– Найдём, Гринь! – сочувственно сказал Мишка. – Мы своих не бросаем… Он специально не стал Гриньку перебивать, когда тот рассказывал – надо было дать парню выговориться. – Сколько у тебя сестёр-то? – Трое. Старшая – Алёна, она уже взрослая совсем, вдовая, и две младших. Стёшке семь лет, Феньке шесть… Мишка кивал, слушая, как Гринька путано, но уже с надеждой в голосе что-то говорил про замужество и вдовство сестры, про её красоту, да про то, какие смешные у него младшие… – Ну, если взрослая, то не пропадут, а мы их потом в лесу отыщем. – А вы бы в охотничьей избушке у озера её поискали. – Подал голос дед Семён. – Я так думаю, туда она пойдёт с девчонками-то. Сама бы и так где в лесу пересидела тут поблизости, дождалась бы, пока тати из села уйдут. А с маленькими она рисковать не будет, уведёт их. Какое-никакое там, а жильё. Когда на охоту ходили, всегда там останавливались. Затем хозяин эту избушку и держал. Там припас есть, родник рядом – можно долго прожить, если с умом. А ближе и нет ничего. – Точно, в избушке она должна быть! – оживился Гринька. – Они с отцом да вот с дедом Семёном там по десять дней, бывало, жили в охотничью пору – потом, случалось, на лошадях только и могли добычу вывезти. На зиму всю запасались птицей битой, а зимой – шкурами. Батюшка Алёнку охотой от тоски по мужу погибшему отвлекал – уж очень она по нему убивалась… – Михайла! – окликнул Мишку ратник Софрон, склонившийся над телом одного из убитых татей – Подойди-ка сюда! – Что такое, дядька Софрон? – Да вот, неладное тут что-то: тати одеты, кто во что горазд, а вот этот в полном доспехе. Ещё одного доспешного наши там положили. – Софрон махнул рукой куда-то в сторону. – А строевых коней одиннадцать. Куда ж ещё девять ратников делось? «А ведь и верно – куда? Похоже, в телегах ехали обычные бандиты, а сопровождал их десяток ратников. Довольно странное сочетание, не находите, сэр Майкл?» – Надо Луке сказать, пусть пленных поспрашивает, и верно – нечисто тут что-то. За околицей села Лука, не испорченный всякими либеральными глупостями вроде гуманного обращения с преступниками или общечеловеческих ценностей, деловито руководил пытками пленных и их последующим развешиванием на всех подходящих деревьях в округе. Пытки носили не воспитательный, а исключительно утилитарный характер: Лука и Осьма желали выяснить всё о схронах и заначках бандитов, которые вполне можно было прошерстить на предмет контрибуции, и о сообщниках банды в окрестных селениях, а возможно, и в самом Давид-городке. Столь крупный торговый центр просто не мог не привлечь к себе пристального внимания здешнего криминального мира. И естественно, что каждая уважающая себя банда должна была в таком замечательном месте иметь свои глаза и уши. К сообщению Мишки и Софрона Лука отнёсся очень внимательно. – Во! То-то я смотрю: кони строевые, а ратников нет. – Двое-то есть. – Отозвался Софрон. – Одного наши положили, а того, что у постоялого двора, кто-то умудрился охотничьей стрелой, да прямо в глаз! – Ишь ты! – восхитился Лука. – Это кто ж тут такой ловкий? Ладно, с этим потом… ну-ка, погодите-ка их вешать, давайте назад! Двух бандитов, похоже, уже попрощавшихся с жизнью, поволокли назад, от дерева к восседающему в седле Луке. – Значит так… хочу вас вот еще о чем спросить… Самого вопроса Мишка уже не услышал, потому что его внимание привлек подъехавший Немой, державший за шиворот какого-то мелкого мужичка из местных. Как выяснилось, мужичок понадобился Немому в качестве «громкоговорителя». Встряхиваемый железной рукой Немого, тот озвучил следующее сообщение: – Это самое… ребята ваши в лес побежали. Там один их удержать хотел, так не послушались… а потом этот – мужичок опасливо покосился на Немого – меня хвать, и суда поволок, чтобы известить, значить. «Блин, наверное, за сестрами рванул, а Петька их удержать попытался, но не смог». Немой, словно прочтя Мишкины мысли, требовательно качнул головой в сторону леса. «Верно, самим догонять надо, а то Лука потом изведет рассуждениями о самовольстве отроков». Догнать отроков Мишке с Немым удалось только уже в глубине леса, примерно в версте от опушки. Ребята толклись на краю небольшого овражка и что-то горячо обсуждали. – …Так она через себя погоню пропустила! – объяснял Гришка. – Отсиделись в овражке с девчонками, да как! Прикрылись листьями и ветками, подождали, пока эти вперёд ушли, а сами потом тихонько в другую сторону подались. Правду Лёнька сказал: как будто её наставник Стерв этому учил… И по лесу шла хорошо, правильно, если бы не малые с ней – я бы и не нашёл, наверное, а потом и вовсе – по ручью ушли. А тати их и не искали – сами спасались – коней своих забрать не успели, пешими в лес подались. Так по следам выходит. Алёна девчонок, скорее всего, к охотничьей избушке повела… Как бы тати на них не наткнулись… Надо идти выручать. Мишка оглянулся на Немого, тот согласно склонил голову, но указал пальцем себе через плечо – назад, в сторону села. – Урядник Пётр! – скомандовал Мишка. – Одного человека послать назад, известить десятника Луку, что мы пошли к охотничьей избушке. Григорий, до вечера успеем назад обернуться? – Нет, наверное, заночевать придётся. Мы туда только к вечеру доберёмся. Для пешего короткий путь есть, но мы-то верхами. – Значит, так и доложить господину десятнику: «Вернёмся завтра».
Дорога оказалась неблизкой, и только ближе к вечеру они, наконец, добрались. Охотничья избушка стояла в таком глухом и диком месте – если бы Гринька не привёл, им бы и в голову не пришло, что тут может быть какое-то жильё. На подходе к избушке был такой бурелом, что пришлось спешиться и, оставив коней с десятком отроков на месте, осторожно пробираться вперёд малой группой. Продравшись сквозь чащу, они разглядели добротное охотничье зимовье, расположенное на небольшой полянке. Рядом стоял небольшой сарай, за ним виднелся стожок сена, под стеной сарая высилась аккуратная поленница, чуть в стороне торчал из земли колодезный сруб. Немой сделал знак «стоять» и принялся внимательно рассматривать открывшуюся картину. Мишка тоже попытался разглядеть признаки присутствия людей на зимовье. Если старшая сестра Григория добралась сюда с девчонками, то, видимо, сделала это очень аккуратно, не оставив заметных следов. Единственное, что отметил для себя Мишка, это не подпёртая колом дверь – свидетельство того, что в избушку кто-то зашёл. «Тропинки нету, трава не примята… Может, сзади подошли?» Немой, по всей видимости, тоже пришёл к такому же выводу и, не выходя на полянку, начал осторожно смещаться влево, намереваясь обойти зимовье, не обнаруживая себя. Только Мишка собрался спросить у Григория, нет ли вокруг зимовья каких-нибудь ловушек для незваных гостей, как Немой резко подался назад, уворачиваясь от непонятного предмета, упавшего с ближайшего дерева. Ничего опасного поначалу не случилось – им под ноги, расколовшись на две половинки, свалилась сверху небольшая глиняная крынка с какой-то шевелящейся трухой внутри, способная нанести травму лишь по чистому недоразумению. Но как раз это-то недоразумение в виде целого роя разъярённых ос, устроивших в ней гнездо, и случилось. Рой явно не одобрял вмешательства спасательной экспедиции в свою личную жизнь и плевать хотел на все мечи и самострелы вместе взятые. С нарастающим гулом осы набросились на ребят, добираясь до тела и яростно жаля обидчиков. С воплями парни толпой вывалились на поляну перед домом.
Ночью Мишка то и дело просыпался, и каждый раз видел, как Алёна хлопотала над метавшимся в жару Немым. Обычно в таком состоянии человек стонет, ругается или что-то бессвязно бормочет, а Немой не издавал ни звука, и выглядело это как-то особенно жутко. В какой-то момент Алёнка, менявшая мокрую тряпицу на лбу у Андрея, увидела, что Мишка проснулся и шёпотом посочувствовала: – Ребятам-то намного меньше досталось, и то они исстонались, а этому всё молча терпеть приходится: ни воды попросить, ни душу отвести не может.
На рассвете Мишку разбудил отрок Капитон – один из дозорных: – Господин старшина! В лесу есть кто-то… Затаились пока… – Что значит – кто-то? Где? Сколько? Ты их видел? – Только слышал. Сидят за кустами, переговариваются тихо. Мужики. И много их. Не двое-трое, точно. Панкрат к нашим побёг, а я – тебя будить. – Придурки, мать… Побёг он! А приказ от меня получить? Что он уряднику скажет? «Петька же как услышит, так и попрётся сломя голову всем десятком, что у него остался. Дети, блин, ну, дети же!» – Так…– Мишка притянул Капитона поближе и зашептал. – Из избушки незаметно выбраться сможешь? Так, чтобы тати не увидели? – Смогу, они с другой стороны затаились. – Дуй к уряднику Петру, скажешь, чтобы шли сюда пешими, бесшумно, себя не обнаруживали и в дело не встревали, пока я не свистну. Повтори! – Передать уряднику Петру: идти сюда пешими, себя не обнаруживать и в дело не встревать до свиста. – Исполнять! Отпустив Капитона, Мишка обернулся и уловил на себе вопросительный взгляд Алёны. – Алёна… – хоть она и была взрослой женщиной, вдовой, уважительно обратиться к ней «тётка Алёна» у Мишки не повернулся язык: больно уж молодо она выглядела. – Буди тихонько ребят, но не давай им за доспех и оружие хвататься, шуметь нельзя. Не знают тати, что мы здесь, вот и пусть не знают. Андрея не буди – пусть лежит. Мишка подобрался к двери и попытался хоть что-нибудь разглядеть в узкую щёлочку. « Да сколько же их… И из избы-то не высунешься – всё как на ладони. Хотя… Сколько там было конных? Одиннадцать, кажется? Двоих в селе положили, значит, не больше девяти. Тоже не подарок, но справиться можно, только бы ребята дурака не сваляли. Как бы их на открытое место выманить?» Отвернувшись от двери, Мишка обвёл взглядом ребят и распорядился: – Не шуметь, громко не разговаривать, доспех не трогать, самострелы к бою. Первые выстрелы: мой, Никодима и Григория, остальные прикрывают. Без команды не стрелять. – В кого стрелять-то? Их же не видно, – неожиданно подсунулась к ним Алёна. Мишка, отвыкший от такой вольности со стороны женщин, поморщился и отмахнулся от неё. – Ты куда лезешь-то? Иди лучше девчонок в заднее окошко подсади, пусть в лесу спрячутся. – Тебя дожидалась! – Неожиданно дерзко ответила она. – Давно убежали. Ты лучше не сердись, а послушай. Они ж не знают, что вы здесь? Они беглые, прячутся, им сейчас поесть, отдохнуть, да раненых перевязать надо. – Ну и что? – спросил Мишка. – Они не знают про нас, мы не знаем про них… если б они на полянку вышли, показались… – Так и я о том же. – Сказала Алёнка. – Выведу я их тебе. Побьёшь? – Как это выведешь? – Удивился Мишка. – Не волнуйся! Всё хорошо будет. Вы только не подведите меня, ребятки, когда стрелять начнёте… И сами тут не ослепните! – Добавила она, непонятно чему усмехнувшись. – Сильно-то не пяльтесь… Быстро стянула с себя платье, ребята и ахнуть не успели – и в одной нательной рубашке выскользнула за дверь, едва прикрыв её за собой. Как раз так, чтоб можно было смотреть, не высовываясь. Тонкая нижняя холстяная рубашка облегала фигуру при каждом дуновении утреннего ветерка. Алёна шла к колодцу легко, потягиваясь, как кошка, будто со сна. – Товсь! – прошипел Мишка отрокам, догадавшись, что хочет сделать эта безумная баба. – Стреляем снаружи, сразу от двери, первым выхожу я, Леонид и Афанасий не стреляют – подают заряженные. А Алёнка остановилась возле колодца, не спеша распустила лежавшие на высокой груди косы, тряхнула головой, повела плечами, перекидывая волосы на спину, потом поставила ногу на колодезный сруб, подтянула рубаху выше бедра и стала что-то там рассматривать с самым отрешённым видом. Зрелище было ещё то! Даже Мишку проняло, а уж отроков-то… Кто-то шумно сглотнул, кто-то громко засопел… «Как они стрелять-то будут? Самострелы в руках гуляют, как у пьяных. Ну, даёт баба! Клюнут, блин, не могут не клюнуть!» Неожиданно Мишка спиной почувствовал, что над ним кто-то навис. Оглянулся – Немой. Встрёпанный, с отёкшим лицом, с налитыми кровью глазами, в руке меч… Тем временем, Алёнка наклонилась, да так умудрилась – весь свой соблазнительный до дрожи в животе круглый зад обтянула рубашкой! У Мишки и то аж зубы заломило. И не выдержали такого издевательства тати, ну, не могли выдержать! Не таясь в предчувствии скорой забавы на поляну вышли семь человек. Один – с перевязанной рукой, другой прихрамывает – и туда же! Правда, все при оружии и в доспехах, но на дверь в избушку даже и не поглядели – обступили Алёнку полукольцом, а она даже не вздрогнула, не оглянулась, как будто не слышала ничего, так и стояла, наклонившись, и что-то в поленнице искала или вид делала, что ищет. – Вперёд! – Мишка выскочил за дверь, послал болт в одного из татей, отбросил разряженный самострел, выхватил ножи, метнул один за другим. Сзади защёлкали самострелы отроков. Четверо татей повалились на землю, трое же, так и не дойдя до Алёнки, резко развернулись, хватаясь за оружие, сразу позабыв про соблазнительницу. Мимо Мишки, чуть не сшибив его, пролетел Немой, в несколько прыжков оказался возле татей и тут же один из них скрючился с распоротым животом, а второй, безуспешно попытавшийся парировать удар, рухнул с рассечённой шеей. Андрей дёрнулся в сторону третьего, но тот уже валился на землю от Алёниного удара топором в спину. «Да, сэр Майкл, сражением было коротким и победоносным, как в идеологически правильном кино про войну. Позвольте вас поздравить, враги, повержены добрыми молодцами без потерь в живой силе и технике! Добро торжествует над злом! Ох, а дама-то наша…» Бледная до синевы Алёнка оседала на землю, не отрывая застывшего взгляда от топора, которым она разрубила позвоночник татю. Немой не дал ей упасть, подхватил на руки и понёс к порогу избушки… «Ну вот: « Я злодея зарубил, я тебя освободил, а теперь, душа-девица, на тебе хочу жениться». Будет вам стебаться-то, сэр, ещё двое бандюков где-то болтаются, как там Петька-то с пацанами? Да, я же свистнуть обещал.» Мишка высвистал сигнал «вперёд», прислушался, услышал ответный сигнал и скомандовал: – Григорий, позаботься о сестре и наставнике Андрее, остальные - надеть доспех, вокруг осмотреться надо. Идти осматриваться не пришлось: пока ребята надевали доспех, на поляне появились отроки под командой Петра. Петька вёл их в атаку очертя голову, предварительно даже не поинтересовавшись, что творится около избушки. – Отбой! Всё закончилось. – Скомандовал Мишка. – Коней сюда, выставить дозоры, урядник Пётр, ко мне! Петька быстренько отдал несколько команд, повинуясь которым, отроки двинулись в разные стороны, оглядываясь на валяющиеся возле колодца трупы татей. – Мы тоже двоих убили, - обрадовал Мишку Петька. – Оба раненые были, сюда не пошли. Как ты свистнул, так мы их сразу… – И о чём ты думал? – отнюдь не ласково отреагировал Мишка. – Раненые? А что, хоть одного взять живым не могли? Кого теперь допрашивать? Покойников? А сюда как пёрли? Как быки на случку – глаза в кучу, рога вперёд и на всё наплевать! А если б вас тут встретили не мы, а тати? Ты кто – урядник или кухарка? Полководец, туды тебя… Пришёл, увидел, застрелил. Петька было обиженно надулся, но всё же пересилил себя: – Виноват, господин старшина! – Ладно, Петь, научишься ещё. Пока все живы – и слава богу!
Увеличившийся на несколько телег обоз в сопровождении десятка Луки Говоруна и отроков купеческого отделения сразу от села направился в сторону Княжьего погоста – из-за случившегося было решено прервать торговый поход и возвращаться в Погорынье. Возницами на телеги Алёнкиного семейства Михайла посадил отроков, и она, только изредка отвлекаясь на младших сестёр, могла без помех присматриваться к порядкам в возглавляемом Ильёй обозе, заметно отличавшимся от привычного ей устройства обоза купеческого. Строгий воинский порядок чувствовался здесь во всём: и в том, что впереди постоянно находился дозор, и в том, как строго выдерживалось одинаковое расстояние между возами, и в беспрекословном подчинении всех без исключения приказам десятника Луки, и во многом другом. Поначалу казался странным и даже смешным особый воинский язык, которым пользовались ратники и отроки – чёткие отрывистые команды и все эти «исполнять!», «слушаюсь!», «так точно!» Постепенно Алёнке стало ясно, что это не причуда кого-то из начальных людей, а строгая необходимость – именно из таких отличий и складывается разница между сборищем вооружённых людей и настоящей дружиной. Одного Алёнка никак не могла понять: отчего на неё так странно косятся обозники, да и кое-кто из ратников, будто не бабу видят, а чудо заморское какое-то. То, что некоторые, особенно кто помоложе, по-мужски отдают дань её красоте – так это одно дело, такое она сразу примечала, но чувствовалось, что дело не только в этом. Осторожно попыталась братьев расспросить – в чём причина-то? А то словно она что-то не то сделала, а что именно, понять никак не могла. Гринька с Лёнькой помялись, переглянулись. Гринька с сомнением почесал в затылке и выдал: – Ну так, из-за наставника Андрея, наверное. – Он пожал плечами. – Да не знаю я… просто, боятся его многие, особенно бабы. Я-то и то обалдел, когда ты его просить стала. Подумал – откажет, хотя я-то и не против совсем… С одной стороны и хорошо оно – теперь тебя никто задеть не посмеет, мужи поостерегутся даже покоситься не так в твою сторону – под его-то защитой, а то сама понимаешь – ты вдова молодая, да пригожая, мало ли… но… ведь он же бобыль. И женат не был никогда. Не женат? Алёнка даже и надеяться не смела на такое. Почему не женат – ей было всё равно. Андрей сам подъехал к обозу в первый же вечер на привале, как раз, когда поспела каша на костре – они ужинать собрались. Посмотрел на Алёнку вопросительно. Она и без слов поняла – спрашивает, как устроились. Улыбнулась ему в ответ. – Спасибо за заботу, Андрей Кириллович. Хорошо всё. Присядь, отужинай с нами. Андрей в ответ как-то странно взглянул, словно не понимая, что она говорит. Хотя, чего тут такого-то? Не чужие же они теперь… Наверное, он бы и ушёл, но тут вмешались Стешка и Фенька, которые совсем ещё по-детски после ночёвки в охотничьей избушке безоговорочно признали своими всех отроков, бывших там с ними, а заодно и Андрея. Да и неудивительно: после всех страхов, что девчонкам пришлось пережить, рядом с ними опять был большой и сильный мужчина – их защитник. К тому же Алёнка успела им объяснить, что воин Андрей отныне их опекун, и его надо почитать, как родственника – не решилась сказать, что как отца – боялась лишний раз про их горе напомнить. Вот сейчас девчонки и выручили – повисли с радостным писком на Андрее с двух сторон: – Дядька Андрей, дядька Андрей! Идём, у нас каша вкусная! Алёнка готовила! Они восторженно лепетали, уговаривая его остаться, а не ожидавший ничего подобного Андрей растерянно замер, опасаясь неловким движением ненароком зашибить мелюзгу. Впрочем, раздражения или досады в его глазах Алёнка не заметила, и потому кивнула сестрёнкам одобрительно: – Давайте, давайте, ведите Андрея Кирилловича к нам. Андрей помедлил ещё чуть-чуть, потом подошёл, кивнул ей благодарно и сел у костра рядом с дедом Семёном… И после ужина задержался – девчонки не отпускали, да и он, кажется, не без некоторого интереса наблюдал за их вознёй. Алёнка хлопотала в стороне и изредка посматривала на них. На сердце у неё было покойно, тепло и радостно – просто от того, что он сейчас был рядом. Хотелось подойти, встать около, положить руки на плечи, как бывало с Фомой. Вспомнила мужа и сама вдруг удивилась: и тому, что сравнила его с Андреем, который совсем на Фому не похож, и тому, что впервые за всё время не отозвалось это воспоминание острой тоской в сердце, а только печалью и грустью о прошедшем – видно, новая беда старую боль притупила. Алёнка отвлеклась, устраивая девчонкам постель на телеге, ещё подумала, что поздно, им уже спать пора давно – маленькие же, как ещё не заснули-то на ходу? Обернулась и застыла, поймав странно растерянный взгляд Андрея. Сам он, боясь пошевелиться, сидел в неудобной позе, а на коленях у него мирно посапывала, свернувшись калачиком, Фенька. Стешка, уже совершенно сонная, привалилась к нему сбоку и, хотя всё ещё старалась таращить глазёнки, но тоже явно засыпала. А Андрей смотрел на Алёнку, словно о помощи просил. Как же этот взгляд её по сердцу полоснул – столько в нём было невысказанной тоски … о чём? О семье и детях, которых у него никогда не было, о матери… возможно, о матери его нерождённых детей? «О, Господи, да он же ребёнка никогда на руках не держал! Да как же это? Неужто и такой малости у него не было? Ну не своих, так братьев или племянников… а его и этим судьба обделила… За что?» Осторожно приняв с колен у Андрея посапывающую и причмокивающую во сне Феньку, Алёна кивнула ему на Стешку: – Придержи её, а то упадёт. – Не сплю я, – сонно пробормотала девчонка и тут же завалилась Андрею на плечо. Он неловко приобнял её, прижал к себе, помедлил и подхватил на руки. Алёнка отнесла младшую сестрёнку к телеге, уложила, обернулась, чтобы идти за Стешкой. Андрей с ребёнком на руках уже стоял рядом, а она и не расслышала, как он подошёл. Богатырского сложения воин неловко, но бережно держал малышку – впервые в жизни привычные к оружию руки ощущали беззащитную хрупкость детского тела. Алёнка почувствовала, что у неё на глазах наворачиваются слёзы. И сама не поняла от чего - то ли от жалости к сестрёнкам, то ли от сочувствия к нему - обделённому столь простой человеческой радостью… «Да ведь мы для него сейчас единственная семья… Пусть не кровные родичи, только на время, вдруг, словно снег на голову свалившиеся чужие девчонки, но всё-таки семья, своя… Вот отчего он и потянулся-то к нам…» Алёнка тихонечко вздохнула, закусила губу с досады. «Ну и ладно, ну и пусть говорят, что хотят… а всё равно – хорошо, что я именно Андрея попросила об опеке. Что там выдумали про него – не знаю, но видно же – душа-то у него добрая».
Хоть и устали девчонки за день в дороге, хоть и не пожалела Алёнка сил, устраивая им постель в телеге поудобнее, но отдохнуть в ту ночь ей не удалось: обе сестрёнки спали беспокойно, вскрикивали и плакали во сне, толкались и звали матушку. У Алёнки сердце кровью обливалось – и сама ещё не пришла в себя после похорон, и сестрёнок жалко было до слёз. Встала потихоньку, покопалась в том узле с обгорелой одеждой, что себе под голову пристроила, вытащила наощупь какую-то рубаху – и не понять в темноте, чья она была. Да и неважно это, главное – родительская, и родительскую силу и любовь в себя впитала, а значит, защитит детей от беды и тревоги. Алёнка устроилась у ближайшего костра – тот давал ещё немного света, и начала отрывать от подола рубахи подходящие по размеру куски ткани. Стоявший на страже Складень заинтересовался, подошёл поближе, спросил, всё ли в порядке. – Да вот сестрёнки спят плохо, хочу по кукле – Бессоннице им сделать. Ратник покивал головой: – Верное дело, моя баба детям тоже таких делала. Только наши-то тогда ещё совсем малыми были, а твои уже выросли. Поможет ли? – Да ведь тут не в возрасте дело: столько на них за последние дни свалилось, неудивительно, что спать не могут. А успокоить их да утешить… сам знаешь – матушки-то нашей больше нету, – Алёнка судорожно вздохнула и ненадолго умолкла. – Только любовь-то родительская жива – вот она и поможет. Куклы же эти всегда при девчонках будут – и напоминанием, и оберегом от напастей. – Тебе света-то хватит? Погоди, сейчас ещё дровец подкину, – ратник отошёл к куче запасённых для утренней готовки дров и добавил в затухающий костёр пару поленьев. – Ну вот, теперь тебе всё видно будет. Алёнка уверенно рвала и складывала ткань, скручивая её нитками, вытащенными с краёв лоскутьев. – Эк ты ловко-то как! – Складень одобрительно крякнул. – Так дело-то несложное, – пожала плечами Алёнка, аккуратно свернула остатки рубахи – потом ещё пригодится, последнее дело тканью разбрасываться, поблагодарила ратника за помощь и вернулась к сёстрам. Девчонки в очередной раз разметались во сне, пришлось опять укладывать каждую на своё место и укутывать – ночь выдалась прохладная. Тщательно подоткнув со всех сторон одеяла, Алёнка вложила в руки Стешки и Феньки по кукле и устроилась между ними, еле слышно приговаривая:
А мысли продолжали одолевать. «Ну вот, сколько времени языком чесал, а ничего путного так и не сказал. Хотя… если вспомнить да подумать как следует, как батюшка и Фома учили, не так уж и мало я узнала. Перво-наперво, поосторожнее мне надо быть с расспросами. С Андреем тоже что-то не совсем понятное… Не зря Илья разговор в сторону увёл, когда я его спросила. Но всё равно – правильно я Андрею опекунством поклонилась, как толкнул меня кто. Ведь не ошиблась же! И воин он из лучших, и из рода самого видного… Ой, это что ж выходит-то: и мы теперь хоть каким-то боком к роду Лисовинов прилепимся? А если и он решит, что я из-за этого только… Конечно, Грине поддержка в делах-то какая будет! И за девчонок можно не беспокоиться – у них теперь дядька Андрей есть. Андрей… А может, он не только у девчонок есть, но и у меня будет… хоть когда-нибудь… Ведь и не рассчитывала я тогда ничего – даже и понять не успела, что творю. А если бы он женат оказался, что бы я теперь с собой делала? Господи, и о чём я тогда думала? Ой, да ни о чём… Почитай, два года помыслить не могла, что хоть кого-то вместо Фомы встречу, а тут, ничего о нём толком не зная, словно в прорубь рухнула. И уже ничего с этим поделать не могу… да и не хочу. Господи, Пресвятая Богородица, и все Светлые Боги, помогите нам с ним друг друга обрести». Ворочаясь в ту ночь на телеге, Алёнка снова и снова вспоминала всё то немногое, что сказал про Андрея Илья, и решила, что непременно ещё поговорит с обозным старшиной. Человек он вроде как болтливый, не злой, да и проговаривается, бывает. А ещё прикидывала, что и как ей придётся делать на новом месте, как станет она устраивать быт свой и своих родных, обдумывала предстоящие хозяйственные хлопоты. И пыталась прогнать внезапно появившуюся мысль о том, что судьба даёт ей возможность как-то изменить свою жизнь. Казалось бы, все в бабьей доле предусмотрено, налажено, заповедано поколениями предков – какие там изменения, что менять-то? А ведь все два года, прошедшие после смерти Фомы, не покидало её ощущение никчёмности своего бытия, постоянно грызло и не давало опять выйти замуж и на этом успокоиться. Да и не думала Алёнка, что сможет после Фомы-то кого-то ещё полюбить. Может, теперь, на новом месте, в окружении других, таких странных и непривычных людей, рядом с человеком, о котором она сейчас постоянно думала, и который стал таким родным и близким, поймёт она, в чём оно – её жизненное предназначение. И одновременно с этим на задворках сознания мелькало, что её Андрей (она и боялась, и хотела назвать его своим хотя бы в мыслях!), со всеми его странностями – не последний человек в таинственной пока крепости. Уважают его и побаиваются, к жене его относиться будут тоже с уважением, и за ним она будет воистину, как за каменной стеной Алёнка отгоняла от себя такие недостойные, как ей казалось, мысли, но ничего с собой поделать не могла, а потом вдруг вспомнила то, что говорил ей как-то покойный муж: «Расчёт чувствам не помеха. Расчёт чувства подкрепляет, но чувства расчёт направляют. И не дай Бог начать какое-то дело, если чувства с расчётом не в ладах – добра не жди». «Как про меня нынешнюю Фома тогда сказал! Непростая мне любовь досталась, но другой теперь и не надобно… И расчёт, и чувства – всё на Андрее сходится… И всё равно боязно…за себя, за него… за нас… Да что же это я? Когда это бабе жизнь легко давалась? Глядишь, и поможет мне Пресвятая Богородица. Богородица?… или… Лада? Кого мне за Андрея благодарить? Ой, да не важно… Главное – не дам я пропасть этому дару: приспособлюсь, себя переделаю, как надо будет, лишь бы с ним рядом остаться, а там… может, и пригодится бабкина наука да её благословение». Обоз тем временем шёл и шёл, переправился через Случь и миновал Княжий погост… В конце концов Илья, с которым Алёна с тех пор частенько беседовала при каждом удобном случае, сообщил ей: – Ну всё, последняя ночёвка. Завтра после полудня в Ратном будем.
Разговоры, разговоры, Слово к слову тянется. Разговоры стихнут скоро, А любовь останется. Г.Серебряков.
Пока обоз продвигался к центру села, Алёнка, сидя в телеге с девчонками, с любопытством осматривалась вокруг. Село, как село – поменьше, чем Дубравное, и обособленнее, что ли? Чувствуется, тут люди более закрыто живут, своим обычаем и порядком. Да и чужие, наверное, редко здесь появляются – уж очень далеко от проезжих путей. Оттого и тын вокруг села высокий, словно к обороне всегда готовы. Но в остальном – ничего особенного. Дома приземистые, многие и без печных труб, с очагами, должно быть, а дворы высокими заборами от любопытных глаз закрыты. Бабы толпятся возле колодца на самом въезде, встречают, но смотрят издалека. По лицам некоторых заметно – узнали своих, рады, но никто не подбегает к конным ратникам и телегам, не кидается на шею мужьям и сыновьям, не нарушает строгий воинский порядок, которому всё здесь, похоже, так или иначе подчинено. Все терпеливо ждут, пока начальствующие позволят разойтись их родным по домам, тогда уж и поздороваются как следует, а пока изредка кто-то из женщин, просияв лицом, как будто ненароком взмахнёт рукой, но и только. Алёнку с сестрёнками в телеге, конечно же, заметили сразу – видно, все-то прочие были хорошо тут знакомы, а тут – бабы с детишками посторонние, явно чужие. Первой их разглядела какая-то тётка с любопытными быстрыми глазами, вытянутым, по-своему красивым лицом, но необъятными телесами. Она стояла впереди всех и жадно рассматривала приехавших, словно боясь пропустить или не заметить даже самую маленькую деталь. И ведь не выискивала глазами в строю или на телегах никого из своих, просто шарила взглядом, умудряясь, кажется, одновременно держать в поле зрения весь обоз, и буквально светилась от любопытства – даже рот был слегка приоткрыт. Когда она разглядела, наконец, телегу, где ехала Алёнка, то даже издалека было заметно, как жадно и почти восторженно загорелись её широко распахнутые глаза, она аж подпрыгнула на месте от любопытства. Оглядела Ульяну, деда Семёна, девчонок, наконец, зацепила и Алёнку, и так впилась в неё взглядом, что казалось – сейчас дырку протрёт. Потом пихнула локтём в бок свою соседку, быстро затараторила ей что-то на ухо, и та тоже уставилась на чужаков, а за ними – и прочие. Ох и неласковыми были эти взгляды! Ну да иных Алёнка и не ожидала – знала уже от Ильи, что здесь холостых мужей не хватает, а молодых вдов и девок в избытке. Ещё одна молодая да красивая вдова вряд ли кого обрадует. Впрочем, мужские глаза говорили совсем иное: хоть и много баб в селе, да всё равно новая, собой пригожая равнодушной никого не оставит. К тому же почти все бабы и девки, как приметила Алёнка, были светловолосыми, от того и ресницы с бровями казались белесыми, лица смазанными. А её тёмные косы, с рыжевато-красным оттенком (как батюшка посмеивался – гнедой масти), хоть и не были сейчас видны из-под платка, да зато издалека бросались в глаза тёмные, будто нарисованные брови и такие же ресницы, словно тонким угольком очерчивающие синие глазищи в пол-лица. Знала она, что красива, другое дело, что после смерти Фомы красота ей больше неприятностей доставляла, чем радости. Вот и здесь – будь она неприметной серенькой мышкой, не смотрели бы сейчас мужи так откровенно, но и бабы не злобились бы на неё уже заранее. С некоторой тревогой Алёнка подумала – какова-то окажется боярыня Анна Павловна? А вдруг тоже так же ревнива, как ратнинские бабы? Илья-то сказывал – в Михайловском городке она всем заправляет… В этих тревожных думках Алёнка и не заметила, как до усадьбы лисовиновской добрались. Андрей подъехал к ним, спрыгнул с коня, кивнул Алёнке, снял с телеги девчонок. Алёнка заметила, как потрясённо смотрят на них многочисленные домочадцы, что вышли во двор навстречу прибывшим. « Да что они все на меня уставились? Ну, подошёл, помог детей снять… Живой же человек, их же родня, а они таращатся, словно чудо-юдо увидели…» А вот боярина Алёнке разглядеть как следует не удалось. Видела, конечно, как он на порог вышел, с Михайлой и Андреем поздоровался, с Осьмой и Лукой заговорил, но невместно было его глазами протирать, даже и издалека, тем более, что приметила – он-то на неё смотрел внимательно. И не понравился Алёнке этот его взгляд – добра в нём не было… То есть вначале он на неё взглянул с удивлением и явным интересом, совсем по-мужски, хоть и не было в том интересе ничего зазорного. Просто дань отдал её красоте, не более, а потом… словно переменилось что-то, не просто муж уже на неё смотрел – воевода. Насторожено, цепко. Так врага оценивают, не бабу. И хуже всего было, что взглядом этим он её полоснул после того, как Андрей к ним подъехал… Вдобавок ко всем её тревогам, ещё и с девчонками сразу пришлось разлучиться. Ключница Листвяна, которая устраивала их в большом многолюдном боярском доме, подошла к их телеге с девкой-холопкой. Та сразу же увела деда Семёну и Ульяну, покосившись с опаской на Андрея, стоящего рядом. Листвяна же, с виду вполне приятная, аккуратная и крепенькая бабёнка лет тридцати, беременная, хоть и срок ещё небольшой, почтительная, как и подобает холопке к хозяйским гостям, но смотревшая всё-таки с равнодушием, первым делом сказала: – Детишек велено к хозяйской внучке, Елюшке свести – с ней побудут, пусть познакомятся – ровесница она им. Не бойся, не обидят их у нас: сами и в баньку сведём, и накормим. А тебя я устрою в горнице, идём, скоро и тебе баня готова будет – с дороги помыться… Алёнка хотела было попросить, чтобы девчонок всё-таки с ней разместили, но Андрей увидел её обеспокоенное лицо и только кивнул успокаивающе. А потом легко подхватил на руки Феньку со Стешкой и сам их понёс куда-то, не обращая внимания на то, какое потрясение вызвал этим среди наблюдающих за ними – даже боярин на крыльце замер, глядя ему вслед. «Да что ж это! Детей им тут пугают, что ли? Да как же они так его НЕ ВИДЯТ?!…» Ну хоть тут можно было не волноваться – плохого уж точно ничего не случится, коли Андрей с ними…
Ключница Листвяна, надо отдать ей должное, свои обязанности выполняла безупречно: в доме царили чистота и порядок, горница, отведённая Алёнке, была прибрана, постель застлана. Даже поинтересовалась, есть ли во что переодеться после бани – слышала уже, видно, что они погорельцы, да и решила, что вовсе без вещей остались. Ну так Алёнка в дороге время зря не теряла – перешивала и переделывала кое-что из того, что в сундуках уцелело, да пересматривала то, что только слегка попорчено огнём – что-то можно было переделать для девчонок, с чего-то можно было спороть уцелевшие кружева, дорогие пуговицы и тесьму и перешить потом на новое платье. Но только тут она сообразила – добро-то всё на телеге осталось! Пришлось идти во двор, искать свою поклажу. Листвяна предлагала проводить, но Алёнка отказалась – сама, что ли, не найдёт дорогу? Да и не очень ей эта баба по сердцу была – как соглядатайка какая шныряет глазами, хотелось от неё отделаться поскорее. Телеги, что должны были идти дальше, в крепость, не разгружали, только коней выпрягли. Козочек их, что дед Семён привёз-таки с собой, временно обещал взять к себе на подворье Илья, пока у них самих с жильём не прояснится. На неё никто внимания особого вроде бы и не обращал, хоть во дворе много народу толклось, включая и знакомых обозников, но все были заняты делом. Алёнка шла между телег, высматривая свою, и вдруг прямо перед ней чудище какое-то появилось. Она отпрянула, и сердце оборвалось от ужаса: Косматый горбун, с висящими почти до земли руками, больше похожими на лапы и страшный лицом, чёрный, заросший всклокоченной бородой … Главное же – глаза его: маленькие, глубоко посаженные, как у медведя-шатуна. Что-то звериное ей в тех глазах почудилось: кровь, смерть, жгучая ненависть. Он смотрел прямо на неё и чему-то злобно усмехался – до самого нутра пробрали её этот взгляд и эта усмешка. Отвращение и ненависть к ней в них было такое, что кожей почувствовала. Никогда и никто на неё так не смотрел! И, главное, с чего бы? Ведь ничего она ему не то что не сделала – и слова сказать не успела. А вместе с тем, видела Алёнка, страх её перед ним он ощущал и удовольствие от этого страха получал. Крикнуть захотела, на помощь позвать, убежать прочь, но тут вдруг поняла, кто это – рассказывал же Илья про обозного старшину ратнинского, Бурея. Должно быть, это он и есть – пришёл Илью проверить, как старший, тот что-то поминал об этом в разговорах. И сразу успокоилась – какой бы ни был он злодей, но ведь не чудище же, действительно, да и по делу он тут, не за тем же, чтоб её убивать, в конце концов! И она хороша – шарахнулась от него сразу. Негоже так. Взяла себя в руки, хоть и колотилось сердце где-то у самого горла, поклонилась, выдавила из себя улыбку как можно приветливее, и, чтобы свой страх скрыть, заговорила. – Здрав будь, муж честной. Извини, напугалась – не слышала, как ты подошёл. Вот свою телегу найти не могу никак – не заметила, куда поставили… Вот тут-то он и удивился – почти человеческое выражение в его медвежьих глазках промелькнуло. – Ты кто? – не спросил, а прорычал. – Алёной меня зовут. С обозом в Михайловскую крепость еду. Брат у меня там учится. – Да это с илюхиными отроками баба едет – у татей отбили их с сестрёнками! Михайло их к себе берёт – подал голос возница с соседней телеги и, не удержавшись, добавил: – Андрюха Немой над ними опекунство взял, так что свои теперь, считай. Если до того она своим обращением Бурея просто удивила, то сейчас, похоже, тот и вовсе обалдел. Даже медвежьи глазки враз словно больше стали, вылезли из орбит, будто у рака, рот приоткрылся, что, впрочем, не сделало мужика приятнее или добрее – таким ещё безобразней он Алёнке почудился, хотя казалось до этого, что уж больше и некуда. Ох, и страшен Бурей! Не так внешностью своей страхолюдной, как душой. Страшен и тёмен… Потом она видела издали, как горбун говорил с Ильёй в стороне, похоже, распекал того за что-то. И Илья был мрачный и злой – впервые за всё время…
Пока Алёнка в баню сходила, да поела – Листвяна принесла ужин ей в горницу, а не на кухню позвала – уже совсем вечер наступил, но спать ложиться было ещё рано, да и неспокойно на сердце – неопределённость какая-то чувствовалась. Что-то там боярин-то решит ещё? И Гринька с Лёнькой где-то пропали – не пойдёшь же их по усадьбе искать? Да и не дело шастать вот так в незнакомом доме… Оставалось только сидеть и ждать, но вдруг громко – явно нарочно, чтоб и она услышала, гаркнул где-то в глубине дома боярин: – Листя! А ну-ка… эту ко мне приведи! И подобралась сразу – вот оно, то, чего она и ждала… Ну, сейчас всё решится… Что ж, она была готова на любые вопросы отвечать – ей скрывать нечего.
В горнице сидели двое немолодых мужчин. Очень немолодых – наверняка имели уже взрослых внуков, но до стариков им было пока далеко. Сила и бодрость в обоих не только чувствовались, но и просто так видны были. Оба, без сомнения, воины – осанку мужей, привыкших держать на плечах тяжесть доспеха и сохранять при этом равновесие и подвижность, не спрячешь. Одного из них Аленка уже видела – сотник Корней, во Христе Кирилл. Могучий муж, бывший когда-то синеглазым золотоволосым красавцем, легко заставлявшим трепетать девичьи сердца. Заматерел, как видно, уже в зрелые года, ибо в кости не широк, гибким и стройным был, а еще… живым и проказливым. Ох и наплакались от него в свое время девки! Да и не только в молодости – ещё и сейчас чувствовалась в нём неуёмная мужская сущность. Ох, и погулял сотник на своём веку – не только с мечом лих… Но и жизнь с ним неласкова была: от души побила… и не только сединой да морщинами: вместо правой ноги деревяшка, а левая половина лица изуродована рубленым шрамом (и как глаз-то уцелел?), от брови до самой бороды. «Но всё равно не угомонился ведь! Эта холопка-то, Листвяна, как на него смотрит… да и он на неё. Интересно, хозяйка здесь есть или она уже и за хозяйку распоряжается?» И грозен воевода… ох, грозен – воплощенная смерть. Не страшен, а именно грозен – не пугает, а таков по жизни. Второй… а вот этот страшен! И тоже не пугает, но… Не бывала Алена на языческих капищах, не видала идолов, а сейчас поняла: вот такие они, идолы, и есть. Каменное спокойствие и полное равнодушие – решит, по каким-то своим, совершенно непостижимым причинам, что должна ты умереть, и умрешь, а он и не вспомнит о тебе через миг; решит оставить жить – просто оборотится к чему-то другому, будто и нет тебя вовсе! Но собой тоже хорош, хоть и не так, как Корней. Ещё и сейчас видна была суровая красота, такая, какой года и не помеха вовсе. Тоже обилен сединой, тоже могуч, но в кости широк, хотя и не кряжист. И есть в нем что-то такое … непонятно, как, непонятно, чем, но дополняют они с Корнеем друг друга – чего недостает у одного, того в избытке у другого. Счастлив боярин Корней, щедро его одарила судьба: этот – второй – не просто друг и соратник, а вторая половина его сущности! Наверняка с детства соперничали, ссорились, дрались, но друг без друга не могли. И сейчас ей перед обоими, а не перед одним только сотником стоять придется!
Андрей, как и было велено, стоял во дворе возле самого крыльца. Увидел Алёнку – к ней подался. И в глазах тревога такая, что ей жутко на миг стало: ко всему он готов. Но это напряжение почти мгновенно сменилось облегчением. «Видно, и он понимал – если что, мне оттуда и не выйти живой… Господи, что бы он тогда сделал-то? Похоже, и сам не знает… Ой, слава богу, что Аристарх-то понял всё правильно.» И опять не за себя – за него испугалась, хоть уже и задним числом. И ей бы не помог, и сам бы пропал. Шагнула к нему навстречу, улыбнулась, отвечая на вопрос в его глазах: – Ой, какой боярин-то… строгий, но добрый. Расспрашивал меня самолично… ну так и понятно, мы-то люди чужие, незнакомые, да с Гринькой он, наверное, уже побеседовал. Спасибо тебе, и впрямь как родных нас здесь принимают… – увидела, что совсем Андрей от этих её слов успокоился, и перевела разговор на другое: – А как девчонки? Андрей коротко глаза прикрыл. – Спят уже? – догадалась Алёнка. – Поладили они с Елюшкой? Андрей кивнул, и в глазах словно солнце отразилось – такими яркими они стали.
Если бы даже и не сказал вчера ничего боярин, оставил Алёнку в неведении относительно её дальнейшей судьбы, то сегодня по одному только обращению с ней холопов, да приветливости прочих домочадцев, ей всё стало бы понятно. Но КАК при этом все на неё смотрели! Ещё бы – наверное, уже все знали про их с Андреем вчерашние гляделки во дворе… Но ведь здесь-то он свой, а что же будет, когда и прочие узнают? В том, что узнают, и сомневаться не стоило, вчера уж, поди, постарались и обозники, и ратники, что в походе были. Что она не ошиблась, ясно стало сразу же, когда пошли в церковь. Хоть и много было народу – домашние боярина, уже знакомые Алёнке отроки, Илья с семейством, Осьма – всех не перечислишь, и Алёнка надеялась, что затеряется среди них, однако взгляды ратнинцев, встреченных ими на улице, безошибочно вылавливали именно её и жадно ощупывали – она кожей их взгляды ощущала. Спасибо, с двух сторон братья, Лёнька с Гринькой, были, да и Андрей тут же поблизости от них шёл и, если ловил косой взгляд, брошенный в её сторону, то так отвечал, что кое-кто и крестным знамением себя осенить норовил… Да и свои тоже… косились, хотя и исподтишка. Впрочем, свои больше с любопытством, кроме разве что Татьяны – невестки Корнея Агеича. Вот она явно отнеслась к новообретённым членам рода без восторга. Скрывала свою неприязнь, не смела, видно, свёкру перечить, но такое Алёнка всегда чувствовала. А вот мужа её почему-то не было. Где он, интересно? Жена беременная, видно же, что трудно ей ходить: хоть и срок небольшой ещё, а уже отекла вся, отяжелела. Листвяна-то тоже беременная, а будто летает. Эта же ещё и сама себя запустила. Алёнка тоскливо вздохнула про себя – она-то судить не может, сама беременной так и не была, а ведь как мечтала родить Фоме сына! Бабка ей говорила, что рожать будет много и легко. Неужто ошибалась? Нет, не могла! Уж это-то она точно знала и без ведовства – к бабке за помощью всё село тайком от попа бегало, особенно с женскими недугами. Почему же так и не родила за два года? Неужто в Фоме дело было? Такое тоже случается, да ни один муж в том никогда не признается, даже самому себе.
В церковь пришли и все знакомые уже Алёнке ратники с семьями. Молебен об удачном возвращении из похода, внезапно обернувшегося из торгового почти что воинским, грех было пропустить. А Алёнка и за погибших родителей и прочих домашних ещё раз хотела помолиться перед иконами, свечку за упокой поставить. К тому же, здесь, в Ратном в церкви не было отца Геронтия, которого она и раньше не жаловала, а уж теперь и вообще видеть не смогла бы. Хоть она и стала, благодаря бояричу, несколько иначе глядеть на то, что он делал, но всё равно – в сердце не могла с этим примириться, а потому радовалась, что теперь не придётся каждый раз при входе в храм встречать противного попа. Вера-то Христова ей была близка и понятна – мать из книг церковных много читала, да и бабка не отвращала, наоборот, всегда говорила – Вера Христова и есть Любовь, и Любовь эта миром правит. А церковь…что ж, церковь – это только люди… Ратнинский поп – отец Михаил, оказался совсем не похожим на тех, что довелось Алёнке встречать раньше, хоть дома, хоть в Турове, где тоже приходилось каждое воскресение ходить на службу, а раз в полгода – к исповеди. Да и Илья в дороге рассказывал, что отец Михаил человек достойный, учёный, а главное, его боярич Михайла чтит, как учителя. Алёнка уже убедилась, что бояричу вполне можно доверять – в людях он разбирается так, что иному взрослому мужу недоступно. Не то чтобы она так уж сразу к нему доверием прониклась, но почувствовала – искренен отец Михаил. Не по обязанности говорит заученные слова молитвы, а с душой и трепетом, чувствовалось – всё сказанное через своё сердце пропускает. И голос у него приятный, душевный, вот только сам он бледен, сух и немощен совсем – болен наверняка. Впрочем, она и половины сказанного не слышала – в церковной тесноте стояла почти уткнувшись в спину Андрея и… не могла думать ни о чём ином, как о том, чтобы к нему прижаться посильнее, будто ненароком! Не решилась, конечно, но от этой близости, почти касания, когда вот он был, рядом – от её дыхания слегка колыхалась ткань его рубахи – ей голову кружило сильнее, чем от хмельного вина. А потому она почти и не заметила, как служба окончилась, и все стали потихоньку расходиться. Она и сама уже стала к выходу пробираться вместе с братьями и Андреем, да тут к ней Татьяна подошла и тихонько головой в сторону священника кивнула: – Отец Михаил тебя позвать велел… поговорить хочет. Мы тебя на улице подождём. Алёнка кивнула согласно и пошла к попу, досадуя про себя – не ко времени… Ей и вчерашней беседы хватило, отойти бы... Конечно, отец Михаил всё равно захотел бы с новой прихожанкой поговорить, но она надеялась, что он не приметит её сразу в толпе, дождётся следующего её прихода. Но батюшка не стал откладывать в долгий ящик встречу. Алёнка, грешным делом, думала, что и он привяжется к знакам Лады на вышивке, однако пастырь о другом заговорил: – Слышал я, дочь моя, о беде постигшей вас, – с искренним сочувствием сказал отец Михаил, когда Алёнка, смиренно опустив глаза в пол, подошла к пастырю. – И молился уже о душах невинно убиенных рабов божьих. Перечисли мне их имена, данные при святом крещении, чтоб я в поминальник включил. Я слышал, все они христианами были? Алёнка искренне поблагодарила, назвала имена родителей и домочадцев, погибших при налёте, немало при этом удивившись – не ожидала, что здешний священник окажется столь заботливым и будет так печься о совершенно неизвестных ему людях, даже не бывших его прихожанами. Попросила только поминать отца её, раба божьего Игната, как воина. Бился он с татями оружно, при мече и щите и умер, как воин. Отец Михаил поглядел на неё удивлённо и без одобрения, вздохнул: – Ты, я вижу, дочь моя, убийство за доблесть почитаешь? Но ведь если бы он не поднял оружие, глядишь, столько невинных душ и не погибло бы. Тати грабить шли, бог дал бы, пощадили бы и твою матушку, и прочих ваших домашних… да и он бы сам, может, жив остался… Алёнка почувствовала, как при таких словах, какие уж никак не ожидала тут, в воинском поселении услышать, пусть и от попа, в душе у неё поднимается раздражение, но понимала – невместно спорить со священником, тем более в церкви, на людях, да и не докажет она ему ничего… Потому глаза спрятала, промолчала. А он продолжал: – Да и сама не хочешь, вижу, в грехе человекоубийства раскаяться. Двоих ты убила, две души нераскаянные погибли. Тут уже она не выдержала, хотя тоже ответила не так, как рвалось с языка: – Защищалась я, отче. Один был убийцей моего отца, а второй… второй меня бы убить мог, кабы не опередила я его. Грех ли это? – Грех! – убеждённо сказал священник. – Убийцу отца твоего ты убила, когда он тебе самой уже не угрожал ничем, а мстить христианам не должно. Ибо сказано: «Мне отмщение и аз воздам»! И тебе ли постичь промысел Божий? Вдруг да раскаялся бы убийца, душу свою спас? Ты же его этого лишила… А второго… Защищалась, говоришь? А не ты ли тех татей сама раздразнила своим непотребством?.. Ух, как Алёнка разозлилась! Ну да… её поступок по достоинству только воины и могли оценить, а этот… только подол задранный и увидел. Кабы не люди вокруг, она бы попу ответила… Но нельзя было, нельзя… – Юдифь, чтобы голову своего врага добыть и вовсе прелюбодеяние с ним совершила, и не считается то грехом… – Так ты Юдифью себя возомнила? – поджал губы батюшка. – Гордыня… – Даже в помыслах не было, – скромно потупилась Алёнка, хоть внутри у неё всё кипело от злости на этого святошу. – Но её пример, отче, дал мне силы решиться на этот шаг. – Сама не ведаешь, что говоришь! – отец Михаил сурово покачал головой, но тему сменил. – Знаешь ли ты молитвы какие? – Да, отче, – Алёнка стала перечислять молитвы, какие заучила ещё с матерью. Перечень был солидный и отец Михаил явно подобрел. Но епитимью наложил – сколько-то поклонов отбить, молитв прочитать, да поститься три дня. Алёнка и не спорила, хотя и выполнять не собиралась. Наконец она смогла выйти из церкви и даже дух перевела с облегчением – ну, всё, кажется... Почему она должна раскаиваться в убийстве татей, Алёнка понять никак не могла! Впрочем, церковь-то в Ратном, а они будут жить в крепости. Не часто, должно быть, туда пастырь-то наведывается. Ну и слава Богу! А молиться… ну молиться она и так сможет – Гринька сказал, часовенка там есть, да и несколько икон уцелело из отчего дома, с собой привезены. Первое, что Алёнка увидела на улице – Андрея и своих девчонок возле него, и сразу так легко и покойно на сердце у неё стало, что сама себе удивилась. Впереди ещё была дорога в Михайлов городок, там предстояла встреча с боярыней Анной Павловной, о которой ей братья все уши прожужжали, но почему-то теперь она была уверена – наладится их жизнь, ну не может не наладиться!
Ехать в крепость предстояло только после обеда, а из церкви они вернулись ещё до полудня. Стешка с Фенькой переглянулись и, перебивая и дополняя друг друга, затараторили: – Алён, можно мы с Елькой пойдём поиграем? – Ой, Алёнка, а у Ельки та-акие куклы есть – мы таких никогда и не видели! – Она нам вчера обещала показать, какие она наряды своим куклам сшила! – Алён, а можно нам тоже будет таких сделать? «Ну, раз про кукол заговорили, значит, и правда, переживать меньше стали. И слава Богу! Девчонки должны с куклами играть, иначе что это за женщины вырастут?» – Ну, если вас хозяйка позвала, то отказываться негоже, – улыбнулась Алёнка. – Идите играйте, только из усадьбы не уходите, нам скоро дальше ехать. Обрадованные сестрёнки куда-то убежали, продолжая что-то возбуждённо щебетать про необыкновенных кукол и их наряды. «Вот проныры – уже знают, где тут что есть! И не путаются ведь – вон как уверенно поскакали. Ну да ладно, Листвяна твёрдо сказала, что их здесь никто не обидит – после решения воеводы-то. Пусть играют. Наряды, наряды… Вытащить мне, что ли, из телеги какое-нибудь рукоделие да заняться, пока время есть? Там много чего переделывать придётся… будут ещё девчонкам лоскуты для кукол…» Не успела, однако, Алёнка дойти до телеги, как её окликнул Илья. Он стоял в воротах лисовиновской усадьбы рядом с женой Ульяной – невысокой полноватой женщиной, которую Алёнка уже видела сегодня в церкви и ещё там разглядела внимательно. Илья и сам ей понравился, и с женой его познакомиться надо было поближе: Алёнка уже знала, что Ульяна должна на днях переехать в Михайлову крепость, а значит, они будут там соседями. Жена Ильи была какой-то … основательной, что ли, надёжной, веяло от неё домашним уютом и теплом, хоть и заметно было, что жизнь бабоньке давалась нелегко: не старая ещё, но лицо покрыто густой сетью морщин, на руках жилы выделяются – следы тяжёлой работы, да и одежда не то чтобы не богатая, а совсем простая. « Странно, Илья-то у боярича Михаила обозный старшина – не последний человек… Видно, достаток в семье недавно появился, и Ульяна к нему ещё привыкнуть не успела. Рубаха хоть и старая, но чистая, аккуратная… а платок новый, недавно куплен. И привески на груди тоже новые, да ещё и христианские, с образками… может, муж только вчера привёз?» На круглом добродушном лице жены обозного старшины сейчас откровенно читались неуверенность и смущение. Она оглядывалась вокруг, как будто впервые здесь оказалась, нервно теребила в руках концы нового платка и заметно жалась к мужу, который и сам-то не слишком свободно чувствовал себя на боярском подворье. «Значит, не только со мной – со всеми грозен воевода, раз даже ближние перед ним трепещут. Ладно – Ульяна, но сам-то Илья крестным братом бояричу доводится, а как будто робеет. У батюшки-то на дворе и односельчане себя так не держали, а уж тем более те, кто своими считался.» – Ну что, Алёна Игнатовна, говорят, поздравить тебя можно? Всё Ратное от слухов бурлит: воевода Корней чужачку в род, почитай, принял. Алёнка, однако, ответила на шутливую подначку Ильи неожиданно серьёзно: – Да нет, дядька Илья, не принял, просто дал понять, что препятствий чинить не будет, а уж как оно дальше будет – от меня самой зависит. Покажу себя достойной, тогда и о приёме в род разговор можно будет заводить. Только вот… – Что – только? – не замедлил с вопросом старшина обозников. – Понимаешь, дядька Илья, сомнение меня берёт. Слов нет, быть принятой в род Лисовинов – честь немалая, но не хочу я, чтобы девчонки и про свой род, про родителей наших забывали! Вот и ломаю голову, как тут быть. – А что тут думать? – удивилась молчавшая до сих пор Ульяна. – Испокон веков бабы из рода в род переходят – что ж тут такого-то? – Ну, если только за этим дело стало, – понимающе усмехнулся Илья. – Да, а чего это ты одна по двору бродишь? Сестрёнки-то твои куда делись?
Далеко идти и не надо было: лавка, оказывается, располагалась совсем рядом с Лисовиновской усадьбой, в бывшей избе Андрея – Ульяна мимоходом упомянула об этом, и у Алёнки от одного этого, совсем пустякового вроде бы замечания, потеплело на сердце. Хоть и не его уже это дом, но ведь она войдёт туда, где был ЕГО родной очаг… словно благословения попросит. Может, когда-нибудь ей и доведётся самой для него огонь развести? Дай-то Бог… Долго радоваться, впрочем, ей не пришлось: стоило им только подойти к распахнутым во двор воротам, как Ульяна замедлила и без того небыстрый шаг, прервалась на полуслове и совсем уж было собралась поворачивать обратно, да Алёнка придержала её за рукав. – Ты из-за этих, что ли? – кивнула она в сторону нескольких баб, которые что-то весьма оживлённо обсуждали, стоя около крыльца, но завидев их издали, замолчали и уставились во все глаза – Кто-то из них тебя задевал, да? – Да не то чтобы задевали, – неохотно ответила Ульяна. – Они все жёны ратников, а Илья мой ещё совсем недавно обозником был, они никак привыкнуть не могут, что я им ровней стала. Ведь привяжутся сейчас… Варвару ещё не ко времени принесло – уж она-то не смолчит… – Ну, если так уж считаться, то не ровня ты им, – Алёнка скептически поджала губы, разглядывая уставившихся на них баб. – Ты выше их будешь, твой муж – обозный старшина и наставник, и бояричу крестный брат. Так что не робей – задевать меньше будут. А мне сворачивать и подавно нельзя: хочешь – не хочешь, а придётся сразу же показать, что не дам я себя в обиду, иначе совсем заклюют. Ну да ладно…сейчас увидим, у кого язычок-то острее заточен… «А Лисовинов-то здесь даже кумушки боятся, не спешат на нас с расспросами набрасываться. Совсем уж без внимания не оставят, конечно, ну так я чужих языков не боюсь, спасибо матушке-свекровушке. Нигде чужаков не любят, сразу стараются поставить на место. Меня-то уж и подавно… после вчерашнего. Да и слухи про опекунство Андрея уже по всему селу разлетелись – сколько народу на нас по дороге в церковь пялилось. Интересно, которая из них первой начнёт? Вряд ли самая умная…самая нетерпеливая, скорее». Первой голос подала та самая баба, которая вчера смотрела из толпы на приезжих жадным взглядом завзятой деревенской скандалистки. Видно, это и была главная местная сплетница Варвара, которую Ульяна опасалась. - Ты, что ли, будешь та самая вдовица Алёна, которую Немой в походе подобрал? - протянула она насмешливо, окидывая чужачку оценивающим взглядом. Алёнка напустила на себя простодушный вид (даже рот чуть приоткрыла), захлопала глазами с выражением наивной невинности на лице и спросила с искренним удивлением: - Не тво-о-ой? А что, там и твой был? Извини, не заметила. У нас в Дубравном дубов много, одним больше, одним меньше… да и не знаю я, который из них твой-то был? Аленка еще только начала говорить, а на лице Варвары уже появилось выражение презрительной жалости, ведь судьба пришлой была предопределена заранее: быть обсмеянной и униженной, чтоб сразу место свое поняла и не заносилась. Смысл ответа до первой ратнинской сплетницы дошел только тогда, когда вместо поощрительных смешков она услышала за спиной тишину. Бабы, затаив дыхание, ждали продолжения, прекрасно понимая, что первый отпор Варвару, при ее-то опыте, смутить не должен. Наоборот, только раззадорит, а значит, забава удастся на славу! Алёнка тоже в этом не сомневалась, но совершенно не боялась. Варвару она поняла прекрасно, случалось и не таких окорачивать в Турове – там ей не раз пришлось за себя постоять. Красивая молодая чужачка, не городская, а из дальнего села, да замужем за красавцем-Фомой, по которому – что уж там говорить – сохли и девки, и молодые вдовы. Спасибо бабкиной науке – отбилась, а уж тут-то… – Да уж! Конечно не мой! – Варвара тем временем задорно подбоченилась и оглянулась на подруг. – Уж мой-то тебя, бесстыдницу, в чем мать родила на руках таскать не стал бы. Тем более, на глазах у отроков. - Так это ты про Андрея Кирилыча, что ли, интересуешься? – просветлела лицом Алёнка. – А я-то не пойму никак… ну да, он уж точно не твой! – согласно кивнула она Варваре. – Ты-то ему зачем? – и, критически осмотрев соперницу, проговорила вроде как про себя: – Да и такое… не то что поднять – волоком не всякий дотащит! Если перекатить только… В толпе баб кто-то прыснул, видимо, представив себе описанную Аленкой картину. Варвара снова выдержала удар: хоть кровь и прилила к щекам, но ни голос, ни осанка ее не изменились: - А ты и обрадовалась! Хоть какой, да всё ж таки муж потрогал, не побрезговал… после других. - Ну так ежели ему другие все, как ты, попадались… – сочувственно покивала ей Алёнка. – А я-то удивлялась, что он не женат… ну, да такой воин, из рода боярского, на кого ни попадя и не посмотрит… - Ну, ты, потас… - И как твой-то муж справляется, даже удивительно… – раздумчиво продолжила Алёнка, словно не слыша противницу. - Это ж от такого счастья и очуметь недолго! Оглушительный хохот прервал Алёнку на полуслове. Некоторые даже слёзы утирали – так их пробрало. Какие-то слова Алены явно попали в «убойное место»: Варвара побагровела и, набрав полную грудь воздуха… выдохнула его, так и не произнеся ни звука. Причины этого Аленка не поняла, но воспользовалась представившейся паузой, чтобы оглядеться. Во дворе заметно прибавилось народу: кто-то вышел из лавки да так и остался на крыльце, стараясь не пропустить ни слова, кто-то мимо ворот проходил, да подошёл поближе, привлечённый собиравшейся толпой. Мужи, правда, до сих пор делали вид, что их мало интересуют бабьи перепалки, хотя некоторые уже посматривали с интересом, ухмылялись в усы и явно ждали продолжения. Несколько баб, подошедших чуть позже, собрались вместе и тихо переговаривались, но что-то не спешили поддержать Алёнкиных противниц и стояли хоть и близко, но всё-таки особняком. Они и до этого откровенно посмеивались, глядя на односельчанок, а сейчас хохотали громче всех. «Видно, тут, как и везде, свои споры. Похоже, бабы-то между собой не ладят. Хоть и не спешат они явно на мою сторону встать, я для них чужая, но и своим не сочувствуют. Не любят люди сплетниц и скандалисток, нигде не любят. Да что ж я такое сказала-то?». Чтобы оценить всё это, Алёнке хватило нескольких мгновений – тех самых, когда, оглушённая её отповедью и хохотом односельчан Варвара хлопала глазами и разевала рот, впервые, вероятно, не находя слов в ответ. Она давно привыкла, чтобы смеялись не над ней, а вместе с ней, и теперь совершенно от того растерялась, не зная, как быть. К тому же её сбивало с толку по-прежнему приветливое, немного сочувственное выражение лица Алёнки, совершенно не соответствующее тем словам, что как будто отхлестали её по щекам у всех на виду. Да и произнесены они были не в запале и не со злом –мимоходом, с милой улыбкой, слегка снисходительно. ТАК скандалить Варвара не умела и была совершенно выбита из колеи – по лицу было видно. Остальные бабы тоже замолчали, пытаясь осознать происходящее: они привыкли к скандалам с криками, бранью, взаимными обвинениями, порой совершенно нелепыми, но сейчас скандал получался какой-то… неправильный, непонятный, так что даже те, кто уже были готовы заклевать пришелицу, примолкли. Возможно, Варвара и попыталась бы продолжить, но неожиданно у неё из-под локтя вывернулась какая-то мелкая бабенка весьма неряшливого вида. - А-а-а! Потаскуха!!! Блудить сюда приперлась!!! Мужей наших… – заголосила она с такой неподдельной злобой в голосе, что Алёнка удивилась. Остальные тоже неласково смотрели, но не так: их неприязнь была как раз вполне объяснима и вписывалась в обычай, но не больше. А у этой всё так и кипело внутри, словно приезжая ей самой в чём-то поперёк встала. «Э-э-э, подруженька, а ты тут не слишком в чести, вон как остальные на тебя косятся – без одобрения, даже с насмешкой. Похоже, не очень-то тут к тебе прислушиваются, скорее, терпят только, ну, и помыкают тобой – не без этого. Даже Варвара вон поморщилась… А вот ты на них смотришь заискивающе». - Ой, а что это такое? – с искренним интересом спросила она, одарив распустёху лучезарной улыбкой. - Где? – та от неожиданности обернулась назад – посмотреть, что это там углядела ненавистная чужачка. - А что это такое у вас … такое крикливое и чумазое? – поверх головы новой противницы поинтересовалась Алёнка у тех баб, что громче прочих смеялись над Варварой. - Да Лушка Безлепа это! – весело ответила ей одна из них, явно наслаждаясь происходящим – судя по всему, эта самая Безлепа давно тут была всеобщим посмешищем. Оттого, видать, и к Варвариной компании примкнула, чтоб прочие не заклевали. «И с мужем ты, должно быть, неладно живёшь: подвеска-голубки, символ супружества, тусклые, даже заржавели кое-где. Да вон и синяк под глазом ещё не совсем прошёл, и взгляд затравленный – часто бита бываешь… Ну так и неудивительно – при такой-то неряшливости хорошей хозяйкой не будешь. А муж, должно быть, от такой жены гуляет. Его виноватить ты боишься, так на баб всю свою злость и перенесла. Потому и на меня смотришь заранее, как на врага: соперницу во мне заподозрила…» - Ты дурочкой-то не прикидывайся… - вякнула Безлепа, явно растеряв первоначальный разгон, но не желая останавливаться. Опыт Варвары её ни чему не научил – остальные-то, кто поумнее, помалкивали. – Так приходится под тебя подстраиваться, – мило улыбнулась ей Алёнка, - у тебя-то оно само получается. – Умная больно! – снова срываясь на возмущённый визг, выпалила Лушка Безлепа в лицо Алёнке, опять распаляясь. – Ежели на Немого нацелилась, так того добра и не жалко! Этого Лисовиновского цепного пса бери, а других не замай! «Ну, так и есть! Ох, и дура же… да в придачу ещё и ревнива без меры… вон бабы-то как на неё смотрят – с насмешкой… видать, одно только на уме – что все её благоверного соблазнить норовят! Но как она на Андрея-то… А ведь остальные явно при этих словах от неё отшатнулись… боятся. Его боятся! Она-то, дура, в запале сама себя не слышит… … Ну, зря ты это сказала, голуба, ох, и зря!» Хоть и разозлилась Алёнка, что эта баба смеет так Андрея задевать, но даже бровью не дрогнула, наоборот, улыбнулась ей ещё ласковее, словно дорогой подруге. И не сказала – пропела в ответ: – Преданность да верность мужу не в укор, а воину цепь не наденешь. Вот иных кобелей шелудивых только на цепь и сажать, да и то без пользы: всё на сторону смотрят. Но ты не кручинься, мне такие без надобности, только под ногами путаются. Хотя… – Алёнка окинула задохнувшуюся от её слов бабёнку жалостливым взглядом, вздохнула с сомнением и покачала головой: – Ведь всё равно по чужим дворам бегать не перестанет. Может, где и пожалеют, кость какую кинут, раз дома-то помоями потчуют. Вон, я гляжу, у голубка-то твоего ненаглядного и клюв уже заржавел от такой жизни собачьей, – и Алёнка кивнула на пояс своей противницы.
После обеда заметно поредевший обоз двинулся в сторону крепости. Алёнка, сидя на телеге, проезжающей, как и вчера, через село, снова ловила на себе взгляды встречных ратнинцев. Пожалуй, пялились на неё теперь больше, но… совсем иные это уже были взгляды. Любопытные и заинтересованные мужские, порой не ласковые бабьи – вон и Варвара с подругами стоит, косится… У многих морды поцарапанные, да синяки уже наливаются… Лушке-то больше всех досталось, но тоже здесь отирается, злобится. Но кое-кто из баб смотрели весело, даже с одобрением, а на сгрудившихся возле Варвары подруг поглядывали и посмеивались. Но не в этом даже дело-то, просто НЕ ЧУЖАЯ она теперь для них, вот что главное! И в усадьбе… вспомнила, как перед самым отъездом, когда уже трогались они, поймала на себе взгляд Листвяны. Ещё утром ключница уже совсем иначе смотрела, не так равнодушно, как вчера, а с интересом, словно только что увидела. Но теперь и ещё кое-что появилось в её взгляде: как будто старая волчица оценивала молодую, не соперничая, нет, скорее, признавая
Илья явился на зов Анны довольно скоро: то ли так быстро управился с разгрузкой, то ли перепоручил это дело кому-то другому. – Здрава будь, Анна Павловна! Звала? – И ты здравствуй, Илья. Проходи. Разгрузились уже? – Заканчиваем. Там Осьма приглядывает, а мне и отдохнуть не грех, помоложе меня найдутся мешки таскать. Илья покосился на кувшин, стоявший на столе, на расписном подносе: медовый дух от него он учуял ещё не пороге. – Ну, тогда чарочка тебе не помешает. – Анна подошла к столу, налила медовухи и поднесла. – Испей, господин обозный старшина. Илья насторожился: боярыня угощала его собственноручно, хотя обычно у неё всегда наготове были холопки для разных мелких услуг. Значит, беседа не для посторонних ушей будет. Впрочем, он догадывался, для какого именно разговора Анна Павловна позвала его – что уж тут гадать-то, и так всё понятно. – Выгодно ли съездили? Торговля удачная была? – Грех жаловаться, боярыня, – Илья опрокинул чарку. – Прибыльный поход, ничего не скажешь, Осьма своё дело знает. Только окромя торгового прибытка и ещё есть … да не тот, которого ждали. – Вот и рассказывай, – улыбнулась Анна. – Ты же наверняка всё вызнал, всех расспросил, все рассказы сравнил и собственные мысли про всё имеешь. – Ох, всё-то ты, боярыня, про нас, грешных, знаешь, - заговорил было шутливо Илья, но Анна слегка нахмурилась – не время, дескать, балаболить – и он опять посерьёзнел: – Тебя же, Анна Павловна, вдовица эта заинтересовала, которую Михайла в крепость привёз. Так? – Так, – кивнула Анна. – Откуда она взялась-то? – Ну, тут дело такое вышло… – Илья явно настроился на долгий, с подробностями, рассказ – в этом он был мастером. Анна с интересом слушала, а Илья соловьём разливался: в дороге он всё у Григория с Леонидом выспросил – и про сестру, и про замужество её, и про то, почему в род вернулась. («Небось досуха братьев выжал»). Да и тех отроков, что ездили за сёстрами в сторожку с Мишаней и Андреем, расспросил («ну, эти и сами любому слушателю рады были, а уж Илье и подавно»), и, наконец, в лицах расписал, как Алёна при всех поклонилась Андрею с просьбой об опекунстве над её братом («Значит, всё-таки сама напросилась… ещё бы узнать, почему?») – За рассказ спасибо, Илья, но как же это вы так оплошали, за отроками не уследили, а, старшина? – Ну так, понимаешь, Анна Павловна… – смешавшись, начал оправдываться недавний обозник, но боярыня его перебила: – Ладно, то дело прошлое, обошлось – и слава Богу. Продолжай. – А чего продолжать-то? Михайла решил, что надобно им всем с нами ехать, вот они и собрались. Ну, мы им подмогли, конечно, не без этого, – Илья степенно пригладил роскошную бороду, – а в пути я, боярыня, примечать начал… – Значит, было что примечать? – от резкого вопроса обозный старшина на мгновение запнулся. – Что не понравилось? – Почему не понравилось? На красоту её любому мужу смотреть приятно, даже если у него своя жена красавица писаная. – Не о красоте сейчас речь, – Анна предупреждающе нахмурилась. – Ты и сам всё понимаешь. – Да как не понять, – Илья поскрёб затылок и хмыкнул, – понимаю, конечно… «Да что ж он мямлит-то! Что там ещё случилось?» Раздражённый взгляд подтолкнул рассказчика: – Тут, боярыня, вот что интересно: не простая это бабёнка, ох и непростая. Ты присмотрись к ней внимательно, а я пока вот тебе что скажу... Я было и сам себе поначалу не поверил, приглядываться стал да примечать… – Ну! – Не поверишь, боярыня: Андрюха Немой на неё глаз положил. «Тоже мне, новость! Это я и без тебя вижу!» – Сам положил? Без ворожбы обошлось? – По всему видать, что сам, матушка. Да и сестрёнки её… Он от них прям таял – я и сам удивлялся. Не зря же говорят, что и на старуху бывает проруха. Крепко она его зацепила. Видать, срок ему пришёл, не всё ж бобылём вековать. – Уверен? Анна сама удивилась своему тону –Мишаня так отроками в строю командует – Илья аж выпрямился на скамье и подтянул живот. – Уверен. Хошь верь – хошь не верь, а смотрит он на неё… уж прости, но… как Алексей на тебя, аж завидно становится! – Налей-ка себе ещё чарочку. – Анне вдруг понадобилась пауза в разговоре, да такая, чтоб Илья на неё не смотрел. Илья тоже это почувствовал – не спеша, с преувеличенной аккуратностью налил себе медовуху, медленно выпил, потом тщательно устроил на подносе кувшин и чарку, старательно утёр усы, глядя куда-то в стол. Так и не поднял глаза, пока не услышал следующего вопроса: – А она? – Вот то-то и оно, что она! Ты ж, матушка, сама знаешь, как от Андрюхи бабы шарахаются. А тут… прям краше его и на свете нет. А как понимает его! Он, вроде, и пальцем не шевельнёт, она только глянет и уже знает, что ему надобно. Моя Ульяна так лишь через несколько лет после свадьбы научилась, а она уже умеет! – Значит, не боится она его, говоришь… – задумчиво сказала Анна и поощрительно кивнула Илье, чтобы продолжал. – Какой там – боится! – усмехнулся Илья. – Был там один случай. Я сам не видал, но мальчишки рассказывали, что одному из них, который об Алёне непотребно языком трепал, Андрюха чуть тот самый язык и не отсёк, в последний миг руку удержал. И не знал он, что Алёна это всё видела. А как заметил, вот тут-то и глянул своими глазищами страшенными. Ну знаешь ты, про взгляд-то его особый. А ей хоть бы что! Только в ответ уставилась. Сам не видел, врать не буду, а отроки углядели. Каждый на свой лад рассказывал, но все про одно и то же. – Язык, говоришь, за неё чуть не отсёк… « Андрей за бабу вступился?» – Так мало того – я тебе и ещё про неё расскажу! И тоже дело небывалое, хоть сам не сподобился посмотреть, а Ульяна моя рассказала… – Ульяна? – удивилась Анна. – Она-то когда успела с ней познакомиться? – Так мы же в Ратном останавливались на ночь. Сегодня утром после церкви баба моя и повела Алёну в лавку, а там к ним Варвара со своими подпевалами и привязались… Алёна-то – не поверишь – Варвару заткнула! Варвару! – Илья многозначительно вздел указательный палец к потолку. – Вот уж дал Господь язык бабоньке! Что твоё шило! И наших ратнинских она так стравила – они аж передрались, только Бурей и разогнал! А сама в сторонке осталась. «Тут уже не ворожбой пахнет…» – Умна, ничего не скажешь. – Да, умна… и разного в жизни, видать, хлебнула. Да только пришёлся ей наш Андрюха по сердцу, по всему видать. – Ещё что-то заметил? –Ну… и сам в дороге примечал, и холопы на лисовиновском подворье сегодня с утра шушукались: вчера вечером вышла Алёна за каким-то делом во двор, а там Андрей был – похоже, её и дожидался. О чём-то она с ним переговорила, а потом как прикипели глазами друг к другу: так и стояли, пока кто-то не шумнул да не спугнул их. Вот так-то, Анна Павловна! – указательный палец Ильи на этот раз уставился на собеседницу. «Дай-то Господь, чтобы и вправду всё так было! Я первая за них порадуюсь. Только вот что она в нём такого разглядеть сумела, чего другие не видели, и увечья его её не отвратили? При её-то красоте да разуме, коли всё так, как Илья расписывает, недостачи в мужском внимании у неё точно нет… И почему у неё, христианки, знаки Лады на одежде? Без Настёны не разберусь. Или к Нинее обратиться? Нет, не совсем уж край пришёл, чтобы Великую Волхву тревожить. Попробуем сами…» Забыв о том, что хотела расспросить обозного старшину о других подробностях поездки, Анна одарила его ещё одной чаркой и отпустила. «Мишаня вроде говорил, что брат Алёны, Григорий, прилежно учится, и отрок неглупый… и брат его двоюродный, ...ммм… Леонид, тоже у нас, в Академии. Да, Никеша же, как привёз их, про каждого рассказывал. У Леонида отец в Турове торгует, а у Григория – постоялый двор держит… держал… Про обоих отцов Никеша слова худого не сказал. Значит, Алёна из достойного рода будет…уже хорошо. Но тут всё до мелочей выяснять придётся – уж больно серьёзное дело-то…»
Мишаня на зов Анны явился распаренный, благостный после бани, отяжелевший от неумеренно выпитого кваса, шлёпнулся на скамью и, не дожидаясь материнских слов, поинтересовался: – Об Алёне спрашивать будешь? И вдруг защемило сердце – вспомнилось, как когда-то приходил после бани Фрол, точно так же шлёпался на лавку и благодушно гудел что-то в бороду. Только пахло от него не квасом, а чаще пивом. – О ней, сынок. Ты же всё видел, всё у тебя на глазах происходило. Что скажешь-то? – Ну, смотря что ты хочешь узнать. – Анне показалось, что Мишаня вот-вот хитро подмигнёт. – Каков вопрос, таков ответ, матушка. – Всё тебе шуточки. – Анна с трудом сдержалась, чтобы не улыбнуться в ответ: уж очень довольный вид был у сына. – А мне знать надо, кого вы не просто в крепость привезли, но и в род наш ввести собираетесь. У нас новая родня появилась, а я ни сном, ни духом? – Да-а, не понравилась она тебе, матушка… Чем не угодила-то? – Пока ничем, но непонятно в ней многое. – А непонятное опасно. Так? Анна ненадолго задумалась, мимоходом отметив, что опять Мишаня сумел повернуть разговор так, будто разговаривать ей приходится со зрелым мужем – хорошенько подумаешь, прежде чем отвечать. – Пожалуй, что и так, сынок. Против чего-то знакомого средство найти нетрудно, а вот против непонятного… – Значит, всё-таки «против»? Не понра-авилась она тебе, не понравилась. «Ах ты, паршивец… Разговор о серьёзном идёт, а он мать дразнить вздумал! Разыгралось дитятко!» – Сынок, не до шуток мне! – голос Анны построжел. – Говорю же: мне её понять надобно, а я не-пой-му! – А что именно непонятно-то? – Столько в ней всего намешано, что и не разберёшь, что за человек-то! А мне знать надо! – А более всего знать хочется, чем ОНА Андрея взяла, да что ОН в ней нашёл. Так? – Дурень ты, Мишаня. Кровь молодая играет, и все мысли только об одном. Коли нашёл Андрей себе бабу по сердцу – так и слава Богу, давно пора, но что она роду нашему несёт – вот в чём моя главная забота.
После того, как за сыном закрылась дверь, Анна ещё долго сидела в одиночестве, задумчиво постукивая пальцами по столешнице. «Значит, собрать воедино золото и железо, говоришь… Женской силой этот союз скрепить… И после смерти князя Вячеслава стать первой возле княгини… Ну, при таком-то сыне – это мы ещё посмотрим, кто возле кого будет… Чур меня, чур – изыди, искуситель. Господи, спаси и сохрани! По самому краю пройти придётся… Но ведь пойду же!» Однако же мысли мыслями, но проверить, как гостей устроили, надо было. Да и поговорить обстоятельно тоже. Конечно, если Аристарх с ней говорил, о ворожбе можно было бы и забыть, но… Анна усмехнулась про себя: «Аристарх ворожбу-то заметил бы, конечно, но… умная баба и без ворожбы заворожить может. А эта, похоже, далеко не дура. Вот и присмотрюсь, что ей от Андрея на самом-то деле нужно? Дай Бог, коли он ей на сердце лёг, а вот ежели она с ним играет … бедой это может обернуться… и для неё тоже».
Младшие сестрёнки Алёны после бани и сытной еды, умаявшись, уже заснули, а сама она сидела на лавке и что-то шила. Обернулась на звук открывшейся двери, встала и поклонилась, а потом, не дожидаясь, когда боярыня сама начнёт разговор, указала глазами на рукоделие, которое держала в руках: – Вот, только сейчас руки дошли, в дороге-то не до того было. «Прав Мишаня - учил её кто-то, и хорошо учил. Вежество блюдёт, но и себя не роняет… А рубаха-то траурная… по родителям – белым по белому вышивает…». – Это ты правильно – долг умершим отдать надо, родителям – тем паче, – с одобрением кивнула Анна и сразу же, без перехода, спросила – А муж твой когда умер? – Два года назад мужа со свёкром в торговой поездке убили… – спокойно и обстоятельно, будто только и ждала такого вопроса от боярыни (и готовилась к нему), ответила её собеседница. – Они уже домой возвращались, два дня пути всего до Турова оставалось, когда на их обоз тати напали. Обоз разграбили, а свёкра и мужа моего убили – они вместе с охраной своей отбиться пытались. Хорошо хоть спасшиеся возчики их тела смогли домой доставить … чтобы похоронить достойно, по христианскому обычаю. – Да, купеческое дело такое… опасностей не меньше, чем на войне, а порой и больше… – после приличествующей паузы Анна продолжила: – А у родителей как оказалась? Неужели у мужа совсем родни не осталось, некому о тебе позаботиться было? Алёна аккуратно отрезала нитку, слегка разгладила шов и тщательно свернула работу – всё это молча. «Время выгадывает… Для чего? Просто слова нужные подобрать или обмануть половчее?» – Из близких родственников наследников по мужской линии не оказалось... дальние нашлись, конечно. А меня... за бездетностью в род вернули. За два года детей у нас с Фомой так и не было... «Что ж, ответила твёрдо, хоть и видно – не просто ей про это говорить». Теперь Анна спрашивала короткими фразами, не прикрывая допрос вежеством и гостеприимством: – Сколько времени вдовеешь? – Два года скоро. – И не сватались больше? Почему? Из-за бездетности? – Сватались, но я сама не хотела, а батюшка меня не неволил. – А почему не хотела? Вдруг да родила бы деток? Алёна впервые запнулась, будто не зная, что сказать, но всё же ответила: – Я от любимого детей хотела, Анна Павловна, а после Фомы... видеть мужей рядом не желала... не могла себя переломить. – Так мужа любила, что от детей готова была отказаться? – Очень любила... будто часть себя с ним похоронила. Долго как не в себе была, только дома и оттаяла немного, спасибо батюшке. А деток я всегда хотела, да не дал Господь. «Глаз не прячет, смотрит прямо в лицо, да и руки от рукоделия освободила, на виду спокойно сложила, не мельтешит ими. Значит, в себе уверена, да и отвечает искренне, похоже». – У нас в Ратном лекарка есть, очень хорошая, – голос Анны смягчился, будто и не было только что строгой боярыни. – Если её попросить, она посмотрит, что с тобой. Может, подскажет что. "Вот и будет повод Настёне её показать да посоветоваться". – Благодарствую, боярыня... непременно схожу, коли примет она меня... – Настёна в помощи никому не отказывает... – и опять резкий вопрос: – А чем же ты в родительском доме занималась, коли деток-то не было? – Матушке помогала хозяйство вести, а ещё... батюшка, чтоб меня от чёрных мыслей отвлечь, к охоте пристрастил. Он и сам лес любил, душой там отдыхал, вот и мне помогло... – Значит, это батюшка твой так тебя из лука стрелять выучил? Лука Говорун удивлялся, сказывают, как ты татю в глаз стрелой попала. – И батюшка учил, и побратим его, дядька Путята, что у нас тогда почти год жил. Вот он искусный лучник, он мне и лук потом подарил за успехи мои и хвалил очень... Он для всех нас как родной дядька был, – Алёна грустно улыбнулась своим воспоминаниям. – Жаль, не знаю, как ему весточку передать, сообщить, что с нами случилось. Батюшка знал, конечно, но мне не сказывал. «Что ещё за дядька такой? Надо будет Гришу поспрашивать…» – А татя... случайно получилось, от отчаяния больше стреляла. Хоть и метила я в голову, но тут повезло – повернулся он... – Алёна вздохнула, вновь переживая тот ужас, и добавила тихо: – Это он как раз перед тем батюшку мечом добил... Анна чуть губу с досады не закусила. И жалко ей было молодую женщину, пережившую такой ужас, но ведь до смерти же хотелось выспросить у этой странной вдовы все подробности того, что произошло тогда в лесу, узнать, как она решилась подставиться татям и под болты отроков, да не просто подставиться, а выйти практически раздетой… и выманить на себя убийц, лишив их осторожности... «Да, бабонька, досталось тебе… не всякая смогла бы выдержать. А уж если вспомнить, что мне Илья нарассказывал про остальные твои подвиги… и мужи бы растерялись… Ха! Мужи! И баба иной раз может мужей в лужу посадить!» Вопросы прямо-таки жгли язык, но… боярыне невместно проявлять подобное бабье любопытство, да и дело, за которым она пришла сюда, было очень уж важным. «Тяжела ты, доля боярская… Варвара, поди, никогда не задумывается, спросить или не спросить… Да и девки, небось, уже мозоли себе на языках набили, все косточки приезжей перемываючи … Только вот ты, матушка моя, не девка несмышлёная… да и не Варвара… так что потерпишь». – Про то, что в лесу было, мы с тобой в другой раз поговорим, – вернулась Анна к тому, что волновало её больше всего, – ты мне лучше вот что скажи: Андрея у нас в Ратном и жёны, и девки стороной обходят, глядеть на него лишний раз боятся, а ты, говорят, сама ему поклонилась, когда об опекунстве речь зашла. Там же не один он был - и Лука, и другие ратники... Почему же ты именно ему доверилась? Алёна при имени Андрея еле заметно напряглась, но в этот раз не замялась, твёрдо взглянула в глаза боярыни – только щёки слегка порозовели – и решительно сказала: – Сама не знаю... Я тогда его одного из взрослых мужей и знала хоть немного – он за нами с отроками приезжал, и поняла – надёжен. А что боятся его все, так я только потом узнала... и до сих пор дивлюсь, почему даже родня его не видит... – голос Алёны дрогнул, но она договорила, – он же одинокий очень... а душа – добрая и… трепетная. Я такого ещё среди мужей и не встречала... «Вот тебе, матушка-боярыня, и в твой огород камешек… и не камешек даже, а валун… надо же… трепетная… это у Андрея-то? Права Алёна – никто у нас даже и не задумывается, что у него на сердце: привыкли, что предан, как пёс, а до иного и дела нету. А она и не знает, что у нас его все боятся… и почему боятся – тоже…». – Другие на него годами смотрели и не замечали ничего, а ты почитай с первого взгляда разглядеть сумела, – задумчиво, словно себе самой, проговорила Анна. И тут же хлестнула вопросом, как давеча: – Кто тебя так видеть научил? Алёна – по глазам ясно было – поняла, О ЧЁМ её боярыня спросила. И ответила обстоятельно. – Бабка у меня была... не кровная родня – её ещё до моего рождения прадед в род ввёл. Она и научила замечать не только то, что в людях на поверхности видно, но и то, что у них в глубине скрывается, – и, чуть помедлив, добавила почти что с вызовом: – Знаки Лады у меня на одежде – о ней память. «Ну-ка, ну-ка…Что это за бабка такая… знающая?» – Только этому учила? И ничему больше? – вопрос опять прозвучал резко, но Анна видела – Алёна прекрасно понимает, ЧТО ИМЕННО её интересует и почему. Понимает – и не обижается. – Почему же только этому? Многому научила – она ведь много чего умела: её у нас ворожеей считали. Вот только меня ворожить она даже и не начинала учить, говорила, что я своё счастье и без ворожбы встречу. Да и не бывает счастье навороженным… Жаль, не дожила она до моего счастья… – Бабка крещёной была? Тут Алёна слегка смешалась, затрудняясь с ответом: – Не знаю… никогда не спрашивала – я ведь тогда ещё девчонкой была. От православной веры она меня не отвращала, наоборот, учила любую веру уважать... И с попом нашим мирно уживалась. Анна вспомнила, что Илья рассказывал про того попа, улыбнулась и, заметно расслабившись, заговорила уже гораздо мягче: строгая боярыня опять уступила место доброжелательной и гостеприимной хозяйке. – Ну, даст Бог, и найдёшь ты у нас своё счастье… – Анна внимательно и со значением посмотрела на Алёну и кивнула на её пояс, где среди различных мешочков и привесок блестел одинокий серебряный голубок на конце серебряной же радуги. Видно было, что второго, парного к нему, с противоположного конца радуги когда-то отломили. – Я гляжу, голубок-то у тебя пару себе не ищет… аль не хочешь нового сватовства? До сих пор по мужу убиваешься? Молодая женщина склонила голову и прикрыла глаза, как будто прислушивалась сама к себе, потом глубоко вздохнула, кивнула в ответ то ли на слова Анны, то ли на какие-то свои мысли и решительно сняла с пояса символ своего вдовства. – Что со мной дальше будет – не знаю пока, да и не хочу далеко загадывать. Твой сын, Анна Павловна, нас в беде не оставил, Андрей Кириллович под свою опеку взял, боярин Корней Агеич принял… Век за то им всем благодарна буду. Нам теперь новую жизнь начинать надо, а уж какая она сложится… Бог весть… Поживём – увидим.
Ужин Анна распорядилась принести Алёне в горницу, хоть сестрёнки её и спали уже. Не дали бы девки Алёне поесть спокойно на кухне за общим столом. С расспросами приставать не посмели бы, но уж пялились бы во все глаза непременно – любому кусок поперёк горла встанет. Ну и помимо этого рассуждение имелось: и без того приезд этой странной вдовы вызвал сумятицу и нездоровое оживление и среди отроков, и среди девиц, правда, совершенно различного свойства. После того же, как отроки купеческого десятка языками поработали, и вовсе не остановить было разговоры. Хватит – одному уже Андрей язык порезал; пусть лучше нынешним вечером Алёна в девичьей посидит, от греха подальше. Заодно и отдохнёт. Впрочем, эта предосторожность особого успеха не принесла: Анна отметила, как возбуждённо переговаривались отроки, что перед ужином толпились возле девичьей. Да и девки, сбившись в стайки, усиленно чесали языками и пребывали в крайнем возбуждении, особенно Анька. «Эк она мечется… Глаза злющие, щёки пылают. Видно, Петька сказал ей что-то… «ласковое» – то-то он на неё смотрит насмешливо. Наверняка она про Алёну у него выпытывала, да и не у него одного, похоже. С Аньки станется отроков к ней ревновать… всех скопом. Ничего, ей полезно. А то, ишь – привыкла считать, что она для них единственный свет в окошке… Куда моей дурочке тягаться со взрослой женщиной, да ещё такой». А Анька и правда пребывала в состоянии тихого бешенства, вызванного приездом в крепость этой непонятной бабы. Возненавидела она её мгновенно, ещё до того, как услышала все те невероятные рассказы, что с совершенно непонятным ей восторгом отроки купеческого десятка успели поведать всем желающим, хоть и «по секрету», с оглядкой. Аньке хватило единого взгляда на шалые лица мальчишек, что хлопали глазами вслед наглой чужачке. На неё, боярышню, небось так не смотрели! А эта ведь старая совсем, овдоветь успела, а туда же! И совершенно невдомёк было Анне-младшей, что все эти чувства спокойно мог прочитать на её лице любой, кого они хоть сколько-нибудь интересовали. Уж мать-то запросто. Анна-старшая внимательно оглядывала своих подопечных, отмечая на лицах то нарочитое презрение, то искреннее возмущение, то просто извечное женское любопытство.
На посиделках в тот вечер отроки с девицами, конечно же, бурно обсуждали события торгового похода, но когда Анна наконец освободилась, Андрея, к её огромному облегчению, рядом с ними не было. С самых первых дней заведено было строгое правило, чтобы на таких сборищах обязательно присутствовал кто-то из взрослых. Вот и сейчас среди молодёжи сидел Илья, а чуть в сторонке, прислонившись к стене плечом, стоял Алексей. Илья, по своему обыкновению, вещал: – Подъезжаем мы, значит, к селу… По всему видать, сеча тут произошла жуткая: где-то дом горит, прям посреди улицы тать убитый валяется, Петруха с выпученными глазами куда-то во главе своих отроков бежит. И вижу я, что бежит-то он не просто так. Вот, ей-богу, прям на лбу написано: «Щас убью!» Меня аж дрожь пробрала: а ну как своих не узнает и на нас свои кровожадные желания исполнять станет? Но Бог миловал – до нас не добежали, куда-то за угол свернули. Однако же народ у нас в обозе насторожился – мало ли что? Потихонечку оружие, у кого какое было, вытянули и по сторонам внимательно поглядываем. Илья сделал паузу и оглядел слушателей – достаточно ли те прониклись напряжённостью ситуации. – И вдруг… – присутствующие замерли, раскрыв рты. – Из-под забора курица ка-ак выскочит! Да прямо под ноги Архиповой кобыле. Кобыла в сторону ка-ак сиганёт, Архип из телеги ка-ак выпадет, да ка-ак заорёт… Ну, чего он орал, отроки догадываются, а девицам про то знать не надобно… А на тот крик из-под того же забора собака ка-ак кинется, да ка-ак начнёт Архипа драть. Ну, сами понимаете, я такого стерпеть не мог: ухватил дрын да ка-ак хрястну! Точно убил бы животину, да она, зараза, такая шустрая оказалась… В общем, ребятушки, попасть-то я попал, да только по Архипу. Как он, бедолага, жив остался, до сих пор понять не могу. Илья переждал взрыв хохота молодёжи и продолжил: – И тут, как на грех, десятник Лука как раз мимо проезжает. То ли по делу какому, то ли полюбопытствовать, кто это так орёт, то ли просто из вредности. И спокойно мне так говорит: «Этого больше не бей – он наш». Вот ведь паскудник – что ж я, своих обозных не знаю, что ли? Слушатели были так увлечены рассказом Ильи, что не заметили прихода Анны, и ей захотелось постоять в сторонке, не привлекая к себе внимания, и просто посмотреть на весёлые молодые лица, послушать смех, разговоры – в конце концов, нельзя же вечно быть только надзирательницей за благонравным поведением молодёжи. Да и присутствие Алексея на посиделках её заинтересовало – обычно он там появлялся редко, общения с отроками ему хватало и без того, а девицы, как сильно подозревала Анна, ничего, кроме раздражения, у него не вызывали. Открыто он этого не показывал, но занятия с ними всегда перепоручал другим наставникам. Когда стих очередной взрыв хохота, Петька, без сомнения, чувствующий себя героем дня, посчитал своим долгом тоже высказаться: – Да-а-а, дядька Илья, попасть-то ты попал, да только не туда, куда целился. Вот бы тебе такую меткость, как у вдовы Алёны. Это ж надо – поболее чем с сотни шагов охотничьей стрелой, да доспешного воина уложить! Ведь прямо в глаз попала! Анна заметила, как при этих словах Аньку перекосило – словно незрелое яблоко надкусила. – Не тем восхищаешься, урядник, – неожиданно подал голос Алексей. – Оно, конечно, для бабы попасть в человека за сто с лишним шагов – уже хорошо, но на этом всё её искусство лучницы и кончается. Всё остальное – либо суматошность, либо везение. Все головы сразу же повернулись в сторону старшего наставника, а он, отлепившись от стены, сделал несколько шагов, по привычке встав так, чтобы держать в поле зрения всех слушателей. – Суматошность, простительная, конечно же, и понятная в том заключалась, что вдова Алёна, выскакивая из избы, не посмотрела, какой колчан хватает – кто ж при нападении татей стрелы на птицу берёт? Но, повторяю, в тот миг для неё это было вполне простительно. Ну, а насчёт того, что прямо в глаз попала – чистое везение. Отрок Никодим! – Здесь, господин наставник! – Расстояние, скажем, сто сорок шагов. Сколько времени стрела в полёте находится? – Не меньше, чем два счёта… А то и три – как стрелять. – И что же, тать доспешный так всё это время и стоял, замерев, морду под выстрел подставляя? Вы себе такого воина представить можете? Ответа на свой вопрос Алексей, разумеется, не ждал, но всё равно некоторое время помолчал, давая слушателям возможность осмыслить сказанное, а потом сам же на свой вопрос и ответил: – Ну конечно же, такого быть не может. Скорее всего, дело было так: вдова Алёна выстрелила просто в фигуру чужака, возможно даже именно в голову и целила, а тот во время полёта стрелы повернулся, глянул на убегающих в лес баб, вот стрелу в глаз и поймал. Всё понятно? – Так точно, господин наставник! – привычно отбарабанили хором отроки. Анька немного повеселела и усмехнулась, пренебрежительно глядя на Петьку. – То-то же! А теперь о том, чем действительно вам стоило бы восхититься, если бы взяли бы на себя труд хоть чуть-чуть подумать. Отрок Афанасий, о чём я говорю? – А-а-а… э-э-э… не могу знать, господин наставник! – Врёшь! Прекрасно знаешь, да только говорить не решаешься, потому что наставника Андрея боишься – как бы язык не отчекрыжил. А вот как раз об этом поговорить следовало бы. Между собой-то наверняка шепчетесь, да и девкам уже …нашептали. Судя по смущённым физиономиям отроков и зардевшимся лицам некоторых девиц, Алексей был прав. «Это он том, как она подол там задирала? При девках?.. Да ему-то там что интересным показалось? Не отрок, чай». – Да, да! – продолжал тем временем Алексей. – Об этом говорю, об этом: как вдова Алёна татей на открытое место выманивала. Отроковица Аксинья! – А? – Что значит, «а»? Как отвечать положено?! – Ой… Здесь, господин наставник! – Представь себе, отроковица Аксинья, что то же самое пришлось бы делать тебе. Смогла бы ты, ни движением, ни наклонением головы, ни выражением лица не выдать того, что знаешь о татях? Смогла бы ты вести себя так, чтобы они ни о чём не догадались? Вместо ответа Аксинья густо залилась краской, да так, что заалело не только лицо, но даже шея. – Понятно… С-садись. – Алексей досадливо махнул рукой. – Отроковица Мария! – Здесь, господин наставник! – Смогла бы ты точно рассчитать место, на которое надо выманить татей, чтобы и отрокам стрелять удобно было, и самой под выстрелы не попасть? – Не смогла бы, господин наставник. – Вопрос всем девицам: а вообще вы на такое решиться смогли бы? Да не сдуру, а хорошо подумавши? Отвечать не надо, и так всё понятно. Поняли теперь, чем восхищаться надо? – Так точно, господин наставник! – Врёте! Ни хрена вы не поняли. «Хорошо, он не меня спросил… Я-то ведь тоже… ни хрена не поняла»
Возвращаясь к себе после посиделок, у самого входа в девичью Анна натолкнулась на Андрея: он явно собирался навестить своих подопечных. «Неужто и в самом деле зашёл бы?» – Андрей, ты же знаешь – наверх у нас мужи не ходят, – мягко укорила его. Он остановился, но разворачиваться и уходить не спешил. Прочесть что-то по его лицу, как всегда, было невозможно, но уж больно удобный случай подвернулся. – Девчонки-то спят давно, а вот Алёну я тебе сейчас позову. И не ожидая согласия Андрея, оглянулась, ища кого-бы послать наверх. «Посмотрим сейчас, как она себя поведёт, если встретится с ним неожиданно». Она окликнула одну из девок, что стояли в стороне и с опаской посматривали на Андрея. – Степанида, сбегай в горницу, где вдову Алёну с сестрёнками устроили. Скажи, боярыня зовёт, пусть она вниз спустится… Да тихонько в дверь поскребись, девчонок не разбуди! Андрей невозмутимо замер на месте. Доволен он был или нет таким решением, Анна так и не поняла, а вот Алёна… Боярыня специально не спускала глаз с дверного проёма, желая увидеть её лицо в тот момент, когда она выйдет и увидит Андрея. Ждать пришлось недолго, Алёна появилась на пороге, явно успев только накинуть на голову платок. И – Анна сразу же убедилась – его первого и увидела, причём его одного – так мгновенно вспыхнули радостью глаза Алёны, и лицо словно внутренним светом озарило: – Андрей! И только потом она обернулась к Анне: – Звала, Анна Павловна? «Как там Илья-то говорил? Будто краше его и никого на свете нет…Ну и с Богом… похоже, и правда, повезло ему, наконец… так не притворишься…» – Да вот, Андрей проведать вас пришёл, да у нас мужам в девичью хода нет, – улыбнулась та. – Я за тобой и послала. – Благодарствую, – слегка поклонилась в ответ Алёна и снова взглянула на Андрея. – Спят девчонки уже, умаялись… – сказала, будто отвечая на только ей одной понятный вопрос. Нахмурилась вдруг, будто силясь понять что-то. Андрей вздохнул едва заметно, не зная, как объяснить, но Алёна вдруг переспросила, ещё не очень уверенно: – Спрашиваешь, не испугаются ли, если одни проснутся? Анна с удивлением увидела, что он кивнул – угадала вопрос! – Да нет, им тут покойно. Не проснутся теперь до утра, крепко заснули … А про тебя спрашивали, – добавила Алёна и улыбнулась. – Привыкли, что каждый вечер ты рядом был… я уж им сказала, что ты с отроками занят. Ну да ещё увидитесь… «Да она же не просто с ним говорит – отвечает ему … На его вопросы отвечает… и, кажется, угадывает. Вон, Андрей-то опять ей кивнул… но… как это она?!» Уже у себя в горнице, укладываясь спать, Анна перебирала в памяти то, что увидела сама и услышала про Алёну от других. «Господи, ну наконец-то хоть одна умная баба нашлась, не испугалась, что калека немой. Приглядеться-то к ней ещё не мешает, но, похоже, и в самом деле повезло Андрею нашему: бабонька-то работящая, не избалованная, хоть и красавица, и дочка купеческая. И он ей явно по сердцу пришёлся. Теперь бы не спугнул их кто-нибудь, а то ведь найдутся умники, из зависти ославят бабу. Хотя… Впрямую Андрею сказать что-нибудь побоятся, с ним самим связываться никто не станет, да и я здесь сплетников всегда окоротить могу, а вот в Ратном языки заработают… Уже заработали. Надо бы с Настёной об этом поговорить, ей тоже судьба Андрея не безразлична: ещё матушке его покойной обещала за ним приглядывать. Так, кто ещё помочь может? Илья? Да, обязательно – ему сказать надо, чтобы прислушивался, кто чего говорить про Алёну и Андрея станет: если просто судачить про неё будут – это пусть, всё равно косточки перемоют - не удержишь, а вот не дай бог какая дура оговаривать начнёт… Впрочем, за бабами есть кому присмотреть, Илья же пусть лучше послушает, что про неё мужи говорить будут. Говорить обязательно станут: такая красавица, да вдовая, да ещё и смела. Про неё и татей в Ратном, поди, уже даже глухие судачат. И непременно охотники найдутся подкатиться к ней. А когда ничего у них не получится – а не получится ведь, уж настолько-то я в людях разбираюсь – вот тогда и надо держать ухо востро: мужи по злобе да от досады ещё почище баб ославить могут. Сами-то, козлы эдакие, с любой бабой готовы… и нас по себе судят, ироды. Ну, а с Настёной я в воскресенье поговорю, после службы увидимся. Одним словом, быть Андрею женатым! Или я здесь не боярыня?
