Феодора Стратилата в Архангельске для познания Веры Христовой и христианского жития. Вы же, отроки, для сего же переданы будете на воспитание в семьи истинных христиан, чтобы отцы семейств сих наставляли вас в житии христианском. Твоим наставником, Ёнаш, станет адмирал Василий!
Епископ не отказал себе в удовольствии скосить глаза на обалдевшего адмирала[2].
"Вот тебе и ещё один сын. Сделай из него христианина и моряка. Да и жене твоей будет сие не во вред, а то непристойно истова в вере!"
– А учителя я видеть смогу? – шмыгнул носом мальчишка.
– Сможешь! – обнадёжил епископ и повернулся к остальным жрецам. – В Писании сказано: "Устами младенца глаголит истина". Волей Господней нашёлся вам заступник. Наш князь – христианский государь и внемлет гласу милосердия. Но судьбу вашу решит он. Предаю вас в руки светской власти! Княже, сии рабы Божии в воле твоей!
Несколько жрецов взвыли дурными голосами и опять заблажили о своём желании креститься. Князь гадливо сморщился и произнёс:
– Давайте первого!
Ратники выволокли упирающегося жреца и бросили на колени.
– Кто таков? – князь обернулся к подъехавшему главному военному судье Семёну сыну Аристархову.
– Вайделот Тормейсо, княже.
– Детей убивал?
– Убивал, княже.
– Кто ещё?
– Этот, этот, этот и вот этот, – судья показал имена в списке. – Всех в рожу знаем. И подручников тоже. Мои ребята, пока владыка витийствовал, поспрошали.
– Всех сюда. И тех, кто креститься возжелал, тоже!
Названных, уже связанных выволокли и бросили перед князем. Толмач взял "орало" и возвестил пленным в каких винах обвиняют подсудимых.
– Что ж, – начал князь Михаил, – мы не казним за веру. Но душегубам, убивавшим детей, прощения нет! Как нет прощения тем, кто отрёкся от веры отцов в попытке спасти свою шкуру! Мой приговор – смерть! Но принять Святое Крещение перед смертью я им дозволяю!
А к месту действия уже подъезжали обозные телеги. За ними медленным, нарочито спокойным шагом шли мрачные здоровые ребята – полковые палачи с подручными. И волокли нескольких связанных ратников.
Князь поднялся в стременах.
–Зрите, – голос прозвучал необычайно громко, – как карают у нас трусов! Сии скареды от долга своего воинского бежали, строй оставили и за то им смерть без исповеди, причастия и с заплеванием лица! Господин войсковой судья, верши!
Грохнули барабаны, истошным визгом зашлись флейты: "На казнь смотреть! На казнь смотреть!"
Обозники споро выпрягли лошадей, вдёрнули оглобли, закрепили растяжки. Палачи установили блоки, пропустили через них щедро намыленные верёвки с петлями. Четверых осуждённых дезертиров поставили на колени. Из рядов выступили четыре молодых ратника. Трубы и рога сыграли "Слушай все!". Главный войсковой судья зачитал приговор. Новобранцы, первый раз бывшие сегодня в бою, печатая шаг подошли к осуждённым. Барабаны грянули "Позор". С дезертиров сорвали погоны, а после и мундиры. Молодые ратники развернулись и промаршировали на свои места.
К барабанам присоединились флейты и из рядов вышли заслуженные урядники по два на осуждённого. Привязали руки дезертиров к древкам алебард и с хеканьем вздёрнули живых ещё мертвецов на ноги. К импровизированным виселицам уже выстроилось по четыре коридора из ратников и каждый из них держал в руке батог[3].
"Позор! Позор!", – надрывались барабаны. "Смерть! Смерть!", – не отставали флейты. Урядники поволокли осуждённых к коридорам, и вот первый батог с отвратительным шлепком врезался в обнажённую спину.
К виселицам дезертиров доволокли уже полумёртвыми. Подручные палачей отвязали их от древков и отволокли к своим мастерам. Те схватили осуждённых за волосы, трижды смачно харкнули в бесстыжие очи, накинули петли, затянули и кивнули подручным. Те крякнули, навалились и четыре тела взвились в воздух. Хрип, судороги, вываленные языки, текущая по штанам моча – поганая смерть, но мерзавцы, бросившие в бою товарищей, иной и не заслуживают.
Князь поднял руку. Флейты и барабаны смолкли. Слышно было только как воют несколько жрецов, видно повредились в уме со страху.
– Вы видели, как казним мы трусов и предателей! – князь рисковал сорвать голос. – Та же судьба ждёт тех, кто мучил и убивал детей. И тех, кто сейчас предал и отрёкся. Вы всё знаете и всё видели. Остальным я дарую милость. Идите и знайте, что никто не покусится ни на вас, ни на вашу веру, не осквернит славищ, но будет это ровно до тех пор, пока на свои алтари вы будете возлагать скотов, но не людей! Есть на вас кровь, но больше пусть её не будет! Развяжите!
Ратники разрезали путы на полутора десятках жрецов и подручников и отогнали их к остальным пленным.
– Господин мастер, – князь Михаил кивнул старшему из палачей, – остальные твои. Начинай вот с этого – с Гвинтовита. Делай!
– Слушаюсь, княже! – поклонился тот и барабаны вновь ударили.
"Умеешь ты, княже, при всём твоём огромном сердце, быть поразительно хладнокровно-жестоким. Но иначе, увы, нельзя!"
Палачи вынули из петли последнее тело, погрузили казнённых на телеги, возницы запрягли и возы тронулись. По обычаю, принявших позорную смерть, следовало зарыть подальше от стана и холмики сравнять, чтобы и следа не осталось.
– А теперь, когда трусы и предатели получили по заслугам, можно и поговорить, – улыбнулся пленным князь Архангельский. – Мы честно бились. Сталь против стали, доблесть против доблести. Думаю, сумеем теперь и понять друг друга! Встаньте, господа кунигасы – вам говорить за ваших людей!

[1] Очень грубое литовское ругательство.
[2] Адмирал Василий по происхождению ятвяг. В раннем детском возрасте лишился родителей и был продан в рабство. Ятвяжское имя Василия – Йонас или Йонаш. Подробнее смотри цикл книг Е. С. Красницкого "Отрок".
[3] Короткая палка толщиной, примерно, с палец. Применялась для телесных наказаний.

Водник

Дата: Пятница, 14.01.2022, 16:15 | Сообщение # 18

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Военные вожди пруссов начали подниматься на ноги. Князь дождался, когда все поднимутся, и спокойным, даже будничным тоном спросил:
– Скажите мне, мужи прусские, чего ради вышли вы биться со мной и сражались столь отважно и свирепо? Чем угрожал вам Архангельск? Или что хотели вы получить от этой войны? Какой прибыток? Я-то с вами не воевал. Наоборот, торговать хотел, а для торговли мир нужен. Так почему, мужи?
Пруссы молчали. Потом один из воевод – высокий, седой с наскоро перевязанной головой и залитой кровью бородой ответил на той смеси ятвяжского, прусского, ливского и русского, что с некоторых пор стала лингва франка[2] восточного побережья Волчьего моря:
– Ты чужой. Ты не нашего языка. Ты веруешь в распятого и не чтишь наших богов. Это наша земля.
– Вот как?! – усмехнулся князь. – Благодарю за честность. Я тебе отвечу, но сначала назови своё имя.
– Я Сергалло сын Яргалло.
– Того Яргалло, под командованием которого, сембы, натанги, барты и голлинды[2] десять лет назад разбили мазовшан[3]? Яргалло сына Поство?
– Да, его! – прусс гордо выпрямился.
– Интересно, – князь усмехнулся. – А скажи мне, кунигас Сергаалло, где твой отец? И дед? Отца в Ромове сожгли после той победы – к богам отправили. Деда, что куршей гонял, как хотел, тоже в жертву принесли, но уже не в Ромове, а в Тунгвасте. Дома, так сказать. Чтобы у богов сил для потомков попросил.
– То воля богов! – прусс махнул головой, будто отгоняя наваждение.
– Богов? А может, жрецов? – припечатал князь, а потом обернулся ко всем пленным. – Подумайте, мужи, от чего завёлся у вас такой обычай – после победы убивать лучших воевод и самых доблестных воинов? Если боги ваши вас породили, то какой же пращур пожелает лучших из потомков своих допреж срока к себе забирать, оставляя остальных без помощи и защиты? Даже скотину на племя лучшую берут – не худшую!
– Что ты хочешь от нас, победитель? – угрюмо спросил относительно молодой прусский воевода. – Потешиться не пыткой, а разговором?
– Я не нахожу удовольствия в мучениях людей, в отличии от ваших жрецов, – усмехнулся князь Михаил. – И не люблю говорить с безымянными. Как твоё имя, воевода?
– Ливолейс сын Маранго!
– И твоего отца и старшего брата Леиса сожгли в Ромове, – кивнул князь. – За ту же победу! И вот тебе мой ответ, кунигас бартов Ливолейс сын Маранго, Я хочу, чтобы и ты, и другие кунигасы, и вожди, и мужи прусские задумались о том, кто истребляет лучших из вас. И зачем? Вспомни сказки, что рассказывала тебе мать, кунигас! Кто там защищает людей от напастей этого мира? Кто ведёт их? Не князья ли и богатыри – дети богов? А жрецы помогают, я сказал помогают князьям мудростью и советом! У них своя битва – их враг бесплотен, его не поразишь мечом! Так завещали вам ваши боги и ваши предки! Так как же получилось так, князья и мужи, что самые доблестные и мудрые из вас обратились в жертвенный скот? От чего у вас вайделот, а не воевода решает у вас, когда выступать в поход? От чего вайделот, а не старейшина решает дела обыденные? Почему жрецам достаётся львиная доля скота и рухляди, что добываете вы в походах? Почему любого из вас в любой момент могут убить, объявив это волей богов? И что ждало бы вас, кунигасы и воеводы, случись вам сегодня победить? Этого жаждут боги?
Пленные молчали, но не долго. Вперёд выступил ещё один прусский вождь.
– Я витяз[4] Нериес сын Поство отвечу тебе, кунигас Мингайло, – пленный слегка поклонился. – Ты сказал правду о том, что наши жрецы извратили волю богов и загнали нас в ярмо. Но это наши боги, наши жрецы и наше дело. Ты и твой распятый бог, которого ты несёшь нам, много хуже. Он стирает в себе всех и всех обращает в рабов. От того я здесь. И от того бестрепетно взошёл бы на костёр после нашей победы – она того стоила бы.
– Нет, кунигас Нериес, – князь выделил голосом слово "кунигас", – То, что жрецы истребили в твоём племени природных кунигасов, а их выжившим родичам запретили зваться природным именем, не лишили тебя права на это звание. Ты вёл своих людей в бой, потому что они выбрали тебя своим вождём. А выбрали потому, что в тебе кровь природных кунигасов и она не измельчала, что доказывают твои слова.
Прусс распахнул глаза от удивления, неловко поклонился, а когда выпрямился, то епископ Меркуний физически почувствовал исходящие от него волны боли. И вызова.
– Благодарю тебя за честь, кунигас Мингайло, – Нериес впился взглядом в князя Михаила, – но твоя лесть ничего не изменит. Ты враг и смерть в огне, петле или воде во славу богов небольшая цена за победу над тобой и твоим богом.
– Тогда скажи мне, кунигас Нериес, как получилось, что на этом поле вы сражались вместе с ляхами, которые веруют во Христа, но не просто веруют, а несут веру огнём и мечом, против нас – желающих только жить в мире и торговать к общей выгоде? – князь Архангельский шевельнул искалеченной ещё в отрочестве бровью, от чего лицо его приобрело суровое выражение. – Сколько раз старались они покорить вас? Мы же только отбивали ваши набеги и никогда не били первыми. Молчишь? Я тебе отвечу – так велели вам жрецы! Они сказали вам, что христиане из Мазовии и христиане с Немана разные, что они враждуют и надо стравить врагов между собой. Не очень даже и соврали – ста лет ещё не минуло, как прошёл по христианскому миру раскол, как стали христиане западного обряда, к коим принадлежат и ляхи, нести Слово Божье огнём и мечом. Мы такого не приемлем и от того вашим жрецам ненавистны, ибо тяжко им поднять на борьбу с нами, тех, кто хоть чуть нас узнал.! Испугались они. Нас испугались. Ты ведь знаешь, что жрецы ваших богов у ятвягов, жемайтов, куршей, аукшайтов больше не подчиняются Ромову, знать не хотят Криве и не приносят человеческих жертв? А почему?
– Ты заставил их! Обратил в рабов!
– Я?! – князь расхохотался. – Нет, кунигас, то не в моей власти! Сами справились. Не было у меня таких сил, когда я пришёл на Неман поддержать права родича. И сейчас нет, даже если бы я и хотел изменять народы. Сами, всё сами, по своему вольному выбору. Выбор я им даю – отпираться не буду. И пример, и путь, но решают люди сами. Я силён их силой, а они моей.
– И это говоришь ты – кунигас над кунигасами?
– А как я им стал ты знаешь?
– Силой, как ещё! – расхохотался первый кунигас. – И тем, что заполонил земли людьми своего языка.
– Ошибаешься, кунигас Сергалло, – без тени улыбки ответил князь Михаил. – Меня выбрали кунигасом над кунигасами. Сами и по своему хотению. И не христиане, а люди вашей веры и вашего языка – русских тогда было ещё очень мало. Выбрали потому, что не хотели кланяться Ромову, ибо не желали видеть лучших своих сыновей и дочерей принесёнными в жертву, потому что вместе сытнее и выгоднее, чем врозь!
– И потому ты все эти годы воевал повсюду от Нямунаса до Доуговы[5]?
– Именно потому! – князь Михаил утвердительно кивнул. – Помогал союзникам, карал грабителей, мешавших торговле, и тем лишавших куска всех, защищал обиженных. И всегда со мной в одном строю были не только русские, но и ятвяги, жемайты, аукшайты, земгалы, селы, скальвы, а потом латгалы и курши – все, кто готов работать и сражаться для общего блага. Можешь съездить и посмотреть сам – я приглашаю. Распросишь кого захочешь. Мы открыты для всех – каждый может стать нашим, какой бы он ни был веры и языка. Я предлагаю тебе и всем вам возможность увидеть и понять всё самим и после сделать выбор: влиться в нашу общность и, в меру сил и способностей, трудиться и сражаться ради общего блага, или продолжать жить особо. Выбирать вам!
– Красно говоришь, князь Мингайло, – на той же лингва-франка ответил Сергалло, – но я тебе не верю! Тебе нужны рабы! И твоему богу нужны рабы!
– Тогда почему ты и твои люди ещё перебиты или не связаны и не погружены на корабли для отправки на рабский рынок? Почему я сейчас разговариваю с тобой, а через тебя со всеми воинами, с которыми сражался лишь несколько часов назад?
– Потому, что тебе это нравится! – выкрикнул вдруг Нериес. – Играешь, как лиса с мышью! Как жрецы! Будь ты проклят! Будь они прокляты! Мы не будем твоими рабами! Убивай!
Витяз шагнул к князю и рванул на груди рубаху. Пленные вскочили на ноги, поднялся крик. Ещё немного и безоружные пленные ринулись бы на русских ратников в безнадёжную и самоубийственную атаку.
Не успели. Хлопнули несколько тетив. Наиболее активные с воплями повалились на землю – тупые болты не убивают, но с ног сшибают и дыхание, вместе с не нужными мыслями, выбивают надёжно. Да и кости переломать могут, если честно.
– Сидеть, в бога вашу душу! – голос великого воеводы Дмитрия, усиленный «оралом», перекрыл шум толпы. – Князя слушать! Рыпнетесь – перебьём всех к растакой матери!
Отец Меркурий тоже разжился рупором и присоединился к Дмитрию:
– Вожди, уймите своих людей! Вы перед богом за них в ответе!
Подействовало: прусские начальствующие и помилованные жрецы закричали, начали хватать тех, кто ещё рыпался, и усаживать на землю. Да и сами пленные частично опамятовали и принялись сами крутить буйных. Но всё же не менее четверти часа прошло, прежде чем всех угомонили.
Князь спокойно ждал, изредка посматривая то на волнующуюся толпу, то на витяза Нериеса, которому ратники Охранной сотни на всякий случай выкрутили руки.
– Отпустить! – распорядился князь Михаил, как только пленные успокоились.
Телохранители неохотно повиновались и, перед тем как отойти, показали пленному вождю на десяток ратников, держащих его на прицеле.
– Мне незачем убивать тебя, кунигас Нериес, – князь Михаил невесело усмехнулся. – Хватит крови! И рабы мне тоже не нужны – раб плохо работает и толку от него не много.
– Так кто же тебе нужен?! – в один голос воскликнули несколько прусских вождей.
По их глазам ясно читалось, что мысль о бесполезности рабов у них в головах никак не укладывается.
– Покупщики[6], – князь улыбнулся. – Если получится – союзники. Если совсем повезёт – друзья. Случается ведь, что дружба начинается с доброй драки. Так что убивать или холопить[7] вас мне выгоды нет. Если, конечно, вы сами меня к тому не вынудите. Но мне бы не хотелось.
– Что же ты хочешь от нас за свою дружбу? – кунигас Сергалло выступил вперёд.
– Не слишком много: право торговать и проводить ярмарки в землях каждого племени, ряд о том, что ежели на вас нападут, то я по вашему слову с войском на помощь приду, а ежели на меня, то вы по слову моему и наследников моих, людей вы отныне в жертву своим богам приносить не будете – только скотов бессловесных, но если жрец ваш по своей воле решит уйти к богам, я возражать не стану, вы допустите священников, чтобы несли они людям вашим Слово Христово.
Пленные зашумели. Князь поднял руку, требуя тишины. Пруссы, наученные горьким опытом, замолчали. Михаил кивнул и продолжил:
– Даю слово, что не войдут они в ваши священные рощи и не вступят в пределы ваших славищ. И принуждать никого не станут. Вы же поклянётесь в том, что не причините никакой обиды ни священникам, ни тем из ваших собратьев, кто примет Христа. Взамен вы будете допущены в пределы Княжества Архангельского, Росского и Поморского, сможете там вольно селиться, если поклянётесь исполнять его законы. Кто поселится в Княжестве Архангельском, сможет беспрепятственно славить своих богов. Того же я требую для людей, что живут под рукой моей, в ваших землях. Селиться они будут на тех землях, что вы укажете и за землю и угодьях, на которых осядут, дадут вам справедливую плату. И обычаям вашим подчинятся во всём, что Вере Христианской не противно, о чём будет заключён особый ряд. Никто не тронет ни ваших нив, ни ловищ[8], ни селищ, ни градов. Клянусь в том Господом и спасением души!
Епископ Меркурий поднёс князю крест и Михаил торжественно поцеловал изображение Распятого. Пруссы угрюмо молчали.
– Для сего я поставлю город на острове в устье Преголи напротив града сембов Тунгвасте. И второй – в землях надрувов, там, где реки Инструч и Анграпа, сливаясь, образуют Преголю[9]. При городах сих будет большой торг и ярмарки. Это станет выкупом за ваших людей и ваше оружие. Но оружие я вам отдам только следующей весной.
– Нет, кунигас Мингайло, на это мы согласиться не можем! – кунигас Сергайло явно имел право говорить за всех. – Наши боги не потерпят чужой град так близко к священному дубу и неугасимому огню в Ромове и святой липе в Междуречье .
– Боги или жрецы? – с ироничной усмешкой спросил князь Михаил.
– Люди, кунигас Мингайло, люди! – Сергайло повысил голос. – Если будет осквернён священный дуб в Ромове, то гнев богов можно отвести кровью святотатцев. Такое уже бывало. При деде моего деда ляхи осквернили святилище[11]. Десять лет люди нашего языка приносили искупительные жертвы – сжигали ляшских витязов на кострах живьём вместе с их оружием и конями, и боги смилостивились. Но если осквернят липу Потримо[12], если обесчестят дев, что служат ему, то я не знаю, что случится: может быть наши женщины перестанут рожать, может быть наши души станут воплощаться только в тела рабов или мы никогда не сможем найти дороги к нашему отцу Окопримсу и навсегда останемся прозябать у Патолло. Мы больше всего стращимся этого! Если ты поставишь град так близко от священной липы, встанут все – от мала до велика! И женщины тоже. Тогда тебе придётся перебить всех. Сможешь ли? Лучше попроси другой выкуп!
– А ведь сейчас, мужи прусские, через ваши земли идут разбитые ляхи, – князь Михаил поднялся в стременах. – Голодные, злые, ищущие на ком сорвать злость! А тут ваши грады! Беззащитные! Ведь все мужи, волей ваших жрецов, пришли на это поле! Бери – не хочу! Грабь, жги, насилуй! А в святилищах ваших добра тем более не мало!
На лицах пленных отразился натуральный ужас.
– Осознали?! – голос князя гремел. – Меня вы страшитесь, а ляхов нет?! Знайте, что я приказал своим воинам, что преследуют ляхов, защищать от них ваши грады и славища! Я приказал обиходить ваших раненых – мои лекари будут лечить их, как своих! Так кто вам враг, мужи, я или Криве, волей которого вы бились в одном строю со смертными своими врагами?!
Пленные молчали. Вдруг Сергайло приклонил колено и произнёс:
– Благодарю тебя за милость к нашим семьям и раненым, победитель.
Князь Михаил кивнул. Сергайло поднялся и снова заговорил:
– Я ещё раз благодарю тебя, кунигас Мингайло, но прошу тебя не ставить града возле Междуречья. Назначь другой выкуп. Если ты не изменишь решения, то убей нас сейчас, иначе мы всё равно восстанем. Это сильнее нас. Должно пройти время. Как кунигас сембов, я от народа своего говорю – ставь свой град на нашей земле напротив Тунгвасте и возьми другой выкуп.
– Хорошо! – князь Михаил принял решение. – Обсудим выкуп завтра на свежую голову. Града в истоке Преголи не будет до тех пор, пока вы по доброй воле не дадите на это согласия. А сейчас время уважить мёртвых. Похороните своих павших с честью. Но сначала я и всё войско хотим узнать имя героя, что не пожалел себя в проходе между дюнами. Сейчас его принесут и отдадут вам.
Князь обернулся и кивнул великому воеводе Дмитрию.
Тот медленно вытянул меч из ножен, взял его к плечу и торжественно скомандовал:
– На погребение мечи вон! На кара-ул!
«Интересно, чего я ещё не знаю?»

[1] Лингва франка (итал. lingua franca «франкский язык») – язык или диалект, систематически используемый для коммуникации между людьми, родными языками которых являются другие. Термин берёт начало от смешанного языка, сложившегося в Средние века в Средиземноморье и служившего главным образом для общения арабских и турецких купцов с европейцами (которых в Византии и на Ближнем Востоке называли франками).
[2] Названия прусских племён. Всего их было двенадцать: барты, вармы, голинды, кульмы, любавы, надрувы, натанги, погезане, помезане, сассы, сембы, скальвы. Голинды и скальвы держались несколько особняком от остальных пруссов.
[3] Здесь имеются в виду поляки из Мазовецкого княжества.
[4] Витяз – представитель военной знати. Титул, примерно соответствующий боярину у русских. Ко времени описываемых событий, жрецы физически истребили или изгнали кунигасов (аналогов русских князей) в девяти из двенадцати прусских племён и, таким образом, витяз стал высшим прусским светским титулом.
[5] Неман и Западная Двина соответственно. Энтузиасты, пытающиеся восстановить прусский язык, считают, что пруссы называли эти реки так.
[6] Покупщик (др. русск.) – торговый партнёр.
[7] Т.е. обращать в рабство.
[8] Мест охоты.
[9] Современный город Черняховск в Калининградской области.
[10] Современный посёлок Бочаги Черняховского муниципального округа Калининградской области.
[11] Поход польского короля Болеслава I Храброго на пруссов, во время которого было разграблено святилище в Ромове состоялся в 1014 году.
[12] Потримо – в прусском пантеоне бог источников, рек, молодости, весны, вечного возрождения и перерождения. Пруссы верили, что дух человека после пребывания в подземном царстве Патолло воплощается в новорожденном и только после многих реинкарнаций, количество которых зависит от грехов человека, его душа уходит в страну вечного лета отца богов Окопримса.

Сообщение отредактировал Водник - Пятница, 14.01.2022, 16:15

Водник

Дата: Воскресенье, 13.02.2022, 21:27 | Сообщение # 19

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Полки стали "смирно". Блеснуло обнажённое оружие, а от прохода меж дюнами под барабанный бой двинулась процессия. Епископ напряг свои давно не молодые глаза и рассмотрел барабанщика, задающего медленный и печальный ритм, за барабанщиком шёл офицер, держащий обнажённый меч "на-караул", а за офицером четыре урядника несли на перекрещенных пиках тело, покрытое алым покрывалом.
Как велит Устав, похоронная процессия двигалась в полном молчании. Только барабан бил "на погребение". Вот урядники со своей ношей поравнялись с первым знаменем, и то склонилось, отдавая честь павшему смертью храбрых, вот преклонилось второе...
– Бам..., бам..., бам..., – барабан не рокочет призывно, не зовёт к славе или славной смерти, а через силу, с оттяжкой выталкивает из себя глухие удары.
В такт этим медленным, тягучим ударам попирают песок ноги. Процессия приближается. Пруссы вскочили на ноги, принялись вытягивать шеи в надежде рассмотреть кого же там несут.
А епископ с высоты седла уже рассмотрел, что не покрывалом накрыто покоящееся на перекрещенных пиках тело, а полотнищем прусского знамени – белый конь на алом поле...
Минуты тянулись часами. Наконец, процессия достигла того места, где стоял со свитой князь Михаил. Повинуясь движению офицерского клинка, урядники сняли с плеч свою ношу, бережно опустили её наземь и выстроились в изголовье убитого слева от своего офицера. Барабан смолк.
Князь спешился. Медленно подошёл к лежащему на земле телу. Преклонил колено и откинул полотнище знамени. Несколько минут всматривался в молоде и совершенно не пострадавшее лицо. Поднялся, вынул меч из ножен, отсалютовал покойнику, а потом положил свой меч ему на грудь.
– Подойдите, господа кунигасы! – князь сказал вроде бы и не громко, но в наступившей тишине его голос долетел до всех. – Подойдите и назовите его имя. Мы хотим его помнить!
Кунигасы по одному двинулись к мёртвому телу. Подходили, долго всматривались, что-то шептали, а потом отрицательно качали головой, пока очередь не дошла до витяза Нериеса. Тот остановился у тела, опустился на колени, поцеловал покойника в лоб, поднялся, проглотил комок и сказал:
– Это Леволейс сын Нериеса – мой двоюродный брат.
– Прими тело брата, кунигас Нериес, – князь Михаил встретился взглядом со взглядом витяза. – Похорони его с честью. Мы будем помнить о нём. Помни и ты.
– Я буду помнить, кунигас Мингайло, – Нериес поклонился.
Из русских рядов выступил горнист, встал в изножии витяза Леволейса, вскинул горн.
"Последняя стража! Последняя стража!" – рвущий душу мотив вечерней зори полетел над полем. Русские знамёна склонились, отдавая последнюю дань мужеству врага. Пруссы потрясённо молчали.
"Господи, сколько ж раз еще предстоит нам слышать вечернюю зорю на похоронах?"
Горн смолк. Князь Михаил, как в юности, не касаясь стремян, взлетел в седло и обернулся к пруссам.
– Сейчас вас накормят, а после соберите своих мёртвых и окажите им последнюю честь. Всё потребное для сего вам дадут. Ныне время павших. О делах живых станем говорить завтра.
Прусские вожди молча поклонились.

***

– Боюсь, с мёртвыми и ранеными раньше завтрашнего полудня не управиться, – мрачно заметил великий воевода, когда княжеская кавалькада, оставив пруссов, двинулась к русскому лагерю. – У нас, князей и новгородцев купно под три тысячи убитых и раненых. Хорошо хоть, что убитых не так много, как могло быть, а среди раненых всё больше лёгкие – доспехи спасли. Но всё равно дорого обошлось!
- Сколько кого? – князь Михаил болезненно поморщился.
– Убитых на сей час восемьсот сорок два, раненых – тысяча шестьсот тридцать, без вести пропали двести девяносто три, – доложил епископ Меркурий, сверившись с рапортами, что ему совсем недавно передали от главного войскового лекаря Матвея и воеводы Венедикта Чумового. – Княже, моё место сейчас рядом с ними.
– Прости, владыка, – князь развёл руками, как будто извиняясь, - но у нас с тобой есть ещё одно дело. И отложить его нельзя.
– Князь Мешко? – устало спросил епископ.
"Сердце, что ж ты так болишь-то? Не вовремя, ох, не вовремя! За настойкой что ли послать? Да, вроде, за день целую склянку высосал. Ну её к бесу!"
– Он самый, – невесело усмехнулся князь. – Сейчас он малость оттаял, Елизар его размягчил – он умеет. Пора брать быка за рога.
– А я тебе зачем, княже? – епископ тяжело вздохнул.
"Да в бесову задницу эту политику! Надоело! Мой долг помочь одним достойно, по-христиански уйти, а другим дать надежду и утешение! Неужели нельзя без меня?"
– Затем, друг мой, что в Латеране не оставили надежды на преодооление раскола. А вы с Никодимом одни из немногих православных иерархов и богословов, кто готов об этом разговаривать без того, чтобы над ними стоял с толстой палкой базилевс Мануил, – князь усмехнулся. – За что вас с Никодимом ценят не только в Константинополе, но и в Риме. Ну, или хотя бы в Гнезно. А князь Мешко, при всех его прочих достоинствах, довольно набожен.
"Господи, да будет воля Твоя!"
– Мить, ты без владыки справишься? – князь обернулся к великому воеводе.
– Справлюсь, Минь, – кивнул тот.
"Справится! Ещё бы не справился – мальчишка рос, рос и вырос в стратига и вождя. А ты, Макарий, как ни прискорбно, но, кажется, сегодня в последний раз водил в бой войско. Да будет, Господи, воля твоя...
Проклятье, больно-то как! Уймись, поганое, не до тебя! Гамо-то коло су, гамо!"
Как оказалось, Елизар устроил пленного польского князя на большой торговой галере. Так что пришлось в сгущающихся сумерках лезть в шлюпку. Матросы чуть не за десяток широких гребков доставили князя и епископа к кораблю.
– На шлюпке?! – раздался окрик вахтенного.
– Князь! – ответил со шлюпки мичман.
На галере засуетились. Чёрным скрипучим чудовищем проплыл в сгустившейся темноте парадный трап.
"Слава Богу, флаг уже спущен! Не будет всех этих флотских церемоний: захождение, дудки, караул, оркестр, встречный марш, команда в строю у борта... Не до них. Суета сует, сказал Екклезиаст, суета сует, - все суета!"
– Добро пожаловать на борт, княже! Владыка! – командир галеры браво бросил руку к шлему и, с заметным певучим акцентом, поприветствовал князя и епископа, едва гости поднялись на палубу.
– Добрый вечер, сеньор Пьетро, – князь протянул руку капитану.
Тот крепко пожал её.
"Пьетро из Амальфи и Джованни из Амальфи, или, как прозвали их наши Пётр Фрязин и Иван Фрязин. Далеко их занесло от родных краёв. Подальше, чем меня. Сыновья последнего дукса независимого Амальфи, капитаны амальфитанского флота, чудом спасшие свои корабли от пизанского погрома. Они и их единомышленники не захотели подчиняться ни Пизе, ни Салерно, ни Неаполю, ни сицилийцам. Ушли в Город. Обосновались там на Амальфитанском подворье. Торговали, наёмничали. Служили за золото и базилевсу, и армянам из Киликии, и крестоносцам, и Венеции.
Там, на Амальфитанском подворье мы их и встретили много лет назад. С подачи нашего Феофана, носившего прозвище Грек ещё до нашего знакомства. Это я, после стольких лет отсутствия, ходил по Городу, едва сдерживая слёзы. А этот делил своё время между библиотеками и дорогими кабаками. Ну и встретил друга юности – амальфитянина, с которым учился когда-то в Салернской медицинской школе. Фома из Амальфи, в отличии от нашего Феофана, успешно выучился, перебрался в Город из Италии, приобрёл обширнейшую практику и вёл жизнь преуспевающего врача, вхожего даже в Палатий. Я так и забыл спросить, в кабаке они встретились или в библиотеке.
Слово за слово, но все мы, включая тогда ещё боярина Михаила, оказались в гостях на Амальфитанском подворье. И принимал нас весь Совет Колонии во главе с консулом. Оказалось, про нас там уже знают, причём, больше, чем мы про них. Счастливый случай. Банкиры и торговцы с обеих сторон начали кружить друг вокруг друга, как волки перед дракой, Михаил с консулом тоже прощупывали друг-друга, капитаны и сотники затеяли вроде бы ни к чему не обязывающую беседу о битвах и походах, а мы – люди духовного звания и учёные нырнули с головой в учёный и богословский спор. И всё это в триклинии, за богатым столом, в обстановке церемонного вежества...
Но Феофан не был бы Феофаном, если бы не превратил скучное и опасное действо в фарс, ибо таким даром щедро наделил его Господь, помимо прочих. Оказывается, Феофан заранее отловил слугу,, нагрузил его бутылями жжёного яблочного вина, что зовётся кальвадосом и велел себя сопровождать. Бутылей оказалось много. Хватило всем, кто присутствовал за столом. А Феофан потчевал и потчевал...
Незаметно набрались все: архонты, воины, купцы, ростовщики, менялы, священники и монахи. Вдрызг! И разговор пошёл не скажу, что веселее, зато откровеннее. Лепили в лицо всё, что на уме держали и как-то договаривались. А уж когда почтенный седой и до изумления пьяный сеньор консул велел позвать девок, стало ясно, что о главном договорились.
А в конце сего беспутного вечера, Феофан оторвал голову от столешницы, обвёл собрание мутным взглядом, воздел перст и изрёк:
– А ещё можно не из яблок, а из винограда делать, точнее, из вина. Тогда коньяк зваться будет. Я делал! Вкуусноо! Только у нас вина мало и дорого оно... Короче, с вас вино и прибыток пополам! Договорились, кир консул?
– Договорились, сеньор Феофан, – амальфитанец спихнул с колен полуголую девку. – Твоё предложение блаароодно и спраааведливо.
И оба упали лицами прямо в блюда. Что было дальше – не помню.
А на Русь с нами отправились сорок два амальфитанца: купцы, менялы, морские офицеры и корабельные мастера. Вот с этого и начался наш галерный флот. И проникновение в Средиземное море тоже".
– Прошу ваших светлосттей следовать за мной, – с тем же певучим акцентом пригласил капитан и зашагал по направлению к кормовой надстройке. Князь и епископ двинулись следом.
Князь Мешко томился в адмиральском салоне – помещении, для корабля, просторном, состоящем аж из трёх небольших кают, роскошно обставленном, но низковатом. В прочем, других на кораблях и не имеется, так что раз попал на флот, научись беречь голову. Судя по кислому виду пленника и изрядной шишке на лбу, он этой истины до сего момента не знал.
– Будь здоав, князь Мечислав, – князь Михаил с достоинством поклонился поднявшемуся ему навстречу пленнику.
– И ты будь здрав, князь Михаил, – спокойно ответил Мешко. – Ты пришёл говорить о выкупе?
– И о нём тоже, – не стал отрицать князь Архангельский, – но сначала позволь мне исполнить свой долг хозяина по отношению к гостю. Должным ли образом обращаются с тобой, князь? Нет ли в чём ущерба твоей чести?
– Благодарю, пан князь, – поляк церемонно поклонился. – У тебя дельные и верные слуги.
– Если среди пленных окажутся рыцари твоей ближней свиты, пажи или слуги, то я немндленно отправлю их к тебе, князь Мечислав, – князь Михаил вернул поклон. – Пока ты здесь – на галере, ты сможешь держать при своей особе одного рыцаря, двух пажей и двух слуг. Прости, но больше тут не поместится. В Архангельске же ты сможешь располагать свитой, достойной твоего звания, равно как и соответствующими покоями.
– А я распорядился найти моего брата во Христе и твоего духовника – отца Франциска, – вставил епископ Меркурий. – Христианину, а паче того христианскому государю, в несчастии необходима помощь духовного отца, а твой духовник, известный мне только по своим богословским трудам, несомненно, способен её оказать, ибо он достойный христианин и достойный последователь святого Бенедикта. Так что, если будет на то воля Божия, он вскорости присоединится к тебе. А утром я велю прислать к тебе чтеца с книгами, достойными слуха князя и витязя. На каком языке ты желаешь слушать чтение? На польском, латыни, греческом?
– Благодарю тебя, пан князь, и тебя, пан епископ – вы поступаете любезно и благородно, – пленник вновь слегка поклонился. – Я должен буду поклясться святым Георгием, что не попытаюсь бежать?
– Нет, князь-брат, – князь Михаил развёл руками, – я не потребую от тебя такой жертвы. Разве что, когда мы договоримся о выкупе, заложниках и твоём освобождении после внесения его части. Вот тогда обычай требует от тебя поклясться, а от меня принять клятву. Но сейчас я этого делать не буду.
– И почему же, пан князь? – князь Мечислав изобразил лицом лёгкое удивление.
– Не хочу превращать тебя в собственного тюремщика, князь-брат, – князь Архангельский усмехнулся. Поверь, я знаю, что это такое. И ещё боюсь, что ты откажешься поклясться и мне придётся посадить тебя в башню, чего такой рыцарь, как ты, совершенно не заслуживает.
– Значит, ты понимаешь, пан князь, что я не могу не попытаться. Так почему же не хочешь связать меня клятвой?
– Тому много причин, князь-брат, – князь Михаил сердечно улыбнулся пленнику. – Ты молод, ты горяч, ты доблестен. Сегодня я, видит Бог, позавидовал тебе. А ещё я не люблю ненужной жестокости, а заставить тебя стать тюремщиком самому себе – это она и есть.
– И в чём же ты позавидовал мне, князь Михал?
– В том, что сегодня ты бился, как рыцарь, князь-брат! – Михаил сделал шаг навстречу Мешко и развёл руки, будто раскрывая объятия. – Да, ты проиграл, попал в плен, но такое может случиться с каждым из нас – военное счастье переменчиво. Но ты вёл своих рыцарей в бой, как надлежит князю и сражался, как надлежит рыцарю. А я проторчал весь бой на горушке! Меня не пустил в бой мой же воевода! И ведь некого винить – таков закон, и я его сам установил! И ты хочешь, чтобы я и тебя приговорил к той же муке, на которую обрёк себя? Нет, князь-брат, это будет не по-рыцарски!
"Ты, как всегда, сказал правду, княже! Понимаю зачем, но всё же ни слова лжи. На двадцатилетнего мальчишку это должно произвести сильное впечатление..."
А Мешко медлил с ответом. Князь и епископ его не торопили.
– Я благодарю тебя, князь-брат, за то, что не стал подвергать меня столь тяжкому испытанию, – нарушил наконец молчание пленник. – Теперь я вижу, что ты истинный потомок Иафета и в тебе, на самом деле, течёт кровь природных князей. Теперь мы сможем поговорить как должно. Я понимаю, что твои условия будут тяжкими. Ты победил, ты разбил нас с братом наголову и теперь в своём праве. Итак, какой выкуп ты за меня хочешь?
Ответить князь Михаил не успел. В дверь громко постучали.
– Прости, князь-брат, – Михаил поклонился пленнику, – без очень веской нужды нас бы не прервали.
– Такова доля властителя, князь-брат, – любезным тоном отозвался князь Мешко. – Делай своё дело.
Князь Михаил снова поклонился и рявкнул:
– Войди!
Дверь открылась и на пороге возник молодой офицер:
– Княже, господин капитан велит тебе кланяться, и покорнейше просит подняться на ют.
– Веди, лейтенант, – князь Михаил повернулся к к князю Мешко. – Оставляю тебя на владыку, князь-брат. Надеюсь, это ненадолго.
– Так на каком языке ты предпочитаешь книги, светлый князь? – светским тоном осведомился Меркурий, когда дверь за князем Михаилом закрылась.
– Врядли даже у столь учёного человека, как ты, пан епископ, найдутся в походном обозе сочинения на моём родном языке, – князь Мешко грустно улыбнулся, – а ваших букв я не знаю. Но ведь я пятый сын и отец, да упокоит Господь его душу, решил, что пятого сына прилично посвятить Господу. Так что святые отцы, обломав об меня немало розог, всё же вколотили в меня латынь. Хотя, должен признаться, я всегда предпочитал ей копьё. Грешно так говорить, но я рад, что после того, как умерли Лешек и Казимир Старший, отец изменил своё решение. Ну а матушка и её дамы научили меня немецкой грамоте. Так что, пан епископ, если у тебя найдётся Святая Книга, то она даст мне утешение. Хотя, я бы предпочёл отца Якуба.
– Если твой духовник жив и в нашем стане, его немедленно пришлют к тебе, светлый князь, – епископ Меркурий ободряюще посмотрел на пленника. – Ни один наш ратник не поднимет руку на священника, но война есть война – случайная стрела может найти любого. Я молюсь о том, чтобы мой брат во Христе избежал опасностей и как можно быстрее воссоединился со своим духовным чадом. А Писание тебе принесут сразу же, как только закончится ваш разговор с моим князем и господином. Капитан этой галеры придерживается латинского обряда и он почтёт за честь оказать тебе услугу, светлый князь.
– Я благодарен тебе, пан епископ, – князь Мешко слегка поклонился. – И передай мою благодарность достойному рыцарю, на корабле которого я нахожусь. Но, признаться, пан епископ, ты разжёг моё любопытство.
– Я буду счастлив удовлетворить его, светлый князь, – теперь настала очередь Меркурия кланяться.
– Тогда ответь мне, владыка, как получилось, что рыцарь, командующий одним кораблём, может позволить себе держать при себе Святую Книгу? Это же немалая ценность? А ведь я видел здесь и другие. А ещё множество книг привозят из земель твоего князя. Сколько же у вас переписчиков?
– С некоторых пор, множество, светлый князь, хоть не они размножают книги,– епископ позволил себе секунду насладиться изумлением поляка. – Мы нашли способ лучше. Много, быстро, без ошибок и искажений. Если таково будет твоё желание, в Архангельске ты сможешь всё увидеть своими глазами.
– Я начинаю думать, что в историях про твоего господина, пан епископ, есть часть правды, – пленник нахмурился. – Слишком много нового, невиданного нигде ранее вдруг возникло в ваших краях. Да и сами края, ещё при моей памяти бывшие дикими и пустынными, сейчас спорят с Великой и Малой Польшей. Невиданное войско, невиданное ремесло, из ниоткуда взявшееся сказочное богатство – не кажется ли тебе, владыка, что ты служишь колдуну и помогаешь ему отравлять своим ядом всё окрест?
– Нет, светлый князь, не кажется! – епископ Архангельский громко рассмеялся. – Хотя, должен тебе признаться, двадцать лет назад, когда я впервые встретил князя Михаила, бывшего тогда лишь внуком сидевшего в глуши боярина, душу мою терзали сомнения – уж не антихрист ли предо мной.
Рука князя Мешко рванулась к поясу, где полагалось висеть мечу, не нашла, сжалась в кулак, медленно поднялась, легла на стол и только тогда разжалась.
"Так вот чего ты боишься! Хорошо! Тем больше будет твоё изумление и растерянность. И тем лучше ты усвоишь то, что будут тебе говорить!"
– Да, светлый князь, глубоко проник в твою душу яд латинского суеверия и суемудрия..., – епископ помолчал. – Экая суетность, экое идолопоклонство, экое, прости, варварство! Верить в колдовство извинительно тёмным крестьянкам, но не князьям мира и церкви. А ты веришь, как верили и твои наставники. И это не смотря на то, что Отцами Церкви доказано, что нет и не может быть никакого чудотворения, иначе как по воле Божьей прямым его соизволением. Только Он есть альфа и омега, вмещающий в себя всё, повелевающий всем и являющийся всем, может творить по своему произволу. А остальные же неизбежно подвластны законам созданного Им мира и творить могут лишь по законам мира сего, законам естества, то есть законам естественным. Чудо же есть деяние сверхестественное и от того исключительно Божее. Ибо Он есть всё! Он единственный полон, а отец лжи не полон – он лишь часть, творение, создание, как и мы стобой, князь. Диавол могущественнее нас и он может нас погубить, смутив разум, но мы сильнее его, если примем в души Свет Господень и тогда никакой морок, что насылает на нас падший и его слуги, стараясь выдать его за чудо, за акт сверхестественный, над нами не будет властно. Вот потому, светлый князь, я не боюсь того, что господин мой колдун, ибо нельзя быть тем, чего не существует. А вот в том, что на князе Михаиле особое благорасположение Господне, я убеждался не раз.
– Не существует колдовства? – Мешко непритворно удивился. – Но его святейшество...
– Епископ римский ослеплён гордыней и от того видит мир Господень искажённым, – перебил владыка Архангельский Росский и Поморский. – Как и многие до него. Вот уже без малого сто лет рвёт тело Церкви Христовой великая схизма. И за грехи наши вождями раскола стали наместники святого Петра. Горе тебе, царство в себе разделившееся... От того я непристанно молюсь за оставление христианами западного обряда их пагубных заблуждений. И паки молюсь о том, чтобы верные не погрязли в гордыне и не впали в соблазн нести истину не словом, а мечом. Гордыня тягчайший грех – она породила великую схизму. Подумай сам, князь, патриарх Михаил Керуларий посчитал, что раз базилевса парализовало, то ему всё позволено, а с другой стороны старший из папских легатов – кардинал Гумберт, узнав что папу Льва призвал к себе Господь, и вовсе возомнил себя главой христиан западного обряда. Они не искали истины, а тешили гордыню, а христианский мир разорвало пополам по живуму. Именно потому я сторонник нового Вселенского Собора, что должен покончить со схизмой, именно потому я в переписке с епископами латинской церкви. От понимания, что нет колдовства, а есть гордыня, глупость и ленность мысли, через что нечистый проникает и в души людей, и в соборную душу Церкви. И у вас, и у нас. Вот и получается: колдовства нет, а колдуны есть. Иные относительно безвредные – фигляры и скоморохи. Ещё один род обманщиков, что стараются добыть на свой кусок хлеба чужой кусок масла. Но есть и другие – одержимы дьяволом и гордыней они смущают людские умы и души и жаждая лишь власти.
– Я не столь учён, как ты, пан епископ, – Мешко задумчиво пригладил короткую бородку. – Мне сложно понять тебя. Но кое-что я всё же уяснил. И теперь хочу спросить: ты не боишься, пан епископ? Константинопольского патриарха, к примеру? Того, что за такие речи тебя извергнут из сана и сошлют..., куда там ссылают у вас на востоке?
– Нет, не боюсь, – Меркурий усмехнулся. – Точнее, боюсь не этого. Вселенский патриарх не то, чем стал ныне епископ римский. Он не имеет права говорить за всех – лишь первый среди равных. Первый в почёте. Бывает, во власти. Но и над ним есть господин...
– Император, – понимающе кивнул князь Мешко.
– Случается и нередко– не стал спорить владыка Меркурий. – Хоть базилевс есть внешний епископ церкви, её меч, охраняющий и карающий, часто человек, что стал больше, чем человеком, через миропомазание, вершит дела епископов внутренних и не у всех архииереев и не всегда достаёт мужества противиться светской власти в делах духовных. Прискорбно сие, бо грешен и слаб человек, даже если он архииерей. Но я говорил о Соборе. Ибо лишь Собор Церкви через согласие рождает истину. Вот от этого Вселенский патриарх и не папа. Он не говорит за всех.
– Ты говоришь странные вещи, пан епископ.
– Это потому, сын мой, что ты слышишь их в первый раз. Подожди, сейчас мы спустимся с горних высот на грешную землю и тебе станет проще. В какой-то мере. А пока позволь оказать тебе услугу?
Князь Мешко кивнул. Епископ подошёл к двери каюты, открыл её и обратился к вытянувшемуся часовому:
– Вызови вестового, моряк!
– Есть! – часовой вытянулся ещё больше и, повернувшись к куршее заорал. – Вестовой!
По куршее затопали и названный соткался из темноты рядом с владыкой. Тот махнул рукой, показывая, что рапорт тут никому не нужен и приказал:
– Передай господину капитану мой поклон и скажи, что я прошу его прислать свою Библию нашему гостю.
– Есть! – моряк лихо бросил руку к шапке. – Разреши выполнять, владыка?!
– Выполняй!
Матрос, громко топая короткими морскими сапогами, унёсся в ночь, а епископ вернулся в каюту.
– Сейчас тебе принесут Библию, светлый князь,
– Благодарю тебя, пан епископ, – Мешко вежливо наклонил голову, – но прошу тебя вернуться к разговору. Твои слова темны и не понятны мне. Присядь, владыка, и давай продолжим.
– Охотно, светлый князь, – епископ опустился в кресло. – Мы говорили о естественном и сверхестественном. А ещё о великой схизме, светской и духовной власти.
– Да, владыка.
– И ты сказал, что мои речи для тебя темны и непонятны, так?
– Так, владыка.
– Ну что ж, светлый князь, вот тебе первый пример, – епископ Меркурий сглотнул комок тяжёлой, тягучей слюны. – Если великая схизма, хоть сторонники преодоления раскола есть и у нас и у вас, и возглавляет их базилевс Мануил у нас и возглавлял покойный папа Урбан у вас, прекратится завтра сразу и навсегда, и не будет никого, кто возразил бы этому – это будет чудо Господне – деяние сверхестественное, ты соласен?
– Согласен, пан епископ.
– А с тем, что путь к преодолению раскола будет тернист, полон споров, ссор, диспутов, амбиций, происков, козней, убийств из-за угла, убийств явных, отравлений и прочих невероятных мерзостей и всё это будет великой торгом, за которым дай Бог не забыть о цели?
– О, да! – по лицу молодого князя пробежала гримасса.
– Так вот, светлый князь, это событие будет естественным, – епископ поднял вверх палец. – А если епископ Римский или Вселенский патриарх вдруг, ни с того, ни с сего, объявят, что снимают с противника анафемствование, каются в своих прегрешениях и на коленях поползут в Константинополь или Рим, да ещё останутся при этом в живых и поведут за собой свои клир и паству?
– Такого не может быть! – поляк даже привстал.
"Как же ты ещё молод, князь! На свете может случиться и не такое. Но если произойдёт то, что я описал, то это будет самый большой в моей жизни страх, ибо когда властитель ведёт себя подобно первохристианам, то либо настали последние времена и антихрист грядёт, либо властитель задумал такую гадость, что весь мир ужаснётся от её воплощения! Князь Михаил говорит, что деньги вертят шар земной и это верно, но помогают им глупость, жадность, похоть и властолюбие и так будет до скончания времён, ибо по избытии этих грехов, Земля остановится и, как сказано в Откровении Иоанна: "...тогда не будет времени".
– Вот и колдовства не может быть, ибо оно не естественно. Не сверхестественно, ибо не меняет весь ход вещей, не естественно, так как не следует естественному ходу вещей. Оно этот ход отрицает, ну так малые дети отрицают, скажем, дождь. Кричат, топают ногами, а дождь не прекращается и дети за безобразие бывают пороты – всё возвращается к естественному ходу. Хотя, пожалуй, изредка, нечистому удаётся, по Божьему попущению, извратить часть Господнего замысла и тогда возникают вещи противоестественные: самоубийства, отпадение от Веры Христовой, ереси, содомия...
– Противление властям, – подхватил князь Мешко.
– Не всегда, – епископ Меркурий отрицательно покачал головой. – В Писании сказано: "Глас народа – глас Божий" и, если властитель не слышит этого гласа, если судит неправо, если отрекается от справедливости и пути Божьего, то теряет ту благодать и ту святость, что передана была ему от Господа при миропомазании. В западной церкви это зовётся sacrum. И тогда гнев народа, лишённого справедливости, становится гневом божьим.
Мешко помолчал, задумчиво потёр подбородок и, наконец, произнёс:
– Учившие меня святые отцы, говорили о чём-то подобном, но мало, смутно и непонятно. И ещё говорили они о том, что sacrum передаётся через его святейшество папу...
– И тем вводили тебя в глубочайшее заблуждение, ибо царство и священство суть служения разные по воле Создателя. Но сейчас, князь, мы говорим о дугом: о слове, о справедливости и естественном порядке вещей. И вот тут позволь задатьтебе вопрос, князь: как вы – христиане, оказались в одном строю с язычниками против христиан? Не кажется ли тебе, сын мой, что это противоестественно и сродни содомии?
Князь Мешко покраснел, яростно крутанул ус, потом выпустил его и задумался, опустив глаза долу. Епископ Архангельский не торопил.
"Несомненно, Мешко придумал этот поход не сам. Да и Болек, хоть он та ещё скотина, прости Господи, скорее всего, тоже. Но тогда кто: Власт и го присные, советники Болеслава, архиепископ Гнезно Якуб, что успешно вертит и Болеславом и Мешко,, магдебургский архиепископ Фридрих, трирский архиепископ Альбрехт или, точнее, Альдаберт, ибо хитрозадый лотарингец, а может быть Бернар из Клерво, решивший, что одного Крестового похода ему мало и человеку, держащему за пазухой папу, показалось необходимым, чтобы православные, язычникаи и много о себе воображающие поляки немного поубивали друг-друга? Или, чем нечистый не шутит, кривейто Поломойс? Этот может и не так извернуться, сволочь!"
– Это повеление брата, – наконец ответил Мешко. – Я выполнял его волю. Почему Болеслав принял такое решение я не знаю. Точнее, знаю то, что сказал мне брат. Но до меня он говорил с посланцами кривейто, архиепископом Якубом, послом Фридриха – архиепископа Магдебургского и Альбрехта Медведя. Мне же он говорил, что мы должны остановить твоего князя и, как я теперь вижу, в этом он не ошибся.
– А что же должен был получить ты?
– Гданьск, кусок Поморянии и золото. Кривейто хорошо заплатил.
– Только заплатил? Христианские князья стали наёмниками у языческого жреца?
– Нет, пан епископ! – Мешко выставил руки, будто отталкивая Меркурия от себя. – Нет! Ещё он поклялся за себя и своих приемников не вступаться за Поморянию и передал слово Арконы, что и они останутся в стороне, если мы не тронем их земель на материке, обещал оставить в покое Мазовию с условием, что и мазовшане перестанут набегать на пруссов. Говорил, что в наших общих интересах выгнать русов с Немана и Доуговы.
"С кривейто надо кончать! И чем скорее, тем лучше! С Руяном тоже".
– А ты не знаешь, случайно, кто из пруссов был послом к твоему брату?
– Вайделот Гвинтовит. Умный, хитрый, пронырливый и страшный старик! Не знаю как он нашёл подходы к советникам брата, но как-то смог. И сумел убедить Болеслава.
"Старый осёл! Тупой, безмозглый идиот! Пора в монастырь! В келью! В пустынножитие! Замаливать грехи, главный из которых тупоумие, и посыпать дорожки песком из задницы! Ты повесил того, кто знал если не всё, то почти всё! Почему ты не отдал его Арсению? Выжали бы его досуха и тогда уже вздёрнули. И-ди-от!"

[1] Ошибки нет. Природное явление называется «заря», а сигнал «зоря» с ударением на «о».
[2] Имеется в виду Латеранский дворец в Риме – тогдашняя резиденция римских пап. Ватиканский дворец в XII веке ещё не построили.
[3] Грубое греческое ругательство.
[4] Амальфи – город в Италии и столица Дуката Амальфи – первой из итальянских торговых республик. Крошечное государство на юге Италии, численность населения которого никогда не превысило семидесяти тысяч человек, смогло создать первый со времён Античности свод правил морской торговли и судовождения, первые акционерные общества, первую страховую компанию, а так же сеть колоний и торговых представительств, охватывающую всё Средиземноморье и, частично, Чёрное море. В годы расцвета содержало военный флот из сорока галер. После поражения в войне с Пизой и катастрофического землетрясения 1137 года утратило независимость.
[5] Дукс (геч.) – в Византии титул правителя области или коменданта ключевой крепости. В части Западной Европы – герцогский титул. В дукате Амальфи во времена его независимости – титул высших городских магистратов, избираемых на длительный срок (около десяти лет) и осуществляющих функции, близкие к функциям цензоров Древнего Рима. Именно дуксы, изначально наместники византийских императоров, считались главами дуката Амальфи, а не избираемые ежегодно ректоры.
[6] Салернская медицинская школа – первое высшее учебное заведение средневековой Европы. Просуществовала в городе Салерно (Италия) с начала IX века по 1811 год.
[7] Своего рода парламент колонии – орган местного самоуправления в колониях итальянских торговых республик.
[8] Консул – высшее должностное лицо в колонии или торговом представительстве итальянской торговой республики.
[9] Столовая в классическом древнеримском доме. В Византии триклиний стал скорее залом для приёмов, но пиры там тоже продолжали устраивать.
[10] В XII веке русские и поляки могли общаться без помощи переводчика. Особенно, принадлежавшие к правящему классу.
[11] В XII веке русские и поляки могли общаться без помощи переводчика. Особенно, принадлежавшие к правящему классу.
[12] Польские аристократы верили, что произошли от Иафета – сына Ноя, благословлённого богом, а простолюдины произошли от другого сына Ноя – Хама, проклятого богом и обречённого на рабство, вместе со всем своим потомством.
[13] Куршея - ходовой помост от носа до кормы галеры. Разделял банки гребцов правого и левого борта. На торговой галере и произошедшем от неё галеасе, куршея была скрыта под верхней и батарейной или грузовой палубами.
[14] Откровение св. Иоанна Богослова, иначе Книга Апокалипсиса.

Сообщение отредактировал Водник - Воскресенье, 13.02.2022, 21:28

Водник

Дата: Четверг, 24.02.2022, 11:12 | Сообщение # 20

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Что ж, дамы и господа, давайте попробуем немного отвлечься от начавшейся войны, которой наша страна не желала, но теперь вынуждена вести и почитаем и обсудим то, чем войны кончаются - переговоры.

Однако, епископ Архангельский не мог позволить себе такой роскоши, как самобичевание и от того усилием воли подавил гнев и обуздал мышцы лица и тела, пока, чего доброго, они не выдали хозяина. Вот только в сердце опять, как раскалённой иглой кольнуло.
– Удивил ты меня, светлый князь, – епископ горестно покачал головой. – Христианский государь и на побегушках у язычника. Хоть и не столь велик твой грех – ты выполнял волю своего брата и господина, но покайся в нём, как только увидишься со своим духовником. Это тяжкий груз на твоей душе, светлый князь.
Мешко уныло кивнул. Епископ Меркурий встал и принялся ходить по каюте.
– Но и Поломойс, дьяволово семя, смог меня удивить, – как бы размышляя в слух, продолжил епископ Меркурий. – Значит, он не вступится за Поморянию. Надо полагать, не вступится за тех язычников, что противились Вратиславу и противятся брату его Ратибору... Значит, признал поражение, признал, что изгнать христиан из Поморянии не сможет. Пока не сможет. А у нас считает, что сможет. С вашей помощью. Натравить одних христиан на других и примыкать то к одним, то к другим... Что ж, он всегда был умён. Правда, что он договорился с Арконой ещё удивительнее. Они не ладили много столетий. Что ж, сейчас у них общий враг. Генрих Саксонский, Альбрехт Медведь и прочая немецкая сволочь...
Князь Мешко скребнул ногой по палубе.
– Прости, князь Мечислав, я невольно оскорбил твою мать, – Меркурий развёл руки в извиняющемся жесте.
– Моя матушка не ходила в Крестовый поход на христиан, как всякая немецкая сволочь, – Мешко голосом выделил слово "немецкая". – Вина полабов и поморян лишь в том, что они не немцы.
– А чем ты лучше них, светлый князь? – епископ театральным жестом указал на пленника. – Сказано в Писании: "Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ничего, что у ближнего твоего». Ты же пожелал, князь! Или князь Ратибор не ближний твой? Вот и карает тебя Господь! И брата твоего!
Князь Мешко совсем повесил голову.
"Да у него, никак, уши горят!"
– Но есть для тебя и благая весть, князь Мечислав! – теперь голос владыки звучал, будто с амвона. – Господь вверг тебя в страдания, ибо страданием душа очищается, и указует тебе путь к искуплению!
– Каков же он?! – Мешко привстал с кресла.
– Не знаю, – развёл руками епископ Архангельский. – Понять это сможешь лишь ты сам. Я лишь могу помочь и направить. Присаживайся, князь – подумаем вместе.
"Всё, теперь он доверяет мне. Помоги, Господи, не употребить доверия во зло. Ни его, ни моего князя!
Эх, Макарий, Одиссею между Сциллой и Харибдой, наверное, было полегче!"
– Итак, княже, кривейто стакнулся с Арконой, чтобы стравить вас и поморянских христиан с немцами. Ну, и нас заодно, – епископ загнул один палец. – У них это получилось – немцев отбросили. Потом стравили нас и вас. Тоже получилось. Правда, тут у Поломойса вышла неудача – мы победили и их, и вас. Думаю, кривейто хотел, чтобы мы с вами поубивали друг друга. Он, видимо, хорошо знает на что способно наше войско. Так что мы должны были умереть и перебить вас и тогда власть Ромова снова дошла бы до Доуговы. А потом и Поморяния вспыхнула бы под ногами христиан. Теперь понимаешь, князь Мечислав, как глубоко сатана проник в ваши души и разум?
Мешко кивнул.
– Помнишь, мы говорили о колдовстве, великой схизме и Соборе?
– Да, владыка.
– А помнишь ли, княже, к чему следует стремиться на Соборе?
– К согласию?
– Да, князь Мечислав! Вот Господь и указал тебе путь искупления!
Князь Мешко надолго задумался.
– Тяжко..., – выдавил он наконец. – Vidi cuncta, quae fiunt sub sole; et ecce universa vanitas et afflictio spiritus . Vanitas vanitatum et omnia vanitas ...
– Нет, князь, не то ты вспомнил из Экклезиаста! – епископ погрозил Мешко пальцем. – Ты молод! Тебе ли поддаваться греху уныния? Лучше вспомни вот это: "И предал я сердце мое тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем". Вот и предавайся сему тяжкому занятию, ибо так тебе велит Господь!
– Я понял, владыка! – глаза Мешко блеснули.
– А раз понял, княже, то я отвечу тебе ещё на один твой вопрос. И опять из Экклезиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме: "Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас". Это ответ на твой вопрос о том, откуда у нас такое войско. Завтра я пришлю тебе чтеца. Он прочтёт тебе Анабазис Ксенофонта и сочинение Плутарха об Александре царе Македонском. И ты поймёшь всё сам.
Мешко наклонил голову в знак благодарности и, видимо, собирался что-то сказать, но не успел – послышались твёрдые шаги, стукнула о палубу полупика часового, дверь распахнулась.
– Прости что заставил тебя ждать, князь-брат, надеюсь, ты не скучал? – с порога произнёс князь Михаил, подошёл к столу и протянул пленнику переплетённую в тиснёную кожу инкабулу . – Возьми, князь Мечислав, пусть Святое Писание поможет твоей душе обрести мир.
– Прими мою искреннюю благодарность, князь Михал, и передай поклон тому рыцарю, что одолжил мне сию книгу, – Мешко поднялся, с поклоном принял Библию, бережно положил её на стол, а потом обезоруживающе улыбнулся и развёл руками. – Что до твоего второго вопроса, князь-брат, то скучать мне было недосуг – мы с владыкой вели учёную беседу. Вернее сказать, владыка Меркурий рассказывал, а я слушал, ибо не сравниться мне с ним в учёности.
– Ты наговариваешь на себя, князь, – епископ счёл уместным ответить любезностью на любезность. – Мне не часто встречались столь разумные и знающие собеседники, особенно столь младые годами. И столь склонные к философии, сиречь, любомудрию. Ты, князь Мечислав, глубоко понимаешь природу согласия, природу разума и, как мне видится, ведаешь как с помощью Слова восторжествовать над суетностью бытия, о коей столь печаловался Экклезиаст, судья Израилев.
Мешко низко поклонился, а князь Михаил быстро взглянул на епископа и вопросительно приподнял бровь. Владыка Меркурий успокаивающе прикрыл глаза, мол, будь в надёже, княже – наша птичка будет если не петь, то слушать.
– Ещё раз прости князь-брат, что я столь невежливо покинул тебя, – князь Архангельский слегка поклонился пленнику, – и позволь, поведать тебе, что же меня отвлекло. Думаю, ты примешь эту историю вместо извинения – уж больно она занимательна.
– Я весь внимание, князь Михал, – Мешко всем видом показал свою заинтересованность.
– Едва мне разбили лагерь, как мне доложили, что в море болтается одинокая ладья, – начал князь Михаил, – Опасности не представляет, не сближается, но и не уходит. Решили его не трогать. И вот сегодня на нём зажгли огни и двинулись в нашу сторону. Сторожевая галера его перехватила. Спроси, князь Мечислав, кто там оказался?
– И кто же?
А ему на самом деле интересно. И мне тоже. Интересно, кто же выиграл рубль: князь или наш адмирал-святоша? Да я и сам хотел поставить, но неприлично епископу!»
– Посольство от Ратибора, – усмехнулся Михаил. – Зашевелились Грифичи. Думаю, князь Мечислав, посол поморянский имел от своего князя указ как поступить кто бы ни одолел: вы с братом – и договаривался бы он с вами, а если я – то со мной.
– Одолел ты.
– Да, я, но, пожалуй, уже и не рад этому, – грустная и ироничная усмешка тронула губы князя Архангельского. – Ещё сегодня утром всё было куда проще. Но знаешь, князь, Раибор сделал мне предложение, прямо касающееся твоего выкупа.
– Вот как? – Мешко усмехнулся откровенно зло. – Не много ли хочет капитан Ратибор? Да, ему удалось отбиться от саксонцев и швабов. С твоей, между прочим, помощью, князь. Но он не ты.
– Безусловно! – князь Михаил энергично кивнул. – И так далеко наглость Ратибора не заходит – выкупить тебя для себя он не предлагал. Да и не мог он знать, что ты в плену. А вот союз он мне предлагает. И даже под руку просится. Говорит, что веры Кракову больше нет – с крестоносцами были польские хоругви.
– То не моей волей! – князь Мешко даже отшатнулся.
– Верю, – кивнул князь Архангельский. – И Ратибор, если не верит, то допускает. И потому я сказал боярину Любомыслу, что если Кракову веры нет, то Гнезно можно и поверить.
Князь Мешко вскочил на ноги, рванул ворот рубахи, в глаз плеснули сразу и бешенство, и страх, и недоверие, и надежда.
– Т-т-ты... Зачем? – князь Великопольский с трудом выталкивал слова из глотки.
– Сядь, князь, и послушай, – князь Архангельский властным жестом остановил пленника.
Тот покорно сел. Вспышка выпила из него все силы.
– Когда-то, князь, на Руси правил мой прадед Святополк Изяславич, в Польше – твой отец, король Болеслав, в Венгрии – король Коломан Книжник. И был промеж них мир, князь. А ещё стояли они спина к спине против половцев и немцев. Не пример ли они нам?
Мешко молча уставился на князя Михаила.
– Да, князь, именно это я и предлагаю, – кивнул тот. – И потому говорю тебе, князь – выкупай всех: себя, своих рыцарей, рыцарей своего брата. До последнего обозника! Тем более, князь, иначе и не будет. Свободу получат или все, или никто.
– Ты не боишься, князь Михал, что тебя не поймут твои рыцари? – Мешко овладел собой. – Ты предлагаешь уравнять их с хлопами.
– Как раз мои поймут, – усмехнулся Михаил. – Они привыкли к тому, что ценен каждый ратник и к тому, что не бросят никого. Это, знаешь ли, выгодно. В первую очередь мне. Но и подданным моим не без пользы. Всем – до последнего пахаря. Вот и подумай, князь Мечислав, кого благословлять будут и рыцари, и кметы и мужики обозные, если из твоих рук свободу получат?
Мешко задумался и думал долго. Наконец он грустно усмехнулся и сказал:
– Не в родстве ли ты со змеем-искусителем, князь Михал? Не скрою, предложение твоё заманчиво, но я же разорюсь.
– Нет, князь-брат, не разоришься, – усмехнулся князь Архангельский. – Владыка не даст. Если я с тебя выкуп запрошу разорительный, он меня от церкви отлучит. Бывали случаи. Раз один из моих банкиров лихву стал брать разорительную, а владыка прознал и отлучил. Бедняга в рубище на коленях десяток вёрст полз – каялся. Поучительное было зрелище. С тех пор у нас никто бессовестную лихву не берёт. И я не буду – мне надо чтобы ты расплатился и не разорился.
– Знать, правду говорят – купец ты, пан князь!
"А ты испугался, князь Мешко! Себя испугался – слишком велико искушение. Но ты боишься, что в оплату у тебя потребуют д с кем имеет дело. Но не дай Бог злоупотребить его доверием!"
– Правду, – Михаил утвердительно кивнул. – Моя мать купеческого рода. Да и времена грядут иные, князь-брат. За рыцарями всегда шли купцы, а теперь идут и перед, да ещё и в спину толкают. И изменить это мы не сможем, князь. Видно, так судил Бог.
Мешко вскинулся, хотел, видно, что-то возразить, но князь Михаил жестом остановил его.
– Дед мой говорил мне много лет назад, – голос князя Михаила еле заметно дрогнул, – если безобразие нельзя предотвратить – его надо возглавить. Вот и приходится возглавлять. И торговать, и торговаться, и за торгашами следить. Вот и сейчас с тобой с тобой торгуемся, князь-брат. И с братом твоим, хоть и нет его здесь.
– А он-то тут причём? – Мешко не смог скрыть своего недоумения. – Это ты мне, князь Михал, предлагаешь его рыцарей к себе привязать!
– А как ты думаешь, князь Мечислав, поторопится ли князь-принцепс Болеслав выкупать тебя, а? Что-то младшему твоему брату Генрику он удел отдавать не торопится, хоть Генрик совершенных лет уже достиг – ты моложе был, когда на престол взошёл.
– Всё же ты змей эдемский, – теперь усмешка князя Мешко вышла злой.
– Нет, князь-брат, яблоками я не торгую, – князь Михаил обезоруживающе улыбнулся. – Я сейчас судьбу нашу расторговываю. И не только нашу, но и детей и внуков наших. Не проторговаться бы... Кстати, а ты знаешь, князь Мечислав, где сейчас твой племянник Болеслав Младший ?
– А причём тут он? – поляк казался полностью сбитым с толку.
– При том, что он пошёл в Святую Землю вместе с племянником короля Германского – герцогом Швабским Фридрихом Рыжим пошёл. Помнишь, что Фридриха его дядя в преемники себе прочит? И вернётся твой племянник Болек из Святой Земли немец-немцем – верным слугой нынешнего императора и другом будущего. И надо это тебе и детям твоим? А ведь мог бы он в Польше в своём уделе сидеть, как брат твой обещал , а немцам кланяться, кабы не жадность твоего брата. Итак, молодому Болеку он удел не отдал, Генрику не отдал, так почему бы ему и твой не заграбастать, пока ты у меня гостишь?
Князь Мешко пошёл пятнами, но ничего не сказал.
– И рыцарям твоим наследовать ему тоже вполне можно. И со своими со многими можно не стесняться. Смотри сам: за тебя меньше тысячи гривен брать невместно, за каштелянов и великих бояр – по сотне, а за кого и по две, за рыцарей со знаменем по тридцать - пятьдесят, за мелюзгу рыцарскую – десять-двадцать, ну а кметы по три пойдут. И пленных ляхов у меня под три тысячи. Как ты думаешь, князь Мечислав, у многих из них те гривны есть? А у брата твоего есть. И у жидов , что вокруг него вьются – тем более. Вот и пойдут рыцари да кметы к брату твоему и к жидам в кабалу. А ты их от такой судьбы спасти можешь.
– У меня столько тоже нет, – Мешко саркастически ухмыльнулся.
– Так я тебе помогу, – Михаил вернул ухмылку.
– А чем ты тогда лучше моего брата и его жидов?
– Тем, что мне не нужны твои земли. И тем, что у нас общий враг – немец! Вспомни, что народы наши пошли от трёх братьев: Леха, Чеха и Руса. Так потомство Чеха немцы уже, считай, подмяли, младших потомков Леха в Полабье и Поморянии догрызают, при помощи старших братьев. Не стыдно, князь? Что до меня, то я не собираюсь ждать, пока немцы вас сожравши до Руси доберутся!
– Вы же христиане!
– Ты плохо слушал своих патеров, князь Мечислав, – со всей возможной суровостью вступил в разговор епископ Меркурий. – Или они были достойными людьми и искренне заблуждались. Вроде покойного папы Урбана, да простит Господь ему его прегрешения, ибо он искренне искал способ преодолеть великую схизму. Мы уже говорили с тобой о том, что таких людей немало и среди клириков, и среди мирян западного обряда. Но император Конрад, молодой Фридрих Швабский, прозванный Рыжим, молодой Генрих Саксонский и Альбрехт Медведь не таковы. Им куда ближе Бернар из Клерво, а для него мы – православные суть еретики! Ты помнишь, что он сказал? Еретик хуже язычника, ибо вторые не знали Слова Божия, а первые – исказили. Значит, иного разговора, кроме огня и меча с нами нет и быть не может.
– Да и будь мы латинянами это ничего не изменило бы, – подхватил князь Михаил. – Ратибор из рода Гриффичей принял крещение по латинскому обряду и к тому же привёл и прочих поморян. Сильно ему это помогло? Епископ Альдаберт со стен Щеттина себя в епископском облачении и крест святой крестоносцам являл – едва не убили его! Тоже и под Деммином было – пока в рыло не получили, креста не рассмотрели! Не веришь – в Архангельске представлю тебе моих бояр, что помощь Ратибору оказывали и то своими глазами видели. Вот такое у немцев христианство – только для немцев. И плодятся они хуже мышей. Прут и прут. Младшие сыновья, коим по германским и франкским обычаям только конь и доспех достанутся. Голодные, злые, жадные, совести и чести не ведающие! А мы для них только холопы. Скажешь нет?
Князь Михаил сглотнул.
"Немцы, безусловно, редкие поганцы, как, собственно, и франки, но князь ненавидит их какой-то животной ненавистью. Как никого. Разве что половцев ещё. И Данила Мастер так же. Интересно, какую же обиду и когда нанесли им германцы? Но ни князь, ни боярин Данила не рассказали об этом даже на исповеди".
– Нет, князь Михал, не скажу, – Мешко уныло кивнул. – Но как это связано с моим выкупом?
– Самым прямым образом, – князь Михаил сменил тон на деловой. – Если ты согласен принять под свою руку Поморянию с условием, что такую же клятву Ратибор принесёт мне. Сам знаешь, такое случается. Если откажешься за себя и потомков своих от прав на Пруссию и признаешь за мной и моим потомством княжеский титул, в этом случае, выкуп с тебя и твоих людей, всех твоих людей, я возьму божеский. Очень божеский, князь. И тебя отпущу, когда внесёшь треть, да чёрт с ним, четверть от всей суммы, а на остальное подпишешь вексель. Но, извини, с условием: ты предоставишь равного тебе заложника – князя Генрика. И за тебя поручатся главные города твоих земель. Генрик же останется в Архангельске до выплаты выкупа. Ты же, как только освободишься, поддержишь права Генрика на Силезию.
– Тогда он состарится в заложниках, – князь Мешко невесело усмехнулся.
– Отнюдь, – князь Михаил отрицательно качнул головой. – Года два. От силы три и Генрик Силезский получит свободу. И, думаю, вступит в союз с Никлотом Бодричским. Тайно, конечно – вряд ли трёх лет хватит, чтобы уговорить Никлота креститься. Да, чуть не забыл! А от чего ляхи сами в Святую Землю не ходят Гроб Господень от магометан оборонять, а только под немецкой рукой? Базилевс Мануил с радостью примет младших сыновей народа ляшского, что примут крест, как принимает русских, а уделы в Польше перестанут дробиться. Ты подумай, князь-брат.
– Для этого мне придётся ободрать кметов и хлопов до костей, князь Михал. Без всякого Крестового похода.
– Нет, князь-брат, есть способ лучше, – князь Михаил ободряюще улыбнулся пленнику. – Не скрою, я получу с этого большую прибыль – vae victis , но и ты не только расплатишься за два или три года, но и сам станешь богаче, а твои кметы останутся при своих шкурах.
– Как?
– С помощью моря. Дальней торговли. Торговли деньгами. Это долгий разговор, а сегодня был тяжёлый день. Поверь, князь-брат, я самым подробным образом расскажу тебе всё, но не сегодня, а в Архангельске. Там же, услышав всё своими ушами и увидев своими глазами, ты примешь решение и подпишешь или не подпишешь нужные грамоты – я не стану тебя неволить.
Мешко неуверенно кивнул.
– А ещё, брат-князь, сделай мне одолжение, – князь Архангельский улыбнулся просто лучезарно. – Позволь нанять твоих людей?
– Каких людей? – опешил князь Мешко.
– Пленных ляхов, разумеется, – Михаил, будто в недоумении, развёл руки. – Есть у меня для них достойное дело. Воинское. Не лес же валить и торф резать ратников посылать, а за просто так эдакую ораву и не прокормишь. Так позволишь, князь Мечислав? Ведь это твои люди. Или нет?
Князь Мешко надолго задумался.
"Как его корёжит, бедолагу! Пятнами пошёл, как свежевыловленный осьминог. Желваками играет. Сочувствую... Я в его годы командовал лохосом и думал, что ничего хлопотнее в жизни не бывает, а тут... Господи, пусть он примет правильное решение! Вразуми и наставь его!"
– Хорошо, князь Михал! – князь Великопольский, наконец, принял решение. – Я дозволю тебе, ради общей пользы, нанять на службу моих людей. Если, конечно, ты не потребуешь от них ничего противного их и моей чести и положишь им достойную плату.
"Господи, ты услышал молитвы недостойного раба Твоего! Слава тебе!"
Князь Михаил встал. Медленно и торжественно поднял правую руку. Епископ Меркурий догадливо подал своему князю массивный наперстный крест. Михаил положил пальцы левой руки на изображение Распятого.
– Положа руку на голени Христовы, гвоздями перебитые, спасением души клянусь в том! – произнёс князь Архангельский, глядя прямо в глаза своего пленника, а потом поцеловал крест.
"Вот теперь ты действительно победил, княже!"
Больше ничего подумать епископ Меркурий не успел. За грудиной стало больно и горячо, воздух в лёгких вдруг кончился, в глазах потемнело. Он рванул ворот рясы, успел услышать бешенный крик князя: "Лекаря!" и окончательно потерял сознание.

Руян – ныне остров Рюген, а в те времена столица языческого славянского княжества Руянского, чьи пираты держали в страхе всю Балтику. Там же, в Арконе, располагался крупнейший религиозный центр славянского язычества – храм Святовита. Эдакий Ватикан славянского язычества. Ну и он же остров Буян из русских сказок.

Vidi cuncta, quae fiunt sub sole; et ecce universa vanitas et afflictio spiritus (лат.) — Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все - суета и томление духа. Библия, Книга Экклезиаста, 1.14.

Vanitas vanitatum et omnia vanitas (лат.) – Суета сует и всё — суета. Библия, Книга Экклезиаста, 1.2.

Инкабула – так называют первопечатные книги.

Гнезно – столица Княжества Великопольского, где княжит князь Мешко.

На тот момент в Польше кметом называли свободного крестьянина или горожанина, обязанного военной службой. Примерный аналог на Руси – огнищанин.

Болеслав Младший – старший сын Владислава Изгнанника.

На самом деле обещали и Болеслав, и Мешко, но князю Михаилу в такой ситуации упоминать об этом, согласитесь, не стоило.

Автор не антисемит. Попаданец из 1999 года Михаил Андреевич Ратников, он же князь Архангельский, Росский и Поморский Михаил Фролович Лисовин – тоже. А вот князь Мешко, как и большинство его современников-европейцев, таки, да, а с волками жить – по-волчьи выть.

Vae victis (лат.) – горе побеждённым. По преданию, эту фразу сказал вождь галлов Бренн, бросив на весы, на которых взвешивали выкуп, что принесли римляне, свой тяжёлый меч.

Лохос – подразделение византийской армии, численностью от 20 до 50 человек. В привычных нам терминах – взвод.

Водник

Дата: Суббота, 26.03.2022, 13:07 | Сообщение # 21

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***
Сознание возвращалось медленно и неохотно. Сначала епископ Меркурий понял, что жив, потом смог открыть один глаз, затем другой, но в глазах плавала какая-то муть, цвета родного виноцветного моря. Старик опустил веки, полежал ещё немного и попытался снова – муто никуда не делась, но сменила цвет на опаловый. Епископ отогнал мысли о слепоте, собрался с духом и попытался ещё раз.
Теперь получилось. Мир, ещё расплывающийся и нечёткий предстал перед глазами Его Преосвященства.
"Малака! Уже день! Солнце! Так, сердце бьётся... И ровно, не так, как прошлым вечером... Или не прошлым – неизвестно сколько ты провалялся без памяти. Но ты, старый хрыч, не прищурил задницу. Не в этот раз – Костлявая промахнулась. Это радует!
Твою ж мать! Радует! А кто будет делать твоё дело, пока ты тут валяешься?!
Епископ попытался подняться.
– А ну лежать, хвороба! – рявкнул знакомый голос и чья-то твёрдая рука мягко опрокинула епископа на подушки. – Я тебя для чего с того света всю ночь доставал?!
Меркурий с трудом повернул голову и увидел главного войскового лекаря Матвея. Тот сидел на табурете у епископского изголовья и выглядел, мягко сказать, неважно: лицо осунулось, борода клочьями, под глазами иссиня-чёрные мешки, а сами глаза ввалились чуть не до затылка. Однако его высокоблагородие пребывал в самом приподнятом настроении: улыбался и крутил в руке клистирную трубку из мягчайшей кожи лучшей выделки и любовался отблесками солнца на её латунном наконечнике. Епископа передёрнуло – в своё время он познакомился с этой лечебной снастью и на всю жизнь сохранил о ней отвратнейшие воспоминания.
– Мне нужно, – владыка с трудом вытолкнул слова из глотки. – Нужно к войску, к живым и к мёртвым.
– Будешь скакать – как раз к мёртвым и попадёшь, – с зверской ухмылкой пообещал лекарь. – Смертник снимем и под мудовые рыдания закопаем! Только я тебе, старый хрыч, помереть не дам. Именно старый хрыч – тупой и упрямый. Ты, осёл иерихонский, не понял, что сейчас ты не епископ и не воевода, а болящий, а, значит, мой со всеми потрохами! А я тебя вылечу! Хотя бы ради удовольствия малость подлатать, а потом устроить тебе вразумление, чтобы ты, твоё преосвященство, не забывал сколь тебе годов. Ты только представь: утром – клистир и аспирин, в обед – промывание желудка, а вечером обёртывание в мокрую простыню. Сплошное изнурение плоти и укрепления духа!
– Прокляну! – епископ с трудом улыбнулся. – В монастырь упеку на церковное покаяние!
– В женский? – лекарь улыбнулся во все зубы. – Туда хоть сейчас!
Не в первый раз епископ Архангельский, Росский и Поморский и главный войсковой лекарь так пикировались, но в первый раз при столь печальных обстоятельствах. Сердце у владыки пошаливало давно, но так – впервые.
– Ладно, посмеялись и будет! – Матвей посерьёзнел. – Если руку поднять можешь, то давай сюда лапу.
Ни малейшего пиитета к возрасту, титулу и званию своих подопечных главный войсковой лекарь никогда не испытывал и строжил их хуже, чем старый урядник новобранцев. И в выражениях тоже никогда не стеснялся. А епископа, хоть тот ему в деды годился, и вовсе школил с особым рвением, ибо пациентом владыка был откровенно паршивым: на режим плевал, о лекарствах забывал, из-под надзора сбегал – сволочь, а не больной!
"Дожили, Макарий! Всякая сопля зелёная измывается и ничего не сделаешь – терпи, раз заслужил! Малака! Нет, малака это мало! Твою ж мать! Господи, прости неразумного раба твоего!"
Епископ с трудом поднял руку и протянул её лекарю. Тот ухватил её железными пальцами хирурга, нащупал жилку и рявкнул:
– Витька, склянку!
Откуда-то выскочил юный лекарский помощник, поставил на палубу табурет, так чтобы Матвею было хорошо его видно, а на него установил минутные песочные часы. Песок потёк из верхней половины в нижнюю.
– Надо же! – хмыкнул Матвей, когда минута прошла. – Дай-ка я тебя послушаю.
С этими словами лекарь сдёрнул с епископа одеяло, достал слуховую трубку, приставил её к груди пациента и сам приложился к ней ухом. Слушал долго. Потом пробормотал под нос что-то явно не божественное и снова приник к своей снасти.
"Да что он там услышать-то хочет?"
Наконец Матвей оторвался от своего занятия, заботливо накрыл епископа одеялом, плюхнулся на табурет, развёл руками и заявил:
– Витька, запиши! После остановки сердца, если болящего удалось вернуть к жизни, сердечный ритм, дотоле рваный, может выровняться. Потом подумаем от чего такое может быть.
Карандаш зашуршал по бумаге.
"Какого?!"
– Матвей, что значит после остановки сердца? Это как?
– А вот так! – лекарь развёл руками. – Помер ты! У меня на руках и помер! Сердце встало. Ну, я тебя в сердцах об палубу и шваркнул. А ты завёлся! Сердце пошло, дышать начал. Даже порозовел слегка. Я в тебя всё, что мог влил и всё время рядом с тобой сидел, пока ты не очнулся. А сейчас тебе сердце послушал и обалдел – раньше оно у тебя, как козёл колченогий, на три ноги хромой скакало, а сейчас бьётся ровно. Не то, чтобы, как у молодого, но Хорошо. Диво! Нет, что вставшее сердце запускали, такое бывало. У утоплых, например. Но чтобы как у тебя... Надо висельника будет выпросить, удавить аккуратно и попробовать оживить... Если выгорит – отпустить. Понять надо почему такое! И как это к лекарскому делу применить!
– Грех это! Живодёрство! – епископ попытался привстать. – Нельзя больше мерти наказывать! Не по-божьи то! И не по-людски!
– А ну лежать! – Матвей ударил окриком, как кнутом. – В чём грех? Способ найти как людям помочь? А что до душегубов-висельников, так им всё едино. Заслужили. Так я им возможность заслуженной смерти избежать дам. Кто выживет будет помилован. Сами ещё проситься станут. Так что сугубо по доброй воле! И бог им за то часть грехов простит. Скажешь нет?
"Да он одержим! Ради лекарского искусства на всё готов! Как быть с ним, Господи? Я не нахожу, что ему возразить".
– А ты лежи! – Матвей смягчился. – Нельзя тебе помирать. Не ждут тебя там покуда. Не всё ты на земле сделал. Было б не так – не отстоял бы я тебя. Оставляю тебя тут. Здешний корабельный лекарь своё дело хорошо знает. Как тебя лечить я ему рассказал, да он и сам всё понимает. Витька с Янькой при тебе будут неотлучно. Ну и я захаживать буду. Вставать запрещаю. Даже по нужде. Есть и пить будешь что дадут, когда дадут и полностью. Скажут спать – спи. Договорились?
– Да, – владыку начала одолевать слабость.
– О, да ты, никак, всхапнуть решил? – лекарь улыбнулся. – Одобряю! На, выпей на сон грядущий.
В руке Матвея появилась ложка с тёмной, остро пахнущей жидкостью. Другой он бережно приподнял голову епископа. Меркурий покорно глотнул. На вкус зелье оказалось исключительно гадостным.
"Создатель, какая же дрянь! На навозе он её что ли настаивает?"
Сердце стукнуло ровно и плавно, а веки совсем налились свинцом.
– Спи, владыка, – с нежностью произнёс Матвей и опустил голову епископа на подушки. Сон – лучшее лекарство. Выздороветь тебе надо. Ты нам всем нужен живым и здоровым. Спи.
Сознание епископа окончательно спуталось. Последнее, что он услышал перед тем, как провалиться в целительное забытье, был краткий диалог Матвея и его помощника.
– Витька, что делать помнишь?
– Да, учитель!

***

Матвей продержал епископа Меркурия в постели больше недели. Так что владыка всё пропустил: и переговоры с князем Мешко, и его речь перед пленными поляками, и похороны павших, и то, как грузили на галеры раненых, ляхов и демобилизованных запасников, и то, как отпустили восвояси пруссов, части которых князь Михаил под честное слово вернул оружие.
Владыку захаживали проведать, но Витька – достойный ученик своего учителя, охранял покой Меркурия, аки Цербер. Даже князя чуть не взашей вытолкал, когда истекло отпущенное Матвеем время для посещения.
И вот, наконец, Матвей разрешил Меркурию встать, чему епископ обрадовался, как ребёнок. Но лекарское коварство не имело границ. Собравшийся было приступить к своим пастырским и воеводским обязанностям владыка Архангельский, был перехвачен у трапа капитаном галеры и с величайшей любезностью проинформирован, что главный войсковой лекарь запретил спускать Его Преосвященство на берег и князь Михаил утвердил этот приказ. А из-за спины его высокоблагородия синьора Пьетро высунулся, сияя донельзя хитрой рожей, осточертевший Меркурию за эти дни Витька, и, со всем почтением доложил, что главный войсковой лекарь велел Его Преосвященству ежедневно гулять по палубе, ибо умеренное движение и морской воздух весьма полезны для епископского здоровья. Владыка в сердцах плюнул за борт и отправился гулять по куршее от кормы к носу и обратно. Сзади хвостиком вился неизбежный Витька с раскладным стульчиком и лекарским припасом.
Но рано или поздно всё в этом мире проходит. И плохое, и хорошее. В один прекрасный день от берега отвалила шлюпка под княжеским флагом и епископ Меркурий почувствовал – вот она, долгожданная свобода!
Так оно и оказалось. Едва поднявшись на борт, поздоровавшись с капитаном, епископом и почётным караулом, князь распорядился:
– Синьор Пьетро, прикажи поднять якорь и следуй во главе вверенного тебе отряда в Тунгвасте.
– Есть! – отозвался командир и обернулся к старшему офицеру. – Пётр Спиридонович, будь любезен, распорядись свистать всех наверх, корабль к бою и походу изготовить.
– Есть! – отозвался очень молодой для своего чина капитан-лейтенант и тут же на галере соловьями залились боцманские дудки.
А Витька демонстративно сложил складной стульчик и с поклоном передал его епископскому келейнику.

***

Княжеская галера обогнула остров, покинула спокойный Куршский залив и врубилась носом в короткую и злую волну Волчьего моря. Епископ меркурий стоял на носу, дышал солёным воздухом, смотрел на море и слушал за спиной медленный стук барабана подкомита, задавававшего темп гребцам. Бум – вёсла ать! Бум – вёсла сушить!
Шли не быстро, чтобы не изнурять гребцов. Да и некуда, собственно, было торопиться – по такому морю до устья Преголи день ходу. Не поход, а прогулка. И епископ от души ею наслаждался.
– Любуешься, владыка? – князь Михаил подкрался совершенно бесшумно.
– Да, княже! – отозвался епископ. – Когда ещё придётся? За заботами мы забываем о красоте Божьего мира. И тем ценнее от того такие минуты. Присоединяйся, княже.
– Охотно, владыка! – князь положил руку на фальшборт и глубоко, с наслаждением вздохнул. – Море...
– Я давно хотел спросить тебя, княже, откуда у тебя такая любовь к морю? Ты не родился на его берегах, как я.
– Не знаю, владыка, – Михаил задумался. – Но я влюбился в него с первого взгляда. Мне плохо, когда я не чувствую его дыхания. Душно.
– И потому ты сделал Архангельск своим стольным градом?
– Отчасти поэтому...
– А отчасти потому, что много размышлял.
– О море?
– О Руси. Рюрик пришёл с моря, а потомки его от него отвернулись. И тогда, ещё когда мы брали Пороги, я решил, что верну Руси море или погибну.
– Почему?
– Потому, что море откроет Руси весь мир.
– Ты добился своего, княже.
– Ещё нет, – князь покачал головой. – Ещё нет. Мы только встали на море, а оно должно стать для нас столь же родным, как леса или степи.
– Тяжкий крест ты взвалил на себя, княже, в дополнение к прочим.
– А ты, владыка? Я ведь помню наш уговор – ты служишь мне и Руси не щадя живота и даже души своей, но ровно до тех пор, пока это не во вред твоей Родине. Я ведь понял, что ты созидаешь державу, связанную с твоим Отечеством общей верой и общими интересами. Такую, что прикроет спину. Но ведь ты понимаешь, что взамен Русь потребует того же? И ты принял это. Ты – ромей, плоть от плоти империи. Значит, ты готов и её менять? И ведь меняешь... Почему?
"Господи, ты читаешь в душе моей! Дай же сейчас прочесть и ему!"
– Потому, сын мой, что без этого моя Родина погибнет. Не сейчас, не завтра, но погибнет. Империя Запада пала и возродилась империей германцев, империей римского отступника. Это смертельный враг. И для вас, и для нас. А моему Отечеству нужен друг-соперник, который, я не наивен, будет тягаться с империей за первородство, но никогда не поставит целью её уничтожение. Знаешь, на Востоке говорят, что брат, случается, враждует с братом, но братья всегда объединятся против соседа. Я хочу заронить зерно... Сделать так, чтобы, со временем, Империя и Русь стали такими братьями. Я не лгу. И... Я честно не знаю, кого во мне ныне больше: ромея или русича. Как будто у меня две головы, как у Орла Империи.
– Вот видишь, твой крест не легче моего, – князь помолчал. – Я верю тебе. И очень скоро нам предстоит, как ты сейчас сказал, заронить зерно. Ещё одно зерно нашего общего мира.
– У пруссов?
– У пруссов.
– Ибо нет ни эллина, ни иудея перед Господом?
– Перед ним – нет.
– А перед людьми?
– А перед людьми... Ты сам когда-то сказал, что ромей это не кровь, а дух. Ровно так же, как и русский – имя прилагательное и от крови не зависит, а прилагается к духу. Помнится, Никодим тогда не нашёл что ответить.
– Да поможет нам Бог, княже. Всем нам.
– Аминь!
"Вот и не осталось меж нами недосказанного, княже... Раньше не получаалось... То ли от того, что раньше мы не выигрывали такой, меняющей всё битвы, то ли от того, что для этого разговора мне надо было сходить за Грань – кто знает, кто скажет? Разве что ты, Господи, да и то тогда, когда я приду к Тебе на последний доклад...
Ладно, Макарий, не стоит забивать голову вопросами без ответов! Просто пришло время, а почему не суть важно. Так что вытаскивай палец из жопы – работы невпроворот!"

Сообщение отредактировал Водник - Суббота, 26.03.2022, 13:08

Водник

Дата: Вторник, 29.03.2022, 08:39 | Сообщение # 22

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***

Галеры стояли, выбросившись носами на приглубый берег поросшего сосновым лесом острова. На самом берегу кипела жизнь. Моряки, ратники, розмыслы валили лес, копали, вбивали сваи, разгружали с кораблей припасы и разобранные срубы, что-то куда-то тащили, пели, стучали, матерились, жгли костры, пилили, тесали, словом, занимались делом.
С правого берега за этой суетой в изрядном напряжении наблюдало прусское городище Тунгвасте. Было с чего напрячься. Сначала большинство мужей града ушло воевать с русами – рабами распятого бога. На великую битву. Так велел сам Криве. Потом мужи вернулись. Не все. Почти все безоружные, побеждённые, сдавшиеся и принявшие жизнь из рку победителей. Тех самых русов. Такого не было никогда. Но самое главное, вернувшиеся живыми кунигас и вайделот велели повесить посланца Криве. И витязы личной стражи кунигаса, которым победители вернули оружие, исполнили приказ при полном одобрении остальных мужей. А кунигас объявил, что на острове русы поставят свой град. А потом пришли и сами русы.
А русские трудились в поте лица: летела земля с лопат и щепа из-под топоров, плыли по воздуху грузовые стрелы да люди мельтешили муравьями. И галеры приходили и уходили каждый день, скользя по мелкой речной ряби многоногими водомерками.
"Не слишком ли ты рискуешь, княже, сидя здесь, а не в Архангельске? Княжий совет справится с текущими делами – супруга твоя Ирина Мстиславовна – плоть от плоти, кровь от крови отца своего – покойного великого князя Киевского Мстислава Владимировича, Мстислава Великого, Мстислава Грозные Очи и брат – великий боярин Демьян держат его в ежовых рукавицах, да и великий воевода довёл войско обратно, но ведь может произойти что-то из ряда вон выходящее. Уж очень сильно изменили мы мир своей победой. Скачут сейчас между стольными градами гонцы, коней не щадят...
Но и иначе нельзя – пруссы должны видеть не боярина, а князя в алом корзне. Только так!"
Мимо вихрем пронёсся Питирим Швырок со свитой.
"Поразительно, как много он успел за неделю! Нет, понятно, что такое не в первый раз – мы уже давно привозим построенные заранее замки и собираем их на новом месте, но сейчас Швырок превошёл самого себя. Мы здесь всего неделю, а сваи уже забиты и городьба поднялась почти в человеческий рост. А когда закончат причал, дело пойдёт ещё быстрее. И церковь не забывает, и казармы. Людей хватает.
Кстати о церкви. Кажется, Макарий, ты не ошибся. Отец Пётр, не смотря на молодость, показал себя достойным пастырем. И супруга его ни в чём мужу не уступает. А ведь ей будет тяжело во время зимовки. Она да ещё несколько женщин-христианок среди солдат и язычников. Ну да в епархиальном отделении Института благородных девиц готовили и к такому. Бог ей в помощь!"
– Ты чего на самый ветродуй вылез, твоё преосвященство? – епископский келейник, которого все, включая и самого епископа, продолжали звать мирским именем Харитоша, пылал праведным гневом. – Тебе лекарь беречься велел!
– Да ты ж сам меня чуть не в тулуп обрядил! – рассердился владыка.
– Знать ничего не знаю, – отрезал Харитоша. – Литургию служил? Служил! А отдохнуть после этого? А поесть? А ну ступай в шатёр – кормиться, зелье пить и спать. Как лекарь сказал, так и будет!
"Господи! Ну почему?! Почему ты сделал так, что моей воле покорна целая епархия и тысячные рати, а этот пегобородый повелевает мной, словно рабом? За что наказуешь раба твоего, Создатель?"
Епископ тяжело вздохнул и поплёлся вслед за келейником.
В шатре владыку ждал обед. Есть не хотелось, а пришлось – Харитоша был неумолим. А после еды, епископ, тяжко вздыхая, выпил гадостное сердечное зелье и повлёкся в спальню - отдохнуть. Харитоша с применением морального давления уложил владыку и направился к выходу, не забыв захватить с собой карты, книги и письменный прибор. Меркурий едва не плюнул.
– Вот так-то! – припечатал келейник перед тем, как опустить полог. – Знаю я тебя! Сказано спать – будешь спать! А очки и карандаши, что ты припрятал, я нашёл и прибрал!
"Вот же аспид!"
Как ни странно, но, несмотря на раздражение и шум большой стройки, епископ сразу уснул и спал покойно.

***

Мало-помалу, стараниями Швырка, его людей и будущего гарнизона, остров очистился от леса, городьба поднялась и была уже даже частично забучена, причал, церковь и казармы достроены и покрыты тёсом. Даже свежесложенные печи первый раз протопили. Пришло время безымянному городу получить имя. А крещение всегда праздник, на который соседей зовут.
И позвали. Накануне в Тунгвасте отправилось представительное посольство, объявившее, что князь Михаил приглашает на торжество всех, кто захочет придти, но особенно желает видеть своими гостями кунигаса Сергалло, вайделота Тойво и всех доблестных витязов народа сембов.
Утром от Тунгвасте к острову, на котором уже прело в многочисленных котлах праздничное угощение, потянулись лодки – любопытство победило страх. Епископ Меркурий удовлетворённо хмыкнул и велел Харитоше мухой тащить праздничное облачение.
Торжество началось с молебна и крестного хода вокруг стен новопостроенного града. Владыка Архангельский и сослуживший ему отец Пётр сумели увлечь своим порывом всех – даже пруссы, хоть и стоявшие особняком, выглядели весёлыми и с интересом смотрели на действо.
Но вот настало время наречь новому городу имя, а это дело княжее и потому епископ Меркурий с поклоном обратился к князю:
– Нареки же град сей, княже и господине, поделись с ним своею удачей!
Князь Архангельский обнажил голову, осенил себя крестом и, в наступившей тишине, не произнёс даже, а возгласил:
– Нарекаю град сей Кирилловоградом в честь святого Кирилла святителя Александрийского. Да стоит он по воле Господней до скончания века!
– Ура! Ура! Урааа! – заревели стоящие в строю ратники.
"Никто не смог бы лучше почтить память твоего деда – архонта Кирилла, княже! Испослать тебе за это! Думаю, и сам архонт Кирилл в рядах воинства Михаили Архангела и святого Георгия возвеселился сердцем, глядя на деяния внука!
Да и выбор святого покровителя града… Святой Кирилл Александрийский Столп Веры, Отец Церкви, начавший начало. Ведь и архонт Кирилл начал начало. Мудр, мудр князь!"
– Да будет так! – склонил голову епископ. – Православные, миром Господу помолимся за благополучие новооснованного града и пусть заступником ему станет святой Кирилл святитель Александрийский Столп Веры!
Когда отвзучали последние слова молебна, князь Михаил повернулся к пруссам, поднялся на специально для того поставленную колоду и на привычной уже лингва-франка Волчьего моря обратился к гостям:
– Мужи и люди народа сембов, добрые соседи, прошу и вас разделить с нами сегодняшнюю радость. Пусть грады наши растут и богатеют для общей пользы, пусть меж ними всегда будет мир. Знайте, что для общего прибытка велю я основать на сём острове возле стен Кирилловграда ярмарку и проходить она будет каждую весну и каждую осень. И, в знак доброго соседства, пусть жители града Тунгвасте торгуют на ней безданно и беспошлинно. А чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, что княжество Архангельское жаждет лишь мира и добрососедства, я возвращаю мужам и витязам народа сембов их оружие без всякого выкупа и предлагаю вечный союз. Коли вы согласны, то мой меч – ваш меч, ваша битва – моя битва. Что скажете, мужи?
Пруссы некоторое время молчали, а потом из их рядов выступили кунигас Сергалло и вайделот Тойво. В полном молчании подошли к князю Михаилу. Поклонились низко.
– Да будет так, кунигас Мингайло! – торжественно и сурово произнёс Сергалло. – От народа сембов я принимаю твоё предложение. Наш меч – твой меч, твоя битва – наша битва.
– Так хотят наши боги, – подхватил вайделот Тойво. – Сегодня на заре мне был знак. Над морем летел орёл, из лесу вышел медведь, а священный конь, видя это ржал весело. Мы готовы поклясться кровью, богами и предками. Готов ли ты, кунигас Мингайло, поклясться именем Распятого бога?
– Да!
Епископ Меркурий подошёл к князю и протянул ему наперстный крест.
– Положа руку на голени Христовы, гвоздями перебитые, за себя, потомство своё и людей своих клянусь хранить союз с народом сембов отныне и до века и в том целую крест!
Князь коснулся губами распятия.
Сергалло обнажил меч, а Тойво извлёк откуда-то устрашающего вида бронзовый ритуальный клинок. Оба синхронно подтянули левые рукава и полоснули себя по запястью, а потом вытянули руки вперёд. Тёмные капли крови сорвались вниз и впитались в прибрежный песок.
– Примите нашу кровь, боги и предки и услышьте клятву детей своих. Своей кровью, честью, оружием и памятью мы клянёмся за себя и потомков хранить мир и союз с народом русов! Да будет так!
– Я слышал вашу клятву и принимаю её! – торжественно произнёс князь Михаил.
– Мы слышали твою клятву и принимаем её! – в тон ему отозвались пруссы.
Вдруг князь Архангельский вытащил кинжал и полоснул себя по запястью и протянул руку к вытянутым рукам Сергалло и Тойво.
– Пусть земля примет и смешает нашу кровь! Пусть земля и кровь сделают нас братьями!
"Опять это язычество! Неужели нельзя иначе?!"
– Да будет так, брат! – первым отозвался кунигас Сергалло.
И тут епископ Меркурий просто натолкнулся на горящий взгляд Тойво.
"Господи, зачем ты требуешь от меня этого?"
Но делать было нечего.
– Урядник, кинжал! – командным голосом распорядился то ли епископ, то ли воевода, поддёрнул рукав рясы, отворил себе кровь и вытянул руку. – Да будет так, братья!
– Да будет так! – произнёс воссиявший Тойво.
А потом новоявленные кровные братья, под приветственные крики русских и пруссов, обнялись, пятная кровью одежду друг-друга.
"Господи, меня же теперь надо из сана извергнуть! За что ты послал мне такое испытание? И что мне теперь делать с такими братьями? Особенно с Тойво?"

***

Епископ Архангельский, Росский и Поморский Меркурий стоял на носу галеры и наслаждался солёным ветром. Отряд галерного флота шёл домой – в Архангельск. Позади осталась битва у Дюн, отзвукам которой долго ещё предстояло греметь по всем столицам Восточной Европы и не только. Его преосвященство не сомневался, что круги от этого события дойдут до Константинополя, Рима и итальянских торговых городов. А потом вернутся обратно громадной лоханью отборнейших помоев и хорошо если одной.
Встал в устье Преголи молодой город и первое прусское племя вырвалось из-под власти Кривейто, добровольно став федератами Архангельска. И это тоже просто так не оставят. Ни Краков, ни Рим, ни Германская империя. Ей-богу, стоило ради этого взять на душу грех кровного побратимства по языческому обряду.
Да и грех ли? Епископ Меркурий каялся в том своему духовнику отцу Димитрию, а тот внезапно сказал, что сомневается в греховности сего деяния. Молодой, но очень авторитетный священник, заявил, что само по себе побратимство душе христианской не вредно, ибо все люди братья, но владыке для спасения души следует приложить все усилия для приведения своих кровных братьев ко Христу и, если владыка в том преуспеет, то деяние это угодно Господу. Епископ от такого поворота впал в глубокую задумчивость, а отец Дмитрий ещё подлил масла в огонь, спросив, понимает ли его преосвященство, что теперь, как побратим князя, принадлежит к правящему дому. И посоветовал молиться о преодолении искушения впасть в грех гордыни.
А первым посадником и наместником нового города стал воевода Прусс. Едва перевязав руку, князь Михаил предложил воеводе новгородских охотников и его людям перейти в Архангельскую службу и стать первыми жителями и защитниками Кирилловграда. Знал князь, что трое из четверых новгородцев прусского рода – уроженцы прусского конца. И хоть сами они родились и выросли на Руси, но с детства слышали рассказы отцов и дедов, о поросших соснами песчаных берегах, на которые суровое Волчье море выбрасывает куски солнечного камня – янтаря. Совещались новгородцы недолго. Почти четыре сотни отборных, опытных вояк, вслед за своим воеводой подняли правую руку и произнесли: "Пред Господом Всемогущим и Святым Его Евангелием обещаюсь и клянусь в том, что хочу и должен..." и все прочие слова, Воинской Присяги княжества Архангельского. А потом воевода Трофим Прусс преклонил перед князем колено и встал уже воеводой Кириловградским.
И плакали витязы сембов, целуя и тетешкая, как детей, вновь обретённые щиты, мечи, топоры, сулицы, и смеялся хмельной то ли от кальвадоса, то ли от того, что спас свой народ кунигас Сергалло, и шептались о чём-то неприметные подручные княжьего скарбничего Николая Никифоровича с прусскими старейшинами...
Вот всегда так – своротишь одно дело, избудешь одну беду, а на её место десять дел, а бед двадцать. И конца тому не видно. Как говорят умники из Университета: "Положительное решение одной проблемы ведёт к образованию массива вызванных этим решением новых проблем".
"Да, Макарий, от такого гребцам на галере позавидуешь! Всех бед день-деньской вёсла ать, да вёсла сушить и ни о чём не думать. Кормёжка добрая три раза в день будет, а в конце месяца получка... Ей-богу поменялся бы, только кому такая старая развалина на галере нужна?
Ладно, помалодушничали и будет! Он никому не даёт креста непосильного. Раз навалили на тебя такой – тащи. Он тебе аккурат по силам, если не лениться и себя не жалеть".
За спиной послышались твёрдые шаги. В этот раз князь не крался.
– День добрый, владыка! – Михаил подошёл к фальшборту.
– Скажи это вечером, княже, – усмехнулся епископ.
– Спасибо на добром слове, владыка, – вернул усмешку князь. – О чём задумался?
– О том, сколько дерьма свалится на нашу голову теперь, после победы и занятия устья Преголи.
– Немало, немало, – князь подставил лицо ветру. – Завтра в Архангельске начнём узнавать сколько. Чую, на совете нам много любопытного расскажут.
– Согласен, княже, разворошили мы муравейник. Хотя, мы уже больше двадцати лет только тем и занимаемся. Не привыкать.
– Не привыкать, да никак не привыкнем.
– Верно такова человеческая природа, княже – никак не можем принять, что окончательных решений в этом мире не существует. Понимаем, а принять не можем.
Князь невесело кивнул. Потом улыбнулся чему-то и сказал:
– Ну, владыка, давай попробуем ещё раз. Начнём новое дело. Вдруг привыкнем?
– Сомневаюсь, что привыкнем, но давай, – епископ погладил бороду. – Новое дело, я полагаю, Никлот, Ратибор, гданьские купцы, руяны и такое милое местечко, как Свиноустье?
– Да.
– Опять надо связать несвязываемое? – усмехнулся епископ.
– И впихнуть невпихуемое. Как на Кордоне, Порогах, в куршской земле, на Двине, Островах и далее везде...
– На Кордоне? – владыка задумался. – Да, княже, ты вспомнил как всё это начиналось... Тогда я и помыслить не мог, во что это выльется. А ты?
– А я? – князь замолчал, снял шапку и, наплевав на княжеское достоинство, взлохматил себе волосы. – Чёрт его знает, отче! Когда б вы знали из какого сора растут стихи не ведая стыда...

Часть вторая.

Глава 1.
Январь 1126 г. Кордон.

Отец Меркурий, хрипя от натуги, отвалил обгорелое бревно и ухватился за следующее. Точно, в полости под брёвнами лежали почти не тронутые огнём исписанные листы здешнего чудного папируса, который боярич Тимофей называл бумагой. Священник попытался их достать – длины руки не хватило. Он ругнулся под нос и ухватился за следующее бревно, но оно сидело крепко. У отставного хилиарха чуть глаза не вылезли, но сволочная лесина не сдвинулась.
Отец Меркурий огляделся. Поблизости оказался давешний жрец Сварога. Имени жреца священник не запомнил, а, может, и не услышал. Помнится боярич Тимофей представил жреца так: "Он мастер. Кузнец. И вообще дядька хороший. Только во всякую фиговину верит. Не надо его гнать". Вот и не гнали. А жрец неприкаянно слонялся по пепелищу мастеровой слободы, копался в развалинах да что то бормотал под нос.
– Эй, – отец Меркурий вновь постарался вспомнить имя жреца, но не преуспел. – Подсоби! Не сдюжить мне!
Жрец уставился на священника невидящим взглядом.
"Ах ты, дерьмоед! Сейчас я тебя в разум приведу! Как там вещал аллагион Лука?"
Отставной хилиарх напряг память, припомнил обороты полусотника Луки, воеводы Корнея и прочих ратнинских златоустов, собрался с силами и выдал. Получилось, видимо, хорошо: на священника обернулись ратники Охранной сотни, разбиравшие завалы, а взгляд жреца приобрёл осмысленность.
– Чего вылупился? Иди сюда, тут одному неподъёмно!
Жрец молча полез прямо через завалы. Отец Меркурий вытер рукавом пот и сопли, размазав по лицу и бороде копоть, но не обратил на это ни малейшего внимания.
– Ты где так лаяться выучился, отче? – раздался за спиной знакомый голос.
Священник обернулся. Перед ним стоял сын воеводы Корнея Лавр. Но какой-то иной. Серьёзный, целеустремлённый, властный.
– Ты кто? – неласково поинтересовался десятник Охранной сотни.
– Дед Пихто! – рявкнул ратнинец. – Боярин Лавр Лисовин! По воле воеводы Погорынского и боярина Данилы буду здесь за порядком надзирать!
– А я...
– Головка от коня! – отрезал Лавр. – Ползите сюда, одры! Испааалнять!
Десятник открыл рот. Потом закрыл и, наконец, махнул рукой своим, мол, делайте, как сказано.

Водник

Дата: Суббота, 07.05.2022, 19:16 | Сообщение # 23

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Не смотря на подлость, выкинутую издательством, работа на циклом продолжается. Юридическая борьба с издательством - тоже. Если юридически добиться правды не удастся, что ж, найдём другое. Не в первый раз. А не найдём - есть Autor Today. Дело Князя будет продолжено.

Советник Прораб.

А теперь прода.

В десять рук бревно выдернули, как пушинку. Отец Меркурий коршуном схватил драгоценные листы.
"Слава тебе, Создатель – не размокли! Но что тут написано?"
Бумагу покрывала какая-то совершенная тарабарщина. Символы, местами похожие на славянские письмена, созданные святыми Кириллом и Мефодием, перетекали один в другой, переплетаясь хвостами и сливаясь в узор, смутно похожий на арабскую вязь.
"Бред! Откуда здесь последователи Магомета? Хотя, кажется, были – поминали какого-то Дамира. Может, это его записи?
Да, но знаки совсем другие. Ничего не понимаю! Славяне пишут, как и положено цивилизованным людям, отделяя букву от буквы, а тут непойми что! Но знаки похожи. Некоторые. И место не жалели – отделяли слова друг от друга. Как в старой Империи. Значит, писчего материала у них много. Удивительно!
Ладно, Макарий, допустим, что это действительно на славянском. Значит, надо найти слово покороче и постараться его прочесть..."
Священник принялся деловито перебирать листы и, наконец, нашёл искомое. Короткое слово, всего из четырёх букв, красовалось в углу листа, отчёркнутое снизу и справа жирными чертами. Отставной хилиарх так и впился глазами в свою добычу.
"Хм... Заглавная буква похожа на латинскую "D", вторая на прописную альфу, но я видел, как некоторые русы так пишут свою букву "Аз", третья, несомненно, славянская буква "Наш". Это что, какая-то тайнопись? А что там с четвёртой? Так, это несомненно, или латинская "O" или славянская "Он". Ну, попробуем прочесть эту латинско-русскую смесь, Макарий, и посмотрим, что у нас получится.
Так, получилось "Дано". "Дано" – это то, что дали. Видимо, речь тут идёт о каких-то выдачах или выплатах. Только зачем после слова ещё две непонятные точки одна над другой? Ладно, смотрим дальше".
Священник перевёл взгляд на надпись ниже черты и ощутил нечто, сравнимое с добрым ударом под дых.
"Гамо то коло су! Господи, за что наказуешь Ты раба своего?! Это, вне всякого сомнения, буква " мю", после неё две какие-то палки и чем-то смутно знакомые мне закорючки. Точно! Похожими арабы обозначают числа!
А ниже что? Малака! Теперь "Ню" купно с палками и арабскими закорючками! Это какой-то счёт! Каким-то "Мю" и "Ню" дано по сколько-то чего-то. Похоже на записи ростовщика. А почему он пишет символами аж трёх языков? Чтобы никто не догадался? А кто такие "Ню" и "Мю" – должники? Посмотрим, что там дальше!
Так, то ли "H", то ли "Наш", далее, несомненно "Аз", похожий на альфу, "Иже Краткий", "Твёрдо", "Иже". Что там получается вместе?
Да ну в задницу! "Найти"! Кого, Господи?! "Ню" и "Мю"? Долг не отдали и в бега ударились? Нет, там ещё какая-то закорючка! Как это понимать?! Закорючка ограбил "Мю" и "Ню" и сбежал с награбленным? Значит, это записи местной стражи префекта? Стража здесь. И десятник может уметь читать! И знать такую запись!"
Отец Меркурий решительно полез прямо через развалины к десятнику охранной сотни, распоряжавшемуся работами. Даже про деревянную ногу забыл.
Подошёл. Бесцеремонно отодвинул плечом оторопевшего от такого Лавра. И, как когда-то провинившемуся акриту, рявкнул десятнику:
– Грамотен? Читать умеешь?
Десятник в изумлении воззрился на боярина Лавра. В глазах служаки явственно читался вопрос: "Вы что, охренели в корягу?".
– Ты отвечай, голубок, не томи, – судя по бесенятам, плясавшим в глазах Лавра, сложившаяся ситуация его до крайности забавляла. – Отче у нас ждать не любит – может и по морде благословить.
Гримаса десятника явственно показала, где и в каких видах он видал наглых пришельцев, внезапно оказавшихся начальством, но дисциплина есть дисциплина, и он нехотя прохрипел:
– Умею.
– Читай! – отставной хилиарх ткнул грязным пальцем в лист.
– Чис, чис-ло, аво..., – десятник побагровел от натуги, но всё же справился. – Число Авогадро, во! Херня какая-то!
– И правда херня! – машинально согласился с ним отец Меркурий, подумал и добавил. – Благодарствую, господин десятник!
Ратник раздулся от важности – видать, господином его поименовали впервые в жизни, а боярин Лавр едва удержался, чтобы не прыснуть.
"Наверное, у меня сейчас очень глупая рожа... И чувствую себя я глупее некуда, малака! Кто, убей меня Бог, этот Авогадро? Италиец? Папист, Гвискаров ублюдок или венецианец, амальфитанец, пизанец – больно много там торгашей, каждый из которых хуже жида... И как вообще число может быть чем-то? Адепты Пифагора учили, что мир есть число, но о собственности на числа не заявляли! Что же это за записи такие, Создатель?!
Но надо разбираться... Попробуем, Макарий, прочесть что-нибудь ещё! Итак...
Ага, вот это на латыни! "H", за ним "C", потом "l", а теперь крест, только маленький... И латинский, кстати. Зачем тут крест? "HCl" – это не Христос. На латыни имя Сына Божьего пишется "Christus". А что? После креста ещё латинские буквы, потом стрелка, опять буквы, снова крест и ещё буквы. Причём, сии знаки слева и справа от стрелки одинаковые, только стоят в разном порядке. Снова тайнопись? Или...
Господи, я умер, да? И это мой собственный ад? За какие грехи, Господи, обречён раб твой вечно разгадывать загадку, не имеющую отгадки? Сизифу, что по воле твоей вечно катит в гору камень и то легче!
Стой, Макарий! Ты ещё не умер – зад болит не так, как должен бы, сиди ты им на сковородке. Стало быть, прекрати надоедать высшему начальству малодушными воплями, и напряги голову – она у тебя не только для ношения каски. Вспомни, что Он не даёт никому непосильных задач, а вот на пределе сил – часто. Значит, и эта имеет решение. Вот и решай! Жаль, что нет Никодима – возможно, он знает, как читать эти письмена. Но увидишь ты его нескоро...
А кого скоро? Макарий, ты осёл! Тупой, старый осёл! Феофан! Этот страдалец, алчущий знания! Он же жил тут много лет и был учителем! А здесь стояла школа. Значит, он не может не знать, что здесь написано. И всё-всё мне расскажет! Сам хвастался, что его собирались сжечь, обезглавить, разорвать лошадьми, а в Дамаске – утопить. Так вот, клянусь, я проделаю с ним всё это одновременно, если он вздумает запираться! Только надо собрать все записи, что получится найти. Может именно в них корень того знания, которое передал Поднадзорному мой погибший предшественник, упокой, Господи, его душу.
Хотя, Макарий, сдаётся мне, что юный сотник добыл эти знания где-то ещё. И, возможно, корень их именно тут. Он это знает – я тоже должен!"
Отставной хилиарх глубоко вздохнул, повернулся к Лавру и отчеканил:
– Боярин, прикажи с особым тщанием собирать всё, на чём есть хоть что-то похожее на письмена. Любые.
– Сделаю, отче, – совершенно по-отцовски кивнул сын воеводы Корнея. – Ты понял, что там написано?
– Нет, боярин, но рано или поздно пойму. В одном я убеждён - сии письмена и есть главное здешнее сокровище.
– Знания? Тайные? – Лавр прищурился.
– Не ведаю насколько тайные, но что ценные уверен!
– А иначе, отче и не бывает. Они или ценные, или опасные или и то, и другое вместе, – философски заметил Лавр, подозвал жестом десятника журавлёвцев и распорядился: – Хват, всё, на чём хоть что-нибудь похожее на буквицу найдётся, сносить сюда, ко мне. Ситом все обломки просеять. Понял?
– Понял, Лавр Корнеич, – кивнул журавлёвец.
– Извини, отче, таить от тебя ничего не стану, но мне перед боярином Данилой, молодыми боярами и воеводой ответ держать. Так что, давай сюда свои листы, – боярин Лавр протянул к священнику руку. – Смотреть их сможешь, когда пожелаешь, но храниться будут у меня.
"Ты слишком долго думал, Макарий, и многое пропустил. В частности то, что Лавр и правда стал боярином. И случилось это здесь и сейчас".
– Возьми, боярин, – священник протянул Лавру свою добычу.
"Как кусок мяса от себя отрезал... Да будет воля твоя, Господи!"
– Сохраню в целости, отче. Будь в надёже, – тепло улыбнулся боярин.
"Да будет воля Твоя! Но тебя, боярин Лавр, я за язык поймаю, и ты не отопрёшься! Да и не станешь – ты сын своего отца и никогда не откажешься от слова. Сегодня ты это доказал. Кстати, Макарий, не кажется ли тебе, что эпарха Кирилла по возвращении ждёт много нового и интересного. Будет сцена достойная Эсхила. И вместо хора древней трагедии – Младшая Стража, горланящая свою препохабную строевую песню. Аж представить приятно!
Но мне нужен Никодим! Здесь! И ладно бы только мне – Церкви и Империи. Надо скопировать хоть один из этих таинственных листов и послать Феофану в Туров. Пришло время идти путями тайной службы, извилистыми, как ход крысы.
Значит, сразу по возвращении в Ратное, надо нанести визит Аристарху и выложить ему, если не всё, то многое. Опять придётся ставить всё на бросок костей и надеяться, что выпадут корабли. А что делать? Утешает только, что волей Твоей, Господи, именно они мне и выпадают".
–Инструмент нашёл! – на крик жреца обернулись все.
–Чего орёшь, Беломир? – десятник охранной сотни первым опомнился от изумления.
Для изумления, признаться, имелись все основания. Сварогов жрец приплясывал на месте, потрясая объёмной кожаной сумкой, временами прижимая её к груди и даже истово лобызая.
– Инструмент! Инструмент! – вопил он, как заведённый.
–Хват, он чего, умом тронулся? – светским тоном осведомился Лавр у десятника.
– Может и так, – осторожно отозвался тот. – Хотя, они там в храме Сварога, почитай все с при... прибабахом. А Беломир и вовсе!
Лавр с усмешкой взглянул на священника и подкрутил ус.
– Сам ты с..., – жрец в подробностях разъяснил собравшимся все аспекты психического состояния и интимной жизни десятника Хвата. – Тот инструмент тысячи твоих пустых голов дороже! Душа Сварогова огня в нём!
Боярин Лавр с видимым удовольствием крякнул и опять подкрутил ус, а потом уважительно обратился к адепту Сварога:
– Погоди лаяться, мастер Беломир. Ты объясни толком. Всем ведомо, что в железе душа мастера живёт.
Жрец подошёл, впился полубезумными глазами в глаза боярина, простоял так несколько мгновений и, вдруг, махнул поясной поклон Лавру.
– Вижу, брат, ты не только Перуну Громовержцу, но и Отцу Сварогу-Огневеду требы кладёшь! Два дара у тебя в душе, боярин!
Лавр побледнел. Дёрнулся. Быстро взглянул на священника, торжественно положил крестное знамение и заявил:
– Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца. И в Духа Святаго, Господа, Животворящего, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сославима, глаголавшаго пророки. Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь!
"Что ж, боярин, столь истовое верование пред лицом язычника похвально, но от чего в нём столько страха, а?"
– Одно другому не мешает! – махнул рукой жрец. – Ты гляди, брат!
И два кузнеца погрузились в обсуждение диковинных железяк, что по одной извлекал из сумки Беломир, да так увлеклись, что перестали замечать всё вокруг.
– Ну и чего делать теперь, пока эти токуют? – обратился, видимо, к Дорогому Мирозданию десятник Хват.
– Да то же, что и делали, – хмыкнул священник. – Разбирать порушенное и спасать спасаемое. Пошли!

***
За день сумели своротить немало. Одних записей насобирали целый сундук, а инструмента, материалов и прочего добра – и вовсе целую гору. Лавр велел прекратить работы только когда солнце до половины опустилось за лес. Пожрали что попало на зубы, не разбирая вкуса, и повалились спать прямо на полу в здоровенной избе, которую боярин избрал своей резиденцией и складом спасённого. Сам Лавр устроился на сундуке с записями, велев напоследок Беломиру, ставшему у него правой рукой, утром собирать уцелевших мастеров и подмастерьев, раздувать горны и приступать к работе.
"Всё верно, боярин – работа врачует раны и гонит страх. А тебе, Макарий, нужно будет найти утешение для этих погрязших в язычестве душ. Молиться за язычников – особое дерзновение, благословить на которое может лишь епископ безгрешной жизни. Но где ж его взять, тем более безгрешного?
Что ж, как тут говорят, семь бед – один ответ! Прости мне, Создатель, моё дерзновение, но молю Тебя – прости сим овцам заблудшим, ныне принявшим мученическую смерть от рук слуг диавола, и дай им, если не спасение, то покой!"

***
Утро началось ещё до света – боярин Лавр не любил прохлаждаться. Ратники под началом Беломира собрали всех уцелевших мастеров, учеников и подмастерьев. По лицу жреца отставной хилиарх понял, что дела плохи – почти никто из опытных мастеров набега предателей не пережил. Да оно и без Беломировой кислой рожи виделось явственно: на слободской площади стояло несколько совсем молодых мужей, чуть больше парней, а остальные и вовсе отроки, да и тех не много. Тех же, кто достиг почтенных лет, и вовсе наличествовало всего пятеро.
– Ах ты ж, ёбышки-воробушки, – прокомментировал увиденное Лавр и обернулся к уцелевшим. – Давайте знакомиться, мастера. Я боярин Лавр Корнеевич Лисовин. Волей воеводы Погорынского и боярина Данилы на время поставлен здесь за порядком надзирать. Боярин Александр Журавль принял смерть от руки предателя. Того самого Мирона, что вас резать велел, когда понял, что увести и в холопы продать не выйдет. Смерть боярин Журавль принял, как вою надлежит – с мечом в руке, взявши за себя плату вражьими жизнями. Перед смертью он воеводе Погорынскому роту на верность дал, а брат его – боярин Данила клятву ту подтвердил за себя и за потомков своих и братниных. От лица отца своего – воеводы Корнея, обещаюсь и клянусь, что виновные в том злодействе кару примут лютую во пса место! Товарищем своим покуда ставлю мастера Беломира. К нему обращайтесь со всеми обыденными вопросами – ему до срока дана власть ими ведать. Он вас знает, и вы его знаете. От себя же и отца своего обещаю вам защиту и справедливое воздаяние по делам каждого.
– Мы тебе не холопы! – заорал вдруг один из молодых мастеров. – Боярин нашёлся! Мы мастера! Люди вольные! Да с нашим умением нас в любой земле лучше князей примут! Не останемся тут! Хватит! Находились в нужник со стражей! Воли хотим, уд тебе в глотку! Нам её должны!
"Господи, какой идиот! Да где он видел эту свободу?! Везде либо рабский ошейник, либо розга сборщика налогов. И никто никому ничего не должен! Власть и свободу не дают, а берут! Умом, мечом, полезностью! Но получая одно – отдаёшь другое. Как можно этого не знать?! Как, Господи?!"
Лавр дождался пока молодой нахал проорётся, покачался с пятки на носок, поскрёб в бороде и выдал:
– Дааа, велика ты, Русь Светлая – каких только судаков не рождаешь! – помолчал, окинул взглядом слобожан, пожал плечами и добавил. – Видал дурней, но чтоб таких... Был, правда, один в Болгарской земле. На дереве сидел и с дерева того гадил, аки птиц небесный. Второго Пришествия ждал, да не дождался – сверзился и насмерть убился.
– Ты это к чему? – подал голос седобородый мастер.
– Да вот к нему, – боярин небрежно ткнул пальцем в горлопана. – Это ж надо такое удумать: от рода, от верви один, как перст, на волю собрался. Будет ему воля – поперёк хребта оглоблею. Кому он один нужен-то? Людоловам, разве. Похолопят да продадут и не защитит никто. Коль и в самом деле мастер, так на цепь посадят и работать заставят, а нет, так в Царьград али сарацинам продадут, а там разговор короткий – яйца отчекрыжат и будет пищать, аки мыш подпольный, тооненько... Может, конечно, и повезти – покойный Великий князь Киевский запретил православных с Руси увозить. Так он язычник. Так что не повезёт!
"Жестоко, боярин! Но справедливо. Тому, у кого нет защиты его дема дорога только в рабы! Демагог вреден и ядовит, как скорпион, но сугубо и трегубо хуже глупый демагог – им почему-то больше верят!"
– Да что ты знать можешь?! – завопил правдоискатель. – Меч нацепил, душегуб, кровопивец! Все вы за болотом разбойники! Думаешь, неведомо, что вы в Отишии сотворили?! Убивай – не буду холопом!
– Ааа! – Лавр зевнул во весь рот и обратился к давешнему седому мастеру. – Вот же пристал, как банный лист к заднице. Как его звать-то?
– Да Мел Толчёный это, – отозвался седой.
– А ремесло у него какое?
– Мел он толчёт и отмучивает, а тем мелом потом чистят и полируют... всякое.
– И что, только с того и кормится? – Лавр приподнял бровь.
– Так мела много надо. Разного, – пояснил седой. – И не только мела. Пасты он ещё делает.
"Что за пасты? Незнакомое слово. На простонародной латыни, которой разговаривают италийские франки, это слово – значит "тесто", а здесь?"
– Вот как? – боярин с брезгливым интересом посмотрел на крикуна. – Ну, так пусть идёт. Вон, хоть до Ратного. У нас там теперь место торговое будет. Такой мастер всяко прокормится. Мы ж с понятием – насильно мил не будешь.
Горлопан обалдело посмотрел на Лавра и с самым глупым видом спросил:
– Чо, правда?
– Врать не обучен!
– Ну, я тогда пойду инструмент соберу, да и прочий скарб, – Толчёный Мел воссиял, как начищенный медный котёл. – В одни сани влезу. А вы тут гнить оставайтесь!
– Ты куда разлетелся-то, голубь сизокрылый? – с отцовской людоедской ласковостью осведомился Лавр. – Заберёт он! А что у тебя твоего-то есть? Инструмент боярский, конь боярский, сани тоже боярские. Или отдай или плати! Раз ты мел отмучиваешь, стало быть, и сита у тебя есть. И волосяные, и проволочные, небось. А они хорошо серебра стоят. Есть у тебя серебро?
Мел Толчёный открыл рот, закрыл, снова открыл, да так и остался.
– Может, рухлядь есть? И рухлядью возьмём, – не унимался Лавр.
Толчёный побагровел.
– Нда, мастера пошли, – констатировал Лавр. – Ни кола, ни двора, один конь, да и тот промеж ног. А воли возжелал. Тьфу!
– Да и хрен с ними, с ситами! – просиял вдруг Толчёный Мел. – Обойдусь! На одних реактивах проживу! Напугал ежа, понимаешь!
– А они у тебя есть? – усмехнулся Лавр. – Или добыть можешь? Так мы продадим. За серебро. Вот тут рухлядью не возьмём. Пушниной, разве.
– Ааа...
– Да не ссы, будет тебе воля, – успокоил Лавр. – Не звери, чай! Сани с конём для переезда дадим. Но только до Ратного. И портки на заду оставим. И прочую рухлядь тоже. А инструмент – извини. Нет серебра – нет инструмента. Хват!
– Здесь, Лавр Корнеич! – десятник подскочил, улыбаясь во все свои двадцать четыре зуба.
– Хват, не в службу, а в дружбу, вели вою потолковее этого вот Толчёного в дорогу собрать, потом пусть отвезёт его на Горку, там найдёт боярича Михаила Лисовина и скажет ему, мол, дядька Лавр велел отвезти мастера великого в Ратное к старосте Аристарху. Пусть боярич Михаил старосте грамотку напишет, чтобы место отвел Толчёному под усадьбу на посаде. Ну и леса в купу дал на строительство – пусть строится.
– Я так не согласный! – возопил Толчёный Мел.
– А кто тебя теперь спрашивает-то? – жестоко ухмыльнулся Лавр. – Ты волю выбрал, вот и будет тебе воля. Настоящая, а не как в сказках! Выживешь – достоин, сдохнешь – туда и дорога! Господин десятник Хват, взять его!
"И снова жестоко, но справедливо! Долго же ждала пробуждения твоя кровь, но всё же пробудилась!
И ты не прост, боярин, не прост... И во вчерашних словах жреца о Свароге и Перуне есть правда... И тайна тоже! Илларион был прав – тут все двоеверы, но за испугом Лавра кроется что-то большее. Надо узнать что, но очень и очень осторожно. Куда ни плюнь – везде Палатий, малака! Тьфу!
Но архонта Кирилла и правда ждёт большой сюрприз! Жду-не дождусь мига, когда смогу посмотреть на его красную, перекошенную рожу!"
Меж тем, ратник охранной сотни, ухмыляясь во весь рот, ухватил Толчёного Мела за шиворот и поволок к одной из уцелевших изб.
– Кто ещё на волю желает? – осведомился Лавр. – Условия все слышали – заплати за инструмент серебром, сколько боярин Данила укажет, и ступай на все четыре стороны.
Слободские насуплено молчали.
– Никто? – боярин обвёл их тяжёлым взглядом. – Вот и хорошо! Значит, полудурок у нас тут только один, ну так селище без дурня и не стоит никогда. А раз так, мужи, давайте думать, как нам вместе нашу беду если не избыть, то хоть уменьшить. А для того познакомимся, да поразмыслим, что у нас насовсем пропало, что частью, а что не пострадало. Заодно и мне расскажете, что у вас тут к чему, зачем и чего умеете. И чем я, род Лисовинов и Ратное вам помочь сможет. Учиться я у вас буду. Мне до вас, как до неба, хоть кузнец я не из последних. Но так уж вышло, что связал нас Бог одной верёвочкой, а дело ваше теперь и моё. Всё, мужи, пошли в тепло – там и поговорим.
"А ты, оказывается, светильник под спудом, боярин Лавр!"

Водник

Дата: Понедельник, 13.06.2022, 21:03 | Сообщение # 24

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Посмотрели как Мел Толчёный отправился в вольную жизнь да отправись думу думать и разговоры разговаривать. Устроились в большой избе с диковинным названием Контора и расселись кучками. Боярин Лавр остался стоять, а отец Меркурий поместился наособицу, так, чтобы видеть всех.
Священник снова поразился насколько мало среди собравшихся смысленных мужей.
– Меня вы уже знаете, – начал свою речь Лавр, – а вот с отцом Меркурием ещё не знакомы. Встань, отче, покажись.
Отставной хилиарх поднялся и поклонился собравшимся. Пословицу о том, что поклон спины не ломит, он уже успел узнать. Но и достоинство своё и церкви не забыл – поклонился не слишком низко. Но и носа не задрал. Ровно настолько, чтобы и уважение показать, и статуса своего не уронить.
"Ага, поднялись и поклонились в ответ. Смотрят кто настороженно и со страхом, а кто с надеждой и ожиданием. Видимо, они-то и есть местные христиане. Похоже, на счёт утеснения от язычников Моисей не то чтобы приврал, а, скажем так, преувеличил. Вот через них я и начну разматывать этот клубок!"
– Ежели есть среди вас братья наши во Христе – обращайтесь к нему, – продолжил, меж тем, боярин. – Небось, у исповеди и причастия бог весть сколько не были!
– Встаньте, православные! – торжественным тоном подхватил отец Меркурий.
– Не бойтесь, теперь можно, – добавил Лавр.
Несколько человек разного возраста поднялись. Отец Меркурий благословил их.
– Сегодня же отслужу литургию и исповедаю всех, – заявил он и развёл руки, будто раскрывая объятия. – А завтра или через и причащу Тела и Крови Христовой. Только понадобится мне сестра почтенных лет и праведной жизни, чтобы просфоры испечь. Есть ли такая?
– Есть, патер мои, – вскочил с лавки молодой, чернявый мастер и зачастил по-гречески. – В Ткацкой Слободе живёт вдова Прасковья. Она там наставница. Жена почтенных лет и доброй жизни.
– Откуда ты знаешь греческий, сын мой?! – священник от удивления перешёл на родной язык.
– Я родился и вырос в Херсонесе, отец мой. Мой отец славянин, а мать гречанка, – на том же языке ответил чернявый.
– А у меня наоборот, – улыбнулся отец Меркурий. – Моя мать славянка из Тамрахи [1]. Мой отец встретил её, когда служил в Пантикапее [2]. Где ты жил в Херсонесе, чем занимался и как попал сюда?
– В Гончарном квартале, в приходе храма апостола Фомы...
– Это за рыбными ямами? – перебил его отец Меркурий.
– Нет, отец мой, рыбные ямы ближе к морю в приходе церкви святого Николая, а наш дем сразу за театроном [4]
"По крайней мере в Херсонесе он бывал и знает город. И просторечный язык улиц для него родной. Высокого койне не знает – готов ручаться. А вот словечки с Ипподрома проскакивают. Описывая место жительства сначала сказал "приход" – так говорят везде в Империи, а потом сказал "дем"[3] – так называют квартал только в Городе. Он что, и там живал?
– Привереда, ты по-каковски тут лопочешь? – бесцеремонно прохрипел молодой мастер с подпалинами в бороде и покрытыми неотмываемой чернотой руками, выглядевший так, будто его из петли только что вынули. – Феофана сдуло, так ты другого нашёл по-птичьи чирикать?
– Охолонь, Чернота, – взвился первый мастер.
– Успокойся, сын мой, – священник перешёл на славянский. – Невежливо разговаривать на языке, которого остальные не понимают.
Ремесленник потупился.
– Добрые люди, сей муж сказал мне, что в Ткацкой Слободе живёт вдова Прасковья и она испечёт просфоры для причастия, – отец Меркурий повернулся к собравшимся. – Потом я спросил где он научился говорить на греческом языке и он ответил, что в Херсонесе, где вырос и что мать у него гречанка. Я же ответил, что у меня, наоборот, мать была вашего языка. Ещё я спросил его имя, ремесло и где он жил в Херсонесе. Он же успел ответить только на последний вопрос.
– Надо бы и на остальные, – подал голос боярин Лавр. – Вы-то, небось, знаете, а мы с отцом Меркурием тут люди новые и нам то ой как любопытно.
"Да, Макарий, ты не ошибся – Лавр больше не сам по себе. Он почувствовал ответственность за дело и за этих людей, которых уже числит своими. Собственно, это стало понятно, когда он попросил разговорить их, а теперь только лишнее тому подтверждение"
– Прости, боярин, – рассказчик с достоинством поклонился. – Во Христе я зовусь Василием и делаю стекло и эмали.
Лавр одобрительно хмыкнул.
"Понятно откуда такое мнение о себе! Такие ремесленники живут лучше иных сановников!"
– Ты владеешь редким ремеслом! – ободряюще улыбнулся священник. – В Херсонесе всего две или три таких мастерских, а в других городах фемы[5] Таврика и вовсе нет. Ты учился ремеслу у отца?
– У отца, деда и у дяди в Царьграде.
– Ничего себе! И долго ты прожил в Городе?
– Шесть лет, отец мой. Учился у старшего брата моей матери. Покрывал эмалью священные сосуды. Дядю ещё молодым забрал в Город митрополит Деметрий Таврик. Звал и деда, но он не захотел. А мой отец – приказчик из Вышгорода, встретил мою мать, женился на ней и стал учеником деда.
– А как ты сюда попал? – боярин Лавр наставил на Василия палец. – Далёконько от Корсуни. А от Царьграда ещё дальше.
Мастер сглотнул, руки скользнули по поясу, он тяжко вздохнул и, наконец, выдавил:
– Меня выкупил из рабства Феофан. Мы свели знакомство в Городе и он случился в Херсонесе когда меня продавали.
– Как же ты в холопы угодил, бедолага? – с видимым сочуаствием осведомился Лавр. – половцам попался али разбойникам морским?
– Хуже, боярин, – Василий повесил голову. – Меня продали по суду.
– За что же?
– За кощунство, богохульство и расхищение имущества Святой Церкви, – еле слышно произнёс Василий.
– Не похож ты ни на вора, ни на кощунника, – боярин Лавр оглядел рассказчика с головы до ног.
– Спасением души клянусь, боярин! Не делал я этого!
– Истинно клянешься? – отец Меркурий с прищуром взглянул на мастера.
– Истинно!
– Ну, тогда поведай, как дело было, – предложил Лавр.
– Отец и дед хотели расширить дело. Купцы с Руси хорошо брали бусы, посуду с эмалью, но у нас они грубые, по сравненю с изделиями Города. Там они многоцветные и наносить их могут на куда более сложные вещи. А ещё дядя умел изготавливать смальту для мозаик. Дед в ответном письме спросил, не возьмёт ли дядя меня в ученики? Тот ответил, что возьмёт и вернёт после обучения, если ему будут поставлять чистую горькую соль [6] , что арабы зовут зода. Так я и попал в Город.
– Так ты умеешь читать и писать? – осведомился отец Меркурий.
– Да, отец мой. А ещё изучил арифметику и немного логику и риторику – дядя не жалел денег на моё образование. Ещё бы – он получал горькую соль по три милиаррасия[7] за литру[8] , когда в Городе её продавали за десять, а то и за солид[9].
– Честный у тебя дядька, – хмыкнул боярин Лавр.
– А где ты с Феофаном познакомился?
– На богословских диспутах, – Василий улыбнулся.
– Ты шлялся на подворье Святой Софии? – изумлённо вскинул брови отец Меркурий. – И дядя позволял тебе это?
– И на Бычий форум тоже, – Василий опять улыбнулся. – Я ходил туда по настоянию брата Варфоломея – моего наставника в логике и риторике. Он-то и познакомил нас с Феофаном. Феофан был смел, красноречив, знал поразительно много. А ещё привкус опасности... Учитель говорил, что надо успеть послушать этого италика, пока его не заточили или не сожгли. А потом заставлял меня приводить контраргументы на Феофановы тезисы.
– Гм, – Лавр поскрёб в бороде, явно озадачееный словами "контраргументы" и "тезисы". – Ты, Василий, давай без мудрёных слов, а то я их с мороза плохо разумею.
"Учится Лавр! Ещё день назад рявкнул бы, а сегодня нет – подколол беззлобно".
– Словом, я увлёкся – отроку много не надо, – Василий снова улыбнулся. – Сбегал каждую свободную минуту и дискутировал, через что бывал дядей часто порот.
"Слава Богу, увлёкся не в палатийском смысле..."
– Это меня и спасло, – продолжил молодой мастер. – Феофан меня запомнил. Когда умер дед, отец велел мне возвращаться. Я вернулся и дело у нас пошло. Я женился, но тут лихорадка забрала отца, жену и новорождённого сына и мы остались вдвоём с матерью. Работа спасала от горя, а с мастерством пришла известность. И вот как-то раз я получил заказ на священные сосуды от самого епископа. Никогда до того у меня не получались столь совершенные вещи. По городу поползли слухи. На работу пришли посмотреть архонты корпорации гончаров и стекольщиков и, среди них, мой троюродный дядя Ксантип. Господи, как же он хвалил и поздравлял меня! Напросился в гости, послал за лучшим вином... Я опьянел со второй чаши, да так, что не помнил себя...
– Гм, – боярин Лавр смерил взглядом крепкую фигуру Василия.
– Думаю, боярин, меня опоили, – спокойно ответил мастер. – Я проснулся в тюрьме и с ужасом узнал, что меня обвиняют в том, что я в пьяном безобразии изрыгал хулу на Господа, перебил священные сосуды, топтал их ногами. А когда дядюшка пытался меня остановить, ударил его по голове до крови и беспамятства. Так сказали свидетели – сплошь дядюшкины люди. Суд архонтов был скор – меня обратили в рабство. Никто не сказал и слова в мою защиту, только матушка, но архонты приказали гнать её взашей. Она от того заболела и умерла через несколько дней. Всё имущество отошло дядюшке за бесценок, а я попал на рабский рынок. Ты его знаешь, отец мой, возле гавани. Осматривали меня покупатели, как скотину: смотрели зубы, щупали мышцы, срам. Я не выдержал унижения – бросился. Меня избили до полусмерти. И тут Господь послал мне Феофана. Как ни удивительно, он меня узнал. И выкупил строптивого раба. Задорого выкупил.
– Знаешь, отче, а ведь я ему верю, – задумчиво произнёс Лавр.
– И я, боярин, – кивнул священник. – Если и есть в тварном мире что-то бесконечное, так это человеческая подлость.
– Спаси вас Бог! – Василий поклонился. – Я боялся что не поверите, ведь каждый тать талдычит, что невинен, аки агнец.
– Не та в тебе повадка, мастер, – Лавр потрепал Василия по плечу. – Расскажи лучше о своём ремесле, а то я в нём понимаю меньше пня осинового.
– Изволь, боярин! – Василий поклонился не без изящества и приступил к рассказу.
"Город есть Город – там даже ремесленник не чужд вежеству и манерам".
Рассказчиком мастер оказался хорошим. Отец Меркурий будто наяву видел как смешиваются вроде бы несовместимые ингридиенты, как пламя превращает их в нечто единое, как осторожно, бережно покрывает огненная масса своё ложе, как долго остывает вместе с раскалённой печью и, наконец, являет миру красоту. И как легко всё испортить, положив недостаточно чистоё сырьё, ошибившись в пропорциях, напутав с жаром или временем...
– А ты, брат, привереда! – одобрительно усмехнулся боярин Лавр. – Только лучшее тебе подавай!
– Боярин журавль меня только Привередой и звал, – вернул усмешку мастер. – И все остальные, на него глядя.
– А так и надо! – одобрил Лавр. – У доброго мастера всё должно доброе быть!
– А боярин Журавль ругался, – Василий грустно улыбнулся. – Едва не побил Феофана, что меня выкупил. За грудки тряс, мол, тебе на что серебро дали? Соду покупать или задохликов всяких? Пол мешка только и привёз!
– А ты чего?
– А я за спасителя своего вступился. Всё одно уже было – убьют, так убьют, змеем подколодным не стану! Закричал на боярина, мол толку бы тебе от грязной горькой соли да без мастера – дерьма и то не сваришь! Знаешь ты как ту соду чистить? А какой песок надо? А как молоть его? А на каком угле спекать? А я знаю!
– Кхе! – одобрительно выдал Лавр. – А боярин Журавль чего?
– Крякнул он, Феофана выпустил, меня за шкирку ухватил и в кладовые поволок – показывай, мол, где дерьмо, а где доброе. А там сплошной навоз оказался – чистить и чистить. Боярин Журавль остыл, велел меня в баню сводить, накормить, дать день с дороги отдохнуть, а там на работу. Посмотрим, говорит, какой это Сухов. И Феофану – если не врёт, говорит, покупка твоя – ваше счастье: и прощу, и награжу, а нет – повешу!
– А ты сварил?
– Сварил, боярин. Дрянь, конечно, зелёную да мутную, но у них и такого не выходило с эдаким матерьялом. А потом уже работать как следует начал. Боярин всё ругался беззлобно, мол, не удоволишь привереду такого.
– В окнах твоё стекло? – перебил Лавр.
– Моё, боярин!
– Чистое! В княжьем тереме в Турове и то хуже!
– Это что, боярин, – с изрядной гордостью ответил Василий. – Недавно я смог открыть секрет кристаллоса!
– Чего?! – не понял Лавр.
– Того самого?! Не может быть! – ахнул отец Меркурий.
– Это что за хренотень такая?! – тихо, но так, что всех проняло, спросил Лавр.
– Дядька Привереда, не зли боярина – обскажи толком, – подал голос благообразный молодой то ли мастер, то ли подмастерье.
– И нам горбатого не вкручивай, а то взял привычку! – хмыкнул чернорукий.
– Это стекло чистое и прозрачное, как лёд, как слеза – даже ещё чище! – лицо Василия приняло мечтательное выражение. – В горах Тавра находят иногда камни того же имени – чистые, как ключевая вода.
– Я видел несколько раз сосуды из кристаллоса, – подхватил отец Меркурий. – в Святой Софии в Городе. Потир необыкновенной красоты и баснословной цены. Раз я принимал из него Кровь Христову... Секрет кристаллоса знали в Старом Риме, но он утерян! Ты смог разгадать его, сын мой?!
– Да, отец мой, – кивнул Василий. – Господь умудрил меня!
– Кхе! Это мы удачно зашли! – процитировал одновременно отца и племянника боярин Лавр. – Из этого хрусталоса, значит, и посуду делать можно?
– Можно, но получается один раз из десяти. Трескается, – Василий сокрушённо покачал головой. – Из другого стекла – пожалуйста, а кристаллос капризный. Этим Пузырь занимался, да покалечили его – не знаю, выживет ли? И Жаворонка убили... Но хоть записи наши остались – нового мастера учить надо.
– Покалеченного Пузыря отстоим! – не допускающим возражений тоном отчеканил Лавр. – Лекари у нас получше ваших! Не покажет – так расскажет! Главное, знает как правильно, значит, и выучить сможет! Ну и ты, мастер Василий, учить будешь! Будешь-будешь! Никто не обещал, что на пути в Царство Божие будет легко, а в дороге станут кормить!
"Какая фраза! Не забыть бы – в самый раз для проповеди! Кратко, ёмко, доходчиво и ошеломляюще! Интересно, он сам это придумал?"
– Да я не отказываюсь, – развел руками Василий.
– Кхе! Ещё бы ты отказался! – хмыкнул боярин Лавр. – Ты лучше скажи, эта зода, сода или как её там – горькая соль, короче, она с чего так дорого стоит? Может она ещё для чего нужна? В кузнечном деле она не пригождается?
– Нет, боярин, – покачал головой Василий. – А вот толчёное в пыль стекло – очень даже. Кузнецы им заготовки посыпали, чтобы змеиное железо[10] лучше спекалось.
– Змеиное железо?! – Лавр аж подался вперёд.
– Привереда! – взревел вдруг чернявый и несколько узкоглазый отрок. – Все боярские тайны выдать решил?! Так не выдашь! Дядьки Дамира нет, батьки нет, дядьки Огневеда нет, боярина нет! Переезда в Москву не будет! Домны не будет! Конвертера не будет! Стали не будет! Всё! Смерть кругом! Всем смерть – и этим тоже.
Отрок бурно разрыдался. Лавр подошёл к нему, встряхнул, как кутёнка и спросил:
– Что за сталь такая?
– Мааастер, – сквозь слёзы, но с заметным презрением протянул отрок, – хоть о железе закаляемом слыхал? Вот это сталь и есть.
– Так вы её не из крицы выбирали, а варили как-то? – боярин почувствовал себя в своей стихии и тут же ухватил быка за рога.
– Крииицааа, – шмыгая носом протянул отрок. – Совсем, знать, убогие. Только не выйдет у вас ничего!
Тресь! Затрещина у Лавра вышла мастерской – отрока снесло с лавки. Боярин схватил воспитуемого за шиворот и водрузил обратно.
– Не реви! – строго произнёс Лавр. – Не пристало старшему в роду мужу. Раз старших убили – на тебе весь род! Сам сдохнуть хочешь и их с собой забрать?! Дело родовое похоронить?!
Отрок молча помотал головой.
– Кто ещё сталь варил и кузнечным делом занимался?
– Я, – отозвался давешний с чёрными руками.
– Я тоже, – прогудел другой – здоровый.
– Ну, я как бы, – смущённо просипел ещё один – немолодой и седобородый.
– Я ещё, – отозвался ещё один – чистый и благообразный.
– Знайка ещё, но он с бояричем Тимофеем уехал, – произнёс первый отрок.
– Значит так, – Лавр поднялся. – Как я понимаю, те, кто по стекольному делу худо-бедно работать могут?
– Да, боярин, – мастер Василий поклонился.
– Тогда ступайте и делайте, что сможете – только без дела не сидите, а то ума рехнётесь – напутствовал их Лавр. – Уж извините, позже к вам зайду. У кузнецов дела куда как хуже – с ними первый разговор и будет. А вы садитесь к столу, – боярин кивнул сталеварам и кузнецам, – думать будем. Отче, не в службу, а в дружбу – бери писарскую снасть, благо её тут везде валяется, да пиши, что мы тут наговорим!
"О, эпарх Кирилл, как же ты удивишься после возвращения! Жду не дождусь посмотреть на твою багровую рожу!"

***

Засиделись чуть не дотемна. У отца Меркурия рука чудом не отсохла и глаза, не меньшим чудом, не вытекли – в монастыре столько не писал! Зато и узнал много. Про мастера Черноту – того самого, что возмутился разговором по-гречески, что тот большой мастер в обжиге, хранении, сортировке и подготовки угля, за что и страдал, ибо подпускали его к другим сталеварным делам меньше, чем он хотел, но не потому, что плох, а от того, что уж очень хорошо у него с углём получалось. Словом, был Чернота старшим по углю и с этой стороны трудностей не ожидалось. А ещё Чернота хоть какое но имел представление обо всех операциях плавки, ибо имел ко всему немалый интерес.
Ещё священник узнал, что подмастерье Лось глуп, как пуп, но зато здоров и старателен. Можно на любую работу ставить – главное, чтобы она особого ума не требовала, да объяснить как следует.
Впавший в истерику и грозившийся смертью боярину Лавру подмастерье звался Ковалёнок. Происходил он из семейства кузнецов и приходился убитому Дамиру двоюродным племянником по жене. Знал для своего возраста отрок очень много, да и о секретах кузнецов имел кой-какое представление – от него, как от родича, не особо таились. После вразумляющей затрещины от Лавра немного пришёл в себя, но именно немного – лишиться в одночасье всей родни, наставников и дела это вам не медовый пирожок с изюмом. Его отец Меркурий в первую очередь наметил к утешению и обращению в Истинную Веру. Горе, обрушевшееся на отрока, расшатало в нём веру предков, росток надежды, что заронил Лавр, мог послужить хорошим подвоем для Веры Христовой. Так сам Михаил Псёл учил, да и хилиарх Макарий привык бить по слабому месту вражьего строя. Если в этой заблудшей душе враг рода человеческого ослаб – её первую из когтей зверя и надлежит рвать, а выдернув у отца лжи одну душу, врываться через неё, как сквозь брешь и лишать диавола власти над остальными. Сим Победиши, как сказал Господь Константину Апостольноравному.
Старый Замазка исчерпывающе описывался поговоркой "Маленькая собачка – до смерти щенок". Почтенных лет муж, а всё на побегушках, зато он, как никто, умел восстанавливать печь после плавки, да и во время её замазывал что положено так, что лучше и не придумаешь. За это и получил своё прозвище.
Ещё отставной хилиарх узнал много новых слов: конвертер, домна, блауофен, штукофен, фурма, летка, шихта и множество иных прочих. Сначала священник пытался понять что есть что, но скоро до невозможности утомился и решил, что разберётся позже и сосредоточился на письме и характерах уцелевших сталеваров. И вовремя!
Речь держал подмастерье Богдан Вощанник. Вообще-то его следовало звать мастером, ибо он выучился аж в Новгороде на литейщика и умел лить медь и бронзу. Вот только столько меди и олова для бронзы у боярина Журавля не нашлось и перед, тогда ещё просто Богданом, поставили задачу научиться лить свиное железо, которое все на Кордоне называли чугуном. Ну и что, что никто этого не делал – тем больше славы тебе будет! И Богдан научился! И лить тот самый чугун, и очищать его – даже горшок собственного изготовления показал. Но и тут случилась засада – чистить чугун двойной плавкой оказалось непросто, а чтобы отлить из него что-то толковое нужен был воск. Много. Так что Богдан заслужил прозвище Вощанник, а мимо звания мастера-литейщика снова пролетел, ибо заниматься своим делом мог месяца два-три в году.
– А пока не стану мастером, не видать мне Миланы, как своих ушей, – печаловался он Лавру.
– Считай, что стал! – отрезал Лавр. – Невеста-то согласна?
– Согласна, боярин!
– Тогда увозом возьмём! Хоть в конном строю! – обнадёжил боярин. – Я так и сделал! Где невеста-то?
– Так боярич Тимофей её вместе со Знайкой увёз!
– Что за Знайка?
– Подмастерье наш. До науки и ремесла шибко жадный. С бояричем Тимофеем водился и сам боярин Данила его учил, пока здоров был. И мастера. Он такой – не утаишь от него. А ещё он лучше всех состав шихты считал – диво. А чему научился – всё записывал. И каждую плавку тоже. Всё как делали.
– Да конём вас в зад и преред под лихой пересвист! – взорвался боярин Лавр. – Какого ясного красного молчали? Уд вам на воротник, чтобы уши не мёрзли! Подать мне этого Знайку вместе с записями! И чтоб волос с него не упал!

[1] Тамраха – древнерусская Тьмутаракань. Город на Таманском полуострове.
[2] Пантикапей – современный город Керчь.
[3] Дем - квартал, аЮ скорее, микрорайон в Константинополе. Одновременно являлся и административной единицей и ячейкой местного самоуправления. Долгое время демы имели даже свой суд. Императоры то отбирали право суда у демов, то демы, обычно в ходе бунта, возвращали это право себе. К XII веку суд деиов был уже приданием старины глубокой, но с местным самоуправлением императору и эпарху Города всё равно приходилось считаться.
[4] Театрон (греч.) – театр.
[5] Фема – провинция и военный округ в Византии. Фема Таврика включала в себя византийские владения в Крыму и на Таманском полуострове.
[6] Горькая соль – так в те времена называли соду. Добывали её в крымских озёрах, а вот с очисткой была проблема. Официально в то время монополии на соду в Византии не было, но секретом очистки владели немногие, из-за чего пригодная для стеклоделия сода стоила очень дорого. Кроме того, под видом соды покупателям часто подсовывали горькие на вкус соли магния, причём, нередко с самыми благими намерениями, ведь различать их не умели. Так что обмен технологий на поставки дешёвой и качественной соды являлся вполне равноценным. А в Крыму, как пишут крымские историки, соду в византийские времена добывали в кратерных озёрах на месте потухших грязевых вулканов. Сейчас там грязевые озёра. Может быть это проявления местечкового патриотизма, но мне их версия уж очень подходит.
[7] Милиаррасий – византийская серебряная монета, составляющая по стоимости 1/12 солида.
[8] Литра – византийский (римский фунт), равный 1/120 таланта. 327,45 грамма.
[9] Солид (статер) – византийская золотая монета, весом 4,55 грамма.
[10] Змеиное железо – дамасская сталь.

Водник

Дата: Понедельник, 04.07.2022, 10:48 | Сообщение # 25

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Глава 2
Январь 1126 года. Кордон.

– Ничего не понимаю! – боярин Лавр хватил кулаком по столу. – Мы перед ними, как дети малые! И Михайла тоже! Ты мне скажи, отче, ты в Царьграде жил – там такое есть?
– Ты мне задавал этот вопрос без счёта раз, боярин, – священник снял очки и устало провёл рукой по лицу. – Не видел, не знаю, кое о чём читал, что такое бывало в древности, но ныне забыто. И, предвосхищая твой вопрос, в записях тоже ничего не понимаю! Вообще!
– Ты пойми, – пальцы Лавра нервно забарабанили по столу, – мастеров перебили, одни сопляки остались, но мне до них, как до неба! Кто их учил? Как? Ты Соболька видел? Я, право, думал колдун он. Сказал ему даже, а он ржёт: "Тогда и ты колдун. Иди сюда и делай как скажу". Голова пухнет! Думал, Михайла один такой... А эти ещё чище!
Отставной хилиарх кивнул соглашаясь.
– Ты сам посуди, – пальцы Лавра выбивали уже просто бешеный ритм, – на диковине диковина! Одни глаза, что Васька Привереда для покойного мастера Гордея делал, а нынче тебе отдал, благо подошли, чего стоят! Ты про такое слыхал?
– Читал, – отец Меркурий поскрёб в бороде. – Базилевс Нерон, что христиан львам на растерзание отдавал, был молод годами, но слаб глазами, и какой-то мастер обточил для него чистой воды смарагд[1] так, что губитель мог через него смотреть, будто и не страдал глазной хворью. Все думали, что дело в чудесных свойствах камня, а оказывается, хитрость в том, как его обточить, что мы с тобой здесь и узнали. Видать, и тот древний мастер знал.
– А эти-то откуда? – Лавр перестал барабанить и подался к священнику. – Я Привереду распросил – его этому здесь научили. Хоть догадки у тебя есть?
– Только они и есть, – священник грустно усмехнулся. – И те больше на сказки похожи.
– Выкладывай, отче, – Лавр вернул отставному хилиарху кривую усмешку. – Нам сейчас любая хрень сгодится.
– Рассказывали мне, что ещё до Христа, последователи Пифагора создали тайное общество, призванное сохранять и приумножать знания. Тайные знания, боярин. Те, что могут быть опасны для людей. Во главе его стояли жрецы Аполлона – бога-покровителя наук, искусств и... предательства. Аполлон Стреловержец не только даёт знания, но и насылает мор. И внезапную смерть тоже. Таковы же и его последователи. Они считали, что давать знания людям можно лишь тогда, когда они до этого дорастут. В чём то они, наверное правы...
– А к нашим делам это каким боком? – Лавр подпёр щёку кулаком, как ребёнок, слушающий сказку, от чего стал безумно похож одновременно и на отца, и на племянника.
"Изыди, сатана! Привидится же... Они же кровная родня – чему тут удивляться?"
– А к нашим делам, боярин, это относится самым прямым образом. – священник наставительно поднял палец. – Никто не любит тех, кто имеет власть. На Пифагора и его школу напали, а его самого убили. Заговор Килона. Ученики же Пифагора, посвящённые в тайну, широко рассеялись по миру. До поры они не скрывались особо, но со времён Константина, когда Империя приняла Христа, на них начались гонения не просто, как на язычников, а как на заговорщиков, опасных для священной власти. И они скрылись, боярин. Кто в дальние земли, кто сделал вид, что является добрым подданным, а кое-кто спрятался и среди служителе Церкви – тайная власть сильна, но ещё сильнее искушение властью тайны. Говорят, так...
"Как-то он нехорошо вздрогнул, когда я сказал о тайном обществе... Значит, тут про такое известно. И слава у местных криптей[2] такая, что способна напугать безусловно храброго акрита. Малака! Приехал, называется, к неиспорченным варварам...
Но кто же посвящён в тайное здесь? Язычники? Или ещё кто? Господи, почему ты взвалил на меня столь тяжкий крест? Неужели я столького не знаю про себя? Ведь ты же не даёшь никому непосильных испытаний".
– Красная сказка, – Лавр подпёр голову другим кулаком. – Только с чего ты решил, что она к нашим делам касаема?
– Помнишь рассказ, как во время мятежа сгорела школа?
Боярин Лавр кивнул.
– Ничего необычного в нем не заметил?
– А то нет! – Лавр выпрямился и в глазах его опасно сверкнула боевая сталь. – Сказывали, что ублюдок Мироновский факел метнул, да и на воздуси в крылах пламенных и вылетел с громом великим. Уже, как свинья палёный, а избу школьную пламя то по брёвнышку раскидало. Греческий огонь у них там что ли хранился?
– А ты греческий огонь в деле видал, боярин?
– Бог миловал! – Лавра передёрнуло. – Наша сотня под Доростолом не была. Но переяславльцы сказывали... Даже если половину приврали, и то жуть жуткая под такое попасть!
– А я вот видел, – льда в голосе священника хватило бы и ад заморозить. – И скажу тебе, боярин, не греческий огонь то был. Да не просто скажу – спасением души поклянусь!
– Это как?
– А вот так! – отставной хилиарх стукнул кулаком по столу. – Греческий огонь только жжёт! Всё жжёт: дерево, камень, плоть. Даже в воде горит. Потушить его можно лишь песком и мочой. Но грома от него нет! И крепкий дом он не развалит. Сожжёт, но не развалит! Как, боярин, похоже на тайное знание, о котором людям знать не надо?!
– Твою ж мать!
– Легче хоря[3] поймать! – зло ввернул недавно узнанную поговорку священник.
– Это что же получается, – Лавр не обратил внимания на сказанную в сердцах подначку, – эти твои тайные до Руси добежали и у нас осели?
– Ты можешь иначе объяснить те невероятные знания, коими обладают здешние мастера и отроки? И те преудивительные вещи, что мы здесь видели и ещё, несомненно, увидим?
– Не могу! – Лавр скрипнул зубами.
– Вот и я тоже, – кивнул головой священник. – Ни здешние странности, ни ваши – Ратнинские. Племянника твоего, например...
– Тыыы, – Лавр нехорошо прищурился и, вроде как, начал вставать.
– Сядь, боярин, – отставной хилиарх выставил перед собой открытые ладони. – Поздно меня убивать. Да и не надо. Ты же в бане у отца твоего был и всё видел и слышал.
– Откуда мне знать, что ты другим чёрным воронам весть не подашь? – Лавр нехорошо прищурился, но сел.
– Да жить я хочу, боярин, – отец Меркурий развёл руками. – Вот так просто. А в награду за это знание меня кончат легче, чем муху. И всё Ратное тоже. А я за вас перед Господом отвечаю.
– А, может, всё же прикопать? – боярин смотрел с прежним нехорошим прищуром. – Или в болото?
– Тогда уж и Мироново дело доделать надо, – усмехнулся священник. – Вместе со мной и мастеров положить, и отроков, и молодых бояричей, и боярина Данилу. Сможешь? Возьмёшь на душу грех Иудин? Если сможешь, то режь – жить я хочу, а смерти не боюсь. Мне жизнь для дела нужна. Но если сделаешь так, и греха с бесчестьем не убоишься, то может и получиться голову задурить тем, кто меня искать прибудет. Как у вас говорят: "Закон – лес, медведь – архонт"? Только сможешь ли такую жар-птицу не то что из рук выпустить, а собственноручно убить, Мастер? И неужели я настолько в тебе ошибся, воин Христов Лавр?
– Умеешь ты, отче, – боярин несколько расслабился, но отставного хилиарха это не обмануло – Лисовин по-прежнему был готов к прыжку.
– Умею, – кивнул священник. – Хорошо учили и хорошо учился. Но ведь и тебя не в хлеву нашли, боярин. Подумай и поймёшь, что я прав. Хотели мы того или не хотели, но Господь судил, что теперь эти тайные и опасные знания в наших руках. Как и обязанность решать, что из него можно показать людям, а что нет. Теперь мы криптея, боярин. Не только ты и я – всё Ратное. Так хочет Бог!
– Не было печали – купила баба порося! – хмыкнул Лавр, а потом выдал такое, что и лошади бы покраснели.
"Слава тебе, Господи! Воистину неисповедимы пути Твои! Теперь у меня, Поднадзорного, архонта Кирилла и друнгария виглы Аристарха появилось общее дело. Хочешь-не хочешь, а придётся нам сотрудничать!"
– Скажи, отче, – Лавр вдруг широко улыбнулся, – ты яблоками никогда не торговал?
– Нет, не пришлось, – опешил священник. – А к чему такой вопрос, боярин?
– Да умеешь ты искушать, словно змей эдемский, – хохотнул боярин. – Самое то с яблоками на торг ехать!
Смертное напряжение, висевшее в комнате, будто трупная вонь, разлетелась под напором хохота. Оба собеседника ржали, как жеребцы стоялые, на глазах выступили слёзы...
"Кажется, Макарий, ты никогда в жизни не получал более сомнительной похвалы!"
Проржались, утёрли слёзы и боярин Лавр, будто и не было ничего, спросил:
– Как ты говорил того древнего мудреца-то звали?
– Пифагор. Пифагор Самосский, – священник сразу взял тон, средний между менторским и повествовательным, почувствовав, что Лавр намерен не занимательную историю слушать, а учиться. – Родился он на острове Самос. Я там с арабами дрался.
– Давно то было?
– Полторы тысячи лет тому назад.
– Давненько..., – боярин усмехнулся. – А тебя когда туда занесло?
– Полтора десятка лет назад. Наш полк к ладейной рати приписали. Мотались с острова на остров, гоняли оборзевших арабов, а между боями блевали через борт в море.
– Та ещё, видать, война была, – боярин понимающе кивнул головой. – Егор сказывал, каково оно на море воевать.
– Десятник Егор служил в либурнариях, тьфу, в ладейщиках? А у какого князя? Я считал, что князья на Руси морских войск не держат.
– Не, нурманы его с братьями в дружину сманили. Братья погибли, а он от нурман ушёл и с псковичами на море не то торговал, не то разбойничал. Там в Пскове и женился.
– Про женитьбу Егора я знаю.
– Ну да, ты же Марьяну лечил, – кивнул Лавр. – Вот с тех пор манит Егорку море. Если пива переберёт, сразу про то сказывать начинает. Глаза горят, руками сучит. Не понимаю я его. Что в том море – вода и вода.
– Это потому, что ты его не видал, боярин, – грустно улыбнулся священник. А я на морском берегу вырос. Но не печалься – чую, увидишь?
– Откуда знаешь? – Лавр подобрался.
– Не знаю – догадываюсь, – священик улыбнулся, мол, не наговаривай на меня, боярин, лишнего. – Помнишь куда по весне идти придётся?
– Помню. На Неман.
– Вот! А течёт та река куда?
– Сказывают, в Волчье море.
– А цезарь Мстислав все реки, что из сей земли в море текут, так или иначе под себя берёт.
– Так что же, это Киев нашу сотню туда определил?
– Не думаю, – отставной хилиарх покачал головой. – Недосуг цезарю над каждой сотней начальствовать. Велел он реку под себя взять и воинскую силу для того изыскать. Тут наша сотня и подвернулась. Вернее, отец твой, племянник и шурин, каждый со своей стороны, князьям её на расписном блюде подсунули.
– Нашу, говоришь? – Лавр лукаво прищурился.
– Именно, – священник кивнул. – И мою тоже. После того, что я успел увидеть и узнать, моя судьба – ваша судьба. Или все высоко взлетим, кто жив будет, само-собой, или все в землю ляжем. Так что связал нас Господь одной верёвкой, боярин Лавр. И в одно ярмо поставил.
– Нда, веселуха – хоть пляши, – Лавр хохотнул без особого веселья. – А Пифагор твой к нашим делам каким боком? Кем он, кстати, был, кроме как любомудром? Каким делом кормился? Отвлеклись мы.
– Арифметиком и геометром. Познавал мир через счёт, через число. В конце-концов, додумался до того, что мир и есть число.
– Ни хрена не понял! – Лавр помотал головой. – Ну да и ладно – ты мне это позже разъяснишь. К нашим делам это как касается?
– Да я и сам не очень, – признался священник. – Многое числом понять можно, но чтобы всё – не верю. А к нашим делам... Ты заметил, боярин, что здешние всё норовят на счёт взять: счесть, измерить, взвесить?
– Заметил, – Лавр кивнул со всей серьёзностью. – Подивился тому даже.
– Вот и я тоже. И стал вопросы задавать. А уж когда услышал: "Мир есть число" – всякое сомнение отбросил. Ковен пифагорейцев здесь!
– И Михайла тоже? – лицо боярина приняло странное выражение.
– Не думаю, – священник покачал головой. – Но ему много дано Господом. Его заметили, начали учить и, я уверен, готовили к посвящению.
– Значит, отец Михаил покойный? Ты же говорил, что они против Христа?
– Не знаю, – отец Меркурий развёл руками. – Видимо, не все. То, что я успел узнать о моём предшественнике, говорит об одном – веровал отец Михаил истово и пламенно, жил и погиб, как истинному христианину надлежит! Но, при этом, явственно был посвящённым... Что же до наших дел, то Господь не попустил, чтобы их тайное знание попало к язычникам, латинянам или магометанам, а отдал его в руки верных – наши руки, боярин! Ты же не хочешь, чтобы зелье, что не только жжёт, как греческий огонь, но и в щепы разносит, попало к половцам?
– Да не дай Бог! – Лавр даже побледнел слегка.
– Вот Он и не дал, – кивнул священник. – Теперь понимаешь, что если об этом пронюхают не важно кто, то здесь только землю и воду оставят, а того, кто проговорится, в награду удавят без шума так, что и следа не останется?
– Да уж не дурень, – боярин угрюмо кивнул. – И князья тут первые удавкой наградят... Отец когда вернётся и узнает – охренеет какое нам счастье привалило. Полные портки, мать его!
– Не сомневаюсь, – кивнул отец Меркурий.
– А раз не сомневаешься, – боярин Лавр посуровел лицом и стал пугающе похож на отца, – то скажи мне, многомудрый пастырь стада Христова, что пастве твоей со всем этим делать? Одну возможность ты назвал – самим тут всё пусто сделать, да тебе она не нравится. Так скажи вторую! Любезную! Сам скажи!
"Христос Пантократор, я в воле твоей! Дай знак, что сейчас я вершу по воле Твоей!"
– Второй способ, боярин, – голос священника прозвучал торжественно, – хранить доставшенся знание, превратить его в свою силу, использовать, чем-то поделиться, что-то хранить в тайне, но всё предпринимать к своей вящей силе и богатству, чтобы никто, даже князья, не смог силой или хитростью отнять то тайное и страшное знание, что волей Божьей попало нам в руки. А для того надо самим дойти до моря, взять под себя все тамошние земли и встать вровень с князьями, ибо Он так судил. Понимаешь, боярин, перед каким выбором нас поставил Господь?
– Понимаю, – боярин Лавр кивнул с ледяным спокойствием и достоинством. – Лисовины никогда раком не пятились. Чему быть, того не миновать! Ты с нами?
– Да, боярин!
– Да будет так!
"Alea iacta est! [4] Вот ты и создал свой заговор против базилевса, Империи, Империума, матери-церкви, цезаря и двух десятков архонтов в придачу! Ну теперь одним больше, одним меньше – всё равно. Ты уже увешался ими, как шелудивый пёс блохами, а казнить тебя, Макарий, можно только один раз.
Куда же ты ведёшь меня, Господи? К чему? Открой хоть часть твоего замысла, ибо в сомнении и смущении великом пребываю!"

[1] Смарагд (др. русск.) – изумруд.
[2] Криптея – тайное общество в Спарте, состоящее из полноправных спартариатов и предназначенное для контроля над илотами – покорёнными местными племенами и рабами. Любимым методом криптеи было убийство потенциальных бунтовщиков. Так же криптея убивала и спартариатов, заподозренных в том, что они тайно отрицают законы Ликурга – своеобразную конституцию Спарты. В античном мире криптея стала синонимом тайного общества.
[3] Хорька.
[4] Alea iacta est (лат.) – жребий брошен. Слова, произнесённые Гаем Юлием Цезарем при пересечении реки Рубикон.

Водник

Дата: Четверг, 06.10.2022, 14:03 | Сообщение # 26

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

На подворье славнейшего на Руси Киево-Печерского монастыря кипела работа – игумен Тимофей лениться никому не давал: ни трудникам, ни, тем более, монахам. Тяжкие послушания не миновали никого, и не важно, кем был инок в прошлой жизни: землепашцем, гридем, боярином или князем – все, как велит общижитийный устав проводили век свой в трудах, посте и молитве.
В закутке за сторожкой привратника, среди голых по зимнему времени яблонь, колол дрова высокий, широкоплечий монах. Дело он своё делал красиво и ловко – поленья с весёлым треском разлетались под его топором: тюк, тюк, тюк...
За работой инока наблюдали двое: один с удобством устроился на здоровой деревянной плахе, а второй стоял, заложив руки под богатый воинский пояс. Кажется, во всём монастыре только они и не работали, хотя, как посмотреть... Трудов этим двоим хватало выше маковки, только иных – княжьих, ибо один из них был великим князем Киевским Мстиславом Грозные Очи, второй – его мечником по имени Путята из рода великих киевских бояр Вяденичей.
– Тюк! – очередное полено распалось на две половинки под топором монаха.
– Так что скажешь? – князь Мстислав решил прервать затянувшееся молчание.
– Ловок твой зять Всеволодко, – усмехнулся монах, ставя на колоду новое полено. – Вроде, и измену содеял, а так повернул, что не виноват. Да ещё дельную мысль подсказал. Веришь ему?
– Верю, – великий князь кивнул. – Сестрица Агафья всё подтверждает. И люди к ней приставленные тоже.
– А купить тех людей нельзя? – монах прищурился.
– Одного точно не купишь, а чтоб второго – у Рогволдовичей столько казны нет.
– Что ж, мне сорока на хвосте о них то же самое принесла, – инок тюкнул топором и потянулся за новым поленом.
Великий князь хмыкнул.
– Агафья, небось, рвёт и мечет? – странный монах снова взялся за топор.
– Не без этого, – улыбнулся князь. – Поприжал её Всеволодко, но то их дело. От Киева не отложится, к полочанам не переметнётся, а что уделом прирастёт при удаче, так то и нам на пользу. Сестрица о том же пишет, а что муж теперь над ней и взаправду голова – переживёт. Он, чай, для их детей старается.
– А Вячеслав Туровский – братец твой? – монах выпрямился и пристально взглянул на владыку Руси.
– Вячеслав тюфяк, – нахмурился великий князь. – Но на Киевский стол, в свою очередь, хочет. Честно говоря, не ждал я от него такой прыти. Ухватился за Всеволодкино предложение зубами – землями прирастать решил! Прям как Юрка – братец единокровный! Но тот хоть молод ещё – я уже брадат был, когда он народился, а Вячеслав уж успокоился, вроде, и на тебе!
– А зря не ждал, – покачал головой инок. – В юности братец твой боек был.
– Был, да сплыл, – Мстислав разгладил усы. – Укатали сивку крутые горки.
– Было время, что и укатали, – монах потянулся за очередным поленом. – В себя верить перестал, смирился – сын единственный здоровьем слаб, духа воинского в нём нет – к чему стремиться?
– А чего ж сейчас взбрыкнул? – великий князь нехорошо прищурился.
– Помнишь, болел тяжко по весне твой племянник – княжич Михаил Вячеславович?
– Помню.
– Так вот, другая сорока мне на хвосте принесла, что после болезни той племянник твой стал не по годам разумен, честолюбив и дух воинский в нём пробудился. С теми, кто до кромки дошёл и вернулся такое случается. Так что отцу его есть теперь зачем жить, и на Золотой Киевский стол князь Вячеслав теперь иначе смотреть станет. Против тебя не пойдёт, а вот против Ярополка... И за жизнь цепляться будет! Ради сына! – монах повернулся к стоящему Путяте. – Скажи, мечник – ты из Турова недавно, верно я говорю?
– Верно, княже! – боярин Путята выпростал руки из-под пояса и в упор взглянул на инока.
– Тьфу на тебя! – рассердился тот. – Вот сколько раз тебе говорено, был князь Святослав Давыдович, да весь вышел, а остался инок Николай. Ты луше по делу говори, без величаний.
– Как скажешь, брат Николай, – усмехнулся боярин. – Всё ты верно говоришь. Княжич Михаил собрал вокруг себя ближников – сыновей княжеских и земских бояр и не только.
А ещё кого? – перебил монах.
– Ещё кой кого из детей гридей и даже купцов привечает. Да что там купцов – даже из чёрного люда отроки в его стае есть. Но все бойкие и на голову не скорбные. А верховодит Михаил Вячеславович среди них, по всему судя, не потому, что княжич, а людей за собой вести умеет. До науки книжной и воинской стал жаден. А самое главное, с отцом теперь каждый день подолгу беседует, а о чём неведомо. Говорит только, что батюшка его княжьей науке учит.
– Вот и мне так же рассказывали, – кивнул монах.
– Пока не опасно, но подозрительно, – прищурился великий князь. – Не думаю, что Вячеслав переметнётся, но смотреть за ним надо.
– Присмотрим, – кивнул монах. – А заодно попробуем князя Туровского от Киевского стола отвернуть – пусть свой удел обустраивает.
– Отвернёшь их, – поморщился Мстислав. – Они в своём праве. И по обычаю, и по завещанию батюшкину.
– Лествица отмирает, княже, – инок отставил топор. – Твой же батюшка сказал: "Каждый да держит отчину свою". А князь Мономахова рода над всеми. Его отчина – вся Русь. Пора Руси царством становиться, а тебе – царём. И власть передавать сыну по завещанию, подобно имуществу. А ему – своему. Только так!
– Думаешь, пришло время? – великий князь вопросительно приподнял бровь. – Проглотят?
– Из кельи по-иному видится, чем с седалища княжьего, – монах построжел лицом. – Когда меня стола лишили я многое понял. Пока над Русью одной головы не станет – так и будем грызться, сволочи всякой на радость. От того и в монастырь ушёл, а не стал прю затевать. А ведь мог – ты знаешь. И отца твоего поддержал. И при тебе стал тем, кем стал. Так что время пришло. Что ж до второго вопроса, то как пихать в глотку будешь. И не только ты, а и наследник твой. Передавите – срыгнут и вас той блевотиной смоет вместе с царством Русским. Так что медленно и неостановимо до тех пор, пока твой, князь, внук, а лучше правнук на золотой стол по обычаю не сядут. Вот тогда все уже привыкнут и считать станут, что иначе и быть не может.
– Всё верно, – кивнул Мстислав, – только ответь мне, а зачем тогда Ольговичам, Всеволоду, Ярику да Юрке Киев? Да держит каждый отчину свою – расползутся, как тараканы в запечье.
Путята стиснул рукоять меча.
– Не тискай меч-то, боярин, – усмехнулся монах, завидев это. – Давно ли дед твой решал кому на золотом Киевском столе сидеть? И к Всеславому княжению, и к Святополковому, и к Мономаховому – ко всем Вяденичи руку приложили и при любом князе в Киеве первые.
– Ты это к чему, княже? – великокняжеский мечник нехорошо прищурился, но меч выпустил.
– И мне любопытно? – подал голос великий князь.
– Инок Николай, – сурово поправил Путяту монах, после чего присел на бревно напротив князя Мстислава. – А к чему это я? Да к тому, что такие вот Вяденичи в каждом княжестве на Киев должны смотреть, оттуда милости и защиты ждать, а купцы ещё и прибытка. Купцы-то они разные бывают – на Новгород посмотри. Там уже и не поймешь, кто боярин, а кто первой сотни купец, и зубки у них железные – не мне тебе рассказывать.
– Значит, предлагаешь земских великих бояр и старшину купеческую прикармливать?
– От чего ж только их? – монах усмехнулся. – Князей тоже. И всегда смотреть кого и против кого поддержать. Но земля должна смотреть на Киев и Мстиславов род!
– Даже так? Не Мономахов, а именно Мстиславов?
– Да! Братья твои – князья великие, а ты и потомство твоё – цари, коли на то воля Господня будет, а тебе и семени твоему ума, силы, хитрости, подлости и бесстыдства хватит, ибо такое дело, не извозившись в крови и дерьме по самую маковку, не сделать. Отец твой хорошо начал, а ты хорошо продолжил, князь Мстислав Владимирович. Но об том позже. Сейчас же пусть нам боярин Семён Алексеевич ещё про Туров поведает. Уж больно там летось занимательно было. Значит, говоришь, боек стал княжич Михаил Вячеславич и отец его от того взвеселился и ободрился?
– Как же не обрадоваться? – усмехнулся Путята.
– И верно, как? – вернул усмешку монах, а потом посерьёзнел. – А вот скажи мне, мечник, не начал ли вокруг княжича и смысленные мужи виться?
Путята задумался, почесал бороду и наконец ответил:
– Начали. Но то не диво – всяко когда княжич в возраст входить начинает, бояре вокруг него в стаю сбиваются: девок подкладывают, каприззам потакают, в уши льют и по иному в доверие втираются.
– А в чём же диво?
– В том, что княжич сам начинает и из смысленных мужей себе сторонников набирать. Осторожненько так. Почитай и незаметно вообще, но ежели присмотреться...
– Удивил меня братец, удивил, – вступил в разговор князь Мстислав. – Понятно, что отрок, даже самый смышлёный сам такого без помощи старших не сделает. Готовит, значит, сыну ближников. Но и племяш хорош... Буду иметь в виду. Не для сына ли Вячеслав удел на Немане спроворить решил?
– Вот и я так думаю, – кивнул монах.
– И что мне с этим делать по-твоему? – Мстислав наставил на странного понаха палец.
– Думаю, княже, кто нам мешает, тот нам и поможет, по Господнему соизволению. Есть в землях Туровских ещё один не по годам резвый отрок при мудром не отце, правда, но деде, что тоже неплохо. Из земских бояр.
– Сговорились? – усмехнулся великий князь. – Путята мне тоже про боярина Корнея Лисовина и внука его уши прожужжал. Ты помнишь кто тому Корнею грамоту на боярство и воеводство дал?
– Святополк Ярославич, – кивнул монах. – И огласили сыновья его. Так это и хорошо!
– Чем?
– Да тем, что есть нам теперь гиря, которую мы князю Вячеславу Владимировичу на шею повесим, а царю Русскому верных слуг приобретём. Из земского боярства, как и желательно. Да и из князей мелких, удельных...
– Ты что ж, предлагаешь Святополчичам уделы на Немане посулить?
– Вот именно! – улыбнулся инок. – Чем на кормлении в Пинске да Клёцке сидеть, не больше ли чести себе уделы мечом добыть, да ещё по воле великого князя? А что уделы те лет двадцать обустраивать надо, ибо там покуда только волки под ёлками серут, прости меня, Господи, так то и хорошо – меньше дури всякой в голову лезть будет. А на Пинск и Клёцк ты, княже, найдёшь кого посадить.
– А мне это нравится, брат! – Мстислав по-молодому сверкнул глазами. – Святополчичи, в таком разе, волей-неволей, под моей рукой ходить станут, Неман под Киев перейдёт со всей тамошней торговлей, зятёк Всеволодко и эти двое Вячеславу укорот дадут, в случае чего. А случай будет – прежде, чем на Киев замахнуться, Вячеславу надо будет Неман под свою руку взять, бо с пустой мошной на войну не ходят.
– Верно! – инок Николай поднялся и взялся за топор. – Работать надо. Послушание тяжкое. Почитай, как Полоцк.
Полено разлетелось на две половинки.
– Скажи мне, князь Святослав Давыдович, – спросил вдруг великий князь, – от чего ты тогда от борьбы за свой стол отказался? Почему? Ведь мог. А ты постригся. Зачем? Много лет тебя знаю, а спросить вот сейчас решился.
– Потому и не стал, что мог, – монах как-то очень светло улыбнулся. – Суета сует и томление духа. Да и совесть заела – мельтешим мы, князь, ровно вши срамные на срамном же месте у девки гулящей, а чёрный люд от того в землю ложится, с голоду пухнет и на холопский рынок идёт. Грех это, князь, и одной молитвой его не искупишь – только деянием. Твой отец начал – всю Русь под крестами и хоругвями на степь повёл. От того я к нему и пришёл – искупать. Спроси любого зодчего искусного в каменном строении, князь Мстислав, и он тебе ответит, что нет здания более прочного, чем пирамида. И в Писании сказано, что един Бог на небе – един царь на земле. Только так мир в государстве быть может. Твой отец это понял, ты понимаешь. Но понимать мало – я тоже понимаю, но не могу. А отец твой мог. И ты, князь Мстислав Грозные Очи, тоже можешь. От того помогать вам есть моё главное послушание. И живу я теперь в мире, грехом гордыни не искушаемый. Знать, такова воля Господня.
– Вот оно как..., – владыка Руси помолчал. – Может и прав ты... И Господь тебе помогает, стало быть угодно ему... Зря, знать, тебя Святошей прозвали – нет в тебе лжи.
– Есть, княже, есть. – монах усмехнулся. – Как и во всех. Но о том мы позже поговорим, а сейчас меня другое заботит.
– И меня, – кивнул Мстислав. – А зовётся та докука Полоцк. Ты ничего странного в том как они на Туровщину набежали не заметил?
– Как не заметиь, – кивнул монах. – Очень там всё любопытно было. Во-первых, задумано очень хорошо и в тайности – мои птички мне о том ничего не напели, а они у меня чуткие. Во-вторых, Глеб Всеславич, Рогволд Всеславич, Ростислав Всеславич, Святослав Всеславич и Брячислав Давыдович – зятёк твой, княже, о моих птичках, если не знают, то догадываются – мы удара на Смоленск или Волынь ждали и их укрепили, а получили по Пинску. Стало быть моим это в уши напели. Учтём. Третье – Живобунд и четыре сотни его конных. Это опасно. Весь полоцкий выводок с недавних пор за обычай взял ливских, леттских, ятвяжских и литвинских князьков крестить и дочерей своих за них выдавать, а которые креститься не желают, у тех дочерей себе и сыновьям в жёны брать и тем себя усиливать и к морю двигаться. С Всеслава пошло – он первый на литвинке женился. Так, глядишь, скоро под себя всю Двину подомнут. И не только Двину – к Неману тоже подбираются. Живобунд ведь жмудин и не женат ещё. Чуешь, чем пахнет? А таких Живобундов там не один и не два, но у Всеславичей дочерей на всех хватит.
– Чую, – кивнул великий князь. – Если дам им это дело до конца довести, то сковырнуть Полоцк будет ой как непросто! Да и реки, что к морю бегут, под Мономаховым родом все должны быть. Они серебром текут, а без серебра войны не повоюешь. Стало быть, Неман и Двину надо под наш род брать. Чую, за одно лето не управимся. И первая нам задача всех подручных Полоцку князьков из их земель не пустить. Приложить Полоцку подкову раскалённую к заднице. И тут Всеволодкина и Вячеславова задумка в утку – Живобунду дел и в своих землях хватит. Да и остальные остерегутся.
Князь помолчал. Снял шапку, тряхнул волосами редкой, доставшейся от матери Гиты Уэссекской, тёмно-тёмно рыжей масти. Зло нахлобучил шапку обратно на голову. А потом продолжил:
– И ведь хотел с ними по-доброму – дочь за Брячислава отдал, ан нет – неймётся! Ну, сами выбрали! Пусть на себя и...
– Только никого из князей Мономахова рода на Неман посылать нельзя, княже, – перебил Мстислава инок Николай. – Лучше, чтобы там и вовсе князей не было, по крайней мере, сим летом. А то ятвяги, жмудины и прочие против нас объединятся, как не раз уже бывало. Пусть всё выглядит так, будто это Всеволодкины бояре себе вотчин поискать решили. Там, сам знаешь, такое время от времени случается, да почитай, никому усидеть не удаётся. А этому, глядишь, и удастся, ежели помочь.
– Поможем, – кивнул Мстислав. – Прикажу Вячеславу, да у него и свой интерес. Путята, про этого Лисовина, как про Святогора-богатыря рассказывают, мол, в одну калитку полочан из-под Пинска выгнал, полон отбил, ну так мало ли что про кого врут. Повезти могло. Ты его сам ведь видел? Можно с ним дело иметь? Расскажи-ка снова, а мы с иноком Николаем послушаем.
– Воевода Корней для того дела годен. – отчеканил княжеский мечник. – Он на Палицком поле ранен был тяжко и от того в ничтожество впал, но смог подняться выше, чем был, а недруги его в землю легли.
– Вспомнил откуда я его знаю! – хлопнул себя по колену великий князь. – Это он на Палицком поле половцам атаку сбил своей сотней! Только, сказывали, помер он от ран.
– Не помер, княже, – Путята улыбнулся. – Хоть ноги у него с тех пор нет, но в седле твёрдо сидит и копьё держит. Да и по земле скачет бодро.
– А как супругу того боярина звали? – вдруг спросил монах. – Не Аграфена Ярославовна?
– Да! – Путята не стал скрывать удивления. – Врут, что она дочь Ярослава Святополчича Волынского, но того быть не может – что ж Ярослав её на коня не сев заделал?
– Ну, тогда и я его знаю, – монах ухмыльнулся. – Об их со Славкой похождениях разве что скоморохи не пели и то не поручусь. Там с ними ещё третий был – Фёдором звали. Он ещё у Святополка Изяславича в посольских боярах потом ходил. А теперь в том же Погорынье погостным боярином сидит. Случайно? Не думаю! Были у покойного Святополка виды на те земли, раз он туда зятя посадил воеводой, а друга сыновнего волостителем! Жаль, не скажет теперь. Ты о том дознался, а, мечник?
– Не дознался, винюсь, – Путята покаянно склонил голову. – Но как зять? Великому князю?
– Святослав Изяславич, прости ему, Господи, хоть и жаден был без меры, но по деакам не ходок, хотя и на старуху бывает проруха – случилась у него полюбовница, а у той дочь Аграфена. Ну и не бросил их Святополк – любезную свою за ветхого боярина выдал, а дочери уж жениха доброго присматривал. А тут Лисовин-то и случился. Дело было когда ещё Святополк в Турове сидел. Ну и женился наш пострел на Рюриковне, хоть и незаконной, увозом, а Ярослав и Фёдор ему помогли: и попа достали, и в Киев спровадили. Князь по началу Лисовина удавить хотел, а потом простил и признал зятя нежданного. И на что его применить знал, раз двигать стал, а потом взял да и помер.
– Вот оно что! – Путята огладил бороду. – Теперь понятно от чего сыновья да братья князя Ярослава воеводу Корнея в Пинске меж собой за стол посадили и братом да дядюшкой величали – он им и правда зять и дядька двоюродный!
– И они о том знают, – кивнул монах. – И поверят.
– Заманчиво, – великий князь в раздумии взялся за бороду. – Что рати водить воевода Лисовин умеет я понял. Вы мне другое расскажите – что он за человек? Чего от него ждать можно?
– Многого, княже, – боярин Путята посмотрел своему князю прямо в глаза. – Воевода Корней умён, расчётлив, проницателен, расчётливо – головою, а не сердцем жесток и, как ты сказал, умеет водить рати. А ещё он верен. И нам, и братьям покойного Ярослава, и, особено, племянникам. И если ему дать возможность устроить судьбу родичей, особено не с пользой для себя и рода, то он за неё крепко ухватится. Как ухватился за боярство для внука и спасение Ратнинской сотни, от которой чуть больше полусотни осталось. И ещё добавлю – под Пинск он с ратью мало не княжеской пришёл. Восемь сотен воев привёл, из них половину бронных и конных три сотни. Значит, верят ему в тех краях и идут за ним охотно.
– Говорили же шесть? – Мстислав прищурился.
– Это осаду он с шестью снимал, а полторы сотни во главе с внуком послал ляхам и литвинам пути отхода перенимать, добычу и полон отбивать. Они-то и княгиню Агафью освободили и князя Всеволодко пленили. Ну и ещё сотня ближние пути перенимала.
– Ясно, – Мстислав кивнул. – Годится. Ты, брат Николай, добавишь чего?
– Не добавлю, но попрошу, – монах расколол очередное полено, - поведай нам о сотнике Михаиле Лисовине – далеко не каждый четырнадцати годов от роду золотой сотничьей гривной украшается и князя в полон берёт. А ты его, боярин Семён, живьём видел, в отличии от нас с твоим князем. И войско его тоже. А оно, рассказывали мне, невиданное.

Водник

Дата: Понедельник, 17.10.2022, 17:56 | Сообщение # 27

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Исправлено и дополнено.

На подворье славнейшего на Руси Киево-Печерского монастыря кипела работа – игумен Тимофей лениться никому не давал: ни трудникам, ни, тем более, монахам. Тяжкие послушания не миновали никого, и не важно, кем был инок в прошлой жизни: землепашцем, гриднем, боярином или князем – все, как велит общижитийный устав проводили век свой в трудах, посте и молитве.
В закутке за сторожкой привратника, среди голых по зимнему времени яблонь, колол дрова высокий, широкоплечий монах. Дело он своё делал красиво и ловко – поленья с весёлым треском разлетались под его топором: тюк, тюк, тюк...
За работой инока наблюдали двое: один с удобством устроился на здоровой деревянной плахе, а второй стоял, заложив руки под богатый воинский пояс. Кажется, во всём монастыре только они и не работали, хотя, как посмотреть... Трудов этим двоим хватало выше маковки, только иных – княжьих, ибо один из них был великим князем Киевским Мстиславом Грозные Очи, второй – его мечником по имени Путята из рода великих киевских бояр Вяденичей.
Тюк! – очередное полено распалось на две половинки под топором монаха.
– Так что скажешь? – князь Мстислав решил прервать затянувшееся молчание.
– Ловок твой зять Всеволодко, – усмехнулся монах, ставя на колоду новое полено. – Вроде, и измену содеял, а так повернул, что не виноват. Да ещё дельную мысль подсказал. Веришь ему?
– Верю, – великий князь кивнул. – Сестрица Агафья всё подтверждает. И люди к ней приставленные тоже.
– А купить тех людей нельзя? – монах прищурился.
– Одного точно не купишь, а чтоб второго – у Всеславичей столько казны нет.
– Что ж, мне сорока на хвосте о них то же самое принесла, – инок тюкнул топором и потянулся за новым поленом.
Великий князь хмыкнул.
– Агафья, небось, рвёт и мечет? – странный монах снова взялся за топор.
– Не без этого, – улыбнулся князь. – Поприжал её Всеволодко, но то их дело. От Киева не отложится, к полочанам не переметнётся, а что уделом прирастёт при удаче, так то и нам на пользу. Сестрица о том же пишет, а что муж теперь над ней и взаправду голова – переживёт. Он, чай, для их детей старается.
– А Вячеслав Туровский – братец твой? – монах выпрямился и пристально взглянул на владыку Руси.
– Вячеслав тюфяк, – нахмурился великий князь. – Но на Киевский стол, в свою очередь, хочет. Честно говоря, не ждал я от него такой прыти. Ухватился за Всеволодкино предложение зубами – землями прирастать решил! Прям как Юрка – братец единокровный! Но тот хоть молод ещё – я уже брадат был, когда он народился, а Вячеслав уж успокоился, вроде, и на тебе!
– А зря не ждал, – покачал головой инок. – В юности братец твой боек был.
– Был, да сплыл, – Мстислав разгладил усы. – Укатали сивку крутые горки.
– Было время, что и укатали, – монах потянулся за очередным поленом. – В себя верить перестал, смирился – сын единственный здоровьем слаб, духа воинского в нём нет – к чему стремиться?
– А чего ж сейчас взбрыкнул? – великий князь нехорошо прищурился.
– Помнишь, болел тяжко по весне твой племянник – княжич Михаил Вячеславович?
– Помню.
– Так вот, другая сорока мне на хвосте принесла, что после болезни той племянник твой стал не по годам разумен, честолюбив и дух воинский в нём пробудился. С теми, кто до кромки дошёл и вернулся такое случается. Так что отцу его есть теперь зачем жить, и на Золотой Киевский стол князь Вячеслав теперь иначе смотреть станет. Против тебя не пойдёт, а вот против Ярополка... И за жизнь цепляться будет! Ради сына! Да и начал уже, – монах повернулся к стоящему Путяте. – Скажи, мечник – ты из Турова недавно, верно я говорю?
– Верно, княже! – боярин Путята выпростал руки из-под пояса и в упор взглянул на инока. – И своих подтягивает: тысяцкого выгнал так, что всё княжество до сих пор шепчется, а на его место своего поставил – Иванко Захарьича, ты его знаешь, и земских бояр привечает: молодому Лисовину сотничью гривну дал, старому на пиру хвалу пел и на воеводстве утвердил и ещё кой-кого из земских удоволил. В Турове говорят, что сильного князя почуяли.
– Тьфу на тебя! – рассердился тот. – Вот сколько раз тебе говорено, был князьСвятослав Давыдович, да весь вышел, а остался инок Николай. Ты лучше по делу говори, без величаний.
– Как скажешь, брат Николай, – усмехнулся боярин. – Всё ты верно говоришь. Княжич Михаил собрал вокруг себя ближников – сыновей княжеских и земских бояр и не только.
А ещёкого? – перебил монах.
– Ещё кой-кого из детей гридей и даже купцов привечает. Да что там купцов – даже из чёрного люда отроки в его стае есть. Но все бойкие и на голову не скорбные. А верховодит Михаил Вячеславович среди них, по всему судя, не потому, что княжич, а людей за собой вести умеет. До науки книжной и воинской стал жаден. А самое главное, с отцом теперь каждый день подолгу беседует, а о чём неведомо. Говорит только, что батюшка его княжьей науке учит.
– Вот и мне так же рассказывали], – кивнул монах.
– Пока не опасно, но подозрительно, – прищурился великий князь. – Не думаю, что Вячеслав переметнётся, но смотреть за ним надо.
– Присмотрим, – кивнул монах. – А заодно попробуем князя Туровского от Киевского стола отвернуть – пусть свой удел обустраивает.
– Отвернёшь их, – поморщился Мстислав. – Они в своём праве. И по обычаю, и по завещанию батюшкину.
– Лествица отмирает, княже, – инок отставил топор. – Твой же батюшка сказал: "Каждый да держит отчину свою". А князь Мономахова рода над всеми. Его отчина – вся Русь. Пора Руси царством становиться, а тебе – царём. И власть передавать сыну по завещанию, подобно имуществу. А ему – своему. Только так!
– Думаешь пришло время? – великий князь вопросительно приподнял бровь. – Проглотят?
– Из кельи по-иному видится, чем с седалища княжьего, – монах построжел лицом. – Когда меня стола лишили я многое понял. Пока над Русью одной головы не станет – так и будем грызться, сволочи всякой на радость. От того и в монастырь ушёл, а не стал прю затевать. А ведь мог – ты знаешь. И отца твоего поддержал. И при тебе стал тем, кем стал. Так что время пришло. Что ж до второго вопроса, то как пихать в глотку будешь. И не только ты, а и наследник твой. Передавите – срыгнут и вас той блевотиной смоет вместе с царством Русским. Так что медленно и неостановимо до тех пор, пока твой, князь, внук, а лучше правнук на золотой стол по обычаю не сядут. Вот тогда все уже привыкнут и считать станут, что иначе и быть не может.
– Всё верно, – кивнул Мстислав, – только ответь мне, а зачем тогда Ольговичам да братцам моим Ярику, Вячку, Андрюхе да Юрке Киев над ними сдался? Да держит каждый отчину свою – расползутся, как тараканы в запечье.
Путята стиснул рукоять меча.
– Не тискай меч-то, боярин, – усмехнулся монах, завидев это. – Давно ли дед твой решал кому на золотом Киевском столе сидеть? И к Всеславому княжению, и к Святополкову, и к Мономаховому – ко всем Вяденичи руку приложили и при любом князе в Киеве первые.
– Ты это к чему, княже? – великокняжеский мечник нехорошо прищурился, но меч выпустил.
– И мне любопытно? – подал голос великий князь.
– Инок Николай, – сурово поправил Путяту монах, после чего присел на бревно напротив князя Мстислава. – А к чему это я? Да к тому, что такие вот Вяденичи в каждом княжестве на Киев должны смотреть, оттуда милости и защиты ждать, а купцы ещё и прибытка. Купцы-то они разные бывают – на Новгород посмотри. Там уже и не поймешь, кто боярин, а кто первой сотни купец, и зубки у них железные – не мне тебе рассказывать.
– Значит, предлагаешь земских великих бояр и старшину купеческую прикармливать?
– Отчего ж только их? – монах усмехнулся. – Князей - тоже. И всегда смотреть кого и против кого поддержать. Но земля должна смотреть на Киев и Мстиславов род!
– Даже так? Не Мономахов, а именно Мстиславов?
– Да! Братья твои – князья великие, а ты и потомство твоё – цари, коли на то воля Господня будет, а тебе и семени твоему ума, силы, хитрости, подлости и бесстыдства хватит, ибо такое дело, не извозившись в крови и дерьме по самую маковку, не сделать. Отец твой хорошо начал, а ты хорошо продолжил, князь Мстислав Владимирович. Но об том позже. Сейчас же пусть нам боярин Семён Алексеевич ещё про Туров поведает. Уж больно там летось занимательно было. Значит, говоришь, боек стал княжич Михаил Вячеславич и отец его от того взвеселился и ободрился?
– Как же не обрадоваться? – усмехнулся Путята.
– И верно, как? – вернул усмешку монах, а потом посерьёзнел. – А вот скажи мне, мечник, не начал ли вокруг княжича и смыленные мужи виться?
Путята задумался, почесал бороду и наконец ответил:
– Начали. Но то не диво – всяко когда княжич в возраст входить начинает, бояре вокруг него в стаю сбиваются: девок подкладывают, капризам потакают, в уши льют и по иному в доверие втираются.
– А в чём же диво?
– В том, что княжич сам начинает и из смышлёных мужей себе сторонников набирать. Осторожненько так. Почитай и незаметно вообще, но ежели присмотреться...
– Удивил меня братец, удивил, – вступил в разговор князь Мстислав. – Понятно, что отрок, даже самый смышлёный сам такого без помощи старших не сделает. Готовит, значит, сыну ближников. Но и племяш хорош... Буду иметь в виду. Не для сына ли Вячеслав удел на Немане спроворить решил?
– Вот и я так думаю, – кивнул монах.
– И что мне с этим делать по-твоему? – Мстислав наставил на странного монаха палец.
– Думаю, княже, кто нам мешает, тот нам и поможет, по Господнему соизволению. Есть в землях Туровских ещё один не по годам резвый отрок при мудром не отце, правда, но деде, что тоже неплохо. Из земских бояр.
– Сговорились? – усмехнулся великий князь. – Путята мне тоже про боярина Корнея Лисовина и внука его уши прожужжал. Ты помнишь кто тому Корнею грамоту на боярство и воеводство дал?
– Святополк Изяславич, – кивнул монах. – И огласили сыновья его. Так это и хорошо!
– Чем?
– Да тем, что есть нам теперь гиря, которую мы князю Вячеславу Владимировичу на шею повесим, а царю Русскому верных слуг приобретём. Из земского боярства, как и желательно. Да и из князей мелких, удельных...
– Ты что ж, предлагаешь Святополчичам уделы на Немане посулить?
– Вот именно! – улыбнулся инок. – Чем на кормлении в Пинске да Клёцке сидеть, не больше ли чести себе уделы мечом добыть, да ещё по воле великого князя? А что уделы те лет двадцать обустраивать надо, ибо там покуда только волки под ёлками серут, прости меня, Господи, так то и хорошо – меньше дури всякой в голову лезть будет. А на Пинск и Клёцк ты, княже, найдёшь кого посадить.
– А мне это нравится, брат! – Мстислав по-молодому сверкнул глазами. – Святополчичи, в таком разе, волей-неволей, под моей рукой ходить станут, Неман под Киев перейдёт со всей тамошней торговлей, зятёк Всеволодко и эти двое Вячеславу укорот дадут, в случае чего. А случай будет – прежде, чем на Киев замахнуться, Вячеславу надо будет Неман под свою руку взять, бо с пустой мошной на войну не ходят.
– Верно! – инок Николай поднялся и взялся за топор. – Работать надо. Послушание тяжкое. Почитай, как Полоцк.
Полено разлетелось на две половинки.
– Скажи мне, князь Святослав Давыдович, – спросил вдруг великий князь, – отчего ты тогда от борьбы за свой стол отказался? Почему? Ведь мог. А ты постригся. Зачем? Много лет тебя знаю, а спросить вот сейчас решился.
– Потому и не стал, что мог, – монах как-то очень светло улыбнулся. – Суета сует и томление духа. Да и совесть заела – мельтешим мы, князь, ровно вши срамные на срамном же месте у девки гулящей, а чёрный люд от того в землю ложится, с голоду пухнет и на холопский рынок идёт. Грех это, князь, и одной молитвой его не искупишь – только деянием. Твой отец начал – всю Русь под крестами и хоругвями на степь повёл. От того я к нему и пришёл – искупать. Спроси любого зодчего искусного в каменном строении, князь Мстислав, и он тебе ответит, что нет здания более прочного, чем пирамида. И в Писании сказано, что един Бог на небе – един царь на земле. Только так мир в государстве быть может. Твой отец это понял, ты понимаешь. Но понимать мало – я тоже понимаю, но не могу. А отец твой мог. И ты, князь Мстислав Грозные Очи, тоже можешь. От того помогать вам есть моё главное послушание. И живу я теперь в мире, грехом гордыни не искушаемый. Знать, такова воля Господня.
– Вот оно как..., – владыка Руси помолчал. – Может и прав ты... И Господь тебе помогает, стало быть - угодно ему... Зря, знать, тебя Святошей прозвали – нет в тебе лжи.
– Есть, княже, есть. – монах усмехнулся. – Как и во всех. Но о том мы позже поговорим, а сейчас меня другое заботит.
– И меня, – кивнул Мстислав. – А зовётся та докука Полоцк. Ты ничего странного в том как они на Туровщину набежали не заметил?
– Как не заметить, – кивнул монах. – Очень там всё любопытно было. Во-первых, задумано очень хорошо и в тайности – мои птички мне о том ничего не напели, а они у меня чуткие. Во-вторых, Рогволд Всеславич, Ростислав Всеславич, Давыд Всеславич, Святослав Всеславич и Брячислав Давыдович – зятёк твой, княже, о моих птичках, если не знают, то догадываются – мы удара на Смоленск или Волынь ждали и их укрепили, а получили по Пинску. Стало быть моим это в уши напели. Учтём. Третье – Живобунд и четыре сотни его конных. Это опасно. Весь полоцкий выводок с недавних пор за обычай взял дочерей ливских, леттских, ятвяжских и литвинских князьков за себя и сыновей своих брать и тем себя усиливать и к морю двигаться. С Всеслава пошло – он первый на литвинке женился. Так, глядишь, скоро и крестить родичей начнут и девок своих за них отдавать и молвы что, мол, язычник недавний дочку поял не побоятся – уж больно кус сладкий. Хотят через это самое Двину под себя подмять и, если не остановить, скоро всю Двину подомнут. И не только Двину – к Неману тоже подбираются. Живобунд ведь жмудин и не женат ещё. И сестру незамужнюю имеет. Чуешь, чем пахнет? А таких Живобундов там не один и не два, и Всеславичей, как тараканов в запечье.
– Чую, – кивнул великий князь. – Если дам им это дело до конца довести, то сковырнуть Полоцк будет ой как непросто! Да и реки, что к морю бегут, под Мономаховым родом все должны быть. Они серебром текут, а без серебра войны не повоюешь. Стало быть, Неман и Двину надо под наш род брать. Чую, за одно лето не управимся. И первая нам задача всех подручных Полоцку князьков из их земель не пустить. Приложить Полоцку подкову раскалённую к заднице. И тут Всеволодкина и Вячеславова задумка в утку – Живобунду дел и в своих землях хватит. Да и остальные остерегутся.
Князь помолчал. Снял шапку, тряхнул волосами редкой, доставшейся от матери Гиты Уэссекской, тёмно-тёмно рыжей масти. Зло нахлобучил шапку обратно на голову. А потом продолжил:
– И ведь хотел с ними по-доброму – дочь за Брячислава отдал, ан нет – неймётся! Ну, сами выбрали! Пусть на себя и..
– Только никого из князей Мономахова рода на Неман посылать нельзя, княже, – перебил Мстислава инок Николай. – Лучше, чтобы там и вовсе князей не было, по крайней мере, сим летом. А то ятвяги, жмудины и прочие против нас объединятся, как не раз уже бывало. Пусть всё выглядит так, будто это Всеволодкины бояре себе вотчин поискать решили. Там, сам знаешь, такое время от времени случается, да почитай, никому усидеть не удаётся. А этому, глядишь, и удастся, ежели помочь.
– Поможем, – кивнул Мстислав. – Прикажу Вячеславу, да у него и свой интерес. Путята, про этого Лисовина, как про Святогора-богатыря рассказывают, мол, в одну калитку полочан из-под Пинска выгнал, полон отбил, ну так мало ли что про кого врут. Повезти могло. Ты его сам ведь видел? Можно с ним дело иметь? Расскажи-ка снова, а мы с иноком Николаем послушаем.
– Воевода Корней для того дела годен. – отчеканил княжеский мечник. – Он на Палицком поле ранен был тяжко и от того в ничтожество впал, но смог подняться выше, чем был, а недруги его в землю легли.
– Вспомнил откуда я его знаю! – хлопнул себя по колену великий князь. – Это он на Палицком поле половцам атаку сбил своей сотней! Только, сказывали, помер он от ран.
– Не помер, княже, – Путята улыбнулся. – Хоть ноги у него с тех пор нет, но в седле твёрдо сидит и копьё держит. Да и по земле скачет бодро.
– А как супругу того боярина звали? – вдруг спросил монах. – Не Аграфена Ярославовна?
– Да! – Путята не стал скрывать удивления. – Врут, что она дочь Ярослава Святополчича Волынского, но того быть не может – что ж Ярослав её на коня не сев заделал?
– Ну, тогда и я его знаю, – монах ухмыльнулся. – Об их со Славкой похождениях разве что скоморохи не пели и то не поручусь. Там с ними ещё третий был – Фёдором звали. Он ещё у Святополка Изяславича в посольских боярах потом ходил. А теперь в том же Погорынье погостным боярином сидит. Случайно? Не думаю! Были у покойного Святополка виды на те земли, раз он туда зятя посадил воеводой, а друга сыновнего волостителем! Жаль, не скажет теперь. Ты о том дознался, а, мечник?
– Не дознался, винюсь, – Путята покаянно склонил голову. – Но как зять? Великому князю?
– Святослав Изяславич, прости ему, Господи, хоть и жаден был без меры, но по девкам не ходок, хотя и на старуху бывает проруха – случилась у него полюбовница, а у той дочь Аграфена. Ну и не бросил их Святополк – любезную свою за ветхого боярина выдал, а дочери уж жениха доброго присматривал. А тут Лисовин-то и случился. Дело было когда ещё Святополк в Турове сидел. Ну и женился наш пострел на Рюриковне, хоть и незаконной, увозом, а Ярослав и Фёдор ему помогли: и попа достали, и в Киев спровадили. Князь по началу Лисовина удавить хотел, а потом простил и признал зятя нежданного. И на что его применить знал, раз двигать стал, а потом взял да и помер.
– Вот оно что! – Путята огладил бороду. – Теперь понятно отчего сыновья да братья князя Ярослава воеводу Корнея в Пинске меж собой за стол посадили и братом да дядюшкой величали – он им и правда зять и дядька двоюродный!
– И они о том знают, – кивнул монах. – И поверят.
– Заманчиво, – великий князь в раздумии взялся за бороду. – Что рати водить воевода Лисовин умеет я понял. Вы мне другое расскажите – что он за человек? Чего от него ждать можно?
– Многого, княже, – боярин Путята посмотрел своему князю прямо в глаза. – Воевода Корней умён, расчётлив, проницателен, расчётливо – головою, а не сердцем жесток и, как ты сказал, умеет водить рати. А ещё он верен. И нам, и братьям покойного Ярослава, и, особенно, племянникам. И если ему дать возможность устроить судьбу родичей, особенно с пользой для себя и рода, то он за неё крепко ухватится. Как ухватился за боярство для внука и спасение Ратнинской сотни, от которой чуть больше полусотни осталось. И ещё добавлю – под Пинск он с ратью мало не княжеской пришёл. Восемь сотен воев привёл, из них многие бронные и конных три сотни. Значит, верят ему в тех краях и идут за ним охотно.
– Говорили же шесть? – Мстислав прищурился.
– Это осаду он с шестью снимал, а полторы сотни во главе с внуком послал ляхам и литвинам пути отхода перенимать, добычу и полон отбивать. Они-то и княгиню Агафью освободили и князя Всеволодко пленили. Ну и ещё сотня ближние пути перенимала.
– Ясно, – Мстислав кивнул. – Годится. Ты, брат Николай, добавишь чего?
– Не добавлю, но попрошу, – монах расколол очередное полено, - поведай нам о сотнике Михаиле Лисовине – далеко не каждый четырнадцати годов от роду золотой сотничьей гривной украшается и князя в полон берёт. А ты его, боярин Семён, живьём видел, в отличии от нас с твоим князем. И войско его тоже. А оно, рассказывали мне, невиданное.
– Да не сказать, что невиданное, – усмехнулся Путята. – Скорее умное. Кто-то знающий бояричу Михаилу Лисовину про Новгород хорошо рассказывал, а он хорошо слушал. И думал много. Ну и додумался: взял одну новгородскую хитрость, с другой скрестил, да дедовой наукой разбавил. И вышло, скажу я вам, годно. Ой, годно!
– Погоди, – перебил Мстислав, – ты не оговорился, часом? Может, Корнею рассказали?
– Нет, княже, я доподлинно вызнал, – мотнул головой мечник. – Именно Михайла додумался. Сам. Не без подсказок, но сам.
– И до чего? – инок Никола усмехнулся. – Не томи, боярин. Да сядь – в ногах правды нет.
Князь Мстислав кивнул, разрешая.
– Новгородцы, то всем ведомо, норовят пеши воевать, – начал Путята, опускаясь на здоровенную плаху. – А вот к полю конные едут. У Михайлы - так же. Ещё они у немцев самострел переняли – и Михайлово войско так же. Это что он у новгородцев взял. Ратнинская сотня с лесовиками много воевала, а те мастера засады устраивать, вот дед внукову дружину на лесную засадную войну натаскал, что разумно – силы в строю воевать у отроков нет, а с самострелами, что щит и доспех пробивают, да в лесу, да из засады – ворогу хуже аспида будут. Тем более, что они лёжа заряжать могут.
– Лёжа?! Самострел?! Это как? – удивлённо приподнял бровь великий князь.
– Рычаг они там приспособили. Сбоку, – Путята попытался руками изобразить конструкцию самострела. – Одну ногу в стремя, как положено, а второй на рычаг давят. Стоя сподручнее, но и лёжа можно. А на тетиве, между прочим, почти шесть пудов получается. Кольчугу добрую навылет с полусотни шагов шьёт. Вот тебе и отроки!
– Завлекательно, – Мстислав огладил бороду. – А в поле?
– Против кованой рати не устоят, а вот с пешцами, если тех конница не прикрывает, очень даже могут. Круг крутить умеют, с седла бьют метко, пока одни стреляют, другие заряжают. Сулицы мечут хорошо. Строй знают.
– А в седле заряжать могут? – Никола Святоша подобрался и даже чуть подался вперёд.
– Пока нет, но думают. И, глядя на них, верится мне, князь Святослав Давыдович, что придумают, а почему верится – о том, прости, чуть позже.
В этот раз монах не поправил доверенного великокняжеского мечника.
– Главное же диво в том, как они пеши ратятся, – продолжил Путята. – Приучены двойками и пятёрками. Над каждой пятёркой урядник поставлен. На месте не стоят – всё норовят бегом бегать: один бежит, другой в это время стреляет и заряжает. И бегут не просто так, а змейкой. Шагов десять пробежал, упал или на колено встал, выцелил, выстрелил, зарядился и ждёт когда напарник побежит. Тот добежал – этот вскочил. И так и вперёд, и назад и вбок умеют. А ещё выучены в тесном месте: в городе или селе воевать. Была у них с лесовиками замятня – град на щит брали. Обороняющихся со стен сбили, так они улицы завалами перегородили и отбивались так, что ратников остановили, а отроки на приступ по крышам пошли! Бегом, стреляя на ходу – всех положили!
Мстислав тихо присвистнул и переглянулся со Святошей.
– В избе или тереме тоже могут, – Путята улыбнулся. – Приучены в упор стрелять и бить в тесноте ножами и кистенями. Даже городок потешный построили, где тому учатся. Я попробовал там против них устоять – как титешника спеленали!
Великий и бывший князь опять переглянулись.
– Но не это главное, – великокняжеский офицер для особых поручений стал необычайно серьёзен. – Главное не чему учат, а как учат!
– И как же? – тут уже заинтересовался Никола Святоша.
– Знаешь, княже, не всякого боярича так учат, – усмехнулся Путята. – Все читают и пишут бойко, считают не хуже меня, Писание, пение церковное, история. Землеописание - особо. На стене в учебной палате чертёж круга земного висит – говорят, Михайла чертил. Ну, и воинское обучение тоже. К мечу приучают, а тех, кто веса и силы набрал, и к луку и конному копейному бою. Урядников же учат особо и наукам и воинскому делу. Наставниками вои увечные приставлены, а прочим наукам обучает сам Михайла. Раньше, сказывают, ещё священник ратнинский учил, но ляхи его убили. Он же и Михайлу выучил. Знать, великой учёности муж был.
Путята перевёл дух.
– Ты чего замолчал, брате? – усмехнулся бывший князь. – Договаривай что хотел.
– Не понимаю я, княже, зачем гридей так учить? Я такое только в Царьграде видал, да и там не для всех, а лишь для детей боярских. Неужто..., – боярин осёкся.
– Путята, ты сегодня сам на себя не похож, – великий князь пристально посмотрел на соратника. – Мнёшься, как эта самая! Знаешь же, что любая дурь не дурью оказаться может. Говори!
– Думаю я княже, что Михайла, по примеру деда, бояр своих выращивает.
– Боярин - бояр?! – вскинулся князь Мстислав. – И где ж такое видано?
– Видано, Мстяша, видано, – кивнул Никола Святоша. – В Галицкой земле, в те времена, когда дед твой – Всеволод в Переяславле княжил, поставил великий боярин тамошний своих бояр, да вырезали их всех. Ещё двоюродный дед мечника твоего при Всеславе пытался. Да и в Новгороде – сам знаешь, боярами не зовут только, а на деле... Теперь вот в Погорынье умный выискался... Только не всегда это, Мстяша, плохо.
– С чего бы не плохо?! – великий князь не посчитал нужным скрывать гнев. – Бояре себя князьями возомнили. Того гляди и себя ровней Рюрикову роду почтут! Да за одно это!
– На воротах повесить, как того галицкого великого боярина, запамятовал как его – перебил Никола. – Ибо борз был не по чину. А иного можно и по головке погладить, и за ушком почесать, и косточку мозговую дать, ибо место своё знает. Как воевода Корней. Даже князем пусть становится, ежели сможет!
– Как?!
– Не "как", а где, – монах рассмеялся, от души наслаждаясь обалдением великого князя. – На Немане! Сможет тамошних князьков нагнуть, под свою и твою руку привести – пусть будет князьком ятвяжским. Младшим князем. Не Рюрикова рода, но всё же. Чем Киев хуже Полоцка? Вот такие мелкие князьки за тебя, княже, да за Мстиславов род и Царство Русское стеной встанут и всех зубами рвать будут. Только за то, что ты и семя твоё их князьями-братьями звать станете.
– И давно ты, князь Святослав Давыдович, до эдакого сраму додумался? – Мстислав в изумлении развёл руками.
– Да вот сейчас Господь надоумил, – совершенно серьёзно ответил Святоша. – Сначала ты про Полоцк помянул, а потом мечник твой про Царьград. Тут меня и тюкнуло – ведь знал всё! Горе тебе, царь Мстислав! И мне – советнику твоему горе. Всеславичи-то, ладно больше меня, убогого, но и больше тебя по-царски мыслят! Вспомни царя греческого – у него всякого языка мужи в подручных князьях ходят. А ты, царь Мстислав, чем хуже? Почему ханы половецкие русскими князьями не становятся? А от чего князьки мерянские да муромские? А кунигасы ятвяжские да жмудские? Почему ливских да леттских Полоцк привечает, а Киев нет? Отчего бояре русские, что иноплеменных языцев ко Христу и покорности приведут, князьями зваться не могут? Отчего царь русский, благодатью Божьей осенённый и миропомазанный, во князья жаловать не волен?!
Святоша перевёл дух. Его собеседники потрясённо молчали. А раскрасневшийся монах сверкнул глазами, набрал в грудь воздуха и продолжил:
– Ты грешен леностью мысли, царь Мстислав! И паки грешен неуверенностью и самоуничижением! Отчего забыл ты, что бесконечно выше даже братьев своих? Един Бог на небе – един Царь на земле! Сказано в Писании: "Несть ни эллина, ни иудея пред Господом!". И потому заводи, княже, своих подручных князей, но осторожно. Начни с Немана. Кто там всех подомнёт: Святополчичи, кунигас тамошний или воевода Корней – тому жалованным князем Неманским и быть!
– Тогда уж лучше Михайле, – вдруг подал голос Путята. В нём по бабке Рюрикова кровь. И Всеволодко за него дочь свою, от полюбовницы прижитую, отдаёт. Хоть и не из-под венца, а Рюрикова кровь.
Мстислав глубоко задумался. Могучие брови сошлись на переносице. Взгляд закаменел. Любой, кто взглянул бы в этот момент в лицо великого князя, сразу понял бы, почему его за глаза зовут Мстислав Грозные Очи.
Пауза затянулась. Ни Никола, ни, тем более, Путята не рисковали прерывать княжеские раздумья...
Наконец князь очнулся.
– Будь по-вашему! – Мстислав хлопнул себя ладонями по коленям. – Попробуем вырастить князя из кого там придётся: Святополчичи, Глебовичи беглые, что, похоже, в тех местах и обретаются, или Лисовины ваши – жизнь покажет! Но им о том знать не надо! С Лисовинов и начнём. Вячке сам напишу, чтобы помог им серебром и рухлядью и чтоб разрешил, если те пробку с Немана вышибут, три года себе княжье мыто оставлять, а ещё три года половину в кормление брать, а дальше по обычаю. Ты же, Путята, воеводе Корнею скажешь, что великий князь на то, что он бояр своих завёл, не гневается и боярство их признаёт. И воеводство Погорынское за ним и родом его признаёт. А ещё не скажешь, а намекнёшь воот на столечко, – великий князь свёл пальцы, как будто держал между ними что-то очень маленькое, – что если Живобунд со своим войском в Полоцком княжестве не объявится, то и дед и внук ещё по золотой гривне получат, а воевода Погорынский великим боярином станет. Понял?
– Понял, княже! – кивнул Путята.
– Это хорошо, что понял, – кивнул великий князь. – Ещё намекнёшь воеводе Корнею, чтобы племянников с собой позвал, а им скажешь, что я, если они себе мечом уделы в ятвяжской земле добудут, уделы те за ними и потомством их признаю, сколько бы ни осилили. Воеводе Погорынскому о племянниках не говори, а Святополчичам о Корнее – пусть сами снюхаются. Да, чуть не забыл. Если усидят твои Лисовины на Немане две зимы, то толк с них будет. И тогда ты деда и внука ко мне привезёшь – надо будет на них посмотреть и решить, что с ними дальше делать.
– А что с Всеславичами делать будешь, княже? – Никола поднялся и взялся за топор.
– С уделов вышибу для начала, а самого покладистого в Полоцке посажу.
– А кого?
– Это мы с тобой чуть позже подумаем, – усмехнулся великий князь. – Когда все твои "птички" свои песни споют, а мы удостоверимся, что поют они не с чужого голоса.
– Это ты верно решил, княже, – согласился монах. – Тут спешить невместно – не блох ловим.
– Что ещё, княже? – Путята встал и положил руку на эфес меча, всем своим видом демонстрируя готовность к службе.
– Никола? – Мстислав перевёл взгляд на инока.
– Будешь в Турове, боярин, зайди к брату Феофану, что при епископе состоит. Он муж большой учёности – в Царьграде учился. Князь Вячеслав его к сыну приставил – наукам учить. Поклон передашь от смиренного брата Николы, он тебя и приветит. А ещё много занимательного расскажет и покажет, а что ты ему поведаешь, то тебе великий князь Мстислав Владимирович скажет.
– Так и знал, что Феофан твой человек! – усмехнулся Путята.
– Божий он человек, – покачал головой бывший князь. – Все мы Господу служим, все крест несём кому какой по воле Его выпал. И крест наш – царство Русское. Понял ли, боярин Семён Алексеевич?
– Понял!
– Вот и ладушки, – Святоша поставил полено на колоду. – Скажи мне, княже, а если и после вразумления Всеславичи не уймутся?
– Тогда вышибу всех, кто на брани жив останется, с Руси со чады и домочадцы, чтоб и духу их тут не было! В Царьград. Там добрых воевод привечают, а они добрые. Вот пусть и огречиваются!
– Это ты верно помыслил, княже! С Полоцком надо кончать! – монах взмахнул топором и полено с весёлым треском разлетелось на две половинки.

Сообщение отредактировал Andre - Суббота, 22.10.2022, 00:01

Водник

Дата: Суббота, 31.12.2022, 15:08 | Сообщение # 28

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Под ёлочку. Немного проды.

Морозный ветер трепал бороду и раздувал полы рясы священника. Отец Меркурий только что закончил служить молебен и поднялся на степень , присоединившись к вятшим людям Кордона и Ратного. Внизу застыли в воинском строю ратнинцы, ратники Кордона, а так же толпились выборные от всех селищ земель покойного боярина Александра Журавля. В не по-зимнему синем небе полоскались стяги: на одном –кордонском корчился на ветру серый журавль, на другом – ратнинском стлался по червлёному полю и скалил клыки белый пардус , а на знамени Младшей Стражи Лис нёс сияющий крест во тьму язычества.
Народ собрался на поле не просто так. Событие предстояло знаменательное. Здесь и сейчас Ратному и Кордону предстояло заключить ряд о том, как им теперь совместно жить дальше.
"Это похоже на объединение Старого Рима и Альба Лонги. Ведь она тоже была больше, богаче и могущественней Рима, но из-за внутренних неурядиц оказалась в подчинении последнего. Правда, здесь обошлось без Горациев и Курациев. Надеюсь, и без разрушения Альба Лонги тоже обойдётся, хотя, в наш Рим – Ратное кто-то переселится. И из Ратного в Кордон – тоже. Боярина Лавра, к примеру, отсюда и тараном не выколупать... Хотя, долг для него превыше всего и на Неман он пойдёт. Как и многие другие и оттуда, и отсюда. Что-то мне подсказывает, что настоящее объединение состоится там.
Ну а пока наши патриции стоят на одной ростре, но порознь. С одной стороны здешние Гегании, Сервилии, Клелии, Куриации : боярин Данила, его сын Тимофей, боярин Юрий – сын Журавля, воеводы Медведь и Валуй, сотник Грым, Сван – старший из нурман, мой соотечественник Феофан. С другой же римляне, тьфу, ратнинцы. Наши Сергии, Сульпиции и Фабии: полусотник Лука, десятники Егор, Алексей, Глеб и прочие, акрит Арсений. Хотя, Лука, скорее, Клавдий – его род пришёл в Ратное поздно, но взлетел высоко, как и род Клавдиев. Чуть дальше, безусловно, Корнелий – староста Аристарх. От ран ещё не оправился и оправится не скоро, но приехал, как только получил известия о том, что мы тут наворотили. Он сейчас мешок, наполненный болью – тебе ли не знать, Макарий, но стоит прямо, опираясь на толстенную палку. И красив. Даже сейчас – в старости, измученный потерями и ранами, красив! Каков же он был в молодости? Определённо, это не просто Корнелий, а Луций Корнелий Сулла Феликс. Надеюсь, здесь не случится гражданской войны между друзьями и соратниками: Суллой и Марием, ибо воевода Кирилл, безусловно, Марий, хотя род его, если уж вспоминать Старый Рим, это Юлии и никто иные! А из Юлиев у нас здесь Лавр и будущий, если такова Твоя воля, Создатель, Гай Юлий Цезарь – сотник Михаил. Мой поднадзорный...
Будь честен с собой, Макарий, за это время ты полностью попал под обаяние юного сотника, но ведь и сомнения твои никуда не делись. Отец лжи тоже куда как обаятелен, да... И вроде бы ты придумал рациональное объяснение знаниям и способностям поднадзорного, и стал его человеком, и помогаешь во всём, но ночью червь гложет, гложет, малака! Где бы взять окончательное доказательство, что разрешит все сомнения? Где, Господи?
Ладно, всему своё время! Отметь, Макарий, любопытный момент – на нашу ростру затесался и представитель ратнинского плебса. Да-да, обозный старшина Бурей. Лавр как-то обмолвился, что под Буреем все, кто не в строю. И твои наблюдения говорят о том же. И за интересы обоза кир Серафим бьётся люто. Получается, что обозный старшина у нас ратнинский народный трибун. Стало быть, он Тиберий, нет, Гай Семпроний Гракх, ибо не идеалист, а боец и политик. Так и запишем.
Интересно, а кто же у нас встанет над возможной схваткой? Кто возглавит лояльный плебс там и здесь? Был такой плебейский трибун, как его? Забыл, малака! Ну да и пёс с ним, с именем – человек важнее. И, кажется, кандидат у нас есть. Да-да, тот самый, что только что внизу коня зарезал. Вот уж никогда не подумал бы, что воспылаю симпатией к языческому жрецу, но Кряж мне нравится!
В том, что сейчас происходит много его труда. Ему верят, а он поверил нам. То есть, не нам, а бояричу Михаилу. Хотя, по началу был очень недоверчив. Но для Кряжа главное в жизни – сохранить дело своего погибшего боярина и сохранить народ. Михаил дал ему надежду и на то, и на другое. Даже не надежду – уверенность. И жрец смирился с неизбежными на этом пути потерями. Даже с твоим существованием, Макарий. Неласково он смотрел как ты собирался крестить язычников, но не препятствовал, хотя мог. Да что там мог – одно его слово и тут полыхнул бы такой пожар, что всей нашей и их крови не хватило бы его потушить!
А он, вместо этого, принялся убеждать принять союз с недавними врагами... Ума не приложу, как и чем убедил его Михаил! Но сумел. И Кряж начал торговаться. Жёстко, умело, убедительно – будто всю жизнь провёл в судах демов и съел на юридическом крючкотворстве стаю собак. Но Михаил оказался лучше и в этом! Кажется, Кряжа этот факт поразил ещё больше, чем меня. И Аристарха тоже. Судили, рядили, обсуждали, убеждали и нашли, таки, решение, приемлемое для всех! И сегодня оно станет законом!
Вот только бы воеводу Кирилла удар не хватил, когда узнает, что устроили без его ведома и разрешения внук, сын и лучший друг-соправитель. А если не хватит, то не убил бы кого – он в гневе может!
Тьфу, как же мерзко воняет горелая кровь! Какая всё же жалость, что Кряж закостенел в язычестве – будь он христианином и мне было бы легче, и горелой кониной не воняло бы! Но он заканчивает, а как закончит – наступит время клятв.
И вот ещё что, Макарий, а кто в этом Риме ты?
Или не в Риме? Если посмотреть с другой стороны, то это похоже и на становление Рима Второго: полуязычник Константин Апостольноравный утверждает Крест в Империи – что у нас делает двоевер воевода Кирилл; войско верует в Митру, но побеждает под знаком Креста – тут акриты, похоже, тайно поклоняются Перуну – уж очень красноречиво дёрнулся Лавр на слова жреца, но идут в бой за Истинную Веру и веруют истово, язычники федераты – их и сейчас сколько угодно, а тут это, безусловно, Кордон и его жители. Похоже, похоже… Даже свой Юлиан Отступник имеется – покойный боярин Александр. Правда, наш успел покаяться и вернуться в лоно Церкви. Нет, определённо, много похожего и со становлением Восточной Империи. Кто же тогда поднадзорный Михаил? Юстиниан Великий?
А вот сейчас, Макарий, согласись, тебе стало страшно! Ты же читал Прокопия Кесарийского. Даже те его трактаты, что читать не стоит. Во избежание. Но ты читал и прекрасно помнишь вот это: «Великодушно щадить виновных – в том свойство человеческой природы, но не щадить невинных – вот истинное Богоподобие…». Прокопий пишет, что это сказал Требониан, но, кажется, он это только записал за базилевсом, как и многое из новелл Юстиниана.
Хм, ты собирался тут кем-то стать – вот тебе и место: стань здешним Требонианом – легистом, законником, тем, кто заложил фундамент божественности власти базилевсов. Тем более, что ты уже начал заниматься юридическим крючкотворством – в нынешнем договоре немало и твоего труда.
Неожиданно, малака! Ты – солдат до мозга костей и стал легистом-крючкотвором, причём, сам не заметил как. Может, потому ты так и увлёкся Старым Римом и читал не только Плутарха и Цезаря, но и Цицерона, Флавия, Сцеволу, Сульпиция Руфа?
Ладно, ладно – Никодим заставлял, но тебе же понравилось! Ты ведь и кодекс базилевса Юстиниана, вместе со всеми новеллами и дигестами с увлечением грыз. Весь не осилил, разумеется, но понятие имеешь. Вот любопытно: зачем это было нужно Учителю и когда ты, Макарий, успевал изучать Писание и нести послушание?
И всё же законы Старого Рима нравятся тебе больше – законы свободных людей, свободно объединившиеся для общей пользы. Ересь и государственная измена, но ведь ты привык с этим жить, и тебе жаль Республику, хоть она и переросла себя и превратилась в Империю. Это естественно – нет более крепкого и устойчивого здания, чем пирамида, но всё равно жаль. Учитель немало подтрунивал над тобой из-за этой жалости, но в душе соглашался. Видимо, Создатель расположен к тебе, Макарий, раз дал поучаствовать в становлении свободного союза свободных людей ради общей пользы, да ещё постараться избежать ошибок, что допустили древние. Наверное потому в ряде, что сегодня будет заключён, столько не видных на первый взгляд заимствований из законов и Старого Рима, и нынешней Империи. Из Старого Рима больше.
И вот ещё что – ты заметил, Макарий, как думает Михаил? Он думает, как законодатель и легист одновременно, понимая дух права. И это ещё не начав бриться! Кто его учил и чему? И как? Ведь ни койне, ни латыни он не знает…"
Тем временем Кряж закончил жертвоприношение. Потворник полил ему наруки водой из турьего рога, очищая от пролитой крови. Священника передёрнуло.
"Бр-р-р! Такая холодина..."
Жрец же медленно и торжественно поднялся на степень, поклонился собравшимся там вятшим , а потом народу. Оглядел толпу и заговорил. Вроде бы и негромко, но услышали все.
– Мужи Кордона, предсмертной своей волей боярин Журавль вручил власть над землями нашими сыну и племяннику и повелел, пока они в возраст не войдут, опеку над ними держать брату своему – боярину Даниле, воеводе Погорынскому Корнею Лисовину, а паче всего тому, кто с его убийц виру кровью и жизнью взял – княжьему сотнику и боярину Михаилу Лисовину. Боярин Журавль всегда говорил с богами и пращурами и они отвечали ему. Спросил он совета и на пороге Ирия стоя. И ответили ему Светлые боги, что одобряют они выбор сына своего. Тогда, последней своей волей, передал боярин свой меч боярину Михаилу Лисовину. То воевода Медведь видел. Клянёшься ли в том, воевода?
– Клянусь! – Медведь выступил вперёд, обнажая оружие. – Светлыми богами, своей честью, своим оружием и своею кровью клянусь! Пусть Мать-Сыра Земля примет руду и скрепит клятву!
Ближник покойного Журавля провёл лезвием меча по запястью и вытянул руку. Кровь тёмно-вишнёвыми каплями упала вниз и попятнала снег.
– Ты сказал и Мать-Сыра Земля тебя услышала! – торжественно возгласил Кряж и вновь обернулся к стоящим внизу людям. – Боярин Данила Мастер от власти в пользу сына и племянника отрёкся, повелев напоследок бояричам слушать воеводу Корнея Лисовина и боярина Михаила Лисовина, что будут теперь им в отца место . Так ли это, боярин Данила?
– Так! Светлыми богами в том клянусь! – Данила выступил вперёд.
– Боги слышали! – возгласил Кряж.
"Что ж, Макарий, теперь твоя очередь!"
– Именем Господа Нашего Иисуса Христа свидетельствую – клятва услышана! – отец Меркурий воздел к небу наперстный крест. – Последняя воля боярина Александра Журавля, живот свой на брани положившего, да будет нерушима! Ныне же, пред Богом и людьми оглашён будет ряд, по коему, общим согласием, нам отныне жить надлежит! Староста Аристарх, огласи, дабы слышали бояре, мужи и люди да не оправдывались незнанием!
Ратнинский староста, тяжело опираясь на палку, вышел вперёд, медленно поклонился, принял развёрнутый свиток, отставил его подальше от глаз и хриплым, грозным голосом начал чтение:
– По Господнему соизволению и волею князя Вячеслава Владимировича Туровского, я, грешный, Корней сын Аггеев из рода Лисовинов – воевода Погорынский и сотник Ратнинский думав с боярами и мужами Ратнинскими и земскими, в волости Кордоном именуемой, урядил по старине и общему согласию, как было при прежних князьях Великих и князьях Туровских, и при бывших допреж меня сотниках – в Ратном и земле Погорынской. И уряд отныне будет таков:
– Первое! Держать землю Погорынскую по старине и воле княжьей – честно и грозно, без обиды и ослушания, как по старине повелось и отцами заповедано!
– Второе! Старины не рушинь и новизны не заводить, разве по воле княжьей и благословлению отцов наших. Судить землю по Русской Правде, старине и обычаю от пращуров заведённому.
– Третье! Воинское дело и иную службу княжую и земскую ведать мне воеводе и сотнику по прежнему. Коли исполчит князь землю – стать в строй всем боярам и мужам Ратнинским и земским – кто преж того служил под моей рукой и под рукой боярина Журавля. Так же и людям охочим.
– Четвёртое! На походах и ратях стоять всем боярам и мужам Ратненским и земским и людям охотчим под моей рукой или под кем Князь повелит безотказно. А пошлю я своих мужей исполнять Князеву волю – слушать их как меня.
– Пятое! Дани платить по старине – к Покрову свозить на Княжий Погост к боярину Федору Алексеичу, или кто по нём волостель будет. А дань брать по старине – как при боярине Журавле уложено было.
– Шестое! Суд судить и обиды править своим боярам земским, доложа мне, а пошлина – князю. В делах же великих – судить мне – воеводе Погорынскому с бояре, доложа князю. В делах Святой Церкви судить священнику, доложа епископу, а по делам великим – епископскому суду. А учинит обиду ратнинец земцу, земец ли – ратнинцу, то судити мне со бояре, а вира – Князю.

– Седьмое! Печаловаться на приговор земского али воеводского суда о смягчении кары боярам, мужам и людям Ратнинским и земским надлежит Святой Матери нашей Церкви али, излюбленной для того Землёй раде, из мужей Ратнинских и земских. И вольна Матерь Святая наша Церковь и рада, Землёй излюбленная, просить воеводу о снисхождении али на поруки брать. Но, ежели грешник, на поруки взятый, согрешит вдругорядь, то грех на поручившихся и вира на них же. Боярин же, муж Ратнинский и земский али человек вольный, по суду воеводскому винным объявленный, волен на княжий суд в Туров идти, а там как Князь решит.
– Восьмое! Ежели боярина, мужа Ратнинского или земского, или человека вольного пред судом боярским или воеводским поставят, то волен он послухов и видоков в защиту свою выставлять невозбранно и никто ему того запретить не волен. Ежели иной муж или человек вольный слово в защиту обвиняемого сказать захочет, то выслушан и услышан будет.
– Девятое! Всяк боярин, муж или человек вольный, Ратнинский али земский, волен в правду свою Судного Поля требовать с равным оружием на утоптанной земле и отказа ему в том не будет, а там как Господь рассудит. Ежели обвиняемый немощен, то волен он на Судное Поле за себя охотника выставить. И честна вдова али сирота тако ж. За мужнюю же жену или девку на Поле мужу, отцу или брату стоять, но ежели иной защитник сыщется, то и ему невозбранно.
Я – воевода Погорынский и сотник Ратнинский боярин Корней, сын Аггеев из рода Лисовинов обещаюсь и клянусь Господом нашим Иисусом Христом, спасением души, честью, кровью и оружием вершить по сказанному честно и непорочно не делая разницы между ратнинцами и земцами! Боронить Землю от любого ворога до скончания живота! Судить честно и непристрастно по Русской Правде и справедливости. Новых даней не вводить, иначе как по воле княжей или с согласия земли. Клятву же за меня принесут внук мой – боярин и сотник княжий Михаил, сын Фролов из рода Лисовинов и сын мой – боярин Лавр, сын Корнеев из рода Лисовинов, а я ту клятву пред боярами, мужами и людьми Ратнинскими и земскими подтвержу не позднее Масляной недели!

Водник

Дата: Четверг, 23.02.2023, 01:35 | Сообщение # 29

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Отец Меркурий вышел на мороз и утёр пот со лба. К сожалению, мысленно. По-настоящему было нельзя – непристало священнику являть слабость перед паствой. А вообще-то, хотелось. И не только пот утереть, а мерзко завыть, как шакал с голодухи. Отставной хилиарх не мог опомниться от свалившегося на него сонмища событий. Голова шла кругом, а попытки разобраться приводили лишь к появлению легионов новых вопросов. А ведь и долга священника с отца Меркурия никто не снимал: беседы с оглашенными, исповеди, службы. Особенно службы. Служить-то приходилось и на Кордоне, и в Михайловом Городке, и в Ратном. А от Кордона до Михайлова Городка день пути, а оттуда до Ратного ещё пол дня – на круг четыре дня уходит. Зато конником заправским стал с такой-то практикой.
Вот только священническими обязанностями жизнь священника не ограничивалась. Едва, не оправившийся ещё от ран ратнинский староста Аристарх, добрался до Кордона и переговорил с сотником Михаилом, как они, прихватив с собой Лавра Лисовина и отставного полусотника Филимона, учинили отцу Меркурию форменный допрос, по итогам которого, старый солдат вынужден был заняться тем, что презирал всю жизнь – юридическим крючкотворством. Презирал то презирал, но знал о нём немало – в монастыре наставник и друг – иеромонах Никодим говорил: "Империя, друг мой, строится на причудливой смеси закона и произвола. Мы – ромеи – народ сутяжников, а уж в Старом Риме судиться любили так, что нам и не снилось. Хочешь познать Империю – познавай законы в их развитии". После чего заставлял старого солдата грызть Дигесты и Эклогу да изучать латынь по судебным речам. Тогда ещё не рукоположенный в сан брат Меркурий от этого выл. Сейчас – тоже. Но другим голосом и по другой причине – священнику хотелось бить себя по голове за то, что так мало и плохо учился. И сейчас отставной хилиарх против своей воли думал именно об этом.
"Господь, Бог мой, за что ты наказуешь так раба твоего? Чем согрешил перед тобой недостойный иерей Меркурий? Зачем я им? Поднадзорный будто родился легистом, а Аристарх и Филимон весьма поднаторели в местных обычаях. Я же не чернильная задница – всю жизнь я проливал кровь, а не сеппию! Но ведь каждый раз спрашивают, словно на дыбе: "Не помнишь ли, отче, что об этом говорили мудрецы ромейские? А в Писании что сказано? Не оставили ли о том поучения Отцы Церкви? А что бы ты здесь написал? Зачем это им? И зачем тебе, Господи?
Или ты подводишь меня к пониманию природы Поднадзорного и я прав в своих сомнениях? Неужели он тот, кого я опасаюсь? Может быть... Такие легисты редкость и в Городе... Юный сотник кажется всеведущим. А я знаю, кто познает всю мудрость человеческую. Правда, ему ещё будет дана власть хулить Имя Твоё и припадут народы слух к речам его. А вот этого пока нет!"
Тут внимание священника привлекла примечательная компания. Во двор вышли боярич Тимофей, иначе Тимка Кузнечик, его друг и наперсник Славко – сын воеводы Медведя, молодой воин, лицо которого явно свидетельствовало о родстве и со Славко, и с воеводой Медведем и отставной десятник Макар – крёстный отец боярича Тимофея. На поясе молодого ратника висел длинный и тонкий меч в простых кожанных ножнах, парни тащили похожие, но поменьше – как раз им по росту и сплетённые из ивы не то корзинки, не то нипойми что, а Макар нёс круглый щит и учебный деревянный меч.
"Так, кажется, кого-то сейчас будут учить. Что ж, дело хорошее – пот бережёт кровь. Опытный ратник, пусть и увечный, даже палкой легко справится с возомнившими о себе сопляками, пусть и с боевой сталью в руках. Похоже, мальчишки много о себе возомнили и сейчас получат причитающийся урок. И тебя, Макарий, во времена оны лупили деревянным мечом, а теперь их очередь. Посмотрим. Заодно и отдохнём немного. Даже ослу на мельнице дают отдых!
Но до чего странные мечи! Для чего такие?"
Меж тем, компания остановилась посреди двора. Тимка с приличным поклоном протянул крёстному корзинку. Славко принял у наставника щит. Макар взял лукошко, скинул шапку, достал из-за пазухи войлочную скуфейку, воодрузил её на голову, поймал взгляд молодого воина, усмехнулся беззлобно и надел поверх скуфейки корзинку, полностью закрывшую его лицо.
"А, так это маска, чтобы не покалечиться. Умно! Говорят, что-то подобное используют в военных школах, где обучаются сопляки-аристо. А тут у нас, собственно, кто?"
Макар взял у Славко щит, взял деревянный меч и кивнул парням, мол, чего ждёте. Те тоже закрыли лица, взяли свои железяки и приняли боевые стойки.
"Странно парни стоят – ноги на ширине плеч, левая чуть вперёд, левая рука заложена за спину, правую один держит у пояса, а второй – на уровне плеча. Кто их научил такой ереси? Макар их сейчас просто излупит! И почему они без щитов?
Кстати, мечи и у них учебные: без заточки, а на месте острия – шарик. Не лень же было ковать! Чем деревяшка хуже?
– Начали! – скомандовал молодой воин.
Тимка и Славко стелющимся шагом пошли по кругу в противоход, чтобы атаковать Макара с двух сторон. Тот кивнул – правильно, мол и стремительно атаковал ближайшего – даже негнущаяся нога не помешала.
"Сейчас кое-кто познает необходимость смирения".
Однако Славко не растерялся: сделал полушаг влево, круговым движением легко отвёл меч Макара и движением снизу-справа послал свой клинок, целя в опорную ногу наставника.
"Опасно! Парня хорошо учили – у Макара не гнётся нога и он не сможет отпрыгнуть. И Славко этим пользуется – атакует в ноги. Да ещё использует длину меча - колет. Необычно и непривычно. Никогда такого не видел!".
Однако, Макар не растерялся. Его деревянный меч описал дугу и встретил клинок Славко внизу, напрочь отшибая его прочь. В тот же момент отставной десятник выстрелил щитом навстречу клинку Тимки.
"Сенатор! Сразу видно! А боярич Тимофей запоздал! Пороть! Хотя, сейчас он и без порки получит своё".
Однако, мальчишка успел разорвать дистанцию. То же сделал и Славко. Парни переглянулись и снова атаковали. Теперь синхронно. Оба полушагами пошли вперёд, описывая мечами круги, причём Славко старался достать вооружённую руку Макара, а Тимка атаковал то в голову, то в ноги, не давая наставнику использовать щит против Славко.
Однако, отставного десятника таким было не пронять. Он улучил момент, толкнул краем щита меч Тимки так, что того отбросило, крутанулся, оказавшись сбоку у Славко и послал свой меч с намерением вытянуть наглого сопляка пониже спины.
"Не отскочит. И сидеть долго не сможет!"
Однако, Славко и не стал отскакивать. Чуть сдвинул ногу, повернул руку локтём вверх, крутанул кистью и меч Макара бессильно скользнул по Славкиному клинку. А тут и Тимка подоспел. Распластавшись в выпаде над самой землёй – как только портки не порвал, он послал меч вперёд, целясь в колено отставного десятника. Тот бросил щит вниз, закрываясь, и чуть не пропустил прямой выпад Славко. Но чуть не считается – отбить Макар успел, но оказался чуть не враскорячку перед следующей синхронной атакой. Даже дистанцию разорвать не мог не раскрывшись. А парни увеличили темп.
"Так не может быть и так не бывает! Неведомый бой на неведомом оружии! Славко колол не обращая внимания есть доспех или нет. Или целя в щель доспеха...
Да они вообще почти не рубили! На три четыре колющих удара только один рубящий. Где так сражаются и, главное, каким оружием? Ни у нас, ни у латинян, ни у турок, ни у арабов я такого не видел! И здесь не видел! Атаки издали, стелясь над землёй, уколом или им же сверху-сбоку в обход щита. Если что мне и знакомо, так это манера атаковать в ноги и вооруженную руку. Вывести из строя, а потом добить – так все делают, когда достаточно места. Но смотрим дальше, Макарий!"
А парни, меж тем, уже теснили Макара. Тот, как и отец Меркурий, уловил суть ребячьей техники и вполне уверенно отбивался, но и только. Атаковать он не мог – парни не давали ему времени.
Так продолжалось довольно долго, но опыт есть опыт – Макар всё же улучил момент и его деревянный меч достал Славко по ивовой маске. Парень рухнул на утоптанный снег, но быстро вскочил – Тимка не дал Макару добить товарища.
– Раз! – произнёс молодой воин. – Продолжай!
Славко снова бросился в бой, отвлекая на себя наставника, дожимавшего Тимку. Учебная схватка закипела с новой силой. Младший сын Медведя, получив по голове, видимо, сделал для себя какие-то выводы. Теперь он атаковал редко, но его меч, как тягучая патока обволакивал деревяшку Макара, давая Тимке шанс. Тот старался, но щит наставника оказывался быстрее. Вот только дышал Макар всё тяжелее...
Но видел по-прежнему всё, и слишком зарвавшийся Тимка тут же получил палкой в плечо, от чего ткнулся физиономией в снег.
– И тебе раз, боярич, – молодой воин вместил в титул целый ушат презрения. – Не думай, Тимка – не у Фифана задачу решаешь! Меч чувствовать надо и мечом! Поднимайся!
Тимка встал и атаковал.
"Верно говорит акрит – в бою надо чувствовать! Постой, а кто это у нас ещё смотрит на схватку? Никак Поднадзорный? И, похоже, так же, как и ты, раскрыл рот – хоть загоняй туда банду катафрактов. Значит, этой системы фехтования он, как и ты, Макарий, не знает! И не говорит по-гречески! И на латыни тоже! И на арамейском! И он учится всему и везде. Значит, он всё же не антихрист – тому сразу, ещё до воплощения, будет дана мудрость земная! Господи, благодарю тебя! Ты разрешил мои сомнения! Почти...".
Сотник Михаил, меж тем, сделал неосознанное движение рукой, будто в ней был меч.
"Ага! Ты, похоже, о чём-то таком слышал. Или читал. Но представлял себе совершенно иначе, чем оно выглядит на самом деле!"
Учебный бой, меж тем, продолжался своим чередом. Не думать, а чувствовать Тимка, крепко получив палкой, так и не выучился, а вот соображать стал куда быстрее. Макару приходилось туго. Но и парням тоже – наставник пообвыкся и разобрался в их хитростях. Так что теперь он умудрялся изредка атаковать, однако, его атаки не часто достигали цели. Но всё же достигали. Охнул Тимка, зашипел от боли Славко.
– Два! Обоим! – отметил молодой воин.
Но тут и Макар, не то чтобы подставился, а оказался недостаточно быстр. Или хитёр. А, может, в парнях, наконец, проснулось боевое чутьё, но Тимкин меч всё же достал Макарову, руку, а Славкин – колено. Макар ругнулся матерно, пряча отсушенную руку и, припадая на колено, попытался прикрыться щитом, но поздно – Славкин меч над щитом ударил его в ключицу, а Тимкин – в бок. Наставник упал на колено, судорожно ловя воздух, а парни, секундой позже, просто шлёпнулись задницами на снег.
– И тебе раз, дядька Макар, – с трудом скрывая торжество, произнёс молодой воин, после чего обернулся к Тимке со Славкой и заорал: – Чего расселись, соколы?! Встать! Поклониться! Поблагодарить дядьку Макара за науку!
Парни, охая, поднялись, сняли маски и шапки и, шипя от боли, поклонились в пояс наставнику, к тому времени сумевшему встать, опираясь на деревянный меч.
– Благодарствуем за науку, дядька Макар, – парни снова с трудом поклонились.
– Молодцы, – Макар снял маску. – Хорошо бились. Только лучше надо. Вдвоём с увечным справиться не штука, а в жизни и против многих здоровых придётся. О том и подумайте. А потом скажете мне, что сегодня делали не так. Теперь брысь отсюда! Отдыхайте!
Парни подобрали инвентарь и, прихрамывая и кособочась, покинули место действия.
– Удружил ты мне, Бранислав, – обратился к молодому воину Макар. – Чуть не убили досмерти, поганцы. – Вот только ответь: кто тебя учил и как с твоим чудным мечом супротив доспеха быть?
– И правда, как? – отец Меркурий подошёл к Макару и Браниславу, отметив, что и боярич Михаил идёт туда же. – Поведай, акрит. Нам с бояричем Михаилом это очень интересно. Правда, боярич?
"Только бы ответил..."
– Твоя правда, отче! – молодой сотник широко улыбнулся. – Любопытно, аж свербит!
– Идёмте в дом, – Бранислав поклонился. – Не на дворе же.

Водник

Дата: Суббота, 25.02.2023, 13:02 | Сообщение # 30

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Горница, куда Бранислав привёл гостей выглядела примечательно: большие окна со стёклами, но к этому отец Меркурий худо-бедно привык, большой стол из светлого дерева, полукресла, которые на Кордоне именовали диковинным словом "стул", полка с книгами, и развешенные по стенам такие же диковинные мечи, и учебные, и боевые, стёганки, ивовые маски и щиты: круглые, треугольные, годные для конного и пешего боя и какие-то потешные – размером с плошку для похлёбки.
– Располагайтесь, будьте моими гостями, – Бранислав с поклоном указал гостям на стулья. – Моё имя Бранислав. Я старший разведгруппы и наставник по мечевому бою.
– Эдак они десятников в разведке кличут, отче, – пояснил Макар.– Любят они тут всё мудрёно и с подвывертом обозвать, ровно наш боярич.
"Итак, первое – юный сотник в таком пояснении не нуждается. Второе – он и сам горазд на непрнятные остальным слова и, видимо, дела и к этому все привыкли. Третье – сенатору Макару позволены немалые вольности и он посчитал, что при мне можно это показать. Любопытно. А ещё любопытнее, что Поднадзорный сидит потупив глазки, как благонравная девица, и спокойно ждёт когда выскажутся старшие, хотя, старший тут, как раз, он – других кентархов я здесь не вижу. Но раз ему так угодно, то поговорю я".
– Я настоятель церкви святого Георгия Победоносца, что в селе Ратное, иеромонах Меркурий, – священник слегка поклонился.
– Я слышал о тебе от отца, кудесник, – Бранислав вернул поклон.
– Не воевода ли Медведь родитель тебе? – священник улыбнулся.
– Он, кудесник.
– А не о тебе ли говорил наставник Феофан, как о хорошем учителе, коему место в школе, а не в поле? – отставной хилиарх прищурился.
– Обо мне, кудесник, – молодой десятник смутился.
– Вижу, во многом он прав, – теперь священник смотрел прямо в глаза собеседнику. – Ты умеешь учить – это видно по твоим ученикам. Но чему ты их учишь?
– И кто научил тебя? – вступил, наконец, в разговор сотник Михаил.
– Меня учил боярин Данила, пока в силах был, – голос Бранислава потеплел. – Мастер он во всём Мастер. Он называл это искусством длинного меча или искусством наносить удары не получая их взамен. Мастер рассказывал, что был такой мастер меча Дарди и это он так сказал.
– И что же, у вас всех воев так учат? – поинтересовался Михаил.
– Нет, боярич, – Бранислав слегка покачал головой в знак отрицания. – Только самых молодых, кто иному научится не успел. Боярин Журавль говорил, что воина переучивать – только портить. И отец так же. Да и мечи, для такого боя годные, не так давно появились – сталь для них хорошая нужна. Нас-то с Валуйком Мастер на деревяшках учил, а сам над сталью бился и вышло у него когда мы в новики вышли.
– Это лет семь-восемь?
– Больше, боярич, – Бранислав опять отрицательно покачал головой. – До моего рождения Мастер начал. Для обычного меча, сказывают, быстро получили, потом с пакетами и дамасском мучились, а после учились для каждого случая свой набор подбирать.
– А что такое пакет? – встрял в разговор Макар. – И дамасск что?
– Пакет, дядька Макар, это когда полосы мягкой и твёрдой стали вместе сваривают. В ножах и мечах новгородского дела тоже пакет. А дамасск – это змеиное железо. Его арабы из города Дамасск выдумали, от того так и зовут. Ежели чего больше знать хочешь, дядька Макар, то у Тимофея спрашивай – я не кузнец.
– Спрошу. А арабы это сарацины что ли?
– Они, дядька Макар. Сами себя они так зовут.
– Истинно так, – подтвердил отец Меркурий.
"Итак, Макарий, от тебя почему-то приказано не слишком таиться. Интересно почему? Из-за того, что ты с Лавром оказался в Мастеровой Слободе? Или из-за того, что тебя сейчас слишком опасно тронуть? А, может, на тебя уже есть какие-то планы? Ставлю на последнее!"
– Это, брат, любопытственно, – усмехнулся Макар, – но ты обещал рассказать как ты со своей тыкалкой против доспешного ратника биться будешь. Его-то не потычешь.
– Это смотря чем тыкать, дядька Макар, – усмехнулся Бранислав.
"Да не издевается ли он?! Таким длинным и тонким клинком пробивать доспехи? Он или сломается, или согнётся! Промолчать? А что тебе терять, Макарий?"
– Верно, сын мой, – отставной хилиарх вступил в разговор, – смотря чем. Но я много лет служил в пехоте базилевса и, поверь, знаю как и чем пробиваются доспехи. Допустим, кольчугу можно пробить уколом твоего меча, а что ты будешь делать с чешуйчатой бронью? Пехота Империи приучена колоть, но пехотная спата на полторы ладони короче конной или парамериона и куда толще. Она проламывает. А твой клинок?
– А у моего лучше сталь и он проникает, разрывая кольца кольчуги. А с тяжёлым доспехом – надо знать куда бить. И уметь, само собой. Везде есть слабые места. Можно уколоть в сочленение, можно под чешую, можно в открытое место. Боярин Данила рассказывал, что мастер Дарди говорил: "Выгоднее убивать уколом острия, а не ударом лезвия". Но и рубку, само-собой, нельзя забывать. Такой мечи рубит как следует. Это ребятишки сообразили, что ростом против дядьки Макара не вышли, вот и стлались в длинных выпадах. Я бы иначе бился.
– А в строю как? – продолжил допрос священник, заметив краем глаза, как переглянулись Михаил с Макаром.
– Позволь, боярич, покажу? – Бранислав взглянул на молодого сотника.
– Уважь, господин десятник, – кивнул тот. – Никогда такого не видал. Только слыхал раз, да и то, видать, десятым ртом перевранное. Совсем у тебя и учеников твоих иначе выходит.
"А поднадзорный не врёт! Ну так и я что-то слыхал. Чего только не врут у солдатских костров о дальних странах".
Бранислав подошёл к стене, снял с неё круглый щит, надел на руку и с шелестом обнажил меч. Щит мгновенно прикрыл его тело, а рука с мечом застыла на уровне пояса.
– Колоть открывшегося противника справа! – молодой воин сделал короткий выпад одной кистью на уровень колена взрослого человека. – В колено, в бедро. Самому не раскрываться. Одной кистью. По ноге можно и резануть. Но лучше в печень – так короче, – Клинок змеёй рванулся вперёд на уровне пояса и тут же вернулся обратно. – В подмышку, – меч ударил снизу вверх. – Если близко сошлись, то поверх щита в ключицу, шею, лицо и сразу всем строем теснить щитами и рукоятями по шелому, в рожу, в зубы! – рука взлетела вверх, трижды ткнуло острие, а потом опустился кулак с зажатым в нём эфесом. – Строй не разрывать и не раскрываться! Давить! Давить! Давить! Удар, нацеленный в тебя, отбей щитом и коли открытого ворога справа!
"Сработает! Вечные принципы, приспособленные к новому оружию. Какая-то смесь легионов Старого Рима, таксиархий Империи и хирда варангов, но работать будет!"
– Позволь-ка на твой меч взглянуть, Бранислав Яромирыч, – боярич Михаил встал и слегка поклонился.
"Всё верно. Как тут говорят, "поклон спины не ломит", а молодого декарха, скорее всего, не часто зовут по имени отца, не смотря на статус наставника".
Бранислав не подкачал: повесил щит на стену, переложил обнажённый меч на раскрытые ладони и обеими руками с поклоном протянул Михаилу. Тот, так же с поклоном, принял клинок.
Священник и наставник Макар подошли поближе. Отставной хилиарх почувствовал мгновенный укол тоски и белой зависти.
"Да, я не ошибся – сталь впору мечу базилевса. Клинок довольно узкий – не шире трёх пальцев и длинный. Пяди на две длиннее здешних мечей. Два дола почти до острия. Пожалуй, он не легче славянских или франкских мечей, но совсем на них не похож. Особенно, рукоять – вон какая корзинка, закрывающая всю руку... Пожалуй, латная рукавица и вовсе не нужна. И баланс... Рукоять же тяжёлая и полностью уравновешивает клинок. Таким мечом действительно можно играть одной только кистью. Но как он не ломается, не гнётся при ударе с такой длиной? Дома я видел у некоторых катафрактов столь же длинные парамерионы, но то конные мечи, приспособленные для рубки с седла, а тебе, Макарий, прямо сейчас показали как этим странным мечом действовать в плотном строю. С парамерионом так не выйдет – он требует простора...
Так, Макар смотрит спокойно – он это уже видел. Говорили, отец крестника подарил куму какой-то необыкновенный меч. Я ещё не видел, но другие ратники рассказывают, что это какое-то чудо. Этот тоже чудо, как и те, что я видел в Мастеровой Слободе. Даже в Городе и Дамасске подобных клинков делают не больше десяти в год, а тут его носит декарх акритов... Нет, прежде чем рассказывать о таком надо разобраться, а то удавят на всякий случай, причём те, кому рассказал...
Давай лучше послушаем, что скажут другие".
Боярич Михаил зачарованно смотрел на меч. Бранислав спокойно ждал, скрестив руки на груди. Наконец, молодой сотник оторвал взгляд от оружия и произнёс:
– Да, тот, кто мне рассказывал, ни меча твоего, ни искусства не ведал. Только про корзинку на рукояти верно поведали, а клинки,говорили, длинные и тонкие, что шило и рубить ими вовсе нельзя, а оно вон как. Я думал сказка. Рассказывали, что жили далеко на закате у франков четыре друга – великих мечника. Вот они такими клинками и воевали. Присказка ещё у них была: "Один за всех...", – Михаил оторвал глаза от оружия и пристально посмотрел на Бранислава.
– И все за одного! – закончил тот с улыбкой. – Мне боярин Данила ту сказку сказывал. Любил я её сопляком слушать. Только не так всё с сиими мечами было.
– А как? – отец Меркурий не выдержал.
– Мастер рассказывал, что началось всё в незапамятные времена на острове Крит, что в море Средиземном на закат от Царьграда. Люди тогда железа не знали и доспехи, мечи и орудия разные из меди да бронзы делали...
"Что?! Я рехнусь сейчас! Про кого он сейчас расскажет? Про Тесея?"
– И были среди критских воев такие, что сражались длинными мечами, нанося ворогу не удары, а уколы. Тем искусством владели только самые искуссные – рубить-то человеку сподручнее. Мальцы, впервые палку взяв, друг-друга лупят, а не тычут. А бронза металл мягкий. Гнётся. Длинным мечом не порубишь. Вот и делали больше короткие да широкие. Но с такими надо вплотную сходиться, а если длинным мечом биться умеешь, то к себе можно и не подпустить, – Бранислав перевёл дух.
– Это тоже сказка? – улыбнулся Макар.
– Нет, дядька Макар – быль, – покачал головой Бранислав. – Были на том Крите хоромы подземные, до того запутанные, что и не выйдешь, и жил в них Минотавр – чудище с бычьей головой и человечьим телом. Кормили того зверолюда человечиной. Дань критяне брали парнями да девками да Минотавру их и скармливали. А в Греции жил витязь Тесей и вызвался он того зверолюда порешить и земляков от кабалы избавить.
"Гамо тин психо му! Ты угадал, Макарий! Но как? Откуда?"
– Привезли его на Крит, но сразу в хоромы подземные, что Лабиринтом звали, не загнали – Минотавр ещё предыдущих не дожрал. И пока Тесей и товарищи его очереди своей кормом стать ждали, положила на Тесея глаз дочка царя критского - Андромеда. Упросила брата своего научить Тесея на длинных мечах биться – с коротким к Минотавру-то не подойдёшь – на рога взденет. А братец и рад, ибо царь страхолюда подземного и своими подкармливал, особливо кого в чём заподозрит. Да пророчество было, что не судьба критянину Минотавра убить – заморский витязь его зарежет.
"Никогда не слышал такого изложения этой истории! Но как это связано с удивительными мечами и не менее удивительным искусством?"
– Зарезал Тесей того зверолюда? – осведомился Макар.
– Зарезал, – кивнул Бранислав. – И из хором подземных выбрался – Андромеда ему клубок нити дала, чтобы разматывал и тем дорогу отмечал. По нему и выбрался. Домой уплыл и искусство с собой увёз. Из Греции оно в Трою попало. Потом греки войной на Трою пошли. Греческий витязь Ахиллес и троянский Гектор такими мечами бились. Ахиллес одолел. Греки десять годов в осаде сидели, но взяли Трою только обманом.
" О, Гомер! Не ведаю, вкушаешь ли ты покой на ложе Адамовом или муки в аду, но то, что я сейчас слышу, для тебя должно быть горше адских мук!"
– Про Троянскую войну я слыхал, – задумчиво заметил боярич Михаил, – но иное... Молодой сотник немного помолчал и продекламировал:

... Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи, —
На головах царей божественная пена, —
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?

"Макарий, ты сошёл с ума! Или тебе это снится! Или ты умер! Он же не знает койне, а у моего предшественника не было ни одного списка Гомера. Да и не стал бы он, если я правильно его понял, учить любимого ученика языческой прелести! Или стал? Гамо тин психо му, гамо!"
– Мастер говорил, что про то по-разному сказывают, – пожал плечами Бранислав.
"Изящно! "По разному сказывают" и с тебя спрос короток. Нет, Макарий, ты должен побеседовать с этим боярином Данилой, прячут его оттебя или нет!"
– Из горящей Трои витязь Эней с боем вырвался, да не просто, а ещё отца дряхлого на плечах вынес, а когда отец помер, ушёл за море в страну этруссков, где сейчас Рим. В Италию. Там это искусство и сохранялось. Люди и железо плавить и ковать научились, но всё по привычке делали короткие мечи чтобы уколом пробивать доспехи, а длинные то же делать рубкой. Но фехтование – искусство длинного колющего меча сохранялось, хоть так и осталось редким. Рим этруссков сожрал, а потом и пол мира. Так умение по свету разошлось, но тайным стало. Кто умел такие мечи делать, тот ими и биться умел. Мастер тому и другому выучился, когда они с боярином Журавлём далеко на Восход ходили. Вот так...
"Господи, это настолько бредово, что я готов поверить! Нарочно такое не придумаешь! И, кажется, Поднадзорный, нет – молодой сотник Михаил, считает так же. Обычно он прекрасно владеет лицом, но сейчас видно, что он верит и не верит. Он сомневается и он не знает... Нет, губитель этого мира сомнений не ведает, а ты, Макарий, видишь сомневающегося Михаила уже в третий раз. Ещё бы поставить его перед выбором между законом и милосердием... Да! Это будет решающее доказательство! Только как это сделать?
Но, малака, какой же восхитительный бред!"
– Да ну тебя к бесу! – Макар чуть не плюну. – Все мозги заплёл! Ровно Михайла или, вон, Тимка мой! Ты про меч давай и про то, как войско строить собирались, что давеча начал, да эти охламоны: Тимка со Славкой отвлекли.
– Мастер рассказывал, что в войске македонского царя Александра пешцы воевали длинными копьями в два-три, а то и четвре человеческих роста и строились так, что острия тех копий перед строем на одном расстоянии были – чем глубже ратник стоял, тем древко длиннее.
– Да это ж как с эдакой оглоблей управиться? – Макар помотал головой, отгоняя столь еретическую мысль. – Врут, поди! С таким рожном одной рукой не управиться! А щит пешцу как держать?
– Мастер никогда не врал! – Бранислав опасно побледнел.
– Мир! – священник выставил руки, разводя спорщиков. – Десятник Бранислав прав, почтенный наставник. Такое и в самом деле было. И в Империи даже частично сохранилось. Я командовал пехотой, я знаю. Сариссы стратиотов в первых трёх рядах разной длины и разного назначения.
– Да, так и есть, – кивнул сотник Михаил.
– А со щитом как же? – на лице Макара отразилась целая гамма чувств.
– Щит у них был малый, – принялся объяснять Михаил. – вешали его на плечо левой руки, чтобы не мешал действовать копьём двумя руками. Так ведь, Бронислав Яромирыч?
– Да, сотник! Мастер так и говорил, – гнев Бранислава угас и на Михаила он посмотрел с явным уважением.
– От чего ж теперь так не воюют? – не унимался Макар.
– Тогда не было хороших луков, и из них не умели стрелять, сын мой, – объяснил отставной хилиарх. – А теперь научились и доспех без щита не спасает. Если бы получилось сделать такой доспех...
– Мастер говорил – можно.
"Вот так, обыденно... Если передо мной стоит новый Константин Апостольноравный, то он только что получил средство к созданию империи. А если нет, то, малака, он тоже получил средство, только к разрушению. Зубы дракона – дети Ареса, прости меня, Господи, за такое сравнение, проросли и в моей воле бросить или не бросить им камень, а я до сих пор не знаю что делать!"

Водник

Дата: Пятница, 10.03.2023, 08:38 | Сообщение # 31

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***

Отец Меркурий сидел в своей горнице в бывшей Мироновой усадьбе и размышлял. Мысли заходили уже на бог знает какой круг, но толку с них, по прежнему, не наблюдалось. Доказанным можно было считать только то, что в здешних лесах обосновался ковен пифагорейцев, решивших почему-то выйти в большой мир, чего они не делали, как минимум, тысячу лет.
"Что ж, Макарий, сами по себе пифагорейцы не плохи и не хороши – их стремление познать мир через число учению Церкви не противоречит. Правда, на этом пути можно забрести в такие дебри ереси, после которых на землях еретиков оставляют лишь землю и воду, но ведь этого вполне можно и не допустить.
Вот эта-то задача тебя и страшит, Макарий. Имей мужество признаться себе и Господу в этом. Шесть тысяч некрещённых душ, обладающих невероятными знаниями. Ну ладно, далеко не все из них, но гстальные-то привыкли верить ведающим и, что ещё хуже, привыкли к тому, что даже в Городе сочли бы чудесами.
Нет, конечно, можно построить всех по сотням и строем отправить к Святой Купели, но это станет мерзостью, какой нет названия. Крещение, не принятое сердцем или, хотя бы разумом, а вызванное насилием и не Таинство вовсе, а кощунство. Отцы Церкви и авторитетнейшие богословы учили, что для низких разумом язычников достаточно убеждения, что Ты, Господи, лишь самый могущественный и верховный бог, а не Альфа и Омега, содержащая в себе весь этот мир. Пожалуй, стоит с ними согласиться. Твою всеохватность трудно понять несовершенному человеческому разуму, да и невозможно, пожалуй. Избитые философами слова, что частица Тебя есть во всём или даже, что всё есть Ты – лишь жалкие подпорки, подобные костылям калеки и, пожалуй, сгодятся для большинства людей. Хотя, как там у Прокопия Кесарийца: "Самоубийственным почитаю я исследование Божественной природы, какова бы она ни была. Невозможно несовершенным человеческим разумом понять то, что предназначено лишь для благоговей ного почитания". Ересь? Не думаю. Всё, что сейчас нам следует знать о природе Твоей, Ты нам сообщил. Возможно, когда мы будем готовы, Ты поведаешь нам больше. Соединение этих тезисов рассеивает ересь, как ветер дым, хотя, кричать об этом на площади я не стану, но и попыток познать мир, сотворённый тобой, не прекращу – Ты нам это заповедал.
Так, Макарий, что-то наклёвывается. Простецам достаточно представления о Господе Всемогущем, карающим за грехи и награждающим за заслуги. О верховном боге. Просвещать их стоит только когда разум их разовьётся. Тем, кто выше их, стоит заронить мысль о любви Твоей, Господи, ко всем своим твореньям, ибо Ты есть во всём. Но что делать с высшими? Я беседовал с Тимофеем, с его другом и наперсником Славко, с иными их сверстниками из Мастеровой и Лешачьей слобод. И прости, Господи, моё скудоумие, но я не умею понять, верят ли они во что-нибудь, кроме разума своего? В прочем, верят – в непреложные законы мира. Я рассказывал им о чудесах Твоих, а они принимались считать как Ты это сделал. Самое большее, чего я добился, так это принятия ими того, что Ты создал мир сей и потому лучше кого-либо знаешь, как он устроен и потому можешь то, чего не может никто более. Можешь всё. Только так они приняли Тебя. Нет, Господи, не приняли – допустили, что Ты есть. Как объяснить им, что Ты не только архитектор, но и любовь, и разум, и чувство, и образ, и кара, и воздаяние – Ты всё? Разве что показать, что не всё в этом мире познаваемо разумом? Но как это сделать?
Ратнинские отроки, кстати, не такие. Они способны верить, сособны чувствовать и сверхчувствовать. Неумело, как и положено вчерашним язычникам, но способны, а эти – нет! Для них нет сверхъестественного, а есть только непознанное. Как объяснить им, что есть в мире Твоём вещи непознаваемые и сомнению неподвластные, а подвластные лишь вере? Даже не так, не "неподвластные", а понимаемые лишь верой, хоть и это не верно... Видишь, Господи, даже обращаясь к Тебе, я не могу выразить этого ни языком, ни разумом! Наставь, Господи, скудоумного раба Твоего!"
В дверь постучали.
– Слава Господу нашему Иисусу Христу! – раздался из за двери ломающийся юношеский басок.
– Во веки веков, аминь! – отозвался священни. – Входи, сын мой, не заперто!
Дверь отворилась и в горницу вошёл старшина Младшей Стражи Дмитрий. Смотрелся он бояричем и ратником: крытый дорогим синим сукном полушубок, добрые сапоги с характерными потёртостями от стремян, в руке синяя же шапка на волчье меху, на наборном воинском поясе – меч.
– Благослови, отче! – Дмитрий склонился, сложив ладони лодочкой.
Священник не отказал в благословении.
– Что привело тебя ко мне, мын мой? – спросил священник, когда старшина выпрямился. – Снимай полушубок, садись к столу.
Дмитрий молча повиновался.
"Он мне нравится всё больше и больше – юн, но уже настоящий солдат! Знает когда надо разводить церемонии, а когда нет".
– Так что же привело тебя ко мне? – повторил свой вопрос отец Меркурий.
– Я пришёл признаться в том, что утаил на исповеди, – твёрдо и спокойно ответил старшина Младшей Стражи.
– От чего же ты сделал это?
– Ты ратник, отче – такое не спрячешь. И ты поймешь, – голос молодого воина звучал по-прежнему ровно. – Ты не отпустил бы этот грех. Отроки могли понять, а я старшина Младшей Стажи. Это ущерб её чести, ущерб воинскому пооядку. Допустить этого было нельзя.
"Я в нём не ошибся – воин до мозга костей! Из таких выходят мерархи, друнгарии мор, доместики схол, наконец, если, конечно, их не убивают и не сжирают раньше. Но в чём же он хочет признаться? Что он мог сотворить? Не в измене же? В пагубной страсти к возлюбленной своего боярича и в том, что девок валял на сеновале, чтобы её забыть, покаялся и не почесался. Послушаем".
– И в чём же твой грех, сын мой?
"Почему у тебя так кольнуло сердце, Макарий? Не потому ли, что хотел бы видеть своих погибших сыновей похожими на него? Или чтобы он был твоим сыном?"
– Я трижды принимал Святое Крещение, – отчеканил Дмитрий.
"Оппа! И как же он умудрился такое сотворить? С его-то болезненным чувством чести?"
– И как же произошло сие? – священник постарался вложить в свои слова максимум участия. – Расскажи мне, облегчи душу. Вижу, что в душе ты каялся, и Господь слышал тебя. Покайся ныне перед людьми.
– Я из семьи гридей и твёрдых христиан, отче, – голос Дмитрия был по-прежнему ровен и твёрд, – и первый раз меня крестили во младенчестве. Но ты знаешь мою судьбу, знаешь как я осиротел...
– Знаю, сын мой.
– Своята велел креститься, мол с христианскими именами ходить нынче проще. Я ответил, что Дмитрием крещён, а он пьяный был – меня в ухо, а потом ногами. Бил долго. И приятель его – поп, с кем они вместе пили, тоже добавил. Бил и приговаривал: "Бей отрока жезлом, ибо плоть его уязвляя, душу спасаешь!". И я струсил отче. Согласился, чтобы побои прекратить. Винился, в ногах валялся. Ну как валялся – встать не мог. Но они-то подумали! Ущерб то и моей чести, и родовой, а я даже не зарезал потом никого. А поп меня и остальных тут же, в кружале, и окрестил – в бадью с водой головой макнул, крест в нос сунул и ногой отпихнул.
"Тварь! Сжечь! Нет, наказать стеной – смерть в огне для таких слишком лёгкая!"
Дмитрий спокойно смотрел как одна рука священника сжалась в кулак так, что побелели костяшки пальцев, а вторая судорожно зашарила по столу...
Очнулся отец Меркурий только когда сбросил на пол вощёную табличку для письма. Старшина Младшей Стражи спокойно сидел и ждал своей судьбы.
"Непростительно, Макарий! Непростительно! Непристало ни начальствующему, ни, тем более, священнику, являть свои страсти. Но Дмитрий хорош! Смерть для него лишь мелкая неприятность, если она поможет сохранить честь. Ты обязательно должен помочь ему, Макарий! Он ведь к тебе пришёл, чтобы ты упросил сотника Михаила и воеводу Корнея казнить его так, чтобы это не легло пятном на лабарум его банды. Сам себя приговорил. Ну так не будет казни! Не за что тут казнить!"
– И сколько же лет тебе было тогда, юный трумарх, тьфу, старшина? – отставной хилиарх с нарочитым интересом уставился на Дмитрия, правда, с языком от волнения не совладал – поименовал сначала на греческий манер, чего с некоторых пор старался избегать.
– Одиннадцать, – старшина Младшей стражи слегка улыбнулся, – но то меня не обеляет. Я воинского рода! Не мне слабость являть! Не мне кощунствовать и жизнь позором покупать!
"Прорвало! Слава Тебе, Господи! Теперь потихоньку, Макарий, как о деле обыденном".
– Нет на тебе греха кощунства, сын мой, – священник махнул рукой – пустое, мол. – Не справиться одинадцатилетнему отроку с двумя взрослыми мужами. Да и обряда не было – игрище бесовское и грех на тех, кто его устроил. О них доложу епископу. Своята в Турове, а под пыткой гнус этот и второго кощунника назовёт.
– Я сам отомстить должен! – спокойствие Дмитрия дало трещину. – Я слабость явил! Род опозорил!
– Точно явил? – священник ткнул пальцем в грудь Дмитрию. – А если и так, то не в укор то тебе. Сила солому ломит.
– Не помню, – на лице Дмитрия отразилось недоумение. – Вот те крест, не помню! По голове мне попало. Меня дядька Меркурий отнял, а то б убили до смерти. Сказал потом, что повинился я перед Своятой, а то б забил. А сам я не помню. Очнулся когда в бадью макали.
– Тот самый Меркурий, что в бою с разбойниками погиб?
– Тот.
– Упокой, Господи, душу воина Меркурия, живот свой на брани положившего! – священник размашисто перекрестился, Дмитрий немного погодя повторил крестное знамение.
– Молод ты ещё, старшина, хоть и воин истинный, – покачал головой отец Меркурий. – Не явил ты слабости. Солгал тебе мой покойный тёзка, тебя спасая. Ложь, старшина, и во спасение бывает, хоть и очень редко.
– Как так?! – на физиономии старшины появилось такое выражение, что отставной хилиарх невольно вспомнил недавно услышанно присловье: "Пыльным мешком из-за угла стукнутый".
– Да вот так! – священник улыбнулся. – Молод ты еще, старшина, и пока прям излишне, а хорошее копейное древко, иной раз, и гнуться должно. Запомни это!
– Запомню..., – Дмитрий помолчал. – Но всё одно ущерб и моей чести, и родовой – я не отомстил!
– Месть оставь Богу! – отец Меркурий немного повысил голос. – Теперь то не твоё дело! Преступления против Веры подлежат епископскому суду, а он в таких делах немилосерден! Не твои кощунники теперь и покарает их Господь епископской дланью! А ты, воин Дмитрий, в гордыню впал и за то будет тебе епитимья – станешь на суде видоком . Хоть ты годами млад, да уже муж воеводский и на суде говорить можешь без поручника!
– Слушаюсь! – на лице Дмитрия отразилось такое облегчение, что отец Меркурий невольно широко улыбнулся, однако, старшина, вдруг, снова нацепил на себя свою маску и отчеканил. – Был ещё на мне грех. Меня крестили другорядь на Княжьем Погосте. Воевода Кирилл сказал, что чужим в Ратном только в холопы дорога. И если кто в холопы не желает, то должен сей час креститься, а воевода Кирилл и наставник Андрей отцами крёстными тем станут. Тут я опять смалодушничал – не хотел в холопы. А должен был!
– И второй раз во грехе кощунства ты, сын мой не винен.
Дмитрий широко распахнул глаза, и хотел что-то сказать, но священник оторвал ладонь от стола, останавливая его.
– Отец Симон не окрестил тебя, а лишь миропомазал, возвращая в лоно Церкви. Припомни, ведь тогда тебя не крещали водой?
– Никак нет! – ответ прозвучал, как в строю.
– То-то и оно, – усмехнулся отец Меркурий.
– Но откуда ты знаешь? – Дмитрий, наверное, впервые в жизни забыл о субординации.
– Мне в этой малой лжи покаялся сам воевода, – священник усмехнулся. – И освободил меня от тайны исповеди, если ты придёшь и спросишь меня о том. Ты пришёл. Как видишь, твой названный отец знает тебя лучше, чем ты сам.
– Но почему он не сказал мне сам? Или боярич?
– А ты бы его спросил?
– Нет.
– Он так и подумал и оказался прав. Что же до боярича, то он и сам этого не знал, а, возможно, не знает до сих пор, ведь когда тебя миропомазали, всех остальных удалили из церкви, а что бы ты ни о чём не догадался, тебя отправили первым. Так?
– Так!
– А раз так, то непрестанно молись за своего названного отца – воеводу Кирилла, ибо взял он ради тебя на душу грех лжи. И ещё тебе в упрёк будет – недостаточно ты прележен в изучении Святого Писания и Катехезиса, а то бы сам догадался. И за то тебе епитимья будет – выучишь всё, что Таинства Святого Крещения касаемо и через седмицу доложишь мне.
Дмитрий потрясённо молчал. Священник выбрался из-за стола, подошёл к ларю, достал оттуда епитрахиль, надел её на себя и ворчливо обратился к старшине:
– Ну, чего расселся? В соляной столп тебе обращаться незачем. Преклони колена, воин Дмитрий.
Старшина Младшей Стражи не встал, а просто рухнул на колени. Отец Меркурий накрыл склонённую голову епитрахилью, осенил её крестным знамением и произнёс:
– Отпускаю тебе, раб Божий Дмитрий, грехи вольные и невольные во Имя Отца и Сына, и Святого Духа.
Дмитрий поцеловал руку священника.
– Вставай, воин Дмитрий, и старайся не грешить больше, – улыбнулся отец Меркурий. – Хотя бы гордыней. Исповедь твою я принял, теперь давай побеседуем. Вижу, ты ещё у меня спросить хочешь. Садись за стол! Дмитрий поднялся и занял указанное место.
– Ну, не молчи, – священник одобряюще улыбнулся.
– Ты говорил, отче, что знаешь как я попал к Свояте?
– Знаю. На ваш град напали, твой отец и брат пали с мечом в руке, как надлежит воинам, тебя схватили, но ты сумел бежать, после чего тебя подобрал этот богохульник, так?
– Так, да не совсем, отче. То не половцы были – свои, черниговцы. Из Степи они возвращались. Мы их за стены впустили, кров дали, хлеб преломили по-христиански, а они ночью напали. Отца и брата убили в бою, матери вспороли живот, сестру у меня на глазах... Как мне жить, как воином быть пока родня не отомщена? Говорят, оставь месть Богу, да только я сам воздать должен! Или видеть, как воздастся!
– Ты знаешь, как звали того князя, что град ваш палил?
– Нет.
– А кому же тогда мстить собираешься?
Дмитрий молчал.
– То-то и оно, – священник потрепал Дмитрия по плечу. – Я тебе тоже скажу "Оставь месть Богу", только разъясню тебе смысл этой фразы. Христианину надлежит прощать своих врагов, но не всякая вина может быть прощена. Един лишь Господь столь милосерд, что на кресте простил раскаявшегося убийцу. Ты же молишь о мести, так?
– Так, – на лице Дмитрия читалось разочарование.
– Не так! – отец Меркурий хлопнул ладонью по столу. – Не о том молишь! Если хочешь, чтобы Он тебя услышал, проси о справедливости! Вот в чём смысл оставления мести Богу! В справедливости и воздаянии! И Он воздаст! И отомстит. И никому не ведомо, кого Он выберет орудием своей мести, своего воздаяния. Возможно, что и тебя! Вот об этом моли и о том, чтобы не сплоховать, если Ему угодно будет отдать обидчиков в твои руки, чтобы это была не месть, а справедливость! Ведь ты можешь даже не узнать, что Господь отдал тебе обидчика. А о мести думать брось – только душу иссушишь. Я знаю о чём говорю.
Дмитрий молчал. По лицу, по складке губ, по бровям было видно – думал. Отец Меркурий не прерывал.
– Я буду просить справедливости, – сказал наконец молодой воин. – Спаси тебя Бог, отче!

Водник

Дата: Пятница, 21.04.2023, 11:17 | Сообщение # 32

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Отца Меркурия колотило, и он тщетно пытался успокоиться. Дикое происшествие на подворье Лихаря – отставного десятника ближней полусотни покойного боярина Журавля, совсем выбило священника из колеи. Целый род, и род уважаемый, взбунтовался, поднял оружие и на кордонцев, и на ратнинцев, а когда мятежники поняли, что сила не на их стороне, то заперлись в доме и подожгли его. Вытащить из огня
удалось только маленьких детей. И, как будто этого мало, глава рода чуть не убил боярича Тимофея и сотника Михаила.

«И всё это устроил человек, которого ты взял под свою защиту, Макарий! Малака! Этого Моисея надлежало тихо удавить ещё в Ратном! За то, что он полный болван! Этот идиот попёрся выручать свою прихожанку, которую сын Лихаря взял второй женой против воли её самой и родителей. И этот сын осла не нашёл ничего лучше, чем отправиться на подворье Лихаря, захватив с собой лохага, тьфу, поручика Василия с его людьми. И этот второй осёл пошёл! Без приказа! Как же – священник попросил! И это вместо того, чтобы доложить своему сотнику! Идиот! Тупой фанатик! За такое следует вешать на вздёрнутых оглоблях!
Ни одному, ни другому болвану не пришло в голову, что это дело светской, а не церковной власти. Следовало брать в охапку родителей этой несчастной и бежать к боярину Даниле, или к боярину Юрию, или к сотнику Михаилу, или к воеводе Медведю, на худой конец! Господи, почему ты допускаешь существование таких баранов?! И клал я на их раскаяние!

Если бы женщину забрал боярин, всё прошло бы гладко. Да и так почти прошло – Лихарь согласился выдать женщину, но Моисей распустил язык. Кто его просил поминать рабов божьих?! Он что не знал, как к этому относятся язычники, не понимающие смысла этих слов? Они же просты – для них раб – это раб и всё! Власть почуял, дерьмоед! В результате один христианин погиб, рода Лихаря больше нет,
Поднадзорный получил по голове и чудом остался жив и, самое главное, слух о том, что пришлые христиане заживо сожгли уважаемое семейство, теперь не остановить. Проклятье! Из-за двух ослов!

И что теперь с этим делать, Макарий? Ладно, Моисея, по твоей просьбе, взяли под стражу. Боярин Лавр не отказал в этой услуге. Там этот осёл и останется, пока боярин Михаил не решит его судьбу – целее будет и никакой дури больше не натворит. И плевать на то, что он кается и винит себя – толку с того! Ты попросил Лавра передать, что снимаешь с Моисея защиту Церкви. Вот только этого барана теперь можно хоть на куски порезать – слухов это не остановит. Слава Тебе, Господи, на подворье Лихаря были и местные вои, боярин Данила и воевода Медведь, и они признают, что Лихарь первым пролил кровь, но всё равно мы в дерьме выше крыши...

Ладно, нечего сожалеть о случившемся – займёмся тем, что можно поправить и начнём с поручика Василия. Его надо приводить в разум и самым жестоким образом. Дмитрий обещал доложить Поднадзорному, что ты просишь прислать к тебе Василия для покаяния и вразумления. Да, именно так! Пусть заранее чувствует свою вину. Совесть у него, кажется, есть – ещё не успел возомнить себя Мечом Господним. Не
дай, Господи, чтобы он такой попался Иллариону! Но Иллариона, слава тебе, Создатель, здесь нет, так что есть возможность Василия исправить. Мальчишка же ещё – должен понять, если хорошо объяснить. А уж ты, Макарий, постараешься!

Теперь с Моисеем. Ты чуть не прибил его на месте и это хорошо, хотя, впредь старайся гневу воли не давать – грех это, и гнев плохой советчик. Потом ты всё же начал работать головой и смог не уронить авторитета Церкви, опросив всех, а потом произнеся речь о справедливости и необходимости как следует разобраться. Кажется, это устроило всех. В особенности воеводу Медведя и сотника Грыма. Кстати, последний убил Лихаря за то, что тот поднял руку на Поднадзорного. Неожиданно. Ведь Лихарь был наставником Грыма в воинском деле. Значит, за верность здешнего войска можно не опасаться. Уже хорошо.

Но вернёмся к этому ослу Моисею. Сейчас он разбивает лоб в покаянии. Толку с того, малака! Будет разбирательство и, возможно, гласный суд. И тебе, Макарий, придётся защищать этого барана. На его стороне то, что Лихарь нарушил закон гостеприимства и с оружием напал на безоружного. Так что, скорее всего, жизни Моисея ничего не угрожает. Надо попросить десятника Егора, чтобы тот приставил к Моисею кого-то из своих. Лучше всего Арсения. Чтобы не давал ослу шляться где
попало и трепать языком.

И ещё – никого из Младшей Стражи, и особенно поручика Василия, к Моисею подпускать нельзя. А то этот страдалец за веру где баран бараном, а где прекрасно умеет гадить в голову. Эх, к диким бы язычникам его послать проповедовать... И, пожалуй, надо поговорить с его женой – у неё здравого смысла, кажется, побольше...

Да и остальное, Макарий, придётся делать тебе. А ведь надо ещё тащить идиота на епископский суд, и устроить так, чтобы он не сболтнул там лишнего... Ох, грехи тяжкие, гамо то психо му[1]!»

Размышления незаметно успокоили отставного хилиарха. Он даже сумел распорядиться, чтобы в Ратное отправили гонца с сообщением, что службы не будет – случай с Лихарём не оставил священнику выбора – его присутствие требовалось на Кордоне. Оставалось только ждать.

Дождался отец Меркурий только на следующий день ближе к вечеру. В дверь постучали и ломающийся юношеский басок произнёс:
– Слава Иисусу Христу!
– Во веки веков аминь! – отозвался священник. – Входи кто ни есть!

Вошёл Роська, в смысле, поручик Василий. Отставной хилиарх с удивлением поймал себя на том, что в мыслях назвал поручика языческим именем, но решил поразмыслить над этим позже.

– Здрав будь, отче Меркурий, – Роська низко поклонился.
– И ты будь здрав, поручик, – холодно отозвался старый солдат.
– Благослови, отче, – парень сложил ладони лодочкой и склонился, прося благословения.
– Я подожду, – тем же ледяным тоном отозвался священник. – У меня есть сомнения в том, что ты достоин благословения. Как и в том, что ты можешь быть допущен к причастию.
– А-а-а-а…, – слова застряли у Роськи в глотке, парень побледнел, его трясло и шатало. – З-з-за ч-ч-что, о-о-отче? Я-я-я...

Взгляд Роськи остекленел. Казалось, перед священником встал оживший покойник, не знающий, что делать с внезапно обретённой жизнью.

– Ты ещё обгадься тут, сопляк! – старый солдат бил наотмашь. – Умел воровать, умей и ответ держать! Смирно! Сопли подобрать!
– Слушаюсь! – дисциплина взяла верх и смертельно бледный парень принял строевую стойку.
– Кто твой воинский начальник?! – рявкнул отец Меркурий.
– Старшина Дмитрий! – мёртвым голосом, но чётко отозвался поручик Василий.
– Кто твой боярин?!
– Воевода Корней Аггеич Лисовин!
– Болван! – отец Меркурий навис над отроком. – Пень самоходный! Твой боярин и сотник Михаил Фролович Лисовин! А дед его – твой воевода! Понял?!
– А... Это...Михайла...крёстный...э-э-э...боярич..., – проблеял Роська.
– Баран! – отставной хилиарх никого щадить сегодня не собирался. – Идиот! Гамо то коло су, гамо! Гамо тин психи су, звон[2]! У тебя вместо головы задница! Был боярич – теперь боярин! Первый, после деда, в этой земле! И только он – твой боярин, его дед – твой воевода и его товарищ – старшина Младшей Стражи и твой воинский начальник могут тебе приказывать! Остальные идут в задницу и занимают там сидячие места, а особенно какой-то попёнок, которому ты смотрел в рот, болван!

Роська выпучил глаза.

«Макарий,а не перегнул ли ты? Нет, не перегнул! Надо вышибить из него ту дурь, что засунул, похоже, мой предшественник, прости ему, Господи, ибо не ведал он, что творил».

Священник понизил голос и, зловещим шёпотом злодея из языческих трагедий, прошипел прямо в лицо и без того полумёртвого парня:

–Ты для чего столь раз своего боярина и отца крёстного продавал, иуда? Сколь тебе за то сребреников дадено? Или ты за бесплатно предавал лишь по своей охоте и подлости?

Роська впал в ступор – скрипел зубами, раскачивался и молчал.

«Должен,должен отреагировать! Что угодно: разрыдаться, попытаться убить тебя, Макарий, попытаться оправдаться или всё вместе. Ты же сейчас перевернул его мир – чужак и обвиняешь его в предательстве того, кто заменил ему отца, кто поднял его из ничтожества, дал цель и смысл в жизни. Другого бы он уже убил – чувство чести у него есть, но ты священник – непререкаемый авторитет. По крайней мере, я теперь
уверен, что парень впал в грех по неведению и душевной простоте. Его так научили, и я знаю кто. Эх, предшественник, предшественник, христианином ты был хорошим, а вот священником – не очень... Пусть Господь простит тебя, да и меня, грешного – не мне бы судить, но впитал ты в Городе, инок Михаил, слишком много палатийского дерьма. Вот оно и протекло на этого несчастного парня. Но пора бы ему сделать хоть что-нибудь!»

Роська будто услышал. Слезы брызнули у него из глаз, из горла вырвался то ли стон, то ли рыдание.

–Врёшь, ворон чёрный! Не предавал я! Дьявол тобой овладел! – заорал он и, позабыв всю воинскую науку, одной рукой попытался схватить священника за грудки, а второй замахнулся от уха.

Этого отставной хилиарх и ждал. Почему-то доведённые до края роарии[3]забывали всё, чему их учили, и начинали бестолково махать руками. И сам отец Меркурий, в своё время, не стал исключением из этого правила. Так что поручик Василий крепко получил кулаком в душу и рухнул на колени, судорожно пытаясь вдохнуть – бить бывший солдат не разучился.

«Кажется,в самый раз – не переборщил. Ведь мальчишка совсем. По-хорошему, им бы годика три-четыре подождать, прежде чем брать щит, а то в бою не теряются, а тут, как телок на верёвочке. Силёнок бы им поднабраться да поумнеть малость, но тут уж как Господь судил. Главное, что теперь парнишка достаточно размягчён, чтобы услышать и запомнить то, что я скажу. Приступаем, Макарий!».

Отец Меркурий рывком вздёрнул Роську на ноги, усадил на лавку. Парень, наконец, задышал без хрипа.

– На, воды выпей, – священник протянул Роське кружку.

Тот принял её дрожащей рукой и начал пить, стуча по краю зубами.

– Напился? – священник слегка улыбнулся. – Думаю, понимать уже способен. Так что давай поговорим о том, что с дурью твоей делать.
– Я не предавал! – Роська попытался произнести это твёрдо и бесстрастно, но не преуспел. – За то, что руку на тебя поднял, винюсь и виру за то по закону дам. Но и ты меня в Иудином грехе обвинил облыжно. Буду на тебя чести у епископа Туровского искать!

«Щенок,прости Господи! Храбрый, верный, но ничегошеньки об этом мире не знающий! И ведь в порту вырос, и всякого дерьма навидался... А тут, тьфу, идеалист несчастный! Ничего, выучим!»

– Ох и баран же ты, отрок! – священник всплеснул руками и хлопнул ими по коленям. – Вроде, умный, а такой баран! Но хоть одно хорошо – в грех иудин ты впал по неведению, а не своей охотой и подлостью. Да и сподвигли тебя на него, а ты не распознал.
– И кого же я предал? И кому?
– Своего крёстного отца и боярина. Мне. А до того, думаю, предшественнику моему – отцу Михаилу покойному пел. Он ведь тебя к тому приучил? Как и к тому, что любому, кто в рясе, подчиняться надо и в делах мирских тоже.
– Не трожь святого человека! – распетушился Роська. – Смерть он мученическую принял!
– Да нет – грешный, как и все мы. Един Бог без греха. Не желал он зла, считал, что ищет власти во благо, и через то его враг рода человеческого и подловил. Не он первый – не он последний, – священник невесело усмехнулся. – А что до смерти – сжалился над ним Господь. Дал умереть достойно и смертью той слепоту свою, во грех гордыни и властолюбия ведущую, искупить. Ибо поддался соблазну мой брат во Христе и служении. Власти мирской возжелал. С благими намерениями, но именно ими дорога в ад и вымощена. Увидел Господь, что чадо его противиться соблазну не в силах, и пресёк. Но, в неизреченной милости своей, не дал ему окончательно попасть в тенета диаволовы и мученической смертью за прошлые заслуги наградил.
– Быть такого не может! Ты отца Михаила не знал!
– Может, сын мой, – отец Меркурий печально покачал головой. – И святой Пётр отрёкся, и святые, Церковью прославленные, впадали в соблазн, и высшие церковные иерархи творили такое, от чего содрогнулись бы даже языческие деспоты. Даже Нерон и Диоклетиан – исчадия адовы ужаснулись бы! В Писании сказано: «Ибо от малого до большого, — каждый из них предан корысти, и от пророка до священника — все действуют лживо». Да, сказано то о пророках и священниках Израиля, а православному священству легче противостоять соблазну, но они всего лишь люди, и враг рода человеческого может толкнуть их на путь погибели.

У Роськи отвисла челюсть.

«Ага,проняло!»

– Подумай, сын мой, – священник решил ковать железо, пока оно горячо, – как мог человек злонамеренный использовать во вред твоему крёстному всё, что ты о нём разболтал хотя бы мне?

Глаза Роськи распахнулись. Несколько мгновений он молчал, потом мучительно застонал, прикусил губу до крови, помотал головой и, вдруг, хватил кулаком по столу:

– Врёшь! Не может во священстве таких быть! Господь не попустит!

«Ох и дерьмо же ты, предшественник! Чуть не сделал из хорошего парня фанатика! Но фанатики предсказуемы, и ты, Макарий, этим сполна воспользовался, старый ты киник[4]...И ещё воспользуешься. Да сжалится над тобой Господь, старый ты засранец!»

– Пути его неисповедимы, сын мой. – отец Меркурий снова печально покачал головой. – Он попустил клятвопреступника – патриарха Мену, выдавшего на казнь тех, кому клялся сохранить жизнь на гвоздях, которыми Спаситель был прибит к кресту, попустил патриарха Михаила Керуллария[5] – властолюбца, убийцу, распутника и содомита, доведшего Вселенскую Церковь до раскола на пару с таким же ублюдком – латинским епископом Гумбертом[6], а ведь приказано было им преодолеть разногласия. А ещё Керулларий погубил многих, сверг двух царей и тщился править империей самовластно, развал войско от чего всей Анатолией завладели магометане. Ещё Создатель попустил Михайла Псёла – наперсника Керулария и соучастника его мерзостей, убивавшего чужими руками и обрекавшего на смерть, оговорившего и погубившего
своего ученика Иоанна Итала, ревнуя его славе, попустил Льва – епископа Халкидонского[7], грозившего отлучить царя Алексея от церкви за то, что тот взял церковное золото для набора войска, чтобы отразить магометан и латинян... Попускает распутных монахов и священников, обирающих простецов, попускает торговцев святыми реликвиями, выдающих свиной мосёл за берцовую кость Иоанна Крестителя. Мне
продолжать?

Роська замолчал, но рот больше не открывал. Отец Меркурий наблюдал, как вослед мыслям, менялось лицо парня. Пауза затягивалась. Священник не торопил. Наконец, поручик Василий пришёл к какому-то выводу, совладал со своими лицом и, стараясь скрыть смертную тоску, произнёс:

– Что ж, спасибо за науку, отче. Верить никому нельзя. Я запомню.
– Ты ошибся, сын мой, – уже привычно покачал головой священник. – Доверие необходимо. Не говоря уж о вере. Но ведь ты знаешь, как говорят: «Доверяй, но проверяй»?
– Хочешь сказать, что тебе верить можно? – молодой офицер прищурился, совсем как его крёстный.

«Вот теперь пошёл настоящий разговор! Не ошибись, Макарий!»

– И мне нельзя, – священник одобряюще улыбнулся. – По крайней мере, до тех пор, пока не убедишься в обратном. А уж как убедиться, тебе придётся понять самому. И не только в отношении меня. Это и будет твоей епитимьей – мы ж не латиняне. Это у них прочли полста раз «Отче наш» и «Богородицу» да считают, что грех искупили. Скоро, небось, серебро за отпущение грехов брать будут, как за репу на торгу. Православному христианину же надлежит грех свой искупать покаянием и деянием. Но я, пожалуй, дам тебе, поручик Василий, непрошенный совет – крёстному своему верить можешь беззаветно. Он и правда к тебе, как отец к сыну относится, хотя я ума не приложу, откуда это у него в столь юном возрасте. Но случаются на свете и более удивительные вещи.
– Вот как? Доверяй, но проверяй, – поручик задумался, а потом неожиданно улыбнулся. – Значит, учил ты меня, а наука без битья не бывает.
– Всё верно, сын мой, – улыбнулся в ответ священник. – Хочешь ещё что-нибудь спросить?
– Пожалуй, нет, отче, – Василий отрицательно покачал головой. – Ты мне много задач задал. Подумать над ними надо.
– Подумать это хорошо, – священник одобрительно кивнул. – Это нам Господь заповедал, когда способностью мысли нас наградил и тем от скотов бессмысленных отделил. А чтобы тебе лучше думалось, дам ещё один совет. Дело между тобой и Господом должно оставаться лишь между тобой и Им. Кайся в своих грехах, спрашивай совета лишь для себя. Он и так читает в твоём сердце. И только Он прощает или карает, а не священник. Любой, даже самый праведный, всего лишь человек, и подвержен соблазну. О том должно неустанно помнить. А впасть в
соблазн судить и решать за Господа очень легко. Очень! Всегда помни об этом. Ты, пусть и не по своей вине, впал и в этот грех – судить и обсуждать другого. Даже и со священником. Спасение – дело лишь наших рук и Господней Благодати и каждый идёт по этому пути сам. А теперь ступай, воин Василий, и не греши больше. А паче всего старайся думать своей головой – это тяжкое занятие дал Господь сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нём[8].

Поручик склонился, а отец Меркурий благословил его.

Уже на пороге Василий обернулся и, вдруг, спросил:

– Что передать от тебя боярину Михаилу, отче?
– Передай, что дело его, на мой несовершенный взгляд, угодно Богу. По крайней мере пока. Достоин ли я доверия и посильного участия в нём – решать боярину Михаилу.
– Я передам, – юный офицер коротко поклонился и вышел.

«И всё же, Макарий, ты бессовестная киническая[9]задница! Ты искренне пытался помочь юному лохагу, искренне хочешь быть полезным
Поднадзорному, но ни капли не постеснялся использовать Василия для своих целей, какими бы благими они не были. Надеюсь, мальчишка усвоит и этот урок. Сегодня ему пришлось повзрослеть иначе, чем на войне... Узнать, что есть битва, где не понять кто враг, а кто друг, а каждое действие, слово, взгляд даже, может стать смертельно опасным. Лишение гражданской невинности, малака! Тоже нужно, но как
же от этого мерзко на душе!»

Священник подошёл к ларю с пожитками, воровато огляделся, вытащил оттуда презентованную Буреем баклагу, вытащил зубами пробку, запрокинул голову и глотал обжигающую жидкость, пока не задохнулся.

«Прости,Господи, недостойного раба своего, но от этого зелья легче! Только бы не пристраститься к нему! Не попусти, Создатель!»

Священник присел на ларь, тяжело вздохнул и снова сделал глоток.

«Однако, Макарий, какое же дерьмище был твой предшественник! Святой, малака! Явно посвящённый пифагореец, выковал себе орудие, лазутчика и наушника из одного мальчишки. И сделал это осознанно и намеренно. Василию об этом не скажешь – для него покойный отец Михаил всегда останется святым. Максимум, что мальчишка-лохаг мог воспринять, что дьявол оказался хитрее его наставника в вере, а Господь не попустил падения верного раба своего и позволил ему смертью попрать смерть, насколько это возможно для смертного... Эка ты сказанул, Макарий! Никодим за такую риторику издевался бы над тобой от Рождества до Пасхи.

Кстати,а из одного ли Василия предшественник сделал ищейку? Надо будет повнимательнее присмотреться и к остальным, кто в вере ревностнее прочих».

Отставной хилиарх снова глотнул обжигающего зелья.

«Но Василий – мелочь! Главная ставка в этой игре – Поднадзорный. Молодой сотник и боярин Михаил. О, на него предшественник не жалел ни времени, ни сил! Наделил знаниями, наверняка, известными далеко не всем высшим посвящённым. Которые, кстати, брал не только здесь – на Кордоне, но и где-то ещё – Поднадзорный знает то, чего не знают здесь, но и не знает многого здешнего. Выходит, отец Михаил поддерживал связь с двумя ковенами? Рисковал, между прочим. Своей собственной головой. Говорят, посвящённые в языческие времена не стеснялись убивать тех, кто приобрёл запретные знания. И тех, кто проболтался – тоже. Вряд ли сейчас они изменились.

Однако,отец Михаил учил отрока Михаила много лет. И не просто учил – беседовал подолгу, в тавлеи[10] играл... Воспитывал. Зачем?

Отец Михаил ведь аристо. Здешний патрикий древнего рода. Стремление властвовать у таких в крови. А он ещё и учился в Магнавре[11],тёрся на подворье Святой Софии[12]. Феофан намекал, что и в Палатии за пределами Магнавры тоже. Хотя, трудно отличить где Магнавра, где
Палатий, а где подворье Святой Софии – они давно переплелись в клубок, как совокупляющиеся змеи...

И снова тот же вопрос – зачем? Чего хотел и к чему стремился предшественник, готовя для себя такое орудие? Алкал белого патриаршего куколя[13]? Здесь или в Городе? Почему бы и нет? Его соученик и бывший раб Феофан – сторонник автокефалии и непрочь примерить митру[14]. И, выпади ему такой шанс, своего не упустит. Почему его бывший господин должен был быть другим?

И, кстати, только ли церковной власти жаждал предшественник? Или видел себя новым Керулларием? Опять же здесь или в Городе? После того, что я увидел и узнал здесь и в Турове, я уже ничему не удивлюсь. И это мы с тобой, Макарий, ещё в
киевское дерьмо не ныряли! И неизвестно кто стоял за предшественником. От чего не новый Лжедиоген[15]?

Отец нынешнего цезаря Мстислава пытался посадить в Палатии свою ручную обезьянку. Не вышло. Самозванца зарезали. Феофан говорит, что с ведома цезаря Владимира Мономаха. Возможно. Базилевс тогда дорого заплатил за мир...

Но у Лжедиогена остался сын. Кто поручится, что цезарь Мстислав не решится повторить отцовское предприятие? И почему бы не вырастить в этой глуши и ручного патриарха для ручного базилевса?

Бред? А что за последние полгода тут не бред, гамо то психо му! Однако, вот оно – можно руками пощупать!

И благодарю тебя, Господи, за то, что ты хотя бы эту беду отвёл от моей несчастной Родины, послав предшественнику ляшскую стрелу!»

Отец Меркурий снова приложился к баклаге, и тут хмель мягко и властно ударил в голову отставного солдата. Он ещё сумел кое как спрятать коварное зелье и разуться, после чего рухнул на спальную лавку и провалился в сон. Спал отец Меркурий без сновидений.
[1] Гамо то психо му (греч.) – очень грубое греческое ругательство.
[2] Грубые греческие ругательства.
[3] Роарий – новобранец, молодой солдат.
[4] Киник – циник.
[5] Михаил I Керуларий – патриарх Константинопольский, при котором произошёл окончательный раскол Вселенской церкви на Православную и Католическую. Сосредоточил в своих руках такую власть, что мог навязывать свою волю императору Константину Мономаху, организовать
восшествие на престол, а через год свержение императора Михаила VI и утверждение на престоле императора Исаака IКомнина, который и положил конец почти неограниченной власти Керуллария.
[6] Кардинал Гумберт Сильва-Кандидский– папский легат и глава римского посольства в Константинополь. 16 июля 1054 года возложил на престол храма Святой Софии грамоту Папы Льва IX о низложении и отлучении от церкви константинопольского патриарха Михаила Керулария, на что не имел полномочий, т.к. папа умер ещё 19 апреля, и этим способствовал разделению церквей.
[7] Епископ Халкидонский Лев – глава церковной оппозиции, боровшийся против патриарха Евстафия Гариды и императора Алексея IКомнина. Обвинял патриарха и императора в ереси иконоборчества за то, император прибег к принудительным займам из церковной казны для финансирования войны с норманнами Роберта Гвискара, а патриарх поддержал его в этом. Особо ненавидим отцом Меркурием, ибо Алексей Комнин залез в церковную кубышку и даже перечеканивал в монеты священные сосуды, чтобы заплатить армии (в т.ч. и будущему отцу
Меркурию) долги по жалованию за три года, а епископ Лев этому всячески препятствовал.
[8] Отец Меркурий вольно цитирует Книгу Экклезиаста.
[9] Киническая – циничная.
[10] Тавлеи (др. русск.) –шахматы.
[11] Самое престижное и авторитетно евысшее учебное заведение Византии. Располагалось на территории императорского дворца – Палатия.
[12] На подворье Святой Софии располагалась резиденция Константинопольского патриарха.
[13] Куколь – особой формы платок-капюшон. Чёрный носится схимонахами, а белый является облачением исключительно патриарха.
[14] Митра – в те времена головной убор архиереев: епископов, архиепископов и митрополитов.
[15] Лжедиоген II или Лже-Лев Диоген – самозванец, выдававший себя за сына императора Романа IV Диогена – Льва. Владимир Мономах сделал вид, что поверил самозванцу и даже выдал за него свою дочь Марию и поддержал притязания зятя на константинопольский трон, что привело к русско-византийской войне, где отец Меркурий и его нынешняя паства сражались друг против друга. Лжедиоген II был убит в Доростоле византийскими агентами, но у него остался сын.

Сообщение отредактировал Водник - Пятница, 21.04.2023, 12:09

Водник

Дата: Понедельник, 05.06.2023, 15:55 | Сообщение # 33

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

В дверь решительно постучали. Священник встрепенулся, сунул исписанные листы в
стопку чистых.
– Слава Иисусу Христу! – раздался из-за двери знакомый голос.
"Вот он знак! Благодарю тебя, Господи!" – Во веки веков, аминь! – отец Меркурий постарался унять бешено бьющееся сердце.
– Входи, боярин Михаил!
Сотник Михаил Лисовин не замедлил воспользоваться приглашением. Вошёл, плотно притворил за собой дверь, подошёл под благословение. Священник благословил склонившегося гостя.
– Здравствуй, отче! – юный Лисовин взглянул прямо в глаза отставного хилиарха.
– И тебе здоровья, боярин, – улыбнулся в бороду священник.
– Боярин? – молодой сотник вопросительно приподнял бровь.
– Именно так, – кивнул отец Меркурий.
– И кто же произвёл меня в бояре? – в глазах сотника Михаила промелькнула искорка хитринки.
– Люди, когда подчинились тебе и пошли за тобой, – священник лукаво прищурился, – но, прежде всего, ты сам – когда повёл их.
– Не льстишь ли ты мне, отче? – Михаил улыбнулся. – Вернётся воевода Кирилл и...
– Немного, – согласился отец Меркурий. – Ты хорошо начал, а как закончишь – ведает Бог. И с испытаниями Он не замедлит. Присядем, боярин. Ты ведь пришёл ко мне не о здоровье справиться, а по делу, и дело то, мыслю я долгое, а в ногах правды нет.
Сотник Михаил ответил священнику долгим взглядом и, повинуясь приглашающему жесту, опустился на лавку. Отец Меркурий последовал его примеру.
"Интересно, Макарий, очень интересно! Ты полез напролом, взял разговор в свои руки, а Поднадзорный тебе это позволил. Зачем? Каким его намерениям это отвечает? Ведь обычно ведущим является он. Вот и пусть теперь ведёт. Ты его слегка удивил, и он не стал этого скрывать. Значит, и это юного боярина устраивает. Показательно. Вот пусть сам и говорит".
Пауза слегка затянулась. Боярин Михаил улыбнулся, давая понять священнику, что понял его игру, и заговорил:
– Ты прав, отче, я пришёл по делу, и оно прямо касается тебя.
Священник благожелательно покивал – продолжай, мол. Михаил вопросительно приподнял бровь и, поняв, что отец Меркурий ожидаемого вопроса не задаст, продолжил сам:
– Когда учитель мой и отец духовный – отец Михаил окормлял свою паству, в Ратном и Михайловом Городке жило чуть больше тысячи душ. И то тяжко ему было. А на Кордоне людей в шесть раз больше. Вместе почти тьма[1] получается. А во всём Погорынье, что княжеской волей нашему роду вверено, все три тьмы наберётся. Священников же всего трое: ты, отец Симон с Княжьего Погоста да отец Димитрий в Огнево. По одному на тьму. Видел я, как ты, словно челнок у ткачихи, между Кордоном, Ратным и Михайловым Городком снуёшь. Не прими за обиду, но не свалишься, отче? Тебе ведь не только паству окормлять, язычников ко Христу приводить, но и за благочинием остальных священников следить – ты иеромонах, а, значит, они тебе исповедоваться обязаны. Неподъёмно то одному человеку. Помощь тебе нужна.
"Интересно начал! Наверняка переведёт на Моисея. И это проверка! Стало быть, разговор у нас будет по-настоящему серьёзный. Даже серьёзнее, чем в терме с эпархом Кириллом, малака!"
– У епископа лишних священников нет, – отец Меркурий развёл руками. – Да и нужны ли тут туровские? - Бровь молодого боярина шевельнулась угрожающе, но потом снова приняла привычный уже игриво-лукавый изгиб.
– Ведаю, – Михаил развёл руками точно так же, как и священник давеча. – Но ведь у нас и тут закрома не пустые.
– Ты про отца Моисея, боярин? – отставной хилиарх улыбнулся, как бы говоря: "Я знаю, что ты знаешь".
– Про него, – улыбка у сотника Михаила вышла не менее лукавой. – Что ты про него сказать можешь? Он и правда священник? Тайна исповеди нерушима, но ведь ты его исповедовал и многое о нём понял, причём, безнадёжным его не считаешь, раз попросил из заточения выпустить после того, что он на подворье Лихаря упорол.
"Вот теперь начался по-настоящему серьёзный разговор!"
– В грех гнева мы с тобой впали, боярин, – при этих словах лукавая маска с лица Михаила сползла и сменилась выражением спокойной сосредоточенности. – Ты обидел крестника, который в сём случае был невинен, как агнец, а я, грешный – брата своего во Христе и священстве, виновного разве что в недомыслии. Второй раз он такой ошибки не совершит.
– Значит, он настоящий?
– Да. Рукоположен епископом Волынским Амфилохием. На Кордон его вместе с паствой привели людокрады покойного боярина Александра. Так он говорит. И я ему верю, – священник жестом остановил собирающегося что-то возразить Михаила. – Можно проверить, но нужды в том не вижу. Не врёт.
– И знаешь через кого проверить? – Так и ты знаешь, – священник усмехнулся. – Брат Феофан – наставник княжича Михаила и подручник епископа, о многом ведает и ещё о большем прознать может. Служба у него такая.
Боярин Михаил кивнул, соглашаясь.
"Итак, пока ещё Поднадзорный, знает кто такой Феофан. И, что ещё более важно, знает, что такое тайная служба".
– Значит, помощь тебе от отца Моисея может быть? И польза?
– Может, боярин, вот только не всё так просто, – священник покачал головой. – Он в чужой епархии без благословения служил, а это проступок серьёзный – в нём епископу Туровскому каяться надлежит. Но то грех малый. Большой в том, что он христиан на расправу язычникам выдавал. А за это епископский суд, на который он сам рвётся – пострадать и искупить. Только нельзя ему туда – знает много...
Боярин Михаил кивнул соглашаясь.
"Слушает внимательно. Это хорошо. И, кажется, действительно соглашается. Но это еще пока так – вступление. К настоящему разговору мы только подходим".
– Но и здесь без присмотра оставлять нельзя, – священник устало потёр переносицу. – Может впасть в искушение властью, пусть даже и невольно. Со священниками и не только это часто бывает. Тяжело не взалкать светской власти ради веры, а, меж тем, это излюбленная ловушка отца лжи. От того и попросил приставить к моему брату по служению акритов десятника Георгия[2] – они и защитят, и присмотрят, и дури натворить не дадут. А, паче всего, не дадут проболтаться и сами будут молчать – у них ведь тоже такая служба, верно, боярин?
– Верно, – не стал отпираться молодой боярин. – Только не век же им за отцом Моисеем ходить. Понадобятся они скоро.
– А век и не надо, – усмехнулся отставной хилиарх. – Позволь узнать, боярин, Георгий и его люди понадобятся тебе или почтенному старосте Аристарху, под рукой которого они ходят[3]?– священник выделил голосом слово "тебе".
– Умеешь ты, отче, вопросы задавать, – усмехнулся Михаил, после чего задумался, помолчал, улыбнулся чему-то и, наконец, ответил: – Пожалуй, всё же мне.
– На Немане?
– На Немане.
– Вот и отправь отца Моисея на Неман. Проповедовать Слово Божье язычникам. Когда он окажется там, антиминс[4] для него раздобыть будет легче. И тут шляться не станет, и вину искупит, и пользу принесёт, и под присмотром останется, и проболтаться о сём особом месте, при всём желании, сможет разве что медведям да язычникам, что не опасно.
Михаил опять улыбнулся, и от этой улыбки далеко не трусливого отставного хилиарха по спине продрал мороз.
"Иисусе! Так отец улыбался, глядя на твои, Макарий, детские шалости! Да сколько ж ему лет? Или тут меряется не годами? Шума не было, огня с небес тоже, говорить на всех языках земных Поднадзорный не умеет, но вот провещевать...[5]"
– А ты умеешь быть коварным, отче, – покачал головой боярин Михаил. – Не напортачит твой Моисей, как у Лихаря?
– Возможности не будет, – усмехнулся священник. – Сначала пусть язык выучит.
– А Василию – крестнику моему для чего рассуждения добавил и язык окоротил, отче? – священнику стало трудно выдерживать взгляд Михаила. – Я благодарен тебе – у меня этого не получилось, но всё же зачем? И предупредил меня о нём давеча? В ущерб себе.
– Сложно ответить..., – священник задумался. – Вообще-то я не люблю крыс, а тут из хорошего парня чуть не воспитали крысу, пользуясь его пламенной верой. Но это только одна причина. А остальные... Сложно...
"Будет ждать моего ответа или скажет сам?"
– Простых испытаний нам от Господа не дождаться, – улыбнулся молодой боярин. – И вот ещё что – научил бы ты и остальных своих прихожан тому, чему и Василия, а? Скоро тут шляться начнут... всякие. Вопросы задавать, воздух портить... А языки распускать пастве не надо – плохо кончится.
"Проверяет.Логично. Ну, будет ему проверка!"
– А не собрался ли ты, как у вас говорят, шило в мешке утаить, сын мой? – отец Меркурий лукаво прищурился. – Некоторое время можно, но рано или поздно на то шило кто-то сильный задом сядет. Как думаешь, благостен он от того будет? А так случится – слишком многие о здешних чудесах знают, а всем надолго рот не заткнёшь. Нет, конечно, можно, как покойный боярин Александр, упокой, Господи, его душу, но это всё одно, что рану навозом лечить – сгниёшь заживо. А если не таиться, но всем рот затыкать, то углей горячих себе в порты насыпать и то
легче будет.
"Ну как, понравилось? Что ответишь, Поднадзорный?"
– Кхе! – Михаил кхекнул совершенно по-дедовски. – Предлагаешь холить, лелеять и дальше двигать, а что бы не отобрали – силой прирасти так, чтобы тронуть боялись? Заманчиво, только на такие дела не то что у меня – у деда моего женилка не отросла! А князь Юрий на Руси не один такой – проведают и землю да воду тут оставят, если под себя взять не смогут. Чтобы другим не досталось! Не думал о таком?
"Ловко! Я проверяю его, а он проверяет меня. Говорят, мой предшественник и Поднадзорный часто играли в тавлеи. Похоже, они достигли высот в этом деле! Что будем отвечать, Макарий? А почему бы и нет? В затрикий и тавлеи[6]играл базилевс Алексей и заставлял делать то же иных начальствующих над войском. В том числе и тебя, Макарий. Вот и сыграем".
– Всё верно, сын мой, – отец Меркурий картинно воздел перст к потолку. – Сильные мира сего уничтожают то, что не могут подчинить, ибо то, что не твоё способно усилить твоего врага. Вот только есть средство и от этого. И оно тебе известно. Скажешь сам или позволишь мне – недостойному иерею?
– Уж изволь, отче, – боярин Михаил принял вызов.
– Что ж, попробую, – усмехнулся священник. – Ты не находишь, боярин, что между вашей сотней и Кордоном много общего?
– Смотря в чём, отче.
– В том, что вашей сотней многие хотят обладать, а если не выйдет того – уничтожить. Ты согласен?
– Согласен.
– А зачем поехал в Туров твой дед? Не продать ли сотню сразу всем и задорого? Чтобы вашу – Лисовинову власть над этими землями все покупщики приняли как наименьшее зло? Как залог того, что супротивнику ни сотня, ни земли не достанутся? Что бы другие сильные били по рукам того, кто к вашему горлу полезет?
– И кому же ты нашу власть над Кордоном и его чудесами предлагаешь так продать? – Михаил улыбался, но от этой улыбки отставному хилиарху стало не по себе.
– Всем, сын мой, – отец Меркурий подпустил на лицо боевой оскал. – Только каждому свою часть: князю Туровскому одно, князю Залесскому – другое, великому князю Киевскому – третье, твоему будущему тестю[7] – четвёртое, боярам – пятое, церкви – шестое, брату Иллариону с Порфирородной – седьмое...
– Постой, отче, – в голосе Михаила появился ледок, – по-твоему выходит, что брат Илларион и игуменья Варвара не Церковь?
"Вот теперь шутки окончательно кончились".
– Отчего же не Церковь – Церковь, только интересы у них свои. У каждого. А у Церкви – свои. И виноват в том ты, Поднадзорный.
"Удивился? То ли ещё будет!"
– Как ты меня назвал, отче? – боярину Михаилу первый раз за разговор не удалось скрыть эмоции.
– Поднадзорным, – усмехнулся отставной хилиарх. – Тем, за кем я надзираю. Или я недостаточно понятно объяснился по-славянски?
– Нет, отче Меркурий, вполне понятно, – юный боярин впился в священника совсем не юным взглядом. – Кто ж тебя делу приставил?
– Да, пожалуй, ты сам, сын мой, – невесело усмехнулся старый солдат. – Когда год назад распустил свой язык перед братом Илларионом о православном воинском ордене. Поздравляю – орден счёл тебя полезным и направил для надзора за тобой и твоего обучения своего оплитарха – командующего пехотой.
– То есть, тебя?
– То есть - меня.
– И как, – Михаил шевельнул искалеченной бровью, – прошёл я проверку?
– Мою – да, – с удивившим его самого спокойствием, отозвался отставной хилиарх. – А вот Илларионову можешь и не пройти. Кстати, он любит добавлять отраву в вино, так что, в случае чего, пролей его – лучше быть живым невеждой, чем мёртвым учтивцем.
– Кхе! – бровь Михаила поднялась ещё выше, придав лицу совершенно зверское выражение.
– Это, кстати, тебе образец того, как желающие будут бить друг друга по рукам, – отец Меркурий подмигнул юному боярину. – Кстати, расскажи мне как-нибудь о том, откуда ты прознал о католических воинских орденах? Их ведь ещё как бы и нет – епископ Римский не благословил. А у магометан – есть. Или, хочешь, я о том тебе поведаю, но это потом – время терпит.
– А что не терпит? – Михаил Лисовин сбросил маску и слушал со всем вниманием.
"Ну не пятнадцать ему! Хотя, пора бы уже привыкнуть, Макарий – Цезарь, Октавиан, Константин – все они были таковыми".
– Не терпит поведать тебе об одном интересном разговоре, что случился у меня с братом Феофаном полгода назад.
– И о чём же вы говорили?
– О базилевсе Алексее Комнине, цезаре Владимире Мономахе, покойном Лжедиогене, войне между нашими державами и силе серебра.
– Вот как? – на лице юного боярина отразился явный интерес. – Расскажи, отче.
– Я думаю, сын мой, ты помнишь рассказы деда и иных ратников о том, как мегаархонт[8] Владимир Мономах ходил на Дунай воевать с базилевсом?
– Помню.
– А я помню саму эту войну. И вашу сотню тоже – я узнал щиты. Но сейчас речь не об этом. Ты знаешь её причину?
– Великий князь хотел посадить на престол в Царьграде своего ставленника Льва Диогена – сына базилевса.
– После разговора с братом Феофаном, я склонен считать, что это была не цель, а средство, сын мой.
– Своего человека на первый престол мира посадить – лишь средство? – Михаил усмехнулся. – Лестно для Руси, конечно. Вот только на сказку похоже. Что же такую ставку может перебить?
– Не занял бы Лжедиоген престола базилевсов, – священник вернул усмешку. – Он не вырос под сенью ромейских законов, так что его не приняли бы Синклит[9], войско и народ. Самое большее, мегаархонт Владимир мог отторгнуть от Империи вечно неспокойную Болгарию, и сделать самозванца её цезарем. Но ему не дали.
– Кто? – в голосе юного боярина обозначился явный интерес.
– Сначала «что», сын мой, – священник поймал взгляд собеседника и не отпустил его. – Феофан считает, что войну закончило серебро. Слишком много его ходит между Империей и Русью. Буквально серебряные реки. Мегаархонт Владимир хотел поставить весь этот поток под свою руку. А базилевс Алексей – под свою. Вот только у потока было собственное мнение. Видишь ли, сын мой, реки серебра, текущие между нашими державами, не любят войны – они от этого пересыхают. И вот тут, если верить Феофану, подключились те самые «кто» - те, кто управляет сиими потоками, живёт, растёт и жиреет на них. И здесь, и в Империи. Они смогли надавить и на базилевса Алексея, и на мегаархонта Владимира. Опять же серебром, а это ведь кровь войны – ни вам, ни нам, вдруг, стало не на что воевать. Я это помню – не стало жалования, не стало корма для войска. Мы не столько сражались между собой, сколько разоряли Болгарию, чтобы найти прокорм для войска.
По счастью, в той части Болгарии жили богомилы[10], коих ни нам, ни вам любить было не за что. Помню, мы как-то жгли богомильское село с одной стороны, а ваши – с другой. Потом ещё и добычей менялись полюбовно. Думаю, те же люди сумели внушить базилевсу и мегаархонту, что надо договариваться. И, даже - на каких условиях подсказали. Война, внезапно, оказалась выгодной и вам, и нам – по большому счёту не проиграл никто, а за побитые горшки заплатила Болгария. Вы получили более выгодный для вас торговый договор с Империей и титул цезаря для своих мегаархонтов, вставших лишь на ступень ниже кровных родственников базилевсов, а ваша держава стала вровень с королевствами франкских рексов – на ступень ниже Империи, а мы… Мы тоже своё взяли на перепродаже ваших товаров, что пошли к нам от вас, искоренением богомилов, победами на юге, умиротворением Болгарии. Вот для этого Лжедиогена так легко и зарезали. Конечно, тайная служба базилевса знает толк в таких делах, но ведь и ваших нашли не в сточной канаве – Империя имела случай в этом убедиться. У тебя иное есть объяснение, почему ваши смотрели в другую сторону, когда самозванца резали, будто свинью? И знаешь, что самое смешное– ни ты, ни я, никто либо ещё не сможет назвать тех, кто остановил войну. Не потому, что они столь могущественны или столь хорошо спрятаны – их просто слишком много. Они – это и воротила из Города, лопающийся от золота, и водонос, и продавец лепёшек, что сбывал их вашим корабельщикам. И у вас, видимо, так же – от войны не стало торговли, вот деньги и кончились. Завыли все: от водоноса до самого богатого торгаша. И начали прятать нажитое. Одни мешки с золотом, а другие - горсть медных оболов. Знаешь, у нас говорят, что муравьи способны, если захотят, снести любую гору. Так и случилось. А ещё, знаешь ли ты, боярин,что как смута у нас – так и у вас? И наоборот? Мнится мне, это тоже от пересыхания серебряных рек. Слишком наши державы связаны уже сейчас!
– Да, отче, недооценил я тебя, - молодой боярин посмотрел на собеседника без тени усмешки. – И ты прав – скорее всего, так и было. Теперь я хочу услышать, как ты, - Михаил выделил голосом слово «ты», – это к здешним делам применить хочешь?
«Да, Макарий, ты всегда славился умением найти приключения на свою тощую задницу. Но как же они похожи. Все трое: Кирилл, Лавр и Михаил – один взгляд и властителя, и купца, и убийцы. Мене, текел, фарес. Оказывается, и к тому, что взвешивают, измеряют и делят твою собственную тушку тоже можно привыкнуть. Ты ведь можешь и не выйти отсюда, Макрий, а страха у тебя нет. Вот совсем, малака! Но надо отвечать».
– Стань полезным тем, кто направляет реки серебра и не только им, - священник развёл руками, как бы обводя широкий круг. – Таись от всех сразу и, одновременно, ни от кого. Пусть, те, с кем ты будешь иметь дело, охраняют тебя, как курицу, несущую золотые яйца именно ему. Сделай то же, что сейчас делает твой дед с Сотней и этими землями – продай их сразу всем! А купцы, как показала жизнь, могут и базилевсов с цезарями окорачивать.
– Даже так? – боярин Михаил подался к отцу Меркурию, впившись глазами в глаза и не отпуская. – А тебе, воевода, какая с того польза? Ты за свою империю кровь лил, полк в бой водил. Не боишься, что всё здешнее рано или поздно против твоей, – Михаил выделил голосом слово «твоей», – Родины обернётся? Не сейчас, так при потомках? Не проще ли твоей империи всё себе забрать и дело с концом?
«Вот он – момент истины, Макарий!».
– Боюсь, - отец Меркурий не стал сам давить взглядом, но глаз не опустил. – И хочу. Только не могу. Потому скажу без увёрток то, что сказал в Турове Феофану, ещё не зная ничего о здешних делах. То, о чём думаю, чего хочу и о чём мечтаю. Но начну, прости с конца – с твоего вопроса. Самому мне такое не провернуть ни одному, ни с кем-либо. Мне просто не поверят. А если поверят, то такие, как Илларион – те, кто райское древо познания на дрова для очага пустят, чтобы себе похлёбку сварить. И, поэтому, от меня они не получат ничего!
Михаил молча оглядел отставного хилиарха, а потом снова нашёл его глаза.
– Без увёрток говоришь? – голос юного боярина прозвучал задумчиво. – Ну что ж, скажи тогда чего хочешь?
– Я хочу вырастить державу, что станет лишь на ступень ниже Империи. Почти вровень. Друга-соперника для моей Родины. Ту, что заменит, насколько это возможно, падшую Империю Запада. Вы, ещё сотню лет назад бывшие варварами, подходите для этой цели, как никто, ибо учитесь куда быстрее всех прочих – видимо, Он так судил, когда связал наши державы столь тесно, – отставной хилиарх увидел изумление, мелькнувшее в глазах собеседника. – О, я не наивен! Твоё и моё Отечество схлестнётся ещё не раз. И на поле брани тоже.
Первородство такая вещь, что… Но это не важно! Главное, что против общего врага они встанут спина к спине, а таких врагов у нас хватит надолго. Очень надолго. Даже дальше, чем могу прозреть не только я, но и люди в Империи, что учили моих учителей! Господом заповеданы людям единая вера, единая мера и единая Империя – отражение Царства Божия на земле. Рано или поздно станет так. Но Господом сказано, что несть пред Ним ни эллина, ни иудея, откуда следует, что в той – будущей Вселенской Империи могут говорить и править службу Господню и не на языке ромеев. Я, конечно, надеюсь, что всё же на ромейском, но то ведает только Он. То же самое я сказал брату Феофану и он не отверг этого. Я всё сказал.
Боярин Михаил откинулся на лавке, опёрся спиной о стену и даже полуприкрыл глаза. Лицо его избороздили морщины и в волосах, как будто, блеснула седина – так, по крайней мере, показалось священнику.
«Господи, как такое возможно! Это же старик[11], как бы не древнее меня! Тьфу, сгинь нечистый!»

Молчание повисло в воздухе тягучей патокой и висело долго. Наконец, Михаил открыл глаза, грустно улыбнулся и заговорил тихо и медленно: – Великое дело ты задумал, воевода… Не на одну жизнь…, – юный боярин помассировал пальцами глаза. – И ставки велики – дороже не то, что наших с тобой голов – тут им цена в вервицу! Что в залог верности делу выставишь?
«Слава тебе, Боже! Слава тебе!»
– Семьи, боярин, чтобы в заложники её отдать у меня нет, – глядя прямо в глаза собеседнику, так же тихо и спокойно ответил отец Меркурий. – Однако, и у меня есть тот, чья жизнь мне куда дороже собственной. Ты сможешь располагать им в залог моей верности боярин.
– И кто же это?
– Мой учитель – отец Никодим. Философ, законник. Человек, которого знал покойный базилевс Алексей. Тот, кого прочили в консулы философов. Муж великого ума и знания. И, самое главное – мой единственный оставшийся в живых друг!
– А почему не Луну с неба? – усмехнулся боярин Михаил. – Как мне добыть из Царьграда столь важного сановника, а, отче?
– Его со дня на день должны привезти в Туров. А может уже и привезли. Под стражей, как ссыльного, заподозренного в ереси, - отставной хилиарх грустно улыбнулся. – Найди способ выцарапать его сюда, и я твой, боярин.
– Нееее... Луну с неба, – усмехнулся Михаил, – попроще. Но не так, что бы очень. Спасибо хоть, что не из Царьграда. У тебя самого на этот счёт мысли есть?
– Есть. И даже не одна. Первая – поможет Феофан. Ему это выгодно – он учился в Магнавре и не может не знать кто такой Никодим. А Феофан в Турове первый философ и соперники ему там без надобности. А ещё ему нужно лежбище. Логово, как волку, чтобы спрятаться от пастухов и без помех переварить украденную овцу. Так почему бы ему не купить у тебя это логово, расплатившись Никодимом? Ты за такое много отдашь! Это ведь поценнее сирот, что собрал для тебя Феофан?
– Кхе! Может и сработать, – Михаил ободряюще улыбнулся.
"А у твоего деда это получше получается! Но продолжим".
– А вторая причина вызвать Никодима сюда – твой покойный учитель. Точнее, его библиотека. Точнее, не его, а вашего ковена, дорогой мой адепт Пифагора. Или тебя не успели посвятить в тайну?
– Чего?!
"Кажется, он и правда обалдел! Аж челюсть отвесил. Неужели у пифагорейцев адепту ничего не говорят до самого посвящения?"
– А ты не знал? Странно! Хотя, тебе не с чем сравнивать, а учителя твоих учителей хранят тайные знания больше полутора тысяч лет. Можешь спросить у боярина Данилы – он явно из посвящённых в тайну, как и его покойный брат – боярин Александр. Но вернёмся к Никодиму и библиотеке покойного отца Михаила, большую часть которой ты, к слову, выдумал, ибо хранились те знания здесь – на Кордоне.
Несколько намёков Иллариону, пооткровеннее – Феофану и моление о помощи епископу с просьбой прислать книжника, бо сам я туп вельми. Епископу, кстати, Никодим в Турове тоже не нужен – этот Асен[12] привык быть первой жабой в болоте.
– Ещё раз скажу, что недооценил тебя, отче, – юный боярин смотрел теперь с большим интересом и какой-то непонятной священнику весёлостью. – Но ты понимаешь, что без согласия воеводы этого дела не решить?
– Понимаю, – отец Меркурий махнул рукой. – Пустое. До приезда твоего деда и осмысления вестей, что он привезёт, и правда думать о сём не стоит. Хотя, на письма взгляни, – священник выудил и стопки листов нужные и протянул своему визави. – Видишь, мне есть, что оставить в заклад. Чем ты ответишь? Есть у тебя и рода твоего что-то равноценное?
Боярин Михаил задумался. Надолго. Наконец он хмыкнул, развёл руками, будто удивляясь чему-то и сказал:
– Знаешь, отче, а ведь ни к чему тебе мой заклад. Да и мне твой тоже – Господь сам всё за нас решил. Мне на Неман идти и там вотчину мечом добывать. Хочешь не хочешь, а придётся всё отсюда туда перевозить – от лап загребущих подальше. А там, опять же, хочу я того или нет, буду вынужден и язычников крестить, и с латинянами насмерть схлеснуться. И дел там на сотни лет хватит, не то, что на мою жизнь. А для этого надо спину со со стороны Руси прикрытой иметь. Так что не выгодно ни мне, ни потомкам моим, коли будут, твоей Родине гадить – серебряные реки обмелеют. И враг у нас, ты прав, общий. Так что добывать учителя твоего не ради крючка на тебя, а ради него самого станем. Согласен?"
Всё оказалось до обидного просто – как купить на рынке половину барана. Осталось немного поторговаться и всё. Оказывается, знамения бывают и такими".
– Да. Но с условиями: первое – я помогаю тебе во всём, что не идёт во вред моему Отечеству; второе – ты не вредишь ему; третье – мы выцарапываем Никодима из рук Иллариона и Порфирородной. Тебя это устраивает?
– Да, – боярин Михаил не думал ни секунды. – Чем скрепим договор, отче?
– Обойдёмся без клятв, – отец Меркурий усмехнулся. – И у вас, и у нас взяли за правило их нарушать. Ни тебе, ни мне предавать просто не выгодно.
– Тогда по рукам, отче?
– Михаил протянул руку.
– По рукам! – отставной хилиарх пожал руку союзника.
Руки разжались и в горнице повисло неловкое молчание. Ни священник, ни юный боярин не находили не то, что слов, а тем для разговора, но и разойтись просто так почему-то не могли. Михаил перетасовал листы и вдруг спросил:
– А ведь одно письмо на латыни, а другое на греческом, верно? Кому какое?
– Ты не смог прочесть? Тебя этому совсем не учил покойный отец Михаил?
– Нет. Просто не успел.
– Придётся учиться. Иначе в Империи тебя просто не воспримут всерьёз – варвар, не разумеющий койне и латынь, фу! А письма покажи здешнему Феофану – он переведёт. Не бойся, он не проболтается об этом ни пьяный, ни под пыткой, хотя с первого на него взгляда так не скажешь.
– Так и сделаю.
– Сделай. А теперь давай прощаться – ночь давно. Понадоблюсь – зови.
– Позову. Будь здрав, отче.
– И ты будь здрав, боярин. Стой! Погоди, благословлю!

На следующий день после службы к отцу Меркурию подошёл отрок Младшей Стражи, вытянулся в струнку, лихо бросил руку к шлему и произнёс:
– Дозволь обратиться, отче! Грамота тебе от господина сотника!
– Давай! – сердце отставного хилиарха лихорадочно забилось.
Отрок протянул священнику сложенный лист того чудного папируса, что на Кордоне звали бумагой, запечатанный сургучной печатью, снова козырнул и исчез. Священник некоторое время вертел письмо в руках, пока не догадался сломать печать. В послании значилось: "Отправляй письма, отче – грех такому пропадать, а сам пожалуй завтра на Горку на совет. Надо многое обсудить".

[1] Тьма (др. руск.) – десять тысяч.
[2] Имеется в виду десятник Ратнинской Сотни Егор – герой циклов Е. С. Красницкого "Отрок" и "Сотник". Отец Меркурий, как и положено священнику, называет всех полными крестильными именами.
[3] Староста Аристарх – герой циклов Е. С. Красницкого "Отрок" и "Сотник", помимо прочих многочисленных обязанностей, выполняет функции начальника службы безопасности Ратнинской Сотни, а десяток Егора находится у него в оперативном подчинении и выполняет роль оперативных сотрудников.
[4] Антиминс (др.-греч. ἀντί — вместо и лат. mensa — стол, трапеза: «вместопрестолие») — в православии четырёхугольный, из шёлковой или льняной материи, плат со вшитой в него частицей мощей какого-либо православного святого, лежащий в алтаре на престоле; является необходимой принадлежностью для совершения полной литургии. Одновременно он является также и документом, разрешающим совершение литургии, о чём свидетельствует подпись архиерея, освящавшего антиминс
[5] Отец Меркурий имеет в виду вот это место из "Деяний Апостолов": "...внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать" (Деяния Апостолов 2:2-4), намекая самому себе, что на молодого Михаила Лисовина вполне вероятно тоже снизошёл Святой Дух или он действует Божьим наущением.
[6] Игры, из которых выросли современные шахматы. В тавлеи играли на квадратной доске, а в затрикий – на круглой.
[7] Имеется в виду князь Всеволод Городненский, с внебрачной дочерью которого помолвлен Михаил Лисовин.
[8] Мегаархонт – так в Византии в просторечии звучал титул великого князя Киевского (с юридической точки зрения правильно было бы говорить «династ»). Выше просто архонта – князя, но ниже царя – цезаря. И оба эти титула, кстати, являлись в Византии придворными, хотя при Комнинах они обесценились, ибо Алексей I Комнин наизобретал для своих родственников множество титулов, стоящих в иерархии выше цезаря. Собственно, титул цезаря стал максимально возможным для того, кто не являлся кровным родственником базилевса (императора).
[9] Синклит – аналог и правоприемник древнеримского Сената. Византия, которую правильнее называть Ромейской империей, считала себя даже не правоприемницей Римской империи, а ею самой. Так что формула «Именем Сената и Народа Рима» в эллинизированной форме «Синклит и Ромейский народ» была в ходу до самого конца существования Византии.
[10] Богомилы – дуалистическая гностическая секта. Идейные предшественники западноевропейских катаров (альбигойцев). Некоторые исследователи считают, что катары являются последователями сбежавших на запад богомильских проповедников.
[11] В те времена человек в возрасте «под пятьдесят» действительно считался стариком.
[12]Асены – знатный и разветвлённый болгарский род, под руководством которого в 1185 г. Болгария смогла добиться независимости от Византии. А т.к. существует гипотеза о том, что, занимавший Туровскую кафедру епископ Симеон, был болгарином, я, своим произволом, причислил его в книге "Сотник. Бывших не бывает" к роду Асенов.

Сообщение отредактировал Водник - Понедельник, 05.06.2023, 16:42

Водник

Дата: Четверг, 06.07.2023, 09:25 | Сообщение # 34

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***
– Что ж, господа, – сотник Михаил выдержал паузу, – воевода Корней не позднее послезавтра доберётся до Княжьего Погоста. Там он задержится на день – не больше, а в Ратное двинется, скорее всего, налегке, без обоза. Надо послать гонца, чтобы предупредил о нечаянной радости, что его тут ждёт. Писать-то ему с Кордона писали: и я, и ты, Аристарх Сёмёныч, и ты, Лука Спиридоныч, да и ты, отче, в Туров начальству своему доложил, но о ряде он не знает. А как узнает...
– Разнесёт всё, до чего дотянется, – усмехнулся в усы староста Аристарх. – Егора с его десятком пошлём. – Он сообразит, чего сказать, да ещё Сюха его – чёрта уболтает. Да и мне надо. В Ратном встретить.
– И мне, – подкрутил рыжий ус Лука Говорун. – Мы с тобой, Аристарх, Корнея поостудим. Он, конечно, что твой лесной пожар, но прооравшись слушать начинает, если только насмерть не убьёт.
– Вот-вот, – согласно кивнул старший наставник Филимон. – Насмерть. Вы чего, соколы, забыли, что тут утворили? В сотническую и воеводскую часть вошли и маковки не видно. Ряд его именем заключили, поклялись за него. Михайла с Лавром боярами назвались. Ну ладно Михайла – сотник княжий и боярского рода, а Лавра отец не выделял.
Лавр Лисовин нехорошо посмотрел на Филимона.
– Во-во, гляньте на Лавра-то, – усмехнулся Филимон. – Ровно батька и дед вылупился – в домовину положит и не почешется. Охолонь! По делу боярином назвался – по нему и честь. Все дива, что мы тут видали теперь на тебе. Никто из нас к тому как подступиться не знает и не узнает никогда, а тебя, Лавр, тамошние мастера приняли и над собой признали. Вот ведь – кузнец и над кузнецами боярин. Оказывается, и такое на свете бывает. Только речь-то не о том. Бунт мы с вами, соколики, учинили и никак иначе. Неужто ты, Аристарх, того не понял? И ведь спешили – подковы теряли, чтоб до Корнея успеть. Иначе нельзя было, да только воевода наш о том не ведает. И разбираться не станет – до самой задницы разрубит.
– Понимаю, – прогудел Аристарх. – Только мне Кирюху не впервой окорачивать.
– Думаешь, и сейчас окоротишь?
– Окорочу!
– А если нет?
– Думаю, господин старший наставник полностью прав, – веско произнёс Михаил.
«Да, это слова не отрока... Знать, Ты, Господи, внушаешь ему как поступить!»
– Прав, чего уж там, – согласился Аристарх. – Только больше некому.
– А вот тут ты, брат, не прав, – не согласился Филимон. – Про Егора с десятком, ты верно помыслил, вместо себя Василия своего пошли. Мол, отец по срочной надобности в Михайлов Городок подался на три дня, а его за себя в Ратном оставил. Корней оценит – летом на Княжьем Погосте они с братом справились лучше не придумаешь. А спрашивать Корней начнёт, так его дело телячье: у соседей замятня случилась, Михайла туда пошёл и в Ратное весть подал, Лука по-твоему, Аристарх, совету сотню в седло поднял. Михайла и сам отбился, но и ты успел – бунтовщиков тамошних дорезать помог. Потом Михайла и ты, вместе с боярами и мужами ратнинскими, земли боярина Журавля под себя взяли, а над сыном, племянником и недужным братом Журавля опеку учинили, с чем тамошние вятшие и согласились, а больше он ничего знать не знает и ведать не ведает. Корней сюда на крыльях полетит, а у Михайлова Городка мы его встретим. Тут он от удивления мало не обсерется, и слушать станет. Отче дельно придумал ему всё погорынское войско показать – не у всякого князя такое есть. Скажешь, не дело говорю?
– Дело! – чуть не хором отозвались староста и Лука Говорун, а Аристарх добавил: – Уел ты меня, Филимон. Твоя правда, забыл я, что сыны в возраст вошли и не дурными уродились. Пусть и к таким делам обвыкают.
Собравшиеся в горнице согласно закивали, а сотник Михаил добавил:
– Господин старший наставник всё верно сказал: мы из воли воеводы вышли, дело его самовольно на себя взяли. Иначе не получилось бы – всё бы тут, как тряпка гнилая расползлось, но боярин Корней о том не ведает...
– И потому всем тут быть надлежит и стоять заодно! – припечатал Аристарх. – Со всеми разом Корней не сладит! Придётся ему, что мы тут порешили, принять и подтвердить. Сам посмотрит и, охолонув – поймёт. Михайла?
– Всё верно, Аристарх Семёныч, – сотник Михаил склонил голову. – Будем де... воеводе Корнею объяснять, но не просто о том, что другого выхода не имели, а что волю его наилучшим образом исполняли!
– Верно, Михайла! – хохотнул Лука. – Мне Корней сколько раз говорил, что надо Журавлёвские земли миром, по возможности, брать, а то головешки получим и от нас самих плевок вонючий останется.
Аристарх поймал взгляд воеводы Медведя, переговорил с ним одними глазами и поднял руку, привлекая внимание.
– Теперь сказать можно, что мы с Медведем чуть не с лета друг друга, как девку обхаживали, для того же. Кабы не он, рассыпалось бы Ратное угольками!
– Верно, – кивнул Медведь. – Боярин Журавль уйти отсюда миром хотел. И даже откупного за то дать. Но не знали мы об измене. А когда я узнал – действовать быстро пришлось. Боярин перед смертью одобрил и Михайле меч свой и опеку над детьми передал. Ни нам, ни вам по-иному не поступить было. Кордон по-своему привык жить и рушить того нельзя, а сгоряча можно. От того боярин Данила Мастер настоял, чтобы жить нам по своему уставу под рукой воеводы Корнея. И ряд для того же – люд кордонский успокоить надо было. Верно говорю?
Сотники Грым, Валуй и Свен согласно кивнули.
– А, значит, будем бить воеводу Кирилла по воображению, – усмехнулся сотник Михаил.
– Тьфу, Михайла! – Лука и правда чуть не плюнул. – Опять ты со словечками твоими! По-людски говори!
– Воображение, Лука Спиридоныч, это умение человека мечтать, представлять то, чего ранее не было, а то и быть не могло, – Михаил улыбнулся. – Ни воину, ни мастеру, ни боярину – никакому дельному человеку без него нельзя. Главное, не дать ему над собой власти, не подменить им настоящий мир. Такое случается...
– Воображение, говоришь? – Филимон надел на себя маску доброго дедушки. – А, пожалуй, и я с Аристарховым Василием в Ратное поеду. Дело моё телячье: я не десятник, не боярин, не ратник даже – дед на покое. Казнить меня не за что, а сказки сказывать я, по дедовскому званию, хорошо умею...
– Завлекательная сказка выходит, когда её старший из стариков с серебряными кольцами говорит..., – понимающе кивнул Аристарх. – Например, вспомнить как старики Данилу до сотничества не допустили...
– Верно, Аристарх, верно, – кивнул Филимон. – Но это на совсем уж крайний случай. Я сказок много знаю.
– Но воеводе зло сорвать на ком-то надо будет, – подал вдруг голос десятник Алексей Рябой. Поговорю со своими. Пива у меня много запасено – проставлюсь ратникам за Корнеевы матюги.
– Не стоит, десятник! – язык отставного хилиарха оказался быстрее мысли. – Гнев воеводы Кирилла примут на себя мои, тьфу, Данилины бараны. Их и подговаривать не надо – сами обделаются! А пиво сбережём!
Грохнул хохот.
– Да ладно тебе, отче! – Рябой махнул рукой. – Неплохие у покойного Журавля пешцы.
– Ты, сын мой, во-первых, молод, а, во-вторых, конник, – усмехнулся священник. – Тебе с седла плохо видно, а я прослужил в пехоте больше двадцати лет! И поверь мне, они пока хорошо умеют только стоять на месте! Но я сделаю из них настоящую пехоту, если будет на то Божья воля.
– Ну, тебе, отче, виднее, – хохотнул Рябой. – Видел я, как ты их десятников и сотников разложил, а потом заставил дуб охватный толкать.
– Это называется дрючить дерево, – наставительно заметил отставной хилиарх. – Вырабатывает умение действовать совместно, прививает чувство слитности строя и избавляет от ненужной самонадеянности. А ещё развивает силу ног и спин.
– Как тебе Данила показался, отче? – вдруг спросил Лука Говорун.
– Он оступился и потерял веру в себя, – совершенно серьезно ответил священник. – Если сможет её вернуть, со временем из него выйдет добрый сотник, а то и воевода пешей рати.
– Вот как? – Лука покрутил ус. – Ну и слава Богу.
– Значит, решили? – сотник Михаил обвёл глазами собрание. – Кто хочет чего добавить?
– Да нет, Михайла, всё сказано! – Лука Говорун отрицательно помотал головой. – Пошли готовиться. Завтра со светом выступать надо. Распоряжайся..., сотник!
– Погодь! – прогудел Аристарх. – Михайла распорядится в лучшем виде, но я и от себя скажу. Давайте-ка, голуби, припомните, что кому Корней про здешние земли говорил, о том, что миром их брать надо полюбовно. Или мог говорить... Дорога до Михайлова городка дальняя – времени решить кто что Корнею врать будет о том, как волю его в лучшем виде справляли и справили, хватит. А вот теперь приказывай, сотник Михаил.
Михаил пристально посмотрел на Аристарха. Потом на Луку. Обвёл взглядом всё собрание...
«Итак, юный сотник победил и подчинил себе мужей вдвое старше себя. Силой своей воли, мысли и обаяния. Они действительно ждут его приказа. Пишут, таков же был юный Гай Юлий Цезарь».
– Господа, – голос молодого сотника был ровен и полон уверенности в себе. – Выступаем завтра на рассвете. Походный порядок таков: люди воеводы Медведя в передовом дозоре, далее Младшая Стража, за ней Ратнинская сотня, потом Нурманская сотня, следом пехота, за ней обоз, потом сотня Валуя, сотня Грыма замыкает. Господа десятники и сотники, прошу следовать по своим сотням и десяткам!
– Слушаюсь, господин сотник! – десятники и сотники встали смирно.
Отец Меркурий с удивлением осознал, что и сам стоит в позе «воина, твёрдо обладающего полем».

***

До появления воеводы Корнея оставалось не более получаса. Ждали его под стенами Михайлова Городка. Пока стояли вольно – хоть солнце грело уже по-весеннему, но морозец всё равно кусался.
Ветер лениво шевелил знамёна, перетаптывалась с ноги на ногу пехота да изредка позванивала лошадиная сбруя. Время тянулось до безобразия медленно. Отставной хилиарх поглядывал то на сидевшего на сосне на том берегу Пивени махальщика, обязанного предупредить о приближении воеводы, то на вятших мужей Ратного и Кордона, сбившихся, пока можно, в кучку, оставив людей на младших начальников, то на три сотни пешцев Кордонского ополчения, которых привык за прошедшие недели считать своими.
«Надеюсь, Макарий, ты сумел вбить в этих баранов хоть немного соображалки, чтобы уж совсем не обделались. Хотя, что с них взять – провинциальное ополчение. Даже не банды старых фем. Хоть щиты не разрывать умеют и при виде катафрактов не обсираются – и то добро. Но до хорошей пехоты им, как крабу до купола Святой Софии. Школить и школить! А ведь им этим летом на войну. Мало времени, мало! Его всегда мало!
А спрос будет с тебя – на счёт строевого смотра это ведь твоя идея. Хотя, должно получиться. Воевода Кирилл старый солдат и какой-нибудь непорядок обязательно найдёт, после чего уестествит начальствующих над накосячившими, запустит клочья их задниц кружиться с жалобным курлыканьем над лесом, после чего сожрёт оставшееся вместе с помётом. И остынет. По крайней мере достаточно для того, чтобы слушать. А у моих баранов ничего и искать не надо – один сплошной лупанар! Так что вспоминай, Макарий, науку лохага – как становиться в позу прачки. Не отдавать же в самом деле на растерзание этих телков – сотников. И Данилу надо прикрыть. До кентархов им, как до Луны!
О, кажется едут!»
И верно – с сосны на том берегу замахали белой тряпицей.
– По местам! – рыкнул Лука Говорун, и все командиры шустро разъехались по своим сотням и десяткам.
«Заметил, Макарий, как все стали заодно? Совместное дело сближает, а уж совместная опасность тем паче. А опасность, если я хоть немного понимаю воеводу Кирилла, летит к нам сейчас галопом. Нет, его предупредили и на словах и грамотами озаботились и внук, и Говорун, и друг-соправитель, но это только раззадорило воеводу. Да ещё страх за внука, сына и сотню ушёл. Теперь он готов рвать и запускать с жалобным курлыканьем над лесом. Будет на что посмотреть!
И ты заметил, что встречать воеводу, помимо оговорённых Филимона, Егора с десятком и Аристархова сына, отправили ещё Бранислава с его десятком – показать диво и новых подданных, Бурея – на котором хрен зло сорвёшь и двух близнецов – то ли слуг Михаила, то ли его наперсников, то ли..., словом, тех, кто решения не принимал и кого в этом не заподозришь, а внимание на себя они отвлекут. Умно…
А Филимон – муж влиятельный, чего он и не скрывал, но формальных постов не занимающий... И орать на него не выйдет. А вот участники заговора все здесь, ибо, это, безусловно, заговор, но заговор верных – такое тоже бывает. И ты, Макарий, среди заговорщиков, иначе ты тут не торчал бы... Ха! Это какой уже по счёту? Да какая разница – со счёта сбился!
Михаил с Лавром и Аристархом рассчитали верно – Кириллу не удастся разделить их и все он будут вынуждены выступать заодно, ибо если молодой сотник дурак и изменник, то и они все тоже! А жрать всех разом – можно и подавиться, хотя громов и молний это не отменяет!»
Старый солдат оказался прав – небольшая группа всадников выскочила из леса галопом, но всё же осадила коней и дальше двинулась шагом.
«Удачно получилось, Макарий, что ты плохо видишь вблизи, зато хорошо вдаль. Воевода в доспехе под шубой – решил являть грозу и воздаяние. Как там говорил твой первый декарх: «Сейчас разберусь, как следует, и накажу кого попало»?
О! Как ты коня-то осадил, эпарх! Интересно, от количества собранного войска или от внука во главе его?».
Воевода и его спутники вступили на лёд, дошли до середины, а потом и до берега. Отставной хилиарх разглядел, что воевода Погорынский цветом лица не уступает императорскому пурпуру и вряд ли от мороза...
– Смирно! – разнеслось над полем. – Для встречи слева! Слушай! Оружие к почёту!
Глухо прошелестели и лязгнули взятые наотлёт копья. И тут же рожки запели, а те диковинные инструменты, что так удивили отца Меркурия в первый приезд в Михайлов Городок и зовомые, как он теперь знал, барабанами, загрохотали встречу: «Пам-папарам-парарим-парарам !» [1]
Группа встречающих во главе с сотником Михаилом, держа обнажённые мечи у плеча двинулась навстречу. Тронул коня вместе со всеми и священник. Михаила, кроме отставного хилиарха, сопровождали полусотник Лука Говорун, староста Аристарх, воевода Медведь и боярич Тимофей – все в доспехе и при оружии.
«Так, кто там у нас с воеводой? Десятник Егор с половиной десятка – понятно, его отправляли встречать. О! Логофет Фёдор – так и знал, что без него не обойдётся! Филимон – надо же, сумел взгромоздиться в седло и не отстать! Сын Аристарха – тоже понятно. А это что ещё за сопляк? И почему не взяли Бранислава с его десятком?"
Михаил и оркестр Артемия всё рассчитали правильно – две кавалькады встретились ровно у середины строя. Оркестр смолк. Сотник Михаил послал коня на корпус вперёд остальных. Взлетел в салюте меч.
«Не хватил бы его удар, Малака! И это он ещё нурманского посольства не видел и про сына не знает – мы сообща решили, что слишком много счастья за один раз вредно...»
– Боярин-воевода, Полк Погорынский в составе Старшей сотни Полка Погорынского, Младшей сотни Полка Погорынского, Нурманской сотни Кордона, сотни кованной рати сотника Валуя, Охранной сотни Кордона, Особой сотни Кордона и трёх сотен Кордонского пешего ополчения для твоей встречи и строевого смотра построен! Сотник Младшей сотни Полка Погорынского боярин Михаил Лисовин!
Рука воеводы Корнея выпустила поводья, сжалась в кулак, потянулась вверх, на пол пути остановилась, некоторое время стояла, потом медленно, очень медленно поднялась к шлему и пальцы её развернулись, едва не коснувшись прикрытого железом виска. В глазах воеводы пылали пожарища, грудами лежали трупы и уходили за горизонт виселицы, колы и костры. Но он себя сдерживал – невместно воеводе перед войском.
А Михаил, не пользуясь поводом, послал коня вправо, потом вперёд, поворотил, встал слева от деда и только тогда плавно опустил меч к ноге. Вперёд выехал Лука Говорун. Блеснул меч.
– Боярин-воевода, Старшая сотня Полка Погорынского для твоей встречи и строевого смотра построена! Полусотник боярин Лука Говорун!
Корней побагровел ещё больше, хотя, казалось, что дальше некуда, но руку от шлема не отнял.
«А я думал, что такое приветствие принято только в сотне Михаила. Но и в войске Кордона, как я погляжу, его знают. Да и эпарху Корнею оно знакомо. Любопытно. В Турове я такого не видел».
Лука со всей возможной невозмутимостью повторил манёвр Михаила. Не давая Корнею опомниться, вперёд выехал Медведь.
– Боярин-воевода, Войско Кордонское в составе Особой сотни, трёх сотен кованной рати и трёх сотен пешего ополчения для твоей встречи и строевого смотра построено! Воевода войска Кордонского Медведь!
«Именно, что воевода – кто смел, тот и съел. Хотя Медведь помесь разведчика и тайной службы и вряд ли часто сражался в строю. Но он понял, начал действовать и сумел возглавить, а остальные кентархи – нет. За что и пожалован боярином Данилой. Это последнее, что сделал боярин до отречения…».
Боярин Корней издал горлом странный звук, а Медведь повторил действия предыдущих и тоже пристроился слева от воеводы. Отец Меркурий тронул коня. О порядке докладов договорились ещё вчера. Решили, что первыми двинутся воинские начальники, включая и священника, временно находящегося в этом статусе, потом боярич Тимофей принесёт клятву за себя, отца, брата и весь Кордон и последним о делах обыденных доложит староста Аристарх, чтобы совершенно сбить с толку и запутать воеводу. «Надо заставить воеводу думать о том, что здесь творится – это бешенство гасит, как вода огонь», – сказал сотник Михаил. И Аристарх его поддержал: «Точно! Пусть думает, что тут за хренотень творится, раз поп над пешцами начальствует. Голову загрузит – охолонет, а то как бы не помер!».
Меча отставной хилиарх не взял, хоть ему и предлагали, а душа так и вовсе молила, и он, по примеру Корнея, бросил правую руку к клобуку.
– А ты-то здесь на хрена?! – не выдержал воевода. – Каким боком ты к войску?!
– Боярин-воевода, – отставной хилиарх предпочёл не заметить обалдения своего визави, – Первая, вторая и третья сотни пешего ополчения Кордона для твоей встречи и строевого смотра построены! Временно начальствующий над пешей ратью иеромонах Меркурий!
– Пи..., – произнесённого воеводой слова отставной хилиарх не знал. – Ну, тогда благослови, хоть!
Священник несколько обалдело перекрестил боярина и пристроился слева от Медведя. А перед Корнеем уже старательно салютовал мечом боярич Тимофей.
– Боярин-воевода, – прозвенел звонкий мальчишеский голос. – Я – наследник боярина Журавля и отца моего – боярина Данилы Мастера боярич Тимофей, сын Данилов, за себя, брата моего Юрия – сына и наследника боярина Журавля и отца моего боярина Данилу Мастера прошу тебя, боярин-воевода принять под свою руку земли Кордона и клянусь за себя, отца, брата и всех мужей, и людей Кордона, и потомство наше служить тебе и потомству твоему верно, честно и беспорочно, как о том в ряде сказано! Прими нас под руку свою и будь нам в отца место! Отец и брат мой недужны и от того здесь быть не могут. Они подтвердят мои слова и принесут клятву, когда ты, боярин-воевода, изволишь на земли Кордона приехать!
Тимофей перевернул свой меч эфесом вперёд и протянул воеводе. Без поклона, ибо рост его лошадки не позволил ему одновременно поклониться и передать меч, сидящему на рослом жеребце, воеводе. Корней принял меч, взял обеими руками, развернул эфесом вперёд и отдал его мальчишке.
– Я слышал твою клятву и принимаю твою службу, боярич Тимофей, – воевода как-то сумел совладать со своим голосом. – Беру земли Кордона с людьми, их населяющими под свою руку и обязуюсь беречь их, не щадя живота!
– Благодарствую, боярин-воевода! – Тимофей принял меч.
– А откуда у тебя такой конь, боярич? – вдруг, ломая к свиньям собачьим весь церемониал, спросил Корней.
– Дядька Эймунд прислал. Из свейской земли, – Тимофей честными глазами глядел на воеводу. – Мне и Хельке. Ну, вместе с Хелькой. Они прикольные. Но не такие, как Ишак.
Боярин Корней снова издал горлом странный звук, но справился с собой и вопросил:
– Какой ишак? Тоже из свейской земли?
– Нет, – с видом «чего тут непонятно-то» ответил Тимофей, – не из свейской. Его па... отец из Булгара привёз. Осёл это. Зовут Ишак. Он прикольный – с ушами. Только упрямый – ужас! Как Хелька.
– А Хелька кто? – ум у воеводы явно заходил за разум.
– Так невеста моя, – Тимофей широко улыбнулся и уточнил. – Дядьки Эймунда дочка. Из свейской земли.
«Макарий, тебе не кажется, что боярич Тимофей, как здесь говорят «дурнем прикидывается? Уж очень знакомый тон! И, кажется, я знаю, кто написал эту комедию! Видать, не просто так сотник Михаил беседовал дорогой с Тимофеем. Не просто так!»
– Ты же, боярин-воевода, на Кордон поедешь? – Тимофей окончательно перехватил инициативу. – Так я тебя там с Хелькой познакомлю. И Ишака покажу.
Воевода опять издал странный звук. Но уже не горлом, а, кажется, всем своим естеством. Отец Меркурий скосил глаза. Сотники и воеводы ликами своими напоминали древние статуи, виденные отставным хилиархом на ипподроме и в Палатии.
– Приеду, – воевода кивнул. – Тогда и посмотрю. Обещаю. А теперь ступай, боярич Тимофей. Дай дядьке Аристарху своё дело исполнить.
«А тут, похоже, молодой сотник просчитался. Точнее, не досчитал до конца. Он думал, что такой прирождённый конник, как дед, не может не заинтересоваться диковинной лошадкой, а интерес сбивает гнев, но тут похоже, архонт Кирилл просто решил, как то и положено, обласкать нового подданного. Но и это хорошо – настрой ему всё равно сбили, заставив думать хоть о чём-то ином».
Тимофей тронул своего конька и потрусил пристраиваться рядом с отцом Меркурием. Староста Аристарх подъехал к Корнею. Он единственный из встречающих не обнажил меча. Салютовать тоже не стал – просто поклонился.
– Староват я с мечом скоморошествовать, боярин-воевода. Так скажу. Ратное за время твоего отсутствия благополучно. Михайлов Городок тож. Волю твою исполнили – с соседями замирились и землю их, Кордоном зовомую, под твою руку без боя взяли. Земля та куда как богатая. Живёт в ней семь с половиной тысяч душ обоего пола. Пахота, ремесло и скотина – невиданные. И осёл, именем Ишак до кучи.
При этих словах погостный боярин Фёдор втянул в себя воздух.
– В поле выставляют две с половиной сотни кованной рати, три сотни пешего ополчения и полусотню пеших стрелков, если в дальний поход идти, – как ни в чём не бывало продолжил староста. – Ежели на своей земле или где рядом, то пешцев на короткое время можно исполчить до восьми сотен. Все с ростовыми щитами, в шеломах, с рогатинами и топорами. Доспех стёганый. Строю обучены. Могли бы и больше и конных и пеших, но мы их летом мало не ополовинили.
Теперь воздух втянул Корней.
«Обучены! На месте стоя! Ну ничего - я сделаю из них пехоту!»
– В земле той уряд навели. Бунтовщиков совместно побили. Бояре, мужи и люди Кордонские жить под твоей рукой и служить верно согласны. Дани по обычаю платить тоже. Взамен просят их уряд не рушить, что мы – бояре и мужи ратнинские, посоветовавшись, им и обещали от твоего имени. И в том от твоего же имени поклялись и ряд заключили.
Воевода Корней побледнел. Потом побагровел. Потом ещё несколько раз сменил цвет. Аристарх никак не отреагировал и закончил:
– Ступай, боярин-воевода – смотри своё войско. Не у каждого князя такое есть.
Воевода дёрнул разрубленной щекой, от чего лицо его приобрело совершенно зверское выражение.
– Кхе! Ядрёна Матрёна! Поехали, поглядим. Все за мной! – и пустил коня рысью.
«А вот над этим эпарх Кирилл уже задумался! Аристарх знал, куда бить! Михаил начал, мы все раскачали, а друг-соправитель закончил…»
Оркестр Артемия грянул встречный марш.

***

Строевой смотр прошёл, как и предполагали заговорщики: воевода въедливо осмотрел чуть ни каждого ратника – даже в сухарные сумки лазил и разуваться заставлял – портянки посмотреть. Кого-то выдрал, кого-то обласкал, а в конце концов, скопом поблагодарил всех за службу. Даже к нормальному цвету вернулся в процессе.
В Михайловом Городке яблоку было негде упасть – все помещения, хоть сколь-нибудь пригодные для ночёвки, были забиты людьми – шутка ли разместить семь с гаком сотен ратников. Но влезли и даже не совсем уж теснились – спасибо Сучку и его артели, устроившим в клетях валов жилые помещения. С печами. Ну а в боярском тереме, где поселились начальствующие, по сравнению с остальной крепостью, оказалось и вовсе просторно.
Воевода Корней пережил молебен в ознаменование своего благополучного возвращения, дотерпел до внуковой резиденции, точнее до палаты, именуемой кабинетом, провёл там приличное ситуации время в вежливых разговорах с новыми и старыми подданными, после чего, со всей любезностью выставил всех кордонцев, большую часть ратнинцев и отца Меркурия. Остались сам воевода, боярин Михаил, староста Аристарх, полусотник Лука и наставник Филимон. Да ещё за десятником Егором послали.
Отец Меркурий нехотя отправился в свою горницу – ту самую, где в свой первый приезд в Михайлов Городок нарезался в компании Бурея, Феофана Грека и Роськи. Отставной хилиарх подозревал, что это проявление своеобразного чувства юмора юного боярина.
«Понятно, что сейчас – среди своих, воевода Кирилл даст волю давно сдерживаемому гневу. Будет буря! Не хватил бы эпарха удар – это совсем некстати. Но что будет, когда воевода проорётся? О чём и как они станут говорить и, главное, о чём договорятся? Руку бы на отсечение дал, чтобы узнать, что и, главное, почему они решат на самом деле, а не то, что потом скажут народу. Мечты, Макарий, мечты....
Пойти что ли поотираться под дверью – вдруг что удастся подслушать? А не потерял ли ты последний разум, старый хрыч? Подслушать! Так тебе и дали! В лучшем случае тебя просто выставят. Но и сидеть здесь сил нет – надо пойти пройтись хотя бы по галерее... Как её здесь называют? Гульбище, кажется? Словом, на мороз – он хорошо остужает горячие головы. Господи, за что наказуешь ты раба своего неумеренным любопытством?»
Как известно, дурная голова ногам покоя не даёт, так что через некоторое время священник действительно вышел на гульбище и принялся мерить его шагами, поневоле прислушиваясь, не прорвутся ли какие звуки из Михаилова кабинета.
«В языческих легендах Аполлон наградил царя Мидаса ослиными ушами зато, что он предпочёл флейту Пана Аполлоновой кифаре [2]. Ты, Макарий, сейчас не отказался бы от такой награды».
А звуки, меж тем, действительно изредка прорывались через толстые брёвна и закрытые ставнями окна. В кабинете орали, а что – не разберёшь.
«Орёт, голову даю на отсечение, воевода. Давно и громко. Как бы его и правда удар не хватил!»
Вдруг раздался крик, не разобрать который смог бы только совершенно глухой:
– Лекаря! Попа! Воевода помирает!
«Накаркал, гамо то пстхо му!»
Священник, отчаянно припадая на деревянную ногу бросился бегом.
Отставной хилиарх не успел. Или успел – это уж как посмотреть. Услуги священника воеводе Погорынскому явно не требовались, хотя выглядел боярин Корней откровенно паршиво – лежал с запрокинутой головой на лавке в залитой кровью рубахе. Рядом с ним на коленях стоял лекарский ученик Матвей и держал воеводу за руку, а обозный старшина Бурей придерживал пациента за плечи. Диво, но говорил Матвей, а Бурей внимательно слушал.
– Пронесло, дядька Серафим – видишь, жилка успокаивается, – Матвей ещё раз пощупал пульс пациента. – Чуть удар не случился. Мне в Турове отец Ананий рассказывал – он в греческих землях лекарскому делу учился. Случается, от гнева или ещё от чего кровь к голове приливает и может там жилы порвать. Тогда конец – смерть или ещё хуже – бревном бессмысленным без речи век доживать. И есть от того одно средство – пока жилы не порвало, кровь отворить. А тут повезло – жилы в носу сами порвались и кровь сама отворилась.
Бурей, на удивление, не перебивал и слушал с видимым интересом.
«Слава Богу, худшего не случилось! И молодой травмат прав – я о таком слышал. А Бурей показал себя ещё с одной стороны. Оказывается, он умеет укротить свой знаменитый норов и ради нового знания. Надо запомнить. Он сейчас учился. Для него то, что сказал Матвей – новое. Бурей ведь травмат. Ладно, хирургеон. Опытный, знающий, много чего видевший, но высокой медицине не учившийся. А сейчас выпал случай узнать новое и Бурей его не упустил.
Но что же тут было, кроме того, что эпарха Кирилла чуть не хватил удар?»
– А тебе, боярин-воевода, два дня лежать, – Матвей, переключился на пациента. – Мясной отвар пить, кашу молочную есть. Сыто можно, но не много. Хмельного в рот не брать. Спать побольше. И, самое главное, норов свой в узде держать, если помереть не хочешь или колодою лежать, мычать да под себя ходить.
– Ты чего несёшь, Мотька? – слабым, но вполне твёрдым голосом осведомился воевода.
– Вот то самое, – Матвей ни в малейшей степени не смутился. – Помереть тебе не даю. Потом хоть голову руби, а сейчас будешь лежать и делать, что скажу.
– Слушай, Корней, – поддержал юного лекаря Бурей. – Вот ведь срань какая – сопляк, а дело говорит. За Настёной послали, и, пока она чего не скажет, будет так, как Мотька велел. Я прослежу. Я тебе, Корней, после Палицкого поля помереть не дал, и сейчас не дам.
– Кхе! – изрёк воевода свой универсальный комментарий.
«Похоже, эпарх Кирилл не может решить, как поступить. Редкий случай!»
– А у тебя, Мотька, руки, знать, не совсем из жопы выросли! – Бурей, невиданное дело, не закончил свою фразу какой-нибудь руганью или похабщиной, и даже неумело улыбнулся своей, способной и медведя напугать до поноса, улыбкой.
Кто-то из десятников, наплевав на то, что это плохая примета, присвистнул. Лука с Аристархом переглянулись. Подал голос и сам пациент:
– Кхе! –в воеводском кхеканье явственно слышалось глубочайшее удивление.
«Чудны дела твои, Господи! Но, кажется, эпарху Кириллу полегчало настолько, что он снова стал способен удивляться. И это хорошо! Да и остальных, гляжу, отпускает: к внуку возвращается румянец, Аристарх сел на лавку, Лука снова крутит ус... Пора бы и тебе, Макарий, поучаствовать».
– Молодой лекарь прав, воевода Кирилл, – священник подошёл к лавке. – Он знает, как врачевать твоё тело. Но, первым делом, возблагодари Господа, раб божий Кирилл, за урок, что Он тебе преподал сегодня – о пагубности греха гнева. Грех сей способен погубить и твоё тело, и твою бессмертную душу. И за чудесное спасение возблагодарить Создателя не забудь.
– Кхе, ядрёна Матрёна! Собрались тут учителя про мою душу – плюнуть некуда, – невольно гнусавя от воспалённой носоглотки, заявил воевода. – Яйца курицу учат! Дело надо делать. Мотька, вели мне рубаху чистую найти и пусть рожу умыть принесут!
– Боярин-воевода, вставать тебе нельзя! – отчеканил Матвей. – Не позволю!
– Тьфу! – Корней и правда чуть не плюнул. – Серафим, это он от тебя или от Настёны набрался? Воевода повернул голову к Матвею. – Как не позволишь то? Непозволялка не отросла.
– Велю к лавке привязать, – Матвей не испугался. – Для твоей же, господин воевода, пользы. Серафим Ипатьевич, думаю, не откажет. И господа бояре и десятники возражать не будут.
Первым прыснул Аристарх. За ним стоялым жеребцом заржал Бурей, а после захохотали и все присутствующие, включая воеводу и исключая Матвея.
– Вырастили на свою голову, ядрёна Матрёна, – сквозь смех выдавил Корней. – Уломал – не буду вставать! И остальное тоже. А сейчас мухой вели мне умыться подать и рубаху сменить. И чтоб духу твоего здесь до завтра не было! Не боись – Серафим приглядит.
– Слушаюсь, господин воевода! – Матвей вытянулся в струнку. – Разреши выполнять?
– Мотька, не доводи до греха!
– Слушаюсь, господин воевода! – Матвей чётко повернулся кругом и вышел из горницы.
«Так, Макарий, пора сделаться невидимым...»
Холопки с лоханью и чистой рубахой появились почти сразу. Воеводу умыли, переодели, Бурей лично устроил боярина Корнея на лавке в полулежачем положении – так, чтобы тот мог, не напрягаясь видеть всех. Воевода дождался, когда холопки уйдут, осторожно поёрзал, устраиваясь поудобнее, и вопросил:
– Ну, тетерева вы мои сизокрылые, рассказывайте теперь толком чего без меня упороли. Буду без лаю думать, что делать с тем, что вы за хренотень тут нахреновертили. И ты, отче духовный, вылезай из запечья – не таракан чай. Гнать тебя уже ни к чему – по самые уши влез, ядрёна Матрёна! Излагай, Михайла!

[1] Оркестр Артемия играет Встречный марш лейб-гвардии Преображенского полка, исполняемый в Советской и Российской армии на парадах при встрече знамён и командующих. Уж этот мотив Михаил Ратников, он же Михайла Лисовин не знать не мог. Как и покойный Сан Саныч Журавлёв – боярин Журавль.
[2] Древнегреческий музыкальный инструмент – один из видов лиры. Согласно мифам, изобретён богом Аполлоном.

Водник

Дата: Четверг, 20.07.2023, 12:14 | Сообщение # 35

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Отставной хилиарх почувствовал, что краснеет, но вылез.
– Садись, давай, – снова повелел Корней. – В ногах правды нет.
Лука дёрнул задницей, освобождая священнику место между собой и наставником Филимоном, и поманил отца Меркурия пальцем. Отставной хилиарх пожал плечами и сел на указанное место. Наставник Филимон благостно улыбнулся в бороду.
– Ну, Михайла, язык проглотил? – к воеводе явно возвращались силы, а с ними и язвительность.
– О содержании ряда, заключённого мной и вятшими мужами Ратного с боярином Данилой, боярином Юрием, бояричем Тимофеем и вятшими мужами Кордона ты, господин воевода, уже знаешь, – светским тоном, будто ничего и не произошло, начал юный боярин. – Теперь же дозволь доложить, почему иначе твою волю, боярин Корней, мы выполнить не могли.
– Валяй, – ехидно дозволил Корней. – Заждался уже.
– С Кордоном у нас, боярин-воевода, была война, – Михаил смотрел ровно и спокойно. – Ни мы, ни покойный боярин Журавль, её не хотели. Стравил нас Мирон – предатель и человек князя Юрия Залесского. Ради своих прибытков, и чтобы боярина своего извести под шумок и место его при князе Юрии занять. Переселяться боярин Журавль в Залесье всем боярством собрался.
– Про князя точно знаешь? – воевода разом забыл о своей болезни.
– Точно. Послы от него приходили: боярин Громада сотоварищи. Печаловались о боярине Журавле очень. Головы тех суздальцев, что Мирона на бунт подбили, принесли. Ещё бояричей Юрия и Тимофея под опеку хотели взять. Мы не дали.
– Ядрёна Матрёна! – Корней с трудом удержался, чтобы не загнуть покрепче. – Мало нам одного князя! Дальше излагай.
– Какого князя, Корней? – чуть не хором спросили Лука и Аристарх.
– Позже скажу, – скривился воевода. – Сначала дослушаю, что вы тут нахреновертили.
– Боярина Громаду мы от твоего имени, господин воевода, приняли с честью, – молодой сотник шевельнул искалеченной бровью. – Он и посейчас тут гостит, согласившись, что невежливо будет до отъезда с тобой не увидеться, раз тебе от брата его князя и господина власть над этими землями вручена.
– Кхе! Не в порубе хоть гостит-то? – как-то невесело поинтересовался воевода Корней.
– Никак нет, боярин-воевода. В тереме боярина Журавля в гостевых покоях, – Михаил едва заметно улыбнулся. – И меч при нём. Не спешит он. Вьюги, волки...
– Волки говоришь, внучек?
– Волки, господин воевода.
"Для чего Михаил так цепляется за официальное титулование? Как будто вбивает в деда титул эпарха".
– Это он разумно, – Корней усмехнулся совершено зверским образом. – Видать, муж смысленный. Волки они в конце зимы голодные – сожрать могут. Дальше давай, Михайла!
– Боярина Александра Журавля мы спасти не смогли, – Михаил покаянно склонил голову. – Он попал в засаду и получил смертельную рану, но перед смертью передал роду Лисовинов в моём лице опеку над своим сыном и племянником: тогда ещё бояричем Юрием и бояричем Тимофеем, ибо отец боярича Тимофея – боярин Данила немощен и править не может. Так же он признал над собой и землями своими, именуемыми Кордоном, власть князя Вячеслава Владимировича Туровского и воеводы Погорынского Корнея Аггеевича Лисовина.
– Кхе! Признал, значит, – воевода состроил странное выражение лица. – Давай дальше, сотник.
– Слушаюсь, господин воевода! – произнёс Михаил, но вставать смирно не стал. – Бунт мы, вместе с воями воеводы Медведя и сотника Грыма, подавили. Боярин Лука Говорун очень своевременно привёл Ратнинскую сотню, чтобы охладить горячие головы – в землях боярина Журавля многие считали нас врагами, и им было полезно увидеть ратнинцев и кордонцев в одном строю.
– Значит, победу, считай, без боя добыли, внучек? – издевательски поинтересовался Корней. – От того и боярином теперь величаешься?
– Сотник, Корней, сотник, – веско встрял в разговор Аристарх. – Вырос твой внук. Да и боярином не сам назвался – люди так решили.
– Кхе!
– На счёт победы, господин воевода, дозволь доложить, что...,– боярин Михаил выдержал паузу, – победа в войне есть достижение политических её целей. А политика есть искусство блюсти свои интересы в отношениях между княжествами, царствами и иными государствами, а также сообществами людей смысленных и обладающих весом и влиянием. И придумали политику в незапамятные времена греки.
– Верно говорит? – воевода повернулся к отцу Меркурию.
"Говорит верно, но откуда знает?"
– Да, господин воевода, – кивнул священник. – Политика есть искусство управления государством. Наука власти. Наука базилевсов. И от того, как ни противно это воину, победа на поле боя ещё не означает победы.
– Верно, отче, – Михаил слегка поклонился. – Военная стратегия — это лишь часть общей стратегии государства для достижения политических результатов войны. От того ратники войну ведут, но не выигрывают. Кроме них победу куют и купцы, и посольские бояре, и мытари, и смерды даже – каждый на своём месте. Как фигуры в тавлеях. Вот нам в те тавлеи и пришлось играть.
– Кхе! И в эту политику мы, значит, и с этой стороны вляпались? – Корней поёрзал на лавке. – И здесь в жопу клюнула?
Остальные ратнинцы слушали очень внимательно – что называется, мотали на ус.
"Внук и дед демонстрируют поразительное спокойствие и не менее поразительную глубину понимания ситуации. Но и для остальных здешних начальствующих далеко не всё здесь новость. Занятно! Но подумать об этом можно и потом – сейчас важно ничего не упустить".
– Так точно, господин воевода, – Михаил слегка кивнул. – Политические цели войны ты определил – безопасность Ратного и установление княжеской и воеводской власти над всем Погорыньем. Нам – твоим подручникам, оставалось лишь выполнить их насколько возможно.
– Долго подходишь, сотник, – воевода прищурил один глаз. – Давай к делу поближе.
– Оценив, насколько богаче, искуснее и сильнее нас Кордон, я, боярин Лавр Корнеевич Лисовин, боярин и полусотник Лука Спиридонович, староста Аристарх Семёнович, старшина братства среброносцев [1] полусотник Филимон Матвеевич, держав совет с боярами и десятниками ратнинскими и обозным старшиной Серафимом Ипатьевичем, решили Кордон под свою руку брать исключительно миром никакой распри не допустив.
"Ха! Эка ты уши наставил на боярский титул сына, эпарх Кирилл. Но держишься – есть дела поважнее. Что там говорил юный травмат Матвей – спасти человека от удара можно разбив ему нос? Надо запомнить!".
– Любая распря обозначала войну и, вне зависимости от исхода, ослабление Погорынского воеводства и рода Лисовинов, – продолжал меж тем Михаил. – Даже победив, мы понесли бы недопустимые для нас потери, а, главное, уничтожили бы всё, чем богат Кордон. Просто от незнания того, насколько сложно здесь всё устроено.
– Так прям и сложно, аж не по уму нам, убогим? – саркастически ухмыльнулся воевода.
– По уму, да не по знаниям, Кирюха, – пробасил Аристарх. – Прежде чем поймём, что у них к чему, не один год пройдёт.
– А богатства там такие, что..., – Лука Говорун махнул рукой. – В общем, летом мы только с краю лизнули. И то больше обгадили, чем взяли.
– Кхе!
– От того мы стали вести переговоры с боярами и вятшими мужами Кордона, – боярин Михаил пристально посмотрел в глаза деду. – И договорились. О чём и заключили ряд, который тебе, боярин-воевода, придётся подтвердить. И с тем, что в нём изложено согласиться.
– Кхе! А ежели не пожелаю? – воевода смотрел вроде и лукаво, но от его лукавства по спине пробегал липкий могильный холодок. – Больно много вы там нахреновертили. Излюбленная рада, согласие земли – не много на себя берёте?
– Не много, Корней, – вдруг подал голос Филимон. – Тут сейчас перед тобой половина земли сидит – те, кто за неё говорить может. А другая слова твоего ждёт. И у той – другой три с половиной сотни кованной рати и снова врасплох их даже тебе не застать. Да и терять им нечего.
Десятник Егор, не произнесший на памяти отца Меркурия ни слова, решил поддержать отставного полусотника:
– Дядька Филимон дело говорит. Захоти боярин Журавль воевать по-настоящему, Ратное угольями бы рассыпалось. Их бы тоже не стало, но нам от того не легче.
– Оборотал вас Минька, как я погляжу, – воевода потянулся и чуть ли не зевнул. – А, может, и правда, ну вас в задницу? Уйду на пасеку пчёл разводить, а вы гребитесь тут, как хотите с молодым сотником.
"Не может быть!"
Отец Меркурий оторвал взгляд от лица Корнея и посмотрел на своих соседей: Луку, Филимона, Аристарха, Бурея и Егора.
"Гамо то панагио му! Они не боятся! Они действительно готовы пойти за внуком!"
Священник снова взглянул на воеводу.
"И он это понял!"
– Нет, деда, рановато тебе на покой, – раздался спокойный голос боярина Михаила.
– Кхе! Да ты никак обделался, внучек, как до дела дошло? – со смесью злобы, разочарования и облегчения хмыкнул воевода.
"Ты сейчас жалок, эпарх..."
– Да нет, деда, – юный боярин пожал плечами. – Веса политического у меня маловато, в отличии от тебя. Почтенных лет не достиг. Не воспринимают меня князья всерьёз, а это для нашего дела нежелательно и даже вредно. Разве что дядька Лавр на себя возьмёт, но ты по-любому лучше.
– Это Лавруха-то?! – воевода, кажется, забыл, что родной внук его только что фактически лишил его и сотничества и воеводства.
"Жду не дождусь свидания отца с сыном! Только надо будет иметь под рукой целительницу Настёну или хотя бы травмата Матвея".
– Он, – отозвался Аристарх. – Михайла да он хоть как-то понимают, как на этом Кордоне всё устроено.
– Да ну вас козе в трещину! Не верю!
– Придётся, господин воевода, – боярин Михаил поклонился деду. – И не только в это поверить. Да и на покой тебе рановато. Мы из твоей воли не выходили, а вершили её как могли и умели. Что же до ряда, так не ты ли учил меня, что допреж всего следует выяснить: примет ли это земля? Тебя она принимает вот на таких условиях. Да, требует за это часть власти. Но подумай, сколько ты приобретёшь, отдав эту часть? Насколько сильнее станешь во главе земли?
"Итак, эпарх, решишься ли? Примешь ли пурпур власти не своим мечом и волей, а Senatui Popoloqui Romani [2] – именем Сената и Народа Рима ? Так тяжелее, но... Но и могущество почти божественное, да простит мне Создатель такое сравнение! Подчинить или возглавить? Внук толкает к тому, чтобы поделиться властью и возглавить, а нутро требует подчинить. Что выберешь, эпарх?"
Повисла пауза, которую никто не смел нарушить. Мгновения тянулись издевательски медленно.
– Кхе! – наконец подал голос воевода. – Ежели голова у меня не дырявая, то заключение такого ряда волоститель засвидетельствовать должен? Он же у нас око княжеское? И обложением податями ему ведать? Чего молчите, верно говорю? Аристарх?
– Верно, Корней.
– А волостителем у нас кто? Не погостный ли боярин Фёдор Алексеевич? Отвечай, внучек!
– Да, боярин-воевода.
– Так какого хрена едучего его здесь нет? – вызверился Корней. – И ещё! Обещали, что я на Масляной ряд подтвержу? Обещали! А что по такому случаю для люда праздник положен знаете или забыли? Готов он у вас? Ни хрена сами сделать не можете, козлодуи! Слушайте сюда!
"Ты победил, архонт Михаил! Но так, что твой дед не проиграл!"
За боярином Фёдором немедленно послали. В крепости всё близко, так что долго ждать не пришлось.
– Чего звал, Корней? – погостный боярин особого довольства не демонстрировал. – То орали, что помираешь, то что отжил, а теперь вон говорить со мной желаешь. Раньше не наговорился? Или в духовную грамоту включить хочешь и наследство оставить? Так, вроде, не помираешь уже.
– Сядь, Федька, не скоморошествуй, – оборвал друга воевода. – Тут дела такие, что я и правда чуть не помер. И они тебя – человека княжьего, напрямую касаются.
– Я уж понял, – недовольство с боярина Фёдора слетело в один миг. – Опять Михайла учудил? Чего на этот раз?
– Ты сядь, боярин, – без тени улыбки снова предложил воевода. – Новости тут такие, что и правда с копыт ковырнуться недолго. И твоя правда – учудил Михайла, да не один, а с вот этими вот. И привалило нам, их трудами, полные портки счастья. Аж по сапогам течёт.
Погостный боярин подкрутил ус и сел.
– Излагай снова, Михайла, – распорядился Корней. – С самого начала. Такое и другорядь послушать не грех.
– Слушаюсь, господин воевода! – Михаил поднялся. – Итак, господа, получив от воеводы Медведя сообщение о бунте на Кордоне, я принял решение с наличными силами идти за Болото и отправил господину полусотнику Старшей дружины предложение сделать то же...
"Вот так: "Я принял решение и меня послушались". Теперь так будет случаться всё чаще – войско почуяло удачу вождя и мудрость правителя. Думаю, эпарх Кирилл, хотя, правильнее звать его стратигом или архистратигом, а... – привык ты, Макарий, величать его эпархом, пусть так и будет, хоть, несомненно, эпарх здесь Аристарх. Тьфу, нашёл время! Итак, думаю эпарх Кирилл тоже всё понял и сейчас или на днях официально объявит внука соправителем. Вместе с Аристархом это составит триумвират. А под этим триумвиратом будет Синклит [3] . Нет, скорее, Сенат, как во времена Первого и Второго Триумвиратов [4] Старого Рима. Надеюсь, здешний не кончится гражданской войной, как те два. Кстати, а ведь Аристарх в такой ситуации оказывается принцепсом Сената [5] , а дед с внуком кем-то вроде пожизненных консулов. Плохая аналогия, но за неимением лучшего... Интересно, а проявит ли себя Народное собрание? Плебейский трибун [6] ведь есть...
Чу! О чём это они? Что-то новенькое!"
Очнулся отец Меркурий вовремя – молодой боярин и сотник развивал уже звучавшую сегодня мысль.
– Отмечу также, господа, что термин «победа в войне» означает достижение именно политических целей войны. Поэтому ратники войны ведут, но не они их выигрывают. Военная стратегия — это лишь часть общей стратегии большой или малой державы для достижения политических результатов войны. А это само по себе предполагает и политический и экономический путь. На всех этих путях должно быть согласованное движение. Как у двух волов в упряжке. Никто не должен вырываться вперед. Любые военные результаты должны быть закреплены политически и подкреплены экономически. Мы этим сейчас и занимаемся.
– Погодь, Михайла, – воевода Корней остановил внука. – Ты чего-то иначе говоришь, чем давеча. Вроде так, а вроде не так. Про политические цели, вроде понятно, а экономические что за хренотень?
– А это, Кирюх, так по-гречески зовётся ремесло управления хозяйством, только не простым, а большим, – пояснил другу боярин Фёдор. – Большой боярской вотчины, княжества или вот воеводства твоего. А то и всей Руси или какой иной державы. Верно говорю, отче? Ты ж о том, небось у Аристотеля [7] читал.
"Не думал я, что логофет Фёдор столь образован. Ну, тем лучше!"
– И у Ксенофонта [8] тоже, – кивнул отец Меркурий. – Происходит это понятие от слов "эйкос" – хозяйство и "номос" – округа под управлением, правило, закон. Получается закон или правила управления хозяйством земли.
– Теперь понятно, – кивнул воевода. – С пустым брюхом и в нужник не сходишь, не то что на войну.
– Да ни хрена ты не понимаешь, Кирюха! – вызверился боярин Фёдор. – Это наука и как подати разложить, и как собранное потратить, и когда войско в зажитье пустить, и когда даже репу в поле у ворога не трогать! А то бывает, что победили, а от победы той заместо прибытка одна прореха на портах! Или ещё хуже – не по рту кусок откусить и от заворота кишок помереть! Не о том ли ты, Михайла? Не по рту кусок опять заглотил?
– Заглотили, боярин Фёдор Алексеевич, – усмехнулся молодой сотник. – Мы все заглотили. И теперь всем вместе его переваривать. А кусок тот от глотки и до самой задницы и блевануть никак. Верно говорю, господа бояре и десятники? Вы сами все видели.
– Видели, – энергично кивнул Лука Говорун. – И пощупали, и поимели даже. Вот ведь, титька воробьиная, холопов тамошних, что летом набрали, без выкупа отдал, так за них бояре Кордонские так отдарились, что никакого серебра не надо! Кто серебро взял теперь локти кусают – такой скотины, инструмента да рухляди всякой и за золото не купишь – невиданные: бычок со взрослого быка, кабан с телёнка, плуг целиком из железа, пилы едва не в сажень, а кони, кони! Увидишь – сам поймёшь! Мечи! Да я за такой меч душу продам! И ещё одну – за доспех! Рухлядь, радости бабьи – моей дурище целая штука сукна такого же, как на платье свадебном у Арины Андрюхиной, перепала, так она последнего ума лишилась – небось, и спит с ним, когда меня дома нет! Не заморское то сукно – на Кордоне делают.
"Ха! Это они ещё глазами всего не видели! Словами такое передать сложно! Но главного ты не понял, аллагион, что истинное сокровище этих земель – знание".
– Твою ж мать! – оборвал излияния полусотника погостный боярин. – Мне сестрица похвастаться успела, только говорила, что заморское, а тут вон что. За такую тканину в Киеве серебром по весу платят! Да за одно это нас... А ещё мечи, что летом взяли!
– Да не видал ты мечей, боярин! – перебил Лука Говорун. – Летошняя добыча – то мечи ратницкие, а воеводских ты не видал! Попроси Макара показать сватов подарок – мыслю, такого меча и у великого князя нет. Я, как увидел, едва не помер! А Лавр говорит, что такие мечи делать сможем. Мастеров хоть люди Юрия Залесского и порезали, да у них там подмастерье сыскался, который всё записывал, и он выжил. Теперь они с Лавром по этим записям повторить пытаются и кой-чего уже выходит. И другого дива там хватает, но с этим к Лавру – он там над всеми мастерами боярином заделался.
"И как заделался!"
– Мечи, говоришь, что и у великого князя такого нет, – грустно усмехнулся в бороду боярин Фёдор. – Вот перепишу я всё, податями обложу, а князь на себя и заберёт. И?
– Не заберёт, боярин Фёдор Алексеевич, – с такой же полуулыбкой вмешался в разговор Аристарх. – Потому что ты, боярин, не хуже меня знаешь, что как только в Турове о том пронюхают, то не видать тебе погостного боярства. И зятю твоему будущему тоже не видать, ибо пожалует тебе за это князь уд на воротник, чтобы уши не мёрзли. И это в лучшем случае. Ближников у князя многооо. И все жрать хотят.
– Не учи учёного! – дёрнул щекой погостный боярин. – Сам знаю.
– Так я, едрён дрищ, и не сомневаюсь! – громыхнул ратнинский староста. – Знаю, что и роспись так составишь, чтобы и князя удоволить, и себя не забыть, и нас, и чтобы проглоты туровские ссориться поопаслись. Ты другое скажи – эдакое шило в мешке долго не утаить. Рано или поздно на свет божий вылезать придётся. Как быть? Ты при князьях во времена оны немало покрутился.
Боярин Фёдор задумался. Почесал бороду. В кабинете повисла тяжёлая тишина. Наконец, погостный боярин нарушил молчание:
– Про то, что Сотня на Неман идёт, все знают?
Общество согласно покивало.
– Михайла там землю получил. В приданое, – погостный боярин блудливо ухмыльнулся. – Только её ещё отвоевать надо, вот беда. Правда и добрая новость есть – что мечом возьмёт, то и его. И для каждого из Сотни так же. И для охотчих людей, кто с вами пойдёт – тоже. За это Погорынье остаётся кормлением Сотни и рода Лисовинов на вечные времена и наследуется от отца к сыну. Моё погостное боярство и волостительство тож. Воевода Погорынский так же волен жаловать воеводских бояр, и князь их боярство признаёт. Волен так же вводить воеводские дани, на какие согласится земля, а от княжеских даней доля Сотни и воеводы в кормление четвёртая. И на новых землях также, а первые пять лет князь согласен с новых земель на Немане даней княжьих и мытного сбора вовсе не имать, а ещё три года – половину. В эти годы все дани Сотня, воевода и молодой боярин Лисовин могут оставлять себе, но за это обязуются держать чист путь по Неману с лета, следующего за нынешним. Следить же за тем волостителем княжьим поставлен я или иной муж из рода моего, кого я похочу. И наследуется всё то от отца к сыну. Понимаете, к чему клоню, мужи и бояре?
Мужи и бояре кивнули.
"Свободный путь по этой реке князю до зарезу нужен, как я погляжу. Хотя, это не удивительно – здесь, на Руси, реки выполняют роль имперских дорог. Если бы кто-то перенял, скажем, via Egnatia [9] , разве не сделал бы базилевс всё, чтобы её отбить? Так что щедрость князя Туровского вполне понятна. Но воевода Кирилл и его друг-логофет выторговали поразительно много: один закрепил за своим родом должность и титул стратига фемы [10], а боярин Фёдор – логофета при нём. А ещё право вести завоевательные войны, создать ещё одну фему и стать уже архистратигом. И право создавать пронии [11], которые признает князь. Много, очень много.
Но просто так такое не дают. Видимо, река нужна Туровскому архонту, как воздух. Или он уверен, что Лисовины на этой войне сломают себе шеи, а князь подберёт их наследство. Или и то, и другое вместе.
И это все понимают. Потому боярин Фёдор и начал этот разговор, являющийся прямой изменой. Он теперь связан с Лисовинами навсегда – или он вместе с ними возвысится и встанет лишь на ступень ниже их, или его голова отлетит вслед за их головами. Князь сделал ошибку, не оставив Фёдору иного пути. И слава Богу!".
– Кхе! – одобрил воевода. – Вещай дальше, Федька.
– Вещаю, Кирюх, вещаю, – боярин Фёдор солидно колыхнул чревом. – Мнится мне, что год-другой князю голову морочить смогу. Князь и бояре его и так от счастья уссутся – как же, даней больше привалило. Но за этот год-другой надо на Немане твёрдо встать и все чудеса, о которых вы мне пели, туда вывезти. А там уже можно и с князем делиться начать – руки коротки отобрать будут. А ещё лучше под великого князя уйти. И здесь тоже. Так ли говорю, Кирюх?
– Нет, не так, едрён дрищ! – перебил староста Аристарх. – Ты, Фёдор Алексеич здешних чудес и на поросячий хвостик не знаешь! И ты, Корней, тоже. Прошлым летом вы Кордон самым краем зацепили да нищебродов здешних ограбили. Всё, что тут есть, выводить – годы и годы. Сколько – разве что Лавр скажет. По лезвию пройти придётся.
– Не было печали, едрёна Матрёна! – воевода Корней, услышав о куче свалившихся проблем, как будто помолодел и поздоровел. – Одно к одному! Так что слушайте сюда, соколы: ко всем нашим докукам, сюда ещё и княжич Михаил едет. К нам – в Ратное. Твою, Михайла, Академию смотреть хочет. Бояр с ним, ясен красен, целый выводок, дружины сколь положено и ещё один твой, Михайла, знакомец – брат Феофан, а с ним ещё один поп. Мы их опередили – раньше выехали. Они-то разве что к Давид-Городку подъезжают, да там на неделю застрянут, так что здесь после Масляной будут, не раньше. Зато сидеть у нас будут до высокой воды – корми их ораву такую! Но время есть. Так что давайте думать, как сопляка княжеского, а главное, бояр при нём заморочить. Сначала сами, а потом заболотных на совет позовём. Что скажете?
"Ещё одна громадная куча шакальего дерьма! Княжич ладно – отрок, хотя такой интерес в такие годы наводит на размышления. А вот его свита... И интересно зачем сюда собрался Феофан? Лично ознакомиться с местом, где собрался устроить себе лежбище? И кого он тащит с собой? Не Учителя же в конце концов – даже если он прибыл, Порфирородная и мой старый сослуживец просто так его из лап не выпустят".
– Скажу, деда, – по лицу боярина Михаила прокатились желваки, – что сопляки разные бывают. Очень разные.
– Кхе! Уел, внучек, – воевода помолчал. – Уел, ядрёна Матрёна! Но думать всё одно станем. И ещё – как Настёна приедет, так ко мне её. Пусть что хочет творит, хоть как Серафим с Сучком и Петрухой того поросёнка, мехом через задний проход надувает, но самый край послезавтра я в седле сидеть должен! А сейчас кордонских зовите.
– Нет, Корней, – влез вдруг Бурей. – Сейчас ты кашку жрать будешь, а потом спать. Мотька правду сказал. А то и правда к лавке привяжу. Нельзя тебе помирать, а у тебя морда опять кровью наливается.
– Ладно, – воевода едва не плюнул. – Подумайте до завтра, а утром поговорим. И с кордонскими посоветуемся. А послезавтра – за Болото. Хоть лежмя, хоть плашмя, хоть по воздуси! Всё!
Самоназначенные сенаторы принялись расходиться.
– Постой, Егор, – вдруг остановил десятника воевода. – Что там молодой Гедвил поделывает?
– С Сюхой в кости играет, чтобы не шлялся где ни попадя, – хохотнул Егор. – Сюха жалится, что скоро без порток останется – больно парень везучий.
– Везучий, – согласился Корней. – В эдакой заварухе выжить – полон кошель везения иметь надо. Сюхе скажи, пусть играет – всё возмещу.
– Что за Гедвил? – вскинулся староста Аристарх. – Ты откуда этого литвина приволок, Корней? И зачем?
– Не скажу! – воевода попытался изобразить физиономию капризной девицы, но не преуспел – получившаяся рожа смахивала, скорее, на чёрта с иконы Страшного суда. – Внуку богоданному подарок из Турова привёз.
Все навострили уши.
– Благодарствую, деда, – боярин Михаил картинно поклонился. – И у меня для тебя подарок есть. Вышатой зовут. Из Новгорода.
– Ну ты, Михайла, и поганец! – расхохотался Аристарх. – Как утаил, едрён дрищ?! Егорка, ты знал?
– Нет, Аристарх Семёныч, не знал, – повинно повесил голову десятник Егор. – Видать, через Медведя Михайла провернул. Ну, это Медведю меньше, чем в бочонок яблоневки не обойдётся!
Воевода вдруг подмигнул внуку и расхохотался.
"Да о чём они?!"
– Чего ржёшь, Корней? – рявкнул Аристарх. – Чего я ещё не знаю?
– Завтра расскажу, – усмехнулся в бороду Корней. – И Михайла добавит. Будем подарки дарить и отдариваться.
– Тьфу! – староста встал и направился к выходу, поманив за собой Егора.
"Ничего не понимаю!"

[1] В Ратнинской сотне есть обычай – воин, одержавший десять побед в схватке один на один с равным противником, отмечается серебряным кольцом. Совет таких воинов – среброносцев обладает огромным влиянием. Вплоть до права вето при выборах сотника, чему были прецеденты. Лидером среброносцев на данный момент является старший наставник Младшей Стражи отставной полусотник Филимон сын Матвеев из рода Стужей

[2] Senatui Popoloqui Romani (лат.) – Сенат и Народ Рима. Юридическая формула, обозначающая римское государство. В юридических текстах, зачастую, переводится как "Именем Сената и Народа Рима". Была в ходу с основания Римской Республики и до самого конца Ромейской (Византийской) империи.

[3] Синклит – византийский аналог и наследник древнеримского Сената, только труба пониже и дым пожиже. Значение Синклита и его членов – синклитиков никогда не поднималось до тех высот политического влияния, которое имел древнеримский Сенат. Однако Синклит тоже мог сказать своё веское слово, особенно в момент частых политических кризисов. Так что римская формула "Сенат и Народ Рима" сохранилась и в Византии в виде "Синклит и Ромейский народ" и совсем уж пустым звуком не была.

[4] Триумвират – форма неконституционной политической диктатуры в поздней римской республике. Весной 60 года до н. э. Гай Юлий Цезарь, Гней Помпей Великий и Марк Лициний Красс объединили ресурсы с целью захвата власти, учредив, таким образом, 1-й триумвират. Он продлился вплоть до гибели Красса в 53 году до н. э. В октябре 43 года до н. э. Гай Юлий Цезарь Октавиан, Марк Антоний и Марк Эмилий Лепид, в отличие от предыдущего, образовали законодательно подтверждённый 2-й триумвират. Однако, уже в 36 году до н. э. Лепид был изгнан из триумвирата, а в 31 году до н. э. Антоний потерпел поражение от войск Октавиана и в следующем году покончил с собой.

[5] Принцепс сената (лат. Princeps Senatus) – почётное обозначение первого человека в списке сенаторов в Древнем Риме. Формально принцепс сената не имел никаких властных полномочий, а был наделён только правом выступать первым по любому вопросу, но т.к. принцепс сената назначался цензорами из лиц, прошедших через все ступени иерархии магистратур (cursus honorum) и обладавших большим политическим весом и влиянием, то фактически принцепс сената был его спикером.

[6] Плебейский или народный трибун (лат. tribunus plebis, plebei или plebi) — одна из важнейших и своеобразных римских магистратур. В первом приближении, плебейские трибуны являлись представителями плебса в сенате. Важнейшим из прав плебейских трибунов было право "veto" — наложение запрета на любой законопроект или действие любого магистрата. Отец Меркурий под плебейским трибуном здесь подразумевает Бурея — лидера обоза, т.е. плебса Ратного.

[7] Аристотель – греческий философ и эрудит классического периода в Древней Греции, яркий пример «универсального человека». Ученик Платона. Основатель перипатетической школы философии в Ликее и более широкой Аристотелевской традиции. Его труды охватывают многие предметы, включая физику, биологию, зоологию, метафизику, логику, этику, эстетику, поэзию, театр, музыку, риторику, психологию, лингвистику, экономику, политику, метеорологию, геологию и государственное управление. Аристотель представил сложный синтез различных философий, существовавших до него. Прежде всего от его учений Запад унаследовал свой интеллектуальный лексикон, а также проблемы и методы исследования. В результате его философия оказала уникальное влияние почти на все формы знания и продолжает оставаться предметом современных философских дискуссий.

[8] Ксенофонт – древнегреческий писатель и историк афинского происхождения, полководец и политический деятель, главное сочинение которого — «Анабасис» — высоко ценилось античными риторами и оказало огромное влияние на греческую и римскую прозу.

[9] Виа Эгнация (лат. Via Egnatia) – древнеримская магистраль, проложенная через Балканы в 146 г. до. н.э. Соединяла Диррахий (совр. Дуррес) с Фессалониками. Позже была продлена до Константинополя и являлась основным путём, соединявшим восточную и западную столицы Римской империи.

[10] Фема – военно-административный округ в Ромейской империи (Византии). Созданы в VII в. для защиты от арабского вторжения. Заменили прежние чисто административные единицы – диоцезы, введённые при императоре Диоклетиане. Фемы формировались вокруг крупных соединений территориальных войск. Фемы не платили или почти не платили налогов в центральный бюджет, но были обязаны содержать контингенты войск определённого количества и качества. К XII фемная система изжила себя, но термин был в ходу до самого конца империи. Главой фемы являлся стратиг, совмещавший высшую военную, гражданскую и судебную власть. Логофет фемы был главой гражданской администрации фемы и подчинялся напрямую стратигу. Иногда несколько фем объединялись в более крупный военный округ и тогда глава этого объединения носил звание архистратига.

[11] Прония – пожизненное или наследуемое земельное владение с правом взимания с него налогов, жалуемое императором Ромейской империи светскому лицу или монастырю. Обременением к пожалованию пронии служила обязанность владельца (прониара) содержать с доходов от пронии военный отряд, численность и качество которого определялась размером владения.

Водник

Дата: Вторник, 17.10.2023, 12:43 | Сообщение # 36

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Если до приезда воеводы Корнея отцу Меркурию хотелось сдохнуть, то, после возвращения погорынского владыки, это желание у священника только окрепло. Воевода загонял всех, включая и себя. Первым делом Корней торжественно подтвердил внукову клятву, а потом – в приватной обстановке, обложил по матери и внука, и Аристарха, и новых, и старых бояр. Отца Меркурия тоже обложил, но из уважения к сану не поносными словами, а вежливо. Самое обидное, что за дело.
Суть претензий воеводы состояла в том, что ни внук, ни все остальные не догадались организовать важнейшее дело – отправить молодых кордонских бояр в полюдье. И тут же распорядился приготовить всё потребное к завтрашнему утру и, как рассветёт – отправляться.
Вот и трясся отец Меркурий в седле вместе с остальными вятшими мужами Погорынья. Начать решили с Мастеровой Слободы, а продолжить другими ремесленными селениями: Ткацкой, Гончарной, Серебряной, Киноварной, а закончить день в Хлебной.
«Однако, какой, оказывается на Руси важный акт это самое полюдье – объезд владетелем своих земель для сбора дани. Почти сакральный, дачто там – именно сакральный акт. Здешние люди считают, что властитель таким образом демонстрирует свой империй и распространяет защиту своего sacrum на всех подданных. Потому во время этого пути правитель даже следует за ходом Солнца. И особенно важен первый такой акт, когда властитель принимает на себя время власти. Здешние люди верят, что именно тогда на властителя снисходит империй. Без этого власть правящего не считается ни полной, ни законной в людских глазах. Вот воевода и решил совместить: наделить империем молодых бояр и явить свой империй новым подданным. И мы все действительно болваны. Ты, Макарий, потому что не знал, а остальные – потому что не вспомнили.
Но будет о высоком – как бы не случилось страшное. Ведь предстоит встреча отца с сыном, а сын изменился. Очень изменился!
В Мастеровой отец Меркурий в очередной раз подивился сколько успел сделать боярин Лавр за то недолгое время, что священник не наведывался в слободу: все завалы разобрали, несколько новых срубов кордонские плотники уже подвели под крышу, но, не смотря на праздничный день, дым над кузнями и стекольными печами всё равно поднимался – отец Меркурий уже знал, что есть в огненных ремёслах такие дела, что до окончания бросить нельзя, хоть бы и Страшный Суд наступил.
У ворот объезжающих владения бояр встречала небольшая толпа празднично принаряженных мастеров и подмастерьев из трёх слобод: Мастеровой, Ткацкой и Гончарной. Собственно, всё их население, свободное от неотложных работ, было здесь. Во главе встречающих стоял боярин Лавр. Верхом. И тоже нарядный: волчья шапка, крытая синим сукном, такой же полушубок, того же цвета порты и расшитые сафьяновые сапоги. Завершал это великолепие богато украшенный воинский пояс с привешенным к нему мечом в изузоренных ножнах. Только корзна не хватало, а так князь князем.
«Однако, все Лисовины питают пристрастие к синему цвету. А ближники их перенимают эту привычку. Интересно, они намеренно выбрали цвет Богородицы, отдавая себя под покров Заступницы и Утешительницы или это случайно получилось?
И, кстати, Лавр одет в местное сукно, от чего смотрится как бы не богаче отца. Кто бы мог подумать, что из такой вони может получиться такая красота! Даже в Городе не умеют добиваться столь глубоких цветов, исключая разве что пурпур. Как бы это не добавило воеводе злости...».
Встретили властителей как полагается: поднесли хлеб-соль, кричали славу, кланялись...
«Однако, кричат искренне – поняли, что без защиты властителя они никто – прах под ногами. Примера Мела Толчёного оказалось достаточно. Его, кстати, привезли обратно – двух недель полной свободы ему хватило. Теперь, по воле боярина Лавра и для смирения гордыни, он чистит после работы нужники в мастерских и у соседей по слободе да радуется, что дёшево отделался. Да и остальные, вспоминая Миронов бунт и глядя на Мела толчёного, осознали, что их богатство и статус далеко не только их собственная заслуга. До них дошло, что быть тем, что они есть они могут только здесь и только до тех пор, пока полезны своим властителям и их делу. А в большом мире, если некому тебя защитить, ты ничто. И жизнь научила, и Лавр постарался.
А вот отец даже не догадывается, каким стал сын. Чую, быть грому... Я ведь предупреждал об этом Михаила, а он в ответ отшутился, мол, грозы, волей Божьей, время от времени бывают и даже полезны».
Воевода не сплоховал: и молодых бояр представил, и новых подданных обласкал, и сказал то, что они хотели услышать – обещал защиту, справедливость, уважение и достаток. И боярич Тимофей соблюл приличное случаю и своему новому статусу достоинство. А вот юный боярин Юрий сумел всех поразить. Исключая, разве что, боярина Михаила Лисовина.
Он сам, без посторонней помощи выбрался из своего, поставленного на полозья возка, окинул толпу тяжёлым, совсем не юношеским взглядом и кивнул двум, соскочившим с запяток нурманам – Роло и Хедвину, неотлучно находившимся при нём. Те сняли с запяток передвижную степень – помост на одного человека, огороженный перилами, надёжно утвердили его на земле, после чего приставили к нему лестницу с перилами с двух сторон.
– Готово, мой ярл, – поклонился Роло.
Боярин Юрий кивнул, несколько раз глубоко вздохнул, собираясь с силами, опёрся на тяжелую трость, более похожую на костыль, и сделал шаг. Побледнел, из-под шапки скатилась капля пота, но он сделал следующий. И так все пять шагов до лестницы. Взялся одной рукой за перила.
– Прими! – боярин Юрий не глядя протянул свою трость-костыль за спину
– Да, мой ярл! – Хедвин с поклоном взял палку.
Отец Меркурий успел заметить плеснувшую в глазах нурмана поистине отцовскую гордость. И отцовскую же боль.
А Юрий, меж тем, крепко уцепился обеими руками за перила и, скорее поднимая тело руками, чем шагая, поднялся на степень. Чего ему это стоило, знал только он сам.
«Железный характер! Душа воина! И, если бы не увечье, стал бы настоящим солдатом. К счастью, властителю нынче не обязательно носить меч. И, глядя на него, я верю, что он справится. Ника! Побеждай, юный прониар! Да поможет тебе Господь!».
Юрий обвёл взглядом вдруг притихшее население слободы, ещё немного помолчал и заговорил. Негромко. Веско.
– Вижу, вас осталось мало. Мне горько, но это цена. Цена вашей гордыни, вашего предательства и осознания вами этого. Да, предательства! Вы не ценили того, что имели. Не ценили того, что дал вам мой отец. Считали это само-собой разумеющимся. Вам хотелось свободы. Что ж, те из вас, кого зарезали по приказу Мирона, получили полную свободу. От всего. И от жизни тоже. Такова она – полная воля. Вам говорили, да вы не слышали. Что ж – теперь знаете на собственной шкуре. Один мудрец сказал: «Свобода есть осознанная необходимость». Теперь вы это тоже знаете. Нам с братом выпала тяжёлая и неблагодарная работа – править вами. Осознавая необходимость этого, мы принимаем на себя такое бремя. Вы клянётесь верно служить – мы поверим вам. Но как было – больше не будет! Достаток при вас останется, вольности тоже, но таить мастерства вы больше не станете. Учить будете тех, кого назначат вам в ученики, а не только родню. И пойдёте туда, куда укажут. Так надо для общей пользы. Ранее для неё жил мой отец. Ради неё он и умер. Теперь для общей пользы станут жить все. А чтобы никто этого не забыл, слово это станет писанным законом.
«Чеканно! Но какой же философ так сказал? Я раньше этого не слышал. Может, кто-то из тайных пифагорейцев, от чего-то решивший, что люди ещё не дозрели до такого знания? Но почему он так решил?»
А из Юрия выйдет отличный легист – у него дар к этому делу! Эх, был бы тут учитель – он нашёл бы прекрасного ученика. Кстати, а каким именем окрестить Юрия? Насколько я знаю, здешние князья, носящие это имя, обычно во Христе Георгии. Но понравится ли это имя самому Юрию? Мы как-то ещё не говорили с ним об этом. Твоё упущение, Макарий!»
– Кхе!
Отец Меркурий обернулся на звук. Оказалось, кхекнул не воевода Корней, как того можно было бы ожидать, а донельзя довольный боярин Лавр. Он даже ус крутанул от удовольствия.
– Боярин-воевода, – Юрий со своей степени поклонился старшему Лисовину, – ты мне в отца место. Позволишь ли быто по сему?
– Дозволяю, боярин Юрий, – воевода солидно кивнул. – То твои люди – тебе их и ведать. Я в твою часть без крайней нужды входить не стану.
– Тогда прошу тебя, боярин-воевода, чтобы мастеровыми слободами на Кордоне по-прежнему ведал сын твой – боярин Лавр Корнеич Лисовин, если будет на то его согласие.
– Кхе! Ну раз просишь, – воевода выглядел озадаченным.
– Боярин Лавр Корнеевич, – Юрий поклонился уже Лавру, – согласен ли ты ведать всеми мастеровыми слободами Кордона, как делал то до сего часа? Прошу тебя о том – помоги нам с братом, поддержи в сиротстве нашем.
– Согласен, боярин Юрий Александрович, – Лавр солидно кивнул. – Помогу, чем смогу.
– Кхе! – в этот раз семейный возглас издал боярин Михаил Лисовин.
Воевода ощутимо налился дурной кровью и буркнул под нос что-то явно небожественное. Аристарх издал то ли чревом, то ли горлом полный удовлетворения звук, погостный боярин лучезарно улыбнулся, а Лука Говорун и Медведь переглянулись и мало не подмигнули друг-другу.
А Лавр, тем временем, обернулся и кивнул кому-то. От толпы мастеровых отделилась группа людей. Отец Меркурий узнал Златояра, Черноту и Василия Привереду. За ними несколько учеников и подмастерьев тащили каждый что-то своё, но одинаково укрытое дорогой тканью. Особенно выделялись двое, перевших натуральные носилки.
«Да что у них там? На труп безногий под тканью похоже, малака!».
Пока отставной хилиарх удивлялся, делегаты подошли и низко поклонились. Слово взял Златояр.
– Светлыми Богами и Распятым Богом христиан клянёмся верно служить тебе, боярин Юрий и тебе, боярич Тимофей, как служили отцам вашим! И в залог того просим принять дары. Прими во славу Светлых Богов, боярин Юрий!
Рядом с Златояром оказался один из подмастерьев. Жрец сдёрнул покрывало с его ноши, постелил на свои руки, а подмастерье возложил на них самострел с ложей и прикладом из как будто светящегося изнутри дерева медового цвета, стальными рогами и закреплённой сверху железной конструкцией из гнутых хитрым образом стержней [1] . Златояр подошёл к степени, на которой стоял боярин Юрий, ещё раз поклонился и протянул их юноше.
– Прими во славу Светлых Богов, боярин!
– Я принимаю ваш дар и службу! – Юрий бережно принял оружие.
В тот же миг вперёд вышел Чернота с одним из подмастерий и на руках у мастера, после тех же манипуляций, оказался меч. Довольно длинный, но всё же слишком малый и лёгкий для взрослого ратника. А вот для подростка – в самый раз. Клинок у меча был примечательный: длиннее и уже, чем у привычных славянских мечей, отливающий синевой и покрытый струистыми узорами змеиного железа. Вместо крестовины оружие венчала корзинка из хитро переплетённых бронзовых полос. Священник узнал меч – подобным сражался Бранислав – сын воеводы Медведя.
– Прими, боярич, во имя Господа, нам на радость, а ворогу на страх, – Чернота с поклоном двумя руками протянул меч Тимофею.
– Я принимаю ваш дар и службу, – старательно повторил за братом сакральную формулу Тимка Кузнечик.
«Создатель! Какой клинок! Знаменитый парамерион Варды Вурца и тот, похоже, был хуже! И каков Лавр – так выдрессировать мастеров! Действие разыгрывается чётко, как в Палатии. Хотя, чувствуется тут и рука боярина Михаила».
– Боярин-воевода, – Златояр снова взял слово, – Ты боярам нашим в отца место, а нам волей княжьей щит и меч!
«Точно это представление придумал Поднадзорный! Вон как архонт Кирилл приосанился!»
– Так прими дар в залог нашей верности!
С носилок сдёрнули покрывало. Священник, да и не он один, просто задохся от изумления – на них лежал железный человек.
«Да это же доспех! Но цельный – не связанная шнурами паноплия имперского катафракта или пехотинца и не здешняя чешуя или кольчуга. Это похоже, похоже... На панцирь краба это похоже!»
Но это оказалось не всё. Златояр взял с носилок лежащий по правую руку от доспеха меч. Тоже из змеиного железа, но более привычной формы: клинок плавно сбегал от широкой крестовины к явно выраженному острию, а чуть более длинную, чем у славянских мечей рукоять, венчало массивное яблоко. По клинку бежал растительный узор, наведённый искусно всечённой в металл золотой проволокой, а близ крестовины – на плоской части клинка, красовалась эмблема, уже виденная как-то отставным хилиархом на Кордоне – щит, наложенный на меч.
«Такой меч в пору носить только базилевсу!»
– Прими во славу Перуна Громовержеца! – Златояр протянул меч Корнею. – Будь мечом нашим!
Воевода, как во сне, протянул руки и принял оружие. Боярин-воевода явно потерял дар речи, а, возможно, и перестал отдавать себе отчёт в том, где находится. Лука Говорун вздохнул так, как мог, наверное, вздохнуть тот кит, что проглотил во времена оны Иону.
– Прими во имя Господа! Будь щитом нашим! – возгласил Чернота и, по его знаку, подмастерья положили носилки с доспехом к копытам воеводского коня.
– Вот, Корней, и Макару сват похожий подарил, – меланхолично заметил Аристарх. – Похуже твоего, понятно, но тоже. Ты не столбей – ответь людям.
– Кхе! Уй! Ядрёна Матрёна! – воевода прокашлялся. – Принимаю я ваш дар! И службу принимаю! А теперь пиру быть!

***
Пир пиром, но не осмотреть новые владения воевода не мог. Особенно, после полученных подарков. Отправились, разумеется, всем кагалом. Экскурсоводами выступали Лавр и Златояр. Ну, и отец Меркурий, к своему немалому удивлению. Боярина Корнея от впечатлений ощутимо потряхивало. Да и не его одного. О чём бы не повествовали Лавр со Златояром, кто-нибудь из гостей всё время пытался повернуть разговор на невиданные мечи и совершенно невероятный доспех, что подарили воеводе. Наконец, боярину Лавру это надоело.
– Не туда смотрите, бояре, – сурово произнёс он. – Как бабы: на богатство, да узорочье. Только то игрушки – гордыню тешить. За то время, что меч змеиного железа куётся, мечей новгородского дела пять сделать можно. А из здешнего железа, да со здешним умением, они если и хуже змеиных будут, то на просяное зерно, не больше. А нам войско вооружать. В Сотне столь добрых мечей у тебя, батюшка, у тебя, боярин Лука, у Пахома, да у тех, кому после летнего похода сюда здешние достались. Меч же, как то всем ведомо, в бою щербится и, рано или поздно, ломается. А нам на рать идти. Вот и выходит, что мечи новгородского дела нам куда нужнее. И их продавать можно, а серебра понадобится ой сколько – Неман под себя взять – то дело князю в пору и рати требует княжеской. Значит, людей набирать за долю в добыче и верную плату. Только какая с литвинов добыча? Были бы богаты – каждый год в набеги не ходили бы! Да и где воев взять – добрые при деле. Значит, учить надо будет. И вооружать, и кормить, и платить – в сапожках всё ходит. И дела того не на один год. Вот так, бояре!
«Ого! Беседы с племянником, Аристархом, здешними начальствующими и мастерами, да и с тобой, Макарий, не прошли для Лавра даром. Он мыслит уже, как архонт. Но главное – его нынешнее дело. Он глубоко проник в те связи, что связывают здесь всё. Со своей стороны. Ну, так и ты, Макарий, со своей, малака!»
– Точно простые мечи тут не хуже змеиных? – погостный боярин Фёдор поймал взгляд Лавра.
– Хочешь – испытай, боярин Фёдор Алексеевич, – усмехнулся тот. – Только, чтоб ты знал, здесь змеиные мечи из ломаных новгородских делают. Так возни меньше.
– Верю, боярин Лавр Корнеич, – совершено серьёзно и даже с поклоном ответил погостный боярин.
– Да ну тебя, Лавруха! Скажешь тоже! – не поверил сыну воевода. – Добрые мечи в Новгороде, но хуже нурманских. А чтоб из них змеиное железо делать...
«Я бы не стал спорить с кузнецом о кузнечном ремесле...»
– Ошибаешься, батюшка, – преувеличенно спокойно ответил Лавр. – Что там, что там основа одна – твёрдое железо и мягкое железо. Твёрдое рубит и режет, мягкое – сломаться не даёт. В мечах новгородского дела в серёдку кладут полосу твёрдого железа, а по бокам – две мягкого и проковывают. Потом ещё по полосе твёрдого и полосе мягкого добавляют. Итого пять проковок. А в змеином железе берут веник из прутьев твёрдого и мягкого, проковывают, свивают, опять проковывают, складывают, проковывают, вытягивают, свивают, проковывают и так, самое малое, семь раз. Под сотню проковок получается, а лучше две сотни. Клинок, конечно, красивый выходит, да и получше малость, но время. И запороть куда проще. А нурманский лучше только потому, что там железо нурманское – оно нашего изначально лучше. В Новгороде оно тоже есть, но дорого. Жмутся новгородцы – только на лезвийные кромки пускают. А здесь нурманского много – можно полосы по всей ширине клинка класть.
– А времени сколько на каждый надо?
– Новгородский я в здешней кузнице за два или три дня сделаю, – тут же отозвался Лавр, – а змеиный – под месяц возиться надо. Если из поломанных новгородских делать – две недели.
– А почему так, дядя Лавр? – боярин Михаил наконец-то подал голос.
«Поднадзорный всё время был нем, как рыба, а теперь заговорил. Интересно, это их с Лавром домашняя заготовка?»
– А потому, племяш, что в этом случае число проковок в пять раз меньше, – боярин Лавр кивнул племяннику. – Основную работу уже сделали, когда новгородский меч ковали.
– Если я тебя правильно понял, дядя Лавр, – Михаил обвёл всех взглядом, привлекая внимание. – Меч по образцу новгородского делается в разы быстрее, стоит много дешевле, почти не хуже змеиного и не привлекает ненужного внимания. И ты считаешь нужным сосредоточиться на них?
«Точно, сговорились!»
– Правильно, племяш! – боярин Лавр рубанул ладонью воздух. – Не до красивостей нам нынче! Кузнецов-оружейников, если со мной, Златояром и Кузькой[2] , четверо осталось – остальных порезали. Но даже не то горе – самое горе, что литейщиков порезали. Тех, что добрую сталь плавят. И тех, кто в горшках из белой глины, свинское железо[3] в особо добрую превращает. Сколько по Знайкиным записям бились – только неделю назад получилось. А передел и вовсе третьего дня! Ладно на Сотню из здешних запасов возьмём. А на дружину боярина Фёдора? А на лесовиков? А на огневских? На пешцев местных? Всех ведь в войско брать придётся, а платить нам за дальний поход, кроме оружия, нечем! И доспех ещё...
– Погоди, Лавруха! – воевода даже помотал головой. – На кой пешцам меч?
– А ты, батюшка, у отца Меркурия спроси, – Лавр указал на священника. Он тебе враз и расскажет, и покажет какой: короткий – чуть длиннее локтя, толстый и на конце острый, чтобы колющим ударом доспех пробивать. А топоры – дрова рубить. Нашего Данилу оборотал: сначала ему покажет, а потом тот здешних пешцев до седьмого пота гоняет. А отче раз в три-четыре дня – как раз как службу везде отслужит, проверяет чему научились и новое показывает.
– Кхе! – воевода оборотился к священнику. – И чему ты их учишь?
– Быть хорошими пешцами, – ухмыльнулся священник. – Покойный боярин Александр был искушён в конном бою и лесной войне, а вот пешего строя, похоже, не постиг. От того научил свою пехоту только отбиваться стоя на месте. Ну, или не захотел учить их большему. Я научу.
– Кхе! Ну да – ты ж воевода пешей рати. Чай не забыл, – кивнул боярин Корней и снова обратился к сыну. – А с доспехом чего?
– Кольчуг тут не делают, – боярин Лавр взял менторский тон. – Сложно, многодельно, а защищает плохо.
– Кхе!
– Защищает плохо, – Лавр не обратил на кхеканье отца ни малейшего внимания. – Заместо них тут чешуйчатая бронь, вроде той, что у дружинников великого князя, и два новых доспеха измыслили: бахтерец с зерцалом и другой – бригантина называется. Его, говорят, у латинян подсмотрели.
– Это что такое? – хором спросили сразу несколько человек.
– Помнишь, батюшка, Пимен покойник себе на брюхо на ремнях пластину железную поверх кольчуги пристроил?
– Ну, помню.
– Так это он, оказывается, не сам придумал, а прознал где-то. Зерцало оно зовётся, – Лавр откашлялся – от долгой говорильни в горле пересохло. – Так вот, бахтерец – это такие зерцала, соединённые кольчужным полотном. И прочно, и гнётся. Бригантина же – навроде чешуйчатой брони, только пластины клепаются на сукно или кожу изнутри и без перекрытия. Быстро и относительно дёшево. Для пешцев или поверх кольчуги надеть. А можно на дорогое сукно наклепать – и хоть в церковь, чтобы не зарезали невзначай. Желающие-то теперь и найтись могут.
– Да ядрёна Матрёна! – оторопел воевода. – Ты где такого паскудства набрался, Лавруха?
– Жизнь, батюшка, научила, – Лавр дёрнул щекой. – Вон с боярином Журавлём чего приключилось.
– Боярин Лавр прав, воевода Кирилл, – неожиданно для себя самого выступил отставной хилиарх. – В Писании сказано: «Да опасно всякий ходит!»
– Тьфу, – воевода действительно плюнул. – А с тем дивом, что мне подарили, чего?
– Идёмте в другую кузню – покажу, – боярин Лавр сделал приглашающий жест. – Тут от Адама и Евы начинать надо. И показывать.
Зашли. Лавр подвёл всех к двум странным устройствам.
«Какие странные механизмы! На одном друг над другом закреплены два цилиндра из свиного железа с крошечным зазором между ними. На вид цилиндры очень гладкие. Похоже, их полировали. Зачем? И ещё какие-то колёса, ремни и прочая механика. Похоже на привод того винта, которым в Буколеоне[4] откачивают воду из бассейнов, где чинят корабли. Наверное, эти цилиндры зачем-то должны вращаться. Зачем?
А второе ещё чище: в раме закреплена железная пластина с рядами отверстий, идущих от большего к меньшему. И рядом к потолку на толстых верёвках привешена доска. Такое я уже знаю – это качели – любимое развлечение здешних детей, да и не только детей. Но я не видел, чтобы их вешали в доме».
– Лаврух, это чего? – воевода с явным неудовольствием шевельнул обезображенной щекой. – Детство что ль в этой самой взыграло, ядрёна Матрёна? Качели в кузне повесили, конём вас в зад и перед, козлодуи!
– Это, господин воевода, господа бояре и вятшие мужи, – Лавр опасно побледнел и, видимо то накатившего бешенства, стал изысканно вежлив, – первооснова всего здешнего доспеха: волочильня для поволоки и вальцы для железной полосы. Есть тут такой подмастерье по прозванию Лось. Тупой, но здоровый. Когда надо проволоку волочить, садится он на эти качели, берёт клещи и хватает ими конец раскалённого прута, что мастер с другой стороны в самую большую дыру вставляет. А потом упирается ногами и тянет тот прут сквозь дыру на себя, пока весь не протянет. Прут через отверстие проходит и становится длиннее и тоньше. Потом его опять греют и в меньшее отверстие вставляют, а Лось опять тянет. И так пока проволока не получится. Я попробовал – тяжко. А Лось жалится, что за день на качелях так накачается, что ноги не держат, а зад так болит, что даже посрать не можно.
Послышались сдержанные смешки.
– Зря смеётесь, господа, – с той же людоедской вежливостью пресёк веселье Лавр. – Доску железную, через которую волочат, чуть не год делали и сейчас вторая в работе. В ней всё не просто так,
– Да верим мы Лавр... Корнеич, – прогудел Аристарх. – Ещё как верим, едрён дрищ! Ты далее вещай. Как проволоку делать и для чего она – понятно. А эти, как ты сказал – вальцы, они для чего? Помнится, Петруха из Егорова десятка что-то такое бабам своим соорудил – бельё отжимать.
– И здесь отжимают, Аристарх Семёныч, – кивнул Лавр. – Только не бельё, а железо горячее. Мастер меж вальцов раскалённый прут вставляет, а Лось вон ту ручку крутит. Вальцы от того вращаются навстречу друг другу и прут тот меж себя втягивают и плющат заодно. Мастер только поправляет, чтобы ладно шёл. Потом зазор меняют на меньший, полосу опять калят, и Лось опять крутит, от чего к концу дня болит не одна Лосина задница, а весь Лось целиком – каждый валец девять пудов весит. Поди покрути-ка! С какой попытки их отлили, мастер Вощанник и не упомнит уже – много раз пытались. А потом ещё обтачивали и полировали до тех пор, пока не сделали так, чтобы крутились они без малейшего колыхания и колебания. По году с лишком каждый. Камня точильного извели гору. Хорошо, что его тут делать умеют.
– Добывают, ты хотел сказать? – встрял Лука Говорун.
– Делают, боярин, делают! – отчеканил Лавр. Возят из-под Столина какую-то особую глину, её сушат, толкут, просеивают, отмучивают и в тесто затворяют, а из того теста делают миски, кувшины, кубки, тарелки или просто бруски и обжигают в особо жаркой печи. Получается посуда та... Да не объяснить – видеть надо. Такая только князю в пору. Фарфором зовётся. В Гончарной слободе покажу. Но при обжиге большая часть тех посудин фарфоровых трескается. Те черепки да бруски, нарочно для того сделанные, в пыль толкут и потом с той пылью делают всякое – долго рассказывать. Получается в конце белая хреновина крупитчатая, навроде сыра[5]. Из того сыра точильные камни лепят и в самой жаркой – фарфоровой печи запекают.
– Тьфу ты, титька воробьиная! – ругнулся рыжий полусотник, но так, что никто не понял: от восхищения он или от злости.
– Не важно чья, боярин, – столь же безжалостно-светским тоном продолжил Лавр. – Важно то, что из-за эдакой приспособы каждую чешуйку для чешуйчатой брони больше молотом плющить не надо. Полосу можно раскатать почти в ладонь шириной и длиной в пол сажени. А дальше зубилом порубить, отверстия пробить, на точильном камне обточить, закалить – и собирай во славу Божию. Знаешь сколько на изготовлении чешуи раньше времени уходило? От того и был тот доспех только боярам да великокняжеским дружинникам в подъём. Я хотел батюшке сделать – за год на пол доспеха чешуи наделал – другую работу тоже не бросишь. И железа надо. А у них железо есть!
– А тот доспех, что мне подарили, как делали? – в вопросе воеводы слышался явный интерес. – Чисто рак в нём буду. Я таком и не слыхал. И никто не слыхал. Разве что вот он, – палец боярина Корнея указал на отставного хилиарха. – Ты эдакое в Царьграде или ещё где видал?
– Нет, – отрицательно мотнул головой священник. – Ни в Городе, ни у арабов, ни у франков такого нет. Говорят, в Старом Риме давным-давно делали что-то подобное, но не из железа, а из более мягкой бронзы. Секрет утерян. Думаю, воевода Кирилл, такая паноплия, как у тебя, в мире одна.
«Малака! Вчерашние варвары превзошли Империю в столь важном деле! И приходится это признавать, гамо то психо му!
– Не знаю, как в целом свете, но здесь такой доспех действительно один, боярин-воевода, – еле заметно усмехнулся Лавр. – Его для князя Юрия Залесского делали. Больше года. И украшали тоже долго. Но боярин Юрий велел тебе отдать. И, скажу тебе, боярин-воевода, покрупнее ты князя Юрия будешь. Хорошо, что не сильно – доспех ремнями подгоняется. Не на любого, понятно, но на тебя можно.
– Вот, значит, как..., – воевода Корней не закончил фразы, помолчал немного и сменил тему:
– А железо для моего доспеха тоже этими вальцами плющили?
– Примерно половину, боярин-воевода, – Лавр подчёркнуто вежливо склонил голову. – Но самые большие и сложные детали: грудь, спину и оплечья выколачивали молотом на оправке. Остальное собрали из полосы на заклёпках.
– Не было печали, ядрёна Матрёна! – воевода едва не плюнул. – Это, получается, я у Юрия Залесского доспех увёл! Сподобился на старости лет, кхе! Ну да сделанного не воротишь. Значит, снову такую бронь быстро не сделать? И много тоже?
– Сейчас – да, – серьёзно ответил Лавр. – А вот лет через несколько и не здесь, если всё, что здешние мастера и боярин Данила задумывали, сбудется, то можно много и быстро.
– А чего они такого задумали?
– К примеру, валки побольше сделать, чтобы доску железную – они такую листом зовут, катать. Только тут никакой Лось не справится – мельницу, вроде Сучковой, надо ставить, чтобы вода крутила, – боярин Лавр раскраснелся и даже принялся размахивать руками. – Печь, из которой за плавку двести пудов железа выходит, да не крицей – не выбирать, ни крицу отковывать не надо – сразу доброе и закаляемое, что здесь сталью зовётся, не хуже, чем из горшка особого – тиглем зовут. В тигле варить у нас, я уже сказывал, третьего дня получилось.
– Да не может такого быть! – погостный боярин не сумел совладать с собой.
– Может! – отрезал Лавр. – Печь поменьше – пудов на шестнадцать за плавку у них уже есть. Правда из неё частью сталь, частью простое железо, частью свинское, которое здесь чугуном зовут, выходит. Но чугун можно в тиглях в сталь переварить – я говорил, что это мы уже смогли. И печь запустить сможем, хоть мастеров и порезали. Записи есть – по ним разберёмся, как с тиглями. Не сразу, но осилим! И остальные чуда тоже, пусть и через десять лет. Раз боярин Данила сказал, что можно, значит оно так и есть!
Все застыли в изумлённом молчании.
– Мастер ты сказки сказывать, Лавруха! – первым опомнился воевода Корней.
– От деда Аггея научился, батюшка! Да и часть тех сказок, батюшка, ты уже руками пощупал! Да и не все их я тебе пересказал!
Воевода посмотрел на сына, будто видел его в первый раз, потом помотал головой и выдал:
– Кхе! Пошли на пир что ли, а то тут с вами по трезвяни и свихнуться не долго!

***

Утром, кавалькада продолжила путь и отправилась в Лешачью слободу, благо для того надо было лишь пересечь речку, да проехать чуток по лесу. В Лешачьей задерживаться не собирались – там обитали люди служивые, уже успевшие принести и своим боярам, и воеводе роту[6] на мече.
«Странная смесь акритской клисуры[7], военной школы для аристо и кубикул палатийских тагм[8]. Но чего в жизни не бывает. Это, по крайней мере, хоть и странно, но вполне объяснимо и по отдельности вполне себе существует, а смешать можно по-всякому. Здесь получилось так.
Кстати, а средний сын воеводы Медведя – Бранислав, как оказалось, скромничал. Он не просто наставник по мечевому бою – он старший наставник и под его рукой, не смотря на его молодость, все учителя, обретающиеся в этой слободе. А учат тут и воинской науке, и свободным искусствам. Последним, как раз, и учит Бранислав, помимо фехтования.
И ещё – не нравится мне название. Или нравится? Пожалуй, в этом что-то есть – украсть имя у лесного демона и отдать христианскому воину, воюющему в лесах. Накормить отца лжи его же стряпнёй. Да, так и стоит сделать, тем более, что и сами воины, и их семьи выразили желание принять Святое Крещение и со всем тщанием к нему готовятся.
Нужны ещё священники, нужны! Ты в письмах к епископу, Иллариону и Феофану запросил три антиминса и трёх священников – прислали бы одного! А вот идея поставить грамотного причётчика во диаконы, а потом и во священство должна прийтись ко двору. Посмотрим.
И вот ещё странность – Поднадзорный молчит. Улыбается, переглядывается то с одним, то с другим, но рта почти не открывает. Хотя, вчера после пира, на котором пили до удивления мало, они с дедом заперлись и о чём-то говорили несколько часов. А Лавр засел с Аристархом, боярином Фёдором и купцом Осьмой. О чём говорили и те, и другие – неведомо, но догадаться можно. Дед и внук беседовали о политике, Кордоне и будущем походе, а Лавр, Аристарх, Фёдор и Осьма о делах ремесленных и торговых. А ещё и те, и другие, наверняка, говорили о визите наследника Туровского князя.
Думаю, будет и ещё один разговор об этом. Большой, на который позовут всех, включая тебя, Макарий».

[1] Арбалет с механизмом натяжения "козья нога", смонтированном прямо на арбалете.
[2] Имеется в виду Кузьма – сын Лавра и оружейный мастер Младшей Стражи.
[3] Свинское или свиное железо - чугун.
[4] Буколеон – военная гавань в Константинополе, рядом с которой был расположен одноимённый дворец.
[5] Лавр Лисовин имеет в виду творог. Тогда твёрдых сыров на Руси не знали, а творог, творожистые и рассольные сыры называли одним словом - сыр.
[6] Рота (др. русск.) – клятва.
[7] Акритская клисура – в Византии того времени так назывался округ пограничных войск. Ближайший современный аналог – погранотряд. Но т.к. пограничную службу в империи несли поселенцы, освобождённые за это от налогов, акритскими клисурами назывались и их посёлки.
[8] Т.е. гвардейских казарм, размещённых на территории Большого Дворца – Палатия.

Водник

Дата: Вторник, 17.10.2023, 15:14 | Сообщение # 37

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***
Следующей остановкой стала Ткацкая слобода или, как её назвал молодой боярин Юрий – Текстильная. Здесь пряли, ткали и окрашивали ткани. Отец Меркурий здесь уже бывал, и ему смертельно хотелось посмотреть на то, как отреагирует воевода Корней на новые чудеса.
Ритуал представления новых бояр и присяги им на верность прошёл в Мастеровой слободе, так что ограничились подарками – ими стали штуки крашенного сукна и золотой и серебряной парчи. Отцу Меркурию показалось, что по бородам боярина Фёдора и купца Осьмы потекла слюна вожделения.
«Чему удивляться, Макарий, вспомни, что было с тобой, когда твоя просфорница – вдова Прасковья показала тебе, чему она учит детей в здешней школе. А она, как раз, учила их ткать парчу. А ещё читать и писать.
Заметь, школа тут в каждой слободе, так что, по крайней мере, все воины и ремесленники тут грамотны. Такого нет даже в Городе!
Но вернёмся к парче. Прасковья объяснила тебе, что здесь её делают иначе, чем в Городе. Тут нет хлопка и хлопковая нить очень дорога и потому основу делают из смеси льняных и шерстяных нитей. Шерсти, в смысле, хорошей тонкой шерсти тоже немного, но скотоведы – ещё одно здешнее диво, вывели овец и коз у которых шерсть куда длиннее и тоньше, чем у обычных, но тонкорунного скота ещё мало, от того всё больше делают льняные и смесные ткани. И как делают! Хочу посмотреть на лица ратнинских правящих, когда они это увидят!»
Показывал ратнинцам слободу опять боярин Лавр. Сначала зашли в длинный прядильный сарай. Там стояли диковинные прялки. В деревянном коробе на наклонной раме стояло аж по восемь веретён и пучки ровницы с проволочными крючьями, щиплющими и свивающими будущую пряжу, горизонтальное колесо, приводящее их в движение и пресс из двух брусьев, на который, с помощью горизонтального бегунка, давила работница, регулируя натяжение нити, другой рукой вращая колесо[9].
– Это, господа бояре, зовётся самопрялкой, – светским тоном доложил Лавр. На каждом веретене прядётся чуть медленнее, чем баба пряла бы на отдельной прялке, но веретён восемь, и от того каждая пряха заменяет шестерых, а то и семерых. На тонкой нити бабы да девки работают, а на толстой и суровой – мужи. Там пресс тяжелее и бабам не в подъём.
– Мужи и бабьи делом заняты? – удивился воевода.
– Бабье дело, батюшка, на мужа да детей напрясть, – усмехнулся Лавр. – А то, за которое серебром платят, очень даже мужеское. Вон отче спроси, и он тебе скажет, что в царстве греческом к дорогой пряже и тканям баб и вовсе не допускают – всё мужи делают. Да и Михайла сказывал, что у немцев итальянских, фландрских и англицких тоже такой обычай. Но здесь – на Кордоне у баб воли много – если мастерица, то и почёт ей, как мужу, и во всём, что дела касаемо, слово её мужескому равно. Даже есть тут две девки незамужние, но искусные в ремесле – с ними так же. Покойный боярин Журавль знатность по годности считал.
– С бабами?! – Лука Говорун, ни в грош женщин не ставящий, даже рот открыл.
– С мастерами, боярин, – сурово отзвался Лавр, – А в портах мастер, али в юбке, тут вовсе без разницы. Непривычно, согласен, но иначе оно тут не работает – здесь иная баба своим ремеслом серебра наработала больше, чем весит. Такую и послушать не грех.
– Кхе!
– Едрён дрищ!
Что обозначали возгласы двух друзей-соправителей: одобрение, изумление или осуждение, никто так и не понял, а Лавр и вовсе не обратил на них внимания, продолжая рассказывать о том, что у самопрялки есть только один недостаток – шерстяная пряжа получается не слишком прочной и, чтобы этого избежать, приходится, для основы шерстяной, брать тонкую льняную нить.
«Интересно, когда это Лавр успел так поднатореть в прядильном ремесле? Похоже, Макарий, ты его, в очередной раз, недооценил. Он входит, нет, вошёл, в частности любого ремесла, каким тут занимаются. Не досконально, конечно, но достаточно, чтобы понимать, чем управляет. Действительно боярин над мастерами – эдакий архиаргиопрат[10].
А вот почему молчит Поднадзорный? Хочет дать раскрыться каждому и, в первую очередь Лавру? А потом что? Надеюсь, получится узнать. Доверять мне стали явно больше».
Из прядильного сарая перешли в ткацкий. Там стояли ткацкие станки, но не такие, на каких работали жёны, дочери и невестки вятших мужей Ратного, да и вообще все женщины на Светлой Руси. Не вертикальные рамы с натянутыми нитями основы, меж которых при помощи челнока вплетались поперечные нити. Нет, тут рама лежала горизонтально, а челнок, на диво, летал между нитями основы сам, толкаемый хитрым рычагом. Ткач, а их в сарае сидело не меньше, чем ткачих, попеременно давил то на одну, то на другую педаль, дёргал за верёвки, приводящие в движение рычаги, толкающие челнок туда и сюда, да подкручивал рукою вал, на который наматывалась готовая тканина[11]. Но главное диво состояло в том, что один ткач ткал полотно шириною больше человеческого роста.
– Вот, господин воевода и господа бояре, здесь пряжу, что напряли в соседней хоромине, и ткут, – заявил гостям довольный боярин Лавр. – И, как видите, тоже не абы как, а с помощью механизмов. – последнее слово он выговорил старательно и с видимым удовольствием.
Боярин Фёдор и Осьма хором издали идущий из самых глубин естества звук, свидетельствующий... А пёс его знает о чём свидетельствующий – в нём было всё: и вожделение, и восхищение, и недоверие, и восторг. Остальные же просто смотрели на очередное диво с видом: «Да ладно! И такое бывает?»
– Лавр, ты чего тут сказки рассказываешь? – Лука Говорун вдруг воинственно крутанул рыжий ус. – Баба серебра по весу своей задницы заработала! Кузнец, что такие мечи да доспехи делает – верю, а баба на тряпках бабьих, тьфу!
– Болван ты, боярин! – громыхнул боярин Фёдор, солидно колыхнув чревом в подтверждение своих слов. – Несёшь не ведаешь чего! Воев на свете не много, а срам прикрыть и последнему смерду надо! И понаряднее норовят, в рот те дышло! Сам-то, гляжу, не в пестряди[12] ходишь!
– Не тебе, хомяку[13] погостному, воя лаять! – Лука схватился за меч.
– Ну, поглядим, кто тут хомяк, – глаза погостного боярина полыхнули весёлым боевым бешенством, и тем, кто не знал, стало понятно, что, не смотря на солидное пузо, боец боярин Фёдор не из последних.
Бабы-ткачихи завизжали, мужи-ткачи побледнели.
– Лука, Федька, не трожь железо, козлодуи! – рявкнул воевода Корней.
– Стоять, едрён дрищ! – взревел староста Аристарх, и в глазах его полыхнула древняя тьма. – Приложу – на говно прямо здесь изойдёте!
– Не сметь мне мастериц пугать! – громыхнул боярин Лавр, загораживая работников и тоже хватаясь за меч. – Руки от железа!
– Мир, дети мои! – отец Меркурий, не смотря на деревянную ногу, оказался между спорщиками. – Мир, гамо то психо су! От Церкви отлучу!
– Боярин Лука Спиридоныч, вот не пристало тебе второй раз на одном и том же впросак попадать, – раздался совершенно спокойный голос боярина Михаила. – Или забыл, как оно с жениным убором на сговоре боярича Тимофея и ярловой дочери Хельги вышло?
Полусотник стал краснее своей шевелюры.
– И ты, боярин Фёдор Алексеевич – волоститель, княжья длань, а княжьего воина и боярина ни за что облаял, – столь же спокойно продолжил юный сотник, покачав головой совершенно по-дедовски. – Мужи смысленные, бояре, а петушитесь, хуже моих отроков, ей-богу. Мне ли вас стыдить? А пришлось!
– Охренели в корягу, соколы?! – поддержал внука дед. – Лука, ты какого рожна на княжьего человека с мечом кинулся? Сейчас он один и свой, а скоро добрый десяток чужих подъедет. Всех рубить станешь? А они на ссору станут нарываться, как только увидят даже то, что мы им покажем, ибо сытости не имеют! И ты, Федька, умник-разумник, боярина и полусотника лаять?! С которым ты до домовины одним делом повязан? Как и он с тобой, ядрёна Матрёна!
– Едрён дрищ! Верно говоришь, Корней! – Аристарх подкрутил ус. – И Михайла твой верно говорит! Уразумели, бояре?! Я жду, едрён дрищ!
– Тьфу! – боярин Фёдор отпустил рукоять меча. – Прав ты, Кирюха. И ты прав, Михайла, – погостный боярин повернулся к Луке Говоруну. – Не держи обиду, боярин Лука. Винюсь!
Все глаза сошлись на рыжем полусотнике. Тот ещё постоял немного, выдохнул и отпустил рукоять.
– Ладно, боярин Фёдор, с кем не бывает. Не в обиде я.
– Наигрались, детишки? – со знакомой всем людоедской ласковостью осведомился воевода Погорынский. – Тьфу! Лавруха, тебе особое приглашение надо? Меч отпусти!
Боярин Лавр не побагровел, а даже почернел от сдерживаемого бешенства, но руку с эфеса убрал. Однако, от отца Меркурия не укрылось, что боярин Михаил поймал взгляд дяди, а потом дважды прикрыл глаза – наплюй, мол.
И тут дверь в ткацкий сарай с треском распахнулась, и внутрь то ли влетела, то ли вкатилась наскоро одетая растрёпанная баба.
– Аксинья, Прокл, сбёг! – заголосила она с порога. – Опять сбёг змей ваш! Хлев с забором подрыл и сбёг! Меня чуть не сожрал, тварина! Сейчас по улице скачет! Ловите! А то всех пожрёт!
Тут баба заметила Лавра и остальных.
– Ой! – взвизгнула она и торопливо поклонилась боярину Лавру. – Прости, Лавр Корнеич, заполошилась! Так ведь чуть не сожрал меня змей ихний! Хрюкало – во! Зенки – во!
Смутить бывалого воина Лавра было непросто, но переход от оскорбления к намечающемуся смертоубийству, потом к оскорблению от отца и, в довершение всего, к явлению заполошной бабы, пророчащей смерть неминучую от неведомого чудища – змея хрюкающего, оказался слишком даже для него. Всё, что накипело на душе боярина Лавра за прошедшую четверть часа, он вложил в одно краткое и ёмкое славянское слово. Это слово отец Меркурий уже знал и не уставал поражаться, как много с его помощью можно выразить.
– Аааа! – продолжала, меж тем, блажить баба. – Прокл, да лови его! Сожрёт!
– Сссууука! – вдруг с чувством произнёс пожилой благообразный ткач.
«Интересно, кого он имеет в виду?»
– Кто?! – белугой заревел воевода.
– Змей ихний! – баба стала тыкать пальцами в Прокла и его жену – аккуратную ткачиху средних лет.
– Нишкни, баба! – Лука Говорун рявкнул так, что маленькие стёкла в решётчатых оконных переплётах тоненько и льдисто зазвенели.
У бабы подкосились ноги и она, оборвав крик на полуслове, шлёпнулась на задницу да так и застыла там с открытым ртом – голоса не стало.
– Да кто у вас убёг-то? – уже с интересом осведомился воевода.
– Да кабан мой, боярин-воевода, – тяжко вздохнул Прокл. – Рыть любит, сволочь! Земля промёрзла – всё одно прорылся. Я уж в хлеву кольев острых набил, так у него рыло, что твоё железо – прорылся, а один кол и вовсе сожрал.
В группе ратнинцев послышались хрюкающие звуки – это боролся со смехом Осьма. Отец Меркурий почувствовал, что и из него наружу рвётся смех. Смешки послышались со всех сторон.
– Так лови! – перхая дозволил воевода Корней.
– Лавр Корнеич, дозволишь? – Прокл с надеждой взглянул на боярина.
– Бегом! – велел тот, задыхаясь от смеха.
Ткач кивнул жене, и они рысью сорвались в сторону дверей.
– Ещё бегомее! – рявкнул им вслед Говорун.
Супруги припустили со всех ног.
– Уй, кхе, Лавруха, – воевода вытер набежавшую слезу, – вели кончать работу. Пусть пособят, а мы поглядим. Пошли все на двор!
Пока бояре вперемешку с работниками вывалились из ткацкого сарая, пока вобрали в свою массу прядильщиков, чесальщиков, красильщиков и прочих работников и работниц, пока дотрусили до места действия, Прокл, Аксинья и их добровольные помощники успели изготовиться к поимке беглого свина.
Тот, собственно, попыток к бегству и не предпринимал. Наоборот, он неторопливо, по-хозяйски прохаживался по единственной улице слободы, временами останавливаясь, чтобы почесаться об один забор, порыть под другим или сожрать что-нибудь – словом, вёл себя, как победитель во взятом штурмом городе, когда первый кровавый вал убийств и насилия схлынул, и пришло время для вдумчивого грабежа.
– Кхе! – универсальный комментарий воеводы прозвучал удивлённо. – Здоров, кабанина! Как выкормили-то такого?
– Это, по здешним меркам, средненький, батюшка, – меланхолично заметил Лавр.
– Кхе!
– Средний, Корней, средний, – заверил Лука Говорун. – Мне покрупнее за холопов отдарили.
Прокл вышел навстречу хряку. В руках у ткача был небольшой мешок.
– Скажи, отче, – вдруг обратился к священнику боярин Михаил, – я слыхал, что далеко на Закате, в испанских землях, тамошние удальцы с одним мечом и плащом выходят биться со специально разъярённым быком. И называется это действо коррида. Это правда? Если да, то, по-моему, весьма похоже.
– Древние авторы о таком писали, сын мой, – кивнул священник. – Так было. Но сейчас Испания почти вся под арабами, и я не ведаю, сохранился ли там этот обычай.
– А со свиньями эту вашу корриду не устраивали? – спросил с интересом прислушивавшийся воевода.
– На ипподроме в Городе, случается, травят специально привезённых зверей, – ответил отец Меркурий. – Бывают меж ними и кабаны. Но охотники выходят против них как положено – с охотничьим копьём. Чтобы кабана ловили в мешок, я что-то не слыхал.
– Вот и я не слыхал, – кивнул воевода.
Хозяин кабана, меж тем, решился.
– Буюшка[14], – позвал Прокл.
– Хрю? – кабан оторвался от увлекательного занятия – он чесался об угол и вопросительно посмотрел на хозяина.
– Буюшка, пойдём домой, падла. Я тебе репки дам! – Прокл достал из мешка репу.
– Хрю? – с несколько большим интересом спросил свин.
– Мало репки, говоришь, Буюшка? – Прокл достал из мешка вторую репу. – Так я тебе ещё дам, сука ты, рыло ненасытное, тварь.
Кабан с интересом прислушался, повернул голову, окинул подслеповатым взором хозяина...
– Хрю, – в этот раз в хрюке прозвучала снисходительно-повелительная интонация – давай, мол, снизойду.
Прокл отошёл на несколько шагов назад и бросил две репы наземь примерно на пол пути между собой и Буем. Свин подошёл, с хрустом сожрал овощи и с некоторой обидой выдал:
– Хрю! – мол, чего так мало-то?
– Пойдём домой, Буюшка, там репы много! – Прокл отбежал ещё на несколько шагов и кинул ещё две репки.
Кабан и их сожрал.
Так продолжалось некоторое время. Наконец из-за забора показалась Аксинья.
– Прокл, готово всё, – крикнула она мужу.
Ткач перевернул и потряс мешок. Из него выпала одинокая репка. Прокл чуть поддал её носком ноги. Та жёлтым мячиком откатилась шага на три и застыла. Буй подошёл и сожрал её.
– Хрю? – спросил он вполне дружелюбно, мол, а ещё не осталось?
– Всё, Буюшка, нету больше, – Прокл потряс пустым мешком. – Пошли домой! Там репы много!
Кабан с интересом посмотрел на хозяина. Ткач бестрепетно повернулся к свину спиной и медленно пошёл к своему подворью, призывно помахивая мешком. Здоровенный свин вдруг порысил за хозяином, как верная собачонка, дружелюбно похрюкивая.
На подворье их уже ждали. Буй спокойно проследовал в свой хлев, и за ним тут же закрыли дверцу и всунули в проушины здоровенный запорный брус.
– Да, Михайла, такого даже ты в циркусе не показывал, – хохотнул воевода Корней. – Как ты там говорил – коррида? Лавруха, вели и тут пир учинять. Журавлёв сын сказал – заслужили.

***
Этим вечером молодой боярин Лисовин заперся с Лавром, боярином Юрием, десятником Егором и, на удивление, боярином Лукой Говоруном, а компанию воеводе составили Аристарх, боярин Фёдор, купец Осьма и воевода Медведь. Чуть позднее позвали к себе Прокла, оказавшегося ткацким старостой. Отец же Меркурий, оставшийся не при делах, смирился с этим и завалился спать.

[9] На Кордоде ввели в обиход знаменитую прялку Дженни на пятьсот с лишним лет раньше, чем в реальной истории.
[10] Архиаргиопрат – чиновник, заведующий всеми казёнными мастерскими Константинополя.
[11] Ткацкие станки, используемые на Кордоне, представляют из себя слегка модернизированный ткацкий станок Картрайта, в реальной истории появившийся почти на шестьсот лет позже.
[12] Пестрядь – грубая дешёвая ткань из пенькового волокна.
[13] Для многих будет откровением, но хомяки вполне водятся на юге Полесья, там, где Полесские болота переходят в Киевские и Волынские лесостепи.
[14] Уменьшительная форма древнерусского имени Буй – буйный, бешенный, глупый.

Водник

Дата: Среда, 18.10.2023, 15:17 | Сообщение # 38

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***
Этим вечером молодой боярин Лисовин заперся с Лавром, боярином Юрием, десятником Егором и, на удивление, боярином Лукой Говоруном, а компанию воеводе составили Аристарх, боярин Фёдор, купец Осьма и воевода Медведь. Чуть позднее позвали к себе Прокла, оказавшегося ткацким старостой. Отец же Меркурий, оставшийся не при делах, смирился с этим и завалился спать.

***
Новый день принёс новые хлопоты. Сегодня предстояло посетить два места: одно, на первый взгляд, насквозь обыденное – Гончарную слободу, а другое тайное и страшное – Киноварное подворье, которое ещё звали Серебряной слободой, но тайком, озираясь и шёпотом. Впрочем, и название Киноварное подворье внушало большинству жителей Кордона ужас. Об этом никто не говорил, но все знали – с Киноварного не возвращаются.
В Гончарной слободе всё прошло по накатанной: речи, хлеб-соль, ритуальные дары. Когда официальная часть закончилась, Лавр Лисовин уже буднично-привычно кивнул ратнинским вятшим, погостному боярину, купцу Осьме и отцу Меркурию:
– Идёмте, господа бояре, на здешнее ремесло глянем.
– Кхе, Лавруха, я горшков что ли не видал? – подмигнул сыну, пришедший в благодушное настроение, воевода.
Лука Говорун отвёл глаза, глядя на него так же поступили боярин Алексей Рябой, боярин Игнат и купец Осьма, Аристарх трубно высморкался, а боярин Фёдор пробормотал под нос что-то ругательное. Боярин Михаил и десятник Егор переглянулись. Один Бурей остался невозмутим.
– Таких не видал, батюшка, – натянуто ухмыльнулся в ответ сын, проглотив бесцеремонное «Лавруха».
«Ты слеп, как последний крот, эпарх Кирилл! Власть отца велика, но и ей есть пределы! Неужели ты не видишь, как изменился твой сын? И не понимаешь того, что, позоря сына, тем самым втаптываешь в дерьмо честь рода и свою собственную? Рвёшь в клочья те тонкие материи, что в Старом Риме звали «auctoritas[1]» и «dignitas[2]». Мы переводим их на койне, как «авторитет» и «влияние», но это лишь бледная тень тех смыслов, что вкладывали в эти слова в Старом Риме. Поразительно, но высокий койне – язык более богатый и, уж точно, более цветистый, чем ясная меднозвучная латынь, так и не смог найти в своих недрах равнозначной замены этим понятиям. А эпарх Кирилл спускает их в дыру латрины[3], малака! Дать бы ему в медный лоб!»
– Хрр, оно, конечно, что в горшках завлекательнее будет, – вдруг подал голос Бурей, – но и на сами горшки посмотреть не грех. Вон, лет тому..., а, хрр, хрен его знает сколько, не помню, когда обоз с хмельным взяли. Ты, Корней, тогда вылить велел. Не, мы вылили – в переяславльцев. Так у Илюхи горшки были, а у переяславльцев не было. А я в шапки да шеломы велел не наливать. А тут Илюха с горшками. И за горшок попользоваться брал по-божески – по две вервицы. Под три гривны тогда с них насшибали. Корней ругался, но признал, что то обозная добыча. Так что показывай горшки, Лавр, хрр, Корнеич – от них большая польза бывает.
Грохнул хохот.
– Так это вы тогда переяславльцев до положения риз накачали? – ржал Лука Говорун. – Князь Ярополк тогда ругался - чертям тошно было!
– А мы чего? – Бурей развёл своими лапищами. – Корней велел вылить, чтобы наши, мол, не напились. Да за просто так жалко. Вот мы и вылили. В переяславльцев. И, кажись, в киевлян маленько. А Корней тогда строжил ещё – вон, боярина Лавра Корнеича прислал проверить вылили или как? А мы чего: вина нет, сами трезвые, а что переяславльцы на карачках ползают, то мы-то тут причём?
Новая волна хохота накрыла всех. Один воевода багровел и дёргал щекой.
«А наш народный трибун и, по совместительству, Минотавр открылся с ещё одной стороны – политической. Уязвил эпарха, поддержал его сына, дал понять, что ратнинский плебс: первое – не против возвышения Лавра, второе – поддерживает его боярский статус, третье – связывает с ним какие-то свои интересы. И, возможно, не только ратнинский, но и местный – кордонский. Похоже, Бурей тоже не терял здесь, на Кордоне, времени даром!»
– Идёмте, господа, – сделал приглашающий жест Лавр.
Для начала зашли в строение, где работали обычные гончары. Ну чего, собственно, в таком месте смотреть можно? Не насмотрелись что ли? Это кузнец на два или три селища один может быть, а гончар есть в каждом – горшки, заразы такие, постоянно бьются да лопаются, и от того нужны постоянно. Так что каждый, едва выучившись ходить, видел, как крутится гончарный круг, и обретает под руками мастера форму податливая глина. Вот и здесь всё было так же. На первый взгляд.
– Присмотритесь, господа бояре, – с лукавой улыбкой посоветовал Лавр.
Отец Меркурий присмотрелся и ничего не увидел: круги крутятся, гончары работают – чего тут нового? Но потом его взгляд скользнул по нескольким молодым парням-гончарам, сидящим чуть в стороне и несколько теснее, чем более возрастные мастера.
«Малака! У этих молодых круги сами вертятся!»
Так оно и было – молодые не подкручивали круг руками или ногами – как кому удобнее, как делали более пожилые мастера. Зачем? Их инструмент мам вращался.
«Думаю, происки врага рода человеческого можно сразу исключить. В этом ковене адептов техне, наверняка приспособили какое-то механическое устройство. Как же ты раньше не обратил на это внимания, Макарий? Ведь ты же бывал здесь! Чудес тут не мало, а того, что под самым носом ты не разглядел!»
Священник огляделся. Остальные ратнинцы тоже заметили самодвижущиеся гончарные круги. Это не укрылось от боярина Лавра.
– Заметили, господа бояре? – улыбнулся он. – Всё верно – сами вертятся. Ну не сами, – Лавр кивнул в сторону стены, – там за стенкой лошадь по кругу ходит и ворот вертит, а от ворота того – круги. Немного похоже на жернова на мельнице. Если их со станком точильным, что племяш мой измыслил, скрестить.
Общество закивало. Общинную мельницу видели все, токарный станок с ножным приводом – тоже.
– Третьяк, покажись! – велел боярин Лавр.
– Вот он я, боярин Лавр Корнеич, – вскочил молодой, отчаянно веснушчатый гончар.
– Он эту механику и измыслил, – Лавр указал рукой на мастера. – Посмотрел на лопату на конной тяге, что кирпичники глину в творильной яме месят, и сподобился, за что покойным боярином Журавлём обласкан и возвышен. И мы не обидим!
Воевода странно посмотрел на сына. Тот и ухом не повёл.
– А теперь, господа, взгляните на то, чем заняты гончары, – Лавр указал на тех, кто работал слева. – Эти работают обычную посуду и ту, что потом стеклом обольют. Майолика называется. Её обжигают в обычных печах. А вот такую, – боярин показал на мастера, на круге которого глина была странного белого цвета, – делают из особой глины и обжигают в печи, где жар куда выше. Она выходит белого цвета или, если землями особыми красить, разных цветов. Стеклом облить тоже можно. Но, самое главное, получается она крепче и жара боится куда меньше. Боярская посуда. И зовётся она фаянсом. А если эту глину с другой белой смешать, да по особому затворить, да хитро обжечь в печи с самым большим жаром, то выйдет посуда княжеская да царская, что жару почти не боится и звонкая, как колокол или било[4]. Зовётся она фарфором и ценится на серебро по весу. Только капризная – при обжиге трескается. Хорошо если одна посудина из полусотни выходит. А ещё из фарфора этого делают трубки, по которым воздух в печи самого большого жара подаётся. В ту самую, где особое стекло варят, сам фарфор обжигают и свинское железо в сталь переделывают. Сами тигли, где это происходит, тоже из белой глины делают здесь. Ну, и из боя фарфорового делают точильные камни, о чём я давеча сказывал. Вот вам и горшки, господа бояре! А печи сейчас покажу. Пожалуйте на улицу.
Несколько обалдевшие гости повалили в указанную дверь. Лавр задержался.
– Спасибо, мастера, что согласились в праздник поработать – он слегка поклонился гончарам. – Заканчивайте и к столам – бабы уже собирают.
На улице Лавр подвёл всех к нескольким печам, стоящим какая под навесом, а какая и в полноценной избе.
– Вот в этих обжигают обычную посуду, – боярин указал на две крайние печи. – Народу на Кордоне много и простаивают они редко. Завтра начнут разжигать. Вот в этой работают с фаянсом и стеклом. Такую, только поменьше, вы у Привереды в Мастеровой видели. А вот эта она – фарфоровая и тигельная. В ней мы сталь и сварили. И снова будем!
– Лаврух, ты чего нам холодные печи показываешь? – в Корнея будто бес вселился. Ты б горячие показал! А так чего, ядрёна Матрёна – велики, конечно, да какой в них толк?
– И горячие, даст Бог, покажу, батюшка, – ухмыльнулся Лавр. – Зимой их редко затапливают – прогорают быстро, а починить на морозе никак. А вот тепло настанет, будут, почитай, неугасимо гореть. Почти как в аду!
«Я понимаю тебя, раб божий Лавр – нет горшей несправедливости, чем несправедливость отца к сыну, но со словами надо быть осторожнее. Они имеют свойство обретать плоть!»
– Вот тут, – продолжал показывать Лавр. – кирпичи делают. Но то дело летнее. Зимой никак. Глину, как говорил уже, месят лопатой великой, а крутят ту лопату две коняги. Обжигают в земляных печах. Дров уходит – страшное дело. То же, что у Сучка в Михайловом Городке, только у него без конной лопаты. И кирпич здесь похож на тот, что племянник мой для Сучка измыслил: высота в половину ширины, а длина – в две ширины[5].
«Лишний признак в пользу того, что и так уже доказано!»
– Кирпича делают много – вон, даже Крепость на Горке из него поставили, – продолжал, меж тем, Лавр. – А ещё наловчились из плинфы и кирпича полы ладить, а из другой плинфы – плоской с зубцами и гнутой, навроде жёлоба – черепицей зовут, крыши делать. Но того всего мало делают – народу не хватает. Если все кирпич и прочее делать станут, то кто пахать будет? Но на печи кирпича хватает – на всём Кордоне ни одной землянки нет – у всех избы добрые и по-белому топятся!
– Ах ты ж бога душу! – не выдержал погостный боярин.
Изливал он душу долго, причём, ни разу не повторился. Наконец, боярин Фёдор взял себя в руки и заговорил без срамных слов:
– Рассказал бы кто – не поверил! Ты хоть понимаешь, Кирюха, что сказка это? Не у каждого князя терем по-белому топится, а если топится, то не все горницы. А тут у каждого смерда и холопа в избе! Ты понимаешь, что будет, если это увидят?!
– Понимаю, боярин Фёдор Алексеевич, – опередил отца Лавр.
– В тебе, боярин Лавр, не сомневаюсь, – серьёзно кивнул погостный боярин. – Ты здешних див поболе моего видал!
– Кхе! Не дурной, чай, Федька, – воевода Корней окинул друга своим знаменитым «ласковым» взглядом. – Сюда ни княжича, ни бояр его, ни прочую сволочь туровскую не повезём. Хватит с них и Михайлова Городка – и от того уссутся! По лесовикам их прокатим. Ты их старостам собраться велел, Федька?
– Велел, Кирюх, – кивнул погостный боярин.
– Приедут?
– А куда они денутся? – усмехнулся боярин Фёдор. – С тобой спорить дурных на свете не осталось. Да и Осьма помог – его приказчики да купчата всех к доброму товару приучили. А теперь поехали сказать, что тем, кто артачиться станет, шиш вместо товара того будет.
«Ты не обманулся в своих предчувствиях, Макарий! Этот Осьма не просто купец. Он похож на воротил из Города. Говорят даже, что не похож, а таков и есть, но перешёл дорогу могущественному князю и теперь прячется здесь от его гнева. С каждым днём всё интереснее и интереснее – в Империи купцы обеспечили не один заговор...
А Феофан в Турове говорил о силе серебра...».
– И я соседям своим велел, – кивнул Лука Говорун. – И Игнат с Алексеем тоже. Сказали, мол, кто не поедет, потом локти обкусает от того, какую выгоду упустил. А ещё сказал, чтобы росчисти новые готовили и для того, по совету Данилы Мастера, топоров и пил железных посулил. Не за так, конечно, но Данила за те пилы с топорами такую цену назвал, что я не поверил до чего дёшево. Да не сразу, а в купу. И лихву положил смешную – по резане с вервицей за гривну кун[6].
– Умён боярин Данила, – протянул Аристарх. – Те лесовики, что послушают, за следующий год и расплатятся, и ещё в большом прибытке останутся. Ладно, чего там – чужих тут нет. Ты расскажешь, Корней, или я?
– А пусть Михайла скажет, – усмехнулся воевода. – Он с этим Данилой больше всех нас вместе взятых беседовал. А то молчит третий день, как рыба об лёд – я уж подумал, подменили мне внука.
«Итак, Макарий, поздравляю -– тебя признали своим и достойным приобщению к чему-то тайному. Послушаем!»
– Хворь боярина Данилы возникла не просто так, – боярин Михаил выступил вперёд. – Это плата за дар прорицания. Каждое пророчество отнимает у него и жизнь, и разум. Долгое время он мог обуздывать это и нести бремя власти, но более не в силах. Но и не пророчествовать не в силах. От того и от власти отрёкся. И последнее его пророчество таково – через год быть голоду. Озимые не взойдут. Только яровые кое-как вызреют. И быть голодовке той целый год до следующего урожая. Так что верно ты, боярин Лука Спиридоныч, о росчистях помыслил. И своих холопов на то же посылай – следующему году два кормить. И не только тут, а и на Немане. Хлебом надо запасаться, как полевой мыши на зиму. К счастью, на Кордоне это узнали куда раньше, чем мы, и готовились к тому несколько лет. Поделиться с нами тоже готовы в обмен на то, чтобы мы не рушили их уряд. Это стало главной причиной, по которой мы согласились на ряд с ними. Вот так, господа.
«Так вот почему боярина Данилу прятали от меня! Пророческий дар! Надо, конечно, проверить от кого он, но то, что дар сжигает боярина, говорит, скорее, в его пользу. Так прозрение будущего сжигало пророка Иеремию. Так оно сжигало святого Даниила Столпника. Любой дар Господа есть испытание – ничего не даётся просто так. Страдание – это цена, но за страдание в этой жизни, следует награда в будущей, если, конечно, испытание жизни выдержано. Отец же лжи избавляет от страдания в этой жизни, обрекая на тысячекратно горшие в вечной...
Но с Данилой я встречусь – отсутствие пастырского наущения опасно душе его. И теперь меня никто не остановит!
Кстати, Макарий, а от чего ты так сразу поверил в пророческий дар? Мы, ромеи, слишком любим пугать себя – пророчим то мор, то глад, то разорение Города, то падение Империи, то Конец Света...
Хм... Не потому ли я поверил, что не только добиться того, что ты тут увидел и увидишь, но и сохранять это до срока в тайне, невозможно не прозревая будущего хоть иногда? Но почему тогда боярин Александр отпал от Тебя и только на смертном одре вернулся и покаялся? И почему он превозносил язычников, не угнетая, правда христиан? Моисей не врёт, а, скажем так, искренне заблуждается. Гнев боярина Александра падал на любого, кого он считал опасным для своей власти, а в остальном он был веротерпим, как киевский князь Святослав, которого с величайшим трудом победил в Болгарии базилевс Иоанн Цимисхий, вынужденный, даже после огромной кровью доставшейся победы, заключить с варваром почётный мир.
Наставь меня, Господи, и ответь мне, зачем ты обрёк всех здешних людей на такое испытание? Не праздного любопытства ради прошу – как пастырь может вести овец твоих, раз сам не знает дороги?!»
Отец Меркурий спохватился, что за мыслями забыл следить и за разговором, и за реакцией окружающих.
– Значит, голод? – речь держал боярин Игнат. – Но не такой, чтобы всем пропасть. Раз яровые взойдут, то корья, бог даст, жрать не будем, если загодя запасёмся. Но нам в поход идти, а на холопов надежда плохая без хозяйского пригляда. Боярин Данила не говорил – урожай в этом году хорош будет?
– Средний, – боярич Михаил шевельнул искалеченной бровью.
– Значит, хлебный торг будет, – заключил Игнат. – На здешний товар много купить можно.
– А княжие мытари как тот товар увидят, так и набегут, – зло ухмыльнулся десятник Егор. – И не то что товар, а последнее из-под задницы лопатой выгребут. А нас, чтобы их окоротить, не будет.
– Князь же крест целовал! – вскинулся боярин Алексей Рябой.
– А его бояре, мытники да вирники – нет, – Егор ухмыльнулся ещё злее. – А когда оно всё в княжьи закрома попадёт, тут уж и князь подумает – не отдавать же. Своё, чай!
– Кхе! – издал свой официальный комментарий воевода. – Осьма!
– Этой беде помочь можно, бояре, – личина услужливого купчика с Осьмы мигом спала – перед обществом появился жестокий и хваткий делец, привыкший ворочать очень большими делами. – Товар продадим тот, что поменьше, да подороже, и не здесь: в Киеве, в Новгороде, в Смоленске. Не сами – есть через кого. И лучше бы купцам иноземным, но тут уж как выйдет. Да ещё господин воевода подсуетился. Мне рассказать, Корней Аггеич?
– Кхе! Сам скажу, а ты добавишь, – заявил воевода. – Когда с Пинска осаду сняли, помните добычу делили? Так вот, немалую часть своей доли я в зерно обратил – как кто в бок толкнул. Купчишки пинские на радостях, что торг состоялся, цену хорошо скинули. Врать не буду – нажиться хотел, а когда дела с Неманом завертелись, решил, что пусть лежит – на поход пригодится. Да и Осьме и Никифору велел на княжьи щедроты в Турове, Городно и ещё где придётся купить. А, коль такое дело, надо скупать в следующий урожай всё, до чего дотянемся.
– Как-то не по-христиански это, господин воевода, – вдруг развёл руками боярин Рябой. – Получается, на чужой беде наживёмся. Как бы народ предупредить?
– И чего скажем? – зло хохотнул Егор. – Провидец у нас в болоте завёлся и вещает? И куда нас с тем пошлют?
– Это ты, Егор, верно заметил, – задумчиво покрутил ус Аристарх. – Мыслю я, надо сделать так. Про голод скажем, но про боярина Данилу поминать не станем. Мол, старики говорят, что по приметам быть голоду. Вот, скажем, у меня в хребте – в том месте, которым на крыльцо садятся, стреляет между первыми и вторыми петухами. Примета верная – к голоду. Большинство на смех подымет, но кто-то и задумается.
– Задумавшимся повезёт – корья жрать не станут, – неожиданно для всех подхватил Лавр. – А те, кто не послушает – к нам придут. И мы им в купу хлеба дадим. Без лихвы, а то и без отдачи. И пилу, и топор, и сошники, а то и плуг железный. Но это уже в купу под малую лихву. Но с условием – идти на Неман, там росчисти чистить и хлеб сеять. Я долго думал. Если хотим на Немане твёрдо сесть, надо с собой смердов вести, чтобы пахали-сеяли и подати платили. Кто-то, купу отдав, уйдёт, а большинство привыкнет и останется.
– Дурь городишь, Лавруха! – воевода дёрнул покалеченной щекой. – Никифор сказывал, что там возле рек, где земля добрая, уже давно грады ятвягов да жмудинов стоят. Попробуй согнать кого – ног не унесём и костей не соберём. Все против на встанут!
– Нет, не дурь, батюшка, – с фамильной людоедской ласковостью ответил сын отцу. – Ты только часть здешней земли видел, но припомни, много ли здешних селищ на реке стоит? Почитай, все на холмах и ничего, не померли. Колодцев в каждом дворе нарыто, для скотины пруд отрыт или ручей малый запружен – ещё бы не нарыть железными то лопатами. И живут. Масляно живут. Я и с боярином Данилой говорил, и со старостами здешними – такой уряд бояре Журавли тут с изначала завели, а то хрен бы такую прорву народищу прокормили. Боярин Данила это взлётом на холмы назвал. Вот и на Немане так взлетать надо! Скажите, бояре – вы же всё это своими глазами видели!
– А ведь верно! – кивнул староста Аристарх, а за ним закивали Лука Говорун, Алексей Рябой, Игнат и остальные.
Боярин Михаил загадочно улыбнулся.
«Похоже, представление разыгрывается так, как задумал Поднадзорный. Вот только для двух зрителей или для трёх? Воевода и погостный боярин – понятно, а кто ты, Макарий: актёр, зритель или вовсе хор?»
– За землю, само-собой, местным чего-то заплатить придётся, – продолжал, меж тем, Лавр. – Много они за неудобья нерасчищенные не возьмут, а что потом локти кусать будут – их горе. Но, мыслю, особо не обрыдаются, если им тоже всякого под малую лихву в купу дать. Вспомните Пимена – сытым воевать неохота. Вот и надо прикармливать, иначе сомнут. На землю не сев, и с хлебом не разобравшись, все ремёсла, а они тут между собой, хуже сети рыбацкой сплетены, подальше от лап загребущих не вывезти. От того хлеба надо запасти много. Я сказал – думай, господин воевода, думайте, бояре!
– Кхе, подумаю, – пробурчал воевода. – Ещё кто чего скажет?
– Думать надо, но правда в словах боярина Лавра есть, – солидно произнёс боярин Фёдор. Много правды.
– Согласен, – кивнул староста Аристарх.
– Не спорю, титька воробьиная! – Лука Говорун крутанул длинный рыжий ус. – Верно Лавр говорит – не в набег идём. Как Ратное последний раз переезжало все слышали – половину народа вперёд выслали, окрестные мелкие селища лесовиков удоволили без битья и даже под защиту взяли – вон Боровики[7] под ратнинской рукой с тех пор ходят и не плачут, росчисти сделали, обжились, а потом и все перебрались. Мирно, титька воробьиная! И про запасы верно – в голодный год за жмень зерна много получить можно, а если ещё и три шкуры за то не рвать, так и в отца место тому, кого от голодной смерти упас, стать можно. Ежели с умом.
– Кхе! – раздался универсальный комментарий воеводы. – Всё -то ты, Лука, ведаешь.
– Добавлю от себя, – боярин Михаил сделал шаг вперёд. – Решение принимать, безусловно, господину воеводе, но я согласен со своим дядей. Боярин Лавр абсолютно прав. Кроме того, другой мой дядя – купец Никифор уже приступил к скупке зерна и закладке его в амбары гостинных дворов своего купеческого товарищества. Дворы те пока есть от Турова до Городно. Верно я говорю, Осьма Моисеич?
– Верно, боярич, тьфу, боярин Михаил, – Осьма поклонился. – Боярин-воевода, как с князем уговорился, так и велел, чтобы лишнего с собой в поход не тащить. Ты, боярин, думаешь, и смердов-переселенцев через те дворы гнать?
– Думаю, Осьма Моисеич, – кивнул Михаил.
– Никифору надо писать, чтобы закупки увеличил, – кивнул Осьма. – Про голод мы тогда не знали.
– Как скажу, так и напишешь! – рыкнул боярин Корней.
– Слушаюсь, господин воевода! – Осьма вытянулся и принялся есть глазами начальство, точно так же, как отроки боярина Михаила.
Первым заржал Бурей.
– Тьфу, скоморох! – плюнул воевода. – Лавруха, чего там дальше-то? Вроде, ехать куда надо?
– Надо, батюшка, – кивнул боярин Лавр. – Здешнюю основу основ смотреть. Кони осёдланы. Ждут.
– Ну, тогда по коням! – рубанул рукой воздух воевода.

[1] Auctoritas (лат.) — труднопереводимый латинский термин, включающий в себя такие понятия, как власть, положение в обществе, звание, влияние, значительность, авторитет, ручательство, надежность, достоверность. Прежде всего этим словом обозначается способность влиять на события при помощи личной репутации. Этим качеством обладали все магистраты, принцепс Сената, Великий Понтифик, консуляры, а иногда и наиболее важные частные лица.
[2] Dignitas (лат.) — достоинство, представительность, великолепие, благородство. Специфическое римское понятие, которое включало в себя понятие о личной доле участия человека в общественной жизни, его моральных ценностях, репутации, уважении, которым он пользуется среди окружающих. Этим качеством римский аристократ чрезвычайно дорожил и всячески его поддерживал. Чтобы отстоять его, он был готов отправиться на войну или в изгнание, покончить с собой или подвергнуть каре жену или сына.
[3] Латрина – отхожее место.
[4] Вогнутая стальная или бронзовая доска в которую били, подавая сигнал, в т.ч. и к богослужению. В Греческой православной церкви до сих пор используется вместо колоколов.
[5] Пропорции современного кирпича. Русский кирпич домонгольского периода назывался плинфой и представлял собой квадратные пластины, толщина которых составляла 1/5 – 1/8 длины стороны.
[6] Приблизительно 4,5% годовых. По тем временам не просто низкий, а сказочно низкий процент.
[7] Небольшая весь, а, скорее, семейный хутор, на котором обитает род Боровиков. Тяготеет к Ратному и платит ему за защиту. Смотри книгу Е. С. Красницкого и Юрия Гамаюна "Отрок. Перелом".

Водник

Дата: Вторник, 24.10.2023, 12:19 | Сообщение # 39

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Глава 7.
Март 1126 г. Кордон. Архипелаг ГУЛАГ.

Лавр вывел кавалькаду к небольшому острожку на краю болота. Начальник острожной стражи приветствовал ратнинскую элиту надлежащим образом, особо раскланялся с Лавром, но, тем не менее, сличил внешность посетителей с описанием, содержащимся в длинном свитке. Воеводу едва не разорвало от злости, когда десятник попросил его спешиться и повернуть голову.
– Не серчай, боярин-воевода – служба, – по-доброму, но твёрдо пояснил десятник. – Тут сказано: «Воевода Погорынский боярин Корней Аггеевич Лисовин. Лик имеет долгий, нос тонкий с малой курносиной, глаза голубые от старости поблекшие, глубоко посаженные, скулы высокие. Волосом головным и брадяным, по большей части, сед. Брови велики и густы. Особая примета – по правой стороне лика через лоб, скулу и щёку рубец от сабельного удара. По лбу прямой, а на скуле поворачивает». Поворотись, боярин-воевода – на рубец твой глянуть надо.
Боярин Корней налился дурной кровью, но с коня слез и голову свою представил к осмотру, давая рассмотреть шрам.
«Интересно, кто писал это описание? Не внук ли? И опять – стражники умеют читать. Десятник показывал что-то в листе одному из подчинённых».
– Ну, насмотрелся? – иронично заметил воевода. – Я это?
– Проезжай, боярин-воевода! – десятник вытянулся в струнку. – Всё верно!
– А кто тут у вас такие строгости завёл? – спросил боярин Корней садясь в седло.
– Так боярин Журавль покойный, – отрапортовал десятник. – Хоть сто раз тут кто ездил, но со списком допущенных сверить и по приметам сличить. И никак иначе! Нерадивых боярин Журавль вон на ой берёзе вешал.
– Сурово, – усмехнулся боярин Корней, а потом выпрямился и бросил руку к шапке. – Хвалю за службу, господин десятник!
– Рад стараться, боярин-воевода! – стражник отсалютовал в ответ.
– Эй, десятник, – вдруг обратился к начальнику стражи Бурей, – а про меня в твоём листе чего сказано?
Десятник сверился со свитком и прочёл:
– Серафим Ипатьевич по прозванию Бурей. Обозный старшина ратнинский. Имеет горб великий, руки велики и мощны, висят ниже колен, глаза малы, сидят глубоко, цветом карие, нос мал, кости бровные велики, брови велики тож. Волосом чёрен, брада растёт от глаз. Всем обличьем с медведем-шатуном схож.
Описание привело Бурея в бешенный восторг.
– О как! – обозный старшина залился своим рыкающим страшным хохотом. – Уважают!
Десятник махнул рукой, и один из ратников поднял бревно, перегораживающее дорогу. Так, под хохот неуёмно веселящегося Бурея, заставу и миновали. Дорога шла по высокой насыпи через, дышащее даже в конце зимы, болото.
– Это ж сколько труда в гать и насыпь вбухали? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросил боярин Игнат.
– Так на телегах отсюда возят, – отозвался Лавр. – И сюда тоже. Много чего. Раньше только тропа была, но на дальней островине в озере добрую руду нашли. Много. Рядом с ней и печи плавильные поставили. Возле другой островины торф хорош – там его и режут. На третьей – Серебряная слобода с Киноварным подворьем, а сейчас на подворье Соболей едем. Через него все дороги идут. И ключ ко всему здесь там же. Едем!
Подворье Соболей стояло на большой, высокой островине, одним боком примыкавшей к болоту, а другим – к озеру, размерами где-то версту на пол версты – точнее под снегом определить не удавалось. На льду возились несколько человек – явно ставили сети. А само обиталище рода Соболей пряталось за высоким тыном. Часть острова, не занятая постройками, была расчищена, видимо, под огороды, а остальное пространство занимал лес. Частью сосновый, а частью лиственный – дубы и без листвы опознать просто.
Кавалькада вступила на остров и едва не задохнулась от фантастической вони. Глаза слезились. Отставной хилиарх сразу вспомнил молодость и тот чарующий аромат лагерных отхожих рвов, что раскрывается во всей красе перед солдатами, назначенными на их чистку.
– Тьфу, пропасть! – боярин Лавр наморщил нос. – Опять ветер не с той стороны!
– Тут чего, кожемяки живут? – перхая и отплёвываясь вопросил воевода.
– Хуже, батюшка – химики, – усмехнулся Лавр. – Обычно-то вонь ветром относит, но сегодня с восхода дует, а там у Соболей, как раз, мочевой, тьфу, мочевинный сарай.
– Кхе! Вот стервь какая! – воевода опять плюнул. – Ремеслом-то каким эти Соболя промышляют, раз их так стерегут?
– Химия, батюшка, – Лавр усмехнулся в усы.
– Ядрёна Матрёна, Лавруха! – вызверился воевода. – Кончай это самое плести! Толком скажи!
– Химия, батюшка, – это наука одно превращать в другое без помощи ворожбы и прочего колдовства, – Лавр улыбнулся. – Я и сам пока не очень понимаю. Но когда баба молоко ставит, а оно в простоквашу скисает, это химия. Когда кожемяки в моче кожи мнут, чтобы мягче стали, это химия. Даже когда портянки стираешь, и тут эта химия при деле.
– Это как? – воевода забыл даже своё обычное «кхе».
– А вот так! – Лавр изобразил рукой в воздухе некое винтообразное движение. – С предподаывертом! Мне Соболя сказывали, но мудрёно у них больно. Потом Михайла попроще объяснил. Весь наш мир состоит из мельчайших крупинок. Навроде песка, только ещё меньше – ни глазом, ни в здешнее стекло увеличительное не увидать. Зовутся они атомы. Те атомы бывают разные. И много их всяких. У одних меж собой свойство, у других – различие, третьи друг с другом никак. Атомы те, навроде глины с песком в кирпиче, в такой, пусть будет кирпич, собираются – молекулы зовутся. А уж из молекул, как печь или хоромина из кирпичей, весь тварный мир собирается.
– Скорее, как буквы в слова, дядя Лавр, – подал голос молодой Лисовин.
– Точно, племяш! – боярин Лавр обрадовался удачному образу. – Как буквы в слова, а из слов писания разные. Вот из этого всё и составляется. И мы тоже.
– Кхе!
– Знаю, батюшка, голова пухнет, но проще уже никак, – Лавр развёл руками.
«Теория Демокрита[1]! Здесь привержены ей! Они считают, что мир состоит из множества комбинаций неделимых частиц первовеществ – атомов. Церковь это учение древних не то чтобы осуждает, но не жалует. А здесь говорят, что сумели приложить эту теорию к практике и использовать. Выходит, Демокрит был прав, и Господь создал наш мир таким? О, Учитель, как ты мне нужен! Ещё немного, и я найму разбойников, чтобы они напали на монастырь в Турове и выкрали тебя оттуда!».
– Если знать, как те буквы-атомы в слова-молекулы складывать, а из молекул писание-вещество творить, то очень многое сделать можно, – продолжал рассказывать Лавр притихшим ратнинским вятшим. – Вот те Соболя и знают. А учил их боярин Данила, пока в здравии был. Теперь уж сами.
– А не колдовство это, Лавр? – с опаской спросил Алексей Рябой, на всякий случай перекрестившись.
– Я тоже спрашивал, – хохотнул Лавр. – А мне и говорят, мол, тогда и ты колдун. Иди сюда и делай, как скажу. И кто – парень двумя годами Михайлы старше! Ну, я пошёл и сделал.
– А что сделал то? – с интересом спросил боярин Фёдор.
– Краску синюю, – боярин Лавр по-мальчишечьи ухмыльнулся. – Ту самую, какой мой кафтан и порты крашены. Дорогая краска.
– Да, – кивнул погостный боярин. – Видно, что не синячником[2] красили.
– А делается из торфа да мочи, – победно ухмыльнулся Лавр. – Вот такое оно ремесло – химия. Полезное!
Кавалькада подъехала ближе к подворью, и отец Меркурий поразился – обиталище рода Соболей больше всего походило на осьминога. От центра – головы отходили без всякого склада и лада щупальца тына, заплота, а то и просто забора[3], из-за которых едва виднелись крыши строений, тоже, похоже, поставленных, как бог на душу положит. Но добили отставного хилиарха ворота – они торчали в ограде без всякого видимого ритма, как попало. В одни из них въезжали сани, гружёные какой-то странной золой, из других выезжала пустая волокуша, а третьи стояли о крытыми и перед ними выстроились встречающие: высокий несколько сутуловатый добротно одетый муж – видимо, хозяин, крепко сбитая баба – хозяйка и два воина.
Не доезжая шагов шести до хозяев, боярин Лавр перекинул ногу через переднюю луку седла и одним элегантным прыжком спешился.
– Здравы будьте, хозяева! – боярин весело улыбнулся и шагнул вперёд, протягивая руку для пожатия. – Догаду не просватали ещё?
– Нашу Догаду за кого попало отдавать невместно, боярин, – хозяин тоже протянул руку, но шапку с головы перед этим снял.
Воевода с неодобрением взглянул на эдакое панибратство сына с каким-то ремесленником, кхекнул, но с коня слез. За ним спешились и остальные ратнинцы. Лавр указал глазами в сторону отца, Соболь мотнул головой, Соболиха тут же встала у левого плеча мужа с хлебом-солью в руках, а два ратника – один в годах, а второй в самом расцвете сил, взяли мечи «к почёту».
– Прими, боярин-воевода, не побрезгуй, – Соболь поклонился, впрочем, не слишком низко, а Соболиха, на диво, склонилась ровно на тот же угол, что и муж.
Воевода кхекнул, крутанул ус и не побрезговал. Мало того, он снизошёл даже до того, чтобы поручкаться не только с хозяином, но и с ратниками.
«Интересно, долго отец и сын будут подкладывать один другому колючки под задницы? Теперь взялись перещеголять друг друга в простоте. Нет, не в простоте – в древних Афинах это называли демократизмом, в Старом Риме – populus[4]".
После всех положенных официальных церемоний, хозяева ввели гостей на подворье.
«Да, Макарий, ты не ошибся, эта усадьба строилась долго и как попало. Видимо, сначала тут занялись одним ремеслом и построили всё, что для него потребно, потом другим, и соорудили нужное уже для него там, где тогда показалось удобнее, затем третьим, ну и получилось то, что получилось. В одном строении живут, из другого мычит, блеет, хрюкает и кудахтает скотина, в третьем, похоже, что-то варят, из четвёртого воняет, но не тем, чем из пятого... И на каждом свободном месте ледники, в которые постоянно опускают лёд. Зачем им столько? Для такого количества людей не нужно столько припасов. Раз, два, три, семь – одиннадцать погребов и это, наверняка, не все. Они что, торгуют охлаждённым вином? Бред, это не Город, здесь не может быть столько состоятельных покупателей, да и живут они в глуши. Наверняка это как-то связано с их ремеслом».
Гостей завели в дом и усадили за стол – закусить с дороги. Отец Меркурий оглядел его убранство и обомлел.
«Вот тебе и ремесленник! Такая посуда сделала бы честь и палатийскому пиру! Прозрачное стекло! И блюда из фаянса и фарфора, которые нам показывали в Гончарной слободе! Этот род не только очень богат, но и находится на особом счету у здешних бояр, вроде того, как Вассосы, Косьма Фессалонит, Навассиоссы[5] и прочие пауки – главы торговых, ремесленных и ростовщических корпораций, на особом счету в Палатии. Интересно, а что там такое красное во втором стеклянном кувшине? Неужели вино?
А это что такое прозрачное на палочке? Не может быть! Неужели это сахар?! Варда Вурц, Камица, Левун и прочие аристо так его и описывали! Но, если верить их рассказам, это лакомство даже за столом базилевса подают только по большим праздникам! А, может, это и не сахар вовсе? Ты-то, Макарий, его никогда не видел, да и откуда – эту диковину привозят из Индии и платят за неё золотом по весу[6]. У тебя – потомственного варикозуса[7], таких денег никогда не было и быть не могло. Но широко живут эти Соболя, широко...
А почему Поднадзорный так странно смотрит на кувшин с вином? В пристрастии к хмельному он не замечен. Да, кувшин богатый: стеклянный, тулово из множества плоских граней, высокое горлышко, даже пробка из стекла[8]. Стоит очень дорого. Но юный боярин не сребролюбив. И эта блуждающая полуулыбка... Кувшин, явно, что-то напоминает поднадзорному, но что?»
Взгляд отца Меркурия упал на хозяйку дома – бабу распирало от гордости. Хотя, наверное, всё же не от гордости, а от какого-то, понятного лишь женщинам, удовлетворения. Соболиха принимала в своём доме бояр, нарочно приехавших, чтобы познакомиться с их родом. Удовольствие для матери семейства почти чувственное.
Позже отставной хилиарх узнал историю исконных жителей Кордона вообще и клана Соболей в частности. Испокон веку Соболя были охотниками. Добывали шкурки красного зверя, на которые выменивали многое, нужное племени: соль, железо, полотно, а, бывало, и хлеб. Брали мясо на зубрах, лосях, оленях, кабанах. Били птицу, чтобы старики побаловали последние зубы мягкой пищей. Ходили и на медведя. Добывали барсуков ради целебного жира. Но лишнего у леса не забирали – лес он ведь тоже предок.
Раз охотники на пушного зверя, значит и скорняки. А где скорняжное ремесло, там и заготовка поташа. Да ещё в давние времена один из пращуров Соболей научился выделять из мочи белые кристаллы, раствор которых оказался на диво хорош для обработки шкур и выделки кож.
И в торговле Соболя оказались не последними. Умели торговаться, умели взять цену. Словом, со временем род получил в племени немалый вес и влияние. Старейшины, убедившись, что Соболям предки на ухо шепчут, поручили им отбирать шкурки для мены со всего племени.
Кстати о предках. В то, что предки смотрят на потомков из Светлого Ирия и помогают им, верили все славяне. Но племя, заселившее в незапамятные времена Погорынские болота, пошло ещё дальше. Во-первых, дреговичами они себя не считали, хоть ни по облику, ни по языку, ни по обычаям от них не отличались. И в богов верили тех же: клали требы скотьему богу Велесу, считая своим прародителем, чтили Макошь, почитали Сварога-Огневеда, Даждьбога, Стрибога, Хорса и Ярило, опасались Перуна – бога грома, молнии и войны, ибо последней не любили. Ну и Морёны – владычицы зимы и смерти боялись. Словом, как все. Но имелось одно серьёзное отличие. Невры – именно так звали себя погорынские болотники, совершенно точно знали – когда станет особенно худо, или просто придёт тому время, в одном из них воплотится Предок и укажет Путь. Верили в это и Соболя.
Так что, когда в Журавлике и его двоюродном брате пробудились предки, никто, включая Соболей, особо не удивился. А уж когда братья ушли далеко на Восход, а спустя годы вернулись воинами в сопровождении дружины железнозубых нурман, слухи о свирепости которых доходили даже до самого сердца Погорынских болот. А ещё, теперь уже не Журавлик и ..., а Александр Журавль и Данила Мастер привели с собой искуснейших мастеров-оружейников и не только, часть из которых были смуглы ликом, черны волосом и узки глазами. Таких же статей была и жена Данилы Мастера. А сам Журавль приехал уже вдовым и с малым сыном на руках.
Так у невров, впервые за многие поколения, появились бояре. Вопросов никто не задавал и власти их никто не оспаривал, даже когда братья назвались христианскими именами и велели допреж всего класть требы отцу богов Сварогу-Огневеду. Предки же. Они это доказали, когда, сразу по возвращении, спасли племя от страшнейшего голода.
Жизнь изменилась: затрещали под топорами вековые ели, задымили трубы, появились новые пашни и пришлые люди. Пришлых приводили силой. Почти всех. Словом, древний уклад рухнул. Предки знали Путь и вели по нему племя железной рукой, не боясь крови. И в этом новом пути места Соболям не нашлось.
Боярин Жураль взял всю торговлю в свои руки. Красный зверь, напуганный сведением лесов, разбежался, да и охотников стало больше. Да ещё мор прошёлся по и так не слишком многочисленному роду Соболей. Вот и стали они из первых последними.
Такими бы и остались, если бы не приблудившийся к боярину Журавлю грек по имени Феофан – ученик Данилы Мастера. Он заметил Соболя, которому тогда и трёх десятков ещё не стукнуло и нашёл для рода старую-новую работу: вырабатывать поташ, выделять из мочи мочевину, отмучивать и переосаживать мел, делать уксус – так начался путь рода Соболей в святая святых и основу основ чудес Кордона – химию.
Но не стоит забегать вперёд. Сейчас отец Меркурий сидел за столом и смотрел на новых людей – раньше его на эти острова не пускали. Он даже не знал об их существовании.
«Странно, при всём богатстве посуды на столе, сами хозяева одеты добротно, но не роскошно. Не считают нужным или не хотят величаться перед новыми начальствующими? Впрочем, держатся и хозяин, и хозяйка с достоинством и без подобострастия. И место своё понимают. Значит, всё же первое.
Итак, хозяин. На вид серьёзен и обстоятелен. Похоже, проникнут чувством собственной значимости. Но что-то его гложет. Что? Посещение высоких гостей? Похоже, что нет – держится свободно. Значит, что-то ещё. Надо разузнать. Исходя из того, что рассказал боярин Лавр, это семейство следует привести ко Христу одним из первых.
Хозяйка. Аккуратна. Даже слишком. Похоже, вертит мужем, когда считает нужным. Со стороны, вроде, и незаметно, но ты-то, Макарий был женат, а жена стратиота есть жена стратиота – они привыкают к самостоятельности. Да и служба на приходе изрядно обогатила твой жизненный опыт – прихожанки на исповеди проговариваются, да... Хотя, ты можешь и ошибаться. Ясно одно – уважением мужа Соболиха пользуется. Похоже, довольна, что принимает высоких гостей. Женщины без этого не могут, а она вынуждена жить в глуши и под охраной. Видимо, тяжко страдает от невозможности похвастаться».
Меж тем, налили по первой. Каждому в небольшой стеклянный сосуд на тонкой ножке, совершенно не похожий на привычные отставному хилиарху, чернолаковые кубки или здешние чаши. Цветом напиток напоминал уже знакомую священнику яблоневку, которую на Кордоне звали кальвадосом, но пах совершенно по-другому – свежестью и терпкостью луговых и лесных трав. Крикнули здравицу воеводе. Отец Меркурий, наученный уже опытом, выдохнул перед тем, как поднести сосуд ко рту. И не прогадал – напиток по крепости не уступал яблоневке, но вкус имел совершенно иной.
– Зубровка! – вдруг произнёс боярин Михаил.
Все глаза уставились на него.
– Верно, боярин, – с поклоном ответил хозяин. – На зубровой траве настояно.
– Кхе! – усмехнулся воевода. – Ты, никак, с этим зельем уже знакомство свёл, внучек?
– Свёл, деда, – не моргнув глазом отозвался боярин Михаил. – Боярин Данила потчевал.
«Врёт! Не знаю откуда мне это известно, малака, но Поднадзорный врёт! Напиток ему известен, но не от Данилы!»
– Кхе! – воевода разгладил усы и подмигнул внуку, а потом обратился к Соболю. – Хорошо у тебя зелье, хозяин! В самый раз с морозу! Расстарайся по второй, да вели щи подавать. Думаю, под щи оно ещё лучше пойдёт.
– Верно говоришь, боярин-воевода, – Соболь встал, поклонился и взялся за кувшин с зубровкой.
Под щи с пирогами пошло замечательно. Под жаркое и кашу – не хуже. Но пили умеренно, чтобы усталость снять, но, упаси Бог, не опьянеть. Все понимали, что ясная голова сегодня ещё понадобится. А на третью перемену хозяйка подала пирог, начинённый сушёными яблоками и, отец Меркурий немало тому удивился, сушёными абрикосами и изюмом.
«Однако! Изюм и абрикосы здесь можно купить – я сам видел их на туровском торгу, но стоят они очень недёшево. Ещё одно подтверждение тому, что покойный боярин Журавль не жалел серебра и на этих своих мастеров».
Под пирог Соболь взялся за тот кувшин, в коем, по подозрению отставного хилиарха, содержалось вино. Однако, священник ошибся. Напиток оказался, хоть и слабее зубровки, но крепче любого из известных отцу Меркурию вин, и имел запах и вкус местной ягоды, название которой священник забыл. Но, главное, зелье было сладким, как мёд, но не имело ни малейшей медовой нотки во вкусе.
Воевода причмокнул:
– Бабское питьё, но хорошо! Ты где, хозяин, бруснику такой сладости сыскал? Или мёду добавил? Так им не пахнет!
– Верно, брусничная это, – склонил голову Соболь. – Только не на меду, а на сахаре.
– На чём? – воевода приподнял бровь. – Это что за хренотень такая?
– А ты вот это попробуй, боярин-воевода, – встряла в разговор Соболиха, споро расставляя перед гостями, начиная с воеводы, те маленькие желтоватые прозрачные фигурки коней, что привлекли внимание отца Меркурия в самом начале.
– Кхе, а как его есть-то? – воевода скептически посмотрел на угощение. – Твёрдый ведь – последние зубы оставишь!
– А ты лизни, деда, – опередил всех боярин Михаил.
Воевода лизнул. Отец Меркурий поспешил последовать его примеру. Рот священника заполнила доселе неведомая сладость, хотя, где-то на грани восприятия, во вкусе затаилась почти неуловимая горчинка.
– Эко сладко! – воевода выглядел удивлённым. – Кхе! Слаще мёда будет! Как бы зад не слипся! Бабы да детишки за такую сласть душу продадут. Да и мужи иные тоже!
– Князья, деда, князья, – совершенно серьёзным тоном отчеканил боярин Михаил.
– Чего? – воевода не смог, а, может, и не захотел скрыть удивления.
– За это лакомство, батюшка, платят золотом по весу, а то и больше веса, – поддержал племянника боярин Лавр. – Только князю в подъём, и то не всякому. Верно я говорю, отче?
«Сахар! Это действительно сахар! Яство базилевсов! И ты его пробовал в лесной скифской глуши в гостях у ремесленника! Как это возможно?!
Хи, Макарий, ты не знаешь, можно ли по неведению впасть в грех чревоугодия? Надо бы посоветоваться с духовником, которого у тебя, кстати, нет – ты же монах и не можешь исповедываться семейному священнику. Ещё один аргумент, чтобы запросить себе подмогу!
Но это потом – надо отвечать».
– Да, боярин Лавр, в Царьграде этот сахарный конь стоил бы три-четыре номисмы. Золотом по весу. Сегодня я впервые не то что пробовал – видел это лакомство базилевсов и высших сановников.
– Четыре цареградских златника[9]?! За эту хренотень?! – воевода аж рот раскрыл. – Да это ж доброго строевого коня купить можно!
– Титька ж твоя воробьиная! – боярин Лука одной рукой поднёс к глазам леденец, а другой рванул себя за рыжий ус.
– Хозяин, наливай своей зубровки или как там её, – распорядился староста Аристарх. – А то от таких вестей и свихнуться недолго!
Погостный боярин и купец Осьма энергично кивнули. Соболь улыбнулся и взялся за кувшин с зубровкой. Соболиха расцвела. Наметившуюся идиллию разрушил громкий хруст – Бурей с увлечением грыз своего сахарного коня.

[1] Демокрит Абдерский (Δημόκριτος; ок. 460 до н. э., Абдеры — ок. 370 до н. э.) — древнегреческий философ, ученик Левкиппа, один из основателей атомистики и материалистической философии. Главным достижением философии Демокрита считается развитие им учения Левкиппа об «атоме» — неделимой частице вещества, обладающей истинным бытием, не разрушающейся и не возникающей (атомистический материализм). Он описал мир как систему атомов в пустоте, отвергая бесконечную делимость материи, постулируя не только бесконечность числа атомов во Вселенной, но и бесконечность их форм.
[2] Синячник, он же вайда красильная (лат. Ísatis tinctória) — вид рода Вайда из семейства крестоцветных (Brassicaceae). Листья этого растения использовали для окраски шерсти и других тканей в синий и зелёный цвета. Особенно ценилась вайда красильная в кустарном производстве ковров, когда пользовались только естественными красителями. Ради этого её разводили на полях. Издавна культивировалась в т.ч. и в современной Белоруссии. Даёт окраску довольно светлых оттенков. Для получения насыщенного цвета ткани окрашивали вайдой до 15 раз. Была почти вытеснена из промышленной культуры с распространением индиго.
[3] Тын – ограда из вертикально вкопанных в землю брёвен, заплот – ограда из брёвен, уложенных горизонтально между вкопанных в землю столбов, ну а забор – просто забор, в те времена, скорее всего из жердей или плах. Тесовые доски были слишком дороги.
[4] Populus (лат.) – дословно "народ, гражданское общество". Но вообще в латыни это слово и понятие многозначное и, в данном случае, наиболее уместным переводом будет "уважение к согражданам" или "уважение Сената к Народу Рима".
[5] Тут допущен сознательный анахронизм. Очень мало представителей деловых кругов Византии известны по именам, так что автору пришлось перечислить тех немногих, кого удалось раскопать, невзирая на время их жизни.
[6] Так оно в те времена и было. Сахарный тросник культивировали тогда только в Индии и сахар-леденец был лакомством царей, королей и императоров, да и то не всех. Немного сахар подешевеет, когда византийцы и арабы начнут ограниченно возделывать сахарный тросник на побережье Леванта, а из разряда баснословно дорогих в разряд очень дорогих этот продукт перейдёт в конце XV в., когда венецианцы начнут возделывать его на Кипре, Крите и Родосе.
[7] Древнеримское прозвище пехотинца. Дословно "страдающий варикозным расширением вен на ногах". По некоторым источникам, сохранялось и в Византии, хотя и эллинизировалось. Автору неизвестна эллинизированная форма и потому он применил латинскую.
[8] Всем известный "казённый" графин, стоявший во времена СССР во всех учреждениях. Да и сейчас, время от времени, попадающийся в присутственных местах. У покойного боярина Журавля было специфическое чувство юмора, и этот графин – одно из его проявлений.
[9] Пример, неплохо иллюстрирующий разницу в ценах между Русью и Ромейской империей. За 3-4 золотых номисмы (солида, статера) в Константинополе покупали хорошего осла или посредственную рабочую лошадь. На Руси столько стоил боевой конь. За счёт этого ценового насоса империя, во многом, и жила, выкачивая из переферии дешёвое сырьё, и сбывая вовне продукты ремесленного производства. В первую очередь предметы роскоши. Таким образом, золото, ушедшее из империи на её переферию, очень быстро изымалось имерией обратно.

Водник

Дата: Четверг, 26.10.2023, 16:02 | Сообщение # 40

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***

Когда гости немного успокоили нервы зубровкой, боярин Лавр рывком поднялся из-за стола.
– Благодарствую за угощение, мастер Соболь, – Лавр слегка поклонился хозяину, потом повернулся к Соболихе и так же поклонился ей. – И тебе благодарствую, хозяйка. Но потехе час, а делу-то время. Ведите, показывайте своё хозяйство.
Хозяева повели, однако воевода, едва ступили за порог, поломал намеченный план экскурсии, велев вести туда, «где делают ту хрень, за которую золотом по весу платят». Туда и отправились.
Немного поплутав между различными строениями по дорожкам и мосткам, общество вышло к приземистому сараю, украшенному, однако, большими застеклёнными окнами.
«Столько стекла на ремесленную мастерскую? Зачем?»
– Вот, боярин-воевода, здесь целлюлозно-гидролизный участок, – объявил Соболь. – Тут, значит, целлюлозу подвергают гидролизу и выделяют из неё глюкозу.
Лицо у воеводы вытянулось так, как будто Корней Аггеевич только что проглотил муху.
– Это сласть так называется, – поспешил объяснить Соболь, – глюкоза.
Воевода пробормотал под нос что-то не божественное.
– Пожалуйте внутрь, бояре, – Соболь сделал приглашающий жест.
Внутри взорам гостей предстало несколько чанов, вмурованных в небольшие печи, навроде того, как это бывает в богатых банях. Ещё в сарае обнаружился работник, медленно и размеренно помешивающий веслом в одном из чанов.
– Одни чаны мы греем чуть-чуть – только чтоб рука тепло чувствовала, и в них целлюлозу в особом растворе растворяем, – пояснил Соболь. – Вон Ждан, как раз, её и мешает. Непростое дело, между прочим. Медленно идёт.
– А что это такое целлюлоза ваша? – подал голос погостный боярин.
– А это, боярин, самая суть спелого камыша, – солидно пояснил Соболь. – То, из чего он в первооснове состоит. И не только он, а всякое былие земное: от дуба до самой травинки малой. Но из камыша ту целлюлозу извлекать легче. Только надо, чтобы камыш спелый был.
– Да что ты заладил: «спелый, спелый»! – недоверчиво хмыкнул боярин Алексей Рябой. – Какая у камыша спелость быть может? Он чего – яблоко? Али малина?
– Спелый камыш, боярин, – Соболь с некоторой жалостью поглядел на Рябого, – это когда он высох, но ещё не полёг. Тогда в нём целлюлозы больше, а пакости всякой меньше. Зелёный, вон, от дряни и не очистить. Раньше-то мы сами целлюлозу делали, а теперь нам её готовую с Бумажного двора привозят. Научили тамошних, и они теперь сами работают. Так что, когда спелого камыша нет, мы эту работу не работаем. Последние денёчки остались – отепляет, лёд тончает, и камыш резать опасно становится.
– Экая премудрость, – хмыкнул боярин Игнат, а потом изменился в лице и добавил. – Слушай, хозяин, а тебе этого камыша ещё не надо? А то на моей земле болото есть и там этого добра видимо-невидимо. Так я бы привёз, если в цене сойдёмся.
– Ты с этим делом к боярину Лавру Корнеичу подойди, боярин, – ответил Соболь. – Он этими делами ведает.
– Вона как! – Игнат поскрёб в бороде. – Лавру... Лавр Корнеич, поговорим?
– Поговорим, боярин, – кивнул Лавр. – Только не сейчас, а как на Горку вернёмся.
– Как целлюлоза вся растворится, – продолжил объяснения Соболь, – мы туда мела толчёного кинем.
– А этого-то дурня барогозного зачем? – хохотнул староста Аристарх. – Почему кто другой не годится? У него что, бздёхи какие волшебные что ли?
– Нет, боярин, – Соболь сморщился, как печёное яблоко, и мелко рассмеялся. – Не самого Мела, а того, что он делает! Мы тем мелом кислоту в растворе гасим.
– Какую кислоту?
– Из раствора. Раствор-то кислый, стало быть в нём кислота, – пояснил Соболь. – Она и растворяет. Не веришь, боярин, так сунь палец в чан, да оближи. Не бойся – не растворишься.
– И правда кисло, – подтвердил Аристарх, облизывая палец.
– Вот когда мел кислоту погасит, мы раствор вот через этот фильтр фильтруем, – Соболь показал на длинное и широкое корыто.
– Чего делаете? – не побоялся обнаружить своё невежество воевода.
– Отцеживают, деда, – пояснил боярин Михаил. – Вроде, как брагу или мёд хмельной через решето и чистую тряпицу. А решето и тряпица по-учёному зовутся фильтр. Наверное, корыто тут вместо решета, а что заместо тряпицы – не ведаю. Верно я говорю, мастер?
– Верно, боярин, – Соболь посмотрел на молодого Лисовина с явным уважением. – В корыте множество мелких дырочек, а под ним много всякого. Показать, не серчайте, бояре, не могу – если раньше времени фильтр поднять, то его на выброс, а новый делать долго и дорого.
– Тьфу, ядрёна Матрёна! –рассердился воевода. – Умом с вашими учёными словечками тронешься! По-людски сказать нельзя было? Вещай далее, мастер!
– После фильтра... отцеживания по чуть-чуть сливаем раствор вот сюда, – Соболь показал на чан, вмурованный в печь, – и кипятим на медленном огне, чтобы не пригорело. Оно выкипает и даёт густень, вроде киселя – сироп называется. Тот сироп выбираем черпаком и разливаем по горшкам остывать. Как остынет – готов в дело.
Соболь поставил на стол перед гостями горшок и положил ложки.
– Отведайте, бояре, – мастер сделал приглашающий жест.
Воевода Корней запустил ложку в горшок, отпробовал и вынес вердикт:
– Кхе! Экая сладость! Слаще мёда будет! Это вы вот из него тех коней, что нас давеча потчевали, делаете?
– Из него, боярин.
– Кхе! Из камыша да сласть, за которую золотом по весу платят! Полезное ремесло эта ваша химия! – воевода Корней потрепал мастера по плечу, после чего повернулся к остальным гостям. – Чего столбеете? Когда ещё такого лакомого отведать удастся? Налетай, раз угощают!
Отец Меркурий, в свою очередь, зачерпнул ложкой из горшка.
«Действительно, слаще мёда. И из обычного камыша! Кто бы мог подумать? Интересно, а в Палатии знают? И как его делают твёрдым? Ладно, есть вопросы поважнее!»
– А не на этой вашей сиропе варенье делали, что у боярина Данилы на пиру подавали? – вдруг спросил Лука Говорун. – Я тогда подивился ещё, что мёд в варенье не духовитый – только ягодный дух, а медового нет вовсе.
– На нём, боярин, – кивнул Соболь. – Варят на нашей глюкозе ягоду. Немного, но варят. К боярскому столу, а ещё для детей и недужных на зиму – лечебное оно. Особенно малина. Ну, и нам перепадает.
– А чего не на меду? – удивился Говорун.
– И на меду тоже, - кивнул Соболь. – Только где ж на всех мёда напастись? А камыш сам растёт. Вот на сахаре[1] и варят. Если кто занедужит – лекарь велит давать. Ну и детишкам, чтобы в школу веселее ходили. Не одними же их там розгами потчевать.
– О как! – крутанул рыжий ус озадаченный полусотник. – Бережёте, значит, старых да малых…
«Смотрю, аллагион Лука изрядно подрастерял здесь свой дар красноречия».
– Идёмте, бояре, – Соболь указал на дверь. – Пойдём поглядим на что этот сироп идёт.
На дворе воеводу заинтересовал один из многочисленных ледяных погребов.
– Зачем тебе столько, хозяин? Раз, два, три, – воевода ткнул пальцем в ледники находящиеся в пределах видимости. – Неужто столько убоины на лёд закладываешь?
– Нет, боярин-воевода, – Соболь покачал головой. – Для воды это. В химии не всякая вода годится. Чистая нужна. Из озера совсем нельзя, из колодца только для питья годится, а вот талая изо льда – для многого. Но лучше всего талая из свежего снега. Так что и снег собираем.
– Убирать снег в Сибири. Причём весь, – произнёс себе под нос боярин Михаил.
«О чём это Поднадзорный?»
– Нет, боярин, – Соболь оказывается услышал. – В Сибири снег редко берём – грязный он от нашего же ремесла. За всю зиму только на прошлой неделе получилось. Выбросов давно не было, а снегопад был. Вот и сподобились.
«Что с лицом у Поднадзорного? Он не просто удивлён – поражён! Чем?».
– А боярин Журавль, когда нас сюда определил и подворье наше поставил, так же, как ты, боярин, говорил, – продолжал, меж тем, Соболь. – Мол, снег в Сибири будете убирать. Весь. И смеялся при этом. Так поначалу и было, но потом производство развивалось – тут, в Сибири, грязно стало и теперь снег в остальном Гулаге берём: в Магадане, где Серебряная слобода, на Колыме, а в Воркуте не берём – печи там, сажи много.
– В ГУЛАГе, значит? – боярин Михаил выглядел обалдевшим. – А это что такое?
– Так болото наше боярин Журавль так назвал, – Соболь непонимающе смотрел на обалдевшего молодого боярина. – А островины на нём Магадан, Колыма, Воркута, а где наше подворье стоит – Сибирь.
– Да, силён Сан Саныч, – только и произнёс, давясь от сдерживаемого смеха, молодой сотник.
«И чего в этих названиях такого? Странные, не спорю, но почему они вызывают у Поднадзорного смех? А у остальных – нет. Соль шутки понимает только Михаил. Ладно ты, Макарий – от тебя ещё многое ускользает в языке твоей матери, но природные славяне?».
– Идёмте дальше, - предложил, тоже несколько озадаченный реакцией племянника, Лавр. – Веди, хозяин.
Соболь и гости зашли в следующее строение, так же оснащённое большими окнами. Прямо с порога в ноздри им шибанул густой уксусный и бражный дух.
– Никак, бражка у вас тут зреет? – осведомился воевода, потянув воздух носом. – А на кой, когда у вас, вон, яблоневка, зубровка, да эти ягодные есть? Или надоедает?
– Так без бражки, боярин-воевода, спирт не сделать, а без него – настойки, - пояснил Соболь. – А спирт ещё много куда идёт. Ещё уксуса много надо – его тоже тут делаем.
– Из чего ставите? – воевода, наконец, нашёл тему, где он мог общаться на равных.
– Когда из чего, боярин-воевода, – Соболь пожал плечами. – Из зерна, из яблок, хотя из них больше Феофан кальвадос свой делает, из репы, случалось, ну, и из сиропа, конечно. Сироп, почитай в любую брагу добавляем. И уксус из спирта. Яблочный-то винодел делает, да хозяйки сами.
Глаза у воеводы, да и не только у него вылезли так, что самый пучеглазый рак устыдился бы. Отставной хилиарх почувствовал, что и у него челюсть стремительно полетела навстречу полу – как можно пускать на какой-то неведомый спирт то, за что платят золотом по весу? Именно эту мысль громко, цветисто и совершенно нецензурно и озвучил немного пришедший в себя воевода.
– А много ли тех, деда, кто золотом по весу за сласти платить может? – оборвал разглагольствования воеводы боярин Михаил. – Может, лучше чего ценой подешевле, да числом поболе продать? Глядишь, в мошне по итогу тяжелее будет?
– Тьфу! – воевода в сердцах плюнул.
– Что, Кирюха, уел тебя внук? – хохотнул боярин Фёдор. – Тут плюйся-не плюйся, а прав Михайла. Помнишь байку, что нам Осип – мечник покойного князя Святополка Изяславича лет двадцать с гаком тому сказывал?
– Не, Федька, не помню, – гнев стёк с Корнея Лисовина, как вода.
– Зато я, мамкина норка, помню! – рыкнул погостный боярин. – Слушай. Раз привели к князю Святополку Изяславичу на суд душегуба – старуху-вдовицу за резану топором порубал. На месте бы кончить паскуда, да он со двора уйти успел, а в смерти только князь волен[2]. Но дело ясное: рубаха в кровище, топор щерблёный и видоки опознали. Тут-то князь его и спрашивает: "Что ж ты, сукин сын, старуху за едину резану, да топором?". А тать ощерился, да отвечает: "Не скажи, княже! Пол сотни старух – вот тебе и гривна!". Так, может, и тут так порешили? Ты б спросил, Кирюха, для чего им столько уксуса, да спирта этого, что на него и сахара дорогущего не жалко?
– Кхе! Верно, для чего? – боярин Корней наставил на Соболя палец.
Ответить Соболь не успел.
– Уксус много на что идёт, – опередил его боярин Михаил. – И для красок, какими ткани красите, и для квасцов, и для серебра... Верно я говорю, мастер Соболь?
– Твою ж мать! – выдохнул погостный боярин. Остальные гости, включая воеводу Корнея и исключая его сына и внука, обратились в соляные столпы, аки жена Лотова.
Соболь весь съёжился, втянул голову в плечи и затравлено взглянул на Лавра.
– Рассказывай, мастер, – кивнул тот. – Здесь чужих нет. Боярин Данила Мастер дозволил, а боярин Юрий то подтвердил. Рассказывай!
– Верно, – Соболь тяжко вздохнул. – Для серебра. От нурман серебро в свинце привозят. Чтобы одно от другого отделить уксус и нужен. На пуд серебра восемьдесят пудов уксуса. Тем в Серебряной слободе и занимаются. Те, кто боярина прогневал, или на воровстве или душегубстве попался. Не живут на Киноварном подворье долго...
– Так вы окись свинца в уксусе растворяете? – боярин Михаил шевельнул калеченной бровью, не столько пугая, сколько советуя отвечать серьёзно.
– Верно, боярин, – угрюмо просипел Соболь. – Вижу, понимаешь ты в нашем деле.
– Есть немного, – улыбнулся молодой сотник.
"Гамо то панагио му! У меня опять зашевелились подозрения на счёт того, кому дана будет вся мудрость земная[3]! Это-то Поднадзорный откуда знает?"
– И много серебра в год выходит? – сосредоточенно сопя поинтересовался боярин Фёдор.
– Пуда два, изредка три, – Соболь развёл руками.
– А свинца? – встрял Осьма.
– Пудов семьдесят.
– Немало, – Осьма удовлетворённо хмыкнул. – И что с ним делаете?
– Мастер Привереда – тот, что из Мастеровой, стекло чище льда придумал, – ответил за Соболя боярин Лавр. – На него свинец нужен, но не так, чтобы много. Ещё на сторону продают. Но, главное, они яблоки кистеней, булав и шестопёров свинцом заливают, а потом продают – этого добра на каждом торгу валом, а серебра хорошо стоит.
– Всё верно, Лавр Корнеич, – кивнул Соболь. – Только на серебро малая часть сахара идёт – пудов двадцать-двадцать пять. И потребно на то пудов семьдесят камыша. Три дня работы! На варенье да на спирт куда больше нужно.
– Кхе! Едрит твою поперёк да наискось! – взорвался воевода. – Свихнусь я тут свами, ядрёна Матрёна! Спирт-то твой что такое?
– Это, боярин-воевода, хмельной дух, – Соболю, похоже, не хватало слов. – Первосуть любого хмельного. Но он и ещё много куда, помимо хмельных настоек, годится.
– Ни хрена не понял, – воевода помотал головой. – Разве что, если он хмельной, то и пить его можно.
– Могу угостить, боярин, – Соболь поклонился. – Только упредить должен – спирт он крепче крепкого. Не все сдюживают.

[1] Соболь не делает разницы между глюкозой и сахарозой – для него всё это сахар. Тем более, что к выведению сахарной свёклы на Кордоне только приступили и результаты пока крайне скромные.
[2] По нормам тогдашней юриспруденции, можно было убить преступника на месте преступления или в пределах своего дома или двора, если преступник туда проник. Но если даже убийца успел покинуть место преступления, то смертный приговор ему мог вынести только лично князь. Суды всех остальных инстанций могли приговаривать только к вире (штрафу) и продавать преступника в рабство, если он не мог оплатить штраф.
[3] Вся мудрость земная, согласно Откровению Иоанна Богослова, дана будет антихристу в последние годы этого мира.