Сотник-4 - Красницкий Евгений. Форум сайта

Сотник-4

kea

Дата: Среда, 25.07.2018, 00:55 | Сообщение # 1

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Глава 1

– …Когда Спасителя нашего распяли, по правую и по левую руку от него распяли двух разбойников. Страшна смерть на кресте, тяжко умирали они. Один из злодеев злословил Его, говоря: если Ты Христос, спаси Себя и нас. Другой же, напротив, унимал его: или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? Мы осуждены справедливо – по делам нашим достойное приняли, а Он ничего худого не сделал. И сказал он Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое! И ответил ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю".
Так и боярин Александр – вернулся, покаялся, мукой и смертью за други своя искупил грехи свои, вольные и невольные. И пребывает сейчас в мире.
Над головами присутствующих на похоронах Журавля, его воинов, погибших в бою с людьми Мирона, и мастеров, убитых в Слободе по приказу всё того же Мирона, голос отца Меркурия гремел набатом. Он взлетал высоко над крепостью, а потом возвращался негромким далеким эхом, повторяющим за священником каждое слово, отчего действо принимало несколько мистический оборот. Даже Мишку проняло, остальные и вовсе притихли и только иногда передергивали плечами, а те, кто стоял в задних рядах, испуганно оглядывались на лес и скалу. Для придания моменту пущей торжественности немного не хватало колокольного звона или иного приличествующего случаю музыкального сопровождения, но и без них получилось очень даже ничего.
Отец Меркурий склонил голову, постоял несколько мгновений и тихо произнес какую-то фразу по-гречески. Потом выпрямился, размашисто перекрестился и с волнением в голосе закончил:
– Упокой, Господи, душу патрикия Александра, живот свой на брани положившего…
Христиане, включая, как это ни удивительно, и нурман, дружно перекрестились вслед за священником и зашевелили губами, повторяя вместе с ним троекратное «Господи помилуй».
Спешно собранные на похороны Журавля старосты селений и немногочисленные не попавшие под частый гребень ратнинской сотни «специалисты сельского хозяйства», в массе своей язычники, молча смотрели на это действо, хмуро разглядывая накрытый красной парчой дубовый гроб, в котором навсегда упокоился их боярин. При жизни он слыл колдуном и жестоким преследователем христианской веры, однако перед смертью завещал своим ближникам, к немалому их удивлению, похоронить его по христианскому обычаю.
Выяснилось, что каменный саркофаг, в каких тут хоронили знатных покойников, и прилагающийся к нему дубовый гроб заранее изготовлены по приказу боярина, так что не получалось назвать его решение о собственных похоронах внезапным или принятым под чьим-то влиянием. То, что колдун знал свой земной срок, Журавлевы люди восприняли, как само собой разумеющееся, а вот то, что он оказался крещёным, стало для многих открытием. Хотя подтвердить сей факт биографии Журавля отцу Меркурию мог только его ближайший родич, боярин Данила, сомнений у священника не возникло: христианское имя Александр, коим боярин себя именовал в узком кругу, кроме как по крещению получить он в те времена просто не мог.
То, что и имя, и крещение случились (или случатся?) в прошлой-будущей жизни Журавля, как и истинную причину внезапного просветления упрямого боярина и его примирения с церковью, знали только сам Данила и Мишка. Христианское погребение, в отличие от принятого у язычников обряда сожжения покойника, обеспечивало наличие могилы и останков – тех самых, что откопают в будущем археологи, сотрудничающие с добрым доктором Максимом Леонидовичем. По той же причине боярин велел похоронить себя не абы где, а именно на том месте, которое укажет Данила.
Возможно, об этом догадывался и боярич Юрий. Сын Журавля, тот самый «то ли больной, то ли урод» Юрка при знакомстве оказался молодым парнем девятнадцати лет, с пытливыми темными глазами на бледном худом лице и не по возрасту проницательным взглядом, в котором уже сейчас чувствовалась сила воли, обещающая стать не менее твердой, чем у отца. В детстве, после падения с лошади он получил увечье, из-за которого не мог толком разогнуться и с огромным трудом передвигался самостоятельно. Впрочем, для облегчения жизни у него имелись затейливо сделанное кресло-каталка, которым он сам управлял в ручном режиме, и ходунки с бронзовыми колесиками – для передвижения на ногах, делавшие его относительно самостоятельным в быту и независимым от посторонней помощи.
Тем не менее, вынужденная изоляция от мира и обилие свободного времени, похоже, направили его силу не наружу, а вовнутрь себя. К тому же Юрий почти безвылазно обитал в крепости и находился постоянно рядом с отцом и дядькой, а потому просто не мог не стать носителем их секретов, по крайней мере тех, которые мог понять и осознать. Известие о последней воле отца он выслушал спокойно, а узнав, со слов дяди, что сам он тоже крещеный , только кивнул головой и принял к сведению.
У Мишки создалось впечатление, что все эти условности парню совершенно до лампочки… ну или до лучины: ни у кого из местных, включая Тимку и Медвежат, тоже весьма своеобразно воспринимавших религиозные постулаты, такого равнодушия к вопросам веры он раньше не замечал.
Вот о ком сказать это было невозможно, так это о четвертом, вернее, четвертой обитательнице Замка на Горке – женщине Журавля, тетке Полонее. Именно ее поминал Данила при первой встрече. Полонея, пожалуй, единственная из всех обитателей Горки оказалась такой, какой Мишка ее себе и представлял по рассказу Ионы: уже не молодая, крепкая, высокая, почти по-мужски широкоплечая и жилистая, с лицом, на котором следы былой красоты огрубели, затвердели и приобрели плакатную монументальность. Чем-то неуловимым она напомнила Ратникову сразу все виденные им скульптуры и изображения Родины-Матери, включая известный плакат военного времени. И выражение на ее лице всем этим изображениям соответствовало.
Смерть Журавля она переживала без слез и стенаний, во всяком случае, на людях даже слезинки не проронила, застыла рядом с гробом, словно изваяние. Мишке было не до ее чувств, но, раз взглянув, он уже не смог выкинуть её из головы и все время краем глаза посматривал на эту странную женщину, ощущая исходящую от нее волну непонятной силы, тревожной и непонятной. И не сказать, что опасность, но спиной поворачиваться очень не хотелось. Создавалось впечатление, что вокруг нее нет никого и ничего – только она и лежавший в гробу, накрытом куском красной ткани, ее боярин.
Сложно сказать, слышала ли она слова отца Меркурия и слушала ли их вообще. Скорее всего, нет: у нее нашлись свои, их она и шептала беззвучно, чуть заметно шевеля обветренными на ледяном ветру серыми губами. И только в самом конце панихиды, на кроткий миг оторвала взгляд от дубового гроба и полоснула им священника, да так, что если бы взгляды хоть сколько-то обладали той силой, которую им порой приписывают, то священник свалился бы замертво. Или сгорел бы, испепеленный ее ненавистью. Длилось это лишь долю мгновения: Полонея тут же погасила взгляд и снова погрузилась в свой внутренний мир, тот самый, где её Журавль продолжал жить. Даже речь Данилы, заговорившего после того, как отец Меркурий закончил панихиду, не смогла вернуть ее назад. А вот прочие слушали очень внимательно, и не только ближники боярина, но и присутствующие на похоронах ратнинские десятники во главе с задумчивым и непривычно молчаливым Лукой.
Данила говорил уверенно, хотя давалось это ему наверняка не просто: и из-за того, что сам держался на грани сил, и потому, что впервые за все время здесь ему пришлось самому принимать решение – не осталось рядом того, кто всегда брал на себя ответственность за все и всех. В конце концов, уход его Сани, к которому Данила был искренне привязан, стал внезапным и сильным ударом, и этот удар еще надо было пережить, а погрузиться в транс и провалиться с головой в свою скорбь, как Полонея, он сейчас не мог себе позволить.
– Боярин Журавль умер… Это горе для нашего рода, это горе для наших ближников и большая потеря для всех, кто живет на этой земле.
Данила обвел тяжелым взглядом ряды присутствующих, задержался на ком-то в толпе. Мишка отметил, как опускали глаза и непроизвольно поеживались те, на кого смотрел боярин.
– А кто этого еще не понял, то скоро поймёт! – он дернул щекой и перевел взгляд на стоящий на постаменте гроб. – Сейчас, когда с его смертью потеряны ключи к этой земле, даже самым яростным его противникам станет понятно – это потеря. Невосполнимая. Но жизнь на этом не закончилась. Она идет дальше и все, что не доделал боярин Журавль, придется делать нам. Без него, но помня его заветы.
Жизнь меняется, и по-прежнему уже ничего не останется. Кто хочет уйти – пусть уйдет, держать мы никого не станем. Только прежде чем уходить, подумайте хорошо – назад пути нет. За границей наших земель не все так мирно, как хотелось бы, и не так благостно, как кое-кто из вас думает. Многие поверили Мирону… Знаю, поверили! Больше всего он наобещал мастерам из Слободы, о том, чем заплатил, вы все знаете. Так что не надейтесь, что вам готовилось иное: участь ушедших незавидна. Или смерть, или пожизненная кабала.
А скорей всего – кабала, а потом смерть. Мирон стал убивать тех, с жизнью кого не мог справиться, даже если они сами хотели пойти за ним. Те, кто ждали его за болотами, еще хуже: и самого Мирона не пощадили, когда он их надежды не оправдал, так что сами думайте, что они сделают с вами.
Данила выдержал паузу, снова обвел взглядом поскучневшие лица и продолжил:
– Мир за Кордоном и до сих пор был не очень добр, а теперь и вовсе… Наступает время передела. Сильные теряют разум от жадности, еще немного, и кровь станет дешевле воды из канавы, в которую она пролита. Слабые умрут, пусть даже они и считают себя сильными или нужными. Средние попадут в кабалу, а сильные начнут убивать друг друга. У тех, кто хочет уцелеть в этом мире, нет другого выхода, кроме как оставаться сильными.
Но сильными поодиночке не станешь, и для того, чтоб выжить, ключи от земель должны быть переданы тому, кто сможет их удержать. Ратнинская Сотня – не подарок и не путь в царствие небесное тут, на земле. Но это все, что у нас есть. За сотней Сила. За ней и за Лисовинами. В том, что придется искать спасения у них, вы должны винить сами себя. Одни ненавидели Журавля и желали ему смерти. Другие подгребали себе то, что плохо лежит, считая, что боярин не увидит. Третьи просто равнодушно смотрели, как его убивают, надеясь потом примкнуть к сильному.
Что ж, вот вам сейчас и выбирать сильных. Князь, к которому хотели уйти с Мироном, и который приказал вас резать, как только понял, что руки коротки, и забрать все не получится. Или князь, на землях которого мы находимся сейчас. У него тоже полно голодных и злых бояр, которые просто разгребут все, что вами сделано, не понимая, как здесь все устроено и почему. Жадность сильнее разума. И последний выбор – боярин Лисовин и Сотня. Тоже злая и тоже голодная. Но они согласны хотя бы не разорять, а оставить все как есть – взамен за службу. Что выберете, старшины? Что молчите? Когда Мирону гонцов слали, предавая своего боярина, подумать не судьба была?
Данила недобро усмехнулся:
– Посмертной волей Журавля и моей собственной ключи от земель передаются нашим детям. Сыну боярина журавля Юрию и моему сыну Тимофею, а опеку над ними согласны принять Лисовины, наши родичи. Я сам этот грех – править над вами – на душу не возьму. Не смогу более. Думаете, малы еще бояричи? Ну и радуйтесь, что малы, казнить никого не станут. Только не забывайте – дети растут быстро. А когда вырастут, тогда по делам и спросят.
Воспитанием и обучением бояричей займусь я сам, наставником при них станет крестный отец Тимофея – боярин Макар. Опека над бояричами и над их землями волей боярина Журавля и моей передается роду Лисовинов – о том их старший боярич от своего имени и от имени своего рода дал смертную клятву. Не смотрите, что он молод. И боярин Журавль тоже когда-то молодым был. Есть еще те, кто те времена помнят? Род нурманского ярла, побратима боярина Журавля договор с бояричами, а через них и с Лисовинами, подтверждает и действовать будет согласно нашему старому уговору. Печатью на договоре ставлю женитьбу моего сына и младшей дочери ярла, Хельги.
Для тех, кто меня знает, слово мое: ныне истинная Сила здесь! И только она спасет и прикроет вас от того, что грядет в мире! А теперь кто хочет уйти, пусть идет. Но меч, что получен от нашей земли, пусть здесь и оставит. Кто остается – принесет клятву на этом мече.

Боярин замолчал, и на некоторое время над просторным плацем перед воротами крепости, где проходила церемония прощания с Журавлем, повисла тишина. Слова Данилы произвели на присутствующих тяжелое впечатление. Похоже, многие из пришедших только сейчас осознали окончательно, насколько неотвратимы грядущие перемены, и что отсидеться никому не удастся.
Не только местные – ратнинские десятники тоже задумались. О своем. Мишка понимал, что эти мыслительные процессы необходимо стимулировать и направлять в нужное русло, а потому самое время и ему взять слово и кратко обрисовать перспективы.
– Верно сказал ваш боярин, непростое сейчас время. Судьбы на много лет вперед определяются. Что сейчас выберете, то вам и достанется. И вам, и детям вашим, и внукам с правнуками – всему роду за ваш сегодняшний выбор расплачиваться, так что ошибка дорого обойдётся. Вы уже выбирали один раз, вернее, Мирону выбор свой передали, и он за вас выбрал. Но те, кто за ним пошел – пошли по доброй воле.
Он выбрал для вас войну: столкнул с Ратнинской сотней и родом Лисовинов. Что тут у вас делается, мы не знали и знать не хотели – сколько лет жили бок о бок и друг к другу не лезли, но когда ваши люди пришли к нам меня убивать, не ответить мы не могли. Мирон это понимал, потому он вами и прикрылся. Что он посулил тому, кто за ним пошел против своего боярина? Много выгадали? Думаете, сложись все иначе, окупилось бы?
Ратников дернул покалеченной бровью, обвел взглядом хмурые лица старост, стоящих чуть особняком, и припечатал:
– А вот хрен вам! Цена за предательство всегда одна – кол осиновый или веревка на осине, вопрос только в том, от кого вы ту плату получите. Мирон мастеров не пощадил, остальных и подавно бы не пожалел – не нужны вы ему были там, куда он собирался. Он со своими сыновьями свое выгадывал, князю вас хотел продать подороже, а вам сулил смерть и полон.
Но наш Господь такого допустить не мог, потому и дал нам силу малым числом против большей. Потому за тех, кто в полон попал и там сгинул, я у вас прощения не прошу. Эта ваша цена за тот выбор. Те, кто в Княжий Погост попали, погибли при нападении ляшских находников, тех, кто бунтовал и кровь пролил, мы казнили… Или вы думаете, где-то с бунтовщиками иначе обходятся?
Мишка зло усмехнулся:
– Напрасно. За бунт против законной власти везде расплата одна. А остальных постараемся вернуть. Не просто так – выкупать придется, нашим ратникам кланяться. Дед мой вернётся от князя из Турова, с ним обсудим, как всё устроить. Ваш боярин изъявил свою милость – поможет заплатить часть выкупа.
Все видели: Мирон и его род истреблены под корень. Не нами – так Бог судил. Это цена его предательства. Добро его, его сыновей и его ближников, кто на своего боярина руку поднял – вашим боярам отошло по закону, вот с него и будет по справедливости помочь вам выкупать из холопства тех, кто на себя плату за общий грех приняли.
У ваших бояр хватило мудрости остановить войну, теперь они нам родичи. Сила разделенная бессильной становится, а сложенная преумножается. Мирон силу бояр Журавлей хотел поделить и хоть какой-то кусок себе урвать, так как на всю у него силенок не хватало, и не понимал, что вышло бы только всё уничтожить. А нам теперь всё порушенное возрождать и складывать, потому я и ратнинские десятники сейчас здесь – силу нашу и вашу преумножать. Тем более что силы нам понадобятся и немалые. Мирон не только нас с вами стравил: он князя, которому вас обещал, раздразнил, а князь тот обид не прощает. Так что теперь отсидеться в тишине и благости за болотами больше не получится.
Ратников сделал паузу, давая слушателям переварить сказанное, и завершил свою речь, переводя собрание к следующему пункту повестки:
– Я, боярич Михаил Лисовин, от имени своего рода, над гробом боярина Александра клянусь выполнить его последнюю волю и просьбу его брата Данилы – принять под свою руку Кордон, созданное ими восстановить и преумножить, а также опекать их сыновей, коим отныне вверяется боярство и все люди их, согласные служить верой и правдой. Обид и притеснений не чинить никому, кроме проливших кровь и повинных в осознанном бунте против своих бояр, ежели то будет доказано.
Медведь, внимательно слушавший все сказанное и Данилой, и Мишкой, при этих словах первым шагнул вперед. Он подошел к гробу Журавля, земно поклонился последний раз своему боярину и только после этого повернулся к Тимке и опирающемуся на его плечу Юрию. Молча достал из ножен меч, как сразу отметил Мишка, не боевой, а парадный, в затейливо украшенных кожаных ножнах, почти такой, как у Макара. Лица десятников и отца Меркурия при этом приобрели такое красноречивое выражение, что Ратников встревожился: как бы не задохнулись мужики от распиравших чувств и невозможности в данной обстановке их внятно выразить. Не обращая на них внимания, Медведь пророкотал, негромко, но так, что услышали его все.
– Я честно служил боярину, послужу теперь и вам, бояричи. Примите меч мой в залог моей клятвы над гробом боярина… – он то ли закашлялся, то ли замялся на миг, но продолжил уверенно, повторив следом за Мишкой христианское имя, – Александра Журавля, служить верой и правдой его преемникам. В том залогом мой меч…
Командир лешаков легко опустился на одно колено и протянул клинок Тимке. Тот бережно принял его, переглянулся с братом и с поклоном подал Мишке, чтобы, получив обратно, вернуть его владельцу:
– От себя и брата Юрия благодарю тебя, дядька Медведь! – Тимка, кажется, с трудом удержался, чтобы не шмыгнуть носом в столь торжественный момент, но справился с собой и закончил:
– В верности твоей мы не сомневаемся, и пусть этот меч служит нам столь же доблестно, как служил нашим отцам.
Следом за Медведем уже подходил Валуй, а за ним потихоньку выстраивались в очередь на принесение клятвы верности и остальные люди Журавля.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

Красницкий Евгений. Форум. Новые сообщения.

kea

Дата: Четверг, 26.07.2018, 22:46 | Сообщение # 2

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Все это, разумеется, не было экспромтом, к организации похорон Мишка подошел вдумчиво.
«Хорошо, что сам Сан Саныч по техническим, так сказать, причинам на своих похоронах присутствовать не может: изгадил бы он мне всю малину, как пить дать. Ладно, на том свете встретимся – я ему это действо живописую, правда, не без некоторых купюр».
Прибывший вместе с десятниками отец Меркурий идеологическую часть хлопот взял на себя: пожелание Журавля быть похороненным по-христиански воинственный священник расценил как хоть и запоздалое, но покаяние грешника, сожалел только, что не успел застать его живым, для исповеди и причастия. И хотя, как сильно подозревал Мишка, сам Журавль вряд ли оценил бы такую заботу о своей душе, на всех его приближенных уважительное отношение священника и торжественная панихида произвели сильное впечатление.
Почётный караул у гроба смотрелся весьма эффектно: прибывших с Мишкой отроков и «медвежат» Славко обрядили в наспех сделанные для такого случая надоспешники – из черной ткани у Младшей стражи и белой у «лешаков». Только гербы на плащах вышить не успели, но такой мелочью Ратников решил пока пренебречь и не морочить себе голову. Гроб накрыли красной парчой из запасов ткацкой мастерской, иконы в богатых окладах, выполненных в Слободе, выделил Данила.
«А иконы-то не самопальные, вон как лики тонко прорисованы, явно профи писал. Откуда у Журавля такие? Никак, посылочку собирал, да отправить не успел…»
И теперь совершенно естественно именно перед иконами и под благословение священника прозвучала присяга, приносимая над гробом Журавля его ближниками – присяга бояричу Тимофею и стоящим возле него Даниле и Юрию, ради такого случая с трудом поднявшемуся из своего кресла. Чего ему стоило выдержать все это время почти прямо, опираясь лишь на плечо младшего брата, Мишка даже подумать боялся. По бледному виску парня стекали струйки пота, но усадить себя Юрка позволил, только когда церемония окончилась.
Саркофаг к указанному Данилой месту захоронения вез запряженный в сани огромный по здешним меркам мерин из Журавлевских конюшен, подозрительно похожий на пра-пра-пра знаменитых битюгов-тяжеловозов, а следом за санями сам гроб несли на плечах ближники и, к Мишкиному удивлению, примкнувшие к ним ратнинские десятники во главе с Лукой.
«А чего вы удивляетесь, сэр Майкл? Говорун славится умом и сообразительностью ничуть не меньше, чем его тезка из еще не написанной детской книжки. Для правильных выводов ему бы хватило и одной памятной «встречи на Эльбе» с Тимкой, но когда он заметил на поясе у Макара новый меч, то все сомнения «куды бечь, кого держать» угасли».
Обнажённый же для принесения клятвы клинок Медведя окончательно утвердил полусотника в правильности сделанного выбора, так что когда гроб стали поднимать, Лука первый из ратнинцев поспешил подставить плечо. За ним потянулись и остальные, включая совершенно очумевших десятников Фому и Данилу: они выглядели чуть ли не бледнее лежащего в гробу Журавля. Короче, мероприятие проводов раба божьего Александра в иную жизнь прошло вполне на уровне.

Основной принцип любого управленца – «не ломай работающее» – Ратников нарушать не собирался, желающих и без него хватало. Смерть Журавля в одночасье перевернула весь налаженный и казавшийся неизменным ход жизни с ног на голову, а предчувствие неминуемых перемен кого-то напугало, а у кого-то пробудило определенные надежды. Как и в большом мире, в маленьком мирке внутри Кордона наступило то самое время, когда возможно все.
После похорон десятники дружно засобирались до дому: все случившееся им требовалось обдумать и как-то уложить в картину привычного мироустройства, пошедшую в результате последних событий частыми трещинами. Лука, правда, несколько раз подкатывался с разговорами то к Даниле, то к Медведю, но попытки «сепаратных переговоров» с треском провалились, ибо были не нужны не только Лисовинам, но и ратнинцам. Односельчане не без основания полагали, что рыжему полусотнику сначала надо переварить то, что он уже нахапал за прошедший год, и одного его бдительно не оставляли.
По приглашению Данилы, переданному через Медведя, остались только Егор со своей командой, наставник Макар как крестный Тимки и свеженазначенный дядька бояричей, да отец Меркурий, считавший своим долгом ознакомиться с вновь открывшимися перспективами по крещению новой паствы и окормлению уже имеющейся в наличии. Оказалось, что в бега с отцом Моисеем подались далеко не все жившие в рамках Кордона христиане, а те, что спасались в Ратном, вернулись аккурат к похоронам и пока что пребывали в том же обалдении, что и основная масса населения.

Сам Моисей первым делом попытался пробиться к высшему руководству, но отец Меркурий тормознул его еще на старте, популярно объяснив, что боярину с бояричами сейчас не до него, грешного. А все насущные вопросы, в частности, помощь в размещении и обустройстве тех беглецов, у которых не имелось по какой-то причине жилья, кроме землянок в лесу, и обеспечения их необходимым на первых порах, можно прекрасно решить и в рабочем порядке. Вон, хотя бы со старостами и Грымом. Храм кто в порядок будет приводить? Дух Божий? Или люди Медведя и Егора? Их дело было из того храма упёршихся жрецов вышибить. Так что ноги в руки и вперед. Там и разместитесь, там и харч есть, там и поработаете… а заодно и посидите от греха подальше.
Годная, в общем, проповедь у отца Меркурия получилась. Душевная и доходчивая.
Храм и жрецы пострадали, кстати, отнюдь не за веру, а за поддержку Мирона: среди напавших вместе с ним на Журавля, как выяснилось, преобладали как раз служители культа. Те же, кто не решился поднять оружие против боярина, заперлись в своей цитадели и упорно не соглашались на добровольную капитуляцию. И неудивительно: обещанный Мироном отъезд в лучшую жизнь не состоялся, но вот добро они уже для этого собрали, разорив святилища, упаковали и сложили в сани, поэтому отговориться незнанием или непониманием происходящего у них бы точно не получилось. Прекрасно зная, как боярин судил за предательство, они предпочли умереть, сражаясь, а не доживать оставшиеся дни на колу, у кого сколько получится. Некоторые, говорят, и по десять дней в сознании высиживали, а морозная погода как бы располагала…
Так что теперь те немногочисленные жрецы, кто пережил штурм и не был тяжело ранен в процессе – а таких набралось аж три штуки – сидели в порубе, ожидая решения своей судьбы. Семьи их трогать было не велено, но они в храме и возле крепости и не появлялись – сидели, как мыши под метлой в своих усадьбах. В итоге у языческой паствы в наличии осталось всего полтора действующих жреца на все про все, включая отправление обрядов. Полтора, потому что второй, парень лет семнадцати, оказался то ли учеником, то ли то ли просто служкой при храме. Их, правда, пока никто и не спешил обременять просьбами или иными обращениями к богам.
Почему уцелевший жрец держался за Мирона, пока что разбираться было некогда, да и не Мишке этим заниматься, а Медведю. Сейчас было важно, что Златояр, как звали жреца-отступника, единственный из всех, кинулся не в храм, а в слободу – спасать мастеров, когда раздался взрыв в школе.
Кстати, рванул не тот горшочек с порохом, о котором говорил Журавль, хотя и он тоже, а разлитый при погроме скипидар в грековой лаборатории, вернее, пары от него. Да так, что умника, который швырнул туда факел, опалило, как куропатку, и до встречи с Медведем он не дожил – с девяносто процентами ожогов и в более продвинутом двадцатом веке не выживают, а уж тут… И Настена, будь она поблизости, не помогла бы. Не помог и жрец.
Да он и не собирался: его обнаружили почти невменяемого, сидящего в прострации над трупами кузнеца Дамира и его старших сыновей. И плевать, что они были вовсе не язычники, а мусульмане, да вдобавок при жизни не раз с этим жрецом ругались чуть ли не до драки. Именно про Златояра упоминал Тимка, когда рассказывал о слободе и греке.
Известие о смерти Тимкиного деда Гордея, хоть и христианина, но тоже мастера-золотые руки, жреца Сварога и вовсе доконало. Он бродил как потерянный среди разоренной слободы и только горестно кивал уцелевшим мастерам. Так в слободе он с тех пор и остался: помогал разбирать завалы и спасать, что можно, из-под обломков. Данила приказал жреца не трогать и из слободы не гнать.
– Златояр не столько жрец, сколько кузнец, – пояснил Данила Мишке. – Характер, конечно, еще тот, ну и вбито с детства от дедов-прадедов, что только через служение Сварогу можно мастерство освоить. Вот он в жрецы и подался. Да тут все кузнецы Сварогу требы кладут, даже христиане.
У Златояра мозга за мозгу стала заворачиваться, когда мусульманин и христианин ему мастер-класс показали, без Сварога и прочей ерунды. Он таких клинков и не видел в жизни, не то что не делал. Потому и ходил сюда, все секрет у них перенять хотел, а что ругался – так больше от отчаяния. Не получалось у него. Гордей с ним на идеологическом фронте разошелся, выгнал, и Дамир за ним следом. К тому же Дамир упрямым был, не делился умениями с чужими, только с сыновьями. А у него сейчас лишь младшие остались…
Данила озабочено вздохнул:
– Эх, Дамир, Дамир… Не послушался меня, не захотел остальных мальчишек учить. А многое ли успел своим младшим передать? Где я еще такого мастера теперь найду?!

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Понедельник, 27.08.2018, 18:36 | Сообщение # 3

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Слобода притягивала всех вновь прибывших, как магнит железные стружки. Вокруг нее бродил отец Моисей, усиленно намекая всем подряд на свое желание пообщаться со слободскими христианами. Там же поселился Макар вместе с Тимкой, не пожелавшим оставить своих друзей даже ради возможности переехать жить к так внезапно обретенному отцу в крепость, тем более что сам Данила возвращаться в крепость на Горку не спешил. Вернувшиеся из «эвакуации» семьи пятнистых «лешаков» помогали соседям, чем могли: бабы и девки наводили порядок, а отроки во главе с Медвежонком и под командованием старших наладили привычную охрану территории. Сюда же примчался и грек, едва узнал о бедствии, постигшем его школу.
Тут же неожиданно плотно обосновался и отец Меркурий, под тем же предлогом, кстати, что и Моисей, хотя с большим на то основанием в силу сана – окормление и утешение местных мастеров-христиан, а заодно и задушевные беседы с язычниками. Учитывая, что им и впрямь требовались и помощь, и утешение, ничего удивительного в его стараниях не было, вот только, как подозревал Мишка, имелся у священника и другой интерес, весьма специфический.
Уже на следующее утро после похорон Мишка, неожиданно для себя, обнаружил отца Меркурия на развалинах школы, где монах в компании с греком и помогавшими им отроками тщательно собирали и очищали от копоти и грязи какие-то обгоревшие, но тем не менее избежавшие полного уничтожения обрывки бересты и клочки бумаги, обнаруженные среди завалов. Один из таких обрывков отец Меркурий и рассматривал. И выражение лица у него при этом было, ну очень своеобразное – подобное, наверное, могло бы быть у того самого археолога из Мишкиного прошлого будущего, найди он в захоронении двенадцатого века Макаров меч. Ну, или модель дельтаплана, пригрезившегося ратнику Петру при знакомстве с Тимкином змеем.
Мишка заглянул монаху через плечо и сам едва не поперхнулся. Собственно, ничего особо революционного там не наблюдалось: насколько он понял, что-то вроде плана урока по физике со схемами и формулами для вычисления скорости тела при равномерном движении с пояснениями. Вот только пояснения, написанные прерывистым и немного корявым почерком, были все выполнены прописью и на хорошо знакомом Мишке, но совершенно непонятном Меркурию, да и всем остальным хроноаборигенам, русском языке из будущего, а формулы со схемами пестрили принятыми в двадцатом веке обозначениями скорости, времени и расстояния латинскими буквами. Латинские буквы монах наверняка опознал, но вряд ли ему это помогло, скорее, еще больше запутало.
Заметив Мишку, отец Меркурий оторвался от разглядывания неизвестной ему тайнописи и внимательно присмотрелся уже к молодому сотнику.
– Ведомо ли тебе такое письмо?
Врать было бессмысленно и опасно, хотя и правды говорить Мишка не собирался.
«Мдя… И как же ему это объяснить теперь? Лекцию читать по механике, что ли? Нет уж, на это у нас вон Феофан-грек есть, а я попробую шлангом прикинуться».
– Отчасти, отче. Отец Михаил рассказывал… Всего я не понял, но кое-что запомнил.
– И что же ты запомнил?
– Вот это, – Мишка ткнул в линии на рисунке, – есть схема и формула. Показано направление движения некоего тела, скажем, телеги. Она движется туда, куда стрелочка указывает. И лошадь ее тащит с постоянной скоростью. То есть идет ровно, не останавливаясь и не спотыкаясь. Предположим, пока возница прочитает «Отче наш», она от того вон куста до ворот дойдет. И сколько раз «Отче наш» возница прочитает, столько в его путь тех самых отрезков от куста до ворот уложатся. А потому если знать точно скорость лошади и сколько раз за дорогу возница помолился, не останавливаясь, то можно высчитать и то, какое расстояние он проехал. Соответственно, если знать расстояние и время, то можно вычислить скорость. А если знать скорость и расстояние – то время. А для удобства все эти значения помечены тут буквицами латинскими. Так как-то… – скромно завершил Мишка краткий курс введения в механику и краем глаза заметил, как старательно закашлялся Феофан грек, тоже внимательно слушавший его рассказ.
– Это тут рунами записано? – быстро спросил отец Меркурий, ткнув пальцем в рукописный текст.
– Не ведаю. Может, и это. Схема и формулы знакомы, а прочесть написанное не могу, – не моргнув глазом, ответил Мишка, не сильно покривив при этом душой: почерк и впрямь был таким, что сразу разобраться еще суметь надо.
– Журавль знал эти письмена, – грек справился с приступом кашля и счел нужным вмешаться. – Михайла верно угадал про движение. Только не руны это. Сам боярин прочесть мог. Он на бересте потом перевод делал мне для школы. Только погибло почти все… Сгорело. Теперь восстанавливать… В крепости в библиотеке еще списки есть… Были, кажется… Вот только кто их прочитает теперь?
– Откуда же у боярина такая библиотека?
– Сам бы знать хотел, да только спрашивать не велено, – грек пожал плечами. – Захочет Данила показать – покажет. А сможет ли читать, не знаю. Плох боярин: глаза у него почти не видят. Ни работы тонкой, ни написанного. Лица пока различает. Полонея говорит, дальше хуже будет.
– А она откуда знает? – заинтересовался Мишка, вспомнив вчерашний яростный взгляд этой самой Полонеи.
– Лекарка она. Бывшая, – покосившись на монаха, поспешно поправился Феофан.
– Как это бывшая? Есть у нас лекарки, им свое дело оставить – умереть легче…
– Не знаю, как, молодой человек, а вот так и есть. Бывшая, – с нажимом повторил грек. – Здешние жрецы ее не жаловали, но боярину Журавлю боялись перечить. А то один потребовал Полонею прогнать как-то…
Грек вдруг поперхнулся и свернул разговор.
– В общем, не трогали. Но из-за этого у нас своей лекарки так и не было. Одну Журавль нашел где-то, уговорил приехать. Она вроде и согласилась тут остаться, да с Полонеей встретилась и ушла в тот же день. Боярин велел ее не трогать, одарить хотел за труды – ничего у него не взяла. Вот и приходится всё самим… Хорошо, я в свое время медицине немного учился, и травница есть приличная, она же повитуха, да помощницы её. А у нурманов свой лекарь был – убили его, правда… Ну, да это дело прошлое.
«А лихо грек на другую тему разговор перевел, однако. Вас выручил? Нет, непохоже, у него и своих мотивов хватает.
Значит, Данила не видит ничего и прочесть написанное не сможет? А ведь грек дух перевел с облегчением, когда я сказал, что прочесть написанное не могу… Секреты свои хранит? От меня или от земляка своего? Отец Меркурий на эти обрывки, как гончая на зайца, стойку сделал, вон как с ними обнимается. Будем надеяться, Журавль с Данилой в школьных задачках ничего крамольного не наваяли. А физику с математикой еще древние греки уважали, так что с них и спрос.
«Тайные письмена» же вполне сойдут за шифр какой-нибудь. Точно не поручусь, но, помнится, читал где-то, что в Средние века ученые этими игрушками немало баловались и часто пользовались для записи. Даже книга целая на придуманном языке имеется, насколько я в курсе. Как там ее? Манускрипт Войнича, кажется. И тоже с картинками, между прочим. А Журавль чем хуже? Только бы его записи археологам не попались – эти ребята от такого подарка свихнутся прочнее, чем от того манускрипта…»
Нарочно Феофан перевел разговор на Полонею, или случайно так вышло, но Меркурия ему с темы сбить не удалось.
– Лекарку привозил? А священник Ратнинский, отец Михаил, царствие ему небесное, к вам не захаживал?
Мишка чуть не подавился от такого вопроса, а Феофан только пожал плечами.
– Обретались тут какие-то священники, давненько, правда. И не долго – не сошлись они с боярином. А чьи да откуда – он не сказывал. Мы в то время с Данилой в отъезде были, когда вернулись, старый Гордей и рассказал, что не сладилось у них что-то. Сожалел, что нас в то время не случилось, мол, может, уговорили бы боярина, так и храм бы поставили для христиан. Он-то сам христианской веры твердо держался, переживал, что ни помолиться, ни исповедоваться, ни детей крестить негде.
«Ага, поминал Журавль что-то такое. И правда, значит, приходили… Но Феофан только туману напустил, хоть и не специально. Отец Михаил тут каким боком? Вот уж спросил наш капеллан так спросил. За болота и сотня не совалась до последнего времени, а уж наш священник и подавно. Да и не пустил бы его дед миссионерствовать без сопровождения. Тем более сюда…
Стоп, сэр! А не ваше ли сольное выступление перед «бабушкой Варварой» стало причиной такой тяги отца капеллана к тайным знаниям? Она же, помнится, книгами и рукописями отца Михаила, которые вы придумать изволили, сильно интересовалась. Спасибо, у него в каморке в самом деле что-то такое имелось: и книг несколько штук, и свитки…
Кстати, и правда, куда они делись? Не до того было интересоваться, когда вернулся, но факт пропажи книг налицо. Значит, отец капеллан у нас еще и поисками пропавшей библиотеки займется… Сочувствую. Ей-богу, помог бы с радостью, если бы не сам ее выдумал. А тут еще Журавлиная библиотека под руку подвернулась и совсем все запутала. Так что, извиняй, отче, но придется тебе самому. И жизнь тебе облегчить, хотя бы в этом отношении, я никак не смогу».

Отец Меркурий продолжал расспрашивать Феофана, но безрезультатно: даже время прихода неизвестных священников к Журавлю выяснить не удалось. Грек то ли темнил, то ли и правда не помнил и отговорился тем, что они с Данилой в то время часто уезжали, и в какой именно отъезд что случалось – просто из головы вылетело. Одно точно известно: в слободу тех священников так и не допустили, а вот у себя боярин их принимал – там Гордей с ними и встретился.
Показывал ли боярин гостям свою библиотеку – неизвестно, но если прибывшие оказались людьми учеными, способными оценить его сокровище по достоинству, то вполне мог и показать. Как утверждал Феофан, Журавль, при всей его суровости, знания и умения в людях ценил высоко, возможно – единственное, кроме доблести и преданности, что вообще ценил. Вот только попыток давить на себя не терпел ни от кого. И если священники попробовали ему какие-то условия выдвигать, то мог и разъяриться. Высказанное монахом предположение, не эти ли священники крестили боярина, грек отверг сразу, потому как крестильное имя Александр у боярина в то время уже было, хотя звал его так только Данила.
«Угу, а у Данилы пойди, поспрашивай. Тактику и стратегию на случай таких расспросов мы с ним уже обсудили: будет все валить на болезнь и провалы в памяти, а то, что он временами не в себе, подтверждают все имеющиеся свидетели. И заговаривается иной раз, хотя по большей части себя контролирует. Пока, во всяком случае. Надолго ли? Вон, даже сыну несколько лет не хотел в таком состоянии показываться – ничего удивительного, если у него «тут помню, а тут не помню».
Хоть бы еще пару недель продержался: дела передать, нурманское посольство встретить – и то хлеб. Специалистов, способных его состояние хотя бы диагностировать, сейчас в наличии не имеется. Впрочем, в моем прошлом будущем – тоже. И спасибо, что те, что там таки имеются, тут пока что не прописались, а то бы заперли боярина на Пряжке – и привет родителям. В смысле вам, сэр.
Впрочем, чего это я? Тут свои спецы есть. Мадам Петуховская, например. И тоже ни хрена не понимает. К Даниле я её всё равно не допущу. И к Юрию тоже. Разве что к Долгорукому. Пусть над ним опыты ставит, естествоиспытательница хренова! Хватит с нее и одного опыта с Данилой! Сан Саныч бабку и выгнал, похоже, из-за того, что полезла, куда не просили. Не знаю, что она с ним делала, но Журавль был железно уверен – именно после ее вмешательства хуже стало… Может, это и вас, сэр, отчасти уберегло от её чрезмерно активных экспериментов? Никто теперь точно не скажет, а уж сама Нинея и подавно не признается».

С тех пор к слободе и разбору завалов школы монах начал проявлять особенный интерес. К Даниле тоже пытался подкатить, но тот его еще больше запутал, хотя библиотеку показал и ратнинскому священнику, и Мишке: сундук с тяжелыми листами дорогого пергамента, мелко исписанными формулами, чертежами и расчетами соседствовали с пока ещё чистыми, свернутыми аккуратным рулоном выделанными телячьими кожами, и весьма приличной стопой бумаги с самыми свежими записями. По признанию Данилы, бумаги и сейчас производили не слишком много и продавать её даже не пытались: она целиком шла на собственные нужды, и всё равно не хватало.
Это касалось практически всех «изобретений» – бумаги, кирпича, стекла, чугунных изделий. Стекло для окон в слободе так и вовсе пришлось докупать местное, производимое в Новгороде – выяснилось, что проще и дешевле привезти его оттуда, чем варить свое в нужном объеме. Правда, свое было улучшенное, более прозрачное и тонкое, но хватало его только для самого необходимого – на те же компасы. А для окон вполне годилось новгородское.
Вообще дело с этими самыми «изобретениями» обстояло совсем не так удачно, как хотелось бы и как поначалу предполагалось Даниле и Журавлю. В памяти у Данилы хранилась целая энциклопедия, но вот самостоятельно приложить теорию к практике получалось далеко не всегда. Первая крупная неудача постигла их с домной.
Построить-то ее они построили, хотя и вбухали в это дело кучу времени и ресурсов. Как и где эти ресурсы добывал тогда еще молодой Журавль со своими соратниками, Данила не стал уточнять, но Мишка и сам догадался – и так понятно, что банальным грабежом. В то время молодой боярин еще только устанавливал свою власть в округе, и помогала ему в этом, кстати, добрая бабушка Нинея. Благодаря ей и удалось вообще это строительство, а то бы волхвы и старейшины мигом это безобразие прекратили. Чугуна предполагали получить один раз, но много. Чудом наскребли сырья на один заход, а процесс плавки, как известно, непрерывный, остудить и дожидаться следующей партии не получилось бы, но в то время приятелям казалось, что и один раз окупит все затраты, а главное, даст опыт на будущее.
Опыт они приобрели, но не такой, как надеялись. Домна получилась на загляденье – прямо как настоящая, но практика внесла свои коррективы в теорию. В чем там они при расчетах и строительстве напортачили – неизвестно, но вместо того, чтобы выдать жаждущим сталеварам необходимый металл, она просто рванула, как будто ее заправили не рудой, а тротилом, произведя чрезвычайно сильное впечатление на всех присутствовавших при этом зрителей. На тех, кто выжил, само собой.
Тот урок друзья усвоили хорошо и с тех пор внедрять брались только те технологии и производства, с которыми были хорошо знакомы еще «дома», на практике, а не умозрительно. И то упор делали на местных мастеров и по большей части только помогали им усовершенствовать процесс.
Но главный сюрприз и для Мишки, и для Меркурия оказался в том, что в Журовской библиотеке нашлись и местные книги, в том числе, труды христианских авторов – дорогие рукописные тома в кожаных переплетах. Мишка насчитал десять только в одном сундуке, а их было еще пять штук. Да еще папирусы и свитки с какими-то письменами, кажется, арабскими. Правда, отец Меркурий воспринял это как лишнее подтверждение тайного «христианства» Журавля и его тягу к знаниям.
– Откуда они у вас? Журавль коллекционировал? – поинтересовался Мишка, оставшись один на один с Данилой.
– Почему коллекционировал? – обиделся тот и пояснил: – Это Саня собирал – дяде от нас «посылку» отправлять. На одну такую книгу или свиток можно лабораторию год обеспечивать, если не больше – это ж раритет! Одно плохо – легализовать их трудно, каждая такая находка – сенсация. Внимание привлекает. Но сейчас с отцом Меркурием удачно получилось. Вроде как и правда – библиотека.
Данила ехидно ухмыльнулся.
– Я, кстати, монаху твоему сказал, что книг и списков больше было, да часть при переездах потерялась, часть – те, что в тереме хранились – Мирон и жрецы растащили. Пусть ищет. Не либерея Ивана Грозного, но тоже не абы что. Кстати, Мирон там похозяйничал или еще кто, но мои старые записи исчезли. Не все – хватали, похоже, бессистемно, что успели, в основном пергамент стащили.
Да и не прочтет их никто, для здешних там просто каракули, тем более, там и правда бред в основном. Это я одно время решил записи вести, что-то вроде дневника Робинзона – без конца и начала... Когда мысли расползались, думал, поможет, если их записывать… – боярин досадливо махнул рукой. – Не помогло, потом некогда стало, бросил давно. Так в подклете в тереме тот сундук и остался, а все более-менее важное – здесь, в Слободе, под рукой держали. На те записки при необходимости многое свалить можно. Не буду же я ему говорить, что у меня в голове файлов еще на сто таких библиотек забито… Только, боюсь, эти файлы теперь, как мои заметки – пока нужное найдёшь да в порядок приведёшь… Хорошо, хоть часть успели с Саней систематизировать.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Вторник, 12.03.2019, 20:30 | Сообщение # 4

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Мишка не сомневался, что противодействия среды избежать не получится: что-то придется переламывать, а что-то и переломить, возможно, не удастся. Тем не менее, он все-таки надеялся, что резкого всплеска страстей не случится.
Несмотря на стремительность перемен, удалось сохранить преемственность и легитимность власти, оседлать революционную ситуацию на Кордоне и плавно перевести её в управляемый режим. Новые порядки не грозили перевернуть привычную жизнь широких народных масс за болотом с ног на голову, когда условия игры меняются резко, вплоть до полной противоположности давно устоявшимся. Тем более, боярин Журавль передачу власти перед своей кончиной благословил, что могли подтвердить его самые верные и преданные ближники, вроде Валуя и Грыма.
В общем, каких-то эксцессов и выступлений Мишка сейчас не ожидал. Скорее, предполагал рост недовольства и возмущения потом, когда до всех или хотя бы до большинства дойдёт неприятная истина об «эпохе перемен» и прелестях жизни в эту самую эпоху. Тогда непременно возникнет тоска по прошлому, такому понятному и во много раз более спокойному, чем ожидающее будущее. И, несмотря на то, что перемены эти наступили бы независимо от того, что произошло, и в любом другом случае проехались бы по обитателям Кордона куда сильнее, винить будут в своих несчастьях, разумеется, бояр. И своих и пришлых. Мол, вот если бы жив был Журавль… Или – вот, если бы послушались Мирона…
Но это потом. И Мишка с полным правом полагал, что еще успеет, сколько возможно, этот эффект учесть, тоскующих по Мирону окоротить или вовсе укоротить на голову, а создание «культа Журавля» возглавить и обратить к своей пользе.
Жаль, святого из Сан Саныча вряд ли удастся слепить – с его-то биографией; с него станется и вовсе пришибить за такое по возвращении. Но это потом, а пока разве что с Полонеей проблема намечалась: уходить она собралась. Умирать, как мрачно сказал Данила. Куда же еще – зимой одна и почти без припаса. Хорошо, сын Журавля помог. Какие именно доводы он ей приводил, никто не слышал, но после долгого разговора с Юркой верная спутница Журавля осталась и на Мишку стала смотреть не то что поласковее, но хоть не как на пустое место.
Однако, как выяснилось, были у Сан Саныча и ещё не менее фанатично преданные сторонники. Или, что вернее, просто не желающие и не способные принять перемены…

***

– Роська! Какого хрена?! Кто позволил?! – Мишка чувствовал, как поднимается застилающая глаза ярость, и в последний момент усилием воли запихнул поглубже осатаневшего Лисовина. А вместе с ним рвотные позывы от запаха гари и горелого человеческого мяса, который ни с чем больше не спутаешь. Некогда ему было с Лисовином нянькаться: с проблемой разбираться надо, а не головы крушить. И уж тем более не блевать в кустах, как малолетка. Тимка вон аж позеленел, но и он держится.

То, что на хуторе, где обреталась семья одного из здешних старожилов, что-то загорелось, увидели часовые на стенах крепости на Горке. Пожар, да еще такой, что пламя пыхнуло до неба – это ЧП. А там семья не маленькая: баб полно, детей, работников. На помощь сразу кинулись Грымовы вои во главе с командиром.
Мишка, Тимка с Медвежонком Славко, Егор с Арсением и Медведь в это время как раз подъезжали к воротам – успели и про пожар услышать, и перехватить Роськиного посланца с докладом, уже мчавшегося в крепость. Выслушав тот доклад, они и рванули вместе с Грымовыми, а отрока послали за Данилой и отцом Меркурием, а также нурманами: Мишка счел, что в качестве противовеса Грымовым бойцам они не помешают – мало ли как дело обернётся…
– Ты стрелять велел?! – не дожидаясь ответа, он соскочил с коня и с размаха врезал Роське по уху кулаком в латной рукавице.
Несмотря на все еще пульсирующую фирменную Лисовиновскую ярость, делал он это сейчас вполне обдуманно – спасал своего поручика. Ничего с ним не случится от одной оплеухи, тем более по шлему с бармицей, главное, Грыма опередить: даже не оборачиваясь, Мишка чувствовал с той стороны смертельную опасность. В такой ситуации присутствие за спиной Медведя несколько успокаивало – он вполне годился на роль независимого свидетеля, а то и арбитра, в отличие от Егора с Арсением – эти не в счёт, они ратнинские.
– Встать!
Поручик Василий с трудом поднялся с земли, уцепившись за стремя своего коня, и растерянно захлопал глазами. Мишка попер на него, заслоняя от Грыма:
– Тебе крови мало, сученыш? Огнем и мечом крестить возжаждал?! Я тебе устрою крещение… Своей кровью смоешь!..
– Так они сами запалились, Минь! – Роська шмыгал кровавыми соплями, но испугаться гнева сотника и не подумал.
«Настолько убеждён в своей правоте? Плохо дело…»
– Сами? И дверь сами выломали и болтами все утыкали?! На хрена вы вообще сюда поперлись?!
– Так это мы их из огня вытаскивали, детей спасти хотели! Они отца Моисея убили! И Кирьяна, который с ним служкой… – Роська зло дернул щекой. – И Христа они непотребно лаяли... Не трогали мы их вовсе, вот те крест! И в мыслях не было без приказа. Мы отца Моисея сопровождали, ты ж сам велел… Он у них хотел девку забрать, но по-хорошему просил, не силой, упаси Господи. Её Лихари недавно в семью взяли, второй женой, а она христианка, её родители – его прихожане…
– Да жив Моисей! – Мишка поднял глаза на пришедшего на помощь поручику отрока, Вторушу, который посреди всеобщей суеты умудрился выглядеть совершенно спокойно. – Голову разбили, но не смертельно, а вот Кирьян на месте помер.
– Почему вообще полезли? – Мишка отвернулся от Роськи и смотрел на Вторушу. – Ты докладывай! Почему сами, а не здешних попросили?!
Тот привычно вытянулся и отрапортовал:
– Есть докладывать, господин сотник! Тут нештатная ситуация вышла…
К Мишкиному удивлению, Вторуша выговорил незнакомые слова совершенно правильно и без усмешки, хотя и не удержался, чтобы не покоситься при этом на поручика, от которого, вероятно, их и нахватался. Понять, пародирует он Роську или пытается подражать ему, Ратников так и не сумел, да и не до тонкостей ему – только этого конфликта с местными ему сейчас не хватало для полного счастья! И понесло же Моисея именно сюда!
«Самое паршивое, если сейчас между Ратным и Журовскими кровь ляжет, придется того же Роську головой выдавать. И его, и Моисея… Отца Меркурия на них не хватает – вот он бы такого не допустил!
…Бросьте истерить, сэр Майкл, лучше послушайте Вторушу».
А тот докладывал весьма обстоятельно:
– Отца Моисея сопровождали по твоему приказу не отпускать никуда его одного. Тут в веси семья живет большая. Старый Лихарь с пятью сынами и внуки есть уже женатые. Лихарь по старости только на хозяйстве, а трое сыновей и старший внук – в охранной сотне… Были, то есть...
Но Лихарь, как старший, за весь род на сходе слово давал и меч целовал, потому отец Моисей к ним без страха пришел. Да и дело-то небольшое: поговорить просто хотел, про девку. Забрали ее недавно сюда второй женой, что ли. Родители-христиане за ней горюют, вернуть просят. И выкуп собрать готовы всей общиной.
Мы снаружи стояли. Вначале вроде ничего, тихо все было. Отец Моисей сказал, что просто к слову про Христову веру стал что-то им объяснять. Они же и не знают ничего из писания… Что там говорили – не ведаю, но они словно взбесились. Отца Моисея едва не пришибли, Кирьян его вытолкал и собой заслонил, а мы от двери оттащили и за оружие схватились: они с мечами выскочили. Сам старик и сыновья его.

Они бы всех порешили – Лихарь велел своим никого живыми не выпускать. Но у десятка Младшей стражи в руках моментально появились самострелы, и глава рода с сыновьями отступили в дом. Отроки поначалу не стреляли, но потом Лихарь с семейством заперлись изнутри и подожгли дом. Вот тогда парни и кинулись двери выбивать, чтобы хоть кого-то вытащить… Троих ребятишек сразу спасли, хоть они и наглотались дыму, и их, чтобы продышались, положили у овина, до которого огонь не успел добраться.
«Вот вам, сэр, иллюстрация к «Петру Первому» Толстого… Ожившая классика, мать её, чтоб её никогда не видеть! Своих домочадцев сами порезали, не разбирая – детей, баб… Пацаны молодцы, сообразили болтами отгонять осатаневших мужиков от двери, вытащили ещё семерых детишек, да
один холоп сам выскочил и мальчонку из самого огня выволок за собой. Спасённые вроде дышат, но выживут ли – неизвестно. Лекарь нужен, срочно.
Сам Лихарь вон, под навесом у овина помирает – жив еще, но точно не жилец – это я и без Матюхи отсюда вижу. Хотел на свой меч упасть, да болт его остановил, вот он и промахнулся, но не сильно – все равно бок себе пропорол. Кровью хлюпает. У него бы и спросить, зачем он себя и весь свой род на смерть обрек…»

Мишка устало подошел к лежащему на снегу старому воину. Жить тому в самом деле оставалось недолго – чудом еще не помер, с такими-то увечьями. Тем не менее, кто-то наспех перевязал его неизвестно откуда вытащенными тряпками, не слишком чистыми, но остановившими кровь, иначе бы кровопотеря уже доделала то, что не успели меч и пробивший ногу болт. Лихарь бы сам содрал повязки, ускоряя приход смерти, да связанные за спиной руки не давали.
На мертвенном серо-желтом, как старый пергамент, лице, покрытом старыми шрамами, неожиданно живо смотрелись глаза. Не было в них ни раскаяния, ни безумия, ни даже отчаяния и муки – только спокойная уверенность человека, завершившего трудную работу. Ратников, на которого внезапно навалилась необъяснимая и почти запредельная усталость, как будто все его годы – и здешние, и «тамошние», и даже будущие, еще не прожитые, но уже отмеренные ему кем-то, вдруг решили дать о себе знать и разом рухнули на плечи, тяжело опустился на снег рядом с умирающим.
– Зачем? Детишек-то за что?.. – только и спросил он.
Лихарь беззвучно шевельнул губами, из уголка рта потекла по обгоревшей сивой бороде струйка крови. Мишка уже решил, что так и не услышит ответ на свой вопрос, но вдруг понял, что это не безуспешная попытка говорить, а кривая усмешка. Голос старика прозвучал почти твердо.
– Ты – раб. Ты не поймешь… Добей…
– Нет уж – ты сам выбрал. Сам и помирай. А пока помучайся… – Мишка собрался было презрительно плюнуть, но старик его перебил.
– Не меня – внуков… Добей. Я-то и сам помру… Но мой род рабами не сделаешь – добей их, пока можешь. Вырастут – тебе не жить… – старик дернулся, словно пытаясь встать, но вдруг замер и уперся взглядом в подошедшему к ним Тимку.
– Дядька Лихарь, зачем?! – бледный, как снег, Тимка смотрел полными недоумения и ужаса глазами. – Багоню, Владка, Забоню… за что, дядька Лихарь? И маленьких…
– Эт..то он из-за т..т-т-того, что раб-бы Божьи, Тим… – Роську трясло так, что впору было его заворачивать в тулуп и связывать или дать по уху еще раз, чтобы опомнился, перестал стучать зубами и не откусил случайно себе язык. – Д-д-дурак! Он же не понимает! – поручик Василий в отчаянии ударил себя кулаком по колену, а потом закусил рукавицу и, кое-как остановив тряску челюсти, впал в другую крайность – быстро, чуть ли не по-бабьи запричитал.
– Осел иерехонский! Зверье лесное... Их же спасаем, а они… Так и сказал, рабами не будем… Лучше, мол, так… Себя и всех погубил! Отец Моисей объяснял, а он… Разве ж это рабы, Минь? А он говорит, рабом не оковы делают, а когда сам себя рабом назовешь… А чьим – без разницы… Да разве мы рабы?! Разве дети отцу рабами быть могут?! Ведь не могут же, крёстный!..
– Па-аручик Василий! Смир-рна! Истерику прекратить! – Мишка рывком вскочил на ноги и с трудом удержался от еще одной затрещины крестнику.
Где там Данила с нурманами? А то грымовцы пока молчат, но молчат нехорошо, да и сам Грым желваками играет неподалеку. Слушает, смотрит. И думает. Дай бог, чтобы именно думал, а не злобой наливался: Лихарь и его сыновья – Грыма люди. И не из последних. Что тут произошло, Мишка и сам с разбега не понял. Сумеет ли Медведь удержать их и заставить вначале разобраться, а не просто лупить по тем, кто под руку подвернулся – еще вопрос. Но, как выяснилось, это была еще не главная Мишкина проблема…
Вторуша меж тем бодро докладывал:
– Господин сотник! Нурманы и боярин едут! Встречать будешь?

Мишка уже и сам увидел приближающихся всадников, конвоирующих ту самую знаменитую Данилову «клетку», без которой он не рисковал выезжать из крепости, но облегчение от появление нурман оказалось недолгим. Со стороны отроков, забрасывавших снегом дворовые постройки, чтобы огонь не перекинулся и на них, вдруг послышался какой-то шум и отчаянный рев Вторуши:
– Да оп… тебя через колено! Куда? Стой, звездюк ерихонский!
Мишка обернулся на голос и успел заметить, что какой-то отрок с разгона вдруг ворвался в овин, уже занимающийся с одного конца огнём. Ноги сами дернулись следом за дурнем, но туда уже бежали посланные Вторушей отроки. Именно это Мишку и охладило.
– Стой! – заорал он. – Отставить! Ломай заднюю стену!
– Что застыл, как заговоренный? Помогайте мальцам, сгорит же все! – рыкнул на Грыма Медведь за спиной. Грым промолчал, но, вероятно, дал какой-то знак своим, так как на помощь к отрокам тут же подскочили пятеро его воев. Через минуту ещё не успевший заняться угол сарая был снесён и из дыма вынырнул, чихая и отплевываясь, черный от сажи «герой». На руках у него повизгивали щенки.
Что заставило его обернуться, когда всеобщее внимание было привлечено к сараю и отрокам, Мишка потом так и не вспомнил – как в спину кто-то толкнул. А вот то, что увидел, запечатлелось отчетливо и надолго, словно сфотографировал.
Смертельно раненый и только что казавшийся бессильным Лихарь каким-то чудом сумел избавиться от веревки и вскинул в замахе руку с зажатой в ней деревяшкой – то ли обломком копья, то ли каким-то дрыном – Мишка не разглядел. Но в руках старого десятника, прошедшего не одну рубку, даже деревяшка – серьезное оружие. Тем более против пацана, копавшегося в снегу у его ног. С чем именно Тимка там возился, Мишка разглядеть не мог: для обзора была выставлена только тощая мальчишечья задница.
«Да что ж это сегодня за день-то? И Роська пялится неведомо куда, кретин! И рядом никого больше, чтобы помешать…»
Проскочить пять шагов недолго, но палка в руках Лихаря все равно быстрее. Мишка только и успел, что прыгнуть вперед, как в воду, «рыбкой», вытянувшись в броске, боднуть головой тимкину задницу и словить предназначавшийся ему удар своей головой. Благо, прилетело хоть и в висок, но плашмя и скользом, ну и височная навеска шлема спасла. Но узнал это Мишка позже, а в тот момент в глазах радостно вспыхнул разноцветный фейерверк, и наступила тьма.

Где он находится, и почему в воздухе стоит тошнотворный запах горелой плоти, Мишка понял сразу, как только открылись глаза, но вот как он тут, в сумраке и тепле оказался, из памяти вылетело напрочь. И вспоминать было некогда: долго сдерживаемые и вроде бы подавленные рвотные позывы вдруг подкатили под самое горло. Мишка едва успел встать на колени, как его вывернуло на пол рядом с охапкой сена, на которой он лежал. Сразу стало легче, и запах как будто пропал. Но тут дал о себе знать мочевой пузырь, да так, будто точно лопнет, если не облегчится.
– Чего это со мной? До нужника самому можно? – вопросил он в пространство.
– Сильно мутит? – перед Мишкой, неожиданно материализовавшись из окружающего сумрака, возникло хмурое женское лицо. Тетка Полонея сунула к самому носу сотника пятерню. – Сколько пальцев?
– Два. Не, уже не мутит, полегчало. До нужника-то можно? – поморщился Мишка.
– Ну и ладно. Без памяти ты долго лежал, а так цело все. В нужник иди, за дверью твои отроки ждут, проводят. А потом лежать будешь до вечера. Потом посмотрю… – и, больше не обращая внимание на Мишку, стала убирать с пола изгаженую им солому.
«Угу… Стало быть, не один час провалялся. Хорош удар у старика! Если сейчас так приголубил, что ж он по молодости вытворял?»
Голова всё же гудела, и висок заметно ломило. За дверью его ждали Роська и переминавшийся с ноги на ногу, смущенный донельзя и заметно прихрамывающий Тимка. Они и проводили своего сотника до требуемого ему места. Тимка с гордостью объяснил, что нужник тут, в крепости, отец лично проектировал. Нигде больше такого нет – в доме сделан и водой смывается. Пришлось изобразить умеренное восхищение прогрессом, чтобы не разочаровывать мальчишку.
После нужника и в голове просветлело. Может, места мыслям не хватало? Интересная теория. Жаль, некогда ее обдумывать.
– Ну, поручик Василий, давай, докладывай! – Мишка хмуро посмотрел на крестника. – Как ты умудрился так Лихаря завязать, что он развязался? У твоих бойцов руки из жопы растут?
– Нет, завязали мы его хорошо, – покаянно вздохнул Роська, – да в другом промахнулись: детишек и прочих недорезанных в овин затащили, а его отдельно, под навес положили. Но не посмотрели, что у него там под соломой и снегом – а там плуг стоял. И не простой – железный! Десятник Егор с Арсением потом на него дивились – столько железа вбухано! Ну и пашут они тут по земле обработанной, не как мы – сплошь пеньки… – поручик еще раз вздохнул и махнул рукой. – В общем, моя вина, Минь! Если б не ты… Лихарь об тот плуг вязку и перетер. Хорошо еще, лопата и мотыга – тоже железные – в стороне стояли. А то бы совсем… Хотя и так не очень.
– Ладно, каяться ты на исповеди будешь. И сам выводы сделаешь, и со своими бойцами разберешь – в чем напортачили и почему место не осмотрели, – подбодрил поручика Мишка. Чем дальше, тем висок ломило сильнее, а злость росла. – А пока докладывай, что там стряслось после того, как меня отключило.
– Да мы опомниться не успели… Ты стену валить приказал, я туда отвлекся, а когда оглянулся, так ты уже лежишь, и Тимка в соломе кувыркается. А Лихарь снова замахивается… – Роська выдавливал из себя каждое слово, заставляя себя снова переживать тот миг, когда увидел лежащего на снегу сотника. – Я за самострел схватился, но не успевал, хорошо, Грым рядом оказался – снес сарику руку до плеча…
– Точно Грым?
– Да, он! – подтвердил Роська. – И добил его потом. Говорит, что ж ты наделал, дядька Лихарь! Я ж тебе слово дал… Но тот уже мертвый был.
– Слово дал, говоришь? – голова начинала болеть по-настоящему. – О чем это он, интересно… Егор слышал?
– Должен был, они с Медведем рядом стояли. Кинулись, но Грым ближе оказался. Тимку вон кровью из жилы окатило, когда Грым Лихаря зарубил – словно искупался в ней. И охромел он: ты ему так наподдал шлемом, что сейчас вся задница черная. Побледнел, но не сомлел. Только стал подниматься – поскользнулся и опять упал, хромой же. А тут как раз боярин Данила подъехал, увидел – вы лежите в кровище, и Лихаря голова под ногами, так едва сам богу душу не отдал, пока не понял, что случилось… В общем – едва разобрались. У тебя Егор сразу живчик на шее нащупал, сказал, что жив. Данила и велел прямо в своем возке вас с Тимкой сюда привезти, к тетке Полонее. Мотька пытался сунуться, так она его так послала – не поверишь, впервые такое видел, что он послушался… Как Настену.

Решение отложить все и заняться исключительно подготовкой встречи нурманского посольства принять было просто, а вот выполнить его надо было сильно постараться, ибо не всегда то, что решил отложить на потом, с этим решением согласно. Иногда само вылезает, когда не ждали.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Воскресенье, 04.08.2019, 21:24 | Сообщение # 5

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Продолжение сообщения №3

«Да, не завидую я отцу капеллану, головной боли он себе точно заработал… А вообще записывать –мысль дельная. Разгребемся с первоочередными делами, будешь ты у меня сидеть и строчить все, что вспомнишь. Хуже не станет, а не рехнуться, глядишь, и вправду поможет. На люди Даниле нельзя, он и сам к затворничеству склоняется, так что придумаем что-нибудь. Заимеем своего отшельника-молитвенника, чем плохо? Без дела и взаперти даже здоровый свихнется, а тут цель конкретная: записывать, что в памяти всплывает. Потом разберёмся, где использовать».

Но пока Мишке было категорически не до записей. Требовалось переделать столько дел, что вздохнуть некогда – и все неотложные. Повезло хотя бы в том, что на похороны боярина собрались все представители местной «администрации», от старост более-менее крупных селищ до старшин самых задрипанных весей в два-три дома. От разговоров с ними и представителями местной элиты, во главе с Медведем, у Мишки язык опух, а у них самих, надо думать, не то что языки отваливались, но и заворот мозгов приключился если не у всех, то через одного – точно.
Мало того, что без боярина остались – хоть и суров был, и крут порой чрезмерно, но к нему притерпелись и привыкли. Мало того, что неизвестно откуда после долгой отлучки внезапно объявился второй боярин, да в таком виде, что краше в гроб кладут. Объявился, похоже, только для того, чтобы прилюдно отречься от власти и передать её своему малолетнему сыну Тимофею и своему племяннику, сыну Журавля – Юрию. Тот хоть и постарше Тимофея годами, но калечный, даже стоять путём не может. И чего от таких «правителей» ждать? Да ничего хорошего! Тут не то что без ума, но и без последних волос останешься – сам в отчаянии вырвешь или сосед поможет, пока будете спорить до хрипоты, с применением вразумляющего средства «драть за бороду».
Впрочем, до драки дело не дошло и вряд ли дойдёт, не та ситуация: «административные ресурсы» после похорон всю ночь совещались. Вначале только в своём кругу, потом зазвали к себе Макара с Егором. С их подачи наутро пошли к Лавру, как представителю Лисовинов, а уж после этого вызвали на совет старшего из выживших мастеров.
Старостам и старшинам не по чину лезть к вышестоящим с разговорами, да и побаивались они вылезать вперёд: «смотрящих» из числа приближенных Мирона, с которыми привыкли иметь дело, всех выбили в процессе перемены власти, а новых назначить пока не успели. И хотя всех старост сразу заверили, что судить о соответствии занимаемой должности новые бояре будут исключительно по деловым качествам, грядущая неизвестность и вполне понятная тревога за свое будущее заставили искать контакты с мастерами, христианами отца Моисея и даже с десятниками Ратнинской сотни.
В другое время десятники и мастера, может, и не снизошли бы до разговоров со старостами, но сейчас и они пребывали в полном раздрае, а потому включились в процесс переговоров без неуместной в сложившейся ситуации раскачки, став связующим звеном между элитой и низовыми управляющими.
В списке первоочередных дел стоял, помимо всего прочего, объезд бояричами своих владений – для начала хотя бы расположенных поблизости крупных поселений, но даже это могло подождать. Зато прибывающий в самом скором времени обоз Журавля ждать никак не мог. Навстречу ему сразу после похорон выдвинулся почетный караул из нурман, уцелевших людей Валуя, во главе с ним самим и Медведем.

Обоз, вернее, прибывающее с ним посольство стоили всех остальных дел и забот, настолько их затмевая, что Мишке казалось, у него встала дыбом не существующая пока борода. Хоть посылай еще одного гонца к Корнею, вдогонку первому, отправленному с подробным описанием «взятия» Кордона. Останавливали только два соображения: во-первых, все равно пришлось бы потом писать про результат встречи и переговоров с контрагентами Журавля, а во-вторых, деду пока что эти сведения для разговора с князем никак не пригодятся. Значит, и нечего забивать ему голову неактуальной пока информацией.
И вообще, для начала не помешало бы понять самим, что с наследием Сан Саныча делать, и как при этом не потерять голову не только свою, но и всех причастных и непричастных тоже. Хотя такое положение дел для Лисовинов за последнее время стало практически нормальным рабочим режимом, в основном его же, Мишкиными, стараниями, но в этот раз оно усугубилось свойственным Журавлю отчаянным авантюризмом. Не мучаясь сомнениями, тот подошёл к историческому процессу с творческим размахом и тихой сапой принялся перекраивать его под собственные надобности, основательно потоптавшись по этому самому многострадальному процессу. Процесс в долгу не остался, и, когда пришло время, боярин Журавль неожиданно для всех – и для себя, в первую очередь! – сдал дела своему нечаянному преемнику, разгребать последствия «художественной кройки» истории.
Согласившись играть с Мишкой «в шахматы», Данила открыл все карты, тем более что другого выхода у него всё равно не оставалось. Журавль не сам по себе путешествовал: вместе с ним ожидали нурманский обоз, с которым должна была прибыть Хельга – младшая дочка Эймунда, побратима Сан Саныча, при рождении обрученная с Тимкой. Для укрепления деловых и дружеских связей, так сказать. Ну и, разумеется, сопровождавшие ее лица, во главе со старшим братом, хускарлом Хьярвардом.
«Что это за зверь такой – хускарл? И если это старший брат, то кто у нас муж? Тьфу ты, папа, разумеется! Про конунгов слышал, про ярлов тоже, скальдов знаю, а кто у них там ещё имеется? Наверняка есть, и только попробуй, ошибись, обратись не так! Нурманы не только воевать, но и торговать мастера: не голову снимут, так без штанов оставят, и хорошо, если только вас, сэр Майкл, а то и всё Погорынье. Значит, слушаем и запоминаем, чтобы к приезду обоза все титулы в голове утрамбовались и на язык выскакивали сами собой. Итак, кто у нас муж?.. Тьфу, чёрт побери, привяжется же! Папа, па-па! Мужем у нас Тимка назначен».
Данила во всей этой скандинавской социальной иерархии плавал, как рыба в воде, и со знанием дела разъяснил Мишке, что когда-то хускарлом называли просто домочадца, а сейчас это чаще дружинник. Отец Хьярварда и Хельги – хёвдинг, то есть, попросту вождь. До ярла он недотягивает: чтобы получить это звание, надо, помимо всего прочего, отличиться перед конунгом. Собственно, за обещанной помощью в этом важном и тонком деле Хьярвард как раз и едет – чтобы услышать от Данилы вторую часть обещанного Эймунду Слова, с которым тот уже влез в большую политику по самые гланды. Если что-то пойдет не так, то хёвдинг рисковал не просто головой, а всей своей семьей, включая дальних родичей. Конечно, это было бы его личное горе, если бы от дальнейшего благополучия этого семейства не зависело очень многое, в том числе и источник серебра в Журавлевом хозяйстве.
Источник, правда, оказался хиловат, мороки больше, чем серебра, и риски с его легализацией корячились – мама не горюй: из-за него Долгорукий слободу чуть дымом не пустил. Эймундовна в качестве невесты для Тимофея – уже лучше, но в крайнем случае и так он бобылем не останется, желающие породниться найдутся. Но вот крицы хорошего железа из шведской руды для производства мечей и тигельной выплавки стали заменить нечем. Инструментальная сталь, пусть пока в небольших количествах, вполне примиряла Мишку с тем риском, что полной мерой прилагался к этой авантюре.
Так что теперь ему предстояло, во-первых, убедить Хьярварда, а через него и папашу Эймунда, что со смертью Журавля для них ничего не меняется, и тот, кто встанет на место погибшего боярина, способен поддерживать сотрудничество на прежнем уровне. Во-вторых, требовалось подхватить в полете и максимально использовать для своей пользы выпущенную Журавлем «бабочку Брэдбери»: Сан Саныч времени даром не терял, поработал на славу и остановить этот полет – нелёгкое дело. Рисковый мужик был, не отнять.
От открывшихся перспектив волосы у Мишки, откровенно говоря, начинали шевелиться даже там, где их не было, но не бросать же то, что само падало в руки, тем более, что при правильном использовании выгоды для его планов на будущее там просматривались очень даже солидные. Да и за «бабочкой» следовало присмотреть, а то эти «юные энтомологи» в порыве прогрессорского восторга дорастят мелкое чешуекрылое до такого птеродактиля, что всем «лепидоптерологам» головы пооткусывает. В общем, Данила уж точно со всей этой ситуацией сам не разобрался бы и хорошо это понимал.

* * *

Началась вся эта история более пятнадцати лет назад, сразу после булгарского похода двоюродных братьев – Александра и Данилы. Судя по мелькавшим в рассказе Данилы оговоркам, приключений этой парочки отчаянных прогрессоров вполне хватило бы на несколько томов авантюрного романа в стиле Джека Лондона или Луи Буссенара, но у Мишки на их мемуары не было времени, а у Данилы еще и желания – видимо, воспоминания о приключениях у него остались не только приятные. Оно и понятно: жизнь на остросюжетное кино обычно мало похожа. Тем не менее, историю знакомства с Эймундом, который в то время не то что ярлом стать еще не мечтал, но и вообще имел весьма смутные перспективы на будущее, Данила пересказал достаточно подробно.
Где-то, кажется, в Новгороде, Журавль познакомился с молодым нурманом, который к тому времени находился если не в совсем бедственном состоянии, то уж точно не шиковал: он с младых ногтей успел хорошо поучаствовать в своих национальных разборках и, так как не угадал победителя, вынужден был искать счастья на чужбине, в Англии. Там он и его отец оказались среди тех, кто до последнего держал сторону саксонских королей, в том числе брата Гиты, жены Мономаха. Отца Эймунда убили в одной из последних битв, а сам он с остатками дружины бежал на последнем драккаре, куда глаза глядят, как и многие их соратники. Кто-то ушел в Византию, кто-то на Сицилию, многие оказались на Руси. Вот и почти нищий молодой хёвдинг тоже.
Что способствовало его сближению с Журавлем – чудо-мечи, которые в небольшом количестве делали под Даниловым руководством вывезенные из Булгара мастера из добытого там же сырья, харизма Сан Саныча или все вместе – не суть важно. Главное, что в одном из разговоров Эймунд как-то упомянул, что многое бы отдал за возможность вернуться на родину и отстоять права рода, но пока это всего лишь смутные планы на будущее: дома его ничего не ждет, и мало что светит, разве что податься совсем на север, где никому кланяться не придется. Но там голодно, да и прозябать в безвестности и нищете он, несмотря на постигшие его несчастья, не собирался.
Данила, угодивший в «попаданцы» с третьего курса Горного, при упоминании севера будущей Швеции мгновенно сделал стойку: в его памяти хранился список месторождений не только на Руси, но и во всем мире. Из Булгара они, несмотря на то, что спасались оттуда бегством, кое-что, конечно, привезли, но этого хватало только на создание стартового капитала, а вот для развития, как воздух, требовался надежный источник хорошей руды и драгметаллов. И шведские месторождения, пока еще не разведанные аборигенами, представляли в этом плане хорошую альтернативу Уральским горам. К тому же возить ближе и проще.
Особенно Данилу и Сан Саныча интересовали месторождения, где можно добывать самородное серебро. Одно такое, где самородки должны лежать чуть ли не под ногами, Данила уже давно имел в виду, но подобраться к нему, даже с помощью их нового приятеля, оказалось весьма проблематично – слишком близко к метрополии. От зоркого ока завистливых соседей, разочарованных возвращением Эймунда на родовые земли, такое счастье утаить не удастся, а это верная смерть, причем весьма неприятная, и дружина не спасёт, тем более, такая небольшая – эту истину они проверили на собственной шкуре на Урале. Но будущий рудник мог пока и подождать – в истории его открыли только в 15 веке, так что можно было не волноваться за его сохранность, да и не стоило испытывать нурмана такими подарками судьбы. Чёрт его знает – снесёт от жадности крышу, пришибет «партнеров», и дело с концом.
Зато Ботнический залив, вернее, та его часть, что называлась тогда просто Боттен – низменность – выглядел очень заманчиво в плане добычи разных ископаемых. Точнее, один рудник, в местечке, которое гораздо позже назовут Булиден. Оставалось сподвигнуть Эймунда на проведение геолого-разведывательных работ в дикой местности и организацию в этой глухой дыре добычи полезных ископаемых под Даниловым руководством.
То ли Эймунд находился совсем уж в бедственном положении, то ли убеждали его хорошо, но в конце концов он на эту авантюру согласился. Пару лет потратили на разведку и организацию производства, и дело пошло, не так активно, как хотелось бы, и преимущественно вахтовым методом. К тому же, кроме других полезных ископаемых, там имелись и серебряные жилы, хоть и не особо богатые. Точнее, серебро там присутствовало, но его еще надо было добыть и отделить от примесей. Люди Эймунда справиться с этой задачей сами никак не могли.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Среда, 02.12.2020, 14:09 | Сообщение # 6

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

– Знал бы ты, чего мне стоило этот процесс отладить! – неожиданно расчувствовался Данила. – Опытные горщики в Швеции, конечно, есть, но нам их сманивать никак нельзя было. Это ж всё равно, что на всю страну и окрестности прокричать, что мы на что-то ценное наткнулись. У Эймунда тогда дружина была – слёзы одни, мигом бы нашлись желающие её на ноль помножить и прибрать к рукам найденное. Вот и возился я с криворукими да бестолковыми местными… Нет, ты представляешь, – кипятился боярин, – они даже крепь правильно сделать не могли – комлями вниз ставили!
– А что не так-то? – осторожно спросил Мишка. – Я в этом вопросе не спец…
– А то, что стволы деревьев, которыми потолки горных выработок укрепляют, ставят только комлем вверх, иначе они воду из грунта качают и гниют в момент.
– А ты откуда об этом знаешь? Журавль сказал, что ты студент, а что да как… не о том тогда разговаривали…
– Ну, ты даёшь! Я же с Урала! – на мгновение мелькнула счастливая, почти мальчишеская улыбка. – У нас там мужики за камнем в лес ходят, как в других местах по грибы.
– И что потом с находками делают? – невольно заинтересовался Мишка.
– А кто как. У кого-то постоянные заказчики-оптовики есть, кто-то друзьям-знакомым по дешёвке продаёт или дарит. Ну, а если запасы камня приличные накапливаются, то в Екатеринбург везут, на Минерал-шоу. Я там частенько мальчишкой болтался, меня сосед наш, Владимир Григорьевич, с собой брал. Чего только не наслушаешься, пока мужики свои байки травят! Куда там рыбакам!
– Даже так? – скептически усмехнулся Мишка. – И про крепь тоже они тебе рассказывали?
– Не-е, тут всё серьёзнее. Я класса с пятого-шестого стал в геологический кружок ходить. Руководителем у нас был Михаил Владимирович, командир отряда горных спасателей. Про уральские камни и про горное дело, кажется, всё знал. При нас однажды устроил разнос сотрудникам какого-то краеведческого музея, когда те у себя на территории делали экспозицию по истории рудного дела и крепь как раз комлями вниз поставили. И неважно, что та штольня музейная, не рабочая… Добился-таки, переделали, как положено… Крутой мужик! И коллекция у него – не во всяком музее такая есть…

Поднятую на поверхность руду дробили в ступах из твердого камня, а затем измельчали в специальных мельницах. Дроблёную руду промывали и плавили в круглых каменных печах, отделяя от свинца серу, медь, железо, цинк и другие примеси, за исключением серебра. В результате получался свинцово-серебряный сплав, или «сырой» свинец.
Этот процесс наладили на месте. Под руководством Данилы, как и собственно добычей руды, занимались этим, само собой, не дружинники, а привезенные откуда-то рабы. Даниле пришлось смириться со средневековой реальностью, а Журавль только плечами пожал и не стал интересоваться, как к его новому другу попали эти работники. В чужой монастырь лезть со своим уставом он не собирался, тем более, что и в своем особо не стеснялся в средствах.
Полученный свинец, вместе с другими товарами, ехал от нурман к Журавлю на Кордон и тут уже свинец и серебро разделяли доверенные люди с помощью купеляции. Разумеется, и тут без Данилы и его профессиональных знаний не обошлись. Работали на этом производстве, расположенном под охраной Грыма и его людей, в основном местные заключенные, отправленные туда вместо посадки на кол. Условия труда им создали весьма приемлемые и кормили хорошо, но на вредных производствах долго не живут, и общественное мнение, конечно же, высокую смертность тоже числило по разряду колдовства. Готовые серебро и свинец мастера на этой импровизированной каторге разливали в слитки, которыми потом честно делились с нурманами.
В Мастеровой слободе полученное серебро пускали в дело, ибо в изделиях оно стоило в разы дороже, а кроме того, не возбуждало ненужных вопросов у соплеменников Эймунда. Партнёр, несмотря на молодость, всё отлично понимал про формулу «серебро=смерть» и на эту схему согласился сразу. Происхождение серебра держалось в тайне даже от своих – только глава рода и его старший сын знали, что за «свинец» они отправляют в погорынские болота своему побратиму. Даже смутного слуха, что какой-то потрёпанный жизнью хускарл в своей заднице мира нашел серебряную жилу, хватило бы его ближним и дальним соседям, чтобы усадить этого не по чину разбогатевшего выскочку и всех его близких в костёр или иное малопригодное для сидения место и послушать, что они при этом будут рассказывать.
Как ни странно, серебро являлось скорее побочным продуктом, да и не так уж много его получалось; удивительные изделия из него, очень дорогие, и, следовательно, как массовый товар никак не пригодные требовали немалой осторожности при реализации. А вот хорошее железо и мечи – разумеется, не златоустовские клинки, просто качеством повыше, чем обычно, – оказались делом на редкость прибыльным и, в свою очередь, стали источником серебра, вполне легальным в глазах окружающих, а заодно маскирующим серебро собственное, добытое из свинца.
Сам факт получения серебра «из камня» окончательно закрепил за Данилой репутацию колдуна и провидца, что очень поспособствовало в дальнейшем укреплению как доверия между акционерами вообще, так и торговых и родственных связей, в частности. Брак Тимки с младшей дочкой шведского партнёра должен был ещё больше укрепить этот союз. За прошедшее время Эймунд из полунищего морского хёвдинга, едва способного удержать возле себя десяток дружинников, превратился человека вполне состоятельного, вызывая зависть у менее удачливых соседей, и вполне логично полагал, что хватит его роду числиться в захудалых – пора выходить на политическую арену, дабы компенсировать прошлые неудачи. Перспектива стать признанным ярлом выглядела уже не далекой честолюбивой мечтой, а вполне осязаемой вероятностью.
Когда подошло время извлекать из кокона ту самую «бабочку Брэдбери» и пускать ее в свободный полёт, заминки не возникло – Эймунд поверил своим компаньонам, да и заметно укрепившаяся материальная база неумолимо выпирала из всех щелей и требовала легализации. Вот тут, как родное, легло на хорошо удобренную почву пророчество Данилы о скорой смерти Инге Младшего и о наступлении смутного времени и гражданской войны. Согласно «правильной» истории на престол должен был взойти Рагнвальд Глупый, в то время ещё не заработавший себе это прозвище. Оно должно было стать результатом его правления: если оставить всё, как есть, то через пять лет его благополучно отравят – как раз из-за этой самой «глупости» и излишней доверчивости, а новым королем станет Сверкер Кольссон, внук легендарного для шведов конунга Блот-Свена.
Сверкер, по разным причинам, не устраивал ни хёвдинга, ни Журавля. Журавля – потому что этот самый Сверкер окажется эффективным правителем, объединит Швецию, но надолго испортит отношения с Русью, а Эймунда – потому что у его рода отношения со Сверкером не задались давно, и никакой возможности их наладить не предвиделось.
А вот к Рагнвальду компаньон Сан Саныча какие-то подходы имел. К тому же, на самом деле Рагнвальд глупым вовсе не был – скорее, неудачливым, хотя и рисковым. Повернись всё иначе, он вполне мог получить прозвище Великодушного, например. Вот к нему-то Эймунд и подошёл, примерно за год до смерти Инге Младшего. Поднес в подарок какую-то безделушку из тех, что делали в слободе на заказ, и почтительно сообщил, что есть у него в далёкой стране побратим с даром провидца, который сам изготовил и передал для Рагнвальда этот подарок, так как тот вскоре станет королем. И ничего-то ему, Эймунду, бедному северному хёвдингу, сейчас от конунга взамен подарка и предсказания не надо, но, когда придёт время, и предсказанное сбудется, он просит Рагнвальда опять принять его – провидец обещал сделать предсказание на будущее новому королю.
Когда сказанное исполнилось, Рагнвальда такое развитие событий впечатлило и, взойдя на престол, он чуть ли не первым делом пожелал видеть того самого хёвдинга, что ещё год назад напророчил ему трон и корону. И получил вторую частью предсказания и златоустовский клинок в качестве подарка, привезенные Журавлём. Предсказал же Данила то, что помнил вбитое ему в память из истории: через пять лет у короля есть опасность быть отравленным теми, кому доверял, но если этого избежать, то Рагнвальд будет править долго и счастливо. А вот как избежать нежелательного развития событий, Данила должен был объяснить главе прибывающего посольства.
В дальнейших планах у компаньонов значилось введение ярла Эймунда в ближний круг короля Рагнвальда, объединение Швеции под его, а не Сверкеровым руководством, и разработка богатого месторождения самородного серебра уже под высочайшим покровительством. А также вывод из тени их предприятия по изготовлению чудного оружия и прочих прогрессорских радостей.

С другой стороны, Журавль вел переговоры с Долгоруким, намекнув тому на перспективу получать серебро и металл для мечей из Швеции. На князя Юрия приятели возлагали большие надежды, но прогадали: Долгорукий не проникся перспективой объединения Руси под своим руководством и союзом со Швецией. Но рудой и серебром, вместе с мастерами, превращающими их в новое серебро, впечатлился, даже чересчур. Вот только непонятный боярин в качестве ближника его совсем не устраивал, ибо строптив, самоуверен, да ещёё и хочет странного. Потому Журавля князь Залесский решил из этой схемы исключить: Мирон в качестве послушного, а главное, понятного и предсказуемого, и, значит, управляемого исполнителя Юрия Владимировича устраивал больше.
Чем именно он зацепил Мирона, теперь вряд ли кто скажет, какую судьбу ему князь уготовил на самом деле – тоже. Мирон предложение Долгорукого принял и решил, что сам станет боярином не хуже Журавля, главное, с Данилой договориться – используя такой безотказный рычаг, как сына. Тимофей должен был стать гарантией того, что младший боярин не предпочтёт смерть сотрудничеству с Мироном, и, одновременно, способом закрепить союз с Эймундом. Нурманин, конечно, Журавля считает другом и побратимом, но не будет же он ломать хороший бизнес из-за таких пустяков, как его гибель, тем более, что предполагалось свалить смерть боярина на Медведя, заодно убрав с дороги и его «лешаков».
Именно поэтому и полез Мирон баламутить Ратное, когда Тимка исчез. С мастерами, но без серебра и Данилы как организатора производства, Мирон был Долгорукому совершенно без надобности. Убедившись, что слобода горит и даже взрывается, причём не приходилось сомневаться, что сделано это было по их приказу, а запаниковавшему Мирону ничего другого не оставалось, как его выполнить, эмиссары князя зарезали на прощание самого Мирона и его двух сыновей. Нурманы, Медведь, да и Мишка с Егором по разным, но не противоречащим друг другу причинам очень сильно расстроились: к всеобщему сожалению, Мирон умер быстро, легко и молча.

«Итак, сэр, получите и распишитесь. Эх, не вовремя оно – вам бы после того финта, что вы сами изволили с князюшкой отчудить, задний ход отработать грамотно – рано вам светиться. Нет ещё у вас ни сил, ни ресурсов, ни достаточного политического веса, чтобы все это освоить, не дать раздербанить и растащить желающим. А деваться некуда – придётся… Играем на противовесе?
Князь Юрий против своего брата не попрёт. Ну, во всяком случае, открыто. Бодаться они, конечно, станут, да и киевский братец непременно подтянется. А вот нам с дедушкой Корнеем надо ухитрится не просто промеж их рогов проскочить, а ещё и шерсти с их загривков настричь. Одна надежда: всего про Кордон и его возможности князю Юрию и Мирон не сказал. Да, в конце заметался, потому глупостей наделал, прежде всего мастеров вырезал, чем себе же смертный приговор подписал, но дурак бы на его месте так долго не прожил. И Журавля с Данилой он не обманывал. Поверил в их цели и работал не на бояр, а на то самое будущее, которое им всем Журавль пообещал. Это уже потом его цели с Журавлём и Данилой перестали совпадать, точнее, перестал он понимать их цели, а потому заменил своими.
Итак, что мы имеем в Кордоне при ближайшем рассмотрении? Сан Саныч теоретиком классовой борьбы никогда не был, им двигало, видимо, вначале понятие социальной справедливости, а позже - государственной необходимости. Данила же о классовой борьбе и, соответственно, о классах, похоже, до сих пор и не подозревает, для него это борьба элит. Отсюда непонимание процессов и косяки. И, судя по всему, первые элиты были вытеснены Мироном, как минимум, с молчаливого одобрения Журавля. А может, и при активном его участии.
Первое поколение Журавлёвых сподвижников, похоже, состояло из верхушки родового уклада. То есть это воины в первую очередь, и старшины родов во вторую. Важной частью системы, надо полагать, были жрецы Велеса. Они поддерживали Сан Саныча и Данилу ещё до их ухода на Урал, и только после провала с домной эта поддержка ослабла или ее стало недостаточно.
Вернуться боярам помог голод, случившийся как раз, когда они бежали с Урала. Только благодаря их поддержке Кордон в то время не вымер – большую часть добытых там богатств Журавль пустил на помощь землякам. Потому-то жрецы и старшины поддержали его, когда он стал внедрять в жизнь совершенно непривычные здесь меры: принудительно отбирал излишки хлеба, вводил трехполку, строил невиданные здесь элеваторы, в которых зерно сохранялось годами, а не сгнивало наполовину, как в привычных «хлебных ямах» и амбарах. За одни только элеваторы боярину простили все остальные технические новинки, даже если вначале не понимали ту выгоду, которую они сулили. Главное, Журавль делал запасы продовольствия, служившие лучшей гарантией от голода на будущее. Вот за все это старейшины, забыв старую историю с домной, приняли молодого боярина и признали его право.
Для Журавля же именно отношения при родовом строе более всего соответствовали его представлению о социальной справедливости. Но парадокс заключался в том, что он сам же начал разрушать родовой строй, на котором зиждилась его власть. Общинную собственность превратил в государственную, а по факту в свою, так как иного государства, кроме своего, он просто не мог создать в имеющихся условиях.

Второе поколение управленцев формировал уже завкадрами – Мирон. Понятно, что «вторая смена» оказалась куда менее квалифицированной, главным требованием к «кадрам» стала их управляемость. Причем, управляемость конкретно Мироном. Неизбежно этот «второй состав» быстро выделился в отдельный привилегированный класс, и Мирон представлялся им лучшим и более понятным лидером, чем Журавль. Из старой гвардии лояльными остались несколько человек – Медведь, Грым, нурманы и командир личной дружины. Это ОЧЕНЬ много, а потому реформаторам понадобилась поддержка, как внешняя, так и внутренняя.
В качестве внешней удачно подвернулся контакт Журавля с князем Долгоруким, угадавшим или, что вероятней, грамотно проанализировавшим имеющиеся за спиной странного и плохо управляемого боярина кадры и безошибочно выбравшим того, с кем стоит договариваться. А в качестве внутренней был объявлен «призыв в партию» из людей типа Ионы и Торопа.
Когда все было готово,оставалось только дождаться отъезда Журавля. О том, что на этот раз боярин едет надолго, Мирона проинформировали. Дополнительным бонусом оказались ляшские находники, сильно затруднившие боярину передвижение с обозом. Своей безопасностью он легко пренебрегал, а вот безопасностью Хельги с сопровождающими лицами никак не мог, потому и возвращался кружным путем, через Новгород, а не
привычным по Неману».

Принятьрешение – отложить всё и заняться исключительно подготовкой встречи нурманского посольства – оказалось просто, а вот выполнить его ещё надо было постараться: не всегда то, что решил отложить на потом, с этим решением согласно. Иногда само вылезает, когда не ждали, шумно так, с фантазией коленца откидывает, прямо цыганочка с выходом. Мишка не сомневался, что столкнётся с противодействием среды, которую придется местами переламывать, а что-то и переломить, возможно, не удастся, но надеялся, что резкого всплеска страстей не случится. Все-таки, несмотря на стремительность перемен, удалось сохранить преемственность и легитимность власти, возглавить революционную ситуацию на Кордоне и плавно
перевести её в управляемый режим.
Новые порядки не грозили перевернуть привычную жизнь с ног на голову, когда условия игры перестают быть понятны, вплоть до полной противоположности прежним, и сам боярин Журавль эту передачу власти перед своей кончиной благословил, что могли подтвердить его самые верные и преданные ближники, вроде Валуя и Грыма. В общем, каких-то эксцессов и выступлений прямо сейчас Мишка не ожидал, скорее, предполагал рост недовольства и возмущения потом, когда до всех станет доходить истина об «эпохе перемен», и все прелести жизни во время нее встанут во весь
рост.
Вот тогда непременно возникнет тоска по прошлому, такому понятному и во много раз более спокойному, чем ожидающее будущее. И пусть перемены эти наступили бы независимо от того, что произошло, и в любом другом случае они проехались бы по обитателям Кордона куда сильнее, винить будут в своих несчастьях, разумеется, бояр. И своих, и пришлых. Мол, вот если бы жив был Журавль… Или: вот, если бы послушались Мирона… Но это потом. И Мишка с полным правом полагал, что ещё успеет, сколько возможно, данный эффект учесть: тоскующих по Мирону либо просто
окоротить, либо укоротить на голову, а создание «культа Журавля» возглавить и обратить к своей пользе.
Жаль, святого из Сан Саныча вряд ли удастся слепить – с его-то биографией! – да и пришибет ещё за такое по возвращении – с него станется.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Понедельник, 14.12.2020, 00:03 | Сообщение # 7

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Первый отрывок мы уже выкладывали два с лишним года назад, при обсуждении третьего Сотника. Тогда мы ещё не знали, войдёт ли этот кусочек в текст, а если войдёт, то в какую книгу и в каком виде. Сейчас место для него нашлось, но текст мы слегка переделали. Желающие могут сравнить первоначальный вариант и нынешний. wink

* * *

– Зачем звала? – Медведь стоял в дверях, нарочито небрежно опершись плечом о косяк и, казалось, совершенно не замечал пристального взгляда Нинеи.
– Что же ты так, Ярек? Совсем вежество забыл. Да и меня тоже… – голос старой волхвы зазвучал неожиданно ласково. – Хоть бы поздоровался со старухой, как положено. Ты ведь дурного от меня не видел, добро только.
– Это точно! – ухмыльнулся Медведь. – Добрая ты у нас, Нинея. В любую дырку со своей добротой лезла, и болото не помогло. Много кто на твоей доброте поскользнулся – ты ж не только Мирона привечала…
– Ну так не тебе меня моим добром попрекать. И отчета спрашивать…
– А отчего бы и не спросить? Ведмеди испокон веков на страже Круга стоят. Только попрекать тебя и в мыслях не было, смысла-то никакого – какая есть, такая и есть. А боярич Михаил о твоей доброте знает? Или ты ему сказать запамятовала?
– Никак, ты меня бояричем Лисовином пугаешь, Ярек? – глаза старухи буквально светились лаской. – Брось, пустое. Он мой воевода. И вежество, в отличие от тебя, блюдёт. Хоть и молод, а понятлив. Про Мирона он поймёт – Аристарх же понял. Да не стой ты там колодой. К столу проходи, садись… Рассказывай!
Медведь медленно, как будто сопротивлялся чему-то, оторвался от двери и уже сделал шаг к столу, но вдруг, наступив на что-то острое, споткнулся, яростно тряхнул головой, возвращая себе контроль над собой, и прошипел сквозь зубы что-то неразборчивое, но наверняка малопристойное.
– А ну, прекрати ворожить, пока последние зубы не посчитал! Вот стерва старая! Ногу из-за тебя… – прихрамывая и неуклюже наступая на правую ногу, он подошёл к лавке, сел и принялся разуваться и разматывать портянки.
– Надо же, сработало! Слышь, старая, не подскажешь, против тебя только боярышник в портянку заматывать надо или любая колючка сойдёт? А то боярин так ничего толком и не сказал, а ты бы меня опять заговорила, – весело сообщил он поджавшей губы волхве, вытаскивая из ноги шип боярышника, и тут же зло оскалился: – А ну, глаза убери! Ты Лихаря накрутила? Забыла, как тебя из крепости вышибли? Кряж повторить не откажется! Не со своими селянами говоришь…
– Ты – не он. Да и Данила тоже, – Нинея совершенно спокойно, будто ничего и не случилось, подошла к Медведю и, отстранив его руку, стала сама разглядывать глубокую ссадину. – Дай погляжу, что там… И чего ноги свои не жалеешь, Ярек, до крови ведь рассадил.
– Так иначе не помогло бы. Ладно, ерунда – царапина. Жить буду, – отмахнулся Медведь и опять оскалился. – Так про Лихаря чего от ответа уходишь? Ты его на костер определила?
Волхва нахмурилась и осуждающе покачала головой.
– Совсем сдурел, что ли? Нешто я бы такое допустила – детей жечь? На костер своей волей идут, и не просто так… Если бы сам попросил – его бы не стала отговаривать, но только его. И не так… Но не пошел бы он ко мне – упертый был, что бык по весне. Вот и тут напролом попер, на погибель.
– Угу, по доброй воле он скорей бы к Кряжу пошёл, но там его точно не было… Смотри, если врёшь – не жить тебе. Не я, так Грым или Валуй... А то ты, я гляжу, думаешь, что, если Журавль ушел, так на тебя укорота нет? – он насмешливо взглянул на волхву и покачал головой. – Потому меня сейчас и позвала? Ничего-то ты про него не поняла, Нинея…
– Так вот затем и позвала – спросить.
– И чего тогда морочить пыталась? Я бы тебе и так сказал. Только не у того ты спрашиваешь.
– И у Данилы спрошу. Я ему не враг. И детям вашим – тоже. Думаешь, не узнала Славко и Тимофея?
– О детях – забудь! – нахмурился Медведь. – Ты меня знаешь…
– Так ты и сам знаешь, что детям от меня вреда не будет. Иначе зачем бы их в крепость отправил?
– Сказал – забудь! Тебя было велено десятой дорогой обойти. Уж кто-кто, а Данила хорошо помнит, что ты с ним сделала. Так что в крепость их отправили, не к тебе! – отрезал Медведь.
Нинея подоткнула щеку кулаком совсем по-простому, отчего лицо её пошло добрыми морщинками.
– На моей земле крепость стоит. И мой воевода там всем заправляет, забыл? Лисовины умнее твоего боярина, понимают, что со мной в мире надо жить.
– Воевода твой к тебе тоже с колючкой в портянке заходит или без нее обходится? Воеводу-то заворожить получается? – вылез наружу ехидный Лешак.
Бабка недобро усмехнулась:
– Не твоего ума то дело, Ярек, и не про то у нас сейчас речь. Журавль твой воевать удумал, делить что-то…
– Да? Журавль делил или ты делила? У Журавля все свое, чего ему делить-то?
– И опять ты не о том, о пустяках говоришь… Пустое твой боярин затеял: он же смерть обмануть хотел! Или ты не понял, почему он себя по-христиански похоронить велел? Он надеялся после смерти вернуться, потому и склеп себе приготовил, сам место выбрал. Данила-то не простое место указал для погоста – там в древности капище стояло. Не знал? А он понял… Или почуял. Да только сам себя и обманул! А точнее, Лисовин его перехитрил, священника христианского привел. И получил ваш Журавль то, что хотел – христианские похороны. Поп на него свое заклятие наложил, крест поставили. Их вера сейчас сильна, она не даст Журавлю восстать из мертвых. Ненавидел он её истово, но верил – меня не обманешь. И христианским именем не просто так назывался – он себя именно Александром понимал, как вот ты – до сих пор Ярек. Хоть это только я и помню... – Нинея торжествующе взглянула на сидевшего против нее и до сих пор не пытавшегося возразить ей Медведя, вдруг осеклась и не смогла сдержать гнев: – Да ты никак смеёшься надо мной? Забыл, с кем говоришь?!
– Да не Ярек... Ярослав. И тут ты нюх потеряла... Ярек, Валуйка да Грымка мальцами за тобой с Кряжем таскались, сказки слушали. А сейчас выросли мы. Да и сказки у нас другие… – Медведь, больше не скрываясь, ухмыльнулся ей в глаза. – Дура ты, Нинея, хоть и великая волхва, прости уж на добром слове. Зря ты Кряжа обмануть пыталась. Недоучилась, вот и не понимаешь. Потому и смеюсь. Ни хрена ты не поняла, а понапридумывала невесть что. Боярич Лисовин, говоришь, воевода твой? Ну так его и спрашивай теперь про Журавля. А я пошёл. Некогда мне тут с тобой... – Медведь поднялся из-за стола, ещё раз усмехнулся чему-то, покрутил головой, направился к выходу, но порога обернулся и бросил через плечо:
– Сына моего в Ратном крестили, и мы со старшими уже договорились с отцом Меркурием. И Грым с Валуем тоже креститься будут, семьями… Да многие готовы! А Юрка с Данилой и вовсе крещёные. Не знала? Так-то вот… А ты – поп заклятие наложил… На Журавля-то? Я и говорю – хоть и волхва, а все равно дура-баба!
Лешак открыл дверь, но снова остановился и, что-то вспомнив, выдал с плохо скрываемым злорадством:
– Да, Полонею не жди. Зря ты хворост для костра заготовила, не придёт она, – и бесшумно растворился в темноте за порогом, оставив волхву в глубокой задумчивости…

* * *

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Понедельник, 14.12.2020, 00:09 | Сообщение # 8

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Мать оправдала Мишкины надежды и не подвела. К тому же подействовало магическое для баб слово «сватовство»: женский «спецназ» по встрече дорогих гостей прибыл с такой скоростью, что можно было подумать, они всю дорогу на лыжах наперегонки бежали. Да, похоже, и побежали бы, кабы не необходимость притащить с собой ещё кучу всякого барахла. Ну куда ж без этого!
Тем более, боярыня Ирина с двумя своими холопками, сопровождавшими ее в путешествии, уж точно на лыжах не пошли бы. Сестра боярина Федора с племянницей загостились и не успели отбыть восвояси после присутствия на многочисленных ратнинских свадьбах. Боярыня желала убедиться, что в Ратном – точнее, в крепости, – ее племянницу устроят наилучшим образом, вот и попала на очередное сватовство.
Катерину, как и Машку с Анькой тоже включили в состав «встречной экспедиции». Поначалу они пытались надуваться от осознания собственной значимости, но неукротимое девичье любопытство то и дело прорывалось сквозь личину потешного величия на их мордахах, и даже Машка выглядела дура дурой. В отличие, кстати, от Катерины, сумевшей держать лицо даже при осмотре невиданных чудес местного прогресса, имевшихся не только в крепости, но и в гостевом тереме в охранной слободе, куда поселили всех баб. Неизвестно только, где это самое «удержание лица» далось ей проще, ибо большинство новинок, которые с обоснованной гордостью демонстрировали ей в крепости, особого впечатления на неё не произвели, в силу недостаточного технического образования. Вот манекеном её Софья поразила – это да, ну и кружева они с тётушкой, разумеется, оценили.
Мать старшими дочерями и будущей Дёмкиной невестой не ограничилась: вместе с боярышнями прибыла чуть не половина девичьего десятка, и холопки, приставленные к ним для услужения. На Мишкин недоумённый вопрос – зачем тут столько девок? – мать только брови вскинула:
– Что значит, зачем? Галка на кухне поможет с готовкой, сёстры и Ева следят за холопками, которые хоромы готовят, а заодно и за Катериной – как она, способна с хозяйством управляться или ещё чему подучить требуется. Софье с помощницами надо срочно подогнать платья на боярыню Ирину и Катерину, а потом для будущей Тимофеевой невесты шить…
– Да там небось уже нашито всякого, – боярич попробовал было поддеть боярыню, но она неожиданно подмигнула ему и щёлкнула по носу:
– Чего там нашито – не знаю, но нормальные люди в таком наверняка не ходят. По крайней мере, у нас.
Мишка только рукой махнул – мать и так из кожи выпрыгнет, а все сделает, как положено, зачем ему-то знать все эти подробности?

Кроме того, женское представительство усиливали совершенно обалдевшая, но, как всегда, неунывающая Макарова Верка с дочерью и двумя смутно знакомыми Мишке бабами, как оказалось, её невестками, а также Арина, Вея и ещё несколько холопок, которые, по Мишкиным наблюдениям, заняты были исключительно услужением Анне и прочим бабам.
Едва обосновавшись в гостевом тереме, мать первым делом послала приглашение жене Медведя, и уже с ней прикидывали, кого из местных баб подключать к процессу встречи. Тут Мишка решил было проследить за решением кадрового вопроса, но, как выяснилось, напрасно: мать совершенно безошибочно выбрала жен «комсостава», очертив, таким образом, высшее руководство, приближённое к боярам. В «комитет по встрече» вошли, кроме самой Медведицы, жены Грыма, Валуя и ещё двух старшин из наиболее уважаемых, а также Улыба - единственная женщина-наставница из Мастеровой слободы. Вот этим коллективом они отдались подготовке, да так, что за проносившимися с поручениями холопками закручивались мелкие снежные вихри.
Дел было немеряно: наведение зеркального блеска в гостевых хоромах, готовка разносолов, а также закусок и заедок, шитьё каких-то невиданных пелерин для девиц… Данила повторил Мишкину ошибку, ставшую в свое время причиной рождения невероятных платьев: набросал несколько эскизов для Софьи, заведующей у матери шитьём новинок, и выдал под это дело какие-то ткани из запасов ткацкой слободы. В результате все желающие, а также случайные встречные могли наблюдать редкое зрелище «бешеная активность в состоянии глубокого шока». Данила, не ожидавший такого итога своей опрометчивости, распорядился поставить в светлице, отведённой под пошивочную мастерскую, пару вёдер с водой – не дай бог, там что-нибудь задымится от мечущихся девичьих подолов.

В довершение выяснилось, что на подъезде ещё и Листвяна. На Мишкин удивлённый взгляд мать только губы поджала:
– Ну да, боярыня Лисовинова, как без нее такое событие? Корней не простил бы, если бы не позвали, – Анна криво усмехнулась. – Она же не на пир едет, а права своего младшего подтверждает. Встретит посольство и убудет обратно, до дома, к младенцу. Ничего, умна и учится быстро, так что дури не выкинет. Меня больше Веркины снохи беспокоят, особенно младшая. Вера, правда, побожилась, что всё будет в порядке: их мужья как увидели меч, что Макару сват подарил, так, особо не раздумывая, сами пообещали своим бабам если не шеи свернуть, то в болоте утопить, ежели чего лишнего брякнут. С такой роднёй им ссориться не с руки. Да и нам они, хочешь не хочешь, теперь тоже родня, значит, всё равно их учить придется. Они опорой должны стать, а не обузой. И нам – тоже.
На том и порешили. Тем более, что Веркины снохи и впрямь, похоже, прониклись – то ли обещанием утопить в болоте, то ли перспективами, разверзшимися перед их родом, и на Верку разве что не молились – так и торчали у неё за спиной, как два самурая, только мечей не хватало.
Благодаря такой разнообразной активности матери и прочих баб, самому Мишке не пришлось отвлекаться на подготовку встречи, и осталось время для объезда Тимкой хотя бы близлежащих деревень. Дело это было срочное и совершенно неотложное: то, что Лихарь не один такой, сомневаться не приходилось. Он принадлежал к старикам, тем, кто когда-то поверил Журавлю, на чьих мечах и авторитете тот пришел к власти. От дел они отошли по возрасту или почему-то ещё – не суть, но именно на них держалась власть Журавля. А теперь многие из них чувствуют себя преданными – не пришлыми ратнинскими боярами, а своими – наследниками и надеждой. Не покорившиеся и непримиримые.

При развале СССР таких было достаточно – из старых военных, из тех, кто счёл себя преданными и обманутыми как раз своими, ударившими со спины. Они сами честно исполняли свой долг – многие воевали – в Афгане, как Журавль, или ещё где-то, куда партия послала, и они знали, что в тылу у них – свои. Родина, ради которой всё, и которая не бросит. Именно из-за тех, в тылу, кого они прикрывали своими спинами, из-за пославшей их на подвиг и смерть Родины они готовы были умереть сами и хоронили своих боевых товарищей. Они честно служили стране, а их ударили в спину – предали и бросили. И они, никому уже не верившие, отчаявшиеся и безнадёжно раздавленные этой новой реальностью и новой Россией, которую не пожелали принять и так и не приняли, готовы были умирать в последнем бою, но не сдаться.
Достучаться до многих и помочь им обрести новую веру и новую надежду так и не удалось. Они умирали и ещё умирают – по-разному, но всегда трагически. Кто-то тихо от старых ран, в нищете и безвестности, потому что гордость и убеждения не позволили пойти на поклон к новой власти, да и не верили, что тот «поклон» поможет, потому что не позволили себе принять переприсягу – ту самую, которую упоминала Полонея. Кто-то в последнем отчаянном рывке хватался за оружие, кто-то уходил в бандиты, дескать, всё равно, чем хуже, тем лучше.
Лихарь вот тоже не услышал – не захотел услышать. Он не мог принять мысль, что Журавль сам велел - потому что тогда бы пришлось принять, что Журавль предал. Осознать дальше – почему велел, старому воину мешало отчаяние. Он не был дураком, но анализ ситуации требовал переосмысления настолько базовых его убеждений, что обвинить Тимку и всех остальных и умереть ему оказалось проще, чем признать возможность существования другой правды. Так Тимка стал для него символом крушения надежд, ибо в представлении Лихаря наследник боярина должен был или возглавить сопротивление, или, на крайний случай, героически погибнуть и стать знаменем для дальнейшей борьбы. А он привел чужаков. Сам.
Но непримиримые, такие, как Лихарь, только видимая часть. И не так уж их много. Гораздо больше тех, кто просто растерян и не знает, чего ждать. Или очень хорошо знает и, по этой причине, не растерян – такие в момент перемен и неразберихи постараются подгрести под себя всё, до чего дотянутся. Потому что вчера было нельзя ничего, а сегодня царит право сильного и можно всё.
Нет законного боярина – нет закона. И, хочешь не хочешь, придется им, соплякам, сейчас ехать по деревням и, если не переубедить таких, как Лихарь, то показать остальным, как они ошибаются насчет боярина. И закона. Не просто силой заставить подчиняться – это-то как раз было бы не трудно при помощи Грымовой охранной сотни и ратнинских мечей, да вот только на мечах долго не усидишь – колется. Местные должны сами признать и право новых бояр, и необходимость добровольного подчинения им.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Четверг, 31.12.2020, 15:06 | Сообщение # 9

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Глава 4
Кордон. Хлебная слобода. Январь1126 года

Начать объезд решено было с ближайших поселений. А точнее, со специализированных слобод и деревень, имеющихся «за Горкой» помимо сожженной Мастеровой – самой изолированной и особо охраняемой: там жил наследник, да и производство оружия требовало соответственного отношения. Прочие же, хоть их насельники тоже были изолированы от остальной территории Кордона, оказались не столь строго «зарежимленными». Зато и снабжение в них было пожиже – «гособеспечение» не полного коммунизма, как у мастеров-оружейников, а ближе к социализму. И на огородах работали, чтобы запастись на зиму продовольствием, и на общинном поле, да и избы строили сами из добытого по разрешению старост леса, Ну, и исполнять разные повинности тоже приходилось: выставляли ежегодно зимой мужей в ополчение – тренироваться по боярскому приказу, собирали их всем обществом в дорогу, платили, хоть и небольшой по сравнению с аграриями, но налог со двора провиантом – молоком, мясом, яйцами да овощами. В зависимости от того, у кого сколько живности на дворе имелось, и сколько урожая собрано. Тот, кто имел скотины больше, огород обрабатывал усерднее и потому получал урожай лучше, платил в среднем меньше. В основном, достаток семей там складывался из трудодней, полагающихся за работу на боярском производстве – в специализированных кузнях, названных с легкой руки Данилы слесарным цехом, в гончарных, в швейных, ткацких и так далее, и тому подобное.
Была даже Хлебная – где, по словам Данилы и к его нескрываемой гордости – имелись самые настоящие элеваторы и запас хлеба в них. Запас, кстати говоря, немалый: Журавль не только собирал излишки у крестьян, но и закупал хлеб в сезон на стороне. В ответ на Мишкин вопрос – не много ли, ведь зерно ещё сохранить надо, Данила помрачнел.
– Мало… Насколько я помню – голод скоро. Через год вроде начнётся. Сначала лето холодное и дождливое, из-за этого неурожай, а потом зима лютая. Голод такой, что не боярствами – княжествами вымрут, ёжиков и мышей поедят. Хлеб станет не то что дороже золота – бесценен. Потому мы и запасались.
«Опаньки! Вот вам, сэр Майкл, ещё один пыльный мешок по голове из-за угла. Но он вроде говорит, что через год? Значит, время пока есть…»
– Только зерном? – моментально подобрался Мишка.
– Нет, конечно. Слобода только называется Хлебной, а на самом деле там не только хлеб – там ворвань бочками стоит на ледниках. Мёд опять же, сушёное мясо, грибы, орехи, ягоды – все, что можно заготовить для длительного хранения. И всё это надо регулярно просматривать, протирать, проверять сохранность, следить, чтоб ледники не потаяли, а к весне новый лёд заготавливать и пластами укладывать. Потому Хлебная слобода немаленькая. Они не только за хлеб – вообще за запасы продовольствия отвечают головой.
– Охрана слободы как поставлена? Все припасы в одном комплексе сконцентрированы или склады вразброс? – коренной ленинградец не мог в этот момент не вспомнить о печальной судьбе Бадаевских складов.
– Считай, вразброс. Оно само так получилось – разным продуктам разные условия хранения требуются. Только элеваторы и зерновые склады кучно поставлены, рядом с речкой – у нас там водяная мельница работает.
– Вода рядом – это хорошо… Ладно, посмотрим, что там и как. Время есть… – Мишка облегчённо выдохнул и тут же озаботился новой проблемой:
– Не боитесь, что заворуются при таком-то богатстве? Соблазн-то велик.
– У Сани не боялись, – помрачнел Данила. – А вот сейчас… Вчера старосту элеваторного комплекса, с сыновьями и двумя родичами, на границе поймали. Мирон ему велел по-тихому хлеб в его дальний скит свезти с элеватора. Сколько сможет забрать. И сани, и лошадей выделил, и людьми своими помог. Обещал, что его с семьёй вместе с остальными мастерами с собой заберёт. А когда Мирона и помощников пришибли, Догаде вернуть бы всё на место, да сделать вид, что не было ничего, но вот жадность… Сколько зерна там хранится – никто, кроме него, не знает. Пока тут не до него всем было, он семейство своё и родичей сговорил, решили уйти самостоятельно, вот только жадность всё та же и помешала. Не смог он нажитое бросить, а там у него и хлеб, и барахло, и скотина не простая – наша, от животновода, уже почти породная. Когда хватились его в слободе, хорошо, сразу сообразили – в элеваторы кинулись. Подняли тревогу. Медведь с Грымом и перехватили этих… Хлеборобов. Мешки с зерном сложили в амбары в ближайшей веси, охрану там сильную оставили, скарб и скотину – до дома, а самого с роднёй в охранной слободе в каземате заперли. Судить его надо, а как?
– Да что ж ты молчал! – Мишка чуть не подпрыгнул. – Ничего себе – не до них! В слободе уже знают, что случилось?
– Знают… – зло дёрнул щекой Данила. – Кабы в охранную слободу не забрали этих… беженцев, так их односельчане давно бы берёзами порвали или на колья посажали. Испугались слободские: они всей слободой перед Кордоном головой за хлеб и прочие запасы отвечают. И про грядущий голод знают. Во всём Кордоне никто более, а они – знают. Им Саня нарочно сказал – там ещё старики живы, которые прошлый голод помнят.
Данила передёрнулся, отгоняя страшные воспоминания, помолчал и нехотя продолжил:
– Мы с Саней тогда только-только с Урала вернулись… Хорошо, по дороге узнали про голод в наших краях, запаслись зерном и прочей жратвой, что по дороге купить и добыть смогли… Изо всех сил торопились, а приехали… В небольшой веси рассвирепевшие бабы обезумевшую соседку рвали – она своего младшего остальным детям скормила. Вовек не забуду! – боярин опять вздрогнул и помотал головой.
«О как! Похоже, у коллеги опять Младший на волю рвётся. Не вовремя это он, перехватывать надо!»
– То есть, если бы этот, как его? – Догада – сбежал бы вместе с уворованным, то остальных слободских в голод так же?..
Данила прикрыл глаза, еле заметно кивнул, несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул.
– В том-то всё и дело! Потому и испугались слободские: неохота им умирать за одного говнюка.
– Значит, с Хлебной и начнем! – решил Мишка. – Такой нарыв надо сразу вскрывать, не дожидаясь гангрены. Хмм, а судить-то обоим бояричам придётся. Один Тимка не потянет, тем более, в таких случаях коллегиальность – не последнее дело. Так что Юрку тоже надо… Он в твоём возке доедет?
– У него свой есть. Мы в одном не поместимся. Или ты думаешь, я такое на пацанов свалю? – нахмурился Данила. – Да и народу надо видеть, что не одни сопляки сейчас заправляют. Про то, что ты постарше некоторых местных старожилов, один я знаю, а другим и не надобно… – он не сдержал тяжкий вздох. – Саня бы их уже за причиндалы повесил… Сам. А тут нам придется...

Вся Хлебная слобода собралась на главной площади, перед домом старосты. Не того, которого привезли судить, а слободского. Вообще, слобода эта выглядела ничуть не менее внушительно и богато, чем сгоревшая Мастеровая. Тем более, что ту Мишка видел уже разорённую и частично сожжённую, а эта стояла во всём своём великолепии.
Дома большие и зажиточные, окна большие, а в окнах решётчатые рамы со стёклами. Перед домами – палисадники. Вместо высоких заборов и плетней, за которыми прячутся дома, хоть в Ратном, хоть на посаде возле Михайловой крепости – невысокие оградки не выше, чем бабе по пояс – при нужде такой запросто перемахнёшь без разбега. Но нужды не имелось: от внешних опасностей жителей защищал высокий тын в форме пятиугольника, поставленный вокруг всего поселения, включая многочисленные крепкие сараи, погреба и прочие хранилища. Серьёзный тын – почти крепостная стена с пятью то ли башнями, то ли смотровыми площадками на углах. Ворота большие, окованные железными полосами, а возле них небольшая избушка, для сторожа.
Правда, сейчас местных сторожей не наблюдалось – всем заправляли люди Грыма, взявшие под свою охрану и ворота, и расчищенное заранее место на площади, где стояли в круг трое саней со связанными преступниками.
– Баб и малых детей в их же доме пока заперли. Вон он, отсюда видать, – доложил встречавший бояр Грымов десятник и кивнул на большой, в два этажа с мезонином, дом.
Богато украшенный резными разноцветными наличниками за весёленьким заборчиком, покрашенным зелёной, белой и красной краской – прямо-таки пряничный теремок во всём своём разухабистом пёстром великолепии – казалось, был размалёван пьяным дальтоником.
«Это ж сколько краски сюда вбухано?! При здешних ценах на неё такая «игрушечка» переплюнет половину «замков» на Рублёвке!»
В довершение всего, на доме виднелись фигурки резных деревянных петушков, разукрашенных не просто краской, а с ярко сверкающими на солнце свежей позолотой гребешками и шпорами. Этакая средневековая вариация на тему «дорого-богато», «чтоб люди завидовали».
«Твою ж мать! Такую роскошную резьбу краской испоганили!»
– И петушки у него позолоченные, у суки! – сквозь зубы выдохнул Данила, разглядывая режущую глаза «красоту». – Это ж с храма остались, вот он и прибрал к рукам… Интересно, Саня видел? – и сам себе ответил: – Не, точно не видел, иначе бы руки оторвал и вместо тех петухов приколотил. И у него самого, и у того, кто их для него свистнул… Ладно, до этих любителей прикладного искусства и я доберусь! Ага! А на воротах и на первом этаже, похоже, петухов отодрали – видишь, там серые проплешины? Выше не дотянулись… Вот и чего ему не хватало, а, Михаил? Теперь кто-то у него этих петухов, как эстафету, перехватил.
– Ясно чего: чтоб не только петушки, но и весь дом от позолоты сиял. Ну и чтоб из города керосин привозили… – хмыкнул Мишка. – В смысле, чтоб у него всё было, а ему за это ничего не было. Ну, и золотая рыбка на посылках. Вы с Журавлём голодных-то накормили, а сытых уже не получилось. Здесь сейчас все сытые. Ты думаешь, они голода боятся? Старики – наверное. А те, кто уже здесь, при элеваторе, родился, и не представляют, что такое вообще может быть. Пока ещё старики живы, что-то держится. А молодежь пока свой пуд кровавого говна не сожрет – не поумнеет…
– Да прав ты! Я вот тоже… – вспыхнул и моментально погас Данила, – читал про социологию и психологию, и всё такое прочее – и помню. Хоть сейчас могу тебе любой учебник пересказать. Но это теория. А тут практика нужна! И пока сам не упёрся… А Саня не читал, но чуял. Потому и лютовал, но всё равно не помогло… И что с этим теперь делать? – вздохнул Данила, отводя взгляд. – На колы их посажать? Так ведь сажали уже. И этих сейчас посадят, только мигни. Хорошо, их детей и баб грымовские охраняют – не то бы давно уже подожгли.
– Не, не подожгут! – засомневался внимательно слушавший их разговор десятник, воспринявший последнюю фразу как вопрос лично к нему. – Хоть и зима, но пожар тут затевать… Вся слобода пеплом пойдёт. В прорубь бы покидали – это запросто, только кто ж им даст? А петухов хозяин сам отодрал, когда убегал – жалко кинуть, видать, было. Они его и выдали. Ночью он их отдирал, а утром люди увидели, что петухов нет, вот здешний староста и сложил два и два… А колы слободские уже сами приготовили, как узнали, что этих поймали и сюда везут – вон там лежат, ждут. Да вы видели, должно, когда ехали – сразу за воротами поленница.
Мишка вспомнил, что и впрямь на въезде, перед воротами, лежали лесины, свежезаточенные с одного конца, как карандаши, и поморщился.
– Вот оно что! Ворованый петух, значит, в жопу клюнул. Символично, ничего не скажешь… – он задумчиво почесал в затылке и кивнул Даниле и крутившемуся около отца Тимке. – Видали? Колья они сами приготовили. Без команды. Интересно, только для беглых элеваторщиков или для своих выборных тоже? А то золотые петушки на оградах – дело завлекательное, но отвечать за них всей общине придется. Ну, пошли, спросим…

На санях сидели семеро мужей и с ними три отрока – все разного возраста и все тщательно связанные. По здешним обычаям за семейный грех ответ держать мужчинам – всем, кто выше тележной чеки, так что младший из обвиняемых был примерно ровесником Тимке. Малец кусал губы и было видно, как он напуган. Он изо всех сил старался не расплакаться на виду у всех, но подтеки на грязных и бледных до синевы щеках говорили, что наедине со своими он держался не столь тверда. Его брат, чуть постарше, тоже крепился, а вот третий, самый старший из трех подростков, вернее, самый большой и толстый, откровенно паниковал, даже штаны обмочил. Плакать и кричать не смел, но поскуливал, как собачонка, стараясь инстинктивно спрятаться за спинами старших. А те ничем не могли ему помочь – в основном потому, что носили на себе следы жёсткого задержания.
На самом ли деле оказывали они сопротивление, или грымовцы, как и все, зависящие от запаса продовольствия слободы, дали волю эмоциям, поймав похитителя хлеба, но разукрасили воров так, что все импрессионисты вместе с экспрессионистами, кубистами и прочими «-истами» стройными рядами шли лесом. Разбитые носы и заплывшие глаза, на лицах запеклась кровь, двое баюкали неестественно вывернутые конечности. Старший, видимо, тот самый элеваторный староста, и вовсе перевязал какой-то грязной тряпицей глазницу, но, судя по кровавым подтёкам, глаза там уже и не было. Впрочем, какая ему теперь разница – с одним глазом помирать или с двумя.
Мишка спешился, не глядя кинул поводья кому-то из сопровождавшей выезд охраны, подошел ближе к саням. Рядом с ним – почти уткнувшись сзади носом в плечо – держался не по-мальчишески серьёзный Тимка. Данила и Юрий чуть замешкались, выбираясь из своих возков, но тоже встали рядом. Макар, сопровождавший бояричей в качестве дядьки, немного помедлил, как будто сомневался, стоит ли ему сейчас вмешиваться, но отстал только на полшага. Остальные стояли чуть в стороне.
Данила почти безумным взглядом буквально испепелил беглого элеваторщика так, что тот тревожно заерзал и засучил ногами по соломе, то ли в бесплодной попытке отползти, то ли от ужаса перед вторым боярином – тоже колдуном и провидцем, как тут все верили.
– Что, Догада, похоронил ты меня? – не зло, а скорее печально спросил боярин.
– Да как я… Да то Мирон сказал… – залопотал что-то бессвязное Догада. – Да кабы…
– Похоронил! – уверенно кивнул Данила. – И меня, и Журавля. Иначе не посмел бы. Ты ж Догада! А тут, значит, догадался, как и рыбку съесть, и удовольствие поиметь? О детях подумал?
Еле стоявший на ногах боярин вдруг резко ткнул рукой в сторону беснующейся толпы:
– Вот об их детях? Ты им что уготовил? Смерть лютую? Знаешь же, что из-за тебя с них бы спросили! Для того вас и выделили сюда от каждой веси по семье – перед своими земляками за хлеб ответ держать. Вот все бы и ответили за твое воровство… Или не помнишь, как батька твой покойный за всех своих потомков до пятого колена перед обществом слово давал? Ты тогда уже взрослый был, тебя в ту осень женили на Светане. Как ее отцу божился, что счастливой на всю жизнь сделаешь, помнишь? Ее отец отдавать за тебя, голодранца, не хотел, не знал, что боярин отца и тебя к элеватору в Хлебную слободу взять хочет. Помнишь, как мы ее сватали? Ну и что, счастлива она сейчас? В доме под охраной сидит, в окно смотрит, на сыновей. А её братьям мне что сказать? Они же сами тебя порешат, за сестру и племянников… Даже не мысли раньше своих детей смерть принять – смотреть будешь, падла! Слышишь? Твоя вина!
И вот тут Догаду прорвало. До тех пор крепился, а тут словно кипятком ему в пах плеснули или уже начали на кол насаживать: скорчился, забился в телеге и завыл раненным зверем. Вслед за ним заколотился в телеге и тонко, переходя на визг, заголосил не по возрасту толстый отрок. Двое остальных отчетливо застучали зубами, сдерживаясь из последних сил. Самый младший, наконец, уткнулся лицом в плечо сидевшего рядом с ним мужчины и так затих. Видимо, по самому больному Данила попал.
Мишка покосился на Тимку с Юрием – ему и самому стало не по себе от этой сцены, а пацанам, должно быть, и вовсе муторно. И ведь ничего не попишешь – власть и такую плату берёт, это теперь их ноша… Парни держались хорошо, только Тимка побледнел чуть ли не хуже сидевших на санях, а Юрий играл желваками и скрипел зубами так, что как бы они у него в песок не покрошились. А ведь это только начало: им и на казнь смотреть придется. На виду у всех…
Мишка отвернулся от происходившей на санях двойной трагедии: осознания индивидом неизбежности расплаты, и власть имущими – тяжести ответственности. Их ответственности. И его – тоже.
«Мальчишки пока только учатся, у них всё впереди, а вот Даниле не позавидуешь – выбрался из удобного кокона и обозревает осколки своей прекрасной мечты. И его, и Саниной…
Вот этот элеваторщик... Судя по всему, из приближенных, поднятых когда-то из небытия и приобщённых к власти. И предавший. Почему? Хотя, ясно, почему. Потому же, что и Мирон. Помимо испытания богатством и властью, которое выдерживают не все, есть ещё и объективная реальность – отсутствие общности интересов. А ещё Энгельс говорил, что где нет общности интересов, там не может быть единства целей, не говоря уже о единстве действий. Вот и здесь понеслось все враздрай.
Вина правителя, как управленца высшего порядка, тут очевидна. Если уж вспоминать цитаты великих, то тогда и Макиавелли не стоит забывать. Как там у него было? «Государь не волен выбирать себе народ, но волен выбирать знать, ибо его право карать и миловать, приближать и подвергать опале». Как-то так… Данила эту цитату наверняка в где-то закромах памяти хранит. Значит, пусть достаёт, отряхивает от пыли и пользуется. И сыну с племянникам передаёт».

А народ на площади тем временем разошелся не на шутку. Собравшиеся кричали, потрясали кулаками и требовали выдать им на расправу теперь уже бывших односельчан, но не из-за желания восстановить справедливость и обелить доселе незапятнанную честь Хлебной слободы – кормилицы всего Кордона. Ими двигал страх, что при другом развитии событий они сами вместе со своими сыновьями оказались бы на месте обвиняемых. Сбежал бы элеваторщик – отвечать пришлось бы им. Это предусматривал общественный договор, на котором была основана Хлебная слобода.
Когда-то давно, ещё при становлении власти Журавля над окрестными землями, её создали, причём не по воле боярина, а на общем сходе, после того, как начали отходить от страшного голода, от которого их спасли вернувшиеся с Урала Журавль и Данила с товарищами. Идею подсказал боярин, а вот решили, составили и утвердили договор уже сами, всей землёй.
Отстроили слободу на месте той, изначальной веси, в которой когда-то молодой Журавль осознал себя. Где вырос и возмужал, откуда ушел вместе с Данилой и ватагой верных дружинников после неудачного испытания домны. Здешним Журавль доверял больше, чем кому бы то ни было на его земле, ибо родичи. Но то Журавль. А вот остальные веси и селища желали иметь гарантии. И такими гарантиями стали переселившиеся в слободу семьи, избранные от каждой веси. Причём клятву на молельном камне своим односельчанам давали за себя и своих потомков не только главы семейств, но и все взрослые члены семей, включая – невиданное дело! – даже баб. скрепившую их и местных, тех, кто испокон жил в селении и пережил голод. Клятва круговой поруки и коллективной ответственности – в буквальном смысле головой – за доверенное им на хранение продовольствие скрепила выбранные семейства и местных, кто испокон веков жил в старой веси. Ибо хлеб превыше всего.
С тех пор так и повелось – именно здешние следили за всеми общественными продовольственными складами и ледниками, обслуживали и охраняли их. И жили, по меркам внешнего мира, если не роскошно, то вполне достойно – не было тут бедных домов.
«Достаток в разных хозяйствах чувствуется разный, но самая скромная усадьба в любом другом селении стала бы одной из самых зажиточных. Дома не ниже двух этажей, окна застеклены, пусть стекло и не самого лучшего качества. Калитки и ворота на кованых петлях, возле домов гуляют кошаки, откормленные до кондиции поросят. Коты здесь и сейчас звери дорогие, хотя и не сказать, чтобы совсем уж редкие – вон, матери год назад в Турове подарили кошку. А сюда Журавль завозил их целенаправленно, именно для этой слободы – в элеваторы и амбары мышей изводить».
Разве что сожжённая Мастеровая могла соперничать с Хлебной богатством, да и то ещё как поглядеть. В Мастеровой достаток особо не выпячивался, мастера ценили не ярко раскрашенное, а искусно сделанное. Тех же петухов Тимка, по его признанию, резал даже на двери нужника – чтоб руку набить. И красота тех петухов была вовсе не в золоченых гребнях и раскрашенных аляповато перьях, а в том, что перья прорезаны, как настоящие.
А вот в Хлебной ценилось именно это броское, крикливое и разухабистое – вывешенные на виду из окон полотенца с шёлковым шитьем, навороченные на крышах разноцветные вертушки, кони у коновязи в дорогой упряжи.
«Собравшиеся на судилище мужи почти все в дорогих одеждах, в расшитых широких алых поясах, в добротных шубах, лисьих и куньих шапках – это в будний-то день, да ещё когда хозяевам явно не до форсу. Принято у них так – выпячивать свое богатство напоказ. Интересно, как у них бабы-то ходят? Разряженные, как елки новогодние? Но баб и девок нигде не видно – попрятались, наверное. Если не сами, то мужья велели. От греха подальше – мало ли как тут дело повернётся».
Мишка выцепил взглядом в толпе заводил – тех, кто кричал больше всех и заводил народ, ведь только на первый взгляд толпа кажется однородной, а возмущение – стихийным. Всегда найдутся заводилы – те, кто зажигают остальных и не дают успокоиться страстям. Вот и тут такие нашлись, судя по виду – из самых зажиточных. Самый громогласный и окружённый наибольшим числом сторонников стоял возле самого оцепления и, заметив Мишкин взгляд, вытянул руку в его сторону и возопил:
– Гляньте, люди добрые! Ратнинские… Хлеб наш за болото теперь увезут, истинно говорю! Где хлеб, что Догада вывез, а? Их споймали, привезли, значит и хлеб нашли. Пошто нам не вернули, раз мы за него отвечаем?!
– Веры вам нет, потому и не привезли, – негромкий старческий голос прозвучал будто бы ниоткуда, заглушив сразу все остальные звуки. Площадь оглушительно затихла, и людская толпа, как по команде, раздалась на две половины, как море перед беглыми иудеями, пропуская седого до ослепительной белизны старика. Двигался он тяжело, опираясь при каждом шаге на палку, но чувствовалась в этом движении былая грация воина. Сухость и согбенность высокой фигуры не обманывали: некогда широченные плечи и широкая кость определенно указывали на то, что когда-то старик выглядел настоящим великаном.
Одет он был, в отличие от большинства селян, просто, хотя и добротно – медвежья шуба, длинная, почти до земли, серая льняная рубаха с затейливой вязью вышивки по подолу, видневшиеся из под нее меховые унты. Седая голова непокрыта, а глаза из-под густо нависших бровей смотрят совсем не по-старчески.
Мишка отчетливо понял, что именно от этого старика сейчас зависит все. Прикажи он – и толпа снесет не только молодых бояричей, но доведись – и Данилу с самим Журавлем. И Грым с Медведем не помогут. И ещё вопрос – станут ли они при таком раскладе помогать.
– Вот ты каков... – покачал головой старец, окидывая Мишку темным, выворачивающим наизнанку взглядом. – Ну, суди, а мы с боярином посмотрим – и присел на как для него приготовленное бревно, кивнув Даниле на место рядом с собой.
– Волхв, – прошелестело по площади. – Жрец! Кряж вышел… Сам!
И тут же всё снова затихло, даже Догада подвывать перестал.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Понедельник, 11.01.2021, 00:59 | Сообщение # 10

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Данила взглянул на Мишку, хотел, видимо, что-то сказать, но передумал; прошел, как было велено, и опустился рядом с дедом. Мишка уважительно, в пояс, поклонился волхву, а вслед за ним и остальные бояричи.
– Благодарю за доверие, старче, – с максимальной серьёзностью проговорил он и увидел, как в глазах Данилы на миг вспыхнули веселые огоньки.
Тот самый скандалист, который только что возмущался насчет хлеба, опять подал голос. Тон он всё-таки малость сбросил, но от своих претензий не отказался:
– А чего это пришлый щенок судить нас будет?
На «щенка» предсказуемо отреагировала охрана: двое грымовских потянули из-за пояса плети, но Мишка им только рукой махнул, чтоб не мешали высказываться критикану.
«Наказать его за поношение боярича всегда успеем, пусть пока все претензии выдаст».
Ободрённый горлопан продолжал разоряться на всю слободу:
– Не дело это, отче. Испокон веку мы в слободе между собой сами судили. Порешили уже – на колья этих, а баб их похолопить навечно. И выборных на место Догады – тоже нам назначать. Так испокон было. Старый боярин и тот наши вольности не отбирал, а признавал. Уговор был у него с обществом…
«Ах вот о чем он заволновался! Понятно: самое время сейчас свои старые права подтвердить, а при возможности и ещё что-нибудь отжать в свою пользу. Журавль-то их основательно урезал, хотя права суда не отбирал – повода не было. Никогда ещё здесь на такое неприкрытое воровство никто не отваживался. Да и не на такое – тоже. Тут все за свой статус и право жить в слободе держатся зубами. Хорошо, Данила мне по дороге про слободу подробно рассказал – и про обычаи и про тот уговор, на который этот хрен сейчас намекает. Думает, молодые бояричи и, тем более, пришлый щенок не в курсе? У самого Данилы тут репутация человека мягкого – самое то попытаться на шею сесть. Ага, сейчас я тебя… подсажу».
– Уговор, значит? – почти весело воззрился Мишка на скандалиста. – Тот самый, по которому вы, двадцать три двора Хлебной слободы обязуетесь перед всем Кордоном хранить общинный хлеб и иной провиант и отвечаете за него головой? Один за всех и все за одного? Так я говорю или чего перепутал? – видимо в его голосе прозвучало что-то такое, от чего его собеседник внезапно стух и как-то поскучнел, но отступать ещё не собирался.
– А тебе откуда ведомо? Мы с боярином про то договаривались…
– Так ведь не только с боярином? – вкрадчиво продолжал Мишка, оставив вопрос без ответа. Ясное дело, от боярина знает, да и Грым с Медведем кое-что рассказывали – не дурак же он сюда припереться и ничего по дороге не выспросить. Если этот олух рассчитывал, что все, кроме него, любимого, простаки, так его это проблемы. – Или вы уговор соблюдаете только потому, что о нём боярин знает? А о чём он не знает, так и трава не расти? А ведь вы всему миру клялись ответ слободой держать. Всей слободой. Так?
– Так! – послышался сзади короткий смешок Медведя, догадавшегося, к чему клонит Мишка. – Истинно так, боярич. – И боярин Данила, и я, и Грым с Валуем тому свидетели. И ещё живы старики в старых селищах, кто помнят… – уточнил он из-за Мишкиного плеча, оглядывая враз поскучневших селян.
На Мишкиного собеседника и вовсе было больно смотреть. Он уже и рад бы, наверное, шмыгнуть в толпу, закрывая вопрос, да вокруг него внезапно образовалось пустое пространство – ещё недавно окружавшие его и активно поддерживающие сотоварищи ненавязчиво растворились среди односельчан и делали вид, что они тут не стояли.
– Ну, коли вы всей общиной приговорили на колья, значит, на колья… – легко согласился Мишка и усмехнулся, дернув щекой так, что те, кто мог видеть его лицо, попятились, не в силах отвести взгляд от его совсем не мальчишеского взгляда. Тихий шелест пронёсся по толпе и стих. – А что так мало заготовили? Где староста? Пусть велит ещё сделать – по уговору, за такой грех с каждого двора по мужу или отроку выдать должны – на тех кольях сидеть. Вот раз вас двадцать два двора, не считая Догады, то пусть сам считает, сколько ещё добавить надо, чтобы один за всех и все за одного. И по бабе или девке со двора в холопки выделить не забудьте. Как раз будет на кого обменять тех, кто летом в полон попал. Такой ведь договор был?
– Так мы ж сами! – истерично пискнул кто-то из толпы. – Сами сразу за Грымом послали, как увидели, что он с ворот петухов отодрал, и в доме все брошено, и нет никого! А то бы и не перехватили его – пока кто в элеваторы заглянул бы.
– Вот потому только по одному выборному от каждого двора и сядет на колы, а то бы все на них в рядок уселись, – спокойно сообщил Мишка. – Баб и детей в холопы, а всё нажитое добро пошло бы в возмещение убытков – если бы Догаду не перехватили. Именно такой договор вы когда-то заключили с остальными селищами и слободами Кордона. Забыли? Не нравится?
Народ безмолвствовал. Мишка подержал театральную паузу, давая время жителям слободы прочувствовать сказанное, и продолжил:
– А что до самой слободы… Заключили бы все селища и слободы Кордона между собой новый ряд, выбрали по семье от каждой общины, приняли бы от них новую клятву – и как не было вас здесь никогда. К чему помнить клятвопреступников?
Мишка посмотрел куда-то в небо, постоял, как будто раздумывая, и обратился к Даниле, словно продолжая какой-то старый разговор:
– Говорят, боярин, будто народ сильно на боярина Журавля обижался, дескать, не гнушался людей на колы сажать? Не верится мне что-то… Ты же видишь: им волю дай, сами кого угодно посадят. И сами присядут…
– За детей же, боярич… – хмуро буркнул из толпы какой-то мужик – явно из тех, кто попроще. – Или мы их, или наших детей…
– За детей, говоришь? На кол? А чем тогда вам боярин Журавль не угодил? Только вы за своих детей радеете, а он за ваших болел, потому и сажал.

– А-а-а-а! Не слушай их, боярич! – вдруг послышался отчаянный бабий вопль. Растрепанная молодая бабёнка вынырнула непонятно откуда, растолкав ошалевших от такой наглости мужей, ловко проскочила под рукой Грымового охранника и, бухнувшись перед Мишкой на колени, завыла, бессвязно причитая:
– Пощади, боярин! Не погуби, батюшка! Не вели всех… Они ж Жарка мово отдадут…
– Тьфу, дура! – взревел Медведь, выбираясь из-за Мишкиной спины и подхватывая молодку за шиворот. – Шанька, замолкни или пришибу! – и пояснил, обернувшись к Мишке: – Племянница моя двоюродная, Шанька. Как в девках была – несчастье ходячее, а не девка, так и осталась. Из нашей слободы ее сюда в позапрошлом году сосватали. Ты какого здесь делаешь?! – рявкнул он уже в сторону молодухи.
– Так подслушивала я, дядька Медведь! – затараторила Шанька. – Не серчай – из-за мужа я. Не велено нам сюда, ну так я пробралась ещё с утра, в потёмках – вон под теми санями и пряталась в соломе…
– Как пробралась? – это уже вмешался Грым, грозно окидывая взглядом не Шаньку, а своих охранников, и прорычал в сторону своего десятника: – Велено было осмотреть площадь?! Ты что, бабу пропустил?!
– Так смотрел я... – растерянно развел тот руками. – Не было никого, брешет баба…
– Я брешу?! – немедленно взвилась Шанька, чуть не вырвавшись из крепкого Медвежьего захвата. – Это ты слеподыра недоделанная! Я, как дядька Медведь отроков учил, – завсегда подглядывала. Вот и пробралась, и старый полушубок да платок соломой обтыкала, как он учил – ты меня в темноте за солому и принял. А сидеть тихо обучены…
В ответ ей сначала кто-то один, не выдержав напряжения, громко заржал, а потом площадь накрыл дружный хохот множества глоток, правда, искреннего веселья в нём почти не слышалось, зато истерических ноток хватало: толпа качнулась от ужаса к надежде. Зато Медведь с трудом сдерживался, чтобы не засмеяться в голос, а Медвежонок прямо-таки сиял от удовольствия и, кажется, хотел Шаньке подмигнуть – мол, знай наших.
Нарушить дисциплину ему не дал Тимка. Славко поймал взгляд своего боярича и выражение лица его резко переменилось: Кузнечика в очередной раз накрывало что-то тёмное. Того и гляди – или в обморок хлопнется, или чего отчудит. Мишка краем глаза ухватил странную пантомиму Медвежонка, но понять, что к чему, у него не получилось: Шанька вываливала компромат на местное начальство, а толпа мгновенно смолкла, ловя каждое её слово в надежде – авось пронесёт беду мимо меня.
– Подслушала я давеча, когда вон он к нам приходил, деверя убалтывать, чтоб Жарка отдал, – ткнула она пальцем, но не в крикуна, а в старосту, который только и смог открыть рот, потом закрыть и побледнеть до состояния сметаны. Вокруг него прошелестела нездоровая суета, и народ шарахнулся в стороны, оставляя стоять их двоих – крикуна и старосту – посреди небольшого свободного пространства. А Шанька продолжала;
– Жарика мово отдать сговорились. Мол, если не получится совсем отбиться, так его и ещё Бароню с Липкой – они тоже на элеваторе работают, но не воруют, как эти. Потому мешают. А за нас же и заступиться некому – свёкор помер весной, всем деверь теперь заправляет за старшего, а он слова им поперек не скажет – боится. Вот братом откупился.
– Цыц, голытьба! – рявкнул вдруг крикун, совсем спадая с лица и отчетливо давая «петуха». В этот момент от него отступили последние остававшиеся рядом сторонники.
– Это кто голытьба?! – не испугалась Шанька и обернулась к Медведю. – Дядька Медведь, да разве мы голытьба? Покрепче некоторых! Только мы не воруем и богатство не выпячиваем – я две шубы не надеваю, как его Сорочиха! И полотенца золотым шитьем не вышиваю – им же утираться неудобно…
– Я тебе цыкну, пёсий огузок! – вызверился посерьёзневший Медведь и кивнул племяннице: – Давай дальше.
– Они ещё много чего говорили, – мстительно сообщила Шанька. – Я хорошо запомнила – всё равно уйти не могла, пока они там… Говорили, что новый ряд надо, чтоб самим все решать и в слободе распоряжаться. Боярин болен, да и когда не болен был – слабак, зверствовать сам не станет, а если взяться казнить самим Догадышей – он и смотреть не останется, как на колы сажают – слаб, не выдержит. И бояричам не позволит. А Догада сам дурень – кто ж так подставляется. Вот теперь и примет муку за всех.
На этих словах женщина споткнулась, огляделась вокруг. Тишина стояла мёртвая, даже ни одна собака не тявкнула. Глаза Шаньки остановились на заготовленных кольях, концы которых были видны в проёме ворот, она сглотнула, зло сощурилась, оглянулась на Догаду, на старосту…
«М-да… Это вам не у колодца языки чесать и не по углам наушничать… Вот так, на глазах у всех не каждая решится. Она же сейчас за мужа на свою Голгофу поднимается. Сильна!»
– Если бы Догада не сбежал, они бы точно сговорились! – убеждённо проговорила Шанька, повернувшись к «судейской коллегии». – Уболтали бы его. Он боялся, что недостачу найдут, так не первый же раз – тем более, что боярин Журавль помер, и Мирона тоже нет. Бояричи – так они малые ещё, пришлого можно вовсе в расчет не брать – кто ему даст тут распоряжаться? А в крайности вот наших отдадут. Только они не говорили, что на колы – говорили голову рубить. Выведут, мол, выборных и головы им с плеч. А то на кол тут бы никто не согласился, даже деверь мой. Вот так вот!
Молчание повисло над площадью грозовой тучей. Мишка окинул взглядом насупившихся и помрачневших слобожан и подытожил:
– Вот так вот, значит? Вас общество посадило хлеб стеречь да иную провизию от порчи беречь. Правильно я говорю?
Толпа молчала, и Мишка нажал:
– ПРАВИЛЬНО?
Несколько голосов вразнобой ответили:
– Правильно… Всё верно…
– А в договоре, который вы заключили со всем Кордоном, было ли хоть слово, что вы можете что-то решать?
В этот раз толпа замолчала наглухо, и Мишка повернулся к скандальному горлопану.
– Ты тут про договор чего-то кричал, видать, хорошо его знаешь. Было там хоть слово про ваше право решать? Ну?
Оставленный толпой в одиночестве мужик оглянулся в поисках поддержки, но не нашёл её даже у старосты.
– Не-ет…
– Ага! Договор вы нарушили, обязательство своё не выполнили, но вот право, которое вам не принадлежало, почему-то хотите себе загрести. Только не выйдет – и на вас закон имеется. А петухи золотые на воротах иной раз так могут в жопу клюнуть… Ну, тут я и правда вам не судья, над вами свой суд есть – общество, которое вас сюда поставило, и бояричи. Им решать. С самого младшего и начнем. Тимофей?..

Он развернулся к Тимке и осёкся. На младшего боярича было страшно смотреть: бледный, напряжённый, со сжатыми до белизны губами, он, казалось, из последних сил сдерживал в себе какую-то силу и боялся ее выпустить. Мишка даже не понял, слышал ли мальчишка хоть слово из сказанного только что.
– Тёмная вода... – прошептал в тишине Юрка, зачаровано смотревший на брата, и привставший было волхв опустился на место.
– Ряд разрушен, – наконец одними губами произнес Тимофей. Словно не сам говорил, а озвучивал то, что слышал внутри себя. – Точнее, его никогда и не было! – теперь его голос окреп и возвысился, каждое слово вбивалось в головы слушателей, как молотком. – Мы держали этот ряд, а у вас и в мыслях не было.
Тимка сделал короткую паузу и равнодушным взглядом оглядел изукрашенные дорогущей краской дома.
– А значит, этот ряд существовал только в нашем воображении. Ну, так пора разрушить и эту химеру. Вместе с рядом должна быть разрушена и слобода – ей теперь нечего хранить, потому что нечего ей доверить. Людей переселить в Серебряную, – толпа испуганно выдохнула, – а виновных – на Киноварное подворье.
Теперь стоящие на площади даже дышать не осмеливались – смотрели на Тимку, как кролики на удава. Такое соло в его исполнении они видели в первый раз и понимали сейчас только одно: никуда боярин Журавль не делся. Вот он, смотрит из глаз племянника.
– Хлебная будет заселена наново. Я сказал…

«Вот же малолетний Жеглов на мою голову!» – с легким офигением только и мог констатировать Мишка, который, конечно, ни в какого ожившего Журавля не поверил, но впечатлился не по-детски
В звенящей тишине неожиданно громко прозвучал тихий, одними губами произнесенный вопрос Юрки:
– Тим, там же младшие… – мотнул он головой куда-то в сторону домов. – Кудельку и Сомика помнишь, к тебе ходили учиться? Они здешние… Их тоже готов под ртутный жар отдать?
– Нет, – покачал головой Тимка. – Но ряд разрушен…. – и, словно очнувшись, помотал головой. – Нельзя слободу, как есть, оставлять. Дядька Журавль бы не оставил… – и вопросительно посмотрел на отца, а потом на Мишку с Юркой.
– Не оставил бы. Но и разрушить всё сделанное не позволил бы! – отрезал Юрка. – Проще всего слободу сжечь. Только вот одного слова бабы, хоть и племянницы дядьки Медведя, недостаточно, чтобы всех на муку. Потому судим только виновных, а ряд будем создавать наново.
– Всех виновных, – уточнил Мишка и оглядел присутствующих, задержав взгляд на старосте и горластом скандалисте.
«Ну, ничего не меняется – в любом времени свои демагоги найдутся. Ладно ещё – староста. А ты-то, трибун недоношенный, куда вылез? Прав особых тебе захотелось? А что ноша может оказаться не по плечам, в голову даже не пришло. Нет, ребята, права заслужить надо, а таким дуракам они и вовсе ни к чему. А вот закон для всех равно писан. Да и потенциальным ворюгам острастка не помешает. Так что полетишь ты у меня, голубь шизокрылый, вместе со старостой и Догадой на усиленный вариант местной каторги – на Киноварное подворье. Ну, и для Серебряной слободы, думаю, кандидатуры найдутся».
– Здесь прозвучало обвинение в воровстве. Тяжкое обвинение. Тем более тяжкое, что обокрали жителей всего Кордона – именно им и их детям придётся голодать, если воровство вовремя не остановить. Потому сейчас мы все закрома, какие есть, опечатаем и приставим охрану. Не вашу – вам веры нет. Грым людей пришлёт. Вам же, всем слобожанам, за тын не выходить под страхом смерти вон на тех колах до тех пор, пока выборные от других селищ все не перечтут.
По итогам того учета и будем судить окончательно. Со всех Кордонных селищ выборных на суд позовем – присяжными заседателями. Пусть оценят, кто и насколько виновен. Если решат, что виновны, то бояре казнь виновным назначат. Ибо в смерти волен только князь, а на своей земле – боярин. А кто самочинно колья стругать начнёт – сам на них и присядет!
Мишка дернул покалеченной бровью и обжёг толпу бешеным взглядом. Народ боязливо отводил глаза и пятился.
– Мужа моего отпустить вели, боярич… – встряла неугомонная Шанька. – Со вчера у старосты они в подклете заперты, связанные. И прикажи этим нас не трогать… а то ж мы с ними вместе запертые тут останемся…
– Не боись, – буркнул Медведь, – не до вас им будет, да и охрану оставим. А Жарка сейчас выпустим.
– Вот и порешили, – не издававший до этого ни звука волхв поднялся со своего брёвнышка и обернулся к Даниле. – При-сяж-ные? – то ли выругался, то ли усмехнулся он, проговорив по слогам, словно попробовав на вкус, новое для себя слово и с интересом разглядывая невозмутимую физиономию боярина. – И этот новые слова откуда-то выколупывает, как белка семечки из шишки… Пойду я, Данила, напрямки через Славово подворье, да через калиточку. А ты с бояричами кругом подъезжай. Познакомимся…

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Воскресенье, 31.01.2021, 19:00 | Сообщение # 11

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Сегодня Евгению Сергеевичу исполнилось бы 70 лет.

Глава 5
Кордон
Январь 1126 года

– Что же ты не предсказал ярлу Хеммингу его смерть, Рун? – хмуро вопросил Хьярвард – доверенный хускарл хёвдинга Эймунда и, по совместительству, его старший сын.
Он прибыл с обозом Журавля в качестве сопровождающего своей сестры Хельги – сговорённой невесты Тимофея. Знавший её чуть не с пелёнок Данила давным-давно прозвал её Ярловной, говорил, что само так на язык легло, а отец её, Эймунд, принял такое прозвище для младшей дочки как очередное, и очень лестное для себя, предсказание.

Будущая боярыня пока что представляла из себя юркое мелкое рыжее и местами конопатое зеленоглазое создание, на вид десяти-одиннадцати лет отроду. Как успела скептически оценить будущую невестку Верка – тоща больно. И тут же оптимистически заверила, что ничего страшного, до свадьбы времени достаточно, откормят. Впрочем, стати Тимкиной невесты заинтересовали Мишку очень мало – гораздо меньше, чем табунок некрупных лошадок – жеребята ещё, что ли? – сопровождавший посольство.
– Куд-да? – прошипел рядом Данила, ухватил сына за шиворот нарядного кафтана и незаметным со стороны тычком перенаправил его в голову кавалькады. – Сначала гостей приветствуй! А ты чего рот разинул? Коней не видал, что ли? – ещё один тычок, на этот раз локтем в бок, достался Мишке.
– А? Что? – встряхнулся старший боярич. – Что это за жеребята? Откуда?
– Ну, во-первых, не жеребята, а вполне взрослые коняшки… – Данила явно остался доволен произведённым впечатлением. – Во-вторых, эти у нас не первые, хотя поторговаться за них с Эймундом пришлось: выбирали на племя самых красивых. Его жаба соглашалась только на одну кобылку и одного жеребчика, но пришлось напомнить, что эти лошадки в его краях в каждом втором хозяйстве вкалывают и редкостью отнюдь не являются. Да что там, в хозяйствах – у нас на шахте такие ворот крутят, руду на поверхность поднимают…
– Да они же меньше меня ростом!
– Во! И Саня сказал слово в слово то же самое, когда в первый раз увидел их! – хохотнул Данила. – А потом хватался за голову, когда видел, сколько они волокут и сколько при этом едят. Еле уговорили его тогда в обратный рейс не забивать ими драккар в три слоя.
– В смысле «сколько едят»? – не понял Мишка. – У них что, диета какая-то особая?
– Ага, «особая», – продолжал развлекаться Данила. – Трава, летом зелёная, зимой сушёная – какую из-под снега сами выкопают. Ну, и самую малость зерна, да и то не каждый день.
– А-а… разве так бывает? На траве кони работать же не могут!
– Так то кони! А это пони. ПО-НИ! Слыхал такое слово? Особая северная порода, фьорд называется. Тяжеловозы, их в Скандинавии уже, почитай, тыщу лет разводят, там все хозяйства на них держатся. Ну, а мы чем хуже? У нас на дальних лесных полянах уже неплохой табунок их собрался. Эй-эй, ты чего! Отпусти, что посольство подумает!
Счастливый донельзя Михаил с трудом удержался, чтобы не закружиться с Данилой в охапке.
«Вот это я понимаю – подарок судьбы! Сколько вы, сэр Майкл, голову ломали, где бы надыбать тяжеловозов в количестве, достаточном для резкого повышения энерговооружённости крестьянских хозяйств? Нате! Берите и пользуйтесь! Если они и в самом деле зерна потребляют по минимуму… Начало работы у них положено, значит, и коневод имеется… Или имелся? Если наши летом в полон взяли и похолопили – всё Ратное переверну, а спецов, вплоть до самого младшего помощника конюха, найду, оближу и к делу приставлю!»

– Нет, ну ты глянь, что этот поганец вытворяет! – Мишкин бок опять пострадал от локтя Данилы.
Поглощённый перевариванием только что полученной ценнейшей информации, Мишка совершенно упустил из виду продолжавшийся церемониал встречи посольства. Вроде действо катилось вполне благопристойно: Тимка стоял рядом с невестой, сидящей верхом на одной из невысоких кобылок, что-то говорил ей, похоже, вполне куртуазное, а сам тем временем – и вправду, поганец! – ласково поглаживал бок кобылки, успевая при этом коситься на красавца-жеребчика редкой золотисто-буланой масти. Физиономия у него при этом была отрешённо-блаженная.
Хьярвард, похоже, прекрасно понимал, что творилось на душе у мальчишки, ибо сам лыбился во весь рот. Тянуть долго он не стал, подал знак кому-то из сопровождения, и уже осёдланного жеребчика подвели к Тимке.
– Владей, брат! – прогудел старший брат невесты, передавая Тимке нарядно выделанную уздечку.
– А-а… а как его зовут, Хьярвард?
– По породе назвали, Фьордом, – нурманин сунул отроку в руку кусок сухаря. – Знакомься давай!
Тимка скормил конику угощение, погладил его по шее, шепнул что-то в подставленное ухо и легко вскочил в седло. Невысокий всадник на подходящем по росту жеребчике смотрелся статуэткой, а блеск шерсти и двухцветных гривы и хвоста подчёркивались ярким нарядом боярича.
– Тимочка мой! – от всей души всхлипнула Верка, разрушая эпичность сцены. Торжественная встреча покатилась дальше по утверждённому сценарию.

Мать занималась приемом гостей с упоением: не жук начхал всё-таки, а целое нурманское посольство от почти что ярла. Да еще по такому поводу, как сватовство.
Другие бабы от Анны не отставали, даже у боярыни Ирины глаза блестели молодым блеском. Особенно, когда она примерила сшитое таки для нее платье – хоть и в темных тонах, но чертовски элегантное, прекрасно сидевшее на ее сухощавой фигуре и сразу сделавшее ее на десяток лет моложе. Пусть боярыня и подчеркивала постоянно свою набожность и аскетизм, но баба есть баба: как взглянула на себя мельком в отполированное серебряное зеркало, что нашлось в Журавлёвом хозяйстве, так и поплыла павой. В буквальном смысле этого слова – Мишка этот момент случайно наблюдал. Не только походка изменилась у бабоньки – вся она преобразилась, словно крылья выросли.
«Ну, бабы! Сама себе, наверняка, отчёта не отдаёт, как в единый миг с неё вся святость, словно шелуха, слетела. Не видел глаз, но забиться готов на что угодно – пляшут сейчас там черти. И все на свете экзорцисты бессильны перед красивым платьем или там шляпкой с сумочкой… Туфли на шпильке им подогнать, что ли? Хотя, нет, ну его на фиг – Юлька проклянёт из-за обилия переломов!»

* * *

Пира надо было ещё дождаться, а пока Мишке было не до бабьих радостей и не до мелкой Тимофеевой невесты – разговор с хускарлом Хьярвардом должен решить всё. Именно сейчас определится то, как и насколько поменяются роли в будущем, и как поделится наследство Журавля. Хускарл пристально смотрел на Данилу и, казалось, обвинял в случившемся именно его.
Мишку он пока что предпочитал игнорировать, делая вид, что присутствие здесь непонятного отрока – какого-то там соседского боярича – его никак не касается. Впрочем, понять его было нетрудно: известие о смерти Журавля, вкупе со всеми остальными новостями, обрушилось ему на голову совершенно внезапно и без малейшего предупреждения. И именно ему теперь предстояло принимать решение, от которого зависела дальнейшая судьба всего рода Эймунда по прозвищу Северный пёс и верных ему людей.
Нурманин выдержал паузу и, наконец, без особого энтузиазма напомнил:
– Ярл был побратимом моего отца. Наш семейный долг защитить тебя и ваших сыновей, Рун.
– Благодарю тебя, Хьярвард, – кивнул Данила, – но я ещё в состоянии сам позаботиться о своей семье и своих людях. Не забывай: ярл Хемминг сделал всё, чтобы начатое нами не прервалось с его смертью. Моего сына признали бояричем, – он и сын Хемминга продолжат наше дело.
Данила чуть замялся и продолжил другим тоном, но глаз от требовательного взгляда своего гостя не оторвал.
– Его смерть предсказать не смог бы никто... Не все судьбы оставляют след в Книге Времён, но при соприкосновении с ней сами они иногда меняются. То, что мой брат решился открыть смертным их судьбу и помог им избежать предначертанного, даром не прошло. Он знал, на что шёл, когда вёз вам Слово, намереваясь его переписать. Переписать ради своего побратима и его рода, который стал для нас своим.
Хьярвард кивнул, подтверждая важность сказанного провидцем, а Данила вздохнул поглубже и продолжил:
– Вот только Книга Времён после этого меняется, ибо нельзя изменить часть, не затронув целого. И предугадать, как изменится судьба мира и того, кто решился бросить вызов уготованному судьбой, невозможно. Брошенный в колодец Будущего камень дает круги и навсегда нарушает Неизменное.
Не всякий сможет прочесть Написанное, даже если умеет – нужно время, чтобы потревоженная поверхность успокоилась и снова допустила избранного. Я уже говорил, что Книга всегда берёт жертву. Значит, мой брат сделал что-то очень сильное, раз она потребовала его жизнь. Жертва, которую Книга взяла за возможность выжить вашему роду, не должна пропасть втуне. Для этого мы с сыном и племянником должны оставаться здесь и продолжать начатое.

«О, как студент излагает! Ну да, правильно, он же у них по рангу прорицателя проходит, надо марку держать. Попал Хьярвард, жаль мужика. Судя по выражению лица, вернее, его полному отсутствию, ему сейчас и впрямь больше всего хочется схватить в охапку этого самого пророка, его сына, мастеров – до кого дотянется, и рвать отсюда когти. Но прекрасно понимает, что это не выход: даже если бы Данила сейчас кинулся к нему на грудь с воплем «Помоги!», пришлось бы искать повод отказаться. И дело даже не в том, что технически это сложно выполнимая задача – тут нурманы не на своей территории и так просто толпу народа им не вывезти.
Самое главное – такая эвакуация, даже сумей он её провернуть, сейчас его ярлу, который ещё не совсем ярл и стать им надеется как раз-таки с нашей помощью, геморрой обеспечит на всю голову, причем с метастазами. Так что никуда Хьярвард не денется от получения новых вводных, придется ему принимать сопляка, то есть, вас, сэр, в качестве делового партнера вместо Сани Журавля, он же в просторечии на нурманском – Хемминг. Иначе авантюра, затеянная Эймундом с подачи двух друзей-прогрессоров, не просто накроется медным тазом, а и всех их под собой похоронит. Причем, похоронит очень болезненно, ибо их новоизбранный король сильно огорчится...
А Сан Саныч-то орел – сумел ведь как-то этих отморозков об колено обломать и втравить в авантюру по перекраиванию реальной истории в жесткую альтернативку, в соответствии со своими потребностями. Не знаю, как папа Эймунд, а вот этот мордоворот словно с плаката сошел: образцово-показательный хулиган и расхититель социалистической собственности. В ТОЙ жизни такую рожу в темной подворотне встретил бы – запросто заикой бы остался. Но ТУТ другие и не ходят, так что работаем с тем, что имеем.
Да и выражение легкой дебильности сильно обманчиво, судя по тому, что договориться с ними Сан Санычу все-таки удалось. Опять же, мысль интересная – запустить эту самую альтернативку не у нас, на Руси, где и так всё вот-вот с катушек полетит, а в благословенной Швеции, так, чтобы, отбушевав там положенное время в состоянии цунами, сюда пришла просто волна, хоть и бурная, но уже вполне годная для – кхе! – геополитического серфинга».

* * *

После последних слов Данилы нурманин хмуро уставился на Мишку, словно только что заметил его присутствие.
– Бьярн сказал, что конунг Хемминг поручил тебе передать меч его сыну. Почему?
Мишка встретился глазами с требовательным взглядом Хьярварда и слегка приподнял покалеченную бровь.
– Он знал, что я могу продолжить начатое им.
– Ты? – в голосе нурманина отчётливо прозвучало не сомнение, а почти презрение. Он перевёл взгляд на Данилу, словно ожидая пояснений, но тот только слегка прикрыл глаза, подтверждая сказанное. Хьярвард вздохнул, как человек, вынужденный по прихоти своего не совсем нормального друга разговаривать с тараканом, чтобы этого друга не расстраивать, и снова обратился к Мишке:
– Хемминг говорил, что собирается идти под руку большого конунга. Князя, по-вашему. Он говорил – за ним будущее. Мой король не станет говорить с простым ярлом. Даже если это будешь не ты, а твой дед, старый ярл Корней.
«Ага, значит, Журавль планировал Долгорукого подтянуть на смычку города и деревни… в смысле, Руси и Швеции… Ну да, разработка серебряного рудника без государственного договора чревата. Без Данилы они его хрен найдут, и тот же овощ огородный им корячится с его разработкой. Но Данилу туда можно отправлять только при охране и под железные гарантии. Неужели СанСаныч думал, что Долгорукий ему такие обеспечит?.. Впрочем, это уже не важно, придётся самим как-то вертеться.
Будет твоему королю достойный собеседник, будет, дай время... Хоть и не тот, на которого он рассчитывал, но тоже ничего так себе. А вам, сэр, придется поддержать традицию и побыть для шведского короля колдуном и толкователем при великом пророке Руне, или кем там СанСаныч у них числился? Данила вон как вещает – словно сагу наизусть пересказывает! Придется и вам, сэр, срочно переквалифицироваться в скальды: иначе этот викинг недобитый вообще не согласится вести дела с пацаном. Это для вас, сэр, все эти рагнарёки и прочие валькирии что-то вроде Карлсона на крыше или Нильса на диком гусе, Хьярвард же на сагах вырос, и в том, что их герои реальны, он уверен так же непоколебимо, как вы в том, что Денис Давыдов – герой войны с Наполеоном, а ясновидение и пророчества для них – обычное хобби.
В общем, Данилу им к себе везти не вариант – этот самый Рагнвальд, может, и глупый, да только пророка в цепи заковать и при себе держать – ума много не надо. Если успеет, конечно, прежде чем другие, умные, не пришибут от греха на фиг. Либо короля, либо пророка, либо обоих вместе.
Ладно, поехали пророчествовать…»

– Передай своему королю: когда говорит Книга Судеб, не важно, кто принесет ему ее Слово – конунг или пастушонок. Бывает, и нищие приводят королей к власти… или сами становятся королями, если умеют слушать Судьбу. А с конунгом Юрием теперь говорить бесполезно! – Данила весело взглянул на Мишку, оценив, как лихо тот вписался в общий тон разговора.
– Слово из Книги Судеб было послано двоим. Король услышал, а конунг решил сыграть с судьбой в жмурки. Жадность – страшная штука. Если она сильнее разума, то заставит променять золотую жилу на раскрашенный туесок с сухим горохом. Несбывшееся жестоко мстит за себя и отберёт навсегда Удачу и Судьбу. Иногда – у всего рода, и тогда люди говорят, что род проклят. Конунг Юрий никогда не узнает, что потерял и кем бы он мог стать. И не нам открывать ему глаза – теперь это между ним и Книгой. Слово все равно найдет того, кто УСЛЫШИТ…
Мишка дернул изуродованной щекой, придавая своему лицу зверское выражение.
– Он должен был основать Град Городов и навеки вписать свое имя в Вечность. Но кровь Хемминга на его руках и она смыла всё ранее написанное. Не быть ему великим Конунгом, его ждет самое страшное из проклятий – забвение. Но вновь начертанное в Книге Судеб вместо него исполнят те, у кого хватит на это сил и воли. Потому твоему королю нет больше смысла слушать других конунгов – их время ушло. Ему дали возможность обойти судьбу, но указанную дорогу осилить сможет только он сам, а мы позаботимся, чтобы Слово не пропало впустую. Хемминг мёртв, и нам всё это придется взваливать на свои плечи раньше, чем мы собирались.
– Раньше? – нурманин выхватил из сказанного именно это слово и теперь уже смотрел на Мишку пристально в упор. – Раньше, чем СОБИРАЛИСЬ?.. Ты не случайно оказался там, где умирал конунг Хемминг… – скорее утвердительно, чем вопросительно, проговорил он и снова посмотрел на Данилу. Тот слегка наклонил голову, соглашаясь. – Ты знал?..
– Работа такая, – пожал плечами Мишка, чем неожиданно ввел хускарла в полный ступор.
– Во всяком случае, говоришь ты точно, как он... – пробормотал Хьярвард.
«Браво, сэр! Вера Холодная удавилась бы от зависти, если бы родилась… Скажите спасибо, что фамилия клиента не Станиславский – поверил… Сам свои выводы сделал и для себя картинку сложил … Остаётся только соответствовать и подсекать, если клюёт».
– Рун позвал меня, когда понял, что конунг Юрий не захотел услышать Слово, – раздельно проговорил Мишка, в качестве «контрольного в голову» придавив нурманина своим «старческим» взглядом. –Пророчество можно слышать только тем, для кого оно предназначено, посторонним про него знать нельзя, даже моему деду. Слово для твоего короля скажет тебе перед отъездом Рун, а от меня передай ярлу, что о его побратиме и детях мы позаботимся, как о своих. Боярич Тимофей примет наследство, но он ещё молод и неопытен, а Рун и сын Хемминга не могут водить дружину, но у нас найдутся опытные советники для него, пока он не войдёт в возраст и не возьмёт всё в свои руки.
Хемминг готовился переезжать из этих мест. Нам тоже придётся. Это не бегство – это дорога вперёд. Пророчество изменилось из-за жадности нашего конунга, потому Град Городов будет основан другим и в другом месте. Но кем и где именно, мы узнаем, когда настанет время для нового Предсказания. А сейчас предстоит много работы – надо восстановить разрушенное глупым конунгом. Он решил уничтожить то, что не сумел забрать. Но Слово Книги можно изменить, но нельзя остановить – оно все равно будет написано.
– Почему ты думаешь, что он хотел остановить Слово, а не изменить его для себя? И почему я должен верить, что ты не захочешь сделать то, что не удалось ему?
«Кхе, а ярлов посланец-то дядька крепкий – хоть и впечатлился представлением, но, похоже, не на столько, чтобы верить всему и сразу. Саги сагами, а о делах с ним придется говорить уже без привлечения потусторонних сил. Оно и лучше – с наивными дураками дело иметь себе дороже. Ладно, все равно говорить пришлось бы по существу – вы же, сэр, не бабушка Нинея – людям голову мистикой дурить. Да и она бы Великой Волхвой не стала, если бы только на это полагалась. Значит, переходим к следующей части Марлезонского балета».
– Ты в кости играешь?
Нурманин от такого вопроса поперхнулся, но быстро пришел в себя и насмешливо прищурился:
– Предлагаешь сыграть? На что?
– Нет, в кости – это как раз конунг Юрий хотел. Сразу на всё, да ещё и сжульничать при этом – знаешь, как выдалбливают кость и свинец заливают, чтобы она все время одной стороной выпадала?
– Про свинец не слышал, – ухмыльнулся Хьярвард. – А одного такого умника, у которого кости были с утяжелением, мы как-то раз меж двух берез подвесили, было дело.
– И правильно! – согласился Мишка. – Тот, кто Судьбу обмануть пытается – другого не заслуживает. Но в кости играть в серьезном деле не стоит. Я свою жизнь и судьбу в своих руках держать предпочитаю, а не доверять случаю, хотя и без него никуда. Но не это главное. В костях один победитель – он всё забирает. Но на самом деле проигрывает. Потому как это игра на один кидок.
– Это как? Забирает всё и проигрывает? – нахмурился Хьярвард. – Ты мне голову не заговаривай. Я тебя спросил, почему тебе верить должны?
– Так я и поясняю, –ухмыльнулся Мишка. – Невыгодно оно так, как конунг наш хотел. Он этого не понял, потому и проиграл всё. Хорошо ещё, что не меж двух берез оказался. А может и окажется, только не знает ещё об этом… Ладно, давай так: когда ваш ярл с Хеммингом и Руном встретились и договорились вместе вести дела, у Эймунда уже была верная дружина. Представь, он бы посчитал, что у Хемминга воев меньше, или обманом бы вырезал всех, а всё, что мог, себе бы забрал – и богатство их, и даже мастеров. Он стал бы богаче?
От такой постановки вопроса нурманин не то что завис, но задумался. Хорошо задумался, надо сказать. Данила, слушавший их разговор с возрастающим интересом, едва не хмыкнул и только что не подмигнул Мишке.
«Угу, похоже, вы угадали, сэр. Ведь был соблазн у дорогого побратима. Точно был! Может, как раз со своим старшеньким и обсуждал тогда такой вариант… Тем лучше».
– Стал бы! – наконец, «снёсся» нурманин и кивнул головой. – Мечи делать можно и у нас. Да и дружину бы нанял тогда.
– А из чего бы он их делал? И где? – Данила прищурился. – Да и долго ли… Не говоря уж про всё остальное…
– Ну так не порезал же! – ухмыльнулся Хьярвард. – А так, да… Давно бы и забыли про ту добычу.
– Вот потому твой ярл сейчас не на чужбине счастье ищет и не бедствует где-нибудь в наймитах, а своему королю Слово принёс… И род ваш возвысится, – удовлетворенно кивнул Мишка. – А если бы, наоборот, Хемминг с Руном решили у вас всё отобрать и сговорились бы с нами или ещё с кем, то они бы много выиграли?
Нурманин самодовольно осклабился:
– Да так бы мы и позволили!.. – но все же задумался и вдруг заржал: – А ведь и правда! Ничего бы они с того не поимели… Ну, один раз нас ограбили и всё… Кости, говоришь? И, правда, как в кости выиграть – хоть и всё заберёшь, но только один раз.
– Вот и Лисовины могли под себя Кордон забрать только один раз… – Мишка обвел рукой вокруг себя. – Нет, добыча богатая, слов нет, но тогда бы тоже всё одним разом и кончилось. В кости будущее не выиграешь, только проиграть можно.
Помнишь, я про жадность говорил? Ну, так мы золотую жилу на туесок с горохом не меняем. Но разговор о деле негоже наспех вести. Мы с тобой еще не раз поговорим. И воеводу Корнея дождаться надо – он сейчас в Турове с нашим князем в том числе и про это разговор ведёт. Прошло время, когда приходилось таиться ото всех, пора выходить в большой Мир, а потому придется с князем делиться. Его не обидим, но сами с того намного больше поимеем. А пока надо начатое закончить – Тимофей в свои права вступил, присягу от десятников и ближников принял, ему теперь во владение вступить надо: все селища объезжать, со старостами и старшинами говорить. Ему и Юрию.
И еще… Мы тут с Руном решили: Тимофей и отроки из сожжённой слободы к нам в крепость пока переедут. Тут сейчас неспокойно, не все, кто руку Мирона держал, убиты – кто-то и затаился, своего времени ждёт. А у нас в крепости безопасно, там же и сёстры мои обретаются под присмотром моей матери. Вот и Хельгу с нашими девками поселим. Девки у нас тоже учатся…
– Девки? – заинтересовался Хьярвард. – А чему их у вас учат? Вон, сестра моя прясть да ткать уже наученная. Под парусом залив переплывёт, с ножом и рысь возьмет – как её мать. Хельгу хорошо учили, сызмальства. Правда, по-вашему она ещё не совсем чисто говорит. И читать-писать по-вашему не умеет пока. А чему ещё-то?
– Властвовать… – Мишка спокойно ответил на удивлённый взгляд Хьярварда, хотя от перечисленных умений малолетней Хельги слегка обалдел и даже посочувствовал Тимке – угу, взяли девицу из приличной семьи, как же... – НАШИ женщины не за простецов замуж выходят. И от них тоже будущее Слово зависит. На их, бабьей, стезе, конечно, но это тоже наука. А Хельга теперь невеста не просто боярича и наследника, но властителя.
«Ага, пробрало! Ну да, смерть Журавля, конечно, планы многие поломала, но статус Тимки повысила скачкообразно. Это тоже немаловажный фактор для принятия решения. Хотя, похоже, он и так уже его принял. А теорию про игру с нулевой и не нулевой суммой придется теперь деду рассказывать. Корней и без теории смысл уловит, а вот отрокам и Тимке – непременно…»
– Я сына своего им доверил, Хьярвард, – напомнил Данила. – Сейчас там и впрямь детям безопаснее, пока здесь не разберёмся. И грек наш то же сказал. Он там сам учить их продолжит и наставников заберет из Слободы. Разорили школу, но всё равно её восстанавливать придется. А тут я сам пока присмотрю, и Михайла помочь обещал… Только, сам знаешь, тяжко мне долго на людях. Книга Судеб за каждое Слово силы забирает, а мне еще с ней о вашем короле говорить.
Нурманин намёк понял правильно и поднялся из-за стола.
– Договорились, Рун. Не вовремя Хемминг ушёл, очень не вовремя… – посетовал он. – Понятно, что время даже он не властен был выбирать, но сейчас… У моего отца каждый человек на счету. Я со Сваном поговорил – он теперь за Гунара останется. Вина за погибших на Мироне – потому к Лисовинам у нас обиды нет, но пока придется справляться теми людьми, кто остался. Десяток, что со мной пришёл, со мной и уйти должен, ярлу я расскажу, что тут у вас случилось, если сможет, пришлёт ещё. Не смогу я у тебя долго задержаться, но ярла Корнея дождусь. Поговорить с ним надо. И с тобой увидимся, как позовешь.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Среда, 31.03.2021, 00:13 | Сообщение # 12

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Глава6.
Кордон
Январь1126 года

Гостевой терем в Охранной слободе по внешней декоративности, несомненно, сильно уступал своему боярскому «собрату» в Михайловской крепости, зато значительно превосходил его размерами. «Гостевой» – значит, и гостий в нём разместили: и Тимкину наречённую невесту со всей её свитой, и принимающую сторону – разновозрастных представительниц рода Лисовинов, в основном из крепости. И ещё несколько избранных, вроде Тимкиной приёмной матери и сестры боярина Фёдора.

Ну и основной – общий – пир в том же тереме устроили, в самой большой горнице.

Как ни старалась, как ни хлопотала Анна, гоняя всех помощниц и в хвост, и в гриву, но подготовка к пиру не обошлась без почти шекспировской трагикомедии с кулинарным уклоном, так что даже до Мишки долетели отголоски разыгравшихся страстей.

Разумеется, мать привезла с собой, помимо всех прочих, их незаменимую повариху Плаву, как имеющую немалый опыт по части вкусной и быстрой готовки на большую – один только приезд Корнея в пост чего стоил! – ораву едоков. И ведь не ударила она в грязь лицом – накормила не хуже, чем в княжьих хоромах, хоть там она отродясь не бывала и даже издалека их не видела. Но это уже мелочи: княжьи повара, небось, не за одну молитву на стол собирали, а отец Меркурий тогда даже охрипнуть не успел, пока занимал в часовенке гостей, явившихся как снег на голову.

В Кордон Плава прибыла с апломбом мишленовского шеф-повара, вывезенного с мастер-классом на свадьбу председателя колхоза в сельскую столовку. И нарвалась… Не на грубость – принята она была с радостью и всем радушием и тут же поставлена в строй – подручной к местному шеф-повару. Но вот личность этого шеф-повара её сначала смутила, потом возмутила до глубины души. А потом до той же самой глубины, если не ещё глубже, и подавила.

Окажись «главный по кухне всея Кордона» бабой её же статей, Плава приняла бы это как должное и помогала бы со всем усердием: все-таки тут она в гостях, ясное дело, у печи своя хозяйка должна быть. Но в том-то и дело, что уверенным в себе, признанным и боярами, и вообще всеми обитателями слободы начальником над стряпухами оказался совершенно невзрачный, юркий, подлысоватый, где не седой, там рыжий мужичонка примерно её лет, по имени Белик. Правда, заморышем его при всём желании Плава бы не назвала: закатанные рукава его рубахи оставляли на всеобщее обозрение перевитые жилами руки, да и фигура была скорее квадратной, с солидным намёком на брюшко, а отнюдь не хлипкой.

Но окончательно добил михайловскую стряпуху тот факт, что вообще-то поварское дело оказалось не основным занятием Белика, а давним увлечением: так-то он был мастером по дереву, охотником, как и все здешние мужчины состоял в местном ополчении. И – на закуску – был уважаемым в Кордоне главой рода Белок. За готовку же он брался исключительно во время самых важных событий в жизни Кордона, да и то не столько сам готовил, сколько виртуозно руководил немалым коллективом качественно выдрессированных стряпух. А какие у него были ножи!
Плава и половины от их числа не имела, не говоря уж про качество металла и заточку: казалось, Белик или его помощницы лишь слегка касались таким ножом мяса ли, хлеба или овоща – и всё само по себе тут же разваливалось на нужные им части. Да что там ножи – кое-что из поварских приспособ Плава вообще видела в первый раз и названий им не знала; только многолетний опыт позволял догадываться, что для чего нужно, да и то не всегда.

Одним глазом заглянув в его кладовку при кухне, Плава поняла, что не успокоится, пока не заполучит себе хотя бы половину его припасов – и плевать, что она понятия не имела, что в тех горшках, горшочках, корчагах, ящиках, мешках и мешочках хранилось!

– Вот, возьми, запасливый ты наш! – огромный нурманин, глава посольства, усмехаясь, протягивал Белику очередной не сказать чтоб маленький мешочек. – Прости, лимоны в этот раз до тебя не доехали бы, Бьярни их и так уже полувялеными довёз. Сказал, последние взял, сезон их прошёл, да и домой он кружным путём добирался, долго. Зато наши бабы сняли с них кожуру, как ты показывал, порезали, высушили – всё, как ты говорил. Немало запасли. Ну и тебе, как водится, долю выделили. Спрашивали, нет ли ещё чего новенького у тебя, уж больно им твои соусы нравятся.
– Благодарствую, Хьярвард, – разгладил рыжие усы Белик, принял подарок и убрал его не особо далеко. – Есть у меня ещё кое-что новенькое, мы тут с Феофаном много разного пробовали, но, кажется, получили новый маринад к мясу. Сам проверишь, сегодня оно на столе непременно будет.
– Мясо – эт здорово! – нурманин хлопнул друга по плечу. – У меня для тебя ещё кое-что припасено, но этот куль глубоко в санях уложен, чтобы не отсырел. Ну и масло оливковое, несколько кувшинов. Завтра разгрузим – порадуешься, старый грызун.

Плава мало что поняла из мельком услышанного разговора: она больше поедала глазами заполненные полки в сокровищнице Белика, чем прислушивалась к словам. Кое-какие выводы она для себя сделала, но это вполне могло подождать окончания пира.
– Ой, пир! Меня ж сюда по делу прислали, а я глаза чешу, как дитё малое!

Уж как Журавль сумел разглядеть необычный дар в шустром рыжем пареньке, который вечно крутился возле кухни, причём не только из-за вечной мальчишеской готовности «чего-нить пожрать», неизвестно, главное – разглядел. Потом убедил сначала его, а после и его отца, что в таком серьёзном деле, как пища Предков и их детей, на одних только баб полагаться нельзя. И не прогадал – на кухне он и правда творил чудеса!

Мишка на пиру с удовольствием вспомнил подзабытый вкус блюд из прошлой-будущей жизни, широким массам пока что не известных. К мясу с грибами по-французски даже сыр имелся – не пармезан, конечно, и даже не Российский, а по вкусу напоминающий нечто среднее между адыгейским и сулугуни, шницеля рубленные, заливное из осетрины, салат, сильно смахивающий на оливье, хотя, разумеется, без картошки, а на репе и, гвоздём программы – пельмени со сметаной.

Братья-попаданцы поначалу щедро делились с Беликом рецептами приготовления своих любимых блюд, адаптируя их к имеющимся возможностям, а потом, дабы не тратить слишком много драгоценного времени на кухне, Журавль поступил радикально: он прекратил выдавать конкретные рецепты, а стал знакомить Белика с концепциями. Первой, перед очередным отъездом, он выдал концепцию салатов – и оставил парня ломать голову и экспериментировать, соединяя иногда несоединимое и стараясь получить нечто хотя бы съедобное, а иногда и вкусное. После возвращения боярина, к его удивлению, шустрый Бельчонок предъявил Журавлю несколько вполне приемлемых, хотя и совершенно непривычных по вкусу салатов. У парня оказался редкостный природный дар: как мастер-резчик чувствует, куда надо повести резец, чтобы из-под него вышло радующее глаз чудо, так и Белик чувствовал, что с чем в какой пропорции надо соединить и чем приправить, чтобы получилось чудо съедобное.

После такого «отчёта о проделанной работе» Сан Саныч из любой поездки привозил всё, что хоть как-то можно использовать на кухне: любые пряности, сухофрукты, семена неизвестных в Кордоне овощей и пряных трав, велел разбить небольшой огород, где выращивали то, что привозил сам боярин и, по его просьбе, нурманы и немногие допущенные в Кордон купцы. Ну, и дарами окрестных лесов не пренебрегали, само собой. А когда боярин велел испорченный меч перековать на ножи для Белика и самолично их заточил, народ понял, что дело поставлено серьёзно, боярин такими вещами шутить не станет. Белик получил свободный доступ на кухню, со временем ему выделили несколько помещений, расширив кухню в гостевом тереме, и карт-бланш на использование любых продуктов для своих экспериментов. Надо ли говорить, что ни Журавль, ни Данила ни разу не пожалели о таком решении?

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

Andre

Дата: Среда, 25.08.2021, 12:36 | Сообщение # 13

Сотник

Редактор

Группа: Наместники

Сообщений: 2464

Награды: 3

Репутация: 2431

Статус: Оффлайн

(по просьбе Авторов выкладываю новый фрагмент)

Эмиссары Долгорукого

Ратников взглянул на главу Журавлевых спецов и почувствовал, что сердце предупреждающе ухнуло и чутко, как готовая к броску сторожевая собака, замерло в ожидании какого-то очередного «подарка» судьбы. С сюрпризом из разряда тех, что генерирует Егоров Петька в приступе своего всесокрушающего чувства юмора. Уж очень непривычно выразительным было лицо Медведя. И выражение это такое, что второй раз увидеть не захочешь. Мишке даже на мгновение и вправду привиделась медвежья морда. И оскаленный гризли выглядел бы рядом с ним ласковым пуделем. Тем не менее голос Медведя прозвучал подчеркнуто ровно:
– Люди князя Юрия Залесского гонца прислали – с боярином Журавлем встретиться хотят. – и пояснил. – Условлено у нас – они сами не идут через наши земли. Весь охотничья на границе стоит, там и ждут, а из веси до нас гонец прибегает. Тогда им на встречу сопровождающий приходит. А то чужаков у нас могут и пришибить невзначай... Данила велел тебя позвать. Провожатого за ними послали уже.
– Сами идут? – изумился Мишка. – Отчаянные, однако…
– Да в том-то и дело. – Медведь поморщился. – Не те это. Не те, что у Мирона были в этот раз. – пояснил он, видя Мишкино недоумение. – Тех у нас вообще первый раз видели, но Мирон их сам встречал, сказал от князя люди. Он по поручению боярина с князем дела с самого начала вёл, бывал у него, потому и людей княжьих знал, никто и не спрашивал с него, кроме Журавля. А боярин Громада известен нам, бывал раньше. И гонец, что из веси пришёл, его знает – сказал девять человек идут: сам боярин с двумя ближниками, да сопровождают их ещё пятеро воев с десятником.
Сейчас он весточку прислал, что девять человек их идёт с двумя ближниками и ещё пятеро воев с десятником Титом Бодилой – он тоже известен, не раз с боярином приходил. Про бояр ничего не скажу – я их только видел, говорил с ними Мирон, а вот с Бодилой… Не то чтобы хорошо знаком, но таких сразу видно – правильный вой. Не друзья мы, да и по разным тропкам ходим, но уважение и врагу оказывают, а он и не враг был раньше. А сейчас… сейчас – ещё посмотреть надобно. Про прочих не скажу, а вот что Бодила точно к тому, что у нас случилось отношения не имеет – поручусь. Не потому, что убить не мог – приказал бы ему его князь – любого убил бы. Но не из засады, а на бой вызвал бы честно. Не умеет по-другому, не так заточен. Про него ещё сам Журавль как-то сказал – прямой¸ как шпала и такой же несгибаемый. В землю по уши забить можно, а гнуть и ломать лучше и не пытаться.
– Ясно… – машинально кивнул Мишка и наткнулся на удивлённый взгляд Медведя.
– Ясно ему… – проворчал тот и перевел взгляд на Егора. – Видал? – и снова повернулся к Мишке. – А что такое шпала знаешь? Вот бы и нам пояснил, а то Журавль с Данилой только отмахиваются…
«Во блин, влип-то как на ровном месте… А дражайший Сан Саныч мог бы своим орлам хоть толковый словарик новых волшебных слов составить, если в оборот пустил. Я-то своим поясняю, а он ляпнул, а мне теперь выкручивайся…»
– Что-то вроде лаг, что на волоке под ладью на лесины кладут, чтоб ее по ним двигать. Не по самим, а на них железные толстенные пруты и по ним уже катят. – как смог, импровизировал на ходу Мишка. Подумал и добавил. – Не у нас, в дальних странах.
– Да кто же железо на это переводить будет, дерева что ли мало? – возмущенно потряс Медведь башкой и прищурился. – Где же ты такой волок видел? Хотя..
– В книжке. – и попробовал перевести разговор на другое – Когда этого твоего шпалу.. тьфу, Бодилу ждать-то? Вот же мало нам было геморроя…
– А?…
– Почечуй – болячка в жопе. По-гречески! – отрезал Мишка, предвосхищая зарождавшийся уже у Егора вопрос и поспешно двинулся следом за Медведем в направлении Даниловых апартаментов. – и найдя взглядом спешащего куда-то отрока из десятка Медвежат, отправил его за Тимкой и Макаром –как не крути, а принимать послов от князя придется бояричам. И присутствие их дядьки там лишним не будет. И так как бы Юрка с катушек не слетел, когда увидит столь «дорогих» гостей.
Впрочем, «с катушек» неожиданно чуть не слетел не Юрка, достаточно спокойно воспринявший новость, а Тимка.
– Что, с ними ещё и говорить?! – взвился молодой боярич, едва до него дошёл смысл сказанного. — Они тут все порушили, всё, понимаешь? Всё! Мастеров побили… И дядьку Журавля! И с ними говорить?!!
– Колья в Хлебной слободе ещё у ворот лежат. Прикажешь послать? – глянул исподлобья Юрка на младшего. – Сядь, Тим. Не те это…
Мишка поймал взгляд Тимофея и подался вперёд. Глаза мелкого стали напоминать две полыньи – бездонные и беспросветные, лицо закаменело маской. Остановил его порыв короткий шёпот Данилы:
– Справится. Сам.
Юрка тоже пристально взглянул на младшего и тот опомнился от взгляда брата. Остановился, вздохнул, и тёмная вода нехотя отступила. Но и окончательно не ушла, словно затаившись для нового всплеска где-то в глубине зрачков..
– Молодец, — тихо одобрил сына Данила, не спуская с Тимофея глаз. — Вот так. Как учили? Вдох...
Тимка вздохнул и чуть расслабился.
– А какая разница - те или не те? Их же князь велел…
– Что велел? – перебил его Юрка. – Отца убить Мирон сам решил – я уже всяко думал. Князь его убивать не стал бы… Ну во всяком случае – сейчас не стал бы. – поправился парень и поморщился, видимо тема была на столько больная, что даже спокойно об этом говорить ему сейчас едва хватало сил.
– Почему это не стал? – захлопал Тимка глазами.
– Не боялся потому что. – пояснил Юрка. – Даже если б хотел поменять на Мирона – просто попробовал бы вначале обмануть и отобрать все. В Москве что мы смогли бы? Там княжья сила и власть – это не тут, где нас из крепости и ратью не выковырнешь… Потому, вон, и дядька Медведь и прочие всегда против переезда были. Сомневались сильно. Только Мирон сразу загорелся. Там мы себе не хозяева станем и вокруг – чужие и всем мы поперёк горла. А что предсказание, так то на воде вилами – для кого оно. Это ж только кто не понимает думает, что если уж предсказано – и все, можно сесть и ноги свесить, ждать пока само в рот свалится. А так не бывает. Предсказание оно, как знамение – для кого-то доброе. А для кого-то худое может оказаться.
– Это как? – Живо заинтересовался Тимка.
– А вот так. – Юрка, насмешливо глянул на младшего. – Если в одном месте прибавится – значит в другом убудет. Грек вас уже этому учил?
– Ну да, закон сохранения. – кивнул Тимка растеряно. – А это тут при чем?
– При том. Если кому-то знамение неудачу сулит, то значит его противнику – напротив выгоду и удачу. Что в бою, что в торговле, что в политике… Вот и предсказание – там же не сказано, КТО именно владетелем станет и Москву заложит? Сказано только – кто ей владеть будет, тот и над всей землёй от моря до моря станет главным. Там, а не в Киеве. Понял теперь? – Юрка помолчал и добавил раздумчиво. – И то ещё не ясно, как оно все изменилось теперь – после того, что с отцом случилось. Хоть вон у дядьки Данилы спроси. – И сам посмотрел на Мастера. – Так?
– Так Юрий. – серьёзно кивнул Данила. – Похоже предсказания наши тоже того.. меняются. И что дальше, уже не сразу и разглядишь…
Мишка слушал разговор с интересом. Оценивал, как юные бояричи реагируют на нестандартное происшествие – форс-мажор по сути. И могут ли принимать взвешенные решения…
«Ну, с Тимкой все понятно. Он ещё слишком юн и эмоции, да ещё такие, как сейчас – смерть близких, страх, гнев, боль – впереди разума. Для того, чтоб унять боль и страх ему нужен враг и справедливость. Простой враг и незатейливая справедливость. Тогда можно будет быстро и бескомпромиссно отомстить и выплеснуть это своё негодование на несправедливость и жестокость мира. Он же не попаданец – не взрослый циничный дядька в теле мальчишки, а только сын попаданца. Знаний и умений в него напихать умудрились столько, что двое взрослых не донесут, а вот изменить пацанячьи реакции все равно не сумели. И слава богу – успеет ещё повзрослеть. Теперь – успеет. Не случись тут вас, сэр, в соседях, ведь не дали бы ему дожить до возраста принятия таких решений не жопой, а исключительно головой. А вот Юрий Журавлевич приятно удивляет. Не так прост, несмотря на юный возраст. Старше Тимки не намного, а уже прекрасно умеет и в руках себя держать и анализировать, откинув эмоции. И силы ему не занимать – словно стержень кованный внутри, и руки жилистые, натруженные – несмотря на внешнюю хрупкость. Ну да, принцип компенсации – ноги не работают, он на руках вытягивается. Не удивлюсь, если подковы гнуть научится. Похоже, сын Журавля мог бы стать его улучшенным изданием, если б не увечье. Впрочем, может быть, как раз благодаря увечью он стал именно таким, как стал? Не воин, но воинами править сумеет не хуже здорового. Если его окружить верными нукерами – как Медведь и его команда, к примеру…»
Ну да… вот сейчас за спиной у них будут стоять и он сам, и дядьки, и Медведь с командой. Но основная тяжесть ляжет на этих мальчишек – именно им придётся принимать этих эмиссаров Юрия и говорить с ними. И с чем те заявились – ещё большой вопрос. Если пришли сейчас – или просто не знают ещё, что их смежники тут наворотили, будут поставлен перед фактом и начнут импровизировать на ходу или напротив: очень хорошо все знают, но считают, что дело не доделано, а стало быть постараются повернуть положение к своей выгоде и отыграть назад казалось бы безнадёжно проигранную партию. А значит, будут давить. Во всяком случае и Данила, и Медведь подробно проинструктировали посланных навстречу гостям проводников, чтоб те язык держали за зубами, а зубы крепко сжатыми – во избежание их потери по возвращении, если выяснится, что сболтнули лишнего.

Посланец Юрия Залесского – боярин Громада – вполне оправдывал своё прозвание: и впрямь, громада. Что ввысь, что поперёк. Не объехать такого, не перепрыгнуть. На пол головы выше даже сопровождавшего его десятника, тоже не шибко хлипкого, и раза в два его же шире. Густо-каштановая с лёгкой проседью борода лопатой, усы и брови, как у генсека Брежнева в лучшие его годы. И закаменевшая шея. Так, что когда боярину требовалось взглянуть в сторону, он не голову поворачивал, а по-медвежьи разворачивался всем корпусом. И глаза тоже медвежьи - Мишка от его взгляда мысленно поёжился, хотя виду не показал. И не таких видали, конечно, но дядька малоприятный. И под руку лучше этому бегемоту не попадаться – одной массой пятерых таких, как Мишка задавит, не говоря уж про Тимку, над которым он сейчас навис всей тушей, рассматривая его, словно экспонат в кунсткамере, даром, что слов таких тут ещё не знают. Тимка, надо отдать ему должное, встретил это пристальное разглядывание все тем же безмятежно-ясным взором «солнечного мальчика», о который не так давно уже споткнулся Лука.
– Бояричи, стало быть? Этот и вот тот? – Громада слегка качнул лобастой башкой в сторону Юрки, невозмутимо восседающего на своём кресле, как на троне и тоже откровенно разглядывающего Громаду. – Они теперь за Журавля будут Кордон держать? – А ты что ж сам не взялся, коли второй боярин? Журавль говорил – недужен ты, как вижу, выздоровел? – обернулся он к Даниле, которому и задавал вопрос, остальных же просто проигнорировал.
– Так пришлось. – развёл руками Данила, тоже вполне безмятежно взирая на эмиссара Юрия Залесского. – Но на долго меня не хватит. Вот детям все передал. А их самих – в надёжные руки. Об этом же и Журавль свою волю высказать успел. А теперь и на покой можно. Пока в возраст не войдут при них дядьки будут – опекать и учить. Но это дела наши – семейные. Вы-то к нам с чем пожаловали?
– Да, похоже, с тем же самым. – Громада, не оборачиваясь, махнул рукой и стоявший в трех шагах у него за спиной «Шпала»- Бодила шагнул вперёд, подхватив с пола кожаный небольшой мешок, что принёс с собой и сославшись на то, что там подарок боярину, не оставил в сенях. Медведю такое не понравилось, но позволил. Скорее всего только потому, что как раз Бодила его и нёс – не ждал от него подлости. Но сейчас напрягся. Мишка краем глаза успел заметить, что несмотря на расслабленную позу, Медведь словно стрела, наложенная на натянутую тетиву – при надобности сорвётся с места и никакие Громады не помешают – полетят в разные стороны – борода направо, шапка налево, а боярское самомнение – куда придётся. Но демонстрировать боевые навыки Медведю не пришлось – Бодила перевернул мешок и из него с тихим стуком выпали на пол две кудлатые головы с разинутыми запавшими ртами и выпученными мутными глазами.
– Они у вас тут давеча были, боярин?
«О как… Красиво, ничего не скажешь. Хоть кино снимай – широкий жест в стиле незабвенного дона Карлеоне. Правда, ни сам Вито, ни Майкл такую бы глупость ни за что не спороли, разве что наиболее отмороженный донов сынок, как там его? Сони? Ну так того потому и шлёпнули в конце концов. Ибо сразу за красивой сценой приношения голов наших врагов на алтарь справедливости следует вопрос, который уже светится в глазах товарища Медведя: откуда дровишки? И как догадались, дорогие гости, что эти нехорошие дядьки (если это вообще они) у нас напакостили? Или даром провидения обладаете и прочей экстрасенсорикой, или эти милые ребята, убежав от наших леших, кинулись сразу к вам с покаянием? С чего бы это? Впрочем, послушаем – не производят мужики впечатления полных идиотов, значит, какие-то ответы на данные вопросы у них заготовлены. Вопрос в другом – на сколько эти ответы окажутся правдоподобными? И сколько и чего можно будет с них, а вернее с князя Залесского, стрясти за то, что мы все сделаем вид, что им верим? …»
Тем временем Медведь, прежде чем выяснять происхождение «дровишек», решил уточнить вопрос – чьи вы хлопцы будете? Не поворачиваясь к гостям спиной, он шагнул к двери и приоткрыв её, коротко бросил:
– Грым?
Тот возник на пороге немедленно – видимо стоял в дверях.
– Эти? – Медведь посторонился, открывая командиру охранной сотни вид на лежащие на полу сувениры.
Грым подошёл, пошевелил носком сапога одну из голов, тяжко вздохнул и с некоторым смущением развёл руками:
– А леший их знает… Не показывали они свои морды. Только с Мироном и его сыновьями говорили и встречал их его Найден. Некого теперь спрашивать...
– Как некого? – Подал голос Данила. – А бабы Мироновы? Его Стожена гостям за столом подавать должна была…
– Грач! Живо большуху Миронову сюда! – рявкнул в дверь Грым и повернулся к Медведю. – Как знал, что нужда в ней будет – у меня в доме тётка Стожена с утра сидит, с бабами моими. Скоро доставят…
Медведь кивнул, а Мишка про себя поставил ещё одну зарубочку для памяти – не таким уж дубом был этот самый Грым, как вначале показалось. Или каким тот хотел казаться – когда хотел, то соображал он хорошо и быстро, особенно в том, что касалось службы.
Боярин Громада, молча наблюдавший за происходящим, после слов Грыма кивнул и одобрительно улыбнулся Даниле. – Гляжу, люди боярина Журавля хорошо своё дело знают. Ну так тем лучше. Пока за бабой бегают, давай о деле поговорим…
– А кто сказал, боярин, что с тобой тут говорить будут? – спокойно подал голос со своего места молчавший до сих пор Юрий. И не дав наливающемуся гневом и возмущением Громаде открыть рот, резко отрезал: – Пока что только твоё слово против двух голов каких-то татей… Ну так мертвяков тут и без этих двух хватает. Недавно закопали. Пока Сторожея не скажет – те это или не те – стой, где стоишь, а потом вон с Медведем поговоришь, вижу, у него уже вопросы просятся. И ежели ему твои ответы понравятся – тогда уже мы с братом тебя слушать будем.
– Да ты хоть понимаешь, на кого смеешь гавкать, щенок?!. – закончить свою мысль боярин не успел, так как одновременно со словами не предусмотрительно попытался двинуться вперёд, едва не наступив на стоявшего перед ним Тимку, но замер, хватая пастью воздух, так как в брюхо ему упёрся Тимкин самострел. Мишка направил свой на стоящего справа от боярина его ближника – высокого и костлявого, с вытянутой лошадиной мордой и нехорошими глазами, Того, что слева – уменьшенную копию своего боярина, нежно приобнял за плечи Макар, от чего тот как-то неестественно выпрямился, едва не выгнувшись вперёд и только испуганно вращал глазами, а «шпалу» Бодилу нежно придержал за локоток Медведь, предупреждающе покачав головой в ответ на его взгляд. Тот видимо правильно оценил диспозицию, поняв, что боярину и его ближникам он ничем не поможет, а только навредит и спокойно кивнув, просто замер на месте, сохраняя на лице совершенно невозмутимое выражение.
Миронову большуху – тётку Стожену, как назвал её Грым, привели быстро – боярин Громада и его ближники даже соскучиться не успели. Баба вошла в горницу и наткнувшись взглядом на лежавшие почти у неё под ногами страшные «подарки», на миг потеряла самообладание, но не вскрикнула, коротко со всхлипом, будто сквозь зубы, втянула воздух и побледнела. Но вглядевшись, успокоилась – видимо, в первый момент подумала, что это кто-то из её близких и убедившись, что не они, быстро взяла себя в руки. Уставилась в пол и замерла у порога. Чувствовалось, что держать себя в руках баба умеет – наверняка не просто ей дались последние дни – смерть мужа и сыновей, которых даже оплакать и с достоинством похоронить не дали – закопали, как собак где-то. А в добавок к этому горю ещё и то, что за все прегрешения мужчин расплачиваться теперь придётся женщинам и детям. В один миг ничего не осталось от их жизни и все это теперь свалилось на плечи большухи: потеря высокого положения и достатка, неизвестное и наверняка очень непростое будущее для неё самой и всей оставшейся в живых семьи. Такое не каждая выдержит. Но Стожена держалась с достоинством. Одета тщательно и дорого, хоть и не броско. Впрочем, может, нет ничего дешевле в доме. И украшения не забыла. Даже как бы с перебором – словно все, что смогла, на себя навьючила. Впрочем, наверное, так и есть – выходя из дома, понимала, что может туда и не вернуться. Вот и взяла все, что смогла на себе унести. Если не казнят смертью, а просто выгонят, то что на себе не снимут – не тати же. Не удивительно, если и все бабы и девки в семье так же убраны – как на выставку. Небось, все драгоценности и ночью не снимают…
– Эти у вас давеча останавливались? – хмуро вопросил Медведь, исподлобья поглядывая на женщину.
– Может, и эти. – не поднимая глаз от пола бесцветно проговорила та. – Я их не рассматривала.
– А ты рассмотри! – чуть более резко, чем следовало рыкнул Медведь. И добавил, сбавив тон. – Не дури, Стожена! Не время тебе сейчас гонор показывать…
– Да какой уж тут гонор? – устало и почти равнодушно проговорила Стожена. – С чего мне теперь таиться? Правду говорю: не рассматривала я их лица – на чужих мужей пялиться не пристало, да и не надо оно мне было. – подумала и добавила. – Никто из наших баб их не признает, не серчай … В бане с дороги они парились, так и девок не велели к ним посылать, хотя муж предлагал, но не захотели. И по дому ходили – морды на сторону воротили, будто нарочно таились от всех, я тогда ещё это заметила, да не моё дело, промолчала, но велела бабам в своей половине сидеть и носа не высовывать, если только позовут кого. Да и сама только разве мельком их в лицо видела, когда на стол собирала… Вроде и похожи, но вот так-то... в таком виде и кого из знакомых не сразу признаешь… – она помялась, подошла ближе, разглядывая перекошенные смертью лица. Подумала и с сомнением в голосе кивнула.
– Может и они... Кабы руки их посмотреть – я бы точно сказала. У одного из них на правой ладони шрам был старый – как будто стрелой пробило, да зажило.
– Руки их мабуть давно волки поели. – буркнул Бодила. – Знать, и их в мешок кинул бы… А вот же! – оживился он, поворачиваясь к бабе. – А перстень узнаешь? У вон того чубатого был. – десятник вопросительно глянул на Медведя и после его кивка осторожно и медленно полез в гаманок, висящий на поясе и извлёк на свет божий дорогой серебряный перстень с каким-то синим массивным камнем, тускло сверкнувший на свету, протянул его Медведю, а тот уже показал бабе.
Стожена, прежде чем ответить почему-то посмотрела на Данилу, потом перевела взгляд на Медведя, будто спрашивая у них позволения.
– Ну, был перстень? – спросил Данила и подбодрил женщину. – Говори как есть, Стожена, не бойся. Мужу своему хуже уже не сделаешь, а с тебя тут спроса нет.
Стожена бросила быстрый внимательный взгляд на Данилу и кивнула:
– Был, помню. – сообщила она, разглядывая украшение. – Да. Этот...

"Люблю я посещать новые страны, новые города, знакомиться там с интересными людьми..." Странник

Andre

Дата: Среда, 25.08.2021, 12:37 | Сообщение # 14

Сотник

Редактор

Группа: Наместники

Сообщений: 2464

Награды: 3

Репутация: 2431

Статус: Оффлайн

Когда сопровождаемая Грымом женщина вышла за дверь, Громада, восстановивший своё слегка притухшее было перед Тимкиным самострелом чувство собственного величия, попытался небрежным жестом отвести в сторону все ещё нацеленное ему в брюхо оружие, но его руку успел перехватить Медведь, каким-то чудом предугадавший намерение боярина и материализовавшийся у него за плечом чуть раньше, чем тот успел осуществить своё намерение.
– Ты не лапай, не лапай, а то неровен час у молодого боярина рука дрогнет. – почти добродушно пророкотал он в ответ на гневный взгляд Громады и тут же уже менее ласково рыкнул, видя, что до того не доходит. – И глазом на меня не сверкай – не то у тебя сейчас положение. Ты боярина Юрия псом облаял недавно, забыл? В его доме, да при свидетелях, а сейчас на Тимофея замахивался. Вон и Бодила слышал и видел все, если что, он и перед князем не соврёт. Боярин у нас увечен, а второй ещё мал, ну так за него родня может вступиться. Хоть вот я на поле выйти не постесняюсь. Или ещё кто, кому он доверит… Хотя бы и Ратнинский боярин Лавр Лисовин – они с ним тоже теперь родичи.
И вот тут Громада доказал, что стал доверенным у будущего Долгорукого ныне Залесского отнюдь не за внушительные размеры и, количество обрушиваемых им на земную твердь паскалей при ходьбе. При всей не слишком приятной для него ситуации, он моментально вычленил главное в полученной информации.
– Давно ли вы с ратнинцами породнились? Прошлый раз воевали как будто? – быстро спросил он, совершенно проигнорировав все прочее, включая самострел– вот словно вдруг перестал его замечать и все.
Мишка не успел открыть рот, как вперёд выступил до сих пор сидевший с видом стороннего наблюдателя Лавр, которого включили в «комитет по встрече» дорогих гостей, как самого старшего мужчину в роду Лисовинов. Дядька, принявший близко к сердцу дело восстановления слободы и впрягшийся в работу, обычно насчёт всего прочего, происходящего вокруг, своё мнение, если лично к нему не обращались, не высказывал. А последние дни и вовсе молчал и о чем-то думал. Вмешиваться в бурную деятельность, развёрнутую племянником на Кордоне, он не спешил, только кивал согласно, а тут похоже, надумал. И вступил. Да так, что Мишка аж чуть было челюсть не потерял.
– А любая война рано или поздно заканчивается, боярин. Для дураков – разорением и полоном, для умных – прибытком. – спокойно проговорил Лавр, отлепившись от своего места и остановившись напротив Громады. Мишка с удивлением глядел на преобразившегося враз дядьку – на себя привычного он похож не был совершенно – словно молодой Корней заглянул на миг в горницу, отодвинув плечом сына. И это новый Лавр-Корней принялся демонстративно и почти нагло рассматривать боярина, раскачиваясь с пятки на носок и говорил тоже как-то совсем по-новому. – мы вот с боярами Журавлями решили, что прибытком оно лучше будет. И породнились меж собой, чтоб наш союз более никто наветами не порушил. Ныне молодые бояре Журавли под опеку Лисовинов пошли, а через него, под руку князю Туровскому. Это воля самого Журавля была на смертном одре, так отныне тому и быть. Тем более, что столкнули нас промеж собой лбами на ровном месте – не было у нас причин воевать с соседями. Поверил их боярин вражьим наветам. Предатель в ближниках у него оказался. Не своему боярину служить решил, а на стороне счастья поискать. Правда, помер быстро – такие не живут долго, да и хрен бы с ним, но вот беда – не успел много рассказать. А теперь и те, кто его порешил никому ничего не расскажут. Самим придётся догадываться о том, как дело было – чтоб и вашему и нашему князю отчёт давать, да, боярин? – Лавр озабочено покрутил головой и посоветовал – Да ты отойди на шажок-то, отойди, вишь, у Тимофея Даниловича руки вспотели, не ровен час и правда болт упустит – тебе дырка в брюхе очень нужна? А ты, Тимофей, боярина не пугай, нам с ним поговорить сперва желательно. Он вот сейчас перед Юрием Александровичем повинится за поносные слова и будем дальше беседовать. А нет, так и впрямь на поле судное выйдем – кому Юрий доверит, мне или воеводе Медведю. – Лавр весело посмотрел на вспотевшего аж до корней волос Громаду. – Ну так как, боярин, поговорим по-хорошему или решай – на чем биться будем?
Громада, судя по всему трусом не был, но и в покойники особо не стремился. И противников своих оценивал здраво, а главное, судя по всему, несмотря на попытку сразу надавить и подмять молодых бояр, прибыли эмиссары Залесского как раз-таки с целью сгладить ситуацию, а не разжигать ее по новой. Потому Громада, пожевав бороду, чуть отступил назад, поворотился всей своей тушей в сторону Юрки, крякнув поклонился в пояс и угрюмо пророкотал:
– Прости боярин, в горячах я… Обиды не держи – не со зла. Про смерть твоего отца узнал недавно, вот и не сдержался… Другом своим боярина Журавля почитал – муж был силы и ума великого – большие дела мог вершить и свершил бы, кабы не смерть преждевременная. И князь наш, Юрий Владимирович много опечалится – не знаю даже, как сообщу ему такую весть. Рано отцу твоему помирать было, ох как рано!
Юрий в ответ с достоинством чуть наклонил голову:
– Коли так, зла держать не стану, боярин. Смерть отца и у нас здесь многих потрясла и лишила опоры. И нам с братом нелегко пришлось, так что помощь наших соседей, а теперь и родичей Лисовинов как нельзя кстати оказалась. И дела, что отец не доделал, теперь нам с ними вершить. Он так распорядился. – Юрка чуть заметно выделил голосом это «нам с ними», но боярин понял. Себя не выдал, но сверкнул глазом нехорошо и желваки заиграли. А Юрка продолжал, не сводя взгляда с лица Громады. – И то, что предательством порушено, восстанавливать. А главное – понять надо, как и кто отца предал. И все ли жала ядовитые мы вырвали? Потому разговор у нас с вами предстоит долгий. Вот для начала ответь мне, боярин, с чего вы головы этих татей нам вообще притащили? Гонец сказал вы с Журавлем говорить хотели, зачем же сей груз несли? Как прознали, что нам на них, мёртвых, интересно посмотреть будет?
– Так это… – Громада слегка растерялся. – От вас же они шли …
– А как в поняли, что от нас? Да и потом, мало ли кто от нас ходит, – вкрадчиво пророкотал у него за спиной Медведь.
– А откуда еще им там взяться было? – простодушно решил помочь боярину десятник и чуть снисходительно пояснил. – Это же боярина Кучки порученцы. Они темными делами у него занимаются – как куда влезли, так там сразу какое-нибудь непотребство и получается. Давно у меня на них руки чесались!
– Так вы их признали, что ли?
– А как же! Потому и поспешали сюда. Не должны были его люди до вас ходить…
– Так все же, как поняли, что от нас-то? – быстро спросил уже Мишка со своего места. – Мало ли откуда они шли или боярин Кучка вам докладывает, куда его люди ходят, а куда нет? Где вы их встретили? Они же тропами уходили, погоню сбивали, а вы торной дорогой шли. Они к вам свернули или вы к ним? И за что убили – просто потому что руки чесались?
Боярин Громада недобро зыркнул на встрявшего в разговор неизвестного отрока, но после преподанного урока вежливости не решился огрызнуться на настырного сопляка. Тем более, что все прочие, включая Медведя и боярина Лавра мальца затыкать не спешили, а напротив – явно ждали ответа на заданный им вопрос. Одарив своего простоватого десятника недобрым взглядом, Громада нехотя признался. – На постоялом дворе у Кукуя Кривого встретились. В Листопадовке. Мы из Крупеницы шли, а они нам на встречу. Их Бодила признал сразу, а нас они не видели… Вот мы утром и прихватили их на выходе в леске. Поспрошали…
– А вот с этого места поподробнее... – Мишка перевернул рывком свой стул – самый настоящий, с гнутыми ножками, резанный мастером из какого-то определенно не простого дерева – не дуб, полегче, но и не берёза – и уселся на него верхом, так, чтобы облокотиться подбородком о сложенные на высокую спинку руки, переглянулся с понимающе хмыкнувшим Данилой. – И вот чего ещё… – взглянул он на невозмутимо замершего за спиной боярина Медведя. – Что ж мы гостей томим? С дороги же они, а стоят тут, как не родные. Пока мы с боярином разговариваем, людей его хоть накормить бы, да квасом напоить – пока банька топится. Горниц на всех хватит? – Мишка кивнул на ближников Громады. – Ну и расспросить их заодно. А мы тут уж с боярином, а потом ещё раз все вместе. Нам тоже квасу, да каких закусок сюда подать прикажи – боярин же поесть и попить не откажется? - И старательно засунув подальше даже тень насмешки посмотрел на налившегося кровью и хватающего ртом воздух Громаду. – садись, боярин, говорить будем до-олго…
Говорили и впрямь – долго. Уже смеркаться начало. Да так, что с боярина сошло не семь а семью семь потов, хоть и шапку с тулупом снял, и кваса выпил, что твой конь. Или даже верблюд – впрок потому что. Он попал под перекрёстный допрос Мишки и Данилы. И если боярин Громада вначале смотрел снисходительно на непонятного отрока, с какого-то перепуга отдающего приказы людям Журавля, хотя и благоразумно воздерживался от высказывания своего пренебрежения, то вскоре понял, что легче ему от молодости собеседника никак не станет. Да ещё и Юрка добавлял – третьим. Тимка внимательно слушал, но сам в разговор не встревал, мотал все сказанное себе на ус. Боярин косился на отроков и уже явственно поёживался, встречаясь взглядом то совсем не с отроческими глазами Мишки, а то попадая в тёмную прорубь Тимкиной ярости, которую малец с трудом сдерживал, слушая ответы Громады.
Уже потом, вырвавшись от страшных и непонятных бояр и обсуждая все происшедшее со своими ближниками, он признался: «Давненько так не попадал, что твой курёнок в ощип! И главное ведь – ну ни на полушку не верят, а все равно – играют, что твоя лиса с подранком. Вот не бывает таких мальцов, убей не бывает! Всех троих – не бывает таких, а особенно того, среднего, который Лисовин. Да я б под пыткой столько не рассказал, сколько им по доброй воле! А Медведь, зараза, щерится, даже не влезал сам – словно, знал, что мальцы не хуже его справятся. И ведь справились! Откуда они там такие берутся? Так и поверишь, что в болоте от русалок нарождаются… Оно и сам Журавль ещё тот был, а тут и мальцы… Может, и правда, боярин колдун был? Вот и после смерти мутит... Зря, вот ей богу зря князь с Мироном связался! Говорил я ему – не иди кривыми путями. Не послушал, а нам теперь разгребать…»
Впрочем, людям Громады пришлось не легче. Их расспрашивали по очереди Егор, Медведь, Макар и Лавр. Которые мало того, что меняли друг друга, так ещё периодически приходили в горницу, где потел Громада. Для уточнения услышанного. В итоге стало понятно – боярин проработкой непротиворечивой легенды особо не заморачивался.
«Да уж, хреновый какой-то Штирлиц. Он нас совсем за детей держал что ли? Или думал, раз Журавля нет, то мелким бояричам достаточно головы отрезанные показать и они всему поверят не переспрашивая? А может просто не привык, что с него – посланца самого князя Юрия Владимировича Залесского кто-то чего-то спрашивать осмелится. Вот и полезли на свет божий нестыковки при малейшем надавливании, как нутро из сухого камыша.»
Прежде всего, эмиссары князя Юрия Залесского встретились с посланцами Кучки не случайно. Потому как были те посланцы, по сути, тоже эмиссарами Юрия Залесского. Вернее – он их услугами – через Кучку – иной раз пользовался. Собственно, и сам Громада, хоть и выполнял поручения князя, но ходил под неким Ростовским боярином Шимоновичем. И отношения у Шимоновичей с Кучковичами душевностью и доверием не отличались. По сути, как почти единогласно определили Мишка с Данилой – Шимоновичи в этой ипостаси Солнцевские, а Кучковичи – Люберецкие. Или наоборот – не суть. И хотя ни Макиавелли, ни Людовик XI, ни Екатерина Медичи ещё не родились, князь Залесский и без них прекрасно знал истину про разделяй и властвуй и ей с успехом пользовался, а потому такая вражда и соперничество между боярами и их ближниками его вполне устраивали. Так что сейчас Громада крутился, как уж на сковородке, чтобы не признать очевидного: встреча с чистильщиками была назначена заранее и об их визите к Мирону он прекрасно знал. В чем, похоже, боярин не соврал, так это в том, что напортачили те с приказом об убийстве мастеров и поджоге слободы самостоятельно. Может быть и скорее всего им нечто такое и было приказано, но ведь понимать надо – когда уже стало ясно, что ратнинские на кордоне и станут свидетелями, исполнителям не хватило ума остановиться, потому как столько свидетелей не зачистишь – проще было Мирона сразу валить. Так что выслушав рассказ о случившемся, да плюс ещё отчёт о смерти Журавля, что было вообще частной инициативой самого Мирона, боявшегося своего боярина до обмоченных порток, боярин схватился за голову – вместо того, чтобы проблемы устранить, эти бараны их усугубили. Мало ли что лично их морды на этот раз ни перед кем не светились, а Мирон и его сыновья и верные люди мертвы. И так все прекрасно понимают, чьи это были посланцы. А потому утаить, кто отдал приказ сжечь слободу, не удастся. А следовательно, князя Юрия, по сути, сталкивали лбами с его сводными братьями, которых он, как всем было известно, не особо любил со взаимностью, но в открытую не враждовал. Князья изо всех сил удерживали status quo и старательно обходили друг друга по широкой дуге, а вот сейчас это хрупкое равновесие грозило рассыпаться и противостояние князя Юрия с братьями грозило перейти от плохонького мира к хорошей войне, в которой шансов у того не было. Вот и получается, что вот этот сопляк, на которого боярин лупал ошалевшими глазками, сейчас чуть ли не судьбу цельного князя решить может, да ещё имеющего права на Киевский стол. А повесят это все на боярина, и это пугало.
Этим-то дурням уже все равно, а Громаде теперь выкручиваться, ибо ему просто не повезло оказаться рядом и, если что – князь с братьями как-нибудь в конце концов помирятся, но надо же будет кого-то крайним назначить и головой повинной выдать. Ведь нет сомнений, что если Кордон договорился с Ратным и решил легализоваться на месте, то пойдёт под руку тех князей, на чьих землях располагается, и тогда князь Туровский Вячеслав, а не дай боже и Мстислав Владимирович, ибо Кордон на его границе и он, безусловно, претендовал бы и на свою часть от здешних жирных ништяков, очень расстроятся, когда узнают, какой убыток им нанёс дорогой сводный братец – ну, или его люди – без разницы. Одно дело, когда сам боярин Журавль пришёл к Юрию с предложением пойти под его руку, и совсем другое – силой угонять людей с земель братьев, да ещё на тех землях безобразничать.
И, главное, сейчас боярин готов был зуб отдать за то, что этот сопляк все это отлично понимает. И просто прикидывает – с чем из всего этого Лисовины – именно Лисовины – пойдут к Вячеславу Туровскому? Чтобы подгрести под себя все то, что осталось после того, как эти дурни тут порезвились на свою, а главное на боярина Громады голову…
Что именно поручал князь людям Кучки, и поручал ли – или чистильщики выполняли указание своего боярина – этого выяснить не удалось. Во-первых, совсем-то жёстко дознание проводить было нельзя. А во-вторых, скорее всего, Громада и его люди этого и сами не знали. Предполагать-то могли, зная своего князюшку, но толку-то от тех предположений – Мишка и сам примерно к тому склонялся. Впрочем, оно было и не очень важно. Вопрос стоял – как дальше с этим счастьем жить. И, главное выживать. Прежде всего следовало понять, как пройти по краю и умудрится вжать из ситуации все возможные плюсы. И ещё сверх того капельку.
Судя по всему, боярин Громада под конец «беседы» ожидал уже всего, что угодно, вплоть до того, что они разделят судьбу неудачливых эмиссаров Кучки. И даже как-то растерялся, когда Мишка, выпотрошив его до донышка, наконец махнул рукой и миролюбиво выдал:
– Да верю я тебе боярин, верю… Не мог князь Юрий на боярина Журавля злоумышлять, никак не мог. Так князю Вячеславу и скажем, пусть не сомневается… А Кучка это или люди его злодейство учинили – это уже вашему князю решать. И кого, и как наказывать за то, что его ослушались – тоже. Но убит наш родич и его дети не хотят, чтоб его кровь промеж них и князя стояла. Но это не нам здесь обсуждать, а самому князю или его доверенному с моим дедом, боярином Кириллом Лисовином – какую виру с виновных взять и чем загладить. И лучше бы до того, как мой дед Вячеславу будет про смерть Журавля и гибель мастеров объяснять – а объяснять придётся, сам понимаешь, не скроешь такое. Так князю и передай. Ждать будем его ответ три седьмицы после того, как вы от нас уедите.
Боярин слушал Мишку с гораздо большим вниманием, чем вначале их беседы, и подумав и пожевав бороду, со вздохом полувопросил.
– Так, стало быть, собираться нам в дорогу, боярич? Вели проводников дать – а там мы сами…
– Да бог с тобой, боярин! – искренне изумился и даже обиделся Мишка, усмехаясь про себя – похоже, «нагостевался» Громада так, что готов и не отдыхая, да без проводников и лыж в ночь когти рвануть по сугробам, пока хозяева не передумали. – Неужто прямо сейчас собрался? За что обижаешь? Не по-людски это. И тебе и ближникам твоим в слободе баню уже истопили, в гостевой избе и стол накроют, и постель соберут. Отдохнуть вам надо после одной дороги, да перед следующей. Погостите у нас пару-тройку дней, отдохнёте, а потом на санях вас отвезём, куда скажете. – и пояснил, слегка разведя руками. – прости, боярин. Понимаю, что торопишься к князю вернуться с известием, но раньше никак – у нас тут все сразу навалилось... Ещё траур по боярину Журавлю не окончен, а тут и пир, но сам Журавль так пожелал… Бояричу Тимофею привезли невесту от нурманов. Не стали сватовство откладывать – им возвращаться надо.

– Вот зараза! Нурманский язык где-то выучил – восхищённо покрутил головой Медведь. – Как знал князь, кого сюда посылать…
– Ну так небось и не только нурманский знает. Не хрен с горы, а у князя доверенный боярин. – хмыкнул Егор. – Ничего, мы тоже не пальцем деланые…
– Поговорили, стало быть? – полуутвердительно спросил Мишка.
– Поговорили… Как ты и сказал – прямо утром боярин повод нашёл и к нурманам подкатил. – доложил Медведь. – Сам Громада с Хьярвардом разговаривал, но не долго – невместно Хьярварду языком почём зря с кем попало трепать. Громада-то хоть и знатный боярин, но сторонний. И у нас тут на птичьих правах.
– Ага, птицы Говоруна. – хмыкнул Данила.
– Это что ж за птица такая? – Покрутил головой Егор и посмотрел почему-то на Мишку, а не на Данилу. – Прямо, как Лука… Правда такая есть?
– Есть, – поморщился Мишка, жалея, что не дотянутся под столом до Данилы, чтобы пнуть его посильнее и лучше по яйцам – Да что это за детство-то у боярина в заднице до сих пор высвистывает! Попал сюда почти подростком, но ведь уже не мальчик – здешние года и опыт должны были в зачёт пойти, а все откуда-то пацан хулиганистый выпирает. Мультиков ему тут не хватает… – Это такая птица заморская. Отличается умом и сообразительностью, – серьёзно пояснил он Егору. – А потому и Громаду за дурня держать не след. Что у нурмана спрашивал, расслышал?
– А как же. – кивнул Егор. – То что я по-нурмански понимаю и говорить могу, и у нас мало кто знает, а я нарочно при Громаде с остальными нурманами или по нашему или через Медведя только говорил – вроде как он мне толмачил. Потому Громада и не таился. Совсем-то в сторону отвести Хьярварда он не мог, да и тот бы не пошёл, а вот случай выбрал так, чтобы никого из здешних рядом не оказалось, только мы с Чумой, да Петькой с чаном пива разбирались. Он-то по ихнему хорошо языком чешет – получше меня. Это или в окружении у него нурманы есть или долго жил среди них. Ну и про обычаи их тоже соображает – Валгаллу поминал, мол, боярин Журавль достойный воин – это он так заходы делал, узнать хотел, по какому обычаю боярина похоронили. Очень сильно интересовался. А когда узнал, что по христианскому, да ещё священник отпевал, не очень обрадовался, задумался даже, хотя сам крещённый и боярина другом и даже братом называл – так радоваться за него должен.
– С такими «братьями» и врагов не надо. – скривился Данила.
– Мыслю я, не просто так он это брякнул, боярин. – буркнул Медведь. – И правда норовит в родню вписаться задним числом. Заикался нам по началу, что Тимофея и Юрия под опеку взять… Может так и хотели сотворить.
– Не исключено. – задумался Мишка. – А то бы и сам князь мог соизволить… Если бы они Юрку с Тимкой увезли бы, то и Данила стал бы делать, что велено… А это силой не получилось бы – только уговорить. Но, скорее просто нахрапом взять решили. А как породниться... ну так вон придумали бы. Хоть бы свою невесту кому-то из бояричей сосватали. А тут – мало того, что опекуны без них нашлись, ещё и облом с Тимофеем. Я когда Громаде вчера про сватовство сказал, его аж перекосило. Лицо держал, а все равно заметно было – не понравилось… Так что теперь заходы будут, как Юрия женить, не иначе. Или… тебя. – Мишка насмешливо посмотрел на Данилу. – Боярышню в жены хочешь? Может, Громадовну и сговоришь, если у него дочери имеются.
– Тьфу на тебя! – Данила скривился. – Корми её потом – если в папеньку уродилась – представляешь, сколько там счастья может быть? У нас девки столько полотна не наткут – её одевать. И вообще – вот что я тебе сделал плохого окромя хорошего, что ты мне на шею такое навязываешь?..
– Это не я, это Громада и тоже ещё может и не думает. – отмахнулся Мишка. – Но я бы на его месте точно попытался.
– Ну, по части не прокормишь, так это ты к боярыне Анне. – заржал Егор. – Она умеет девок в чувства приводить. Вон внучку Луки мигом обкорнала. Так что соглашайся, если что. Отправишь в девичий десяток на полгода – и не узнаешь.
– Хватит ржать, жеребцы стоялые. – оборвал общее веселье Лавр. – Зубы-то скалите, а ведь не зря он расспрашивал – чего-то замыслил, не иначе.
– Да понятное дело, замыслил. И ещё замыслит наверняка. – почесал бороду Медведь, враз становясь серьёзным. – От такого куска сложно отказаться. Особенно, когда уже и рты пораззявили, а он на сторону уплыл.
– Может, хотел с того боку заехать, что боярина по языческому обычаю хоронили и тризну провели, да под это ещё чего наговорить и церковь на нас ополчить? Не ведаю, и гадать не хочу, пока данных нету. – решительно махнул головой Мишка. – Чего ещё говорили?
– С Хьярвардом уже почти ничего – разошлись. А вот потом вечером среди нурман его подручный тёрся – Севастьян Уж кличут. Это тот, который костлявый, как с голодной веси. И тоже по-нурмански говорит не хуже своего боярина. И хитёр, что твой змей и глаза мутные. Не тем, кто есть прикидывается – это я сразу приметил. Так-то он морду скучную делает и вроде как при боярине на побегушках, но если приглядеться – ещё вопрос кто там кем командует. И не слабак он – жилистый и руки как клещи. Воин это – и воин не из последних, видел я таких – иных здоровяков на такого дрища и троих мало будет. Вот он и разговорил нурман. Всего не услышал, но расспрашивал многое. И про их дела – нурманские и здешние, и про то, как добирались и про невесту Тимофееву. И потом ещё к Грымовым воям заходы делал, но те с ним говорить не стали – за боярина зло держат я так понимаю.
– Зло мы тут все держим. – насупился Медведь и вздохнул. – Изо всех сил держим, чтоб на их головы не выпустить. Руки чешутся, если честно. Подтопил бы с я этого Громады жирку… Но говорить с Ужом – говорили. А как же. Лично проследил, как и кто и о чем. Так что все что надо сказали. Он слова нурман перепроверял, а так же интересовался, как Кордон смотрит на то, что под Лисовинов бояричи пошли? И есть ли кто против? Но в основном – про то, все ли мастера погибли? И кто жив, и нельзя ли с выжившими свидится? Пришлось расстроить его – сказано, что почти все, кто мастера, да мастерские их сгорели, а выжили в основном вдовы, да подмастерья. Ну и свидится, само собой, никак – не пустят их из слободы. А чужих в слободу. Своих не всех пускают, мол… Весточку предлагали передать, если кому надо, но он не повелся – отказался.
– Ну и хватит с него. – дёрнул Мишка щекой. – Теперь пусть все тут виденное и слышанное своему князю везут, да не расплескают по дороге. А что их князь ответит – тогда и подумаем…
– Думаешь, ответит? – Медведь повёл плечами и почти непроизвольно сжал рукоять меча. – А то уже один раз ему уже Журавль предлагал, да вот что вышло.
– Правильно, предлагал. А он не захотел – решил, что все заберёт одним разом, но не понял, что только зубы обломать может.. Так что теперь и половины от того не получит. И ещё: тогда – ему предлагали, а сейчас он сам придёт – просить. Потому те головы, что нам принесли я велел на ледник положить и хранить с бережением – при Громаде и его ближниках велел. – Мишка зло усмехнулся. – Так что Громаде я не завидую – наверняка этот Уж князю отдельно доложит: приехал де боярин косяки разгребать, а сам нам в руки такое доказательства против князя Юрия принёс – головы его людей, что против боярина злоумышляли.

"Люблю я посещать новые страны, новые города, знакомиться там с интересными людьми..." Странник

Andre

Дата: Четверг, 04.11.2021, 09:22 | Сообщение # 15

Сотник

Редактор

Группа: Наместники

Сообщений: 2464

Награды: 3

Репутация: 2431

Статус: Оффлайн

(по просьбе Авторов - выкладываю новый фрагмент. Это черновик, даже стилистику не правили. Концепция тоже может меняться)
----------------------------
Пир у Ярла

– Добро пожаловать! Добро пожаловать, дорогие ярлы! Рад вас видеть, уважаемые бонды! Ваше Величество! Я несказанно счастлив вас видеть! Я рад, что Вы пришли. Я рад, что вы пришли сюда отметить победу избранного короля Рангвальда Мудрого. Я рад, что вы уважили мой дом. Я рад что вы отдали должное сегодняшнему ужину, хотя честно признаюсь – не моя в том заслуга. Снедь, которой вы сегодня так сильно удивлялись, готовил рус – хускарл Белик.
Не лыбься, Свен... Я сказал - зубы спрячь! Не бондам судить Белика. И не мне. И даже не ярлам. Родословие Белика, только то, что он помнит… Мне страшно иногда бывает. А готовил он не потому, что работа у него такая, и не потому, что я просил. Он просто захотел. Любопытно ему стало, как свеи его снедь примут. Он воин. Но ещё он скальд. Но не слова, а вкуса и обоняния. Есть сомнения? Я вот тоже смотрю на стол – и ещё столько бы съел, а ещё больше выпил, но не могу. Он даже Дому Руна готовит, только тогда, когда сочтёт интересным. Да-да, того самого Руна, что пророчество нашему королю прислал. И меч. Нет, не могу я его позвать. Он ушёл ладьёй, с руссами. Сказал – "будет случай – расскажешь". Я ещё раз говорю – увянь, Свен! Не нужна ему наша благодарность, говорю, тебе, любопытство это было. И блажь. Он готовит дому тех Древних, что за походом Александра, прищурившись, наблюдали. Должен ли ты гордиться? Лично я этого не знаю, Свен, а ему это похрен.
Зато я знаю, что вы пришли сюда, чтобы задать вопросы. Не думайте, что я глуп, я знаю эти вопросы. И у меня есть для вас ответы. Главный вопрос, что вас мучит, – как я, чужак, что пришёл с Северного моря, смог осесть в жопе нашего мира, а потом так быстро подняться. Ответ ведь вас не удивит – я со Скальдами знакомство свёл. Не со скальдами, а со Скальдами. Не с теми, что саги поют, а с теми, что их творят. Ты, Свен, это, вон королю нашему скажи, как раз возможность есть. Во главе стола сидит. Не? А что так? Ну так и заткнись.
Как познакомился? Понимаешь, ярл… трудно мне это объяснить. Сиды – странный народ. Кто такие сиды - не знаешь? Ах, да, ты не ирландец. Сиды – скрытный народ. Страшно сильный. И слабый. Сам не понимаю. Они сильнее всех, кто жил в Ирландии. Народ туатов, говорят – бессмертные. Умные, знающие, могущественные. И проиграли нам, народу Миля. Драчливому, конечно, но слабому и туповатому народцу, если честно. Как так – ума не приложу. Но, говорят - сиды просто не стали с нами воевать. Им ничего не дала бы победа над нами. Ну вытоптал ты муравейник, за то что тебя мураш покусал. И что? Они, вместо того, ушли в Тир-На-Ног. Город бессмертных и город мудрых. И вот теперь представь себе как я о… о… охренел, когда встретил двоих сидов в русском Новгороде. Что они там делали? Да от новгородского купца прятались, что их за золото прирезать хотел. Да не знаю я, Свен. Вот просто поверь – не знаю. По меркам сидов они могущественнее некуда. А по нашим – слабы как бараны. Я НЕ ЗНАЮ! Я знаю, что так не бывает, чтоб могущественный был слаб, но я вижу это своими глазами!
Ладно, Свен, давай с очевидного. Вот ты сейчас настойки ихней с полбутыли выхлебал, ты такую из яблок сделаешь? Да, из яблок, что у тебя в саду растут. Самые простецкие. Да вижу я что ты косой и язык за зубами не помещается. Я б тебе зубы те давно уже выбил, если б сам таким попервах не был. Так говорю ж - так и познакомились. Выпили, разговорились, ну вы знаете, что у пьяного на уме. Вот как у Свена на языке сейчас. Нож они мне подарили, а я их от купчины прикрыл. А что купчина - сразу добрым стал. И честным. Когда через жопу тем ножом мошонку щекочут, все честными становятся. Тот купец, кстати, на сидов как папа Карло сейчас работает. Я не знаю кто такой Карло, и чей он папа, но вкалывает на совесть. Потому что ВЫГОДНО, Свен. Потому что купчины помельче ему сейчас жопу лижут. Почему лижут? Да потому что сладко.
Нож? Ах, нож. Да вот он. Свен, убери руки. Я сказал – НЕ ЛАПАТЬ! Яйца лишние? Да, у короля нашего такой же, только не нож, а меч. Так сиды же, я ж говорю - СИДЫ. Я знаю многое из того, что они умеют, но я не знаю всего. Но раз уж пошло – показывать, ну так смотрите. Шкатулка первая. Тут леденцы. Вот тот, который петух бондам попробовать, тот, что всадник – ярлам, а Его Величеству – который дракон. Свен, я сказал лизать, а не грызть! Полизал и дал другому. Что? Урон ТВОЕЙ чести? Да чтоб ты знал, леденец этот даже императору ромеев по большим праздникам полизать дают. И то не весь. Зачем? А для того, чтоб ему остальные ромеи жопу лизали. Потому что сладко. Ты, Свен не пытайся петуху голову отгрызть, этот леденец в три веса золота идёт, вместе с палочкой. Я не шучу, давай сейчас ромея из епископства позовём, посмотрим, что он за лизаного петуха даст. Я? Я проверял, конечно. Три веса золотом – это его цена. А за что продаст… Не думаешь же ты что сам слижет. А нам ТРИ леденца дали на халяву. Белик дал. Любопытства ради. Так я и говорю, дурень – это СИД! Я не знаю, что они думают. И знать не хочу. Я даю им свою силу, а они мне – свою.
О! Дошло наконец. Но самим нам такие леденцы тоже надо. Для чего? Ну и дурень ты, Свен. Для того чтоб нам гёты и даны жопу лизали, а не мы им. Потому что сладко… А теперь заткнись и о деле.
Я не знаю почему, но сиды сейчас рвутся к морю. Для чего? А для того, чтоб потом уйти обратно. Почему? Да я откуда знаю, Сиды они. Но, насколько я понял, они спасают свой народ от какой-то напасти. А потом вернут народ назад. Есть только маленькая печалька. Могущество у них есть, а сил нет. Трудно им пробиться к устью Немана. Но, положим, мы им поможем. Свен, не будь тупым, если они нам об этом намекают – про помощь, то они с нами расплатятся. Вот вы видите, как мелкие приграничные бонды мне жопу лижут? Вот и вам будут лизать. Потому что сладко.       Леденцы, однако. Сиды не мелочатся, за силу платят могуществом. А нам всего что надо сделать – помочь им пробить путь по Неману. Я и сам справлюсь… но сложно. А толпой… Дальше они построят городок на Немане. И вот потом самое интересное. Они будут давать товар. Но только тем, кто помог. А куда мы те леденцы денем – сами слижем, данам или немцам продадим, им не интересно. И пофиг им Висбю – они ж Сиды. А у нас – монопольное право торговли.
Да уймись ты, Свен… "Надурят, надурят". Не надурят! Ты вообще-то живого Сида видел? Хотя ты-то как раз и видел. Мрачный Ярл, помнишь такого? Вот это он и есть. Помнишь, ты ещё говорил, что у тебя от его взгляда мурашки по спине пробежались и в жопе спрятаться захотели? Не будет он врать. Нужды нет. Знаешь почему? Он не грабит, и не выманивает. Оно ему не надо. Он, если хочешь знать, с клада нибелунгов только посмеялся. Он даёт. Причём походя. Даёт за то, что ему вот прямо сейчас надо. Да заткнёшься ты или нет? Наши, ирландские сиды ушли кто в Холмы, а кто на остров, где Тир-на-Ног. А эти уйдут в болота ещё на тыщщу лет, и хрен их найдёшь. Они сейчас дорогу между своим миром и нашим прокладывают, и наша удача, что та дорога по Неману идёт. Надо быть дурнем, чтоб её сломать. Да, мои предки дурнями и были – сначала прогнали народ Туату, а теперь по холмам рыскают, вход ищут. Их не грабить, их доить надо, пока у них рядом с нами дела есть. Доить? Так они не против. Мне Мрачный просто рассмеялся. Дои, говорит. Возьми все что можешь, но только сам. Подсказывать тебе я не буду. Да, я вам сейчас подсказываю, ну так я и не Сид. Почему подсказываю? А потому что Сидов самому доить тяжело. Рук не хватает. И да, они не против. Ярл только кивнул, говорит – думал раньше догадаешься. Обидно, знаешь. Просто пойми, у Сидов свои цели, и понять их трудно. А как по мне, так и не надо. Ты идёшь рядом, ну так и иди! И бери – им не жалко. Но вот сами Сиды всегда понимают, чего они хотят и куда идут.
Ну-ка, давайте вторую шкатулку откроем. Только имейте в виду, в ней не серебро и не золото. В ней наше будущее. Смотрите!
НЕ ЛАПАЙ! Руки убрал! Вот видит Бог, Свен, ты мне друг не из последних, но клянусь Одином, иногда так хочется в зубы дать. Что это? Да подарок. Камень, что в середине, зовётся Капля Крови Иисуса. Столь же ал, и столь же чист, и в виде капли сделан. Почему так сияет? А так обработан. Именно обработан, ярл, огранка называется. У тебя камней, что предки добыли, небось, не малый ларчик собрался. Только весь твой ларец против одного этого камня ничего не стоит. У нас про такие только в легендах поют, да если честно - поют убого. Пока своими глазами не увидишь, не поймёшь. Что вокруг светится? Да тоже камешки, только меленькие. Их задача – золоту сверкание передать. Они и передают, вон при факелах-то полыхают, глазам больно. Нет, ярл… Продать я это не продам. Во-первых, у тебя денег таких нет. Во-вторых, я тебе не тот дурень, что удачу рода за чечевичную похлёбку продал. Да и не надо оно тебе. Удачу можно легко продать, но её невозможно купить. Захочешь, сам такой добудешь. А вот когда третью шкатулку открою, так и расскажу как.
А пока, ярл, не о том ты спрашиваешь. Спросить надо – кто это сделал и зачем. Нет, не сиды. Их дети. Два сопляка. Одному семнадцать лет, а другому двенадцать. ДВЕНАДЦАТЬ, ярл! А сделали они эту Каплю в подарок жене. Моей жене, само собой. За Хельгу, младшенькую мою. Она за Тимофея, младшего из детей Сидов сговорена. Тот так и сказал: "передай Матушке сей малый дар, ибо ничего большего за такую девочку, как Хелька, у меня пока ничего нет. Вот кроме этой Капли!" У него ПОКА нет!!! Что глаза вылупил, Свен? Да у меня скальд, ирландский скальд рыдал! Ну, когда Каплю увидел. Ну Свен, ты же мою чёртову девку знаешь. Ну да, и за три версты обходишь. А она тому сопляку в душу запала, да так, что он вот это вот просто так отдал. Походя. Вот теперь скажи, Свен, зачем им нас дурить? Что у тебя такого есть, чтоб они выманить хотели?
Дети Сидов? Тут трудно сказать. То, что они не сиды - это сразу видно. Не знаю, как объяснить. Сиды, они… не злые и не добрые. Они тёртые, это сразу видно. А вот дети их да, добрые. Обидеть их рука не поднимается. Сразу такую кучу серебра потеряешь… Сложно с ихними детьми, не понятно. По отцам они - сиды. Но они не сиды. По матери…
Один - внук Хозяйки Медной горы, а второй - правнук. Хозяйка-то? Про Рифейские горы слыхали? Ну да, те, что ещё Каменным Поясом зовут. Вот там она и живёт, то ли богиня подземная, то ли её жрица. Скорей всего богиня, кто ж жрицу Хозяйкой назовёт? Да и проклятья у неё… Сидам мало не показалось. Золото, что купчина отобрать хотел, они с Каменного пояса и привезли. Я как услыхал тогда, так и не рискнул их тронуть. Шутка ли, у Хозяйки гор мешок золота умыкнули. А купчина тот дурень, он в своём Новгороде в Серебряных поясах ходит, а служит Сидам как подневольный. Не задушила бы его жадность тогда, давно б уже в Золотых ходил.
   А про Каплю… вот сопляки её вдвоём и сделали. Свен, вот отцепись! Всеми святыми клянусь, ну не знаю как можно сопляка такому научить. Интересно, так Фрее помолись, может она расскажет. И, между прочим, он тамошних мелких всему что умеет учит. Да не знаю я. Свен. Не знаю, что дети Сида и внуки Хозяйки ещё умеют. Но обижать я их не стану. Да, потому что зять. Но ещё и потому что проклятья у Хозяйки те ещё…
Как такой камень получить? А ну давай-ка, сначала посмотрим третью шкатулку. В ней как раз и секрет, как нам всем такое получить.
Чего спрашиваешь, Свен? Чем мне сиды мне за защиту заплатили? Да пустячок – рудник серебряный. Ты ярл, глазами-то не лупай – я про него королю уже рассказал, и даже налог за этот год заплатил. А почему старому королю не платил? А с каких пор те земли были под шведской короной? Я к Инге попробовал сунуться, так он гордый оказался, меня к нему даже не пустили. Ты же и не пустил, ярл. И в ту жопу мира вы же меня и выперли. Дескать, "пришлому - там самое место". И нос не супонь-то, тебе тот рудник не по зубам. По большому счёту и мне не по зубам, кабы не их помощь, так и не одолел бы. Жила в камнях, а сейчас так и вовсе в скалу ушла. Сейчас там даже рудокопов нет, вернулись к Сидам - какого-нибудь волшебства ихнего просить будут.    Хм... И, судя по тому, что мне сын рассказал, волшебство такое есть. Говорит, изба в небо только так улетела. И скала улетит. Без них мы тот рудник не разработаем, так что обманывать нам их не с руки. Да хоть сейчас иди, я тебе ту каменюку и покажу, поцелуешь. Так что, братцы, или вы мой титул признаете, и тогда я ярл тех земель, или я так и есть бонд, ну так тогда о каком серебре речь?
О, вот и ларец принесли. Открываем. Ну, Свен, чего умолк? Что и потрогать не хочешь? Ах, ну да, "невместно". Эй, кто-нибудь, воды Свену принесите, руки сполоснуть. Мой друг янтарную пешку подержать желает. Да, остальным господам тоже. Да выдохни, Свен, выдохни… Может запить дать чем? Откуда они столько янтаря взяли, да ещё подобранных цветов, да ещё и схожего рисунка? Не знаю, ярл. Как столько фигурок одинаковых выточили – тоже не знаю. А знал бы, не сказал, не мой то секрет. Из чего сделано? Хм… Ну, янтарь вы сами видите. Сразу считайте, любой кусок не подойдёт, только в набор по цвету подходящий. Значит надо по шестнадцать кусков на белых и черных, ну ещё и на клетки. Имей в виду, при обработке больше половины куска теряется.   Проволока на доске – золото и серебро. Почему дерево так сияет? Толком не знаю, что-то про лак говорили. Вот он и заставляет дерево светиться. Теперь металл на фигурках. Вот на этой доске – это золото на черных фигурках и серебро на белых. Как смогли так подогнать – и не спрашивай. Заливка в короне – эмаль. Ну, я держал в руках ту, что с Царьграда. Эта - получше будет. Эта прозрачная, у ромеев такой нет. Видите, как металл под ней играет? Почему играет? А рисунок на него хитро нанесли. Гильйош называется, он и горит под эмалями. Камни в короне – "сваровски". Не знаю где добывают. Не так чтоб сильно дороги, как гранаты, примерно, но редкий зверь в наших краях. Они разных цветов бывают. Я так - в первый раз вижу. Сколько стоит? Ну, ты не купишь, ярл. Я где взял? Так купил. У Сидов. Да не смеюсь я, не смеюсь, просто морда у тебя, ярл, интересная. Видать уже на меня поход готовишь. Только бестолку это. Почему - бестолку? А вот сейчас уговорим Свена с пешкой расстаться, и объясню.
О?! Я таки ярл? Ну спасибо. Тогда и разговор другой… Все дело в том, брат мой ярл, как сиды ведут свои дела. У тебя что в доме самое ценное? Ну да, ладьи, оружие. Золота немного есть. Стал быть платить ты будешь золотом, серебром, на худой конец ладью отдашь. А у Сидов самое ценное – это их слово. А потому платят они обязательствами. Погодь, не перебивай… сам собьюсь.   Мудрено немного, но если разобраться, то вроде и ничего сложного.
Во-первых, ни золота ни серебра они за свой товар не возьмут. Они в металле чистоту ценят, и они умеют её определять. Ну и улучшать, если что. Вот у тебя монета чья? Ага, ромейская. Что главное в монете? Чеканка, чистота, вес, ну и доверие. Так вот на чеканку им плевать.    Понадобится и получше начеканят. Чистота… Они называют это пробой. Так вот в нашей монете на семь частей серебра приходится три части всякой всячины. Ну а теперь прикинь, у тебя две монеты, одна почище и потяжелее, а другая погрязнее и полегче. Номинал одинаковый – он на монете отбит. Ты какой монетой шлюхе заплатишь? Вот и получается, что хорошие монеты все в кубышку прячут, а те, что поплоше среди народа гуляют. Так что доверия к монете у Сидов точно нет. Они каждую взвесят, пробу определят и на очистку отправят. Ну, надёжные монеты так не делают, они среднюю пробу знают. Но все равно примут они у тебя не по номиналу, а по весу и заставят за очистку заплатить. Бесит Сидов грязное серебро. А взамен они тебе выдадут вот это.     Это, друг мой Свен - деньги сидов. Нет, не бумажки. Это обязательство. Оно говорит, что подателю сей купюры они обязуются немедленно выдать на десять рублей чистого серебра. Выдадут слитком 925-й пробы, так что он будет весить чуть поболее чем чистое серебро, за медь денег не берут. А это вот такой слиток. Видите клеймо, летящий Журавль? Она и есть прикордонная гривна.
Кордон – это граница по-ихнему. Между чем и чем может быть граница в глухой болотине? Да откуда ж я знаю. Может между ихним миром и нашим. А, что? Нет, за ихнее серебро товар тоже не купишь, и за жёлтую купюру, деньгу значит, тоже. Жёлтые деньги привязаны только к чистому серебру и обмениваются только на серебро. Или на красные деньги. А вот за них уже можно и товар покупать. Любой, что у них есть. Зачем две деньги? Это только поначалу сложно. Жёлтые деньги – это обязательства по серебру. Их печатают столько, сколько у сидов серебра есть. Так что, ограбив меня, дорогой ярл, серебра ты не получишь. Разве чуть-чуть. Ты и денег не получишь, я их дома не держу. Где держу? Так красные деньги покупаю, а их в товар сразу превращаю. Этих денег больше, поскольку товара больше чем серебра. А товар где? Так это… в море где-то ходит. Пойми ярл, сиды в сундуках деньги не держат. Они у них всегда где-то ходят, что-то делают, за что-то расплачиваются. Так что, если я захвачу твой дом, ну так я заберу все твои богатства. А если ты захватишь мой дом… Ну ты захватишь мой дом. И всё.
Что ещё можно купить? Ну, Свен, в шкатулку это не помещается. Вон, давай сундучок откроем. Это зеркальца. Круглые – в оправе, те, что побольше и без оправы… Ну из них можно хоть стенку набрать. Если деньги есть. Это крючки. Они по номерам – под разную рыбу. Это иглы. Это бумага. Вот краски. Это чернила. Не, эти чернила сохнут моментом, ждать не надо. Это перья серебряные. Это тоже леденцы, только маленькие. О, Свен возьми коробку, мальцам своим отдай. Хельга просила. Это кружева. Это ткани. Да откуда я знаю как они такое белое делают? Поймай Сида да спроси. Да там ещё вон короба. Захотите, посмотрите потом. Да ладно, Свен, твоей жене я зеркальце не покажу. Но только она у моей сама увидит.
А главное, друзья мои… Мы все это можем купить. Как? Ну способ первый, нанимаемся за красные деньги и идём Неман чистить. Самый тупой способ. Потому что ты взял деньги, выбрал на них товар, поехал, продал… и все. Нету денег. Серебро ищи. А вот если мы поможем им в устье Немана городок основать, они обещают, что товар на продажу по морю они будут давать только нам. Если мы, конечно, ряд не нарушим.
Не работает это так. Не поверят они ни одному из нас. Нет, мне, конечно, верят, но и товар в монополию отдавать не обещали. А вот если мы торговый дом откроем… Тогда все интереснее.
Ты думаешь, я как шахматы те купил? А кредит взял. Кредит это как долг, только долг под дело и под обеспечение. Лихва тоже есть, но она и от дела, и от обеспечения зависит. Чтоб шахматы те купить у меня денег не было. Ну так я и взял кредит – 50 рублей. Думаешь себе? Эге… Я с ними сейчас на Любек пойду. А там ярмарка, и король Кнуд своему дружбану императору подарок выбирать будет. Я эти шахматы на торги и поставлю – за начальную цену в 100 рублей. Кнуд купит, деньги есть, а они ему в ништяках от императора как пить дать отобьются. А я отбил кредит, лихву за него, и ещё, дай бог на такую же доску денег будет. Или на две. Как думаешь, если у немецкого императора такие шахматы есть, чешский и польский короли купят? Вот и я думаю.
Так вот, если с Неманом поможем, то нашему торговому дому сиды кредит дадут. И преимущество в торговле их товаром тоже.

А следующим утром русский купец слушал рассказ новоиспечённого ярла и улыбался себе в бороду.
— И как народ ко всему этому отнесся?
— Съели. Все съели, и на Неман поход готовят. Так что готовься - пропустить этот момент нельзя.
— Ясно.. А что с твоим этим... Свеном?
— Ха! Свен был как сам Локи. Он задавал тупые вопросы, настолько тупые, что это видели все. И шипели, чтоб тупых вопросов не задавал.
— Умный мужик. И чего хочет твой Локи?
— Кредит, разумеется. Серебра у него нет.