Так не строят! - 2 - Страница 2 - Красницкий Евгений. Форум сайта

Так не строят! - 2

Водник

Дата: Вторник, 19.03.2024, 16:37 | Сообщение # 41

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Переработанный вариант

Глава 7.
Март 1126 г. Кордон. Архипелаг ГУЛАГ.

В то, что пришлось увидеть на новом месте отставной хилиарх не мог поверить до сих пор. Вернее, не то чтобы поверить – понять. Уж очень чудным, даже по меркам Кордона, оказались острова посреди болота. Теперь отец Меркурий вспоминал суматошный и чрезмерно богатый на впечатления день и пытался разобраться в увиденном. Получалось плохо.
"Итак, главная тайна покойного боярина Александра оказалась весьма вонючей. Нет, не в том смысле, что порой вкладывают в это слово в Городе. Просто в этой Сибири действительно воняло, хуже, чем в квартале кожевенников или рядом с рыбными ямами в Херсонесе. Больше всего это походило на чарующий аромат лагерных отхожих рвов. Но смердело не тем, нет. Хотя, и этим тоже. Разным, но довольно противным, хотя и не всегда.
Кстати, что за странные названия для островов в болоте: Сибирь, Магадан, Колыма и Воркута, а всё вместе – Архипелаг Гулаг. Примечательно, что никому и из местных, и из ратнинцев эти непонятные слова ничего не говорят, а Поднадзорный, услышав, не смог справиться с собой. Помнишь, Макарий, как широко сначала распахнулись его глаза, а потом он с громадным трудом сдержал смех? Потом всё же не выдержал и пошутил: "Убирать снег в Сибири. Весь". И получил ответ, что покойный боярин Александр говорил так же. Стало быть, шутка была известна им обоим. И откуда? Что-то много этих "откуда?" и "как?" накопилось в отношении Поднадзорного...
Но ты ведь убедился, что знания, умения и империй боярина Михаила не от дьявола. Однако, у них слишком много общего с убитым боярином Александром – отступником и, местами, гонителем христианства, раскаявшемся только на смертном одре. Причём, не из страха посмертного воздаяния – такие, как он, не боятся и ада, а после разговора с Поднадзорным. Что он сказал умирающему отступнику? Как сумел спасти христианскую душу? Не ведаю!
Но вернёмся чуть назад, Макарий. Поднадзорный и боярин Александр уж очень похожи. Не внешностью, не делами, хотя и делами, порой, тоже... Скорее, какой-то внутренней сутью, особым пониманием мира... Вон – даже шутки у них одинаковые, и никто больше их не понимает, причём, Александр дал болотному краю такое название, когда Михаил едва родился – будто владыка Кордона был предтечей Поднадзорного...
Макарий, остановись! Ты в опасной близости от ереси! Тебе нужен кто-то куда более сведущий, чтобы поговорить об этом. Да не ври себе – Учитель тебе нужен! После того, что ты здесь увидел, услышал и успел передумать, ты вполне дозрел до того, чтобы нанять разбойников и во главе их взять на щит монастырь, в котором будут держать учителя, лишь бы отбить его!
Может, ты это ещё и сделаешь, но не сейчас. Сейчас надо попытаться разобраться в том, что же такое на самом деле этот Архипелаг Гулаг. Для начала он хорошо охраняется. Не хуже, пожалуй, чем Большой Дворец. Да нет, пожалуй, лучше – здесь народу куда меньше. В Палатии, наверное, никто и не знает сколько в нём людей: сановников, чиновников, писцов, слуг, рабов, евнухов, монахов, женщин – мириад, если не несколько мириадов. Не во всяком городе столько есть. В Турове точно меньше. А на эти острова допускается очень ограниченный круг. И описание каждого есть у стражи, которая совсем не ленится".
Отставной хилиарх буквально наяву увидел заставу в начале дороги, идущей через болото.

***

Лавр безошибочно вывел кавалькаду к небольшому острожку на краю болота. Начальник острожной стражи приветствовал ратнинскую элиту надлежащим образом, особо раскланялся с Лавром, но, тем не менее, сличил внешность посетителей с описанием, содержащимся в длинном свитке. Воеводу едва не разорвало от злости, когда десятник попросил его спешиться и повернуть голову.
– Не серчай, боярин-воевода – служба, – по-доброму, но твёрдо пояснил десятник. – Тут сказано: «Воевода Погорынский боярин Корней Аггеевич Лисовин. Лик имеет долгий, нос тонкий с малой курносиной, глаза голубые от старости поблекшие, глубоко посаженные, скулы высокие. Волосом головным и брадяным, по большей части, сед. Брови велики и густы. Особая примета – по правой стороне лика через лоб, скулу и щёку рубец от сабельного удара. По лбу прямой, а на скуле поворачивает». Поворотись, боярин-воевода – на рубец твой глянуть надо.
Боярин Корней налился дурной кровью, но с коня слез голову свою представил к осмотру, давая рассмотреть шрам.
«Интересно, кто писал это описание? Не внук ли? И опять – стражники умеют читать. Десятник показывал что-то в листе одному из подчинённых».
– Ну, насмотрелся? – иронично заметил воевода. – Я это?
– Проезжай, боярин-воевода! – десятник вытянулся в струнку. – Всё верно!
– А кто тут у вас такие строгости завёл? – спросил боярин Корней садясь в седло.
– Так боярин Журавль покойный, – отрапортовал десятник. – Хоть сто раз тут кто ездил, но со списком допущенных сверить и по приметам сличить. И никак иначе! Нерадивых боярин Журавль вон на ой берёзе вешал.
– Сурово, – усмехнулся боярин Корней, а потом выпрямился и бросил руку к шапке. – Хвалю за службу, господин десятник!
– Рад стараться, боярин-воевода! – стражник отсалютовал в ответ.
– Эй, десятник, – вдруг обратился к начальнику стражи Бурей, – а про меня в твоём листе чего сказано?
Десятник сверился со свитком и прочёл:
– Серафим Ипатьевич по прозванию Бурей. Обозный старшина ратнинский. Имеет горб великий, руки велики и мощны, висят ниже колен, глаза малы, сидят глубоко, цветом карие, нос мал, кости бровные велики, брови велики тож. Волосом чёрен, брада растёт от глаз. Всем обличьем с медведем-шатуном схож.
Описание привело Бурея в бешенный восторг.
– О как! – обозный старшина залился своим рыкающим страшным хохотом. – Уважают!

***

"Да, служба там покойным боярином Александром, помилуй его, Господи, поставлена хорошо. Даже очень. Что, Макарий, попробуем понять, что же так берегут? Нет, ответ ты знаешь – видел своими глазами, но ты уверен, что правильно понял? Так что давай последовательно, с самого начала.
Итак, все острова связывает хорошая дорога, проложенная по земляной насыпи. Десятник Игнат, помнится, сказал, что в неё вбухано огромное количества труда и времени. По дороге возят... много чего возят. И туда, и оттуда. Возчики, кстати, особые - они живут либо в Гулаге, либо в Слободах и умеют держать язык за зубами. Не умеющих Александр вешал. Нерадивых стражей - тоже.
В конце дороги, идущей с материка, нас ждал остров Сибирь, а на нём химия. Точнее, в начале вонь, потом похожее на осьминога большое подворье, построенное без всякого порядка, а внутри его – сплошные открытия.
Кстати, а почему многочисленные ремёсла, которыми в этой Сибири занимаются, носят название химия? От чего, Макарий, тебе в этом названии слышится слово "Кемет" – так звали свою страну египетские жрецы, что беседовали с Солоном? Правда, Платон историю Атлантиды мог просто выдумать, как и такое название Египта. И, ещё раз кстати, почему "в Сибири" – это же остров и, вроде бы, должно быть "на"? Многого, Макарий, ты ещё не понимаешь, и тонкости языка твоей матери лишь мельчайшая часть океана этого непонимания. Атом. Тем более, что эта самая химия, как оказалось, связана с атомом напрямую".
Священник снова наяву увидел недавнее событие.

***

– Тьфу, пропасть! – боярин Лавр наморщил нос. – Опять ветер не с той стороны!
– Тут чего, кожемяки живут? – перхая и отплёвываясь вопросил воевода.
– Хуже, батюшка – химики, – усмехнулся Лавр. – Обычно-то вонь ветром относит, но сегодня с восхода дует, а там у Соболей, как раз, мочевой, тьфу, мочевинный сарай.
– Кхе! Вот стервь какая! – воевода опять плюнул. – Ремеслом-то каким эти Соболя промышляют, раз их так стерегут?
– Химия, батюшка, – Лавр усмехнулся в усы.
– Ядрёна Матрёна, Лавруха! – вызверился воевода. – Кончай это самое плести! Толком скажи!
– Химия, батюшка, – это наука одно превращать в другое без помощи ворожбы и прочего колдовства, – Лавр улыбнулся. – Я и сам пока не очень понимаю. Но когда баба молоко ставит, а оно в простоквашу скисает, это химия. Когда кожемяки в моче кожи мнут, чтобы мягче стали, это химия. Даже когда портянки стираешь, и тут эта химия при деле.
– Это как? – воевода забыл даже своё обычное «кхе».
– А вот так! – Лавр изобразил рукой в воздухе некое винтообразное движение. – С предподаывертом! Мне Соболя сказывали, но мудрёно у них больно. Потом Михайла попроще объяснил. Весь наш мир состоит из мельчайших крупинок. Навроде песка, только ещё меньше – ни глазом, ни в здешнее стекло увеличительное не увидать. Зовутся они атомы. Те атомы бывают разные. И много их всяких. У одних меж собой свойство, у других – различие, третьи друг с другом никак. Атомы те, навроде глины с песком в кирпиче, в такой, пусть будет кирпич, собираются – молекулы зовутся. А уж из молекул, как печь или хоромина из кирпичей, весь тварный мир собирается.
– Скорее, как буквы в слова, дядя Лавр, – подал голос молодой Лисовин.
– Точно, племяш! – боярин Лавр обрадовался удачному образу. – Как буквы в слова, а из слов писания разные. Вот из этого всё и составляется. И мы тоже.
– Кхе!
– Знаю, батюшка, голова пухнет, но проще уже никак, – Лавр развёл руками.
– Если знать, как те буквы-атомы в слова-молекулы складывать, а из молекул писание-вещество творить, то очень многое сделать можно, – продолжал рассказывать Лавр притихшим ратнинским вятшим. – Вот те Соболя и знают. А учил их боярин Данила, пока в здравии был. Теперь уж сами.
– А не колдовство это, Лавр? – с опаской спросил Алексей Рябой, на всякий случай перекрестившись.
– Я тоже спрашивал, – хохотнул Лавр. – А мне и говорят, мол, тогда и ты колдун. Иди сюда и делай, как скажу. И кто – парень двумя годами Михайлы старше! Ну, я пошёл и сделал.
– А что сделал то? – с интересом спросил боярин Фёдор.
– Краску синюю, – боярин Лавр по-мальчишечьи ухмыльнулся. – Ту самую, какой мой кафтан и порты крашены. Дорогая краска.
– Да, – кивнул погостный боярин. – Видно, что не синячником красили.
– А делается из торфа да мочи, – победно рассмеялся Лавр. – Вот такое оно ремесло – химия. Полезное!

***

"Это, Макарий, наверное, последнее, что ты на самом деле понял в ремесле хозяев Сибири – рода Соболей. Итак, Демокрит был прав, если не во всём, то во многом – наш мир действительно, по воле Создателя, состоит из атомов – мельчайших неделимых частей первоэлементов или, точнее, первосущностей. Они бывают свойственны меж собой, бывают антагонистичны, бывают безразличны. Собираясь в бесчисленные комбинации, они создают из себя всё сущее, весь тварный мир. А их взаимодействие меж собой – то самой свойство, антагонизм или безразличие, подчиняется строгим законам. Познавший эти законы может творить из одного вещества другое, соединяя атомы разных первосущностей. Познать же эти законы, оказывается, можно через число. Что ж, очень по-пифагорейски.
С этой философией ты, Макарий, разобрался, а вот перед практическим её применением что-то спасовал. Точнее, перед последствиями. Не ври сам себе, старина, тебе страшно. Причём, уже не первый раз в здешних краях. И с каждым разом всё страшнее.
Сначала Соболя водили нас по своему обширному хозяйству, где что-то всё время текло, перетекало, смешивалось, взбалтывалось, грелось, охлаждалось, кипело, воняло и не воняло. Было даже интересно, но совершенно не понятно. Если что ты, Макарий, опознал, так это камыш да уксус. Ну ещё торф, уголь и мочу. А вот Поднадзорный понимал, что происходит. Если не всё, то многое. И говорил с соболями на их языке – химическом. И потом тебя и не только тебя несколько раз как дубиной огрели. Сначала сахаром, потом спиртом и, наконец, серебром... Добили.
Как оно там было?"
Отец Меркурий снова почти телесно вернулся в недавнее прошлое. И сначала он очутился за столом у Соболей.

***

Гостей завели в дом и усадили за стол – закусить с дороги. Отец Меркурий оглядел его убранство и обомлел.
«Вот тебе и ремесленник! Такая посуда сделала бы честь и палатийскому пиру! Прозрачное стекло! И блюда из фаянса и фарфора, которые нам показывали в Гончарной слободе! Этот род не только очень богат, но и находится на особом счету у здешних бояр, вроде того, как Вассосы, Косьма Фессалонит, Навассиоссы и прочие пауки – главы торговых, ремесленных и ростовщических корпораций, на особом счету в Палатии. Интересно, а что там такое красное во втором стеклянном кувшине? Неужели вино?
А это что такое прозрачное на палочке? Не может быть! Неужели это сахар?! Варда Вурц, Камица, Левун и прочие аристо так его и описывали! Но, если верить их рассказам, это лакомство даже за столом базилевса подают только по большим праздникам! А, может, это и не сахар вовсе? Ты-то, Макарий, его никогда не видел, да и откуда – эту диковину привозят то ли из Индии, то ли из Вавилона на Ниле и платят за неё золотом по весу. У тебя – потомственного варикозуса, таких денег никогда не было и быть не могло. Но широко живут эти Соболя, широко...
А почему Поднадзорный так странно смотрит на кувшин с вином? В пристрастии к хмельному он не замечен. Да, кувшин богатый: стеклянный, тулово из множества плоских граней, высокое горлышко, даже пробка из стекла. Стоит очень дорого. Но юный боярин не сребролюбив. И эта блуждающая полуулыбка... Кувшин, явно, что-то напоминает поднадзорному, но что?»
Взгляд отца Меркурия упал на хозяйку дома – бабу распирало от гордости. Хотя, наверное, всё же не от гордости, а от какого-то, понятного лишь женщинам, удовлетворения. Соболиха принимала в своём доме бояр, нарочно приехавших, чтобы познакомиться с их родом. Удовольствие для матери семейства почти чувственное.
«Странно, при всём богатстве посуды на столе, сами хозяева одеты добротно, но не роскошно. Не считают нужным или не хотят величаться перед новыми начальствующими? Впрочем, держатся и хозяин, и хозяйка с достоинством и без подобострастия. И место своё понимают. Значит, всё же первое.
Итак, хозяин. На вид серьёзен и обстоятелен. Похоже, проникнут чувством собственной значимости. Но что-то его гложет. Что? Посещение высоких гостей? Похоже, что нет – держится свободно. Значит, что-то ещё. Надо разузнать. Исходя из того, что рассказал боярин Лавр, это семейство следует привести ко Христу одним из первых.
Хозяйка. Аккуратна. Даже слишком. Похоже, вертит мужем, когда считает нужным. Со стороны, вроде, и незаметно, но ты-то, Макарий был женат, а жена стратиота есть жена стратиота – они привыкают к самостоятельности. Да и служба на приходе изрядно обогатила твой жизненный опыт – прихожанки на исповеди проговариваются, да... Хотя, ты можешь и ошибаться. Ясно одно – уважением мужа Соболиха пользуется. Похоже, довольна, что принимает высоких гостей. Женщины без этого не могут, а она вынуждена жить в глуши и под охраной. Видимо, тяжко страдает от невозможности похвастаться».
Меж тем, налили по первой. Каждому в небольшой стеклянный сосуд на тонкой ножке, совершенно не похожий на привычные отставному хилиарху, чернолаковые кубки или здешние чаши. Цветом напиток напоминал уже знакомую священнику яблоневку, которую на Кордоне звали кальвадосом, но пах совершенно по-другому – свежестью и терпкостью луговых и лесных трав. Крикнули здравицу воеводе. Отец Меркурий, наученный уже опытом, выдохнул перед тем, как поднести сосуд ко рту. И не прогадал – напиток по крепости не уступал яблоневке, но вкус имел совершенно иной.
– Зубровка! – вдруг произнёс боярин Михаил.
Все глаза уставились на него.
– Верно, боярин, – с поклоном ответил хозяин. – На зубровой траве настояно.
– Кхе! – усмехнулся воевода. – Ты, никак, с этим зельем уже знакомство свёл, внучек?
– Свёл, деда, – не моргнув глазом отозвался боярин Михаил. – Боярин Данила потчевал.
«Врёт! Не знаю откуда мне это известно, малака, но Поднадзорный врёт! Напиток ему известен, но не от Данилы!»
– Кхе! – воевода разгладил усы и подмигнул внуку, а потом обратился к Соболю. – Хорошо у тебя зелье, хозяин! В самый раз с морозу! Расстарайся по второй, да вели щи подавать. Думаю, под щи оно ещё лучше пойдёт.
– Верно говоришь, боярин-воевода, – Соболь встал, поклонился и взялся за кувшин с зубровкой.
Под щи с пирогами пошло замечательно. Под жаркое и кашу – не хуже. Но пили умеренно, чтобы усталость снять, но, упаси Бог, не опьянеть. Все понимали, что ясная голова сегодня ещё понадобится. А на третью перемену хозяйка подала пирог, начинённый сушёными яблоками и, отец Меркурий немало тому удивился, сушёными абрикосами и изюмом.
«Однако! Изюм и абрикосы здесь можно купить – я сам видел их на туровском торгу, но стоят они очень недёшево. Ещё одно подтверждение тому, что покойный боярин Журавль не жалел серебра и на этих своих мастеров».
Под пирог Соболь взялся за тот кувшин, в коем, по подозрению отставного хилиарха, содержалось вино. Однако, священник ошибся. Напиток оказался, хоть и слабее зубровки, но крепче любого, из известных отцу Меркурию вин, и имел запах и вкус местной ягоды, название которой священник забыл. Но, главное, зелье было сладким, как мёд, но не имело ни малейшей медовой нотки во вкусе.
Воевода причмокнул:
– Бабское питьё, но хорошо! Ты где, хозяин, бруснику такой сладости сыскал? Или мёду добавил? Так им не пахнет!
– Верно, брусничная это, – склонил голову Соболь. – Только не на меду, а на сахаре.
– На чём? – воевода приподнял бровь. – Это что за хренотень такая?
– А ты вот это попробуй, боярин-воевода, – встряла в разговор Соболиха, споро расставляя перед гостями, начиная с воеводы, те маленькие желтоватые прозрачные фигурки коней, что привлекли внимание отца Меркурия в самом начале.
– Кхе, а как его есть-то? – воевода скептически посмотрел на угощение. – Твёрдый ведь – последние зубы оставишь!
– А ты лизни, деда, – опередил всех боярин Михаил.
Воевода лизнул. Отец Меркурий поспешил последовать его примеру. Рот священника заполнила доселе неведомая сладость, хотя, где-то на грани восприятия, во вкусе затаилась почти неуловимая горчинка.
– Эко сладко! – воевода выглядел удивлённым. – Кхе! Слаще мёда будет! Как бы зад не слипся! Бабы да детишки за такую сласть душу продадут. Да и мужи иные тоже!
– Князья, деда, князья, – совершенно серьёзным тоном отчеканил боярин Михаил.
– Чего? – воевода не смог, а, может, и не захотел скрыть удивления.
– За это лакомство, батюшка, платят золотом по весу, а то и больше веса, – поддержал племянника боярин Лавр. – Только князю в подъём, и то не всякому. Верно я говорю, отче?
«Сахар! Это действительно сахар! Яство базилевсов! И ты его пробовал в лесной скифской глуши в гостях у ремесленника! Как это возможно?!
Хи, Макарий, ты не знаешь, можно ли по неведению впасть в грех чревоугодия? Надо бы посоветоваться с духовником, которого у тебя, кстати, нет – ты же монах и не можешь исповедываться семейному священнику. Ещё один аргумент, чтобы запросить себе подмогу!
Но это потом – надо отвечать».
– Да, боярин Лавр, в Царьграде этот сахарный конь стоил бы три-четыре номисмы. Золотом по весу. Сегодня я впервые не то что пробовал – видел это лакомство базилевсов и высших сановников.
– Четыре цареградских златника?! За эту хренотень?! – воевода аж рот раскрыл. – Да это ж доброго строевого коня купить можно!
– Титька ж твоя воробьиная! – боярин Лука одной рукой поднёс к глазам леденец, а другой рванул себя за рыжий ус.
– Хозяин, наливай своей зубровки или как там её, – распорядился староста Аристарх. – А то от таких вестей и свихнуться недолго!
Погостный боярин и купец Осьма энергично кивнули. Соболь улыбнулся и взялся за кувшин с зубровкой. Соболиха расцвела. Наметившуюся идиллию разрушил громкий хруст – Бурей с увлечением грыз своего сахарного коня.

***

Вот так, старина – из бросовой травы, которую и скотина не жрёт делают лакомство базилевсов. Хотя, Варда Вурц рассказывал, что тот сахар, что происходит из далёкой страны Инд, куда только Александр и доходил, тоже изготавливают из какой-то травы, хотя кто его знает? Сейчас его привозят из Египта.
А здешние, кстати, такую редкость не продают, только изредка дарят. Основную же часть пускают, ты сначала не поверил, на сохранение ягод зимой. Варят их в этом сахаре – варенье называется. И тем вареньем в зимнюю пору кормят детей и недужных. Ну и, изредка, тех, кто занят на особо тяжёлых работах. От этого люди меньше болеют, а если и занемогут, то куда чаще выздоравливают. Народосберегающее дело, как сказал воевода Корней, немного отойдя от изумления.
Кстати, то сладкое и крепкое вино из ягод и сахара тоже почти не продают. Только изредка в Новгороде. А так тоже или дарят, или поят больных – оно лечебное. Тебе не кажется, что это много говорит о покойном боярине Александре, упокой, Господи, его душу. Делал зло ради свершения блага... Но почему он, будучи христианином по сути, отпал от Христа? Господи, ничего не свершается без воли Твоей! Дай мне понять, зачем Ты попустил такое с боярином Александром? Почему обрёк его на такое испытание? Дай постигнуть суть сего?! И подай знак – выдержал ли патрикий Александр испытание жизни, искупил ли мученической смертью и раскаянием то зло, что содеял? Не из праздного любопытства прошу – для славы и дела Церкви Твоей!
Да, Макарий, ответ Высшего Начальства не помешал бы... Вот только пути Его воистину неисповедимы, и он не любит давать нам готовых решений, предпочитая, чтобы мы использовали разум, что Он дал, и опирались на веру, что Он нам заповедал... Тяжкое испытание... И особо тяжко понимать суть людей. Суть вещей, как оказалось, проще... Когда объяснят!
Отец Меркурий опять утонул в воспоминаниях.

***

– Вот, боярин-воевода, здесь целлюлозно-гидролизный участок, – объявил Соболь. – Тут, значит, целлюлозу подвергают гидролизу и выделяют из неё глюкозу.
Лицо у воеводы вытянулось так, как будто Корней Аггеевич только что проглотил муху.
– Это сласть так называется, – поспешил объяснить Соболь, – глюкоза.
Воевода пробормотал под нос что-то не божественное.
– Пожалуйте внутрь, бояре, – Соболь сделал приглашающий жест.
Внутри взорам гостей предстало несколько чанов, вмурованных в небольшие печи, навроде того, как это бывает в богатых банях. Ещё в сарае обнаружился работник, медленно и размеренно помешивающий веслом в одном из чанов.
– Одни чаны мы греем чуть-чуть – только чтоб рука тепло чувствовала, и в них целлюлозу в особом растворе растворяем, – пояснил Соболь. – Вон Ждан, как раз, её и мешает. Непростое дело, между прочим. Медленно идёт.
– А что это такое целлюлоза ваша? – подал голос погостный боярин.
– А это, боярин, самая суть спелого камыша, – солидно пояснил Соболь. – То, из чего он в первооснове состоит. И не только он, а всякое былие земное: от дуба до самой травинки малой. Но из камыша ту целлюлозу извлекать легче. Только надо, чтобы камыш спелый был.
– Да что ты заладил: «спелый, спелый»! – недоверчиво хмыкнул боярин Алексей Рябой. – Какая у камыша спелость быть может? Он чего – яблоко? Али малина?
– Спелый камыш, боярин, – Соболь с некоторой жалостью поглядел на Рябого, – это когда он высох, но ещё не полёг. Тогда в нём целлюлозы больше, а пакости всякой меньше. Зелёный, вон, от дряни и не очистить. Раньше-то мы сами целлюлозу делали, а теперь нам её готовую с Бумажного двора привозят. Научили тамошних, и они теперь сами работают. Так что, когда спелого камыша нет, мы эту работу не работаем. Последние денёчки остались – отепляет, лёд тончает, и камыш резать опасно становится.
– Экая премудрость, – хмыкнул боярин Игнат, а потом изменился в лице и добавил. – Слушай, хозяин, а тебе этого камыша ещё не надо? А то на моей земле болото есть и там этого добра видимо-невидимо. Так я бы привёз, если в цене сойдёмся.
– Ты с этим делом к боярину Лавру Корнеичу подойди, боярин, – ответил Соболь. – Он этими делами ведает.
– Вона как! – Игнат поскрёб в бороде. – Лавру... Лавр Корнеич, поговорим?
– Поговорим, боярин, – кивнул Лавр. – Только не сейчас, а как на Горку вернёмся.
– Как целлюлоза вся растворится, – продолжил объяснения Соболь, – мы туда мела толчёного кинем.
– А этого-то дурня барогозного зачем? – хохотнул староста Аристарх. – Почему кто другой не годится? У него что, бздёхи какие волшебные что ли?
– Нет, боярин, – Соболь сморщился, как печёное яблоко, и мелко рассмеялся. – Не самого Мела, а того, что он делает! Мы тем мелом кислоту в растворе гасим.
– Какую кислоту?
– Из раствора. Раствор-то кислый, стало быть в нём кислота, – пояснил Соболь. – Она и растворяет. Не веришь, боярин, так сунь палец в чан, да оближи. Не бойся – не растворишься.
– И правда кисло, – подтвердил Аристарх, облизывая палец.
– Вот когда мел кислоту погасит, мы раствор вот через этот фильтр фильтруем, – Соболь показал на длинное и широкое корыто.
– Чего делаете? – не побоялся обнаружить своё невежество воевода.
– Отцеживают, деда, – пояснил боярин Михаил. – Вроде, как брагу или мёд хмельной через решето и чистую тряпицу. А решето и тряпица по-учёному зовутся фильтр. Наверное, корыто тут вместо решета, а что заместо тряпицы – не ведаю. Верно я говорю, мастер?
– Верно, боярин, – Соболь посмотрел на молодого Лисовина с явным уважением. – В корыте множество мелких дырочек, а под ним много всякого. Показать, не серчайте, бояре, не могу – если раньше времени фильтр поднять, то его на выброс, а новый делать долго и дорого.
– Тьфу, ядрёна Матрёна! –рассердился воевода. – Умом с вашими учёными словечками тронешься! По-людски сказать нельзя было? Вещай далее, мастер!
– После фильтра... отцеживания по чуть-чуть сливаем раствор вот сюда, – Соболь показал на чан, вмурованный в печь, – и кипятим на медленном огне, чтобы не пригорело. Оно выкипает и даёт густень, вроде киселя – сироп называется. Тот сироп выбираем черпаком и разливаем по горшкам остывать. Как остынет – готов в дело.
Соболь поставил на стол перед гостями горшок и положил ложки.
– Отведайте, бояре, – мастер сделал приглашающий жест.
Воевода Корней запустил ложку в горшок, отпробовал и вынес вердикт:
– Кхе! Экая сладость! Слаще мёда будет! Это вы вот из него тех коней, что нас давеча потчевали, делаете?
– Из него, боярин.
– Кхе! Из камыша да сласть, за которую золотом по весу платят! Полезное ремесло эта ваша химия! – воевода Корней потрепал мастера по плечу, после чего повернулся к остальным гостям. – Чего столбеете? Когда ещё такого лакомого отведать удастся? Налетай, раз угощают!

***

Вот так – сутью и первоосновой всякого растения оказалось неведомая целлюлоза, из которой с помощью некой кислой субстанции, незамысловато названной "кислота", извлекают слабость базилевсов, кою, в свою очередь, пускают на простецкий уксус и на, как сказал Соболь, "самую суть хмельного" – спирт. Интересно, это намеренно созвучно с латинским Spiritus – дух или это изысканное богохульство получилось случайно? Или это не богохульство, а тонкая издёвка над напыщенными римскими гусаками? Будем считать, что второе – боярин Журавль, как я понял, любил шутить очень своеобразно. Или это маленькая месть Феофана – этого чокнутого италика? В Риме его, помнится, тоже хотели лишить жизни каким-то необычным способом. А этот спирт и правда дух... Вышибает... И это пришлось весьма кстати после того, что мы узнали...

Ему повезло. Неужели мы хуже? У каждого должен быть сказочный сон, чтоб в час завершающий с хрипом натужным уйти в никуда сквозь Гранитный каньон... (с) С. Ползунов

Красницкий Евгений. Форум. Новые сообщения.

Водник

Дата: Вторник, 19.03.2024, 16:43 | Сообщение # 42

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***

Соболь и гости зашли в следующее строение, так же оснащённое большими окнами. Прямо с порога в ноздри им шибанул густой уксусный и бражный дух.
– Никак, бражка у вас тут зреет? – осведомился воевода, потянув воздух носом ХХХ. – А на кой, когда у вас, вон, яблоневка, зубровка, да эти ягодные есть? Или надоедает?
– Так без бражки, боярин-воевода, спирт не сделать, а без него – настойки, - пояснил Соболь. – А спирт ещё много куда идёт. Ещё уксуса много надо – его тоже тут делаем.
– Из чего ставите? – воевода, наконец, нашёл тему, где он мог общаться на равных.
– Когда из чего, боярин-воевода, – Соболь пожал плечами. – Из зерна, из яблок, хотя из них больше Феофан кальвадос свой делает, из репы, случалось, ну, и из сиропа, конечно. Сироп, почитай в любую брагу добавляем. И уксус из спирта. Яблочный-то винодел делает, да хозяйки сами.
Глаза у воеводы, да и не только у него вылезли так, что самый пучеглазый рак устыдился бы. Отставной хилиарх почувствовал, что и у него челюсть стремительно полетела навстречу полу – как можно пускать на какой-то неведомый спирт то, за что платят золотом по весу? Именно эту мысль громко, цветисто и совершенно нецензурно и озвучил немного пришедший в себя воевода.
– А много ли тех, деда, кто золотом по весу за сласти платить может? – оборвал разглагольствования воеводы боярин Михаил. – Может, лучше, чего ценой подешевле, да числом поболе продать? Глядишь, в мошне по итогу тяжелее будет?
– Тьфу! – воевода в сердцах плюнул.
– Что, Кирюха, уел тебя внук? – хохотнул боярин Фёдор. – Тут плюйся-не плюйся, а прав Михайла. Помнишь байку, что нам Осип – мечник покойного князя Святополка Изяславича лет двадцать с гаком тому сказывал?
– Не, Федька, не помню, – гнев стёк с Корнея Лисовина, как вода.
– Зато я, мамкина норка, помню! – рыкнул погостный боярин. – Слушай. Раз привели к князю Святополку Изяславичу на суд душегуба – старуху-вдовицу за резану топором порубал. На месте бы кончить паскуда, да он со двора уйти успел, а в смерти только князь волен. Но дело ясное: рубаха в кровище, топор щерблёный и видоки опознали. Тут-то князь его и спрашивает: "Что ж ты, сукин сын, старуху за едину резану, да топором?". А тать ощерился, да отвечает: "Не скажи, княже! Пол сотни старух – вот тебе и гривна!". Так, может, и тут так порешили? Ты б спросил, Кирюха, для чего им столько уксуса, да спирта этого, что на него и сахара дорогущего не жалко?
– Кхе! Верно, для чего? – боярин Корней наставил на Соболя палец.
Ответить Соболь не успел.
– Уксус много на что идёт, – опередил его боярин Михаил. – И особо для серебра... Верно я говорю, мастер Соболь?
– Твою ж мать! – выдохнул погостный боярин. Остальные гости, включая воеводу Корнея и исключая его сына и внука, обратились в соляные столпы, аки жена Лотова.
Соболь весь съёжился, втянул голову в плечи и затравлено взглянул на Лавра.
– Рассказывай, мастер, – кивнул тот. – Здесь чужих нет. Боярин Данила Мастер дозволил, а боярин Юрий то подтвердил. Рассказывай!
– Верно, – Соболь тяжко вздохнул. – Для серебра. От нурман серебро в свинце привозят. Чтобы одно от другого отделить уксус и нужен. На пуд серебра восемьдесят пудов уксуса. Тем в Серебряной слободе и занимаются. Те, кто боярина прогневал, или на воровстве или душегубстве попался. Не живут на Киноварном подворье долго...
– Так вы окись свинца в уксусе растворяете? – боярин Михаил шевельнул калеченной бровью, не столько пугая, сколько советуя отвечать серьёзно.
– Верно, боярин, – угрюмо просипел Соболь. – Вижу, понимаешь ты в нашем деле.
– Есть немного, – улыбнулся молодой сотник.
– И много серебра в год выходит? – сосредоточенно сопя поинтересовался боярин Фёдор.
– Пуда два, изредка три, – Соболь развёл руками.
– Едрёна Матрёна! – воевода Корней обалдело уставился одновременно и на Соболя, и на погостного боярина. – Выходит, прав ты был летом, Федька! Есть тут у них серебряный рудник, только вон какой... А я-то тебя облаял, винюсь.
– Не винись, Кирюх, – боярин Фёдор даже в затылке поскрёб, чего, на памяти отставного хилиарха, никогда себе не позволял, – тут рудника и вправду нету. Слышал же, что мастер говорил – от нурман в свинце привозят. А тут одно от другого отделяют. – погостный боярин повернулся к Соболю. – Нурманы, как я понимаю, того делать не умеют, верно, мастер?
– Верно, – Соболь кивнул.
– Серебро с нурманами делите по уговору, а свинец, в котором оно приехало – вам? У нурман для себя и без серебра есть, так?
– Так, боярин, – Соболь усмехнулся. – Эка ты через поприща зришь! Как сам у Ярла побывал. Данила Мастер сказывал, что есть там две свинцовые жилы: одна с серебром, а другая без.
– Давно на свете живу и давно подати собираю, – ухмыльнулся боярин Фёдор. – Ты лучше вот что скажи, мастер – сами нурманы не догадаются?
– Нет, боярин, не учат их тому, – Соболь понимающе кивнул. – От того же Сибирь нурманы не стерегут и ноги их тут не бывает.
– Умно, – одобрил погостный боярин.
– А свинца сколько выходит? – встрял Осьма.
– Пудов семьдесят.
– Немало, – Осьма удовлетворённо хмыкнул. – И что с ним делаете?
– Мастер Привереда – тот, что из Мастеровой, стекло чище льда придумал, – ответил за Соболя боярин Лавр. – На него свинец нужен, но не так, чтобы много. Ещё на сторону продают. Но, главное, они яблоки кистеней, булав и шестопёров свинцом заливают, а потом продают – этого добра на каждом торгу валом, а серебра хорошо стоит.
– Свинцом с Туровом можно и поделиться, – задумчиво крутанул ус боярин Фёдор. – А с серебром обобьётся князинька – нам самим на Немане оно нужнее будет, чтобы там не сдохнуть. Как думаешь, Кирюх?
– Ты что ж меня на измену толкаешь, око княжье? – воевода хитро прищурился.
– Нас с тобой, Кирюха, и так есть за что убить во пса место, – взгляд погостного боярина потяжелел, и этим тяжёлым взглядом он по очереди обвёл всех присутствующих. – И вас, соколы, тоже. Если свора, хоть княжеская, хоть земская о серебре пронюхает – нам конец. На правеже во всём сознаемся. И я сознаюсь. И ты, Кирюха, и все! А если кто донесёт, то тем себе даже жизни не купит. И потому бояр туровских мы от греха сребролюбия оградим – о чём не знаешь, тем не согрешишь. А князя... князя мы не обидим... Со временем.
– Кхе! Верно говоришь, – воевода Погорынский крутанул ус.
– Я, Кирюх, в лужу бздеть не обучен, и ты это знаешь, – погостный боярин пристально посмотрел в глаза воеводы и глядел, пока боярин Корней не отвёл взгляд, усмехнулся и обернулся к боярину Лавру и Соболю. – Прости, боярин, перебил я тебя. И ты прости, мастер. На что там ещё ваши сахар со свинцом и уксусом потребны?
– Боярин Лавр Корнеич верно сказал, – Соболь зябко передёрнул плечами. – Только на серебро малая часть сахара идёт – пудов двадцать-двадцать пять. И потребно на то пудов семьдесят камыша. Три дня работы! На варенье да на спирт куда больше нужно. Раньше ещё на очистку болотного железа много уксуса шло, но там муторно больно. Как стали от нурман возить, так это дело забросили.
– Кхе! Едрит твою поперёк да наискось! – взорвался воевода. – Свихнусь я тут свами, ядрёна Матрёна! Спирт-то твой что такое?
– Это, боярин-воевода, хмельной дух, – Соболю, похоже, не хватало слов. – Первосуть любого хмельного. Но он и ещё много куда, помимо хмельных настоек, годится.
– Ни хрена не понял, – воевода помотал головой. – Разве что, если он хмельной, то и пить его можно.
– Могу угостить, боярин, – Соболь поклонился. – Только упредить должен – спирт он крепче крепкого. Не все сдюживают.
Хозяин расставил на столе посудинки, не больше напёрстка, по числу гостей, и теперь наливал воду в большие кружки, красующиеся рядом с ними.
– Да этим воробья причащать! – хохотнул Алексей Рябой. – Аль жалеешь, хозяин?
"Интересно, почему так понимающе переглянулись боярин Михаил и Соболь? Сдаётся мне, они старательно прячут улыбки!"
– Питьё это крепче крепкого, боярин, – с максимальной серьёзностью ответил Соболь. – Самая суть хмельного тут.
– Ха! – Рябой крутанул ус. – Любопытно даже!
– Мне, пожалуй, и хватит хмельного по моим летам, – покачал головой Михаил.
– Кхе! И верно, внучек, – ухмыльнулся воевода и подмигнул своим соратникам. – Ну, а мужам в летах солидных вреда не будет. Посмотрим, что это за дух хмельной, что на него того, за что золотом платят не жалко. Дух-то от него самый что нинаесть хмельной! Берите, кхе, чары. И ты, отче духовный, тоже. Будем здравы и при головах на плечах!
Отставной хилиарх опрокинул в глотку едва пол глотка прозрачного питья. Дыхание перехватило сразу и полностью, во рту враз стало так сухо, как было только раз – во время марша по пустыне без капли воды, на глаза, впервые за много лет, навернулись слёзы, огненный ком прокатился по пищеводу и взорвался в желудке адским пламенем. А потом бывшего полутысячника пехоты базилевса ударил жуткий кашель, какой бывает разве что при грудной болезни, от которой люди умирают, харкая кровью.
– Водички, бояре, водички! – как сквозь туман, донёсся до священника голос Соболя. – Я ж упреждал!
Отец Меркурий наощупь поймал кружку с водой, незнамо как донёс её до рта, холодная вода полилась частью в рот, а частью на бороду, но облегчение принесла.
– Кхе! Уй! Кхе! Ядрёна, кхе, Матрёна, кхе! – кашлял воевода, утирая слёзы. – Кхе! Верно, кхе, дух, кхе, хмельной, мать его! Нешто кто пьёт такую отраву, хозяин?
– Был один – пил, – кивнул головой Соболь. – Боярин узнал – отметелил для вразумления. Своей рукой. А она у него тяжёлая... Была. А потом обещал, что в следующий раз велит рот питуху зашить. Суровой нитью и крест-накрест. И дырку с другой стороны тоже.
– Кхе! И помогло? – боярин Корней уже немного отошёл от последствий дегустации.
– Как отшептало, боярин-воевода, – кивнул Соболь.
– А реактор этот что такое?
– Устройство, где происходит реакция, боярин, – пояснил, ничего не поясняя, Соболь.
– А реакция — это что?
– Превращение одного в другое, боярин Фёдор Алексеич, – ответил за Соболя боярин Михаил.
– Тьфу, мамкина норка! – погостный боярин и правда едва не сплюнул. – Вещай дальше, хозяин!

***

"Вот Соболь и вещал, только ты, Макарий, ничего так толком и не понял – хватило понимания того, что сказал логофет Фёдор. Да и остальным тоже. За исключением, пожалуй, Михаила и Лавра – они что-то в этом ремесле понимали. Ну, а остальные увидели, что это возможно и уяснили, что можно выделить суть вещей, а потом использовать и преобразовывать, и слава Богу.
Куда интереснее как здесь до этого дошли. Начало, явно, положил боярин Данила, с которым ты просто обязан встретиться, а продолжил Феофан, чего он и не скрывает – сам рассказывал, что от богословия он здесь отошёл и сосредоточился на познании Творца через его творения. Познаёт мир. Когда мы с ним и этим Минотавром – Буреем нарезались до положения риз в Михайловом Городке, он сказал нечто, весьма похожее на написанное в тайной книге Прокопия Кесарийца: "Не берусь я судить о высоких вещах. Сумасбродным я считаю исследование Божьей Природы, какова она есть. Трудно нам с какой-либо точностью понять человеческое, к чему же рассуждать о божественном? Ни в чем не противореча установленному, думаю, лучше молчать о том, что предназначено лишь для благоговейного почитания". Не дословно повторил, но смысл был тот же. А потом он сделал интересный вывод – Господь дал нам возможность познавать Его через познание созданного Им мира. И, как бесконечен Бог, так бесконечно и познание. В этом что-то есть и учению Церкви этот постулат не противоречит. Да-да, о том же писал Екклесиаст – Судья Израилев. Мы с Учителем тоже немало беседовали об этом. Дай, Господи, выцарапать Учителя из лап Иллариона и Порфирородной, и мы продолжим этот разговор – здесь он пойдёт по-иному. Тем более, что тут найдётся кому его поддержать!
Хуже другое – совершенно не понятно, что со всем этим делать?
Понятно, что сохранять в тайне, но что и на какой срок? Но ведь вечно таиться нельзя. Придется потихоньку, потихоньку выводить большинство здешних чудес в большой мир. Мееедленно! И осторожно! Как там говорил Варда: "Будто портишь воздух на императорском выходе"? Именно так! И чем сильнее мы будем становиться, тем больше можно станет открыть. Вот только ошибиться нельзя – цену ошибки логофет Фёдор определил верно!
Ладно, Макарий, твоё дело тут телячье – не проговориться. Остальное не в твоей власти. А вот о прямых обязанностях – приведении ко Христу Соболей стоит подумать. Непростой это род, что подтверждает его история – уж очень на сказку смахивает. Пожалуй, хорошо, что ты не стал расспрашивать самих Соболей, а навёл справки. Итак, что там гласит общепринятая версия?"
Отставной хилиарх наяву услышал голос жреца-кузнеца Златояра.

***

– Соболя? Не простой то род. Испокон веку они охотниками были. Красного зверя добывали, а на шкурки всякое нужное племени выменивали: соль, железо, полотно, а, бывало, и хлеб. Брали мясо на зубрах, лосях, оленях, кабанах. Били птицу, чтобы старики побаловали последние зубы мягкой пищей. Ходили и на медведя. Добывали барсуков ради целебного жира. Но лишнего у леса не забирали – лес он ведь тоже предок, – Златояр одновременно и горячился, и старался говорить с былинными интонациями.
– Угу, – отставной хилиарх кивнул.
– Раз охотники на пушного зверя, значит и скорняки, – Златояр поучающе поднял палец. – А где скорняжное ремесло, там и поташ делать надо – жир снимать. Да ещё в давние времена один из их пращуров научился добывать из мочи белую крупу, навроде мелких градин, в воде их растворять и в том растворе кожи и шкуры выделывать. Понял?
– Понял.
– А раз понял, то дальше слушай, – жрец вцепился в опалённую в кузне бороду. – И в торговле Соболя оказались не последними. Умели торговаться, умели взять цену. За то и в силу вошли. Старшие решили, что Соболям предки на ухо шепчут, велели им отбирать шкурки для мены со всего племени.
– А если кто не захочет?
– Не, – Златояр отрицательно мотнул головой, – Соболя честные. Да и кто ж против воли Предков пойдёт? Предки, жрец Распятого, это дело такое. Они из Ирия за всеми смотрят, но за нами особо. Мы ж не дреговичи, хоть с ними и схожи. И Светлых богов чтим: Сварога-Огневеда, Перуна Громовержца, Даждьбога, Стрибога, Хорса и Ярило, Макошь Пресветлую, Ладо, Леля и Полеля, Морёны-смерти боимся, но происходим-то прямо от отца Велеса, появшего смертную деву. Сын Велеса от неё и стал самым первым Предком. А семени его – нам, нервам, от отца Велеса дан был дар – когда станет особенно худо, или просто придёт тому время, в одном из них воплотится Предок и укажет Путь.
"Однако! Языческие легенды весьма похожи! Везде боги, полубоги и герои – дети блуда, а иногда и брака богов со смертными девами и жёнами. Ну, или, иногда, богинь со смертными мужами".
Священник еле заметно улыбнулся.
– Чего лыбишься? Твой Распятый сильный бог, не спорю, но отец Велес – это отец Велес. Предки не раз приходили! На моей памяти было! Журавлика и братана его, хоть они и постарше будут, беспортошными помню. Одну лужу, считай, гузном мерили!
– Мир! Мир! – священник выставил ладони в примирительном жесте. – Верю! А кто такие Журавлик и его брат?
– Ну ты даёшь! – Златояр выпучил глаза. – Боярин Журавль и Данила Мастер это. В них предки и проснулись!
"Оппаньки! Хотя..., пожалуй, ожидаемо"
– Прости, – отставной хилиарх подавил усмешку. – Продолжай.
– Время было предкам прийти – хреново стало до ужаса. Хотя, по началу, сомневались – и раньше отроки и юнаки прыткие случались. Кряж тогда сразу сказал, да не все ему поверили. Особенно Велимир покойный. А братаны собрались, да подались в большой мир. Такое и раньше бывало, но мало кто возвращался. Может, сгинули, а, может, в иных краях приживались. Но эти вернулись. Годы прошли, а вернулись. Воями. Да не одни – дружину нурман железнозубых с собой привели. Этих, сказывали встретили, когда на полуночь да на закат ходили. Там и встали нурманы под их руку. А ещё кузнецы-оружейники и иные мастера с ними пришли. Половина – люди, как люди, а другая будто степняки: волосом чёрны, глазами узки, а мордою темны, будто их, как дичину, под стрехой коптили. Эти приблудились, когда Журавль и Мастер на восход ходили. Сказывают, горы там до неба. Урал-Камень зовутся. А в самой высокой горе – Медной живёт тем горам Хозяйка. На дочке той Хозяйки Мастер и женился, да не зажилась она. А Журавль и вовсе вдовым приехал с калечным сыном на руках. У него и до того нрав был зубру в гону в пору, а как жену в восходных землях похоронил, так вовсе, ровно медведь-шатун сделался. Но справедлив был – не отнять.
– Продолжай, прошу тебя.
– Вот тут уж самым тупым стало ясно, что Предки в них проснулись, а Предков слушаться надо. Тем более, что доказательство тому сразу вышло. Принесли они весть, что грядёт голод великий и велели съестного заготовить сколь только можно. Заготовили. И зерна, и дичины, и рыбы, и репы даже корня аирного и камышного насушили, да в муку смололи. От того следующий год пережили, хоть и корьё жрать пришлось, но с голоду не помер никто.
– А дальше что было?
– Дальше у нас другая жизнь началась, – Златояр усмехнулся. – Да такая, что не всем по нраву. Взвоешь, иной раз, какая! Железной рукой боярин правил. Требы велел отцу богов Сварогу-Огневеду класть. Не все приняли. Старый Велимир и вовсе на погребальный костёр по доброй воле живым взошёл. Дурень! Сварога-Огневеда и Отец Велес во отца места чтит, хоть и всякое между ними бывает.
– А что за новая жизнь?
– Да, знаешь, всякая! – жрец Сварога невесело усмехнулся. – Уклад, что от пращуров заведён, в одночасье рухнул. Предки путь знали, но вели по нему рукой железной. И крови ни своей, ни чужой не боялись. Леса под топор легли, печи задымили, пришлые проявились. Много. Кто своей волей пришёл, а большинство неволей приводили. Каждому урок нарезали и заставили шуршать. Ровно муравья в муравейнике. Даже наши роптали, а пришлые и вовсе... Только Предкам на то было с ёлки класть, а кто противился – тех на шибеницу или на кол. Почитай, две трети старшины сменилось! Что своих, что чужих. Не знал боярин Журавль к одному человеку жалости – всех скопом жалел и о всех скопом заботился. Только многие этого по сю пору не поняли. Думают, что сыто да богато живут само по себе завелось. А вот хрен! Через ту безжалостность случилось!
" Что ж, Макарий, это подтверждает то, что ты видел своими глазами. И, видимо, покойный боярин Александр и ныне, скажем так, условно здравствующий боярин Данила, обрели большую часть своих знаний во время странствий. Что ж, и пифагорейцы и не только они часто уходили на Восток. Видимо там – в неведомых восточных горах и находится главный ковен, где и приняли решение развивать, впавших в ничтожество в здешних болотах, соратников. Интересно, зачем? Считают, что пришло время готовить своё возвращение в большой мир? Интересно, кто из учителей покойного отца Михаила сумел смотаться на Восток? Какая неприметная магнаврская моль? Знания-то из одного источника..."
– Погоди, ты ж, вроде, о Соболях спрашивал? – хлопнул себя по лбу Златояр.
Отставной хилиарх кивнул.
– Так слушай, – жрец выдержал драматическую паузу. – Они, по первости, едва не в ничтожество впали. Зверь от шума нашего ушёл, да и охотников больше стало, торговлю всю бояре в свои руки взяли, да ещё мор их выкосил. Был род – стала семейка. Хоть в приживалы к кому иди...
– Что-то я такого не заметил, – отец Меркурий изобразил сомнение.
– Впали, впали – не сомневайся, – кивнул Златояр. – Да там бы и остались, если бы не пришлый один. Да ты его знаешь – Феофан Грек зовут. Пьянь, но знает и умеет много, от чего у бояр в чести. Его сам Мастер завсегда учил. Тайному. Вот тот Феофан Соболя, которому тогда и трёх десятков не стукнуло, и заприметил. Да к Мастеру отвёл. А боярин его и семейных его учить начал. Почему, спросишь? А хрен его знает – Предку виднее. Поселили их на островах в болоте, куда ход, почитай, всем заказан и стерегут пуще, чем бояр. А уж чем они там заняты, это тебя, а не меня спрашивать надо – ты там был, а я нет. Но почёт тем Соболям с тех пор большой. Даже сопляку Собольку... Особенно сопляку Собольку!

Водник

Дата: Четверг, 18.04.2024, 17:27 | Сообщение # 43

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***

"Вот такая, Макарий, занимательная история... И что здесь правда, а что вымысел – поди разбери. Ясно одно – Соболя себе цену очень хорошо знают, малака!
Однако, если родители, в целом, понятны, то их дети...
Начнём со старшей дочери – Догады. Она понятнее. Само имя говорит о том, что умна. Красива. Той самой северной красотой, от которой сходят с ума повесы в Городе с тех пор, как на службе Империи завелись франки, саксы, даны и русы. Заметно, что хочет замуж, да так, что подол того и гляди вспыхнет. Оно не удивительно – девице девятнадцать лет. Это в Городе выходят замуж и позже, а тут – перестарок.
Это то, что ты, Макарий, увидел сам. Теперь о том, что тебе рассказали. Ещё бы понять, зачем Поднадзорному и его деду это понадобилось? Понадобилось, понадобилось – не сомневайся, иначе бы никто и рта не раскрыл. Итак...
Боярин Лавр рассказал, что Догада превзошла численную науку. Ты, кстати, слышал, чтобы женщин этому вообще учили в пределах больших, чем необходимо для проверки того, как рабыня-экономка тратит деньги, выданные ей для похода на рынок? Не слышал. А Догада закончила школу Феофана Италика. Да, стоит называть его так, чтобы отличать от Феофана из Турова. Но к делу! Она закончила школу. Вместе с сыновьями местных аристо, старших акритов и верхушки ремесленников. Интересно, кстати, а ещё девочки там учились? Я не помню, чтобы Пифагор говорил и писал что-нибудь об образовании женщин. Его вообще люди не очень интересовали. А вот Догада заинтересовала самого боярина Данилу, и он приказал Феофану взять её в обучение. Мдааа...
Итак, Догада изучила численную науку "до интеграла и дифференциала", чтобы это ни значило – Лавр, который это рассказал и сам не знает – ему велели, а он передал. Очередная проверка, понимаю. А Догада стала арифметиком, но это, оказывается, было только начало. Оказывается, без грубокого знания тайн чисел, невозможно проникнуть в тайны химии, а девицу готовили именно к этому. И приготовили. Как оказалось, она очень аккруратна, усидчива и по-хорошему занудлива. Кончилось тем, что что-то новое, что родилось у Феофана Италика, Данилы, когда он бывает в себе, или у Соболька – младшего брата Догады, о котором речь впереди, отрабатывает именно наша девица. А потом пишет памятные грамоты для родителей и работников – что и как делать. А вот сама на выдумку нового не очень горазда. В прочем, не много го ли они все тут хотят от незамужней девицы? У других-то наряды и женихи на уме.
Кстати о женихах. Именно потому Догаду и не отдают замуж. Кто ж расстанется с таким сокровищем? Соболя ищут зятя. Только в зятья далеко не каждый пойдёт. Да ещё из-за тайны к Догаде сватаются худородные, ибо большинство тех, кто живёт не в Гулаге, про Соболей знают только то, что род этот впал в ничтожество, а боярин поселил их на болоте. В результате девка ревёт, её мать рвёт и мечет, а отец скрипит зубами. Дошло даже до покойного боярина Александра. Тот обещал привезти жениха аж из Новгорода, но не успел.
Теперь Соболёк. Парень на два с небольшим года моложе Догады. Надежда и опора родителей и, похоже, не только родителей. На ремесленника не похож совершенно. Наверное, таким мог бы быть Феофан Италик, родись он в семье аристо, причём такого, чьи предки непрерывно заседают в Синклите со времён Старого Рима. Эдакое неуловимое чувство превосходства, которое разливается в воздухе, как тонкое благовоние – не обоняемое, но ощущаемое. Но характер, при этом, ровный, открытый, даже дружелюбный. Не чинится, точнее, думает, что не чинится. Как Вурц, к примеру – аристо, даже поднявшиеся из акритских рядов и отведавшие палку декарха и лохага, всё равно смотрят на простецов иначе, чем на своих и сами не замечают этого. Даже лучшие из них. Вот и у Соболька сквозит нечто такое... Но он-то не аристо!
Кстати, у Соболька граница между равным, высшим и низшим проходит не по происхождению или могуществу, а по учёности. Лавра он, похоже, склонен, со временем, признать равным, Поднадзорного признал безоговорочно, на тебя обратил внимание, а к остальным отнёсся, как к досадной помехе. Чем-то в этом похож на магнаврских светил и, пожалуй, Учителя. Только Соболёк, по малолетству, плоховато умеет своё высокомерие скрывать. Хотя, такую гордыню надо уметь видеть. Ставлю солид против обола, что воевода Кирилл, при всём его уме и проницательности, ничего не заметил – он просто не знает, что гордецы бывают и такими.
Основания для этого у Соболька, кстати, имеются. Как рассказал боярин Лавр, парня заметили, когда ему едва стукнуло семь. Боярин Данила заметил. Сам. Сам же и отвёл его к Феофану Италику. Вот так Соболёк оказался соучеником боярина Юрия – сына боярина Александра. Это был первый набор в школу Феофана. Нет, учили и раньше, но того что древние называли система до того момента не водилось.
Соболёк превзошёл свободные искусства, точнее то, что здесь их заменяет, ибо на Кордоне не учат ни риторике, ни музыке, зато всякоразличные artes mechanicae вколачивают, как декарх дисциплину в новобранца. Языкам, кстати, тоже не учат. И философии. Зато благородным наукам о числе – выше крыши. Какие-то очень радикальные пифагорейцы. И странные. Пифагор Самосский, вроде, искусствами механическими не баловался, занимаясь только идеями. Но ты опять отвлёкся, Макарий. Давай-ка к Собольку!
В численных науках он, как уже говорилось, преуспел. В грамматике и диалектике оказался не хуже. Постиг землеописание и астрономию. Ну, а на химию просто запал. Причём, настолько, что оставил позади Феофана. Боярин Данила занимался с ним сам несколько лет. Говорят, помимо прочего, это помогало боярину бороться с болезнью и сохранять себя.
В конце концов, Соболёк стал тем, кто выдумывает новое. А новое здесь ценят, как нигде во всей известной тебе, Макарий, Ойкумене. Экклесиаст, судья Израилев, со своим: "Говорят, смотри – это новое..." не нашёл бы тут понимания! И это невероятно! Любому в Городе зримо понятно, что мы лишь жалкие последыши великих предков. Мы разучились так воевать, так строить и так управлять Империей, как умели они. И с каждым не поколением даже – годом становится всё хуже. Мы лишь делаем, что можем, и ждём когда Он придёт во второй раз, после чего, как говорил Иоанн, больше не будет времени. А они – нет! Особенно молодые. И здесь – на Кордоне, и в Михайловом Городке. Здесь ценят новое, гонятся за новым, возносят тех, кто это новое может создавать! Хотя предков поминают при каждом удобном и неудобном случае.
Почему?! Зачем?! Неужели мы – ромеи народ-старик и наше время ушло? Или ты, Господи, даёшь мне знак, что пора перелить молодое вино в старые мехи? Их – в нас? Ведь так уже было – с готами. Ты об этом Феофану Туровскому, как раз, и рассказывал. Или нам пришла пора отринуть гордыню и начать учиться у недавних варваров, работников последнего часа? Задача, гамо то психо му! Прости старого солдата, Создатель!
Но почему и зачем Михаил – больше некому, прислал Лавра рассказать мне это? Почему не сам? Хотел, чтобы дядя пропустил это через себя и понял, а, заодно, добавил то, что сам неосознанно заметил? Наверное, да. Но это тактика, а какова у Поднадзорного стратегия? Ты ему, явно, нужен. Как и его деду, дяде, Аристарху и ещё Бог знает кому. Но зачем? Именно ему зачем?
Стоп, Макарий, отвлекись и начни сначала. Тебе показали то, во что не посвятили большинство своих. Но ты им не свой. Надеюсь, пока. Однако, ты принадлежишь к допущенным к великой тайне. Смертельно опасной, причём. И предавать тебе смысла нет – этим не купишь даже жизни, не то, что почёта, о чём тебе прямо и сказали. Из этого следует, что ты им всем позарез нужен, но ни один засранец так и не сказал зачем. Кроме туровского Феофана, но он-то, как раз, к посвящённым не относится, хотя, не исключу, что со временем посвятят и его.
Возможно, это и есть знак, которого ты так ждёшь? Но тогда можно допустить, что они сами не знают, зачем ты им, но чувствуют, что зачем-то необходим. И тоже ждут знака, что их действия угодны Ему. Логично? С одной стороны, да, но с другой, слишком похоже на выдачу желаемого за действительное. А ты, старый хрыч, всегда предпочитал нечто более приземлённое. Да и Высшее Начальство стал дёргать, только попав на Русь. Так что поищи ответ, в котором будет поменьше Его воли и побольше нашей – людской.
Вот только ответ никак не ищется. В конце концов, им сгодился бы любой священник. Если они собираются водить за нос наследника князя и всю ту свору, что с ним притащится, то какого-то попа – проще, чем помочиться. Нет, конечно, они почувствовали в тебе солдата. И тому, что ты хилиарх тоже поверили. Как и тому, что спрятать тебя под мох себе дороже. Достаточно для договора о ненападении, но тебя делают своим, причём, не спрашивая твоего согласия. Замазывают, как говорит ночное отребье. Но зачем? Им нужен ещё один стратиг? Бред! Тут и своих хватает, да и должного количества пехоты, чтобы ты мог проявить себя, тут нет. И лесной войны, что им предстоит, ты не знаешь – ты не порубежник из акритских клисур, и им это известно.
Значит, ты им нужен, как священник? А почему? Что в тебе может быть такого, чтобы они так рисковали? Уж точно не твои, давно спущенные в отхожее место, связи в Городе. Да и зачем им знакомство с несколькими кентархами, хилиархами, таксиархами и даже одним-двумя мерархами?
Нет, чем дальше, тем бредовей! Выкинь пока это из головы и вспомни, что ещё видел.

Водник

Дата: Четверг, 02.05.2024, 08:45 | Сообщение # 44

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Отставной хилиарх вновь, как наяву, ощутил на щеках колючий ветер, огибающий большие печи. Нет, не огромные – просто большие. В три-четыре человеческих роста и окружённые бревенчатыми навесами. Отставной хилиарх в пол уха слушал объяснения боярина Лавра – ну печи и печи для железа, а что большие, так всякое в жизни бывает. Отец Меркурий просто утомился – слишком много впечатлений свалилось на него за последние дни. Умом он понимал, что послушать боярина стоило бы, но сосредоточиться уже не мог. А Лавр, меж тем, сел на своего конька. Глаза у него горели. От воеводского сына исходила почти физически ощутимая волна счастья...
– Лаврух, а от чего печи в таком месте поставили – посреди болота? – осведомился вдруг воевода. – Место, вроде, негодящее. Болото.
– Это как сказать, батюшка, – ухмыльнулся Лавр. – Эту островину для здешних плавок, как нарочно ставили. С одной стороны руда добрая – только черпай, а с другой – торф.
– А он-то тут на кой ляд? Уголь же нужен?
– Нужен, но в другом месте – где свинское железо в закаляемое переваривают, – лицо Лавра озарила блаженная улыбка. – Из здешних же печей исразу закаляемое железо, простое и свинское выходит и работают они на особом угле, что из торфа пережигают вон в той земляной печи. Кокс называется. От него жару куда больше, но он только для плавки годится, а передела – нет. И печи от него тоже быстро прогорают, но то окупается. Кроме кокса из торфа не то горючая смола, не то масло выходит. Горит жарко. Кузьке для зажигательных болтов лучше его живицы со скипидаром оказалось.
– Кхе! – воевода подкрутил ус. – Наука. Ты мне потом, Лаврух, про смолу ту больше расскажи.
Лавр кивнул.
"Малака! Зажигательная смесь! Интересно, она горит лучше нафты или хуже? Слава Богу, хоть огонь базилевсов они не сделали!
Так, а это-то здесь зачем?"
Взгляд отставного хилиарха скользнул по двум ветряным мельницам. Находиться здесь им было совершенно незачем.
– Скажи, боярин Лавр, – язык отца Меркурия оказался быстрее мыслей, – для чего тут ветряные мельницы? Что здесь можно молоть?
– Для того, отче, что на этой островине ветер дует, почитай, всегда, – боярин Лавр широко улыбнулся. – Я ж сказывал, что эту островину Господь нарочно для плавок устроил: руда добрая есть, торф на кокс годный есть и ветер всегда дует – вот тот ветер и приспособили мехи качать. Мехи на зиму разобраны – там кожи много, а ей мороз не полезен. Вот так.
"Малака!"
– Хитро! – одобрил Лука Говорун.
– А сколько тут железа выходит, боярин Лавр Корнеич? – осведомился, задумчиво покачиваясь с пятки на носок, боярин Фёдор.
– От десяти до шестнадцати пудов за плавку, боярин, – Лавр довольно улыбнулся. – Треть, правда, свинское, но и оно не пропадает.
– А плавок сколько?
– По две в месяц с травеня по листопад делать можно, – Лавр кивнул в сторону печей.
– Это что ж – двадцать плавок за лето?! – погостный боярин выпучил глаза.
– Нет, Фёдор Алексеич, – Лавр покачал головой, – десять, много двенадцать. В одной печи плавят – вторую перебирают. Жар большой – прогорают быстро. А ещё руды надо добыть да подготовить, кокса наделать, кирпичей на починку налепить. А народу нет – пахать-то кто будет?.
– Всё равно, мамкина норка! – рубанул рукой воздух погостный боярин. – Эдакая прорвища железа! Понятно теперь почему у них плуги да лопаты железные!
– Вот того ради боярин Журавль, упокой Господи его душу, – Лавр истово перекрестился, – людоловством и занимался. Чтобы одного мастера или иного ремесленного работника кормить, чуть не двадцать пахарей нужно. А ведь дружина ещё... Такие дела.
– Кхе! – задумчиво произнёс воевода Корней.

Глава 8
Март 1126 г. Кордон. Архипелаг ГУЛАГ. Колыма. Киноварное подворье.

– А теперь, господа бояре, ехать нам на Колыму, – боярин Лавр невесело усмехнулся. – На Киноварное подворье. Оно же Серебряная слобода. Сразу скажу – невесёлое местечко...

***

"Лавр оказался прав – местечко и впрямь невесёлое. Селище похороненных заживо. Я всегда подозревал, что лучше смерть, чем вечное пребывание меж четырёх стен. Хотя, многие простецы, возможно, и позавидовали бы душегубам и прочим преступникам с Киноварного подворья, но не я – медленно отравляться ядом не для меня. Эдакая казнь Сократа, растянутая на годы...
Хотя, как ты уже говорил, Макарий, недалёкого ума простецы могут и позавидовать столу узников. И их можно понять.
С виду ничего страшного в Киноварном подворье нет – несколько домов, обнесённых высоким тыном с вышками по углам. На вышках всегда стражники с луками. Но это снаружи. Изнутри перед наружным тыном стоит ещё один невысокий заплот. Любой узник, перебравшийся через него, подлежит немедленной смерти. Говорят, некоторые так и кончали с опостылевшей жизнью – перелезали через заплот и ловили стрелу. После нескольких случаев, между тыном и заплотом запустили натасканных на людей псов. С тех пор желающих свести счёты с жизнью поубавилось – быть заживо сожранным псами это не то, что лёгкая смерть от стрелы.
Внутри заплота пять строений: свинцово-серебряная мастерская, киноварная мастерская, дом для узников, дом для охраны и трапезная с баней. В прочем, нет – ты забыл дровяные сараи, Макарий. И глубокий колодец. Мастерские можно отличить по высоким, очень высоким, печным трубам. Всё вместе это называется Киноварным подворьем. А ещё Серебряной слободой и Колымской зоной.
А что в мастерских? Небольшие печи к которым подходят плавно изогнутые воздуховоды. Множество литых из свинского железа заслонок, перекрывающих и открывающих ход воздуху и дыму. В свинцово-серебряную печь, вмурован невеликий котелок из свиного железа – в нём и плавят. Сверху закрывают надвижным коробом с окошками – смотреть. Время от времени черпаком снимают сверху плёнку. Сначала одну, потом вторую. Черпают в разные горшки. Первую плёнку – особо ценную и тонкую доверяют снимать только ловкачам. И за её уловление положена награда: хмельное, освобождение на день-другой от работ, говорят, особо ловким, сумевшим снять больше и чище, даже привозили баб – тем, кому они ещё нужны.
Вторую плёнку снова прогревают на решётке и оставляют остывать. Остывшее за ночь мелют ножной мельницей. А смеленное растворяют в уксусе и прогоняют через медный самовар, похожий на тот, в котором получают spiritus. С тем, что в результате получилось тоже что-то делают – уже не помню.
В Кинованой мастерской похоже: Те же печи, те же котелки свиного железа, те же вытяжки, тот же самовар. Только здесь ещё серой воняет. В этой мастерской золотят и серебрят медь и получают из бросовой чёрной киновари драгоценную красную. Ну и выделяют mercurium - живое серебро.
Но куда примечательнее люди, что там работают. Узники. Те, кто попал сюда недавно вполне здоровы на вид, но это временно. Через несколько лет на дёснах возле зубов появляется серо-лиловкя полоса – первый признак отравления. Потом в глазах возникает выражение вечного испуга – заключённые и на самом деле начинают всего бояться. А ещё тупеют, теряют охоту к еде. Живые мертвецы начинают плохо двигаться – как будто вокруг них вода, у них трясутся руки, течёт слюна, набухают и кровоточат дёсны, ломит суставы. Некоторые сходят с ума.
Возврата для них нет. Нет и имён – их зовут по числам. С первого по пятьдесят четвёртый. Сейчас самый старший из живых носит номер тридцать девять. Говорят, он был душегубом, однако звериная жажда к жизни позволила ему продержаться больше десяти лет. Однако узников – здесь их называют "спецконтингент" берегут. Так же, как мастер бережёт дорогой и нужный инструмент.
Яд свинца и живого серебра распространяется по воздуху. Тебе объяснили, что часть этих субстанций при нагревании образует пар. Он и травит. От того вмастерских постоянно топят печи – печная тяга ,через систему особых каналов, выьягивает отравленный воздух. Спецконтингент работает в очках, кожанных масках, очищающих воздух, и перчатках, снимать которые запрещено. И выглядят узники в этой снасти, как черти с иконы сташного суда. Защитную снасть моют мылом и уксусом. Так же и тем же моют лицо и руки спецконтингента, а после рабочего дня их заставляют мыться в бане. Наряд на подготовку бани заключённые воспринимают, как награду – работа на воздухе, а не у свинцовых печей. Да, ещё узникам налысо бреют волосы везде, где те растут.
Чтобы дольше жить живой мертвец должен хорошо есть – это ослабляет действие яда. Вот из и кормят: пять раз в неделю мясо, два – рыба. Заставляют пить много молока – целую крынку. Время от времени дают драгоценное варенье, а летом – плоды и ягоды. Дают мёд. Много сырых овощей. Словом, так ест далеко не всякий воин. Вот эта кормёжка и послужила началом одному крайне примечательному событию, многое перевернувшему в семействе Лисовинов..."
Отставной хилиарх, как наяву, увидел трапезную, где за столами сидели полтора десятка налысо бритых мужчин, ногу каждого из которых украшала увесистая колодка. Живые мертвецы ели. Хорошо ели: щи с убоиной, забеленные сметаной, каша с.мясом, хлеб, свежий и солёный чеснок, молоко. Вокруг стола прохаживались два охранника.
Старший над охранниками, коего боярин Лавр звал просто Хозяином, как раз знакомил гостей со своими поднадзорными. Делал он это в достаточно своеобразной манере:
– Номер тридцать девять, – палец Хозяина указал на одного. – Душегуб. Скоро полтора десятка лет здесь. Никак не сдохнет. Жить хочет. Помнит, что раз чудо случилось – двадцать второго боярин помиловал. В Сибирь на спецпоселение перевёл. Вот и этот выслужиться мечтает
Хозян перешёл к следующему.
– Сороковой, – хозяин опять ткнул пальцем. – Вор. Крыса. У своих воровал. Через то здесь. Скоро законаем. Сорок первый...
Хозяин вдруг резко обарнулся и рявкнул:
– Пятьдесят второй, мухой молоко выпил!
Пятьдесят второй – довольно молодой парень со следами кулачного вразумления на лице угрюмо процедил:
– Не буду. Быстее сдохну.
– Будешь, – по-волчьи ухмыльнулся хозяин и кивнул охранникам.
Те мигом подскочили. Один вытянул провинившегося палкой поперёк спины, заломил ему руку и упёрся кзажал воспитуемому нос, а когда тгт задохнулся, начал принудительно, мелкими порциями заливать в него молоко, не давая выплёвывать.
– Остальным жрать! – рявкнул Хозяин. – И чтобы ни крошки, ни капли мне не оставили. Вы здесь даже сдохнуть не вольны – скот и не более того.
Живые мертвецы заработали ложками.
– Только так с ними, боярин-воевода, – Хозяин слегка поклонился. Они есть инструмент и только. Мне это боярин Журавль объяснил, когда ещё парнями холостыми были. Мне и сотнику Грыму. А мы то крепко запомнили!
– Кхе! - универсальный комментарий воеводы прозвучал задумчиво. – Ну и пусть бы дохли – жалко что ли?
– Так татей воров и душегубов тогда не напасёшься, боярин-воевода, – пожал плечами Хозяин. – Только его обучишь, а он и помрёт. Бесхозяйственно получается.
– Кхе! – боярин Корней прищурился. – Подумаю. Показывай, десятник, кто там у тебя дальше.
– Сорок первый – девку малолетнюю снасильничал, а она не вынесла – утопилась.
– Вот же тварь! – прошипел боярин Алексей Рябой, видимо, вспомнив о своих дочерях. – Чего ж его боярин Журавль не на кол-то?
– Боярин решил, что это слишком легко будет, – солидно ответил Хозяин. – А родных той девки, что просили паскуда им головой выдать – они его берёзами разомкнуть хотели, велел сюда свозить да показать. Они иоглядели да согласились, что это почище кола и размычки будет.
– Умён был боярин Журавль..., – ни к кому не обращаясь произнёс Боярин Фёдор.
– И все тут такие? – полюбопытствовал воевода Погорынский..
– Все, боярин-воевода, – Кивнул Хозяин.
– Ну их тогда к бесу, – решил воевода Корней. – Веди, десятник, показывай каким ремеслом эти до домовины промышляют.
Хозяин молча поклонился и сделал приглашающий жест.

Водник

Дата: Вторник, 21.05.2024, 13:01 | Сообщение # 45

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***

"Внутри, Макарий, тебе не понравилось. Да и кому бы понравилось? Одни кожаные маски чего стоили! А напялить пришлось. Ни у Хозяина, ни у боярина Лавра потачки никто не получил. Эпарх Кирилл, помнится воспротивился, и был осажен. Вежливо, но твёрдо. На воеводу это произвело впечатление. Интересно, не тогда ли он решил сделать то, что сделал?
Кстати, Макарий, ты ведь ошибался, считая, что отец ни во что не ставит сына. Нет, когда-то, видимо, так и было, но на Кордоне эпарх Кирилл увидел и понял куда больше, чем казалось поначалу. В том числе и про сына. Ибо иначе объяснить случившееся я не могу....".

***

С Колымы кавалькада выехала в подавленном настроении. Увиденное на Киноварном подворье не веселило. Один воевода казался хоть и задумчивым, но бодрым. Он о чём-то размышлял всю дорогу и время от времени задавал вопросы то одному, то другому попутчику. Так и выбрались с Гулага на твёрдый берег, где и остановились ноги размять.
– А ну, соколы, ползите сюда, – воевода махнул рукой, подзывая соратников.
Все, включая отца Меркурия подошли ближе. Воевода кивнул, обвёл всех глазами, собирая внимание и, без всякого перехода взорвался:
– Вы чего утворили, козлодуи, тереть вас скрипеть в бога нашего через тридцать три забора вдоль, поперёк и наискось?! Ряд они заключили в Иисуса бога душу! Боярами назвались! Как вас тут, как щенков в отхожем месте не перетопили?! Мозги курячьи! Чудо, ядрёна Матрёна, чудо Господне, что вы – пни колчерукие с руками из зада, Журавлёвские земли под руку взять умудрились! Видать вам их, как заваль на торгу, пряио в руки впихивали! Так вы и то три раза уронили! Мамка вас, видать, в титешнестве десять раз подкинула и ни разу не поймала, и всё башкой в тесовый пол!
"В нос. Чтобы кровь пустить. Помню. Но какая муха его укусила?"
– Охолонь, Корней! – Лука стал краснее своих усов и заиграл желваками. – Почему и зачем так сделали тебе не раз говорено! И ты, титька воробьиная, с тем согласился!
- Согласился! – голос воеводы сочился ядом. – Пока своими глазами степень вашей дурости не увидал! С тебя-то, Лука, спрос короток: Сотню в седло поднял, бунтовщиков здешних разбил, остальному их войску взбрыкнуть не дал, силу показал. И это всё с пятью десятками. Честь тебе и хвала! Хотя всё одно дурень! Тебе вот эти, – воевода ткнул пальцем сначала в сына, потом во внука и, в конце, в Аристарха, – в уши налили, а ты и расплылся, как это самое на солнышке!
"Разнос! Прекрасный воинский разнос! Спектакль! Эпарх валяет Ваньку, как здесь говорят. Вот только зачем? Для чего публично смешивать с навозом своих наследников и соправителя? Интересно, а они это поняли? Сейчас и посмотрим".
– Ну-ка поведай нам, боярин-воевода, чего ж мы такого утворили, что ты от натуги чуть под себя не сходил оравши? – нехорошо усмехнулся Аристарх. – Выкладывай, едрён дрищ! Я жду!
"Кажется, не поняли. Даже то, что это разнос, для опускания с небес на грешную землю. А ведь они и сами прекрасно владеют этим искусством, но приняли за чистую монету. Что ж, врасплох застать можно любого. Это ты, Макарий, смотришь на происходящее несколько отстранённо, ибо только хочешь стать своим, но ещё не стал, а они – они могут счесть такие обвинения предательством. Зачем ты играешь в столь рискованную игру, эпарх Кирилл? Для чего подвергаешь испытанию верность ближайших соратников? Ты же ничего не делаешь просто так!"
– Ну, придётся расаказать, раз сами не поняли, – воевода включил свой знаменитый "ласковый" тон – тот самый, после которого нередко образовывались трупы. – Видать стареешь, Репейка. Или боярство самозванное ум застит. Слушать всем!
Воевода обвёл растерянных соратников взглядом. Бояре Рябой и Игнат опустили глаза, Лука Говорун грыз ус, боярин Михаил ответил деду по-детски невинным взглядом, Аристарх нехорошо прищурился, а во взгляде Лавра, раскалённой до бела сталью, светилось бешенство. Один Бурей одновременно зевал и ковырялся в носу. За спиной Корнея что-то пробормотал под нос погостный боярин. Воеводу это не смутило.
– Слушать всем! – повторил он. – И пальцы загибать! Можете разуться даже, ядрёна Матрёна! Первое – пир по случаю новых бояр забыли! Полюдье просрали! Говорите, что под руку здешние земли взяли, а у вас тут язычники девку-христианку увозом берут, христиан режут да попам морды бьют! Взяли они! Так и уд в отхожем месте не удержишь, как вы взяли! До бунта довели! И тот сами подавить не сумели – местные того Лихаря резали! У холопов тут литеры на руках – вы узнали для чего?! Мож там число зверя начертано? Его, в Писании сказано, тоже на руку да лоб чертить станут! В христианских то землях эдакая пакость, прости, Господи! А вам и в голову не пришло убрать! Козлодуи!
Юный боярин Михаил восхищённо присвистнул.
"О, эпарх, это было прекрасно! Как там говорил боярич Тимофей – натягивать сову на модель земной сферы... Тьфу, как её тут зовут? Вспомнил – глобус! Вот это воевода Кирилл прямо сейчас и проделал! И внук это оценил! Тебе не кажется, Макарий, что он раскусил игру деда?"
А воевода, меж тем, продолжал выдавать на-гора обвинения, не обращая внимания на дерзость внука:
– Литеры с холопов и смердов убрать! Но не раньше, чем вы мне ответите, как сделать так, чтобы они после этого не разбежались! Если хоть один уйдёт, тут землю да воду оставят! Об этом вы тоже не подумали! А сын мой богоданный и вовсе учудил – Мела Толчёного в Ратное послал! На волю! Козлодуй! Пень ненадобный! Ты что, не знал, что у него язык что помело?! И остальные не лучше – игрушки глаза позастили, тереть вас скрипеть! Как же – печи вавилонские увидели! Мечи сказочные, посуда царская! В портки напрудили от счастья! Тьфу! Особливо сынок богоданный – Лавруха! Начальный человек сам краску варить начал! И порты красить! Вместо того, чтобы на всё уряд устанавливать! Ты сколько в игрушки играл, дитятко?! День?! Два?! Три?! А туда же – боярином величаться вздумал! Золотарь ты, а не боярин!
Рука боярина Лавра медленно потянулась к мечу. А глаза и вовсе будто бельмами затянуло. Отставному хилиарху казалось, что он слышит шорох сукна рукава по сукну полушубка. Он уже готов был с криком "Мир!" кинуться между отцом и сыном, но что-то его удержало. Он и сам не понял что. Ладонь Лавра доползла до эфеса, сомкнулась на нём... И тут боярин, к величайшему удивлению отца Меркурия, глубоко вздохнул, выпустил оружие и весело, на самом деле весело, взглянул на взбешённого отца.
"Он понял! И что-то задумал!"
А воевода продолжал фонтанировать:
– Ни хрена у вас порядка ни в чём нет! Ряд ваш для старожилов-огнищан хорош, а смердам, что позже привели, из выгребной ямы лопатой! И душегубы с Гулага никуда не денутся! А мастера?! Про Мела Толчёного я уже говорил – чуть не упустили! А ну как бы ушёл?! С князем Юрием Залесским еле расплевались, а вы, козлодуи, нам чуть новых на шею не накачали! И князей, и бояр, что ещё хуже! Оно нам надо, тереть вас скрипеть?! Ты каким местом думал, Лавруха?! Ась?!
Аристарх с Лукой переглянулись. Лавр приподнял бровь. Рябой и Игнат совсем повесили головы. Михаил же продолжал смотреть на деда наивным детским взглядом.
"Придуривается, Малака!"
– Какого едкого огородного овоща, ядрёна Матрёна, гончары, что царскую посуду делать могут, простые горшки лепят?! – орал вошедший в раж воевода. – Горшков налепить больше некому? Да хрен с ними с горшками – они ж и кирпич делают! Что, Плинфа с подмастерьями того не осилит?! Почему я даже о такой хрени за вас думать должен?!
"А тебя несёт, эпарх! И зачем тебе это, старый ты пердун? Для чего ты втаптываешь в грязь своё семя и соправителя? Я тебя не понимаю!"
– Теперь со сластью этой, что из камыша, – воевода и не думал останавливаться. – Если в нём ягоды варить можно и тем вареньем детей кормить, чтоб не мёрли, то какого ясного красного оно здесь есть, а в Ратном нету?! Камыша мало?! Так если его только тут тремя с половиной калеками косить, так и не будет! Тебе, Лавруха, на моих глазах боярин Игнат тот камыш предлагал! Вот он боярин – сообразил, а ты нет бы в ножки Игнату поклониться да руками и ногами за то ухватиться, нос до неба задрал – поговорим мол, потом! Козлодуй!
– Кхе! – совершенно по-дедовски кхекнул боярин Михаил.
Дед полоснул по внуку бешенным взглядом. Тот, в ответ, явил из себя совершенно иконописное воплощение невинности. Отставной хилиарх перевёл взгляд на Лавра и обомлел – сын воеводы улыбался.
"С такой улыбкой идут убивать! Ты заигрался, эпарх! Пусть Господь вразумит тебя пока не поздно!"
– У нас тут голод намечается, ядрёна Матрёна, или как?! – боярин Корней оседлал нового конька. – Почему тогда эти варнаки на Колыме в три горла жрут?! Подохнут быстро?! Да и хрен с ними – пусть подыхают! Новых купим – Русь обелью не оскудела! А эти за два года сколько сожрут, пока сытые времена снова настанут?! Да троих за одного прокормить можно! Ан нет – в душегубов насильно пихает Хозяин этот! А боярин Лавр на то глазёнкапи хлопает, как девка, что от прохожего понесла!
"Да когда же он выдохнется?! Прости меня, Господи, но у меня уже нет желания останавливать намечающееся отцеубийство!"
– Вы почему, тетерева сизокрылые, с одной Мастеровой слободой носитесь, как дурень с писаной торбой?! – воевода, в очередной раз, сменил тему. – Почему из Ратного никто у здешних полеведов, скотоведов и прочих не учится?! Почему здешние жеребцы, быки, кабаны да козлы ратнинских кобыл, коров, свиней и коз без роздыху не кроют?! Сами тем займётесь?! Здешние зерно и репа урожай в полтора, а то и в два раза больше даёт – почему они в Ратном в каждом семенном ларе ещё не лежат?! Здесь запас есть – я узнвал! Или нам жрать не надо?! Бзднуть не успеете, как сеять пора! Со змеиным железом да стеклом прозрачным в игрушки играете, бояре, а то, что с пустым брюхом и в нужник не сходишь невдомёк, детишки!
"Странно, а почему молчит Аристарх? Насколько я успел его узнать, он никому не позволяет так с собой разговаривать. Попробовавшие переселились на кладбище – смотрят, как растёт трава, снизу. Это начинает пахнуть представлением бродячих мимов, вот только кто тут мимы, а кто зрители?"
– Да и с железом, – Корней не унимался. – У нас лес рубят и на уголь его жгут, а тут из торфа его мастырить сподобились! Легче и быстрее! Вы о том, чтобы этот торфяной уголь к нам возили договорились?!
"По-моему Лавр, услышав последнее, едва не расхохотался!"
– Нам через год куча семян потребуется, – воевода и не думал иссякать, – а где те семена сеять?! Вы о росчистях подумали?! Людей упредили?!
– Упредили, деда, – подал голос боярин Михаил. Валят лес, господин воевода. И в Ратном, и здесь.
– Кхе, хоть на это сподобились. Хватило ума, – пробурчал боярин Корней и тут же заорал снова. – Только на это и хватило! А остальное просрали! Вместе с умом в нужнике оставили! Я тут без году неделя и увидел, а вы с начала Великого поста сидите, как свиньи в берлоге, и ушами хлопаете! И этот, как его, главный амбар здешний, в котором зерно не пропадает, почему ещё у нас не строят?! Собрать всех здешних строителей и в Михайлов Городок послать ума не хватило?!
– Невозможно, боярин-воевода, – совершенно спокойно отчеканил боярин Лавр. – Никак.
– Ты мне поговори ещё! – воевода озверел ещё сильнее, хотя, казалось, больше уже нельзя. – Войско Погорынское летом в поход идёт! И не на один год! И здесь – в нашем логове запас всего должен быть! И допрежь всего еды! Ты хоть это понял?! Отвечай!
– Изволь, боярин-воевода, – совершенно спокойным и даже рассудительным тоном начал боярин Лавр. – Прежде всего дозволь поблагодарить тебя за то, что ты указал нам – твоим боярам на наши ошибки с пиром и полюдьем. Был грех, винимся – не уследили. В оправдание своё можем сказать, что сговор боярича Тимофея и нурманской боярышни Хельги показался нам важнее. Как и посольство князя Юрия Владимировича Залесского. А допрежь всего посчитали мы важным поставить под твою руку здешние земли с их богатством и войском, не допустив тут замятни и раззора. Это нам, волей Божьей и нашими трудами, удалось.
– Златоуст, едрён дрищ! – громыхнул староста Аристарх. – Слышишь, Корней, что тебе сын твой – боярин Лавр говорит? Я и от себя добавлю!
– Позволь мне закончить, боярин Аристарх Семёныч, – Лавр с достоинством поклонился старосте. – Меня боярин-воевода больше всех овиноватил – мне и ответ первому держать. Дозволишь продолжать, боярин-воевода?
Боярин Корней ошалело кивнул.
"Похоже, отец ожидал от сына чего угодно, только не этого. Да и ты, Макарий, тоже!"
– Теперь скажу о хлебе насущном и ремёслах, – боярин Лавр с издевательской вежливостью поклонился отцу. – Всё необходимое и, на сей час, возможное для увеличения запашки и перенятия здешних хитростей сделано трудами боярина Аристарха Семёныча и боярина Луки Спиридоныча, а стало всё то возможно только благодаря моему племяннику – боярину и княжьему сотнику Михаилу Фролычу Лисовину.
За спиной воеводы прыснул в кулак боярин Фёдор.
– Кхе! – только и смог произнести боярин Корней.
– Теперь о ремесле, мастерах и мастеровых слободах, – тем же философски-светским тоном продолжил боярин Лавр. – Их на себя взял я. Дури и безобразия там ещё, конечно, много, но исправляем и, со временем, исправим. Больше всего мешает делу то, что всех много, а всего мало, и быстро эту беду не избыть – слишком сложно тут всё устроено и слишком большой ущерб нанёс мятеж Мирона, о чём тебе уже докладывалось. И потому твои указания по ремесленному делу, есть несусветная дурь, которая всё здесь похоронит! А я тебе того не дам!
– Да ты! – взорвался воевода.
– Не я – ты! – таким же фамильным рыком ответил боярин Лавр. – Хоть голову потом руби, но сейчас ты меня выслушаешь! Ты чего мне тут чуть не час плёл?! Всё перебрал, только мы свою дурь не хуже знаем! И чего не сделано тоже видим! Ты когда сотню в бой ведёшь десятникам приказы раздаёшь, а не портянки проверять лезешь! Мы – начальные люди от тебя – над нами начального человека приказа, что с Кордоном делать, ждали! Цель ты нам должен был дать, куда двигаться будем! И тут дело не боярское даже – княжеское! Не на шаг вперёд думать надо – на двадцать, а то и на пол сотни! А ты что?!
– Ядрёна Матрёна, Лавруха!
– Молчать! Слушать! – фамильное Лисовиновское бешенство в исполнении Лавра перекрыло даже Корнеево. – Здесь детишек азбуке начинают учить так: на кубиках литеры написали, а детишки играют и, заодно, буквы учат и слова складывают. Так вот, боярин Данила сказывал, что был во времена оны такой царь в странах восходных – веселиться любил: давал боярам своим кубики с буквицами "Аз", "Покой", "Он" да "Живете" и заставлял из тех кубиков слово "Счастье" складывать! Вот и ты так!
"Аз", "Покой", "Он", "Живете"... Да это ж! Малака – вот это образ! И поднадзорный понял – даже детская маска слетела!"
Догадался не один отец Меркурий: за спиной Корнея мелко затряслись боярин Фёдор и Осьма, вскинулись Рябой с Игнатом, закусил рыжий ус и отвернулся Лука, фыркнул Аристарх, а Бурей просто заржал в голос.
– Ты уже до мышей это самое! – продолжал рычать Лавр. – Приказ твой где?! Под тобой полторы тьмы душ вместе со здешними и все твоего слова ждут! Что с Кордоном и мастерами делать?! Учить новых?! На Неман перевозить?! Князю отдать?! Брать всё Погорынье под руку или нет?! Или оно тебе без надобности и тогда Мироново дело до конца доводить надо?! Так ты мигни – за день справимся, всех вырежем! Какой будет твой приказ?!
Воевода молча смотрел на сына.
– Молчишь?! Новую дурь придумываешь?! – рыкнул Лавр и, вдруг сменил тон на прежний – рассудительный. – А, может, тебя, боярин-воевода, зарезать? Как того царя, что в кубики играл? Чтобы дури не творил. В нашем роду дурных сотников резать не впервой – дед Аггей научил...
Повисла пауза. Даже Бурей перестал ковыряться в носу. Лавр совершенно спокойно смотрел на отца.
"Он ведь говорит правду! Действительно убьёт. И не потому, что отец его оскорблял, а потому, что он вреден для дела. Ничего личного, как говорится..."
– Если начальный человек вместо дела самодурство своё тешит, то такого начальника надо или убрать, или под траву спрятать, – совершенно спокойно продолжил боярин Лавр, глядя отцу в глаза, – пока других за собой по дури своей не утянул. И порушить здесь всё я тебе, боярин- воевода, не дам! Так какой твой приказ будет, воевода Корней?! Бояре и мужи ждут!
– Что, едрён дрищ, проверил сына, Кирюха?! – громыхнул вдруг староста Аристарх. – А я ведь тебя упреждал!
И тут случилось то, чего никто не ожидал. И, в первую голову, боярин Лавр. Воевода Корней одним прыжком преодолел, отделявшее его от сына расстояние, и сгрёб Лавра в объятия.
– Лавруша, сынок! – не то всхлипнул, не то воскликнул отец, прижимая к себе обалдевшего сына. – Я уж и не чаял!
Боярин Михаил громко присвистнул, а Бурей витиевато выматерился.