Ратнинские бабы -3. - Красницкий Евгений. Форум сайта

Ратнинские бабы -3.

kea

Дата: Вторник, 16.09.2014, 23:08 | Сообщение # 1

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Глава 1

– Наконец-то! Ну, здрава будь, Аннушка! – Алексей прикрыл за собой дверь новой горницы и с улыбкой повернулся к Анне. – Соскучилась, поди? Ну, что ж ты?
Анна шагнула прямиком в объятия, прижалась и тут же отпрянула:
– Ой, прости, родной! Больно, Леш?
– Да какой там! Царапина!
«Ага, царапина! Вон как дернулся».
– Да ты сядь, Леша, сядь. Сейчас кваску налью.
– Да не мельтеши ты, Анюта, – с некоторой досадой проговорил Алексей, но ковш с квасом все-таки принял, отпил немного и с интересом осмотрелся. – Обустраиваешься, я гляжу. А спишь-то где? Неужто прямо тут, на лавке?
«Ну, кто про что, а ты про постель», – хмыкнула про себя Анна. Вслух же принялась объяснять, что в новом тереме у нее не одна маленькая горенка, как было на прежнем месте, а целые покои: вот этот …кабинет – это слово она по-прежнему произносила с запинкой, не доверяя своей памяти – и отдельно, за дверью, опочивальня.
Алексей то ли слушал ее, то ли просто разглядывал.
«Соскучился: вон, глаз не отрывает! Только слышит ли, что говорю? Я ж не просто так, не о пустяках».
Непонятно отчего, но Анна вдруг почувствовала что-то вроде легкой досады. Так хотелось именно ему похвалиться тем, как она справлялась с навалившимися заботами, надеялась услышать от него одобрительные слова, а то и совет какой спросить, а он…
– Ну, ты у меня скоро и вовсе боярыней заделаешься, – с добродушной усмешкой проговорил он. – Живешь теперь в тереме, на людях к тебе уже и подойти боязно.
– А меня и так уже боярыней признали, Леш! – с гордостью похвасталась она. – Отроки и вовсе матушкой-боярыней зовут.
– Да и пусть зовут, – отмахнулся Алексей, отставил почти нетронутый ковш с квасом и потянулся к ней. – Я не отрок, я тебя по-другому зову, лапушка моя.
– Нет, погоди, – она отстранилась от него, пересела на место, которое потихоньку становилось привычным – за свой стол. Не такой большой, как у Мишани, и без такого множества ящичков, но тоже удобный. – Коли уж ты сам заговорил про боярыню… Спросить тебя хочу…
– Эй, ты куда? – он скорчил дурашливо-обиженную гримасу, но тут же махнул рукой, скривился и осторожно, прислушиваясь к боли, развалился на лавке.
– Ну, давай, спрашивай, чего там?
Анна покачала головой:
– Все-таки болит. Вот об этом и хочу спросить: ну зачем ты к тому старику на мечи полез? Неужто не мог дожидаться, пока Андрей сам сообразит и за самострел возьмется?
– Чего? – не ожидавший такого поворота в разговоре Алексей резко выпрямился на скамье и зашипел, прижав руку к боку. – Ты чего, Анюта?
«Ну вот, сразу же на дыбы встал».
Анна, ожидая встретить раздражение или гнев в ответ на свой вопрос, взглянула ему в лицо и словно на стенку натолкнулась. В глазах Рудного воеводы плескалось совершенно искреннее недоумение.
– О чем ты? Испугалась, что ли? Да что со мной станется? – он пренебрежительно отмахнулся. –Мальцы тебе, небось, по глупости да с перепугу ужасов всяких наговорили, а ты и поверила… Лучше иди ко мне, лапушка!
«Опять все на смешки переводит! Я же не из пустого любопытства расспрашиваю!»
Она закусила с досады губу, но продолжила, стараясь, чтобы голос звучал убедительно. Ну, должен же он понять, в конце-то концов, что боярыне и до этого дело есть! Другие наставники ей совсем чужие, а помогали, так неужели самый близкий человек не поймет, не поддержит? Если его убедить не сможет, как тогда с другими-то управляться?!
– Я хочу знать, почему ты сразу не отдал приказ отрокам стрелять? Зачем сам полез?
Алексей досадливо поморщился; к недоумению добавилась досада – вот же привязалась:
– Какой еще приказ, Ань? Никак, ты головой ушиблась? Говорю же тебе, ничего страшного! И рана пустячная – всякое случается…
«Да что ж он со мной как… Как с бабой! Причем тут мой испуг? Что ж я, ни о чем другом и думать уже не могу?!»
Сдержала растущее раздражение и попыталась продолжить:
– Ты же у отроков наставником. Твое дело учить их, а не самому мечом размахивать.

После известия о ранении Алексея и рассказа о том, как он его получил, ей хватило времени подумать, поэтому при встрече на мосту она еле сдерживалась, чтобы прямо здесь, при всех не обвинить его в небрежении обязанностями наставника. Правда, когда он с трудом, поморщившись от боли, наклонился за поданным ему ковшом с квасом, кольнуло: «Как еще дорогу-то выдержал, бедный?» Покосилась на Юльку – та смотрела на них во все глаза.
«И чего таращишься? Лекарка ты или нет? Не видишь, что ли – больно ему».
Боярыня в ней едва не уступила место простой женщине: потянуло припасть к стремени, запрокинуть голову и жадно обшаривать взглядом любимое лицо. Но нельзя! Чуть не прослезилась от жалости к самой себе: Арина вон ни мгновение не колебалась, ей даже и в голову не пришло себя сдерживать. Бегом к своему Андрею бежала, слезами его умыла, и никто ее в том попрекать не стал: в своем праве баба.
«Вот именно, баба! Ты, матушка моя, в боярыни рвалась? Ну и будь боярыней!
И зря ты о Юльке сейчас так. На себя посмотри! Лекарка, конечно, от бабьей судьбы отказывается, ну так она мала еще, не попробовала ее. У тебя самой-то хватит сил женское счастье на боярство променять? Вон она, радость твоя: сидит в седле, скособочившись, да глазами тебя буравит. А и не буравь, Лешенька, не буравь… Не Аннушка перед тобой стоит, даже не Анна, а боярыня. И ты сейчас не зазноба моя. Вот и поговорю я с тобой вечерком… как боярыня. Коли хочешь, чтобы я твоей была, так понять должен, что для меня теперь дело тоже важнее всего. Не для себя дело – для рода…»

* * *

– Чего? – странный разговор раздосадовал Алексея уже всерьез. Оно, конечно, пошутковать он и сам не прочь, но сейчас, в нетерпении, после разлуки… Да и тошно, устал, как скотина, за эти дни, вымотался. Ведь впервые воевал с одними сопляками; уж лучше опять с бандой, ей-богу – с теми хоть привычно.
Сюда, к ней, шел с одной мыслью – отдохнуть, душу отогреть. И на тебе! Вот же нашла к чему прицепиться!
– Отвяжись, Анюта! Хватит глупости-то… Погляди лучше, чего привез тебе – красота какая! – Алексей вытащил из-за пазухи сверток, развернул тряпицу и на его ладони сверкнул серебром браслет чудной работы.
«Да что он мне безделушками зубы заговаривает!»
Анна слегка побледнела и, даже не взглянув на украшение, вздохнула поглубже, сложила руки на груди и нарочито спокойно проговорила:
– Что добычу вы взяли богатую, я уже слышала, хвалю, но не о том я сейчас… Ты, воевода, вернулся из похода, и я, боярыня, спрашиваю с тебя, как ты в том походе управлялся, сколько отроков погубил и сколько назад привел.
– Анют, ты чего? – Алексей, все еще не веря, что она говорит всерьез, только тут и пригляделся повнимательнее к своей женщине. – Какой еще тебе спрос?!
– Ты сам меня боярыней назвал. Или от своего слова отказываешься? – издевки в голосе вроде и не слышно, но Алексей ее явственно уловил: то ли в прищуре, то ли в слегка искривленных губах показалось ему что-то… эдакое… Неприятное, то, что он доселе в Анне не только не видел, но и не подозревал. Открыл было рот, чтобы осадить, но она не дала себя перебить и повысила голос:
– Вижу, что слово твое крепко, воевода, – откуда только у баб такое ехидство лезет? И ведь не придерешься – ни малейшей ухмылочки на лице! – А потому ответствуй мне, боярыне Анне Павловне: ты зачем отроков зазря загубил? Почему сам подставился? – а последние вопросы и вовсе обвинением зазвучали. – Что вы, наставники, там делали? Вы в поход пошли или так, в лесочек за речкой прогулялись?
Вот тут Алексея накрыло гневом уже по-настоящему! Ушам своим не поверил: ополоумела она, что ли?
– Анна! Да…
И про боль забыл, вскочил, отшвырнув браслет, охнул, подшагнул к столу, и изо всей силы грохнул по нему кулаком:
– Ты куда, баба, лезешь? Не твое дело!
– Нет уж, мое как раз! – Анна неожиданно для себя самой почувствовала что-то вроде удовлетворения: ну наконец-то! Понял, что не шутит она! – Ты МОИХ отроков, МОЮ дружину за болото повел! Сколько обратно вернулось, а? Отвечай боярыне, воевода! – Анна кричала, уже не сдерживаясь, и Алексей вспомнил свои слова, сказанные вот только что, вроде бы в шутку, но оказавшиеся пророческими. Боярыня и в самом деле была грозна во гневе. Но и хороша тоже – этого у нее не отнимешь.
Не блажила так никогда его Аннушка, так чего ж теперь-то? А может?.. От внезапной надежды даже гнев отпустил. Может, в тягости она? Но если так, то пусть блажит, и не такое стерпеть можно!
– Анют, ну что ты в самом деле, ну, успокойся, – он попытался угомонить ее, но не тут-то было!
– Что вы там за циркус устроили? Один с изуродованной мордой остался… Красавчик, тоже мне! Второго так и вовсе, как барана, зарезали! Ты сам вон кривишься, за бок держишься! Какого рожна ты на мечи полез? Почему не велел отрокам стрелять?
– Анна, не лезь, говорю! Я тебя не учу кашу варить, вот и ты не учи меня рать водить! – Рудный воевода изо всех сил пытался сдерживаться, но получалось все хуже.
– Да плевать мне, как ты там ратишься, ты мне обратно отроков приведи! – Анну уже откровенно понесло: в здравом уме она никогда бы не позволила себе не только таких слов, но и такого тона. Боярыня куда-то исчезла, вместо нее сейчас орала простая баба. – «Ничего страшного!» А с вдовой Анисима ты, что ли, покойника оплакивать станешь? Что я матери Георгия скажу? Что усадьбу им тут обустроят? Сдалась ей та усадьба – вместо живого сына! А обо мне ты подумал? Я одного уже похоронила, не хочу больше! Не хо-чу!
– Ты берега-то не теряй! – Алексей оттянул ворот рубахи, помотал головой и неожиданно даже для себя брякнул: – Нет, знал, что бабы в тягости чудесят, но не так же!
Анна открыла было рот, чтобы выкрикнуть еще что-то, да так и осталась стоять – ну, рыба на песке, не иначе. Не сразу до нее дошел смысл услышанных только что слов, она чуть-чуть не спросила, о ком это он.
«Так это он, выходит, не боярыню слушал, а беременную бабу ублажал? Ну, Лешенька, ну, я тебе сейчас!..
Нет! Нельзя! Он тогда вовсе со мной считаться перестанет! Анька, думай!"
Но язык прикусить уже не успела, само собой сорвалось:
– Кто тут в тягости, не знаю, сам ищи! А я еще подумаю…
И надо бы себя по губам хлопнуть, да поздно. Недоумение, обида, боль промелькнули на любимом лице и исчезли, сменившись тяжелой и холодной, как осенний туман, злостью.
– Надо будет – поищу! – отрезал воевода. – И не смей меня учить, баба! Девкам своим сопли вытирай! А об этом ты ничего не знаешь и знать не можешь! Так надо было! – Алексей не понял, что его больше взъярило: то ли ее непонятная попытка влезть в воинские дела, то ли внезапное крушение им же самим придуманной надежды.
Анна попыталась что-то вставить, только куда там – теперь уже он ее не слышал:
– Ты МНЕ в ратных делах указывать собралась? Боярыней назвалась, ишь! Не тебе с меня спрашивать! – договаривал он уже возле порога. Саданул напоследок кулачищем о косяк и хлопнул дверью.
«Вот тебе и встретились!»
Не ко времени сунувшаяся за каким-то делом холопка едва не получила в лоб тяжелым ковшом: Анна с разворота чуть не швырнула его в сторону скрипнувшей двери, но выплеснувшийся квас промочил боярыне рубаху и малость остудил гнев.
Выслушала какой-то вопрос, что-то ответила, дождалась, пока дверь прикроется, и только потом от души шваркнула ни в чем не виноватой посудиной об стену.
«Господи, теперь еще и рубаху из-за него переодевать! В этой на люди уже не покажешься! Ну, Лешка, ну, удружил!
За дверью послышался топот ног, под окном – чьи-то голоса; отроки и девицы собирались на посиделки. Все раздражало, мешало сосредоточиться.
«Ну, никакого покоя! И подумать не дадут. Сейчас еще и на посиделках за ними приглядывай, вид боярский являй! Сил моих нету!»

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

Красницкий Евгений. Форум. Новые сообщения.

kea

Дата: Вторник, 16.12.2014, 13:18 | Сообщение # 7

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Глава 3

Нинею большинство обитателей крепости заметило в тот момент, когда Великая Волхва стояла на нижней ступеньке лестницы, ведущей в терем и, не обращая внимания на обычный дневной шум и суматоху, осматривалась со снисходительным любопытством. Вот только входящей в крепость ее не видел никто: как потом ни допытывались наставники, ни дежурный десяток, ни работники, возводившие стену рядом с воротами, ничего вразумительного сказать не смогли.
– Никто не проходил, господин старший наставник! – дежурный урядник ел глазами Алексея, почему-то совсем не пугаясь его рыка.

Пожалуй, окажись сейчас в крепости кто посторонний, он и не понял бы, что же такого грозного или необычного было в этой добродушно улыбавшейся пожилой женщине, и почему ее появление вызвало такой переполох и всеобщее внимание. Но посторонних не сыскалось, а все прочие отлично знали, кто перед ними, потому и замерли, как завороженные, кто где стоял, внезапно обнаружив присутствие рядом с собой той, чье имя устрашало не одно поколение обитателей лесной округи на несколько дней пути. Впрямую пялиться, правда, опасались (вдруг осерчает за что-то и превратит в змею или жабу!), но отвести от нее взгляд получалось ненадолго, а потом глаза сами собой возвращались обратно.
Выскочившая из терема девка-холопка побежала по какой-то надобности к ступенькам, собираясь спуститься вниз, но, увидев обернувшуюся на ее топот гостью, ойкнула, заполошно метнулась туда-сюда по гульбищу и скрылась внутри. Захлопнувшаяся за ней дверь оборвала возглас. Зазевавшийся подмастерье споткнулся на лестнице, спускаясь с недостроенной стены, свалился в кучу стружек, которую сгребал один из лесовиков, и разметал ее, а работник и не заметил: метла у него в руках дернулась как будто сама собой и шлепнула по морде пробегавшего мимо щенка. Тот шарахнулся в сторону, попал под ноги выглянувшему из-под лестницы мастеру, взвизгнул от пинка и рванул в сторону спасительных собачьих клеток.
А Великая Волхва и по совместительству боярыня Гредислава Всеславна никуда не торопилась, все так же наблюдая за всеобщей суетой, потом опустила глаза и заинтересовалась точеными столбиками, на которых лежали перила крыльца. Чтобы получше разглядеть их, отошла на шаг, откровенно любуясь искусной работой, спустилась со ступеньки и стала разглядывать балясины уже с другой стороны. Одобрительно покивала, подняла голову и засмотрелась на богато украшенные наличниками окна, необыкновенно большие по сравнению с привычными волоковыми оконцами.
В самом же тереме в это время царила суматоха. Холопка, первая заметившая волхву, ворвалась в горницу к Анне с воплем «Матушка-боярыня, там!.. Там!..»
– Ну что там еще? – Анна раздраженно повернулась к двери. – Опять Ворона упустили?
– Нет, там, на крыльце! Она! – девка, размахивая руками, обрисовала что-то огромное.
– Кто – она? Млава, что ли?
Холопка, вовсе ошалевшая, молча замотала головой и только когда Анна сердито нахмурилась, шепотом выдохнула: «Волхва».
К собственному удивлению, Анна сдержалась и не вскинулась с бабьей заполошенностью от такого известия. Только хмыкнула про себя, будто руками развела.
«Ну вот, дождалась, боярыня. Без тебя все решилось. Теперь уж никуда не денешься».
– Куда?! – она ухватила за косу рванувшуюся к двери девку, дернула, приводя ее в разум, и потребовала: – Доставай лучший наряд!
Холопка непонимающе уставилась на хозяйку, потом кивнула и опять двинулась к выходу из горницы.
– Да не твой, дура! Мой! Не в этом же мне гостью встречать! – и подтолкнула очумевшую девку к двери в спальный покой, где в сундуках хранилась одежда. – Тот, в котором я в прошлый раз в церковь ездила, вынимай.
Прибежавшая на зов Жива – девчонка, которую Анна выбрала себе для услуг еще в Ратном, отправилась на кухню с наказом для Плавы: накрыть в горнице стол, приличествующий для приема важной гостьи.
– Да скажи, пусть в заднюю дверь заходят, через подклет, чтоб на крыльце не суетились. Как мы с боярыней Гредиславой в терем вернемся, все уже на столе стоять должно!
«Успею. Нинея вежество блюдет: коли уж пришла незваной, то даст мне время и переодеться, и на стол накрыть.
А уж как в разговоре перед ней не оплошать – это ты сама постарайся, Аннушка… коли собираешься боярыней на самом деле стать, а не только называться».

Когда боярыня Анна Павловна выплыла на крыльцо, со стороны глядя, можно было решить, что она готовилась к этой встрече чуть не с рассвета: только раз надеванная рубаха с богатой вышивкой («Хорошо, что успела новую справить, с крестами в рисунке. Ну и что, что у предков такого узора не было! С Великой Волхвой разговаривать – никакая защита не помешает»), новая юбка с пришитой по низу узкой кружевной полоской – подарком младшей дочери («Подумаешь, один край неровный! Как будто так и надо!»), шелковый платок, привезенный весной из Турова… Серебро чуть не все из ларца выгребла, не для того, чтобы пыль в глаза пустить – богатством боярыню древнего рода не удивить! – а чтобы уважение показать и радость от встречи.
Вот только радоваться особо нечему было: перед гостьей навытяжку стоял отрок Киприан – один из тех, кого Анна недавно выбрала себе в опричники.
«Этого мне не хватало! Не приведи Господь, скажет что-нибудь лишнее: ей же никто противиться не может!»
Пару раз вздохнула глубоко, пока Нинея не заметила, засияла радушной улыбкой, не спеша спустилась с крыльца, подошла, поклонилась:
– Здрава будь, боярыня Гредислава!
– И тебе поздорову, Медвянушка! А ты ступай, ступай, – «добрая бабушка» обернулась к отроку, который топтался рядом, то ли в ожидании чего-то, то ли не смея удалиться без разрешения. – А Мишаня-то твой, я гляжу, правильно строится. Основательно, – продолжила она, оглядываясь с одобрительным видом. – Не узнать островок-то. Вон какой терем возвели! Не знала бы, решила, что этакая красота всегда здесь стояла.
– Да, терем невиданный. Но Мишаня только сказал, как он его себе видит, а строили уже твои работники, Гредислава Всеславна.
Гостья рассмеялась дробным старушечьим смехом:
– Да будет тебе, Медвянушка! А то я не знаю, на что мои лесовики способны! Ты лучше позови мне старшину твоих плотников – хочу посмотреть на мастера, который такие чудеса творить способен, да поблагодарить, что дал мне возможность на старости лет на эдакое полюбоваться.

– Звала, боярыня? – старшина плотницкой артели Сучок, во Христе Кондратий, отличался невысоким ростом, плешью во всю голову и независимым, если не сказать скандальным, нравом. Вот и сейчас он подошел к Анне, стоящей у нижней ступеньки крыльца, ведущего в терем, с таким видом, что ей захотелось либо оглянуться в поисках подходящего дрына – без лишних разговоров заехать наглецу по лбу, либо сразу же позвать пару отроков с кнутами.
«Странно, он что, Великую Волхву не замечает? Или просто не понял, кто рядом со мной стоит?»
Спустить такого безобразия, да еще на глазах у гостьи, Анна никак не могла, но не ругаться же с закупом? Вспомнив уроки ратнинского старосты, боярыня подпустила меду в голос и принялась озабоченно расспрашивать, споро ли идут работы, не терпят ли плотники какого ущерба, ладят ли с присланными боярыней Гредиславой Всеславной людьми?
На этих словах хозяйка покосилась на стоящую на крыльце Нинею и поразилась: ну, старушка себе и старушка, ничего удивительного, что Сучок не обратил на нее внимания.
«Вот, Анька, учись! Ты все пыжишься, стараешься выглядеть величаво: не приведи Господи, кто-то не поймет, что с боярыней говорит! А оказывается, и так тоже можно – знать бы только, для чего ей такое понадобилось? Ладно, все равно сейчас увижу…»
– Что же касается помостов для стрелков, про которые вы на днях у меня совета спрашивали, то придется вам, старшина, их переделывать. Да прежде обратись еще раз к наставникам Филимону и Титу – они мужи умудренные, не дадут вам опять в ошибку впасть… – Анна сейчас выглядела сущим ангелом терпеливости, а то, что Сучок скривился, только добавило ласки в ее голос, – ибо прежние, сам знаешь, негодны оказались, хоть твоей вины тут и нет – не строили такого раньше.
«Покривись, покривись у меня – впредь закаешься со мной свои шутки шутить, сморчок плешивый!»
– Вот и посоветуйся с людьми в воинском деле искушенными, – на этом боярыня закончила свой разговор с мастером. Тот уже было повернулся уйти, но из-за спины у Анны раздался властный голос:
– Здрав будь, старшина! Хозяйке своей ты отчет дал, а теперь ответь-ка мне!
Неустрашимый Сучок, бесстрашно выходивший с топором на трех вооруженных ратников, известный всем ругатель и забияка, застыл на миг, как будто заробел, но потом совладал с собой, развернулся и низко поклонился одетой в темное старухе, которую он поначалу почему-то не заметил:
– И тебе поздорову, боярыня.
– Ну, рассказывай, как ты, старшина, на моей земле и для моей дружины крепость ставишь, чтобы защищать меня и людей, под моей рукой пребывающих.
– Строим, боярыня, стараемся…
– Знаю я, как ты стараешься! – неожиданно молодо фыркнула Нинея, – Аж в моей веси слышно! Ты вот, Медвяна, недовольна, что я над своими людьми старшего не поставила… – повернулась она к хозяйке. – Что ж внучке-то моей не поверила? Она ведь тебе нужного человечка указала.
– Она-то указала, – пожала плечами Анна, – да он сам от своего старшинства отпирался, будто ему смертью за это грозили.
«Не хочет признаться, что в суете просто забыла старшего назначить?»
– Видать, не того поставила, – сокрушенно покачала головой Нинея.
«Господи, и голос, и вид такой, будто и в самом деле в недосмотре раскаивается. Вот только мне почему-то не верится – глаза вон как поблескивают, того и гляди, захихикает».
– Больно грозно у вас тут – заробел, видать, – волхва то ли упрекнула, то ли уколола с насмешкой.
«Вот и пойми ее! Напустила туману на пустом месте – дался ей тот старшой, будто других дел нету, важнее…»
– Да, стараюсь! По-другому не научен! – встрял в разговор двух боярынь Сучок, сейчас донельзя похожий на мелкого, но бойкого и драчливого петуха. – И не тебе меня моим ремеслом попрекать! А болотники твои поделом биты бывают. Худая работа хуже воровства!
«Батюшки мои! И как у него язык повернулся?!»
– Да он у тебя, Медвяна, храбр без меры! Со мной спорить берется, – добродушно хмыкнула гостья. – Только ты не думай, боярыня, что он дурак и совсем страху не ведает. Боится – и еще как! Правда, иные со страху в кисель обращаются, а твой старшина из тех, что с перепугу на кованую рать с голыми кулаками попрет. Глядишь, еще и в былину попадет.
Анна хотела было вмешаться и хоть как-то приструнить вконец обнаглевшего закупа, но Нинея остановила ее жестом – пустое, дескать.
– Коли ты у нас такой отважный, тогда ответствуй, как ты, старшина, довел дело до того, что твои люди с тобой работать отказываются?
– Не возводи напраслину, боярыня! – вздернул бороду Сучок, – не скажут такого мои артельные!
– Не скажут, – неожиданно согласилась с ним Нинея и тут же огорошила собеседника новым вопросом: – А ответь-ка ты мне, старшина, что скажут ратники воеводе, который по собственной воле отказывается от присланной ему на подмогу дружины? А?
Сучок намек понял, скривился, будто ему вместо наливного яблочка поднесли недоспелый дичок, а боярыня Гредислава продолжала:
– Ты мастер или дите капризное? Или ты своим делом не дорожишь? Я тебе людей прислала… Я ТЕБЕ СОТНЮ работников прислала! Под твою руку! Нарочно выбирала покладистых, чтобы работа спорилась. А ты что устроил? До мордобоя довел?! Какой ты после этого старшина? Твое дело – людей к работе приставить, а не в драку с ними лезть! Ты командовать ими должен!
– Не воевода я, чтобы тысячные рати водить! – Сучок продолжал огрызаться, и не думая уступать. – Есть у меня моя артель – и хватит. А эта сотня… Не хватало мне мороки лешаков безруких делу учить! И без них забот на стройке полно.
– А ты и не должен сам во все встревать!
Сучок пенился, как забродившие на жаре помои, а Волхва вроде бы того и не замечала. Не спорила, а наставляла и разъясняла. Спокойно и немного снисходительно. И артельный старшина перед ней смотрелся, словно нашкодивший мальчишка.
– Не-е, боярыня, не учи меня моему ремеслу! Чтобы крепость построить, каждому работнику все объяснить надобно, во все мелочи вникнуть!
– Вот потому-то ты и не управляешься, старшина, что своим мастерам не доверяешь, сам во все дырки суешься.
«Мотай на ус, Анька! Ты и сама тем же грешна».
От такой хулы на своих артельных Сучок и вовсе взвился – напрочь позабыл, что трусит:
– Да у меня в артели, чтоб ты знала, самолучшие мастера от Киева до Новгорода собрались!
– А что ж ты их тогда за руки хватаешь? Ты им не мать, а они не дети малые, чтобы за твой подол держаться. Как им в полную силу развернуться, если ты им их же дело доверить боишься?
– Но без пригляду-то нельзя! – не сдавался Сучок.
– Нельзя, конечно. Вот и пусть они – каждый на своем месте – и приглядывают за работниками, и тебе обо всех неполадках докладывают. Ты же видишь, как в дружине все устроено: одному сотнику за всем не уследить, у него на то десятники и полусотники поставлены. Сам говоришь, что у тебя мастера умелые – вот и поставь их десятниками над моими людьми, пусть учат и работу требуют. А твоя забота – общий надзор.
«Все верно говорит, но как же тяжело поверить, что твои люди и без твоей мелочной опеки управятся! Все время боюсь, что недосмотрят, упустят, неправильно сделают. Привыкла на усадьбе сама все проверять… Эхх, хоть и учу девчонок своими руками ничего не делать – все только через холопов, а сама никак от этой привычки не избавлюсь. Видать, крепко въелся страх опять в нищету скатиться, когда и холопов-то, почитай, не оставалось, самой приходилось во все впрягаться…
Что ж, отвыкай, Аннушка – каждому времени свои привычки пристали. Вот и Сучку пришло время старые отбрасывать, коли мешают. Тяжелое занятие, по себе знаю. Хватит у него ума принять совет?
Что значит «хватит?» Заставлю! Сколько голову ломала, что с этой оравой лесовиков делать, как не допустить до нового мордобоя… Теперь знаю – и пусть только этот паршивец попробует возражать!»

Плотник же изо всего сказанного волхвой услышал только одно – что ему своими руками ничего делать нельзя. И не понравилось ему это чрезвычайно, ибо, что ни говори, мастером он был от Бога и работал не только для того, чтобы прокормиться, но оттого, что душа красоты просила. Каким образом Нинея вызнала про старания Сучка деревянный цветок сделать, неизвестно – на то она и Великая Волхва. То ли сама в глазах у него прочитала, то ли кто из Буреевых холопок подслушал, как мастер однажды в сильном подпитии изливал душу ратнинскому обозному старшине, и ей передали, но огорошила она этим не только его, но и Анну. Боярыня Гредислава не стала выслушивать от Сучка все его «Да как же?» и «Непривычен я к такому!» и опять повернула разговор по-своему. Анна, которая про пьяные откровения на Буреевом подворье ничего не знала, так и не поняла, что к чему, хотя слушала внимательно.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Вторник, 16.12.2014, 13:21 | Сообщение # 8

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

– Как, по-твоему, старшина, совместимы ли красота и грязь?
– Ну и задачки ты задаешь, боярыня! – мастер от такого вопроса сбился со скандального тона и полез чесать в затылке, но опомнился, опустил руку и неуверенно произнес: – Нет, наверное…
– Бывает, старшина. Бывает, но редко. Рассказывают, был когда-то то ли в Риме, то ли еще где боярин, который требовал от холопов, чтобы они прекрасные цветы в выгребную яму по одному бросали, а сам сидел рядом и любовался, как красота в помоях постепенно тонет…
Сучок открыл рот, собираясь произнести что-то явно неблагонравное, но передумал, закрыл и, уже не стесняясь общества двух боярынь, принялся остервенело скрести там, где роскошная плешь граничила с остатками русой шевелюры.
– Но ведь ты-то не из таких! Ты один из немногих, кто красоту не только чувствует, но и сам создавать способен! – волхва сделала вид, что не заметила попытки Сучка перебить ее. – Для тебя это вещи несовместимые. Так зачем же ты тогда сам себе душу руганью поганишь?
– Так как же иначе? От Одинца и Девы стройка без срамного слова не идет! – возопил возмущенный покушением на основу основ мастер. – И по загривку тупому или непонятливому поучить не грех! От пращуров так заведено!
– А храмы, которые вы ставите по обету? Ведь ни единого бранного слова за это время не говорите! Зарок в том даете!
– То храмы… – начал было плотник, но стушевался на полуслове и вновь принялся терзать свою лысину. А Нинея давила его дальше, даже не повышая голоса.
– А разве крепость – не храм? Храм жизни? Она людские жизни оберегать предназначена! Что же ты, мастер, поносным словом сам, заранее, защиту ее ослабляешь? Ты ведь каждый раз, когда бранишься, считай, гнилые бревна в стену укладываешь, ибо вред от ругани такой же, если не хуже! Вот и выходит, что ты красоту дела рук твоих сам на поругание Чернобогу отдаешь!
«Насчет брани – это она вовремя, сил нет его слушать».
– Не спорю, и брань красива бывает, когда к месту да по делу, а самое главное – в нужную сторону ведет.
«Да уж, батюшка-свекор сказанет иногда – и мертвый зайцем подскочет. А староста как мне на днях заворачивал? Разозлил – слов нет, но ведь как подхлестнул! Да я на одной злости, считай, этих плотничков в та-акую лужу макнула… Не сама, конечно, но ведь придумала и других на это дело сподвигла. Тит, конечно, и свою душеньку потешил, но и мне выгода… Вот и выходит, что Аристархова брань мои мысли в нужную сторону направила, а я уж сообразила, как желания наставников к своей пользе применить. Ха! Учись, Анька, коли с мужами дел имеешь – и это пригодится».
А Волхва в это время продолжала раскатывать строптивого ругателя в тонкий блин:
– А вот если ты руганью просто душу отводишь, грязь из нее наружу выплескиваешь, то сам же свое дело помоями и мажешь! В душе грязи только больше становится, да не у тебя одного. Вот и выходит, что не красоту ты созидаешь, а Чернобогу требы кладешь!
«Ты гляди, он даже ростом меньше стал. Вон, и руки плетьми повисли… Накомандует такой, пожалуй».
– А вот теперь, старшина, слушай самое главное! – Нинея говорила Сучку, но Анне почему-то показалось, что эти слова предназначались и ей: – Правильное руководство людьми – та же красота. Если ты верно подобрал людей, расставил их на те места, где они принесут наибольшую пользу, позаботился, чтобы они имели все необходимое для работы, учел и продумал сотню мелочей, благодаря которым твои люди не из-под палки будут трудиться, а с душой и с выдумкой – потом ты получишь то, что сам, один, ни за что в жизни сотворить не сможешь, хоть в узел завяжись! Не своими руками красоту сотворишь – но своей волей! Тем, как ты людьми повелеваешь!
«Умеет объяснить! Правда, непонятно, причем тут красота, но это я потом еще подумаю».
Вид у мастера был озадаченный до крайности, и Анна ему поневоле посочувствовала, потому что прекрасно помнила, с каким трудом преодолевала внутренне сопротивление, выслушивая поучения свекра, ратнинского старосты или Филимона.
Волхва, похоже высказала все, что намеревалась и, не давая Сучку возможности продолжать спор, небрежным жестом отпустила его:
– Иди, подумай о моих словах на досуге.

* * *

С Сучком ТАК никогда и никто не говорил. Даже регент церковного хора, про которого он рассказывал своим артельщикам да закадычному собутыльнику Бурею, и тот все больше на самостоятельное творение красоты упор делал. Непонятная и страшная волхва, владеющая душами лесовиков и, по слухам – всесильная, по сути, повторяла то же самое, что он когда-то слышал от того регента – по другому поводу и другими словами. И так сумела повернуть, что старшина явственно увидел то, что раньше ему и в голову не приходило.
Мастер с законной гордостью творца любовался на выросший во дворе крепости терем, но не задумывался, что точно так же можно выстраивать и отношения между людьми – не как получится, а по заранее продуманному плану и с заранее выбранной целью. По всему выходило, что у его собственных отношений с окружающими основа подгнившая, по его же недосмотру. Значит, чтобы дело сладилось, придется уже сложенное перебирать по бревнышку и заменять гниль добротным материалом, то есть пересматривать и перестраивать свое отношение к людям. А как, если оно уже улежалось и приросло? Ломать, да переделывать? Непривычно, трудно и больно. Вот и вспоминал он слова Великой волхвы снова и снова, выискивая решение там, куда до сих пор и не думал заглядывать.

* * *

Стоявшая рядом Анна только диву давалась, наблюдая за тем, как мгновенно Нинея меняла образы, превращаясь из доброй старушки в строгую хозяйку, или в собеседницу, без слов понимающую тяготы, приходившиеся на долю любого творца, или в мудрую наставницу.
– Что, Медвяна, дивишься, почему я твоего мастера сразу же не окоротила, а позволила спорить со мной? – прищурилась на Анну Волхва, когда тихий и задумчивый Сучок, пришибленный странным разговором, удалился прочь.
Пока Анна колебалась, кивнуть ли ей согласно или попробовать притвориться, что и сама все прекрасно поняла, Нинея не торопясь пошла вверх по ступенькам, не опираясь на перила, а мимоходом прикасаясь к точеным балясинам – как будто внучат по белобрысым затылкам ласково трепала. Укоряя себя за минутную растерянность, Анна поспешила за гостьей, и чуть не наткнулась на нее: поднявшись на высокое крыльцо, боярыня Гредислава развернулась и с самого верха еще раз обозрела двор строившейся на ее земле крепости, так что Анне поневоле пришлось остановиться на две ступеньки ниже – и смотреть на Нинею снизу вверх.
«Боярыня Анна Павловна, да? Не ври себе, Анька! Вот она – боярыня, а ты пока так… щенок брехливый… Не тебе перед ней выкобениваться – она видит и тебя насквозь, и под тобой на сажень».
– Думаешь, намного проще было бы приказать ему поступить по-моему? И не пришлось бы нам с тобой выслушивать все, что он мне наперекор с перепугу нес, так? – снисходительно вопросила Нинея.
«Точно – насквозь видит».
– Что проще, возражать не собираюсь, но вот правильнее ли? Подумай сама.
– Когда человек берется за дело только потому, что ему так приказали… Нет, конечно, и тогда что-то путное получится, вот только… – Анна пожала плечами.
– Ну-у? – Нинея наклонила голову к плечу и уставилась на хозяйку с веселым любопытством.
– Вот только работы той сделают тютелька-в-тютельку столько, сколько отмерено, и времени это у работников займет столько, сколько отпущено – а не сколько на это дело потребно. Не раз за холопами примечала…
– Умница, Медвянушка! – гостья посторонилась и дала, наконец, возможность встать рядом с собой. – Я-то собиралась тебе это объяснять, а ты уже и сама поняла. Ну, а раз это поняла, то, может, знаешь, и почему так получается?
– Если берешься за дело, которое тебе нравится, ну, или если хотя бы умеешь его делать хорошо, то и работается в охотку, с душой.
– И это верно. Значит, если тебе надобно, чтобы твои люди вкладывали не только все свои силы, но и всю смекалку, а если потребуется, то и душу в то, что ты им делать велишь, то?..
Анна чуть было не улыбнулась волхве в ответ на ее недовысказанный вопрос, но вовремя спохватилась и ответила со всем вежеством:
– Чтобы человек за порученное ему дело со всей душой взялся, надо, чтобы он его своим почувствовал. А уж как этого добиться… Своих людей хорошенько узнать надо, чтобы заранее определить, у кого к чему склонность есть, и что кому поручить.
«Нашла же я подход к наставникам – вон как Тит тогда из-за помоста душу отвел… Да и отроки после разговора в трапезной изо всех сил выкладываются. Вот с Лешей я промахнулась… Видать, не все про него знаю».
– Все-то ты понимаешь, Медвянушка, – «добрая бабушка» ласково похлопала руку Анны. – Теперь осталось научиться вовремя свои знания использовать. Вот и используй!
«Куда только делись и взгляд ласковый, и доброта из голоса? Будто прошлогоднюю медовую лепешку откусить пытаешься: вроде бы и сладко, но зубы обломать проще простого.
Анюта, она все-таки Великая волхва, а не старая нянюшка, и от нее укор принять – меня не убудет».
– Прости, Гредислава Всеславовна, не могу постичь, что ты мне сейчас подсказать стараешься. Сделай милость, объясни.
– Ты, Медвяна, сейчас изо всех сил стараешься боярыней стать, и многое уже правильно делаешь. Нашла себе помощниц, каждой ее часть от общих забот определила, и в их распоряжения не вмешиваешься – только отчета потом спрашиваешь. Но ведь у тебя в подчинении не только бабы, мужей тоже хватает.
То ли Анна при этих словах поморщилась, то ли еще как-то себя выдала, но волхва понимающе усмехнулась:
– Да, не всегда тебе можно в их дела встревать – а зачастую и вовсе нельзя, ибо не примут они женского вмешательства. Но самой во все вмешиваться нет никакой необходимости, коли у тебя есть мужи-помощники, пусть даже пока и неумелые, как тот же Сучок.
– Да какой же он неумелый?
– Я не про его плотницкое мастерство говорю, – досадливо отмахнулась Нинея, – У тебя Прошка со щенками лучше управляется, чем старшина с артелью. Вот и проведи его той дорогой, которая тебе, боярыне, уже знакома, чтобы и он ее тоже прошел.
– Закуп?
– А давно ли твой свекор коровам хвосты крутил, а? – съехидничала волхва. – Однако же сейчас и сотник, и воевода! Думай вперед, Медвяна – далеко вперед. Умный начальный человек своих людей не принижает, а поднимает, потому как они своим ростом и его вверх подталкивают. Лисовины большое дело затеяли, а в таких случаях верных и умелых помощников всегда не хватает. Вот и учи этого упрямца, тащи его в начальные люди. Хоть за бороду волоки, хоть плешь дальше проедай.
И тут же строгая наставница уступила место кому-то другому – Анна даже не успела понять, кому именно, настолько быстрой оказалась перемена:
– А сейчас вели позвать свою помощницу, Арину – мне на нее посмотреть надобно. Да пойдем уже в горницу, вон, холопки замаялись знаки подавать, что стол накрыт.

Короткое время, отпущенное ей на подготовку застолья для двух боярынь, Плава использовала с умом и без лишней суеты. В конце концов, волхва прибыла в гости не разносолами лакомиться, хотя пренебрегать предложенным угощением, разумеется, не стала. Что и как подается в крепостной трапезной здешним обитателям, она, без сомнения, и без того знала, но, блюдя вежество, благосклонно осмотрела расставленные на столе блюда с нарезанным копченым мясом и дичью и сокрушенно качнула головой при виде миски с соленьями. После слов стряпухи: «Испробуй, боярыня, на козьем молочке варили!» положила себе немного еще горячей каши и свежего творога с ягодами, а от придвинутого к ней поближе блюда со вчерашними пирогами отмахнулась: «Потом сама возьму».
Плава напоследок разлила по кружкам ягодный взвар и вопросительно взглянула на Анну – не надо ли еще чего?
– Благодарствую, Плавушка! Если что понадобится – позовем, а пока всего в достатке.
Повариха выпроводила помогавших ей холопок и вышла сама, притворив за собой дверь.

– Видишь, Медвяна, я права: ты сама уже научилась своих людей на нужные места расставлять… – Нинея ела не спеша, понемногу зачерпывая ложкой кашу, ждала, пока она остынет, и так же не спеша говорила. – Вон как ловко твоя старшая стряпуха управилась: мы с тобой всего ничего на улице проговорили, а у нее уже все готово, даже кашу для старухи успела сварить. Тебе, правда, повезло – Плава уже умелой поварихой сюда попала, да и покрутиться бабе в жизни довелось, так что учить ее почти и не приходится – сметливая, сама догадывается, что и как делать. Ну, а там, где у нее не получается, и подсказать не грех. И с другими помощницами примерно то же самое, так?

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Вторник, 16.12.2014, 13:26 | Сообщение # 9

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

– Так, Гредислава Всеславна.
– Да ладно тебе величать меня, – неожиданно фыркнула волхва, – а то мы с тобой и до завтра разговор не закончим. Зови, как все, Нинеей. О чем я?.. Ах, да, про Сучка… Ты зря нос воротишь – дескать, закуп. Ежели с умом к делу подойти, да подтолкнуть вовремя и в нужном направлении, то таких артелей под его рукой не один десяток может работать. Вас, Лисовинов, обустраивать. Так что думай, Медвяна, думай.
– Я уже поняла, что язык раньше разума сболтнул, Гре… ой, Нинея.
– То-то же! – усмехнулась гостья, то ли порадовавшись догадливости Анны, то ли позабавившись ее оговоркой. – А что подсказывать и подталкивать не один год придется – так это не в тягость. Оглянуться не успеешь, как привыкнешь. На тебя вон сколько лет потратили – и не зря, коли ты в большухах не задержалась, и аж в боярыни проскочила.
«Не поняла… Кто это на меня время тратил? Свекровь-покойница? Но нас же двое с Татьяной…»
Нинея, не глядя на растерявшуюся Анну, выскребла остатки каши, запила взваром и уже поверх кружки уставилась на хозяйку донельзя ехидными глазами.
– И нечего так на меня таращиться! Ты что, до сих пор уверена, что ни с того, ни с сего смогла после смерти свекрови взвалить на себя ярмо большухи и – экая разумница! – тащить его? Вот еще! – в этот раз фырканью «старушки» могла бы позавидовать любая кобыла. – Готовили тебя в большухи, понимаешь? Го-то-ви-ли!
– К-как готовили? – ошалело пробормотала Анна.
– Ну, слава Светлым богам, хоть не спрашиваешь, кто готовил! А как? В точности не скажу, но предположить могу… Ну, чего молчишь? Спрашивай!
Анна не успела даже задуматься – язык опять подвел ее. Ну, и бабье любопытство тоже:
– А кто тебе про это сказал? Корней?
– Делать нам с ним нечего было – только его снох обсуждать! – на этот раз ехидство оказалось заметно разбавлено обычным старческим брюзжанием.
«Тьфу ты! Анька, дура, думай, что брякаешь! Надоест ей мою чушь слушать – у кого учиться тогда?»
– Не велика хитрость, – Нинея, однако, не казалась разочарованной бестолковостью своей «ученицы», наоборот, уселась на лавке поудобнее, настраиваясь на долгий разговор. – Не ты первая, не ты последняя. Да что там – тебе и самой давно пора озаботиться тем же и себе смену подбирать.
– Так не из кого пока готовить, – возразила Анна. – Мои старшие все равно в чужой род уйдут, а Мишаня еще не женат.
– А что, если в чужой род уйдут, так и готовить их не надо? – въедливо хмыкнула волхва. – Или ты хочешь это для их свекровей оставить? Свою-то не забыла?
– Не поняла… – Анна помотала головой. – Это что же, Аграфена меня заранее выбрала? Сама?
– Нет, кому следующей после смерти большухи вручать судьбу рода, мужи решают. Так что выбирал тебя Корней. Ну, и Аристарх ему помог – не без этого.
За время короткой застольной беседы Нинея умудрилась столько раз огорошить Анну, что та не успевала собирать разбегающиеся мысли, не то что обдумывать услышанное, но последнее высказывание вообще не лезло ни в какие ворота.
– Как это – мужи большуху выбирают? Это же испокон веку бабы меж собой решают! – от возмущения хозяйка даже поперхнулась.
– Ну что ты, что ты! Запей, запей вот квасом-то, – захлопотала волхва.
«Да что ж это деется-то? Ведь издевается, по глазам вижу, что издевается! И спорить с ней бесполезно – только лишний раз носом в лужу ткнет.
… А коли она так тебя тычет, значит, есть за что. Так что не ной, Анька, а слушай и учись: кто еще тебе это объяснит?
Но все равно, насчет выбора большухи это она… Ну, даже не знаю…»
Пока Анна глотала квас, пока успокаивала сбитое дыхание, ее собеседница в очередной раз успела сменить личину: теперь за столом не вредная старуха ехидничала над хозяйкой, но мудрая наставница поучала не слишком старательную ученицу.
– Ты думаешь, только бабы могут свои дела незаметно, исподтишка творить? Возьми хотя бы своего свекра: ты множество его деяний не то что не видишь – даже и не подозреваешь про них! Баба, которая считает, что может незаметно управлять мужами, права. Но трижды не права, если думает, что мужи управляют только приказами, открыто.
Умные мужи в этом ни в чем не уступают! бабам Ты скандалом, сплетнями или как-то еще упираешься дни, недели, а то и месяцы, чтобы добиться своего, а Корней мимоходом, одной презрительной ухмылкой даст понять: вот это надо делать, а вот это – нет. И будут делать! И будут уверены, что сами так решили. Одним своим «Кхе!» – Нинея настолько точно передразнила воеводу, что Анна не смогла сдержать улыбки, – презрительным или одобрительным, добьется того, что ему требуется. А что никто и не подумает про его вмешательство… Ну так ему и не надо – главное, чтобы все было сделано правильно и вовремя. Он же не власть показывает, а о деле заботится!
«И власть тоже… Иной раз как упрется – с места не сдвинешь! «Я так сказал!» – и хоть ты тресни!»
То ли Анна как-то выдала свои мысли, то ли ее возражения на поверхности лежали, но волхва даже додумать ей не дала – не то что высказаться:
– И даже если тебе иной раз кажется, что он настаивает на своем из одного упрямства, только чтобы себя потешить, будь уверена: у него для этого есть очень веские причины. Отчитываться же тебе он не собирается, и правильно делает. Чтобы понять начального человека, надо не только знать все то, что знает он. Гораздо труднее понимать все точно так же, как понимает он.
«Понимать точно так же… Что-то мне об этом и Аристарх, и Филимон твердили… Ну да, мы же с Ариной потом удивлялись, что Филимон, уж на что умный, а сам нас не так понимает. А все дела Корнея знать… Ой, нет, лучше не надо!»
Анна даже зажмурилась и головой потрясла, потом спохватилась и взглянула на собеседницу, но та, к счастью, отвлеклась, чтобы промочить горло взваром. Посмаковала с задумчивым видом размякшие ягоды и, видно, решила, что к уже сказанному можно добавить кое-что еще.
– А уж как Аристарх все это устраивает, тут даже и я тебе точно не скажу. Могу только предположить… Вспомни, что тебе Арина твоя рассказывала – как она перед воеводой и старостой стояла? Рассказывала ведь?
Анна только кивнула: «Откуда она про это-то знает?»
– А ты сама? Вспомни себя, когда ты только в Ратное приехала! Ведь и тебя Аристарх наверняка наизнанку вывернул! Думаешь, его цены в Турове интересовали? Чего морщишься? Вспоминать не хочется? Ну, ты не у него, так у сотника все время на глазах была – тебя он и пожалеть мог.
Ехидство, опять проскользнувшее было в голосе Нинеи, тут же пропало.
– Ты думаешь, почему здесь, в Ратном, про Погорынье знают все? Да потому, что каждая из наших погорынских девок, которую привозят к вам невестой, вот так же перед старостой стояла – и не по одному разу! И из каждой он вытряхивает все, что она знает… И даже то, о чем она понятия не имеет, что знает! Кто где живет, кто кому родня, кто с кем враждует или, наоборот, в добрых отношениях… Где хорошие хозяева живут, где негодящие… Любая девица в своей семье краем уха все это и еще много чего слышала, а Аристарх спрашивать умеет. И из сплетен и бабьих пересудов выуживает немалый улов.
Знаешь, почему именно тебя, а не Татьяну в боярыни выбрали? Думаешь, только потому, что ты здоровьем крепче, детей у тебя больше, и ты способна этот воз тянуть? Не-ет, тогда, когда тебя выбирали, никто еще не мог знать, что вы из вас обеих выйдет.
– А как же? – удивилась Анна.
– Помнишь, как Лавр себе жену раздобыл?

* * *

Те давние события Анна помнила весьма смутно – и не только потому, что с тех пор прошло много времени. Она сама тогда еще не успела привыкнуть к жизни в совершенно непривычном, непонятном и порой пугающем окружении, робела перед властной свекровью, до дрожи боялась грозного свекра и не всегда находила защиту и ободрение у сурового нравом мужа. Купеческая дочь, пусть и не избалованная строгой матерью, она частенько попадала впросак со своими городскими представлениями о том, что правильно, а что нет. Ратнинские же молодухи, да и бабы постарше не упускали случая уколоть прибывшую из стольного города красавицу. Сколько раз ей хотелось забиться в самый дальний чулан и вдоволь наплакаться – если уж пожаловаться некому! Только священник выслушивал внимательно и участливо, но всей помощи было «Молись, дочь моя!» Ну, и прочее, не менее душеспасительное…
Поэтому, когда после таинственной отлучки Фрола, Лавра и Андрея, деверь привез свою невесту, самую малость помладше Анны, она было порадовалась, что у нее наконец-то появилась подружка, но быстро разочаровалась. Нет, поговорить с Таней, конечно, можно было, но пересказ ратнинских сплетен, которые и без того немало отравляли жизнь, совсем не радовал, на расспросы о жизни в родительском доме та по большей части отмалчивалась (про отцовское проклятие Анна узнала гораздо позже), а обсуждать распоряжения и указания свекрови они обе отучились очень быстро.
Вот и получилось, что о похищении Татьяны Анна знала только то, что оно было, а что да как – представление имела самое смутное. Ну, помогали Лавру брат и младший родич, Андрей; ну, побили там кого-то – но не до смерти, кажется. И все. А потом рождение двойни и вовсе мысли в другую сторону направило. Только недавно из обмолвок Веи и Плавы выяснилось, что не так уж благостно тогда дело обошлось. Да и давнишнее проклятие Таниного отца не с пустого места взялось, если подумать.

Вот в отце-то, судя по рассказу волхвы, и оказалась загвоздка. Славомир люто, до звериной злобы ненавидел… Правда, Нинея не уточняла: то ли всех христиан скопом, то ли только ратнинцев – за насаждение того же христианства отнюдь не благолепными способами, то ли своего Богами (и непонятно с чего сдуревшей младшей дочерью) данного свата – сотника тех самых окаянных «крестителей». Причем оказалось, что вражда началась не с похищения девицы из его рода, но тянулась много лет – а о причинах ее сейчас, пожалуй, уже никто и не знал, кроме самого Корнея. Ну, и его закадычного друга – Аристарха.
Уж откуда ратнинский староста прознал о готовящемся похищении, то его тайна, но он не просто помог «молодым остолопам» выкрасть девку: не велика хитрость, в конце концов – сколько веков молодые удальцы себе жен добывали именно так. Но если похищение заранее не обговаривалось или (и такое случалось) крали девицу из откровенно враждебного рода, то старшие мужчины семьи прикрывали своих младших родичей: пропускали беглецов вперед, а сами садились на их след, в засаду. Дожидались разъяренных преследователей и самых быстрых, самых ловких, самых злых выбивали, ослабляя таким образом врагов. Случалось, нарочно из сильных родов девок крали, чтобы спровоцировать погоню и проредить неприятелей. Знали про это сами похитители или нет, неведомо. Очень может быть, что и не знали – до тех пор, пока им самим не приходилось повторять то же самое уже для следующего поколения.
Не Аристарх и не Корней такое придумали: из века в век, поколениями передавался такой способ укрепления своего рода и одновременно – ослабления врагов. С одной стороны, лили их кровь, а с другой – той же кровью себя укрепляли: если мужчины храбры и сильны, то и потомство от девиц из такого рода крепким родится. Впрямую Нинея ничего не утверждала, но у Анны осталось ощущение, что это не Лавр случайно себе невесту из Куньего городища нашел, а каким-то непонятным образом тут оказался замешан ратнинский староста. А когда беглецы появились в Ратном, то Корней рвал и метал не из-за самого похищения, как все домашние тогда решили, а из-за того, что по какой-то причине Татьянин отец отказался от погони: то ли догадался о засаде и испугался, то ли решил сберечь своих сыновей, то ли еще почему.

* * *

– Аристарх всякое мог решить, но, кажется мне, именно он тогда и подсказал твоему свекру, что из Татьяны толку не выйдет. Если уж родной отец от нее отказался… Видать, знал что-то такое…
«Ох ты, Господи! Как же она это повернула-то… Выходит, что просчитались Корней с Аристархом, не ту жену для Лавра выбрали? Хоть и из сильного рода, но что-то у них не сложилось…
Или крутит волхва? Откуда я знаю, так ли оно тогда было на самом деле? Не Корнея же спрашивать… Хотя… Нет, не решусь…»
– Может, при разговоре он в ее душе какую-то слабину углядел, может, что-то она ему такое ненароком сказала, что у него сомнения появились… Не знаю. Но в одном можешь быть уверена: именно тогда ваш свекор и выбрал тебя, а не ее. А что ты об этом ничего не знаешь, так оно и неудивительно – незачем тебе об этом знать было.
– А почему же ты мне об этом говоришь? – Анна хоть и была ошарашена откровениями Нинеи, но любопытства сдержать не смогла. – Вдруг Корней поймет, что я знаю?
– Да и пусть! – благодушно махнула рукой та. – Сейчас уже можно. Вернее, теперь тебе об этом знать не только должно, но и необходимо. Пусть не завтра, не через месяц, но скоро и тебе придется точно так же выбирать ту, которая заступит на твое место. Сумеешь выбрать правильно – род Лисовинов разрастется и прославится, промахнешься – заглохнет, как и не было вас.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Вторник, 16.12.2014, 13:28 | Сообщение # 10

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Что-то из того, что рассказывала Великая волхва, казалось Анне настолько само собой разумеющимся, что она удивлялась, зачем об этом вообще говорить. Что-то удивляло, даже пугало, но было и такое, что душа категорически отказывалась принимать. Все это смешивалось самым причудливым образом в невообразимую кашу, в которой она судорожно пыталась разобраться, продолжая прислушиваться к словам Нинеи. Знакомая и привычная картина мира менялась на глазах и оказалась не то чтобы совсем чужой, но не такой, как виделось. И почему-то казалось Анне, что это только начало.

– Не пугайся ты так, – заметила волхва ее смятение. – Я слова не на ветер бросаю. Дай срок, пусть само в голове уляжется.
– Да я и половины не запомнила, наверное! – подосадовала на саму себя Анна.
– Не спеши. Придет время – само в памяти всплывет. Для тебя сейчас самое главное – осознать, как же все обстоит на самом деле, а не так, как ты себе все это представляла. Потому и пришлось вернуться в прошлое, чтобы…
Гостья неожиданно оборвала свою речь на полуслове, прислушалась к шуршанию за дверью и опять резко переменилась.
«Да сколько же у нее личин? Ей только самострела сейчас не хватает: смотрит, как прицеливается… Кто там? Арина пришла, что ли? А чего тогда Нинея так подобралась?»
В дверь постучались, и в горницу зашла помощница Анны. Поздоровалась со старшими, улыбнулась Анне, кивнула, отвечая на незаданный вопрос об Андрее – дескать, все хорошо. А потом спокойно и уверенно посмотрела прямо в глаза волхве
«Батюшки! Куда что делось?!»
На лавке напротив Анны сидела не благообразная старушка, не страшная Великая Волхва, а Боярыня – такая, какой она сама пока что только мечтала стать.
«Анька, учись! Смотри и учись! Иначе так и помрешь дура дурой и посмешищем хорошо если только для одного Ратного! Не надуваться от спеси надо, не смотреть свысока на всех остальных, а… даже не знаю, какие тут слова подойдут… Ей никому ничего доказывать не надо – она сама все про себя знает. И другие тоже знают и не сомневаются в ее праве приказывать.
Не спеши, она говорит… Само, значит, придет… Эх, а надо-то сейчас! Что ж, придется, видать, и этому тоже учиться. Меняться самой, привыкать к себе – новой, и приучать к этому всех вокруг. И не сомневаться! Я смогу! ...А куда я денусь?»

За своими мыслями Анна не обратила внимания на короткий немой разговор – одними только взглядами – между своей помощницей и волхвой. И последующие вопросы Нинеи и ответы Арины Анна не то чтобы совсем не слышала – они мимо нее прошли. Так, отложилось что-то на краю сознания – и все.
Встряхнули ее непривычные крики за окном. Шум во дворе крепости давно уже перестал удивлять, но на этот раз происходило нечто странное. Млава (уж ее-то ни с кем другим не спутаешь!) орала так, будто у нее последний кусок изо рта вырывают, а голоса отроков и наставников казались скорее недоуменными, чем разгневанными – кто-то даже и хохотнул коротко. Да и сами вопли «Спасите!» звучали как-то не так. Не испуганно, а… торжествующе, что ли? Боярыня потрясла головой, прогоняя задумчивость, и сконфузилась, увидев понимающие глаза сидящей напротив нее волхвы.
– Наговорила я тебе сегодня… всякого, не один день думы разгребать придется, – отмахнулась от ее извинений Нинея. – Да и мне пора честь знать, загостевалась я у вас. Успеем еще наговориться.
Пока Анна и Арина прощались с гостьей, отроки дежурного десятка мигом запрягли лошадь в «воскресную» телегу, на которой девки обычно ездили в ратнинскую церковь, и один из них повез волхву восвояси.
Арина к этому времени разве что не приплясывала от нетерпения и Анна не стала ее задерживать, отпустила к Андрею. Все-таки в первый раз она оставила его так надолго, пусть не одного, под присмотром, но все равно переживала – как он там. Тем более, что Анне и самой не терпелось узнать, что за странные крики вывели ее из задумчивости.

Виновницей переполоха и впрямь оказалась Млава. После памятной и ставшей уже почти былинной «битвы у ворот», когда дежурный десяток не смог справиться с разъяренными Млавой и ее мамашей, наставник Прокоп выполнил свое обещание: отроки подкрадывались к девкам, когда те этого не ждали, и нападали на них. Девица же должна была при этом не растеряться, а дать отпор. Устраивать драку, разумеется, никто не предполагал, достаточно было научить девок не застывать столбом с перепугу в случае такой оказии, а вырываться, нанося ущерб нападающему и, производя как можно больше шума, убежать с громкими призывами о помощи.
Чтобы не смущать криками строителей и другой крепостной люд, занятия проводили в кустах на дальнем конце острова.
Млава, в результате той эпической битвы неожиданно уверовавшая, что рукопашный бой – единственный учебный предмет, в котором она может превзойти других девок, старалась вовсю. Даже обидное поражение в драке с Ксенией стало для толстухи скорее поводом удвоить свои усилия. Похвальное усердие не замедлило сказаться, но довольно своеобразно: после «учебного» нападения на нее то один, то другой отрок отправлялся в лазарет к Юльке с телесными повреждениями легкой, а случалось, даже и средней тяжести. В конце концов, дело дошло до того, что охотники связываться с ней совсем перевелись. Мальчишки нахально уклонялись от своих «обязанностей» и предпочитали выбирать себе «жертвы» поспокойней. Дело тут было вовсе не в их трусости или неспособности сладить с толстухой, а в жестком приказе «Девок ни в коем случае не калечить и боевых приемов к ним не применять».
Но Млава уже вошла во вкус и натуральным образом тосковала без «спарринг-партнеров». Все время, отведенное для этого урока, безутешная дева бродила по кустам, производя побольше шума, чтобы ее легче было найти, нарочно поворачивалась спиной к местам, удобным для засады, чтобы на нее способнее было напасть, и… ничего! Хоть плачь! С горя она попыталась приходить на помощь другим девицам, исправно зовущим на помощь, но это счастье оказалось недолгим: либо нападающий тут же смывался, либо предполагаемая жертва сама накидывалась на непрошенную помощницу с бранью, а потом жаловалась наставнику, дескать, «эта толстуха мешает учиться».
Добром это кончиться не могло. Страдающая от вопиющей несправедливости – не дают заниматься тем, что как раз хорошо и получается! – Млава прямо посреди крепости с воплем «Спасителюдидобрые!!!» накинулась на зазевавшегося отрока, тащившего на кухню ведра с водой. Сбила его с ног, не обращая внимания на то, что он рухнул мордой прямо в образовавшуюся лужу, плюхнулась на него сверху и, продолжая орать во всю глотку, принялась заламывать парню руки.
Прибежавшие на крики плотники остолбенели. То, что парни порой принуждают девиц силой… ко всякому, им было прекрасно известно, но чтобы девица парня, да на глазах у всех, да еще и призывая на помощь! Такого они не только не видали, но и не слыхали никогда! Их сомнения разрешил подоспевший Илья:
– Стойте! Не мешайте им, учение у них такое.
Обозный старшина, выдерживая паузу, орлом оглядел собравшихся, огладил бороду, вздел к небесам указательный перст и важно добавил:
– Великая наука! Корней сказал – дехренизация называется!
Млава замерла, сидя на спине поверженного отрока. Впервые в жизни она уловила на себе уважительные взгляды взрослых мужчин, ибо Михаил и его ближники все-таки приучили артельщиков относиться к науке с надлежащим почтением!
Следствием произошедшего стало событие, которое навсегда осталось в летописи Академии Архангела Михаила: впервые в поруб, на репу и воду, была водворена девица, а не отрок. Анна одобрила наказание, наложенное наставником Филимоном в ее отсутствие, но попеняла при этом, что раз уж придумали учить, так и следили бы, чтоб отроки не отлынивали, потому как негоже оставлять девицу без учения, но потом еле добралась до своей горницы, чтобы нахохотаться там вволю.

По всей видимости, воспоминание о ее славном деянии грело Млаву все трое суток пребывания в узилище, поскольку на волю из темницы вышла уже не неуклюжая толстуха, а грозная воительница, коршуном разглядывавшая всех встречных отроков, чем приводила их в немалое замешательство.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Пятница, 08.05.2015, 16:50 | Сообщение # 11

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Сегодня, накануне Дня Победы, мы решили показать вам отрывок из восьмой главы книги, почти в самом конце, когда в момент общей опасности на защиту своего дома встают все, способные держать оружие, вне зависимости от возраста и пола. И не спрятаться за печкой, и не оправдаться - ни перед собой, ни перед людьми, ни перед богами, потому что плата за свободу и жизнь во все времена была кровью – просто сейчас забыли про это.
Именно такое отношение помогло выжить Ратному среди враждебного окружения, именно это помогло и нашей Родине победить в страшные годы войны. И только так мы сможем сохранить свою страну в будущем.

***

– Десяток, спешиться! С двух сторон от моста для стрельбы лёжа изготовиться! Мария, справа! Анна - слева! Самострелы к бою! Первые стреляют, вторые заряжают! По мосту! На пять шагов перед наставниками! Бей! Передвигаться ползком! Как учили! Из укрытия не высовываться!
Арина, не оборачиваясь, выкрикивала команды, и прикрывшись конем, непрерывно-плавным отлаженным движением натягивала тетиву, пускала стрелу и тут же доставала из-за спины следующую. Вот когда она по-настоящему оценила то, что Андрей выбрал ей из добычи боевого коня и велел с ним заниматься. Арина и не противилась – наставнице нельзя отставать от своих учениц, а тех верховой езде по-всякому обучали: и сидя боком по-женски, и в нормальных седлах. Но чем, кроме стати, такой конь от ее Ласки отличался, она только тут и поняла: Мороз, стоял, как влитой, только ушами прядал. Коли б не он, осталась бы она сейчас на виду, открытая любому выстрелу: лук не самострел, из него, как девки, лежа за перевернутыми телегами, да упавшими стволами деревьев, не постреляешь. Хотя самострел и висел у седла вместе с запасными колчанами, но с луком она себя чувствовала уверенней, да и била из него дальше и точнее.
Он и выручил, когда она увидела, как на телегу, стоящую на той стороне реки, лезет какой-то засранец – тоже с луком, да ещё и в воинском железе. И не поняла толком, как сумела выцепить его взглядом из общего месива возбужденных людей, с воем и криками метавшихся перед мостом, по которому навстречу им шли Андрей с Титом, расчищая себе путь мечами, плясавшими у них в руках. А сзади, чуть отстав на пару шагов - Прокоп. Он орудовал мечом левой, здоровой рукой, а правой, где вместо кисти крюк, управлялся не хуже, чем оружием. Впервые она видела, как мечники вот так, словно играючи, шли в бой, и мечи у них в руках летали. Красиво и завораживающе – кабы не смерть и кровь, что за ними следовали.
Толпа бестолково сбилась на мосту, мешая друг другу. Те, кто попытался было отмахнуться от неторопливо надвигавшихся на них воинов топорами или еще чем-то, что попалось под руку, упали первыми – только кровавые ошметки полетели в стороны. А прочие и рады бы убежать, да затор мешал: на самом въезде на мост застряла телега, сверзившись одним колесом с настила, когда возница в панике попятился на берег. Лошадь бы и не дергалась – приучены они в таких случаях замирать и ждать, пока освободят, да кто-то сдуру стал ее кнутом охаживать, а тут еще запах крови и смерти в ноздри ударил – вот кобыла и забилась в оглоблях, добавляя неразберихи.
Арина мельком пожалела ее и сама удивилась своей жалости: люди вокруг гибнут, вон баба в кустах лежит с лицом, рассеченным боевым кнутом чуть не надвое, и дите рядом в крови ползает, а она тут про лошадь беспокоится! Хотя у той бабы-то подле другой руки топор валяется…
– В лошадь не попадите! Не виновата она…
Дай-то бог, чтоб девки случайно болт не всадили, нарочно-то никто животину не покалечит.

Лучник с телеги хотел остановить наступающих мечников – сразу понял, что как только они освободят мост, два десятка конных с кнутами переберутся на их берег, и тогда всему бунту конец, хотя и без того у них что-то не задалось.
Конечно, двести человек холопов – хоть и вместе с бабами и детишками – из тех, кто работал на подсеках, да те, кто их на выселках поддержал – сила немалая, но ведь они толпа, а не воины. К тому же у многих в Ратном оставались дети и жены – за ними-то сейчас бунтовщики и ломились в ворота. Мало того, гонец, прибывший рано утром из села – мальчишка, посланный верхами в крепость за подмогой – передал: Аристарха и немногих мужей, способных воевать, в Ратном нет.
«Да чего же он, старый хрен, удумал? Какая сейчас охота?! Зачем он всех мужей из села увел? Сам же говорил: нам бы только сотни дождаться, Корней уже на подходе… Свежатинкой, что ли, воинов хотел встретить? Встретит теперь… Ладно, отобьемся… Вон и Листвяна на стене, как она с животом-то не боится? И Варвара рядом с ней, отсюда видать… Бабы-то в Ратном с луками и самострелами не хуже мужей управляются! И с дальнего конца, похоже, ломятся…Что там-то стряслось?»

Что именно происходило у других ворот, Арина не видела, но, похоже, там тоже шел бой. Потому на мосту через Пивень и оказалось всего несколько человек, готовых и умеющих воевать, а остальных просто гнали вперед, как скотину. Тому лучнику, что оказался перед мостом, ее стрела не дала даже выпрямиться, а следующие положили еще троих, попытавшихся подхватить своего товарища. Четвертый вой залез под телегу, когда убедился, что клятая баба и навесными бьет не менее прицельно, чем прямыми.
Именно лучников, даже и с легкими охотничьими луками, она с самого начала опасалась более всего, но, к счастью, остальная толпа холопов, бесновавшаяся на всем склоне пригорка, на вершине которого стояло Ратное, на воев совсем не походила. Просто обезумевшие люди, вооруженные топорами, вилами и дрекольем – в основном холопы, приведенные из-за болота, ну и кое-кто из старых. Поддались уговорам или побоялись воспротивиться бунтовщикам? Вперемешку с людьми – угнанный скот и телеги, набитые добром, прихваченным, вероятно, на выселках, откуда и начался бунт, да еще орущие от страха дети. В общем, больше всего это напоминало то ли городской пожар, то ли торг, посреди которого бык сорвался с цепи.
Только воин, которого Арина положила, и те, кто был рядом с ним, из общей массы выделялись так, что она заметила их даже с другого берега реки. И шлемы на них, и кольчуги – откуда они у холопов взялись бы? И лук боевой, не однодревка, а вещь ценная.
Теперь она внимательно высматривала, не мелькнут ли где еще в толпе возле реки воинские шлемы: кто-то ведь эту толпу сюда согнал, вон и у ворот кто-то холопами вовсю командовал. Да и телегу, на всякий случай, старалась из виду не упускать: убит лучник или ранен – неизвестно, но лук-то его и подобрать могут, хотя там как раз самая давка образовалась – не до стрельбы, а если на телегу опять кто полезет, она успеет снять. Но то ли больше не нашлось там воинов, то ли изготовиться не смогли в общей суматохе – обошлось.
Тем временем отроки, безжалостно орудуя боевыми кнутами, сгоняли в кучу тех, кто успел перебраться через Пивень, да кинулся врассыпную, увидев, как из леса на них несутся всадники – даром, что половина из них девки, и мелкота из Сенькиного десятка. Не разглядели они сразу: девки-то все в портах, да в шлемах воинских. Прямо с седла и дали первый залп из самострелов, не разбирая, в кого попадет.
Крики раненых и умирающих отшвырнули толпу, рвавшуюся в лес, назад на мост, навстречу тем, кто пер с другого берега, стремясь поскорее переправить через не замерзшую еще толком реку семьи и телеги с добром. Это, судя по всему, и были в основном беглые с выселок, их бабы и дети при них, на телегах. Им в Ратное не надо.
Похоже, тот лучник, которого Арина с телеги сбила, и его сообщники как раз и оказались у моста, а не рядом с воротами, потому что пытались таких умных остановить и от моста под стены погнать. Когда же увидели, что пришла подмога из крепости, решили заткнуть мост человеческой пробкой, но не преуспели: вопящая толпа рванула назад. А следом пошли Андрей с Титом, врезавшись в это людское месиво.
Арина и не заметила, как стала отдавать команды девкам, да сама бить людей, будто зверя на охоте: ее стрелы густо, одна к одной, не давая опомниться, ложились в толпу на мосту – на несколько шагов перед идущими воинами. Крик перешел в вой и визг, обезумевшие люди посыпались через перила в ледяную реку, над которой морозный дымкой клубился утренний туман. Завизжала на том берегу раненая свинья, в которую угодил улетевший мимо моста болт, вслед за ней остальное стадо рвануло врассыпную, топча людей и добавляя суматохи.
Иней на пожухшей траве на обоих берегах Пивени таял от лившейся на него крови.

– Арина! Уф, насилу мы с Макаром на телеге за вами поспели… Анна Павловна тебя велела держаться! – запыхавшаяся Верка встала рядом, споро изготавливая лук для стрельбы. Арина и не знала, что она тоже стрелять умеет.
– От моста их отгоняй… Лук-то у тебя откуда?
– Эт еще матушкин, – усмехнулась Верка и подмигнула: – Али я не ратнинская? Как ты, в глаз, не смогу, но по телеге с десяти шагов не промажу!
Говоруха вскинула лук. Может быть, меткости ей и не хватало, но силы и сноровки – вполне. Лишними ее стрелы не оказались.

Тем временем Андрей с Титом и Прокопом дошли до телеги, возле которой образовался главный затор, усугубляемый несчастной лошадью, храпящей и бьющейся в спутавшейся упряжи. Андрей, оказавшийся ближе всех к несчастной скотине, взмахнул мечом над ее головой. Арина чуть не вскрикнула, ожидая, что та рухнет под его ударом, но вместо этого упали сдерживавшие ее оглобли, и освобожденная животина галопом помчалась по настилу к берегу, а воины, легко перескочив через телегу, вышли на другой берег Пивени.
Там уже в дело пошли кнуты. Андрей с Титом сменили на них мечи, и вскоре перед ними образовался свободный от людей полукруг шагов в десяток, в котором остались лежать двое замешкавшихся холопов с перебитыми спинами, да еще трое уползали с воем, оставляя за собой на жухлой траве окровавленный след. Андрей кивнул Титу с Прокопом, а сам отступил назад, к телеге, все еще перегораживавшей мост, двумя ударами кнута перешиб поручни напротив нее, подналег с другого края плечом и, расчищая проезд, столкнул ее в воду вместе со всеми пожитками, нагруженными рачительными хозяевами.
Арина вскочила в седло.
– Десяток, слушай мою команду! Взять коней и под их прикрытием на ту сторону по двое бегом! Вера, за мной держись! – и, вскинув наизготовку лук с наложенной на него стрелой, направила своего Мороза по освободившемуся мосту на другой берег.

Девки, прикрываясь конями – стрелков вроде больше не осталось, но лучше не рисковать от греха – перебежали мост и заняли круговую оборону, пристроившись за брошенными отступившей толпой телегами, в том числе и за той, возле которой так и лежали трое убитых Ариниными стрелами неизвестных воев. Четвертый куда-то пропал, только окровавленная стрела валялась там же; видно раненого оттащили или сам ушел.
Бунтовщики, увидев, что дорога через мост им теперь окончательно недоступна, кинулись врассыпную. Бежали к лесу, побросав и скотину, и имуществ, но несколько человек с совершенно обезумевшими лицами все-таки рванулись навстречу конным, вряд ли сами понимая цель этой самоубийственной атаки. Они даже до наставников не успели добежать конями – Арина с Веркой встретили их стрелами, а девки болтами. А тут еще и бабы с ратнинского тына подсобили: в тех, кто пытался повернуть к мосту, со стены густо полетели стрелы и болты.
Вот тут-то и обнаружились еще двое воев – почти из-под самого тына полетели стрелы в отроков на переправе. Хорошо, в толчее прицелиться толком не получалось. Из нескольких стрел, что эти двое успели выпустить, всего две нанесли урон: одной кого-то из мальчишек ранило, а второй задело коня. К счастью, и того, и другого не сильно. Конем занялся Прошка, а отроком – Верка с Марьяшей. Тут и Арина, наконец, достала одного из лучников стрелой, а второго успокоил с тына кто-то из ратнинских баб. Больше у бунтовщиков стрелков либо не нашлось, либо те на все махнули рукой и вместе с остальными кинулись спасаться к лесу, ибо ничего своими стрелами изменить не могли: отроки мост уже проскочили.
Кто-то подвел коней наставникам, и началось: помчались по склону загонщики с кнутами, заходя с боков, чтобы не дать уйти бунтовщикам в лес. Сгоняли их на луг перед Ратным, как стадо баранов.
Трое же наставников верхом, расчищая себе дорогу кнутами, рванули вокруг тына – к противоположным воротам. Макар, свалив наскоро с какой-то телеги барахло, подхватил вожжи и, стеганув запряженную в нее кобылу, погнал туда же вскачь – чуть колеса на ухабах не отлетали в стороны.
Арина прикрикнула на девок, чтобы не расслаблялись – нельзя им сразу же от боя отходить, скрутит их, как решат, что все уже. Вот только не кончилось еще ничего, тем более, что по мосту еще проходил Сенькин десяток, поставленный охранять полон – тех, кого успели отловить на том берегу, пока наставники отбивали мост. Ощетинившись самострелами, мальчишки перегнали пленников, напирая на них конями, согнали в сторонку на берегу, заставили всех, не разбирая, лечь на землю лицом вниз и положить руки на затылок. Только одной бабе, с виду самой напуганной и заметно припадавшей при ходьбе на одну ногу, велели собрать титешных малышей, да сесть с ними в стороне, чтоб сама не дергалась и их утихомирила. Она, поспешно кивая, заковыляла выполнять приказ, благо детишек таких не много нашлось – всего пятеро. Своих раненных и покалеченных кнутами, но еще живых, холопы перетащили и уложили тут же, пока что с ними разбираться было некогда.
– Десяток! Из укрытий не подниматься! Самострелы у кого разряжены – зарядить! За тем берегом смотрите! На всякий случай… – скомандовала Арина девкам и, вскочив в седло, тоже хотела направить коня в ту сторону, куда подались наставники, но тут неожиданно увидела, как из леса на противоположном берегу вылетели двое всадников на взмыленных конях. Девки поспешно вскинули арбалеты, Сенькин десяток сомкнул ряды вокруг порученных их вниманию пленников, да и Арина подняла свой лук, но, приглядевшись, поняла – отроки. И знакомые – вон тот рыжий мальчишка у них в крепости точно был с десятком Ведени. Бронька, кажется. И второй парнишка тоже из Ратного.
Поняв, что это свои, а не подоспевшая помощь бунтовщикам (мало ли? Аристарх-то говорил – холопов из-за болота кто-то подзуживает), Арина перевела дух.
«Неужто и они со старостой на охоте были, а теперь их в село послали зачем-то? Ну, слава Богу! Значит, знают, где мужи, вот и пусть за старостой отправляются. Какая сейчас охота? Тут вон что творится!»
Отроки между тем осадили коней у опушки и растерянно замерли в седлах; похоже, для них все происходящее перед селом стало неожиданностью. Но Бронька узнал девок и Арину, потому что после короткого раздумья двинулся к мосту, а вот его приятель остался ждать у леса. "Осторожничают, и правильно: весь берег перед ними кровью залит, трупы валяются, на мосту вообще месиво, а перед Ратным по лугу загонщики с кнутами бунтовщиков, как зайцев по полю гоняют..."
Бронька, подъехав к мосту, снова остановился. Никого из мужей поблизости не оказалось. Арина двинула коня ему навстречу.
– Что застыл, как Лотова жена, отрок честной? Слава Богу, здесь еще не Содом и Гоморра, а Ратное. Но еле удержали... Староста где?
– Наставница Арина? – мальчишка то ли только сейчас вспомнил ее имя, то ли не знал, чего еще спросить. Замялся, снова глянул на побоище, сглотнул и выпалил: – Тетка Настена где? Дядьку Аристарха ранили тяжко. Помереть может!

***

… Било в крепости загудело на рассвете: из Ратного верхом через лес примчался мальчонка с известием, что на выселках холопы взбунтовались! Началось на новых, Дарениных, а потом подхватили и те, кто на засеках лес валил. Шли всей толпой, хотели семьи вызволять. Заранее сговорились, а не просто так занялось, да еще и Аристарх их невольно подтолкнул – за два дня до этого всех мужей и отроков постарше увел из села на загонную охоту. Вот и решились холопы – в селе-то остались одни бабы и детишки малые, старостиха Беляна за старшую и Листя у нее на подхвате.
Мальчишку в крепость прислали толкового: все, что знал, подробно рассказал, как только пришел в себя после дороги по ночному осеннему лесу. То, что он поведал, совсем не радовало.
Бунт разгорелся с вечера, уже почти ночью. Что сталось с Дареной и другими бывшими там Лисовиновскими бабами из куньевской родни – неизвестно, но тамошняя усадьба загорелась. А вот со старых выселок холопы, не пожелавшие примкнуть к бунтовщикам, успели убежать. Они-то и принесли в Ратное известие о случившемся, хотя в селе со сторожевой вышки зарево заметили и всполошились.
Беглецы рассказали, что бунтовщики собирались выручать свои семьи и что обозлены они не на шутку: намеревались вырваться из полона и вернуться за болото – вроде как там их боярин обещался принять и еще пожаловать за то, что Ратному отомстили. Но мало того, к ним еще кое-кто и из куньевских примкнул: кто-то пустил слух, что до весны всем продовольствия не хватит, с голоду пухнуть начнут, ясное дело не хозяева, а холопы под нож пойдут. Или сами перемрут. В общем, много чего им доброхоты нашептали, а еще больше сами себе напридумывали.
Кто-то просто испугался против толпы идти: несогласных резали вместе с хозяевами. А хуже того, в Ратном, как только по селу прокатился первый, пока еще невнятный слух, бабы-холопки, чьи мужья бунтовали, тоже вскинулись – когда малец из села выбрался, там крик до небес стоял, и кровь пролилась: бабы за топоры и рогатины взялись, а Листвяна своих девок с самострелами вывела. Чем дело закончилось, парнишка не ведал, не до того было – в крепость за подмогой помчался.

Вот и пришел их черед на коней садиться – некому больше прийти на помощь Ратному. Отроков постарше, способных воевать, набралось только два десятка вместе с купеческими, да еще Сенькин десяток. И девки. И покалеченные наставники с Ариной. Анна тоже было с ними рванулась, да Филимон боярыню остановил. Он в отсутствие Алексея за воеводу распоряжался и сам в крепости тоже остался, к обороне ее готовить.
Анна сгоряча чуть спорить с ним не начала, да сдержала себя. Правда, это только Арина заметила и в первый раз порадовалась, что у нее самой детей пока нет, а каково было Анне отпускать в бой не сына, а дочерей, она даже думать не хотела. Да и сама Арина боялась, что Андрей ей прикажет остаться. И что тогда? Спорить с ним? Девок одних посылать? Он, кажется, уже и готов был, но… Так ничего и не сказал. Проверил только, как шлем на ней застегнут и конь оседлан, да велел подле себя держаться.
Девкам, как и самой Арине, шлемы из добычи, взятой за болотом, давно подобрали и подогнали, а вместо кольчуги у каждой был кожаный доспех. И не зря наставники заставляли их во всем этом заниматься – все сидело привычно и движения не сковывало. И конь привычно слушался каждого движения.
А вот на сердце было неспокойно: в последний момент выяснилось, что Сучок с частью артели и примкнувщим к ним Гаркуном еще затемно ушли в Ратное, а с ними увязался Простыня. Сказали караульным, что тын смотреть, мол, к утру хотят успеть, но в такое время! Сучку-то верили, но… Мало ли? И посыльный их не встретил по дороге…
Хорошо, остальные лесовики на месте. Но коли бунт, то их и оставшихся плотников с собой брать никак нельзя. В крепости лесовики не поднимутся – Нинеи боятся, а под Ратным, кто его знает – вдруг ретивое взыграет?
И что еще в самом Ратном застанут? Сумели ли бабы холопок окоротить? Но показывать девчонкам свою тревогу никак нельзя, а потому Арина, когда переправились через Пивень и двинулись походным порядком в конном строю по два – как-никак набралось их четыре десятка вместе с девками и Сенькиными «связными» – оглянулась на своих девчонок, подмигнула и скомандовала:
– Ну что насупились, поляницы? Мария, Анна! Запевайте! Про Лизавету, помните?
Боярышни, ставшие сейчас, что с ними нечасто случалось, неотличимо похожими друг на дружку из-за одинаково-серьезного выражения на лицах, встрепенулись, переглянулись и дружно грянули полюбившуюся еще на посиделках песню, хорошо укладывающуюся под рысь, которой шли кони:
Ты ждешь, Лизавета,
От друга привета,
Ты не спишь до рассвета,
Все грустишь обо мне.
Отроки, услышав девичьи голоса и повинуясь знаку Андрея, не менее дружно подхватили, и над осенним сырым серым туманом, окутавшим лес, зазвучал хор в несколько десятков молодых глоток:
Одержим победу,
К тебе я приеду
На горячем вороном коне!

***

Известие о ранении Аристарха Арину как обухом по голове ударило, прежде всего потому, что где-то там в лесу тоже, выходит, бой идет? Неужто все же из-за болота напали?!
– Давай сюда! – махнула она рукой Броньке – не через реку же с ним перекрикиваться? – да он и сам уже направил коня через мост.
– Не знаю я, где сейчас Настена. Вряд ли дома отсиживается – видишь, что тут делается? Может, в Ратном? Там тоже сейчас раненых хватает… – она с сомнением оглянулась на ворота, бой от которых уже откатился, и сейчас там просто толпились высыпавшие из-за тына бабы. – Вы-то с кем встретились? – спросила она о самом главном. – У нас тут, похоже, все заканчивается, может, отроков с вами послать? Наставников упредить надо…
– Да и у нас все уже, – Бронька махнул рукой своему приятелю, ожидавшему возле леса, подзывая его. – Отбились. Из-за болота шли три десятка, мы их там в засаде встретили, – пояснил он. – А тут что?
– Холопы бунт подняли.
– Уйй бл… Ой! Прости тетка Арина! – отрок поспешно прикрыл рукой рот, но Арине было уже не до того: Андрей, выехавший из-за тына, звал ее.
– Десяток! По коням! За мной! – она обернулась к мальчишкам. – Ну и вы за нами давайте, заодно и про Настену узнаете.

– Арина! Девок спешивай – с ранеными помочь надо! – еще издалека окликнул ее Макар и только потом разглядел ее спутника. – Бронька, твою кобылу за ногу! Ты откуда?!
– За Настеной я. Дядьку Аристарха посекли сильно. Ратники из-за болота шли, а мы их там остановили…
– Птццц… – так же как и Бронька только что, Макар оборвал почти сорвавшееся с языка ругательство. – На Лисовиновской усадьбе она, туда всех раненых собрали, и Андрей поехал бабам помочь... Арина! И этих тогда туда давайте! На телеги их грузите – кто может, сам ушел. Сучка Алена на руках унесла. Плотники это наши… – пояснил он, поймав ее удивленный взгляд. – Раньше нас поспели. Они и ворота вынести не дали, а то бы беда. Вдесятером против толпы решились! Надо же… – Макар удивленно покрутил головой. – Долго продержались! А ведь так бы и полегли тут все, если б мы не поспели.
– Анна, Млава, Прасковья! Телеги, какие запряженные найдете, освобождайте и сюда гоните! Лошадей только успокойте. Остальные – к раненым. Мария за старшую... – распорядилась Арина, слезая с коня. – А мы-то еще думали, куда их ночью понесло… Как они узнали-то?
– Да хрен их знает! Спросим. Похоже, и не знали ничего, просто сюда шли. И Простыня с ними увязался… Его первого и убили... – Макар зло оскалился. – В самом Ратном целое побоище получилось. Бабы говорят, холопки детей ратников хотели похватать, да под их прикрытием выйти… Несколько холопов накануне пришли с подсек, мол послали их за чем-то, а сами ночью своих баб подняли… Справились с ними, но раненые и убитые есть. Вон, у Луки родню…
Закончить Макар не успел. Млава, услыхав его слова, охнула и взвыла:
– Маманя, бабаня! А-а-а! – сметая все на своем пути, девка рванулась к своему коню и, прежде чем Макар или Арина успели ее остановить, вихрем помчалась к воротам, оглашая окрестности боевым воплем, словно в атаку шла. Только копья не хватало.
– Стой, дурища! – дернулся, было следом Макар, но тут же с отвращением покосился на полуразбитую телегу, возле которой стоял, и плюнул с досады. – Тьфу! Арина, лови сама эту росомаху!
Впрочем, Арина и так уже взлетела в седло и ринулась догонять новоявленную «поляницу».

Несмотря на трагические события прошедшей ночи, явление Ратному обновленной Млавы не осталось незамеченным. Да и трудно было бы пропустить всадницу, во весь опор пронесшуюся с воплем по улицам села, с самострелом наперевес и мотающейся сзади рыжей косой. Арина едва поспевала следом, но догнала ее только возле самых ворот усадьбы, где проживала вдовая Тонька Лепеха со своей свекровью.
Не задерживаясь перед распахнутыми воротами, Млава влетела во двор, осадила коня возле самого крыльца и лихо соскочила с седла перед открытой на распашку дверью:
– Падлы! Всех порешу!
Какой-то холоп, выскочивший из расположенной рядом с домом пристройки, подскочил к отчаянной наезднице, то ли пытаясь ее остановить, то ли взять у нее повод, но тут же рухнул как подкошенный от точного удара прикладом самострела, которым сплеча попотчевала его разъяренная дева.
– Маманя! Живы?!
– Млавушка?! – Тонька Лепеха выкатилась на крыльцо и, попав в объятия любящей дочери, вытерла слезу умиления. – Да живы мы, живы! Напугала-то как! Я уж думала, опять началось… – всхлипнула она и тут увидела холопа, пострадавшего от Млавиного рвения при обороне родных и все еще лежавшего на земле.
– Да за что ж ты так Пантелея-то? – укоризненно возопила она, всплескивая руками. – Он же тебя с титешного возраста на руках…
– А? Пантелей?! – тут и Млава воззрилась, наконец, на свою жертву. – Да что ж ты под руку-то, не сказавшись?! Я уж думала… – посетовала она сокрушенно и смущенно шмыгнула носом. – Маманя…
– А чего ты в портах? – Тонька ошалело перевела взгляд с дочери на коня и охнула. – Неужто верхом? Млавушка… Как же так-то?
Арина, наблюдавшая от ворот прочувствованную встречу, поняла, что пора вмешиваться. Тем более, что к месту происшествия уже спешили со всех сторон остальные домашние, голося и причитая.
– Смир-р-рно! – рыкнула она нарочито грозно, чтобы не расхохотаться. – Кто тебе десяток разрешал оставлять? Приказа не слышала? Немедленно в седло и за мной!
То ли сработала уже вдолбленная на учебе привычка, то ли Млава и сама поняла, что от любвеобильной родни пора спасаться бегством, но услышав строгий голос наставницы, с поразительной готовностью вытянулась, как на плацу и поспешно рявкнула во всю глотку:
– Виновата, наставница Арина! Слушаюсь, наставница Арина! – и не мешкая взлетела в седло, если не орлицей, то, по крайней мере, и не курицей на насест, чем вызвала слаженный потрясенный вздох присутствующих, выражавший то ли всеобщее восхищение, то ли обалдение перед новой ипостасью домашней любимицы, то ли все вместе…

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Суббота, 19.12.2015, 18:00 | Сообщение # 17

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Глава 5

Ох, и умела же Нинея шкуркой наизнанку вывернуть! Анна от прошлого разговора толком не отошла, а тут волхва еще добавила. С одной стороны, она вроде бы угадала все вопросы, которые Анна себе и задать-то толком еще не успела или даже те, которые не решилась, а с другой... Не столько на них отвечала, сколько новые задавала. Всю дорогу до дому в голове у Анны крутились слова волхвы.
– …На боярской стезе тебе предстоит и в мужские дела влезать, а значит, неизбежно и за грань женского мира переступать. Но помни, нельзя тебе в себе женское растерять! Потому что твоя сила в женском мире живет! Что тебя тут сотня отроков матушкой-боярыней зовет, и мальчишки чуть ли не молятся на тебя – на боярской стезе подмога, да еще какая. Именно – матушкой! То есть над всеми матерями – Мать. И девок ты учишь тоже, как мать. Ты четырех моих отроков под свою руку взяла… – Анна при этих словах, словно в колодец ухнула.
«Кто из мальчишек ей сказал? Или не они, а кто-то другой? Поди, узнай…»
Но не успела толком испугаться, как Нинея огорошила:
– Пра-виль-но! Так и надо! – и даже ладонью по столу прихлопнула. – А ты хоть поняла, что сделала? Ты же матерью не для них самих стала – МАТЕРЬЮ Рода… Из своих-то родов они вышли, а душевная опора им нужна – вот в тебе они ее и нашли. И четверых тебе мало – надо не меньше двух десятков набрать, таких, как у Михайлы его опричники. Но эти только твоими будут, чтобы в случае нужды по ТВОЕМУ слову, не думая и никого более не спрашивая, поднялись против любой угрозы. Как сыны за мать поднимаются!
Сама знаешь: хорошая мать своих сыновей в смертный бой посылает только в случае крайней нужды, когда иного выхода нет. Вот и тебе так же должно! Мужи-то это право и без особой необходимости порой применяют – с них станется, их такими боги сотворили. Все норовят силой решить, разрубить узел, коли распутать его терпения не хватает, а ты – не можешь. Мужам неведомо, какая сила в материнской власти таится. Это их власть у всех на виду, а твоя – мягкая, невидимая, как женской и положено. Знать про нее они знают, но не чувствуют. И в этом теперь тоже твоя сила…

Анна зажмурилась и зябко передернула плечами, отгоняя наваждение, покосилась на сидящую рядом с ней в повозке Арину. Возвращались они уже совсем в ночь, хорошо, что отроки, которые сопровождали ее к волхве, догадались с собой факелы прихватить – темнело-то рано. Ее помощница тоже явно о чем-то задумалась.
«Интересно, что ей волхва поведала, пока меня не было? Или у нее выспросила? А ведь Арина Нинею зацепила чем-то! Сильно зацепила – после того первого разговора в крепости. Не было еще случая, чтобы она кого-то сама к себе зазывала. Как она сказала-то?..»
В самом конце беседы, когда у Анны от всего услышанного голова уже пошла кругом и казалось, что жужжащие мысли, словно роящиеся пчелы, вот-вот начнут вылетать из ушей, Нинея вдруг насмешливо уставилась на нее, подперев голову рукой:
– Много я вам тут всего наговорила сегодня… Небось, думаешь, христианству противоречу, да веру твою испытываю? Видела – думаешь… Зря. Своей судьбы я ни тебе, ни Ладиславе не желаю. А вот как ты с христианским миром совместить собираешься то, что сегодня услышала, сама решай. Что, не знаешь? – хмыкнула, легко прочитав на лице у Анны все ее невысказанные сомнения. – Зато вот она знает! – и неожиданно ткнула пальцем в Арину. – А чего не знает, то сердцем почувствует. У нее и спрашивай. В ней Женский мир ой как силен!

А в крепости на боярыню, как и следовало ожидать, свалился ворох забот и привычные дела, которые вовек не переделаются и без нее никак не обойдутся. Ну да – стоит всего на полдня отъехать, так непременно что-нибудь да случится!
Хотя, честно признаться, это «случится» Анна сама себе и устроила. Ее давно волновал вопрос хоть и житейский, но такой, что не со всяким обсудишь. Отроки, в том числе и племянники, не говоря уж про Мишаню, возмужали, в возраст входят и, того и гляди, к обычным радостям, сопровождавшим взросление мальчишек, добавится и еще одна – необходимость как-то удовлетворить естественную мужскую потребность.
Анна давно про это думала, и с Ариной даже как-то советовалась, но все руки не доходили. А после Кузькиной выходки, с которой ей пришлось разбираться, помимо прочих выводов, которые она тогда сделала, было и понимание, что тянуть далее нельзя, нравится ей это или нет.

«Растут мальчишки, баб им надо, чтоб хоть этой дурью не маялись – других выше головы. А то ведь, неровен час, повлюбляются в кого ни попадя. Вон, Мишаня, на что разумен, и то из-за Юльки сколько головной боли! Любовь у них, видишь ли... Знаем мы, что за любовь в их годы – она обычно сеновалом вылечивается. Так что хочешь-не хочешь, а надо и с остальными что-то делать.
В Ратном этим обычно старшие братья занимаются: договариваются с молодой вдовой, да и… А тут некому. Наставникам-то и в голову, небось, не придет озаботиться, хотя все сами через это прошли… Хотя… Хотела бы я посмотреть, как тот же Филимон уговаривает ратнинских вдовушек перебраться сюда. Или Прокоп… Тит – тот, пожалуй, и смог бы улестить, он кого угодно до полусмерти заговорит, сама проверяла…»
После того, как из-за болота привели большой полон, боярыня улучила время и сама съездила в Ратное, отобрала для различной работы среди холопок десятка полтора девок, ну, и молодых вдов пошустрее и посообразительнее. Ничего им прямо не сказала, разумеется, когда в крепость везла, но те и сами не растерялись.
Уж как и где они там устраивались, Анна не интересовалась. Попались бы – велела бы непременно выпороть, в основном за то, что попались. Но то, что отроки с их появлением стали спокойней, отметила. Ну, и ее доверенные среди холопок тоже подтвердили – не зря боярыня старалась, батюшку Корнея уламывала.
И все бы хорошо, но попалась в этом стаде одна паршивая овца. И не сказать, чтоб совсем дура, но уж, видно, уродилась такой – вечно во что-то вляпывалась. Хотя в крепость холопов из-за болота и не брали, но Анна взяла ее в последний момент, спасая от расправы в Ратном. Имени ее никто боярыне сказать так и не смог, ибо звали девку по прозвищу, весьма, надо сказать, многозначительному – Бахорка. 1
Как выяснилось, еще в дороге она умудрилась попасться под руку молодому ратнику из десятка Фомы. Легко раненый в одном из последнем боев, а потому не слишком обремененный обычными походными заботами и скучающий на телеге в обозе малый заметил справную девку из полона и то ли от нечего делать, то ли просто в силу обычной мужеской кобелиной натуры, решил с ней развлечься. И потому не сильничал, а действовал «по-хорошему», то есть уговорами.
Уговорить-то уговорил, но ему и в страшном сне не могло присниться, что эта дурища всерьез в него втрескается. У парня-то дома жена молодая – только зимой свадьбу отгуляли. Естественно, в Ратном он про свою случайную зазнобу из полона моментально забыл, а если вспомнил, так, небось, только перекрестился, что не ему на жеребьевке досталась. Но Бахорка, как выяснилось, не забыла и попыталась продолжить знакомство, в результате чего была сильно бита ратненской молодухой, которой она от великого ума пыталась объяснить, что не дело бабе противиться решению Светлых Богов. Как уж там супруги между собой разбирались – бог весть, а вот девку выпороли и отправили с Анной в крепость. «От греха», как сказал сотнику десятник незадачливого гуляки.
В крепости ее вначале приставили к кухне – в помощь Плаве. Но ненадолго, потому как через два дня пришлось разбираться с дракой между ней и Евдохой, по слухам – из-за Швырка, к которому Бахорка попыталась мимоходом прижаться. И хотя зачинщицей тут оказалась Евдоха, которую Плава хоть и оттаскала за косы, предпочла оставить ее, а Бахорку пристроили к прачкам. Не прошло и недели, как она снова отличилась: вечером, когда девки собрались на посиделки с парнями на гульбище, вдруг ни с того ни с сего туда же заявилась и новая холопка, что вообще ни в какие ворота не лезло. На нее поначалу и внимания особого не обратили – мало ли, может по делу пришла или прислал кто. А она постояла в сторонке, оглядываясь, да вдруг подсела к одному из отроков, словно его суженная, чем ввергла его приятелей в немеряное веселье, девок в возмущенный ропот, а самого парня в немалое смущение, каковое он на ней и выместил, отвесив хорошую затрещину.
Пришлось вмешиваться наставникам, а девку за косу уволокла прочь Верка. Она же и доложила потом Анне, что Бахорка и впрямь напрочь не осознает некоторые вещи. То, что она теперь холопка, ей повторяли не раз, но, похоже, она так и не поняла, что вести себя так же свободно, как раньше, ей нельзя.
– Что значит, не понимает? – оторопела Анна. – Пороли ее мало… Она что, блажная? Или бесноватая?
– Да нет, – хмыкнула Верка. – Не так чтобы. И на дуру вроде не похожа. Ну, чтоб слюни там текли, или билась головой, как Улька… Знаешь, Анна Павловна, – озадаченно покрутила головой Говоруха, – мне иной раз кажется, что она как не здесь живет. А к мужам и мальчишкам липнет не по распутству или бабьему голоду, а… ну, от всей души, что ли… На днях вон брякнула… – заржала вдруг она, – Мефодий, говорит, отучится, выкупит и женится на ней.
– Кто? – аж поперхнулась Анна. – Мефодий? А он тут причем?
– Обещал, – воздев кверху указательный палец, глубокомысленно сообщила Верка, состроив серьезную и чрезвычайно печальную физиономию. – Говорит, Лада благословила, и не ей воле Светлой богини противиться. Ага, где Лада и где наш торк…
На этом Верка не выдержала и снова заржала на всю крепость, всплескивая руками и хлопая себя по бокам.
Анна тогда применила единственно возможное в таком сложном случае средство, подсмотренное у Корнея:
– Пороть, пороть и пороть!
На том все вроде успокоилось, но, как выяснилось, как раз сегодня Бахорка опять отличилась. На этот раз она попалась под горячую руку Софье, ибо совершила немыслимое. Пользуясь отсутствием в крепости Анны и девичьего десятка – девки ушли заниматься рукопашным боем в дальний конец острова – она пробралась в пошивочную и примерила на себя одно из новых платьев. Даром что холопкам с них и пылинки сдувать не дозволялось. Софья ее там и обнаружила, после чего все, находившиеся поблизости, имели удовольствие лицезреть погоню разъяренной и вооруженной самострелом Софьи за растрепанной, в порванной рубахе и с хорошим фингалом под глазом холопкой, метавшейся по крепости в поисках убежища. К счастью, среди зрителей случился и наставник Прокоп, быстро положивший конец этому циркусу, да и Софьин самострел оказался не заряженным, что облегчило ее, но не Бахоркину участь.
Едва удержавшись, чтобы не расхохотаться, Анна, после доклада Макара только вздохнула.
– Да что ж с ней делать-то? Блажная ведь, как есть блажная. Уже и не знаю, как пороть – и так всю шкуру со спины спустили… Ладно! Пока эту дуру в самом деле никто не пришиб, отправить ее в стадо – доить, да пастухам еду готовить. Коровы сейчас еще на вольном выпасе, пусть там с ними и обретается. Может, там возле болота ей комары ума добавят? Ну, а потом что-нибудь придумаем … Больше ничего не стряслось?

К счастью, не стряслось. Просто случилось. Анну это мало касалось, хотя забот добавляло: Стерв, который до сих пор безвылазно пропадал в лесу со своими разведчиками, избывая расстройство от нечаянного надругательства над лешачьими нарядами, обнаружил, оказывается, двух беглецов из-за болота. Дед и мальчонка, оба христиане – видно, шли в Ратное, да с пути сбились. Деда задрал кабан – тот самый старый секач, который давно вблизи крепости бродил, но до сих пор ни на кого не нападал. Зверя разведчики подстрелили, а мальчонку, вместе с кабаньей тушей, доставили в крепость. Деда же увезли в Ратное – хоронить.
Туда же назавтра придется и мальчонку отправить: Аристарх велел любого, кто из-за болота появится, к нему привозить, для расспросов. Сегодня уже поздно, ночь на дворе, да и малец вряд ли много расскажет: вымотался за день. Ну, и сильно испуган.

Бахорка – прозвище, производное от глагола «бахороваць» – распутничать.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Суббота, 19.12.2015, 18:06 | Сообщение # 18

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Про мальчонку Анна вспомнила утром – так или иначе, а поглядеть на него стоило. Что там Аристарх у него вызнать хочет – его да Корнея касается, ей туда влезать без надобности, но потом все равно его придется в крепости или на посаде пристраивать. В Ратное разве что только холопом, а он христианин, сам к ним шел за помощью.
К тому же Макар накануне упомянул, что мальчишку приметил Кузька и наверняка захочет забрать его к себе в кузню. В таком случае к пришлецу тем более стоило присмотреться: оставлять племянника без присмотра боярыня не собиралась. С того самого момента в ее горнице, когда она увидела у него в глазах другого Кузьму, внука двух бешеных дедов – Корзня и Славомира, того, что прятался за всегдашней мальчишеской добродушной ухмылкой, воспринимать его, как прежде, уже не могла. А следовательно, и всех, кто возле него окажется, лучше держать под своей рукой.
Дым над кузней Анна увидела издалека: видно, работа кипела. Едва глаза продрали, и сразу к горну. До завтрака.
И в самом деле, все Кузькины помощники во главе с ним самим столпились вокруг наковальни. Но это явление привычное, Анну другое поразило.
Во-первых, то, что на этот раз в центре всеобщего внимания находился не племянник, а незнакомый мальчонка чуть постарше Сеньки – видимо, как раз тот самый Тимофей. Он что-то делал, позвякивая инструментами и объясняя окружающим, а те зачарованно следили за его руками и время от времени задавали вопросы. А во-вторых, в этом избранном обществе ценителей кузнечного дела Анна, к собственному удивлению, обнаружила и Ельку, которой, строго говоря, положено было сейчас находиться на зарядке с остальными девками. Младший девичий десяток сразу же по собственному желанию подхватил это начинание и выказывал на занятиях редкое рвение и старание, а тут, небывалое дело, сама «десятница» отлынивает! Хотя при этом одета как раз для зарядки – в порты.
Вся компания оказалась настолько увлечена тем, что делал пришлый малец, что появление боярыни оставалось незамеченным до тех пор, пока она, уже стоя за их спинами, не вопросила:
– А что, Евлампия, зарядка уже закончилась?
Елька, застигнутая появлением матери врасплох, ойкнула при звуках ее голоса и присела, втянув голову в плечи, но Анна уже повернулась к племяннику:
– Это и есть вчерашний найденыш? Кузьма, что ж ты порядок нарушаешь? Его сначала Юлия должна осмотреть, а ты его сразу к работе приставил. Да еще и голодного.
Кузька к появлению тетки отнесся спокойно и, судя по всему, никакой вины за собой не чувствовал. Он уже собрался обстоятельно ответить, даже рот приоткрыл, но внезапно мальчонка, на которого Анна даже не смотрела, вякнул от наковальни:
– Это я… сам… Не знал, что нельзя…
– Что? – Анна, да и все остальные, включая Ельку, повернулись в его сторону. Мальчонка слегка смутился, но смотрел прямо Анне в глаза – впрочем, не дерзко, а, скорее, слегка виновато. Вздохнул и пояснил:
– Я не нарочно…
– Что значит, не нарочно? – скорее машинально, чем осмысленно, спросила Анна и тут же поправилась. – Разве ты что-то негодное сделал? – и повернулась к Кузьке: – Кузьма? Что тут у тебя творится?
– Да годное он сделал, еще какое годное, тетка Анна! – усмехнулся Кузька. – Глянь, как сережки починил!
– Какие еще сережки?.. – боярыня хотела было отмахнуться – сейчас ее интересовало совсем другое, но увидев, что именно протягивает ей на ладони племянник, не смогла сдержать удивление. – Это чьи такие?
Ничего подобного она раньше не видела. Не только в крепости – вообще. А уж толк в украшениях она знала, и как женщина, и, что не менее важно, как купеческая дочь.
– Да Анькины это, тетка Анна, – пояснил Кузьма. – Видишь, какие теперь стали? – и почему-то замялся. – Ну, мы тут… Решили их… Это...
Неожиданно голос подала Елька:
– Сережка сломалась, мам. Я у Аньки их взяла, померить только. А она упала и сломалась. Я сюда пришла, чтобы Кузька починил, а его не было. Зато Кузнечик… ой, Тимка… смотри, мам, как хорошо сделал – лучше, чем было, – затараторила она, умильно глядя на мать. – Может, Анька теперь ругаться не станет?
«Ага, доченька, все понятно. Ты сережки у сестры без спросу взяла, да сломала, хотела тайком починить и положить на место потихоньку? Взгреть бы тебя за это хорошенько, но не при всех же… Ну так, с другой стороны, уже хорошо, что не подкинула назад сломанную, пока никто не прознал. Да и Анька хороша – младшая сестра у нее, выходит, даже спросить боится: не только не даст, но еще и зашпыняет. Так… Ну, это дело семейное, успеем еще разобраться.
Но сережки-то как малец отделал! И впрямь – не узнала… Простенькие Анькины изукрасил так, что хоть княгине в подарок. И Лавр бы так не смог… А что он еще умеет?»
Анна взглянула на дочь, которая ожидала ее решения, затаив дыхание, и усмехнулась про себя.
«Вот лиса – решила мной от сестриного гнева заслониться. И ведь понимает, что при посторонних ее ругать не буду… Да и наказывать, пожалуй, тоже… А вот поучить… Она боярышня, ей мастер услугу оказал. А что тот мастер пока от горшка два вершка, так и она не бабка старая. Вырастут…
Вот и пусть она его теперь своим делает. Вон, переглядываются стоят, наверняка уже языками зацепились, а то и подружиться успели – в их возрасте это недолго.
А Кузька-то как загорелся! Он в Тимку теперь клещом вцепится. Да и Лавр, как увидит, не отстанет. Нет уж, родственнички дорогие, все я вам на откуп не отдам, мне свои мастера самой нужны! Пусть Елька постарается».
– Надо же, не сразу Анюткины узнала… – Анна повернулась к Тимофею, с интересом разглядывая его.
Вроде ничего особенного. Худенький, но не сказать, чтобы щуплый или болезненный, огромные то ли серые, то ли голубые глаза – в кузне не разберешь, темная челка до черных бровей. И конопушки на широких нездешних скулах. В толпе белобрысых ратнинских ребятишек такого ни с кем не спутаешь. Одет небогато, но добротно. Смотрит серьезно, старается казаться солидным, но чувствуется – шило в портах то еще сидит. Если не обращать внимания на мелкие внешние отличия, то мальчишка и мальчишка, вроде бы ничего удивительного. Кабы не сережки…
– Что скажешь, Кузьма? – обратилась она к племяннику. – Ты мастер – оцени работу.
Кузьма почесал макушку.
– Батя такого бы и не сделал… У Кузнечика вроде и похоже на то, что он делает, а все равно как-то по-другому. И инструмент у него свой. Такое не придумаешь на ходу. Знать надо.
«Ага. И еще видеть такое надо. Интересно, в какой глухомани такие вещи творят, что у нас и не видали? И где они сбывают товар, про какой в Турове понятия не имеют?»
– Кто тебя этому научил?
– Деда, – Тимка ответил сразу, не задумываясь.
«Ох, это ж каким мастером его дед был! Разрази того секача нелегкая! Ведь собиралась же велеть Стерву подстрелить его, от беды, да так и не сподобилась… Эхх, что уж теперь… Хорошо хоть внука спасли. Если его к делу приставить, то и из него толк выйдет…»
– Я слышала, дед тоже христианином был? – перекрестилась Анна. – Царствие ему небесное… Еще чему-то научил? Или только сережки чинить можешь?
– Учил, – кивнул Тимка, не отводя глаз от боярыни. – И сам делать могу, если есть из чего… – подумал и добавил. – Чинить даже сложнее, самому делать – проще… – мальчишка отвечал без лишней робости, с готовностью, видно, очень хотел понравиться.
– Ладно, – Анна повернулась к дочери. – Раз уж тебе Тимофей помог, так и ты хозяйкой себя покажи. Отведи его в трапезную, скажи дневальному, чтоб накормили. Потом в лазарет, к Юлии своди… Ну а потом, коли наставник Макар освободится, так он в Ратное Тимофея повезет, а нет, так пусть при кузне пока побудет. Кузьма, присмотришь? Заодно дай ему чего-нибудь сделать… Пусть покажет, что еще умеет.
Елька радостно кивнула, уверенная, что вопрос с сережками на этом исчерпан, и дернулась было выполнять материнское распоряжение, но Анна не собиралась спускать ей провинность.
– А потом, доченька, ко мне зайди. Да Анюту с собой захвати… Сережки-то ей вернуть надобно.

Анна вышла из кузни и уже при солнечном свете, не удержавшись, снова принялась разглядывать украшения.
«Надо же! Ведь и впрямь, не узнаешь! Как червленое серебро на выпуклом рисунке заиграло! А дел-то, похоже, всего ничего, если такой малец играючи справился. И ведь не просто делал – других учил! Вон как у Кузьмы глаза горели, да и помощники его не зевали… Значит, и других тоже сможет научить? Думай, боярыня, где людей ещё и для этого дела искать!
Сережки – мелочь, наверняка он и еще что-то умеет. Расспросить его надо как следует, что для работы надобно, сколько учеников к нему приставить и как скоро он их выучит. Мне же девок в Туров скоро везти. Подарки подарками, княгине там, её ближницам – это само собой. Но если матери женихов ТАКОЕ на моих девчонках увидят… Да в придачу к кружевам! У-у-у, что будет!
…Анька, цыц! Охолони! Шкура у медведя, конечно, добрая, но делить её, пока он в лесу… Для начала проследи, чтобы Макар мальчонку в Ратном не оставлял. Выспросит у него староста, что ему потребно, похоронит деда – и назад.
А работу его я потом сама Лавру покажу, иначе хрен его обратно дождусь, Лавр в него клещом вцепится, даже если сам про такое мастерство и слышал. Только ведь наверняка нет, иначе бы хоть словом да обмолвился, когда украшения для ратнинских колодцев ковал, да хвастался, что еще и не так может.
Да и не для Лавра тут работа, хоть он и мастер, слов нет, – для златокузнеца. Ладно, Кузька все, что ему для работы потребно, выдаст, пусть Тимка себя покажет, а мы посмотрим. Кузнечик… Назвали же!»

Мечтать о будущей поездке в Туров и о том, как она поразит обитательниц стольного города невиданными украшениями, боярыня не собиралась. Что толку в мечтах? Такие вещи надо просчитывать, и весьма тщательно. А планировать, имея пока на руках всего лишь пару преображенных сережек, бессмысленно, посему, убрав украшения в кошель на поясе, Анна заспешила по делам, и вспомнила про них только тогда, когда ближе к обеду к ней в горницу постучавшись, вошла понурая Елька. Следом за младшей сестрой шествовала сердитая Анька.
Едва прикрыв за собой дверь, старшая дочь, явно чувствуя себя пострадавшей, а не обвиняемой, попыталась разразиться жалобами:
– Мам! Да что ж такое делается! Она мои сережки без спроса…
– Тихо, доченька, тихо! Целы твои сережки, – мать заговорила ласково, но Анюта, хорошо изучившая ее интонации, почувствовала неладное и насторожилась. Правда, тон сбавила, но вот обвинения при себе оставить не догадалась.
– Ну так без спроса же!
– Без спроса – это нехорошо, – согласилась Анна, – тут ты права. А вот в чем ты НЕ права, ты мне сама скажешь.
– Я?! – такого подвоха Анька явно не ожидала. – Да я-то тут причем? Это она…
– С твоей сестрой разговор будет отдельный. С твоей сестрой, – с нажимом повторила Анна. – Вот и объясни мне, почему твоя сестра… младшая сестра с пустяшной просьбой боится к тебе подойти.
– Ничего себе – пустяшная!
– Выходит, тебе серебряная безделка дороже кровного родства, так?
– Мам, ну что ты сразу… – осадила назад девчонка.
– Так мне серебро главного не застит. А ты по жадности даже в таком пустяке свою собственную выгоду проглядела.
– Да какая с нее выгода! – покосившись на насупившуюся сестру, буркнула Анька. – Расстройство одно! Взяла, сломала… Да еще отдала чинить какому-то… Кузнечику… А у меня их всего-то две пары…
«Господи, как же я ее проглядела-то? И ведь такое не выбьешь, она САМА понять должна…»
– Вот-вот. Твоих две. А не держалась бы ты так за свое, не жадничала, вспомнила бы, что у тебя сестры есть, да предложила бы им поменяться… Сколько у ВАС тех сережек?
– По две пары… Ты же сама нам весной привезла…
– Опять неправильно, Анюта. Ты считаешь по отдельности, а я спрашиваю, сколько у вас ВМЕСТЕ.
– Ой, шесть получается… – глаза Аньки загорелись, но тут же погасли. – Только они не дадут…
– Ты уверена?
– Анют, да ты только скажи, мне не жалко, – вмешалась посветлевшая Елька. – И у Машки тоже красивые… Мы же хоть каждый день меняться можем!
– И не только сережками!
«Ну, слава тебе, Господи, дошло!»
– И не только украшениями, – поправила Анна. – Я же не зря про кровное родство тебе напомнила. Вас пятеро – вот это богатство! У меня вон всего один брат, и то… Вы не знаете, а ведь это Никеша помог, когда мы несколько лет назад чуть по миру не пошли. Денег я у него не брала, дед ваш не простил бы, но за украшения он мне тогда хорошую цену дал, а то, что нам требовалось, за бесценок привозил. Не из жадности купеческой, а чтобы гордость Лисовиновскую не топтать. Впрочем, если бы совсем край, и деньги бы взяла, и любую другую помощь, лишь бы семью из нищеты вытащить. Не пришлось, отвела Пресвятая Богородица беду, но если бы не братняя помощь, что бы с нами сталось – даже думать не хочется.
А сейчас Никеша мне своих сыновей доверил, знает, присмотрю за ними, как за своими. И это нас всего двое! А вас – пятеро! Сила-то какая, если вместе! Мы с дедом не вечные, рано или поздно вы без нас останетесь. Да вы у меня и впятером горы своротить способны, если загоритесь – посмотрите, какой воз Мишаня тянет! А у вас еще и двоюродные есть, и крестные братья…
А ты – сережки…
– А что сережки? – обиделась вдруг Елька. – Мам, она же не видела, что Тимка с ними сделал! Покажи ей!
Молчание ошарашенной сестры при виде обновленных безделушек вполне вознаградило младшую боярышню Лисовинову за перенесенные переживания, но легкий характер всеобщей любимицы не давал ей сердиться или обижаться сколько-нибудь долго, тем более что на улице как раз заиграл рожок. Анна отпустила дочерей привести себя в порядок перед обедом и не удивилась, когда из коридора послышалось:
– А мне Тимка сказал, что это самая простая работа – он и красивее может сделать. Мне уже обещал! Мама сказала, что я теперь за него отвечаю.
Ответ Аньки донесся не сразу, видать, колебалась да раздумывала: – Ель, а ты можешь сказать этому твоему… как его… Кузнечику, чтоб он и мне… ой, нам с Машкой что-нибудь сделал… Ну, чтобы ни у кого такого не было?
– Конечно, скажу. И тебе, и Машке. Тимка – он хороший.
«Хмм, похоже, Елька после моего «ты за него отвечаешь» решила, что это она будет выбирать, кого до него допускать, а кто перебьется. Ну-ну, доченька… Хотя… у старших сестер есть холопки, которыми они распоряжаются, а у Ельки никого нет… Тимофей, конечно, не холоп, но уже стал ЕЕ человеком, пусть они этого по малолетству еще и не понимают. Ничего, поймут со временем, что значит ОТВЕЧАТЬ за кого-то. Да и старших сестриц она при случае по носу щелкнет, чтоб не слишком задирали.
Но с чего Анюта так из-за пустяшных сережек взъелась? Неужто запомнила, как я тогда все серебро в доме выгребла и, чтобы не одалживаться, отдала Никеше за привезенные припасы? Оставила девчонкам самое бросовое, чтобы не ходили уж вовсе как голые… Ведь ничего тогда не спросила… Выходит, зря я тогда решила, что они с Марией еще малы, и не стала им ничего объяснять? А оно вон через сколько лет аукается… Только Маша в любую работу вгрызается, а Анюту в другую сторону перекосило – за то, что считает своим, мертвой хваткой держится. Оно и неплохо, правда, придется подправить так, чтобы в это «свое» входило то, что касается всего рода, а не только ее».

* *

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Четверг, 31.12.2015, 16:54 | Сообщение # 19

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

После того, как закончилась в основном постройка терема, посиделки, проходившие до того возле девичьей, плавно переместились к нему. На новеньком, еще пахнувшем свежеструганным деревом гульбище и около него и песни пели, и в игры играли, иной раз там же Мишаня и свои сказки рассказывал – удивительные, до того неслыханные.
Анне нравились эти неспешные вечерние посиделки, хотя порой они и выдавались хлопотными. Ну да ничего не поделаешь: сотня отроков сама по себе – тот еще котел с заботами, а коли туда полтора десятка девиц подмешать… Закипало порой так, что хоть крышкой накрывай, хоть переворачивай да выливай, пока само не убежало. Но и спокойные вечера тоже выдавались: девки чинно сидели по лавкам, вязали кружева или пряли – в конце августа темнело рано, и Анна запретила воспитанницам ломать глаза над тонкой работой. Отроки, кто пошустрее, притаскивали из трапезной скамьи и устраивались полукругом напротив, насколько хватало места.
Смешки, подначки, хихиканье постепенно заглушались рожками, свирелями, бубнами и еще какими-то гремящими, звякающими и шуршащими инструментами, названий которых Анна и не знала, но которые Артемий время от времени добавлял к оркестру, виртуозно вливая их звучание в общий поток. Наконец наступал момент, когда главный музыкант крепости устраивался сбоку от оркестра – так, чтобы видеть и играющих, и поющих, взмахивал руками, привлекая к себе всеобщее внимание, и начиналось Чудо.
Поначалу, когда оркестр состоял всего из нескольких мальчишек с рожками да бубнами, они играли, что называется, кто в лес, кто по дрова, вступая не в лад или прерывая наигрыш, если неопытному рожечнику не доставало дыхания. Но всего через несколько седмиц им хватало еле заметного знака от дирижера, чтобы дружно грянуть походную или плясовую, да так, что у слушателей дыхание перехватывало, и все разговоры сразу же прекращались. А уж когда Артюха на свирели выводил на пару с Дудариком какую-нибудь особо душевную мелодию, то и у баб порой слеза проблескивала.
Правда, несколько раз им приходилось прерывать свое выступление, а кое-что им строго-настрого запретил исполнять… Прошка, объясняя свое требование тем, что, дескать, щенки еще не выросли, и от особо страдательной музыки начинают сильно переживать, громко выть, а на следующий день отказываются жрать, и девки с ними справиться не могут. Ну и вообще, хорошо, что сейчас лето, а то зимой и до беды недолго… Неча волков приманивать.
Петь в крепости любили, и пели все. Даже те, кого Господь голосом не наградил или дал такой, что им только пилы на лесопилке пугать – когда их точат. Таких за общим хором слышали только те, кто с ними рядом сидел или стоял, а остальные самозабвенно выводили слова песен – и хорошо знакомых всем с детства, от старших братьев и сестер, и новых, которые придумал или подсказал Мишаня.
Песни, которые отроки пели во время своих учебных походов, Артемий на посиделках благоразумно замалчивал, хотя знали их, конечно, все обитатели крепости, а Верка порой и вставляла в речь кое-что из этих песен, особенно когда разносила какую-нибудь нерадивую холопку. Говорили, что даже Ульяна как-то раз оскоромилась, выдала третьему десятку что-то особо хлесткое из походного набора, когда отроки сдали ее прачкам вконец изгвазданные порты с рубахами, а их десятник заикнулся насчет «чистое надо завтра утром».

Помимо всего прочего, была и еще одна причина, по которой Анна появлялась на посиделках, даже когда присматривать за девицами был не ее черед – Алексею, как и прочим наставникам, тоже приходилось в свою очередь приглядывать за порядком среди отроков.
После памятной обоим безобразной ссоры в день возвращения полусотни из-за болота они вроде бы помирились. Во всяком случае, со стороны казалось именно так, но Анна чувствовала, что трещина между ними до конца не затянулась. Один неправильный шаг, одно неосторожное слово – и все опять рухнет в стылую полынью, теперь уже навсегда. Обоим этого не хотелось, обоих страшило одиночество, вот и проводили они вечера, вроде бы наблюдая за своими подопечными, а на самом деле осторожно и бережно протягивая друг к другу тонкие ниточки из взглядов и улыбок, и штопая ими порванное полотно доверия и взаимопонимания.
Объяснил ли кто-нибудь Алексею, почему Анна так на него взъелась, она не знала, но ей самой не только Филимон растолковывал, в чем она была неправа, но и Нинея своего добавила.
– У мужей своя правда! Не мог он иначе, он своим примером отроков учил, как долг выполнять – защищать и оберегать. Он в другом неправ: не выкобениваться ему надо было, а убить того старика, не раздумывая. Так часто получается, когда вместо того, чтобы свое дело делать, стараются себя показать, а потом либо выглядят смешно, либо в неприятности влипают.
И как будто мало Нинея им на головы вывалила – так еще загадки загадывала. Вот как совместить то, что наговорила Великая волхва, с тем, чего просила душа?

* * *

– …Взгляни на Корнея – чем он берет? Тем, что он среди мужей первый. Не только как воин – в нем мужское начало, мужская сила проявляется сильнее, чем в других, потому они его за вожака и признают. Да-да, и не кривись – для мужей это важнее, чем тебе кажется. Ты от кого-нибудь из односельчан слыхала хоть слово неодобрения из-за Листвяны? Наоборот, завидуют, хотя вроде бы обычное дело – подумаешь, еще одна полонянка. Но она сама его выбрала – старика, калеку одноногого, и помяни мое слово, если придется, она любому его врагу в глотку зубами вцепится, из последних сил прикроет. Не потому, что он воевода и боярин – просто такова сила его мужского притяжения. Потому он мужским миром и правит.
А твоя сила – женская. Тебе женский мир возглавлять и им управлять. И в тебе женское начало должно точно так же проявляться – чтобы у всех, кто на тебя смотрит, дух захватывало! Так, чтобы никому в голову не пришло усомниться в твоем праве стоять рядом с вожаками и почти на равных с ними дела вершить. Почувствуй себя наилучшей матерью среди матерей, превзойди всех баб женским началом, а не мужеское в себе пестуй – тогда и женским миром так же сможешь править, как Корней сотней. Мало того – женский мир и оружием, и опорой тебе станет. Тогда и в твоем бабьем праве никто не усомнится.

* * *

Обычно в ответ на поддразнивающие взгляды Алексея она со строгим видом указывала глазами на девок – мол, уймись, не сейчас, а тут вдруг подумала, что никто и не сомневается: после того, как протрубят отбой, Алексей, притворяясь, что сторожится посторонних глаз, пойдет ночевать к ней. Все знают, наверное, включая Сенькин десяток – знают, но дружно делают вид, что в упор ничего не замечают. Анна раньше не то чтобы себя обманывала на этот счет, нет, но до сих пор держалась за устоявшийся порядок, как за последний оплот, позволяющий ей сохранять видимость приличий и собственное достоинство. Во всяком случае, раньше она была в этом непоколебимо уверена. Но вчерашний разговор с Нинеей заставил по-новому взглянуть и на Алексея, и на свое к нему отношение, да и не только на это…

* * *

– До сих пор терзаешься, что все знают про тебя и Лавра?
Вопрос волхвы застал Анну врасплох. До этого они совсем о другом говорили, все больше о боярском, а тут старуха словно кипятком в лицо плеснула. Даже Арина вздрогнула и сочувственно покосилась на боярыню, видно, тоже не ожидала, что Нинея при ней о таком языком брякнет. Впрочем, волхва не «брякает», а изрекает, и если уж вытащила потаенное наружу, да еще при свидетельнице, значит, сделала это нарочно. Но зачем? Не косточки же собеседнице перемывать – чай, не у колодца. Арина если и не знает, так ненадолго – сплетни все равно рано или поздно дойдут. Кроме того, не любительница она лясы точить, да и своих странностей у нее хватает.
А Нинея, насмешливо поглядев на Анну, зардевшуюся не столько от стыда, сколько с досады, только пренебрежительно махнула рукой:
– Брось! Пустое! И хорошо, что знают! И то, что этот петух туровский, приказчик брата твоего, перья распустив, вокруг тебя хороводился у всех на виду – тоже хорошо! А то, что Мишаня ему потом морду набил – еще лучше, и неважно, что не из-за тебя, а за дело. Кабы не было такого – впору слухи самой пускать у колодца, а тут сынок тебе будто нарочно подгадал.
Запомни: тебе – можно! С Алексеем не вздумай даже мысли про грех допускать! Это твое ПРАВО, право лучшей бабы – во всем лучшей! Не он тебе свет в окошке, а ты ему. Об этом всегда помни – тогда и он в это поверит. И тогда никто и не помыслит, что тебе такое невместно: шипеть в спину станут, злостью и завистью изойдут, но – не усомнятся!
И замуж за него выходить тебе не обязательно.

* * *

И впрямь, кого ей бояться и от кого прятаться? Боярыне не пристало, как девке по сеновалам, скрываться!
Решение родилось само собой. Анна не отвела взгляда от глаз Алексея, напротив, ответила ему столь же откровенно-весело, позабавившись мимоходом, как удивленно вскинул он брови. И словно кто-то на ухо сказал ее же голосом: «Ну, погоди, Лешка! Сейчас еще не так удивишься!»
Встала, у всех на глазах, откровенно и грациозно потянулась, как лесная рысь, и с бесшабашным задором, не скрываясь ни от кого и никого не боясь, обратилась к Алексею, как будто каждый день это делала:
– А чего-то устала я, Алеша, сегодня. Пусть молодежь без нас тут продолжает. Спать хочу. Пойдем?
Что бы ни подумал в этот миг Алексей, но воин в любой обстановке не теряется. Вот и тут не подвел: глазом не моргнул, как будто только этого и ждал от нее, в один шаг оказался рядом, уверенно и по-хозяйски положил ей руку на плечи.
– Да и правда, Аннушка, пойдем… Засиделись мы с тобой что-то.
В моментально наступившей тишине, прерванной лишь коротким, как икота, девичьим нервным хихиканьем, за которое хохотушка явно получила от соседки локтем в бок, они чуть ли не танцевальным, специально отрепетированным движением уверенно повернулись, чтобы направиться к ее покоям.
И тут Анна прямо перед собой увидела все-все понимающие глаза сына. Михайла как раз спускался с крыльца, когда Анна поднималась со скамьи для своего сольного выступления, и теперь стоял у нее за спиной, с совершенно невозможным для подростка пониманием и сочувствием глядя на эту новую – без малейшего сомнения новую! – свободную и вмиг помолодевшую мать, не в первый раз убеждаясь, что как бы хорошо ты ни был знаком с женщиной, не все, ах, не все ты про нее знаешь и понимаешь.

Сына ли? Да с таким взглядом отцы на дочерей в день свадьбы смотрят…
Что испытывает отец новобрачной, когда молодой муж уводит ее из-за праздничного стола в спальню? Ведь его кровиночка, возможно, любимица, выросшая на руках и на глазах, болевшая, капризничавшая, радовавшая и огорчавшая, сделавшая первые шаги, сказавшая первое слово, впервые замеченная ненароком с парнем… И вот сейчас этот… будет делать с ней… ее страх, боль, кровь… Как это переносят отцы?
Анна, конечно, не могла даже предположить, что с помощью таких вот мыслей ее Мишаня… Да нет! – взрослый, битый жизнью, отнюдь не сентиментальный мужик, ровесник Корнея, едва ли уступавший ему в силе характера – Михаил Ратников, неимоверным усилием воли задвигает сейчас в дальний угол сознания природного Лисовина, давит зверские мужские инстинкты, всегда вылезающие, когда женщина с вот ТАКИМ лицом уходит с ДРУГИМ мужчиной. Сколько раз (немного, но и не единожды) слышал он раздававшиеся вслед таким парам самые гнусные выражения из чисто мужского лексикона, негромко прорывавшиеся сквозь сжатые зубы! Сам в таких случаях никогда не ругался, но и не осуждал ханжески, потому, что понимал: уже через несколько секунд из тех же уст могут раздаться и добрые пожелания. Просто матушка-природа требовала отдать дань памяти множеству поколений самцов, проливавших свою и чужую кровь в борьбе за самку. Гены, никуда от них не денешься!
А вот Рудный Воевода всей своей мужской сутью, обострившейся соседством с ТАКОЙ женщиной, мгновенно почувствовал этот Мишкин «посыл», и, нимало не обинуясь его малолетством, ответил таким высверком зрачков, по сравнению с которым заваленные трупами выжженные половецкие кочевья показались просто детскими игрушками «в войнушку».
И, исполняя миллионолетний ритуал, молодой самец уступил зрелому и опытному бойцу. Мишка шагнул в сторону, склонился в полупоклоне и произвел изящно изогнутой рукой приглашающий жест – «позитура», более уместная для придворного кого-то из многочисленных Людовиков, чем для отрока Младшей стражи Ратнинской сотни.
Лицо Алексея мгновенно сделалось приветливым, а Анна, прекрасно «прочитавшая» эту, в общем-то, ровным счетом ничего не означавшую игру двух мужчин, только и подумала мельком: «А Мишаня-то уже совсем взрослым стал».
Она поймала взгляд сына, совершенно по-девчачьи подмигнула ему и ничуть не удивилась, получив в ответ ласковое одобрение старшего и понимающего. Если она – девчонка, то почему же Мишане и не побыть немного мудрым старцем?
А еще шествие рука об руку с Алексеем под взглядами девиц и отроков напомнило ей собственную свадьбу с Фролом. Вот так же, на глазах у гостей, шли они в сени, где по обычаю приготовлена была для них постель на ржаных снопах, а рядом стояла скамья с блюдами и кувшином – мало ли, захотят молодые поесть или попить.

Ох, не до еды и не до питья ей тогда было! Материно напутствие: «Терпи, что бы муж ни делал, покорись, потом грех замолишь» – вдребезги разбивало все ее юношеские мечты и надежды и уверенность в том, что Фрол, такой ласковый, такой добрый, такой веселый, не может сделать ничего плохого. Сделал, да так, что священник, выслушавший по окончании свадебной гулянки исповедь Анны, сочувственно вздохнул.
Теперь-то Анна понимала, что повинны во всем были мужское нетерпение Фрола, а паче того – ее собственное незнание, страх, и вдолбленное представление о плотской любви, как о грехе. Мать, с ее неистовым христианским фанатизмом сумела-таки вбить ей в голову представление о греховности и порочности всего телесного, не оставив места ничему светлому и чистому, и низводя то, что произошло на брачном ложе, почти до скотского положения. Анна долго еще была убеждена, что должна только терпеть и стыдиться этого и не позволяла себе даже помыслить о наслаждении, и если бы не Лавр, до сих пребывала бы в этом заблуждении. А ведь жизнь с Фролом могла бы сложиться совсем по-другому… Эх, ее бы нынешние знания – да туда, в ушедшую молодость!
Нет, невозможно вернуться в прошлое, и вдвойне невозможно выбрать из него то, что хочется повторить или изменить, вычеркивая тягостные или горькие страницы. Никогда не знаешь, какой именно вчерашний опыт пригодится завтра, какие именно потери помогут оценить сегодняшние приобретения.
Сейчас у нее есть Алексей – вот он, рядом. И все знают, куда и зачем они идут. Но впервые вместо страха – нетерпеливое ожидание счастья, которое сбудется, непременно сбудется!
«Дай Господи – не в последний раз!»

* * *

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Четверг, 31.12.2015, 17:01 | Сообщение # 20

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Тревожный звук железа, гудящего от сильных и частых ударов, кошмаром ворвался в предутренний сон крепости. Анна, надеявшаяся утром, до подъема, урвать еще немножечко счастья, с трудом просыпалась после сумасшедшей ночи и недовольно поморщилась.
«Господи, да что там опять стряслось? Пожар, что ли? В кои-то веки могли бы в покое оставить…»
Но тут же подхватилась – в било бьют! Это не пожар, так тревогу объявляют! Его и повесили для такого случая – когда надо всех поднимать.
Алексей уже поспешно натягивал сапоги.
– Что там, Леш?
– Не знаю, – не оборачиваясь, буркнул он, опоясываясь уже на ходу.
В дверь настойчиво долбили кулаком. На пороге стоял дневальный из дежурного десятка.
– Боярыня Анна, дядька Алексей! Гонец из Ратного прискакал! Ляхи идут. Более ничего не знаю! – и помчался дальше.
Алексей вылетел следом, даже не прикрыв дверь – только загремели каблуки по деревянным половицам. Во дворе крепости Дударик повторил сигнал тревоги, а следом еще несколько: общий сбор, вызов дежурного урядника и еще какой-то – Анна в суматохе не расслышала.
И завертелось! Только накануне она сетовала, что никакого роздыха не видит, а оказалось, что до сих пор жизнь у нее была спокойная и благостная. Сейчас же ее из мирной, покойной, хоть и суетливой, жизни выдернули и швырнули в самый центр бури с грозой.
Младшая стража в полном составе и в сопровождении своего обоза по приказу воеводы уходила в Ратное. Вот когда сказался порядок, заведенный в крепости! Чего греха таить: не раз и не два и бабы, и другие обитатели крепости и посада втихаря костерили наставников за то, что они ни с того, ни с сего вдруг поднимали посреди ночи отроков, выстраивали их на плацу и разносили за что-то, понятное им одним. И как после этого спать, скажите на милость? Это наставники не иначе с дури забавлялись, а остальные-то с раннего утра в заботах и хлопотах, им каждый час отдыха дорог.
Страшно подумать, какая бестолковщина могла бы сейчас твориться в крепости и вокруг нее, с учетом того, сколько народу одновременно металось по двору и строениям, собирая необходимое, седлая коней, запрягая их в телеги, на которые при этом что-то грузили. Однако никакого беспорядка в этих действиях не наблюдалось, напротив, все происходило слаженно, быстро, но без излишней суеты и недоразумений, обычных при погрузке хотя бы и торговых обозов. Будто не полтораста отроков каждый сам по себе сейчас двигался, а кто-то невидимый управлял всеми ими одновременно.

Но Анне было не до того, чтобы оценивать красоту и слаженность воинского порядка – на нее снова обрушилась вся тяжесть ответственности за остающуюся на нее крепость. И первой мыслью было – отроки-то уходят! Все, а не только первая полусотня, как недавно за болото! Значит, на караул у ворот, да дневальными никого не останется? Девок с самострелами ставить?!
– Анна! – через двор от ворот к ней летела Арина. – Я девок по постам распределю, сменю часовых. Андрей велел!
– Андрей? – Анна не успела спросить, откуда он тут взялся, как увидела и самого Немого, сидевшего возле казармы на бревне, где обычно грелся на солнышке Филимон.
«Господи, как он сюда добрался-то? Краше в гроб кладут! Даже Арина не смогла его дома удержать… Но с другой стороны, все равно им теперь сюда перебираться, а так он хоть ей советом поможет. Сейчас каждый человек на счету!»
А Андрей поискал глазами Арину, сделал знак рукой куда-то в сторону, убедился, что она его поняла, кивнул, опять откинулся спиной на стенку и прикрыл глаза. Анну резанула досада:
«Андрей-то хоть и без голоса, а Арине подсказал, что делать! Лешка же вылетел, как нет меня… Я ж тоже не у печки остаюсь слезы лить!»
Но расстраиваться еще и по этому поводу некогда было: конные уже строились возле парома, которым сегодня под присмотром Макара управляли Млава и Машка с Евой. Млава, заметно похудевшая за прошедшее время и только-только выпущенная из поруба, орудовала не хуже отрока, а Машка и Ева у нее на подхвате справлялись без дополнительных указаний, как будто каждый день этим занимались.
Только успела Анна подумать, что даже если девок часто менять, не осилят они столько конных перевезти, да обоз в придачу, а к парому уже спешили лесовики из артели строителей. Они и заменили девчонок на переправе.
На дороге к крепости показались первые телеги, загруженные пожитками обитателей посада. Анна оглянулась в поисках, кого бы послать, чтобы остановили, пока те не полезли на мостки – не до них сейчас. Ляхи еще и к Ратному не подошли, вначале надо на пароме войско и обоз переправить, потом уж посадских к себе принимать. Но посылать никого не пришлось: со стороны лисовиновского холма наперерез первой подводе чуть не бегом рванул седой старик – Аринин дед Семен. Да как рванул-то! Трое дюжих холопов за ним едва поспевали. Он, похоже, и без них управился бы: слов издалека не слышно, конечно, но Анна не сомневалась, что дядька Семен обложил незадачливого возницу в тридушубогамать. Телеги остановились на полдороге, Семен еще раз погрозил первому вознице палкой и вернулся к себе на холм – ему тоже хватало забот.

Ни с Алексеем, ни с Мишаней она толком не простилась, но переживать из-за этого времени не нашлось. Как и думать о том, много ли толку от девок с самострелами на воротах и недостроенных крепостных стенах, случись что. Ничего не должно случиться! Ратное врага остановит! Ну а если уж сотня не справится, то девки тем более ничего не сделают…
«Даже в мыслях об этом не заикайся! Не до страхов сейчас – думай, куда поселить ратнинских баб на сносях да с детишками. Отроки ушли, обе казармы свободны, но в них ещё прибраться надо. А то дух там… того… портяночный, не для беременных. Кто там у девок сегодня за старшую? Четверых из десятка отрядить холопками распоряжаться, чтобы к вечеру все помещения вычистили и приготовили к приезду баб с детьми. Еще двоих девчонок к прачкам приставить – для младенцев тряпья чистого много понадобится, мало ли – не все с собой из дома в спешке захватят. Ульяне тоже помощь нужна: ее на место мужа, на склад. Свои одеяла отроки с собой забрали, значит, надо приготовить взамен…
Проследить, чтобы никого на посаде не осталось, и скотину в лес угнали. Аринин дед Семен все как надо сделает.
Ох ты, Господи! Нинея! Ведь и она сама с внучатами, и людишки ее тоже сюда переберутся. Ну, их тоже в казарму, туда, где и наши посадские поселятся, а волхву… нет, невместно ей с прочими… В терем? Нет, в пристройку – туда и вход отдельный, ей там спокойнее будет… Да и мне тоже.
Верка… О, легка на помине!»
Чем-то раздосадованная Говоруха, в сопровождении Стешки, Феньки и Рады, нагруженных, судя по всему, драными рубахами отроков, остановилась около боярыни.
– Анна Павловна, Макар мой, похоже, от расстройства последнего ума лишился.
– О Господи, да что случилось-то?
– Ну как же! Отроки опять воевать пошли, а он тут остался. Неймется ему, на подвиги потянуло! На коне сидеть не может, так на телегу влез, и меня за собой тянет!
– Не поняла… А ты-то тут каким боком? И куда он собрался? Что ему в Ратном делать? Вчера только вернулся…
– Да не в Ратное, в том-то и дело! – Верка озадаченно пожала плечами. – Вчера, как из села приехал, предупредил, что с утра надо в лес съездить, присмотреть делянку под огород. С чего ему в голову взбрело? Не ко времени же… А тут еще ляхи эти… Я уж решила, он передумает – до огородов ли сейчас? – а он, вон, видишь, уже в телеге сидит, меня дожидается. И уперся – куда там барану! – ничего слышать не хочет.
– Да он у тебя вроде всегда разумным был… – протянула Анна.
– Угу, был. Только, ты уж прости, я у него сейчас ничего выспрашивать не стану. Не хочет говорить – не надо, все равно потом узнаем. А не узнаем, значит и не нужно… У нас и свои бабьи тайны найдутся!
– Ладно, Господь с ним и его тайнами, не до них мне. И одного его, покалеченного, отпускать тоже не дело, так что езжай. Только постарайся вернуться пораньше, сама видишь, что тут творится.
Девчонки, стоявшие позади Верки, о чем-то зашушукались, и Анна обратила на них внимание:
– А чем это ты их нагрузила?
– Во, чуть не забыла от расстройства! – всплеснула руками Верка. – Мне Ульяна отдала старые рубахи, чиненые-перечиненые, живой нитки на них не осталось… Мы тут чего подумали-то: бабы из Ратного в спешке собираются, с собой много не возьмут, а младенцам пеленки нужны. Понятно, что надо бы из родительских рубах их делать, да где ж их здесь возьмешь?.. С другой стороны, наши-то отроки всем ратнинским ребятишкам сейчас защитники, не хуже отцов-дядьев, так что и их рубахи вполне сгодятся. А эти малявки с ними за сегодня как раз управятся.
Боярыня согласно кивнула, и девчонки заторопились в сторону пошивочной мастерской, насколько им позволяли охапки одежды в руках.
– Ты уж прости, я без тебя распорядилась, – несколько смущенно продолжила Верка, – у тебя сейчас и без них забот полон рот, а бегать по крепости эти малявки устанут быстро. И Рада… сама знаешь, она до сих пор пугается, чуть кто погромче заговорит… Вот я их и того… Пусть посидят в мастерской – и нужное дело сделают, и под ногами путаться не будут. Плаве и Арине я уже сказала.
«Ну что, боярыня, довольна? Чего, спрашивается, суетилась и людей дергала? Все и так все без тебя знают, сами все сделают… И зачем я им тут нужна? Лучше бы в тереме прибрала…»
Расстройство Анны настолько явственно выражалось на ее лице, что уже повернувшаяся было уйти Верка остановилась, дотронулась до ее руки и негромко проговорила:
– Не рви себе душу, Ань, все ты правильно делаешь. Вон какой воз нагрузила и с места стронула! Вот он теперь и едет сам по себе, ты знай только правь, куда надо. А начнет набок заваливаться – мы все и руки, и спины подставим… Ой, Макар кнутом машет! Все, побежала я!
«Воз, значит, стронула… Ну да, пока грузила да с места его спихивала, думала, сдохну от натуги. А править… Нет, Верка не права: я тут не для того, чтобы править – я слежу, чтобы оси тележные всегда смазаны были, чтобы тот воз не скрипел и на ухабах не рассыпался…
Ха! Вот и иди, боярыня, смазывай, да дегтя, дегтя не жалей! Во все места!»

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Пятница, 09.09.2016, 21:22 | Сообщение # 22

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

А в целом, от всеобщего вынужденного четырехдневного сидения в крепости и польза некоторая получилась. Для того чтобы дурью никто не маялся или страхами и переживаниями себя же не накручивал, потребовалось людей делом занять.
Прежде всего, конечно, справлялись работы, необходимые для обороны: плотники и все свободные от караулов и дозоров мужи в первый же день споро заделали прогалы в крепостных стенах. Отстроить стены, как положено, конечно, они никак не успели бы, но Сучок со своими мастерами придумал в тех местах, где стен еще нет, сложить бревна в штабеля так, что вся крепость оказалась надежно обнесена хоть и временной, но вполне пригодной для обороны оградой. Ну, и телеги с пожитками беженцев расставили по указанию наставников не абы как, а чтобы при надобности ими можно было перегородить ворота и усилить оборону.
В самой крепости все завалы, что образовались в результате бурной деятельности артели, разобрали, и расчистили проходы, так что когда беженцы, наконец, разъехались восвояси, в крепостном дворе образовалась немного непривычная пустота и невиданный доселе порядок. Все вычищено, выметено и плахи в самых нужных местах по земле проложены, как мостовые в Турове – чтобы во время дождя грязь не месить.
И ров, отделяющий их от посада и той части острова, где еще не начинали строить крепостную стену, за эти дни наконец-то расчистили, углубили и расширили – такими-то силами. Бабьи работы тоже все, что могли только придумать, переделали: постирали-починили-пошили все, что можно. Вот только запасы подъели, но это поправимо. Главное, сотня ворога разбила!
Правда, все роженицы остались в крепости еще на седмицу, хоть и рвались вместе со всеми домой. Оно и понятно – душа-то болит, что там и как. Но тут уж Юлька воспротивилась, да и старшие женщины ее поддержали: нельзя сразу на телегах трястись, да и дома, как сообщили из крепости, не все ладно – пожар едва потушили, есть погорельцы, а среди сельчан есть раненые и погибшие. Пусть уж лучше бабы с новорожденными тут еще хоть неделю побудут, в покое.

Именно из-за этого и случился новый переполох: не успели толком прийти в себя после отъезда ратнинцев, как из села опять целая толпа прибыла, во главе со старостой.
Когда прибежавшая с докладом Ева сообщила Анне о новых гостях, они с Ариной поначалу встревожились, не стряслось ли в Ратном еще чего-то, и чуть не бегом кинулись к пристани. Но выяснилось, что это пожаловали родичи рожениц – отцы да будущие крестные из родни. С ними приехал и отец Симон, священник с Княжьего погоста. А что их староста сопровождал, так это понятно: воеводе некогда, у него перед походом и без того под ногами земля дымилась. Да и дело-то не воинское.
Аристарх и сообщил боярыне, что Младшая стража уже двинулась к Княжьему погосту, а сотня с обозом на пару дней задержалась, чтобы собраться – чай, не на несколько дней в поход идут. Потому отцы младенцев и решили наведаться в крепость, повидать перед уходом жен и детей и заодно окрестить их, пока есть кому. А то ведь отец Михаил, царствие ему небесное, погиб во время нападения находников, а отца Симона дома своя паства дожидалась; ему наверняка забот хватит после того, как оттуда татей выбьют.
Но если родня новорожденных хотела вернуться обратно в тот же вечер, потому что отцы – и крестные, и родные – собирались в поход, то священнику пришлось на несколько дней задержаться. Как только известие о его приезде распространилось по крепости, к нему вереницей потянулись просители, в основном освятить построенные дома – прямо в очередь выстроились. А помимо христиан, желавших исповедаться и причаститься, неожиданно обнаружились двенадцать язычников из числа присланных Нинеей на строительство, во главе с их старшиной – Гаркуном.
Арина чуть рот не разинула, узнав об этом. И когда это они успели проникнуться? Анна в ответ на её удивление разулыбалась, довольная: плотники уже просили боярыню посодействовать, замолвить словечко и перед священником, и, самое главное, перед воеводой. Гаркун мимоходом похвастался, что рядом с домами артельщиков скоро новая улица вырастет: с дозволения Корнея Агеича будущим христианам выделили место на посаде, чтобы им было куда со временем перевезти семьи.
От такого неожиданного рвения язычников отец Симон умилился и после окончания дневных работ долго с ними беседовал, разъясняя смысл христианского учения. Велел им самим выучить наизусть "Символ Веры" и "Отче наш", отчего лесовики слегка поскучнели и полезли чесать затылки. Возможно, кто-то из них и засомневался, стоит ли оно таких усилий, но тут встрял их старшой. Уж что он говорил, когда, размахивая руками, убеждал своих сомневающихся друзей, Арина не расслышала, но на тех подействовало – ни один назад не попятился.
Потом Плава, со слов Нила, пересказывала, как лесовики озадачили батюшку:
– Вот, святой отец, прими от нас, для твоих трудов!
– Что это? – отец Симон недоумённо разглядывал солидную белёсую охапку, которую после трапезы вывалили перед ним на стол Гаркун с кем-то из своих людей.
– Дык, это… береста, святой отец…
– Вижу, что не луб, но… для чего?
– Как «для чего?» – удивился в свою очередь Гаркун. – Ты же сам, отче, велел нам молитвы наизусть выучить! А с чего учить-то? Ты уж, сделай милость, запиши их нам, а уж я прослежу… – и старшой многозначительно покосился на подчинённых.
– Да куда столько на две молитвы?
– Дык, это… нам же на всех надо!
В общем, пришлось отцу Симону каждую молитву по дюжине раз переписать: лесовики были уверены, что заучивать можно только написанное рукой самого священника. Сколько там среди них было грамотеев, неизвестно, но потом Нил ругался, что «эти окаянцы» приставали к плотникам «насчёт поучить молитвы» и строго следили, чтобы будущие братья во Христе в самом деле читали «по писаному», а не проговаривали слова молитвы наизусть. «Молитва – дело такое, вдруг что перепутаете…»

Андрей ещё недостаточно окреп после ранения и почти целые дни проводил на лавке около казармы. Очень уж удобное место оказалось: и солнышко пригревало, и большая часть крепостного двора отсюда просматривалась – недаром же Филимон его себе облюбовал. Арина иногда тоже присаживалась рядом: перевести дух, обменяться взглядами, а то и словом перекинуться – со старым наставником, разумеется, Андрея-то она и без слов понимала.
В один из таких моментов к ним подлетела Верка.
– Так и знала, что ты тут! – сообщила она Арине с довольным видом и ухватила её за рукав. – Идем! Дядька Аристарх с отцом Симоном тебя ждут.
– Зачем я им сдалась? – удивилась Арина, поднимаясь на ноги: если староста зовет, не откажешь. Да и Верка тянула.
– Да он… Ой, Андрей, ты чего? – Говоруха вздрогнула, выпустила-таки рукав Арининой рубахи, попятилась и обмахнула себя крестным знамением. – Да вот те крест, староста мне сам велел!
Арина едва сдержала улыбку: у Верки старый страх нет-нет, а все еще давал о себе знать. Андрей-то на нее просто вопросительно смотрит, а она уже невесть чего подумала...
– Вер, да Андрей тебя спрашивает – зачем Аристарх меня позвать велел? Или он не говорил?
– Ой, да разве ж я не сказала? – Верка с искренним изумлением всплеснула руками. – Вот трында-то заполошенная! Так Кузнечик же… И Андрея, наверное тоже надо?.. – задумалась вдруг она.
– Вер, да скажи толком, наконец!
– Да Тимофея нашего крестить! Макар крестным отцом будет, а как крестную мать искать спохватились, так Аристарх тебя и велел позвать… Я бы и сама, да нельзя же нам с Макаром вместе. Вот он и сказал – тебя. Ты же не откажешься? – тревожно взглянула она на Арину. – Хороший мальчонка-то…
Арина, растерявшаяся от внезапного предложения, посмотрела на Андрея. Он задумался всего на мгновение, потом чему-то усмехнулся глазами, кивнул ей одобрительно и поднялся на ноги, явно намереваясь идти с ними.
– Конечно, не откажу, Вер. И Андрей согласен.
В часовне отец Симон как раз подробно расспрашивал Тимку о том, каким молитвам учил его дед, и мальчишка с готовностью оттарабанил «Отче наш», «Пресвятая Троице, помилуй нас» и «Богородице Дево, радуйся». На Символе Веры, правда, в двух местах запнулся, но священник подсказал ему, а в конце доброжелательно покивал головой, повернувшись к будущим крёстным:
– Учили отрока хорошо, но и вам забот хватит. Вы обязанности его духовных родителей на себя берёте и вам теперь из сего отрока доброго христианина растить надлежит.
Но больше всего его почему-то заинтересовало, кто и как проводил службы в небольшой христианской общине, собранной в таинственной мастеровой слободе. Об этом отец Симон выспрашивал очень дотошно, особенно про крещение новых членов общины: детишки-то в семьях христиан-мастеровых рождались. Арина никак не могла понять, зачем ему это всё надо – ну, не из-за занудства нрава же? Впрочем, отец Симон достаточно быстро разрешил это недоумение: по каким-то мелким подробностям, которые назвал ему отрок, вспоминая крещение младших братишек и сестрёнок в семьях своих друзей, он определил, что обряд крещения тот всё-таки прошёл, но не до конца. Оставалась самая малость – но самая главная, которую мог провести только рукоположенный священник: помазание священным елеем. А на это времени надо гораздо меньше, не то что с лесовиками, которые про веру Христову почти ничего не знали.
В общем, пришлось Арине спешно шить Тимке крестильную рубаху – еле-еле управилась к назначенному священником сроку. О том, что этот мальчонка станет причиной многих удивительных событий, она в то время, пока шила-вышивала, даже представить себе не могла.

После того как, наконец, разобрались и с гостями, и с многочисленными крестинами, основной заботой для всех в крепости стали охота, рыбалка и грибы, благо они после дождей полезли, как хорошее тесто из кадки. Холопские детишки едва успевали лукошки таскать, а девки, в свободное от учебы и стояния на постах время, помогали управляться с заготовками. Сенькин десяток тоже без дела не оставался: и на тех же постах стоял, и вестовыми их гоняли, и по хозяйству помогали. А вскоре прибыли раненые с Княжьего погоста. Они же принесли весть, что купеческий десяток пропал. Живы, но где теперь блуждают – неведомо. Арина-то радовалась, что Гринька с Ленькой в безопасности, а тут вон какая беда!
Впрочем, спустя еще несколько дней прибыла ладья из-под Пинска – тоже привезла раненых. Самых тяжёлых, правда, в Ратном оставили, под боком у Настёны, а к Юльке мать отправила тех, кто потихоньку на поправку шёл. Девки из лазарета почти не вылезали – вот когда им Юлькины уроки пригодились!
Вот с ранеными-то и вернулись в крепость пропавшие купчата. Правда, называть их так теперь ни у кого язык не повернулся бы. Арина своих братьев едва узнала: вытянулись ещё выше (хотя, казалось бы, куда уж больше-то? и так на голову Арину переросли!), исхудали. И лица совсем не мальчшеские – сразу видно, что досталось им крепко.
Спасаясь от медведя, который встретился им на берегу, они потом еще долго кружили по лесу почти на одном месте – искали друг друга. Только чудом с сотней разминулись. Голодать не голодали: осенью в лесу разве что дурной голодным останется. Если бы не раненый Осьма на руках и не лихое время, когда с чужими людьми лучше не встречаться, так и ничего бы страшного, конечно.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Пятница, 09.09.2016, 21:26 | Сообщение # 23

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Пока Стерв их всех разыскал и вывел к Горыни, сотня к тому времени ушла дальше, и пришлось мальчишкам добираться до крепости самостоятельно. На берегу набрели на разграбленную ляхами весь. Людей там живых не оказалось – то ли в полон всех угнали, то ли сами ушли от греха и возвращаться пока опасались, зато нашлась брошенная в кустах долбленка. Осьме к тому времени совсем стало худо, так что тащить его на руках дальше – почти верная смерть.
Поэтому Ленька и Гринька решили рискнуть – спуститься вдвоем по реке к Давид-Городку, в надежде на то, что хороший знакомый покойного отца, купец Ефим Сорока, сумел спастись во время нападения и не откажется помочь. Ну, или еще к кому из знакомых обратиться – Гринька с отцом там неоднократно бывал, да и к ним в Дубравное по делам тамошние купцы, случалось, заезжали. К счастью, Сорока оказался жив и на месте: успел купец вовремя спастись за стенами, и в помощи не отказал – с их покойным батюшкой дружен был, дела общие вел, да и Ленькиного отца, дядьку Григория, знал неплохо. Вот он, едва выслушав отроков, и позаботился снарядить насад, дал им своих гребцов и кормщика, они и доставили всех кружным путём до Княжьего Погоста, по дороге подобрав в условленном месте остальных. Ну а на Погосте ребят и вовсе, как своих встретили, даже где-то знахарку для Осьмы сыскали (не Настена, конечно, но тоже неплохо с ранами управляется, как выяснилось). А тут и ладьи с ранеными под Пинском подоспели.
Радость от встречи с братьями омрачали новости, привезенные прибывшими на ладье. Рассказывали, что в бою под Пинском полегло не менее половины отроков, а ещё не все раненые пережили дорогу домой – привезли матерям изувеченные тела сыновей...
Страшно представить, какой вой стоял в Ратном, в семьях, которые узнали о смертях своих детей. Из холопства, конечно, они их своими жизнями выкупили, но детей-то не воротишь. А ведь были еще и такие, кто выжил, но на всю жизнь остались калеками. Совсем же мальчишки…
Арина тихо радовалась, что после смерти отца Михаила отпала необходимость ездить на службу каждое воскресение, да и дел в крепости столько, что некогда кататься туда-обратно: не хотела она глаза тех матерей видеть, ей своего горя от потери близких за глаза хватило… Правда, Михайла передал наказ, чтобы всех увечных отроков в крепость забирали, мол, вернется – и им дело по силам найдет непременно, не бросит.

Арина за этими заботами с ног сбивалась, но умудрилась и про Тимку не забыть – как же, мать крестная! Первым делом узнала, грамотен ли отрок. Выяснилось, что и грамоте разумеет и счет знает, и вообще многому учен такому, что и у него поучиться впору. Да и с остальными ребятишками он сошелся быстро – и с сестренками ее, и с Любавой, и с прочими, что оставались в крепости – словно с самого начала жил тут.
Мало того, даже Красаву Арина как-то рядом с ним заметила. Издалека увидела, как они о чем-то разговаривали, и забеспокоилась – мало ли что вредная малявка удумает? Но присмотрелась и с удивлением поняла: Красава с Тимкой просто беседует! Стоит рядом и болтает запросто, как обычная девчонка ее возраста с приятелем – косу теребит, даже улыбнулась чему-то. Кузнечик, оказывается, даже с ней поладил… Вот уж диво! Неожиданная дружба – не дружба, но хотя бы приятельские отношения маленькой волхвы с найденышем и заинтересовала, и порадовала – глядишь, Красава так и оттает потихоньку. Тем более, ее бабка пока что так и не появилась.
Арина, несмотря на свою занятость, Тимке, пожалуй, и больше бы времени уделяла, но не хотела мешать Верке – та парнишку приняла вместо сына и изо всех сил старалась стать ему матерью. А тот родную и не помнил – умерла давно. Верку можно было понять: несмотря на ее всегдашнюю лихость и неунывающий нрав, она сильно переживала смерть детей, и больше всего то, что у них с Макаром нет сына. Да и сам Макар к мальчонке привязался не меньше своей жены, занимался с ним много и охотно, пока время позволяло: учеников у наставников в крепости почти не осталось – девки, купеческий десяток, да раненые, коим в себя ещё приходить и приходить.

Ко всем прочим Арининым тревогам, ей еще и Андрей добавил, вольно или невольно. Хотя тут уж ничего не поделаешь – сама себе воина выбрала, а его разве удержишь?
Вообще-то, тут ей скорее следовало радоваться: с каждым днем, проведённым в крепости, Андрей словно обретал новые силы. Это только в первое время он на завалинке сидел, тем более¸ что и Филимон там же частенько пристраивался.
Бывший ратник хоть и принял на себя все заботы воеводы, но для этого ему самому бегать по крепости было не обязательно, да и не по силам – на это при нем всегда находились приставленные посыльные. А там место удобное, чтобы находиться в центре событий и за всем, сколь возможно, присматривать. Да и привычно уже ему там.
Проходя мимо, Арина примечала: они о чем-то с Филимоном вроде как разговаривают. То есть, конечно, это Филимон говорил, но не просто так, а словно обсуждал с Андреем что-то. И, похоже, его понимал. Во всяком случае, Арину «толмачить» они не звали. Ну так она давно заметила – все наставники и вообще воины его прекрасно понимают при необходимости. То есть, наверное, не все, конечно, но в том, что их дела касается, никто при общении с Андреем затруднения не испытывал.
Самому Андрею таких посиделок с Филимоном, видимо, и недоставало, поэтому вначале с трудом, опираясь на палочку, но постепенно все уверенней и уверенней он стал ежедневно обходить крепость – и посты проверял, и ногу разрабатывал. А скоро на палочку свою он уже не столько опирался, сколько в руке ее вертел, будто поигрывая. Иной раз и левой, покалеченной, ее перехватывал будто невзначай.
----------------------------------------
Едва Андрей успел умыться и переодеть рубаху, в горницу постучались, а потом скромненько бочком протиснулись Фенька со Стешкой. Арина, глядя на сестренок, с трудом сдержала усмешку – все девчачьи хитрости на мордахах аршинными буквицами написаны. Стоят у дверей, мнутся, но при этом видно, что сюда со всех ног бежали, раскраснелись от нетерпения, аж зудит им чего-то. А сейчас стоят, вздыхают, усиленно корчат Андрею умильные и смущенные рожицы, глазами на него хлопают, носами шмыгают – он уже только что не растекся – наверняка сейчас что-нибудь попросят. Причем непременно такое, чего им не положено, но очень хочется.
«Вот же поганки – совсем мелкие, а уже научились вертеть взрослым мужем – быстро поняли, что дядька Андрей этим их «страданиям» сопротивляться не в силах! И ведь наверняка он сам понимает, что они хитрят и притворяются. Но все равно подыгрывает и не откажет им... Ох, мужи! Вот так они этих козявок балуют, а потом диву даются – откуда девки ломучие да капризные берутся и жены дурные? Отсюда и берутся, коли их никто вовремя не окоротит! Привыкнут вот так сызмальства, что их ужимки действуют, и все им за них прощается и многое позволяется, и потом так же отроками и мужами вертеть пытаются. И сами же потом удивляются: за что оплеухи получают? Мужи и парни-ровесники – не дядьки и отцы, они-то кривлякам потакать не станут. А то, что в этаких малявках умиляет, в повзрослевших девицах смотрится отвратительно. Впрочем, иной муж и во взрослой жене ничего не замечает, особенно, если люба она ему. Это бабам друг друга такими заходами не обмануть!»
– Ну-ка, красавицы, хватит глазки строить! – насмешливо окликнула она сестренок. – Признавайтесь, чего у дядьки Андрея выпросить хотите?
Андрей поглядел на нее с легкой укоризной, а девчонки расстроено насупились.
– Ну, Арин, ну зачем ты всегда наперед все угадываешь? – обиженно шмыгнула носом Фенька.
– И ничего не угадала! – дернула ее за рукав Стешка. – И ничего мы не выпросить… Просто спросить…
– Так разве я вам запрещаю? – вскинула брови Арина. – Наоборот, говорю – спрашивайте. Это вы в дверях чего-то мнетесь, как не свои.
– Ну так мы у дядьки Андрея про добычу хотели… Ой! – выпалила Фенька и тут же скривилась, так как получила чувствительный тычок от сестры.
– Что? – уже на самом деле удивилась Арина. – Какую-такую добычу?
– Из-за болота которая… Там проволока серебряная… – вздохнула сокрушенно Стешка, окончательно отбрасывая свои хитрости. Видно, младшая сестра своим признанием всю их задумку поломала.
– Какая ещё проволока? И вам-то откуда ведомо, что там вообще должно быть?
Арина даже не удивилась, а всерьез встревожилась: с какой стати девчонки о той добыче вспомнили, да и откуда они знать могут, что там вообще есть? Она сама понятия не имела, что именно передал Корней для Андрея. Нет, скотина да рухлядь, которой сразу требовалось в хозяйстве место найти – это одно. А вот серебро… Была среди прочего шкатулка, как раз вроде бы с ним. Но она ее, даже не приоткрыв, сразу же прибрала в сундук подальше, да и забыла – не до нее тогда было. Хотя надо было Андрею хотя бы сказать, конечно. Когда навалилось всё сразу, такие мелочи из головы вылетели.
«Неужели девчонки тайком залезли? Тогда совсем не дело – за такое придется их наказать так, чтобы на всю жизнь запомнили! И Андрея тут нельзя слушать – он-то за них еще заступаться вздумает! Вон, по глазам видно, уже и это спустить им готов!»
– Да у всех, кто за болото ходил, есть!.. – поспешно затараторили сестренки, перебивая друг друга.
– Любава слышала, как дядька Макар тетке Вере сказывал...
– Всем поровну поделили…
– Думали просто переплавить, а она!..
– Ага! А Кузнечик умеет…
– Он бабочку сделал боярыне показать. И сережки Любаве та-а-акие…
– Как живые. Только не тают… И нам обещал…
И закончили хором:
– Там ее совсем чуточку надо!

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Пятница, 09.09.2016, 21:27 | Сообщение # 24

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Вот теперь Арина уже ничего не понимала. Ну, кроме того, что сестренки тайком в вещах не рылись, и заподозрила она их в этом напрасно. А вот остальное требовало прояснения, да и Андрей заинтересовался всерьез. Пришлось вспоминать, в каком сундуке она ту шкатулку припрятала. Хорошо, Арина не стала отправлять обратно часть вещей, а оставила их в тереме, раз уж они всей семьёй в крепости остались, а не вернулись в дом на посаде вместе с холопами, дедом Семёном и Ульяной. Нашёлся и этот сундук, с одеждой Андрея. Шкатулка лежала в самом низу – сама ее туда пристроила поглубже.
И впрямь, в шкатулке среди прочего обнаружился моток серебряной проволоки – тонкой, словно льняная нить. Как стало понятно из ответов сестренок на Аринины уточняющие вопросы, эту проволоку между ратниками просто поделили поровну – на каждую долю довеском, потому что куда ее такую приспособить, никто не знал. Кое-кто, наверное, уже в слиток переплавил, а кто и так оставил – серебро, оно серебро и есть. Кто и зачем потратил немалые силы и умение, чтобы вытянуть его в нить (а нашли той проволоки, похоже, прилично, раз всем по хорошему моточку досталось), никого особенно не заинтересовало. Главное, что себе от нее пользы ратнинцы не видели, кроме как той, что можно будет по весу серебром на торгу с купцами рассчитываться.
Вот и Макару, как и всем остальным, такой моток достался в той доле, что наставникам с похода полагалась. А Тимка, благодаря такой же проволоке, что кто-то из наставников принес в переплавку, в самый первый день в крепости отличился – починил Анькины сережки, да так, что у всех девок засвербело и себе такое же получить.
Эту историю Арина совершенно пропустила и услышала сейчас впервые. И неудивительно: почти сразу же после этого в крепость примчался гонец из Ратного с известием о находниках – тут уже всем стало не до сережек, да и потом забот хватало. Даже боярыня Анна, похоже, забыла, что велела Тимке показать свое умение. Или не забыла, но решила, что пока не к спеху, ибо других, неотложных, дел полно.
Тем более, что и Лавр, и Кузька, способные дать оценку умению мальчишки, (который, как ни крути, не мастер еще по возрасту, и не подмастерье, а всего лишь ученик), ушли в поход. Правда, перед самым уходом то ли в шутку, то ли всерьез Кузьма велел Тимке в его отсутствие присматривать за кузней, и к тому, что тот там постоянно вертелся, разжигая горн, все уже привыкли. Мальчишка-то не баловством там занимался – делом.
Арина слышала, что ножи он точит хорошо – к нему многие обращались именно за этим, даже Юлька свой инструмент доверяла. А вот если кому что по хозяйству из кузнечного дела требовалось – на это у плотников кузнец имелся, Мудила, к нему и шли при нужде, но у того своя кузня оборудована, за крепостными стенами, возле лесопилки.
То, что младший девичий десяток и прочие ребятишки, включая Прошку и Красаву с Савушкой, в свободное время в кузне вместе с Тимкой частенько крутятся, тоже никого не удивляло, но чем они там все заняты, до поры до времени никто из взрослых толком не знал.
Сам же Тимка, оказывается, наказ боярыни показать свое умение не забыл, но вот способ его исполнить нашел не сразу. Моток серебряной проволоки, потребной ему для работы – все-таки не простой кусок железа. Тот, с помощью которого он починил сережку, Кузьма с помощниками перед своим уходом прибрали куда-то – может и хозяину вернули, так как переплавить не успели.
Серебряных сережек тоже больше взять негде было – к взрослым девкам из-за того, что им теперь приходилось и работать по хозяйству, и учиться, и караул нести, и с ранеными прибывшими заниматься, хоть не подходи – разве что дикими рысями не рявкают, а кто и подзатыльник отвесит, не дослушав. Да и серебряные сережки имелись далеко не у всех – больше медные. А проволоки и вовсе у девок спрашивать не стоило.
Больше всех огорчался Прошка, который к собственному немалому изумлению получил долю с похода, как наставник, но сразу отдал все матери, а та, будучи бабой хозяйственной, уже из проволоки брусков наделала, чтобы удобнее расплачиваться – Прошка сам же по ее просьбе и ходил в Ратном с этим к Лавру.
Хорошо, Любава случайно подслушала разговор родителей, когда они обсуждали, как бы серебро переплавить. Вот тогда-то они с Тимкой и смогли уломать Верку дать ему хоть немножко, чтобы он смог показать боярыне своё умение. Тем более, все равно собрались переплавлять: что бы там отрок ни сделал, серебро-то серебром останется, никуда не денется, и, если изделие выйдет неудачным, то переплавить его ничуть не труднее, чем проволоку.
Верка выдала – совсем чуть-чуть, как уверяли девчонки, но и этого Тимке хватило с избытком. Всего через пару дней он сделал из малого кусочка чудо невиданное – бабочку. Фенька со Стешкой аж захлебывались от восторга, когда рассказывали – только что не летает, мол.
Но мало того – после этой работы проволока у Кузнечика еще осталась, и он, совсем шутя, прямо на глазах у изумленных девчонок, и без того уже ошалевших от явившейся им невиданной красоты, смастерил из остатков сережки для Любавы – в виде снежинок. Лежит на ладони чудо, кажется, дыхни – и растают. Ан нет!
Вот эти-то «снежинки» Феньку со Стешкой и добили. Ну ладно, бабочка – сложная работа, наверное, но тут! Прямо при них сделал! Из такого кусочка серебра, что не хватит лепешку медовую на торгу купить, получились сережки, от которых дух захватывает. Елька чуть не заплакала – ей-то и проволоки не у кого попросить, пока братья в походе, а сестренки сообразили – слышали же, что дядьке Андрею тоже долю привезли, значит, и у него серебро может быть… Оставалось только выпросить. Ну, совсем же чуточку надо! За этим и примчались.

Арина не слишком поверила восторгам девчонок, но посмотреть на эту невидаль надо было непременно. Никогда она не слышала о том, чтобы из одной серебряной проволоки что-то делалось, а уж в украшениях-то она с детства разбиралась. Матушка покойная толк знала, да и муж потом привозил – вон, хотя бы ожерелье ее. Но и оно не из проволоки сделано.
Видела она узоры, на пластину напаянные, вроде того, что описывали малявки – тонкая работа, красиво очень. Издалека привозили купцы. Но чтобы так, без всякой основы, из одной только проволоки? И кто? Мальчишка же совсем – двенадцать лет всего минуло…
К ее удивлению, Андрей слушал рассказ девчонок с немалым интересом и тоже пожелал поглядеть. Ну, и проволоку с собой прихватил. У Арины вначале даже радостная мысль мелькнула: «Неужто мне что-то заказать догадается?.. Ведь если попрошу – сделает, конечно, но то дорого, что сам!..», но приглядевшись к нему повнимательнее, разочарованно вздохнула про себя: «Нет, не похоже. Что-то другое его заинтересовало...»
В кузне, кроме самого Тимки, обнаружился весь младший девичий десяток в полном составе, трое мальчишек из Сенькиных, и в дополнение к ним – Прошка.
Появление Арины, а тем более вошедшего следом за ней Андрея, вызвало легкий переполох среди этих ценителей Тимкиного мастерства. Арина перехватила несколько укоризненных взглядов в сторону сестренок: появления наставников тут не ждали. Прошка, поздоровавшись, поспешно куда-то засобирался, мальчишки из Сенькиного десятка вспомнили, что забежали по делу – ножи принесли наточить, и быстро исчезли за дверью. Засмущавшиеся девчонки из младшего девичьего (из них только Елька не слишком заробела и радостно встретила появление дядьки Андрея), судя по их физиономиям, и рады были бы тоже смыться вслед за отроками, но сходу придумать предлога не сумели, а потому так и остались стоять, сбившись в кучку возле двери.
Сестренки не преувеличивали: то, что сотворил Кузнечик, и впрямь заслуживало всех их восторгов. Бабочка, которую Тимка протянул Арине на раскрытой ладони, заставила ее затаить дыхание и непроизвольно замереть в не меньшем, чем девчонки, обалдении – такого чуда она не ожидала. Да и не видела никогда ничего подобного. То, что это вышло из-под рук двенадцатилетнего мальчишки, просто в голове не укладывалось. Похожие на паутинку серебряные нити, словно вывязанные крючком в затейливое кружево, застыли в воздухе. Дунь – и полетит… Даже в руки это диво было страшно взять, так и казалось – сейчас сомнется от неловкого движения.
– Что это? – вопрос вырвался у нее непроизвольно, просто от удивления. Но Тимка ответил, как понял.
– Брошка. Ну, как застёжка, к одежде цепляется, только там булавка еще защелкивается вот за этот крючочек.
Он совершенно бестрепетно взял чудо-бабочку за крыло и перевернул, показывая, как закалывать и цеплять тонкую иголку. И вдруг протянул ее Арине:
– На, сама посмотри. Не уколись только, острая.
Арина, боясь неловким движением повредить невесомую вещцу, подставила ладонь, поймала на нее бабочку и вынесла на улицу, чтобы рассмотреть ее получше при дневном свете. Осенний день выдался облачным, но именно в тот момент, когда она появилась на пороге с фигуркой на ладони, солнце, словно тоже заинтересовавшееся невиданным мастерством, выглянуло в прогал между тучами и заиграло на серебряных нитях так, что и впрямь показалось – бабочка ожила и сейчас взлетит!
– Господи, красота-то какая! – выдохнула Арина, не в силах оторвать взгляд от удивительной броши, как ее назвал Тимка. А он стоял в дверях кузни и смотрел на этот бабий восторг с мальчишечьим, немного напускным, снисходительным недоумением, хотя и чувствовалось, что такая оценка его работы ему чрезвычайно польстила.
Арина бы еще долго могла любоваться этим кружевным волшебством, но перехватила взгляд Андрея, вернувший ее к реальности. Андрей глядел на серебряное чудо у нее в руке серьезно и заинтересовано, хотя мужи к бабьим безделушкам обычно такого интереса не проявляют. Ее потрясенного восторга он явно не разделял, и в его глазах читалось скорее озабоченное внимание.
Арина с легким вздохом оторвалась от любования бабочкой и повернулась к мастеру.
– Ты еще что-то такое же сделать сможешь? Девчонки про снежинки говорили…
– А! Это-то просто, – Тимка поискал глазами Любаву. – Вон, у Любавы в ушах уже. А это… – он кивнул на бабочку. – Тут главное - рисунок придумать. Нарисовать-то сложнее, чем потом делать. – признался он с легким вздохом. – Я этот по памяти быстро нарисовал, а свое придумывать еще не пробовал… Вообще-то я из проволоки почти всё могу сделать. Если хорошая проволока есть.
– Найдется, – кивнула Арина, уже не сомневаясь, что надо немедленно показать ЭТО Анне. – Ну-ка, Еля, зови-ка скорее сюда боярыню. Она это увидеть непременно должна. А проволоку сам вытянуть сможешь? – обернулась она к Тимке.
– Смогу, – уверенно кивнул мальчишка. Впрочем, нет, не мальчишка – Мастер. – У меня дедовы валки есть. Было бы серебро.
– Вот такое пойдёт? – Арина вытянула руку, показывая ему серебряное зарукавье. – На сколько его хватит?
– У-у-у-й.... на много.. Это ж пластина, а из проволоки по размеру раз в пять больше получится. Можно даже гарнитур сделать. Но его лучше с камнями каким-нибудь.
– Будет тебе с камнями. Еля, зови боярыню!

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Суббота, 17.09.2016, 17:18 | Сообщение # 25

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Глава 7

***

Анна выбралась в Ратное впервые с того момента, как сотня ушла в поход – раньше недосуг было. Но душа тянула: посмотреть, что делается в усадьбе после нападения находников, погибших односельчан помянуть – они же не только Ратное защищали, но и крепость тоже. Могиле отца Михаила поклониться – не чужим человеком он ей был, много лет и утешал, и наставлял. И в церкви помолиться перед иконами. Хоть и нет священника в Ратном, но храм-то остался.
Вот с церковью и случилась незадача… Вернее, не с церковью, а с Улькой – холопкой, которую Корней приставил убираться в храме и в доме священника. После нападения ляхов в суматохе про нее все забыли напрочь, а она так в каморке при церкви и осталась – вначале отцу Симону прислуживала, потом просто поддерживала порядок, прибиралась там и горевала по отцу Михаилу.
Как оказалось, девчонка при этом ничего не ела и почти не спала – только молилась, как потом, расспрашивая, у неё выяснили – пост, говорит, держала. Ну и чуть не уморила себя. Очень уж она привязалась к погибшему священнику. Оно и понятно: сирота, в Куньем жила в холопках с самого рождения, никогда слова доброго не слышала. Отец Михаил всех детей любил, а Ульку ещё и жалел: не то что наказать или обидеть – голоса ни разу не повысил, даже когда она по незнанию или от излишнего усердия делала что-то не так. Ну и наставлял её, разумеется.
Вот только результат такого отношения самого отца Михаила, останься он жив, изумил бы не на шутку. Девчонка не только прониклась верой Христовой, но и влюбилась в священника без памяти. Непонятно, чего в её чувствах было больше: то ли пыла новообращённой язычницы, узревшей свет истинной веры, то ли благодарности спасённого из проруби избитого щенка. Вряд ли там было что-то от плотской страсти, ибо Улька смотрела на отца Михаила, как на икону.
С его смертью жизнь для девчонки кончилась. О чём уж она думала, почему не подошла за советом и утешением к отцу Симону, прожившему в Ратном не менее недели, – бог весть. Но на второй день после отъезда священника Ульку буквально из петли вынула Алена. Вдова зашла в пристройку при церкви, чтобы прибраться да закрыть её до появления нового жильца – приедет же когда-нибудь новый священник из Турова, не оставят их без пастыря.
Алена тоже горевала по отцу Михаилу, как по родному, но при виде того непотребства, что чуть не отчудила дурная девка, разъярилась не на шутку: это ж надо было додуматься так опоганить церковь и жилище священника! А потому едва не прибила спасенную ею Ульку, приложив ее оплеухой так, что пришлось звать Настену – приводить дуру в чувство. Сама же Алена, испугавшись содеянного, Ульку потом и выхаживала.
Заодно растолковала ей и про грех самоубийства, и тем более про осквернение божьего храма. Алёне вторила Настёна – она хоть и была язычницей, но добровольную смерть почитала не меньшим преступлением, чем христиане. Алёна предположила, что это сам отец Михаил с того света подсказал ей пойти в церковь как раз в нужный момент, чтобы не дать свершиться непоправимому. Мало того, что самоубийство осквернило бы церковь – оно навечно погубило бы душу самой Ульки, что отцу Михаилу, как её пастырю, на том свете обернулось бы великим бесчестьем и поношением, дескать, плохо он её учил и не тому, чему надобно.
Алёна с Настёной призвали Листвяну – решать, что делать с холопкой (а кого же еще? Корнея нет, Анна в крепости, Татьяне ни до чего дела нет, она от переездов в крепость и обратно еле-еле пришла в себя, а кто в усадьбе настоящая хозяйка, уже ни для кого секретом не являлось). Ключница вначале взъярилась: высечь дуру, чтоб кожа со спины лоскутами сошла, и на самой черной работе продыху не давать, чтобы глупостями себе голову не забивала!
Но тут Улька, осознавшая, наконец, какое преступление чуть не совершила, смиренно пала в ноги, прося как милости не прощения, а напротив, именно такого наказания, чтобы грех свой хоть частично искупить. Только об одном умоляла: дозволить ей ночевать после работы в прежнем месте – при церкви, ибо почитала молитву перед иконами более действенной. Грех-то тяжкий отмаливать надо, и присмотр все равно там нужен. Тут уже и Алена, как женщина чувствительная и добрая, несмотря на её стати и характер, умилилась такой неожиданной кротости и заступилась за Ульку.
Листвяна пожала плечами, ограничилась умеренной поркой – «для вразумления», к работам приставила, но ночевать при церкви и убираться в ней же позволила. За время жизни в Ратном она уже поняла, что в дела христианские лучше с разбега не соваться: к вопросам веры и сам Корней серьезно подходил, и остальным спуску не давал. А потому уважила неизвестно откуда взявшееся благочестие девки, – не во вред же оно. К тому же вернётся Корней из похода – непременно спросит, почему нарушили его распоряжение, да и Аристарх велел церковь в порядке содержать: нового священника рано или поздно всё равно в Ратное пришлют.
В общем, вроде бы проблема разрешилось ко всеобщему удовлетворению, но история неожиданно получила дальнейшее развитие. Улька, оставшаяся жить в чуланчике при церкви, больше никаких глупостей не творила, работала исправно, правда, молилась чуть не ночи напролёт и еще наотрез отказалась есть мясное и молочное. Голоса её почти не слышали, любой укор или брань девка сносила терпеливо и покорно, а за наказания только благодарила, да улыбалась благостно. В общем, на Ульку вскоре все махнули рукой, мол, блаженная, и бог с ней. Пусть.
Но вскоре поползли слухи, что ей стал сниться покойный отец Михаил и во сне наставлял её, молитвы вместе с ней читал. Вначале Улька про это рассказала Алене, так как та после несостоявшегося самоубийства за девкой иногда приглядывала: мол, во сне батюшка иной раз и прихожан своих поминает. Вот Алену почему-то аж три ночи подряд – потому Улька ей и сказала. Дескать, ничего особенного, просто повторял «вдовица Алена, да вдовица Алена» – и все. И еще притчу о блудном сыне рассказывал. Алена всполошилась и задумалась, к чему бы это. А на следующий день, как по заказу – явился к ней из крепости Сучок, который не сумел после нападения ляхов навестить свою зазнобу сразу же.
Пораженная до глубины души таким совпадением, Алена поделилась им с бабами у колодца. Историю услышала Варвара с товарками и немедленно разнесла ее по Ратному, привычно и со знанием дела обогатив по пути новыми подробностями. Не то чтобы ей все сразу поверили: Варьку и ее таланты по части художественного трепа в Ратном хорошо знали, – но все равно задумались. Тем более Алена сам факт «предсказания от Ульки» всем интересующимся охотно подтверждала.
А ведь у ратнинских баб мужья и сыновья в поход ушли, и о них известий никаких нет. Когда день и ночь грызёт тревога за близких, женщины за любую соломинку цепляются. А вдруг и впрямь отец Михаил, которого в Ратном многие почитали почти за святого, с того света богомольной холопке вещает? Все же знают, что сны не просто так снятся. И потянулись бабоньки к Ульке в надежде на дальнейшие предсказания от отца Михаила.

Впрочем, особых откровений девка не изрекала, просто пересказывала все, что запоминала из своих снов. Как умела, так и пересказывала. То, что запомнила. А бабы уж сами искали этому толкование и объяснение. Может быть, и надоело бы им вскорости такое занятие, но тут случилось еще одно событие, которое само по себе незамеченным остаться никак не могло: в Ратное за каким-то делом явилась Верка. И, как у нее было теперь заведено, почти сразу же отправилась к колодцу, тем более что на этот раз новости у Говорухи для всех подруг и противниц были припасены просто сногшибательные.
– Ну что? Говорила я вам? – ещё издалека поприветствовала она судачивших у колодца баб. – Снято проклятие-то! Теперь точно – снято. И Андрюха нашими молитвами на поправку пошёл, и сына нам с Макаром Богородица послала. Она, не иначе! – и размашисто перекрестилась.
– Да ладно тебе брехать, Верка! Когда это ты родить-то успела? – насмешливо фыркнула Варвара. – Али сейчас в тягостях? И кто тебе про сына-то предсказал, сам Андрюха Немой что ли?
– А ты маво кума не задевай! Мне-то он теперь, может, и Андрюха, а остальным – Андрей Кириллович! – торжествующе провозгласила Верка, наслаждаясь моментом.
Дошло не до всех и не сразу.
– Вер, да когда ты сына-то успела?.. –кто-то из баб попытался вернуться к выяснениям подробностей с «рождением» ребенка у не ходившей на сносях Говорухи (ну да, она в крепости она жила, но не полгода же! Уж сто раз бы узнали, коли родила…), но ее немедленно перебила зашедшаяся от возмущения Варвара.
– Ку-у-ум? Верка, ну ты ври, да не завирайся! Это когда это ты ухитрилась к Немому в кумы проскользнуть?
– А вот тогда! – Верка радостно уперла руки в бока и победоносно, как полководец поле боя с поверженными вражьими сотнями, обвела взглядом присутствующих. – Сын у нас теперь с Макаром есть! Приемный. Тимофей. Макар мой ему отец крестный, а Андреева Арина – крестная. Значит, и с самим Андрюхой мы кумовья! Не верите – у тетки Беляны поспрошайте. Дядька Аристарх сам Макара с Ариной в крестные уговорил!
Над колодцем, наверное, впервые за все время его существования повисла гнетущая и густая, как кисель, тишина. Варька так и застыла с приоткрытым ртом, сраженная наповал, не хуже, чем у лавки при памятном скандале с Ариной, а остальные бабы растерянно переглядывались, пытаясь осознать услышанное.
Но всеобщее замешательство продлилось недолго. Где-то за тыном с громким карканьем взлетели, вспугнутые неведомо чем вороны, залаяла собака из-за забора, и одна из Веркиных снох спросила слегка осипшим, вероятно от нахлынувших на нее чувств, голосом:
– Вер, так это что, мы теперь Лисовинам родня, получается?..
– А то! Разве ж я не сказала? – с великолепным недоумением пожала Верка плечами. – Извиняй, Клавка, значит, запамятовала…

У этого события вскоре обнаружилось два серьезных последствия: во-первых, замолчала и похудела от расстройства Варька, во-вторых, кто-то из баб вспомнил, что уже три дня «отец Михаил» Улькиными устами вещал, кроме всего прочего, про некоего сына, который появится из ничего и возвеличит свою мать.
Улька и вправду что-то вроде того говорила. Она пересказывала свои сны весьма сумбурно и косноязычно, что никого не удивляло: недавняя лесовичка так и не научилась грамоте и молитвы запоминала с трудом, а что ей там снилось – и вовсе одному Богу ведомо. Все, разумеется, восприняли ее слова, как пересказ проповеди про рождение Иисуса, но вот теперь получалось, что это она так про приемного Веркиного сына им толковала?
Кто-то вспомнил, что и Веркино имя она упоминала. Вроде бы. Ну, во всяком случае, про Веру что-то точно говорила. Кое-кто и про Тимофея расслышал. Короче – понеслось. А когда из-под Пинска привезли раненых, и те рассказали о страшном бое, в котором погибло немало отроков, само собой разумеется, многие вспомнили, как Улька несколько раз за последнее время поминала «кровь младенцев» и «битву света с тьмой».
Короче, холопка Улька в Ратном совершенно неожиданно стала фигурой значимой и многими почитаемой, так что даже Аристарх счел нужным поговорить про нее с Листвяной, а та, соответственно, с приехавшей Анной.
– Аристарх мне сказал – следить, чтоб какой дури не наговорила, – недобро усмехнулась Листвяна. – Пусть только попробует! Прослежу, конечно…
– Да может, и правда, ей видения… – с сомнением пожала плечами Анна. – Юродивые, бывает, пророчествуют… Хотя… почему именно Улька? Аристарх прав – выпороть ее и заставить молчать недолго, но если ее слушают…
– Если бы только слушали... Эти дуры подарки ей несут. Она отказывается принимать, так они мне да Татьяне суют, – развела Листвяна руками. – Мол, чтобы Улька отца Михаила про них спросила… А она, похоже, просто умом тронулась – не в себе девка. Да и не говорит она ничего такого – я нарочно с ними там сидела, слушала. Просто несет все подряд, что вспомнит из проповедей. Только перевирает их на свой лад. Бабы сами потом додумывают, как ее слова приложить к уже случившемуся. Она за один раз столько всего наговорит – там чего хочешь, то и услышишь.
Я ее от всех дел по хозяйству освободила, не велика помощь с ее работы. Велела только за церковью присматривать, да за кладбищем – могилки блюсти. Ну и бабам нашим следить наказала, чтобы не уморила себя голодом по дурости. Появится поп новый – пусть он и решает тогда, что с ней делать.
Уехала Анна с тяжелым чувством. Больше всего ее угнетало ощущение, что Листвяна права! Ну не может быть Улька пророчицей, никак не может! Но, с другой стороны, сны про отца Михаила она, похоже, и правда видит?
«Алена сама говорила: как толкнул ее кто, все бросила и в пустую церковь разве что не бегом побежала. Хорошо, пришла вовремя – успела девку из петли вытащить. А Улька, может, не умом тронулась, а истинное просветление у нее? Поди тут пойми… В Турове юродивые тоже на первый взгляд бесноватыми кажутся… Нет, Анька, не боярское это дело – тут священник решать должен. Подождём, пока нам из Турова вместо покойного отца Михаила нового пришлют, вот пусть он и разбирается. А мне и своих забот полон рот».

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Среда, 21.09.2016, 22:08 | Сообщение # 26

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Когда Елька примчалась к Анне и потащила за собой в кузню, посмотреть чего-то там, что сделал Кузнечик, боярыня только досадливо поморщилась – ну, не до того ей сейчас! Но дочь сказала, что и Арина ее просила прийти, и Андрей там ждет. Вот именно присутствие Андрея и заставило Анну поторопиться: мужи бабьими безделушками редко интересуются. Значит, и впрямь что-то важное.
Окончательно Анна убедилась в том, что не напрасно оторвалась от дел, когда заметила Макара, подходившего к кузне: и крестного отца сочли нужным позвать. За ним, разумеется, и Верка поспешала – ну как же без нее обойдется, коли речь зашла о её приёмыше!
Подойдя к дверям кузни, Анна застала их за разглядыванием чего-то, что держала в руках Арина возле раскрытого оконца. То, что Верка при этом громко ахала и восторгалась, не диво, но и Макар выглядел весьма заинтересованным.
А как взглянула, так и сама в первый миг едва удержалась от восторженного вздоха – не дело боярыне наравне с Веркой охать и за щеки хвататься. Никогда Анна не видела Анна ничего подобного! Ни у заморских купцов на торгу, ни у купчих, ни у боярынь. Наверное, и у княгини такого не сыщется, хотя тут, конечно, трудно поручиться.
– Не делают такого! Не именно вот эту бабочку, – Арина взглянула на обомлевшую боярыню и продолжила, – а такого умения у нас никто не знает – чтобы из одной только проволоки узоры ваять. Нет, на пластинах узор византийцы, конечно, выкладывают, в старину и свои мастера что-то подобное делали, показывал и батюшка когда-то, и покойный свёкор то же говорил. Такая работа дорого стоит. Но те зарукавья рядом с этой бабочкой выглядели бы грубыми поделками. Даже близко не сравнить!
Анна смотрела на стоящего в сторонке мальчишку, который, кажется, и не понимал даже, каким искусством владеет, а мысли сами в голове метались:
«Нет, надо же! Вот это? Малец сопливый сделал? Сам?!
Господи, куда же такую красоту? Ведь не ко всякому наряду подойдет… Разве что Аринину накидку заколоть? Вот! Именно! Надо непременно примерить и Софье показать…
Но если он такое за пару дней сделал, то, значит, к Турову может всем нашим девкам… И заколки такие, и серьги… Если к платьям и кружевам еще и это диво… И княгине, княгине непременно в подарок! Если ей понравится… Ой, да кому оно не понравится!.. Тут же озолотиться можно!
Анька, выдохни и успокойся! Не спеши, тут как с кружевами, вдумчиво надо.
С Макаром и Веркой договоримся – им это выгодно, без Лисовинов они все равно такое дело не поднимут. Да и Арина наша, а она Тимке крёстная. Так что всем вместе решать придется.
Ведь невесомая совсем – значит, серебра пошло всего ничего, меньше, чем за ленту на торгу заплатить. Стоить же такое может дороже каменьев – ни у кого и близко похожего нет! – а у нас будет. Так, проволоку из Ратного всю сюда заберу. Хорошо, Лавру с Кузьмой недосуг было её переплавлять. Надеюсь, и прочие, кому досталось, не переплавили еще. Цены этой проволоке не знают. Корней ругался, дескать, сколько серебра кто-то на баловство извел – и зачем? Была бы железная, хоть кольчуги латать сгодилась бы.
Вот мы у них эту проволоку по цене её веса и выкупим. Они бы ещё и за переплавку её в бруски кузнецам заплатили бы, а мы так купим. Я даже торговаться не стану – нельзя со своими. Всё равно выгоду многократную получим – и приданым для девок, и подарками для нужных людей».
– Так, значит, ты вот это за два дня сделал? – обратилась она, наконец, к самому виновнику переполоха.
– Не-а, дольше. Придумывать же пришлось... – Тимка что-то прикинул про себя. – Мож, неделю, но не целыми днями, а когда время было. А если только работу считать, то два вечера… Один – рисовал на бересте, а второй – делал. Днем-то некогда, – солидно пояснил он. Подумал и добавил. – На большее проволоки всё равно не хватало. И рисовать на бересте неудобно. На пергаменте бы…
– Рисовал?.. – Анна с Ариной переглянулись.
Обычай рисовать завел в крепости Мишаня: на занятиях сначала сам простыми фигурками что-то изображал, а потом и отроков приучил. Софья увидела как-то и приноровилась зарисовывать новые узоры для вышивки и кружев – на память и посмотреть, всё ли ладно получится. Раньше-то все узоры из рук в руки передавали, от матери к дочери, от бабки к внучке, как от предков заведено.
Услыхав про рисование, неожиданно заинтересовался и Андрей, подал Арине какой-то знак.
– Рисунок у тебя сохранился? – кивнув Андрею, спросила она Тимку.
– Да вот… – Кузнечик пожал плечами, пошел в дальний конец кузни, вытащил откуда-то свернутую трубочкой бересту, бережно разгладил ее на наковальне и подал Арине. Андрей, а за ним и Макар подошли поближе и внимательно стали разглядывать сделанный стилом четкий рисунок.
Анна, разумеется, в стороне не осталась, полюбопытствовала. Заглянула Арине через плечо и удивилась еще раз: узор сам по себе замечательный, слов нет, но четкие уверенные линии, не робкие и прерывистые, как у Софьи и даже у Мишани, сразу выдавали опытную руку.
«Это ж сколько времени учиться надо, чтобы так уметь! В его-то годы!»
Но больше всего ее удивили цифры и буквы, которыми те линии помечены: совсем такие же, как она видела в записях сына!
«Значит, тому, что Мишаня знает, и впрямь где-то учат! Слава тебе, Господи! Хоть в этом облегчение – не происки нечистого тут, а знания. Пусть редкие – но всё-таки этому можно научиться, как чтению или письму, а не получить неизвестно от кого невесть как…»
– Кто тебя научил так рисовать? – снова задала Тимке вопрос Арина. И снова не от себя, а от Андрея. – Тоже дед?
– И деда тоже. Но ему-то недосуг всему самому учить – он мастер, – Кузнечик произнес слово «мастер» так, будто боярином повеличал. – Рисовать – это больше Фифан… До работы иначе и не допустят, пока чертить не научишься. Узор вначале почувствовать надо, потом уже делать, а то только материал переводить.
– Фифан? Это что за имя такое? Сарацин, что ли? – насторожилась Анна. Если за болотом язычники – одно, это привычное, а если мусульмане?
Но Тимка помотал головой.
– Не-а. Фифан – он грек.
– Грек? Тоже христианин? Феофан, может?
– Так я и говорю – Фифан-грек, – пояснил Тимка. – Так его боярин зовет. И мы тоже стали. Он сердится, когда мы, а если боярин – так ничего, отзывается… Христианин, да.
– Так как же ваш боярин христиан терпит? Он же, я слышала, веру Христову искореняет?
– Боярин? – удивление Кузнечика было совершенно искренним. – Да нет… Ему вообще все равно – говорит, молитесь, кому хотите… Я вон и дядьке Аристарху то же сказал…
– Так это грек тебя так писать учил?
От Анны не укрылось, что Арина задала вопрос слишком поспешно и, кажется, тоже по требованию Андрея. Впрочем, боярыня и сама уже язык прикусила: если Аристарх спрашивал, ей лезть без надобности.
– Как – так? – Тимка уже понял, кому тут надо отвечать, и перевел взгляд с крестной матери на Андрея.
– Вот! – Арина показала на непонятные записи, сделанные на бересте.
– А-а… Это скоропись, – Тимка коротко глянул на рисунок и пожал плечами. – Но и обычно можно – так просто удобнее, и слова все отдельно. И сокращать их так удобнее, когда места мало или побыстрее надо.
Андрей удовлетворённо кивнул головой, переглянулся с Макаром, и на этом мужчины, кажется, утратили интерес к происходящему. Боярыня решила, что пора брать дело в свои руки. Что там Андрей для себя выяснял – его дело, но и она услышала, что хотела.
– Значит, так, – Анна повернулась к Арине с Макаром. – Тимофей сирота, так что забота о нем на вас лежит, как крестных. Люди мы тут все свои, родня, теперь, почитай, – краем глаза она заметила, как чуть не поперхнулась, а потом расплылась от удовольствия при этих словах Верка, – так что Тимофея не оставим и не обидим. Но негоже, чтоб такой дар, как у него, без дела пропадал. Да и работа его дорогого стоит.
Пергамент я дам, проволоку тоже найдём. К весне надо таких украшений наделать – девкам в приданое и нужным людям подарки. Ну и на продажу, конечно. За них в Турове любую цену возьмем – там и не видели ничего подобного. Пошли в пошивочную – надо к платьям прикинуть вместе с Софьей, куда что пойдёт. Заодно и с Веры Софья мерки снимет – давно пора новое платье шить. Как раз к этой бабочке.
Анна повернулась к Тимке:
– Ты же и еще рисунки помнишь? Воинские занятия, разумеется, пропускать нельзя, ими и Кузьма не пренебрегает, а вот от другой работы мы тебя освободим. Будешь ты у нас теперь мастером-златокузнецом! – поощрительно улыбнулась она Кузнечику.
Анна, предчувствуя, как загорятся глаза Софьи, когда та увидит еще и такое дополнение к нарядам, повернулась, чтобы идти из кузни. Ошалевшая от свалившихся на неё перспектив Верка подхватилась следом, но неожиданно их остановила Арина. Голос у нее был удивленный и несколько растерянный.
– Погоди, Анна! Не пойдет так…
Боярыня с недоумением обернулась и уже хотела недовольно одернуть свою помощницу, когда поняла – она опять не от себя, а от Андрея говорит. Он что-то еще объяснял ей жестами, а Арина «слушала» и кивала.
«Но Андрей же всегда только воинскими делами интересовался, в хозяйственные никогда не лез… А сейчас-то чего? И Макар на Андрея, как на спасителя, смотрит, будто не рад за крестника... Чего им не так? Видно же, что Тимке это нравится, его это. Да он на этих бабочках и снежинках столько заработает, сколько они с меча вовек не добудут!
Или опасаются, что он так от воинской стези оторвется? Но ремесло воину не помеха – Лавр-то с Кузькой в походы ходят…»
А Арина уже повернулась к Кузнечику.
– Тима, ты говоришь, это не сложная работа, – указала она на бабочку, которую теперь рассматривала Верка. – А какая тогда сложная? И что бы ты сам сделал, кабы тебе пергамент и проволоки дать побольше?
Андрей согласно кивнул, подтверждая вопрос, и протянул Кузнечику моток проволоки. Тот перевел взгляд с Арины на Андрея, потом посмотрел на Макара и Верку, покосился на Анну, задумался, уставившись куда-то в потолок, посопел, почесал в затылке и, наконец, солидно изрек, явно подражая кому-то:
– Кабы еще камни… – он окинул Арину изучающим взглядом. – Тебе бирюза пойдет. Я тогда гарнитур бы сделал…
– Что? – это «что» Арина, Анна и Верка произнесли хором.
– Ну, такое… – Тимка повертел руками в воздухе, явно затрудняясь объяснить. – Серьги, ожерелье и кольцо – чтоб все похожее, с одним узором.
У Верки в глазах начинало разгораться нечто непонятное, но, без сомнения, сокрушительное.
«Кабы этот огонь Ратное с окрестностями не подпалил! До неё, похоже, только сейчас стали доходить открывающиеся возможности».
Анна закусила губу.
«Молодец Андрей! А я-то за первым попавшимся погналась!...Только где камни-то взять? Никеша грозился привезти янтарь… Его и на торгу в Турове купить можно, хоть и недёшево. Но это же заказывать надо, ждать, пока кто из Ратного в Туров поедет…»
– Будет тебе бирюза! Погоди, я сейчас! – Арина по-девчоночьи поспешно выскочила из кузни и куда-то умчалась. Андрей стоял с привычным невозмутимым видом, словно истукан, а Анна уже с новым интересом поглядела на Кузнечика. Пока Арина где-то бегала, можно было расспросить парнишку.
– Значит, тебя всему научили? А если поручу тебе делать разные украшения, сам справишься?
– Нет, не всему, – Тимка расстроенно шмыгнул носом. – Меня филиграни недавно учить начали. Да и без помощников трудно.
– Ну, помощников найдем, но их ведь тоже обучить сначала надо… – не ему, а сама себе задумчиво проговорила Анна. Но Тимка ответил:
– Там не трудно. Я научу. Можно даже девок – у некоторых хорошо выходит. Но это по филиграни. А по дереву, конечно, мастеров надо – шкатулку если там сделать, чтоб потом её украсить…
– Ты и этому сможешь научить?
– Ну да. Они же сами не знают, как делать.
Анна недоверчиво поглядела на Кузнечика, но мальчишка смотрел открыто, с некоторым недоумением, словно удивлялся, что приходится объяснять кому-то такие совершенно понятные и само собой разумеющиеся для него вещи.
Верка за его спиной умиленно всхлипнула, молитвенно сложила руки, воздев глаза куда-то вверх, и молча зашевелила губами.
«Значит, серьги, ожерелья, эти, как их… гарнитуры… Хмм, интересно, а как оно будет выглядеть? Я что-то не помню такого – чтобы все украшения с одним узором… Скучно-то не покажется? Ладно, сделает – увидим. …Ха, а ещё ларцы под эти украшения, с тем же узором! Вот такого точно ни у кого нету!
Так, Анька, хватит мечтать! В конце концов, боярыня ты или прачка? Вспомни, как с кружевами прикидывала, какие можно делать и кому их продавать. Так и тут надо – только пусть он сначала всё-таки этот гарнитур с камнями Арине сделает, а то шкуру неубитого медведя кроить не годится».

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Воскресенье, 02.10.2016, 00:09 | Сообщение # 27

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Глава 8

* * *

... в стоявшем в углу пошивочной огромном сундуке, где у Софьи хранились выкройки да обрезки, что-то громко зашебуршало и завозилось.
– Мыши! – охнула Верка. – Погрызут же!
– Да что их там – стая, что ли? – возмутилась Анна. – Не открывай пока! Сейчас позову кого-нибудь – перебить надо, нам самим их, что ли, ловить?
– Погоди, Вер! – забеспокоилась и Арина. – Не мышь это… Мыши так не возятся. Что-то крупное забралось… Может, Ворон?
Верка задумчиво остановилась.
– Да как туда Ворон залезет? – с сомнением проговорила она, но, подумав, фыркнула. – Впрочем, с него станется! Ну, я сейчас ему! – оглянувшись в поисках какого-нибудь орудия, подхватила в углу метлу и решительно откинула крышку сундука.
– Помилуй, матушка боярыня! Прости за ради Христа-а-а-а! Уй! Не убива-а-а-ай только! Не нарочно-о-о!..
Закрываясь руками от метлы, которой ее принялась охаживать разъяренная Верка, и хватая воздух ртом, как рыба, вытащенная на берег, из сундука вывалилась расхристанная, всклокоченная и красная, как после бани, холопка.
– Бахорка?! – Верка, и так пребывавшая отнюдь не в благодушном настроении, узнав девку, и вовсе зашлась от возмущения. – Ах ты, недотыра подзаборная! Лягуха шелудивая! Кто тебе позволил?!. Коровам хвосты крутить надоело? Бугай наш не глянулся? Или и он уже от тебя бегает? Хочешь навоз жрать, угребище лесное?! Кто позволил от стада уйти? – и перехватила метлу другим концом, явно намереваясь продолжить воспитание, но уже черенком, что непременно сулило бы несчастной Бахорке если не пробитую голову, то уж поломанные ребра точно.
– На конюшню! И пороть, пока дурь не выбьют! – Анна уже стояла у сундука, рассматривая, какой урон нанесен его содержимому. – Ведь задохнулась бы тут, дура, коли не услышали бы…
– Погоди, Анна! – Арина смотрела на холопку, забившуюся в угол и закрывающую голову руками, и чувствовала, как внутри поднимается что-то холодное и страшное, но смутно знакомое. Словно ударило все сразу – и пожар в родительском доме, и тот случай, когда она девок пыталась вывести из крепости, и то, как раненого Андрея привезли…– Она же у нас тут единственная из-за болота?
На этот раз не было страха или неуверенности, даже гнева не было. С совершенно холодным рассудком Арина шагнула вперед, отмахнувшись от Верки, намотала на руку Бахоркину косу и рывком вздернула ее вверх. Одного не поняла: как в руке оказался засапожник, который с некоторых пор по совету Андрея всегда имела при себе. Приставила остро наточенный клинок к горлу девки так, что та и дыхнуть не решалась, и зашипела в самое лицо:
– Говори, сука, кто послал? Кто велел подслушивать? Говори, если жить хочешь!
– Никто… Сама… – просипела ошалевшая девка и пошла пятнами. – Никто, тетка Арина… Всеми Богами… уй… Христом клянусь…Не хотела…
– Так богами или Христом? Волхв послал? – Арина вздернула руку с косой выше, Бахорка охнула и пролепетала побелевшими губами:
– Не… Дядька Семен…
– Чего?! Семен подслушивать велел? – Арина аккуратно нажала на нож, так, чтобы лезвие царапнуло кожу, не причинив вреда.
– Не надо! – взвизгнула холопка и поспешно пояснила. – Он на кухню… Молоко отвезти… А я тут… Прошка обождать велел…
– Прошка тебя сюда послал? Ну-ка, говори толком!
– Прошка лошадь смотрит – говорит, упряжь натерла. А тут нет никого… А я платья поглядеть… А тут услышала – боярыня…
– И ты в сундук поперлась? – Верка отшвырнула прочь метлу и, уперев руки в бока, напирала на девку с другого бока. – Изгадила там все! Ща Софью позовем, пусть она решает! Арина, да брось ты ее – вон, уже лужу под себя напрудила! Пусть моет теперь, а после разберемся…
– Да нет, тут не Софью, тут наставника Филимона надо звать, – Анна, прищурившись, рассматривала холопку. – Дура-то она дура, но как-то сумела сюда тайком пробраться, чтоб не видел никто, и в сундук залезть. Филимон у нас пока за воеводу, ему и решать, что с ней дальше делать!
Филимон, за которым посерьезневшая Верка ради такого случая сбегала сама, расспросив баб, оглядел девку и усмехнулся.
– Ну что, девонька? Сама все расскажешь мне, али палить тебе голову твою дурную, как кабанчику?
– Скажу-у-у-у! Батюшка-а-а, все скажу-у-у-у! – взвыла Бахорка, опять бухаясь в ноги, но теперь уже старику. – Чего прикажешь – скажу…
– Тьфу, дура! Чего прикажу – и так понятно, что скажешь, куда ты денешься? Мне надо чтоб все… ну, да ладно – поспрошаем. В поруб ее! И чтоб никого с ней рядом. Кого из девок приставить охранять ее?
Арина тут долго не раздумывала:
– Млаву.
Лучшей охранницы и придумать нельзя. Изменения, которые произошли с внучкой Луки за то время, пока она ее не видела, занятая заботой о раненом Андрее, коснулись не только внешнего облика девицы.
Огромное и, пожалуй, основное влияние на Млаву неожиданно оказала ее отсидка в порубе из-за нападения на отрока, случившегося как раз во время приезда Великой Волхвы. По всей видимости, воспоминание об этом славном деянии грело Млаву все трое суток пребывания в холодном узилище, поскольку на волю из темницы вышла уже не неуклюжая толстуха, а грозная воительница, коршуном поглядывающая на попадавшихся ей по пути отроков, чем приводила их в немалое смущение.
Мало того, и на девок, которые сами никогда такого наказания не удостоивались, она теперь смотрела с некоторым превосходством и даже покровительственно. Еще бы! Это вам не порка и не лишение обеда – такое отличие ставило ее почти в один ряд с отроками! Да и сами девицы подлили масла в огонь разгорающегося Млавиного тщеславия: накинулись с расспросами, охали-ахали и смотрели с тихим ужасом и восхищением. По крайней мере, ей так казалось. И Млава изо всех сил старалась соответствовать своей новой славе – смотрела снисходительно и пренебрежительно усмехалась:
– Да подумаешь! Поруб! Сидела я там. И не страшно вовсе. Только ночью что-то в углу возилось и рычало – мохнатое…
– Неужто домовой? – девчонки зажимали рты ладошками и в ужасе таращили глаза.
– Да не… Откуда там домовой? Мож, еще какая нечисть. Ну так я что? Я его сначала ка-а-ак пнула! А потом ещё кулаком врезала! Оно и заткнулось. Боялась я всяких…
Вот с тех пор Млава и переменилась: даже родная мать, уезжая из крепости, посматривала на свое чадо с некоторым испугом, хотя и обожание никуда не делось, разумеется. Что по этому поводу скажет по возвращении Лука, предугадать не представлялось возможным. В любом случае заключение девке пошло как будто на пользу – поумнеть особо, правда, не поумнела, но от прежней равнодушной сонливости, вывести из которой ее могла только еда, и следа не осталось.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Суббота, 08.10.2016, 12:32 | Сообщение # 28

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Значительную часть восьмой главы мы уже выкладывали (см. сообщение №11). То, что мы предлагаем вам сейчас - продолжение того отрывка.

* * *

Раненых свозили и сводили, кто сам мог идти, на Лисовиновское подворье. Настена устроила там настоящий лазарет: тех, кому требовалась ее помощь, оказалось слишком много, лекарке некогда было мотаться по всему селу.
Бунт вспыхнул разом почти на всех подворьях, где жили приведенные из-за болота холопские семьи. Кое-кто из куньевских тоже с какого-то перепугу вместе с ними дернулись. Даже у Лисовинов такие нашлись, но баба, что повела за собой остальных, сразу же и свалилась почти без головы: недаром у Листвяны в горнице на стене скрамасакс висел – им она ее по горлу и чиркнула, а остальных девки с самострелами окружили, повязали, да в погребе заперли.
Листя со своими самострельщицами и выручила – во многом благодаря именно им бунт в стенах Ратного подавили жестко и быстро, хотя совсем беды миновать не удалось – погибла Беляна. К ней бунтовщики ворвались в первую очередь, да не бабы – трое мужей. Видно, думали, что если подворье старосты захватить, то остальные не сумеют собраться и сообща дать отпор. Но старостиха встретила их с топором и успела-таки одного зарубить и еще одного покалечить, да разве же против мужей выстоишь? Достали вилами.
Кроме нее, еще пятерых убили в драке и семерых – во время штурма, причем двоих в воротах, когда их чуть не вынесли. Тут-то Сучок со своими плотниками и подоспел: если бы не они, все могло кончиться намного хуже. В той схватке полегли четверо артельных и Простыня, который неведомо зачем увязался за плотниками и в бой полез за ними же.
Тела всех погибших лежали возле церкви, накрытые дерюгой, над ними хлопотала Улька, читала какие-то молитвы. Ну, как умела, так и читала. У остальных пока что до мертвых руки не доходили – с живыми бы разобраться. Тем более что Настена, наскоро осмотрев самых тяжелых и дав распоряжение своей ученице, уехала с Бронькой.
Отроки, присланные за лекаркой, сменили коней и тут же рванули назад. Настену Броньке на седло подсадили – некогда телегу запрягать, да и вывозить раненых из леса способней на конных носилках. А без лекарки бабы да девки пока что остальных перевязывали и обихаживали, благо и бабы в Ратном дело с ранеными имели не раз, и девки Аринины уже у Юльки успели научиться хоть чему-то. Ну, и помощница Настены, младшая дочка Фаддея Чумы, хоть и начала обучение у лекарки совсем недавно, и до Юльки ей еще далеко, но оказалась девчонкой толковой, в настоях и отварах худо-бедно уже разбиралась.

Как только спало напряжение боя, подступили другие хлопоты.
Во-первых, заблажили девки, причём каждая на свой лад. Не одну Млаву понесло невесть куда: Проська, а с ней еще трое, чьи матери и старшие сестры жили на сожжённых выселках, узнали среди холопов, согнанных в кучу на лугу перед Ратным, своих же бывших куньевских соседей, тех, кто с их матерями на тех выселках обитал. Еле остановили девок, когда они рванули дознаваться, что с их близкими. Наставники-то уже всё выяснили, только им пока говорить не хотели… Сожгли там всех, вместе с усадьбой. И хозяев, и холопов из старых, кто бунтовщиков не поддержал…
Девчонок затрясло так, что пришлось их по щекам хлестать, чтоб опомнились. По совету ключницы чуть не силой влили им в рот хмельного. Листвяна из запасов Корнея дала кувшин с крепчайшим пойлом, которое обжигало огнем, но помогло: девчонки едва прокашлялись и отдышались, как их разобрало, и бабы чуть не на руках отволокли их в дом отсыпаться.
Остальные вроде держались, хотя Арина сильно опасалась, что их тоже начнет трясти – после того как сами и убивали, и под смертью побывали; порты чуть не до колена в кровище угваздали, когда по мосту шли, да и потом не легче было.
Но вроде обошлось. Хоть и грешно такому радоваться, но помогло то, что почти все они и нападение на родную весь, и гибель близких, и полон однажды уже пережили. Сама Арина крепилась только из-за девчонок – невместно наставнице на глазах у воспитанниц расползаться киселём! – да старалась не думать о том, в кого ее стрелы попадали в толпе. И только разобралась с Проськой, как вдруг накрыло Андрея!
Он, разумеется, и виду не показывал, что ему худо. Просто в сторонку отошел, враз побледнел, как снятое молоко, и стал по стеночке сползать! Хорошо, она увидела, кинулась, подхватила, а там и мужи подбежали – помогли завести в дом, снять доспех и уложить. Осмотрела его – нет, не ранен! Ну, не от переживаний же его так повело, чай, не девка!
Хорошо, он все же быстро опамятовал, дали ему какого-то укрепляющего отвара, но слабость его настолько скрутила, что рукой шевельнуть не мог, не то что встать. Прокоп с Макаром, правда, Арину успокоили, сказали, что Немой просто не рассчитал сгоряча своих сил. Рановато ему пришлось воевать после ранения: мало того, что мечом и кнутом намахался так, что иной здоровый с ног свалился бы, да еще потом и телеги переворачивал, и раненых носил… Вот и не выдержал.
Настена, когда вернулась и его оглядела, то же самое подтвердила, хоть и ругалась при этом – и Корней бы, наверное, позавидовал. Велела неделю лежать, не вставая, есть побольше потрохов, да потом еще пару недель чтобы даже не думал за что-то тяжелое браться. Потихонечку расхаживаться надо.
А потом отволокла Арину в какой-то закуток и зашипела на ухо не хуже гадюки, которой на хвост наступили:
– Не вздумай к нему пока с любовью приставать! Погоди пару недель – соври чего-нибудь, коли сам полезет. Это дело у мужей силы забирает не меньше, чем война, поняла? Чего смутилась? Я дело говорю. Знаю я вас – после боя-то потянет, небось… После смертей всех к жизни тянет.
Арина аж губу закусила. Не от смущения, нет, – по больному Настена попала! И в крепости, и в Ратном, наверное, все давно были уверены, что они с Андреем живут, как муж и жена. А вот и не было ничего еще! Не было и все тут! И не потому, что она противилась – не дура же, тем более все давно для себя решила.
Похоже, Андрей до сих пор не мог поверить, что счастье возможно, и боялся привыкнуть – вдруг оно исчезнет? За руку держал, обнимал, к волосам губами прижимался, случалось, смотрел так, что у любой женщины сердце бы ёкнуло. И всё! Хоть плачь! Но не Настене же сейчас про это рассказывать, тем более что она права – разбирает-то как! И именно после боя! Если бы он в силах был – сама бы его на сеновал потащила, ей-богу! Сколько дурака-то валять можно? Живые же оба… Но, видно, не судьба, опять ждать придется. Поэтому Арина только кивнула лекарке – пусть думает, что хочет, в конце концов.

Село, приходящее в себя после бунта, гудело до самого вечера. В крепость послали гонца с известием, что отбились, но до завтра задержатся в Ратном – не в ночь же уходить! Кроме того, следовало дождаться возвращения воинов от болота, да и вообще помочь разобраться с бунтовщиками.
Холопов, собранных после боя на лугу перед воротами, и тех, кого отловили позже в лесу, связали да заперли в погребах и закутах понадежнее. Некоторые сами пришли, правда, уверяли, что они-де в бунте не участвовали – убежали с выселок, когда там началась резня, и прятались в лесу с семьями, чтоб их за болото не угнали. Правду говорили или себя выгораживали, предстояло выяснять. Ещё важнее было выяснить, все ли пришлые вои, которые командовали бунтовщиками, убиты или какие-то ушли, а то, не приведи Господи, среди остальных холопов затесались.
Так что пока под охрану посадили всех. Сторожили их вначале отроки, что прибыли из крепости, а к вечеру вернулись из леса ратнинские мужи с мальчишками. Аристарха привезли без памяти, но живого. Настена не обнадеживала, но и не похоже, чтобы вовсе отступилась. Уж Арина-то сразу приметила: не так лекарка держалась, когда Андрея привезли, значит, рано еще старосту хоронить, хоть и порубили его сильно. Говорили, Аристарх в одиночку чуть не десяток противников возле себя держал, пока к нему помощь не подоспела. Уже раненый, до последнего мечом махал и упал, когда кровью истек.

Вот когда мужи из леса вернулись, тогда всех в селе окончательно отпустило: бабы сразу оживились и собрались возле всё того же Лисовиновского подворья, языками почесать. То, что в прошедшую ночь и день казалось ужасом, теперь вспоминали со смехом.
– А Клавдюха-то, молодуха Сидора Рыбака, чего уделала, слышали? Одна от Сиротихи отбилась. Та с ножом на них...
– Да ты что? Сиротиха же коровища здоровая, Клавдюха против нее сопля соплей. А Дарья куда смотрела?
– Куда-куда... пока она за кочергу хваталась, Клавдюха кадку с тестом вздела да той на голову! И как подняла-то? Кадка-то тяжеленная! А потом уже и помощи не потребовалось, да и не могла Дарья...
– Чего не могла?
– Да от смеха угорала, пока Клавдюха Сиротиху – с кадкой на голове и всю в тесте – бодала ухватом, что тот козёл. А сама при этом слезами обливалась – говорит, из-за тебя, сука, сколько хлеба в помои, меня матушка-свекровь убьет...
– И чего Дарья?
– Отсмеялась и насилу сноху успокоила... Ничё, слёзы бабе не в укор, главное, не растерялась! Даром, что молодая совсем.
– Ну так ратнинская же! Наших не замай!
И то, как какая-то баба с перепугу в колодец сиганула – прятаться, еле дуру оттуда достали. И каким чудом она жива осталась? Как-то удачно у нее получилось там зацепиться, а как – и сама не помнила.
И то, что Лушка Безлепа совершенно неожиданно для всех проявила невиданную отвагу, рванувшись на помощь своей соседке, которая от холопок, пытавшихся добраться до ее детей, в одиночку отбивалась дрыном. Если бы не Лушка, поди, и не отбилась бы, а та орлицей налетела, вцепилась клещом в зачинщицу и всю морду ей о бревенчатую стену избы раскровянила в блин – лупила и мутузила, пока не отобрали.
– Вот те и Лушка! Квашня квашней, а тут...
– Как за своё вцепилась...
– Так ведь и правда за своё! Она ж не кого-нибудь, а Желаниху метелила!
– Желаниху? Эт за которой она тогда по селу с кочергой гонялась и грозилась в болоте утопить?
– А то! Её кобель плешивый к той холопке давно подкатывал, а тут Лушка и дорвалася!
– Да неужто? Вот же повезло бабе! Эх, знать бы заранее – кобеля её на выселки перед походом на недельку сплавили бы погулять, так она одна бы всех тамошних у ворот бы, поди, положила!
– А то! И воев бы снесла мимоходом, чтоб не мешали!
– Надо будет теперь сотника просить, чтоб он её плешивца отдельно поблагодарил.
– Эт за что же?
– Как за что? За то самое – за правильный выбор! Спасибо, он не к соседке под юбку полез, а к холопке – с понятием человек!

Удивила и Егорова жена. Холопки к ней шли за детьми и ничего не опасались. Поди, больше ожидали получить отпор от старшей дочери, чем от хозяйки; что Марьяна у Егора зашуганная и от любой толпы шарахается, в селе знали все, тем более холопки про свою хозяйку. Что там у них случилось, бог весть, но когда бабы младшую дочку потащили из постели, то мать не выдержала, схватилась за нож. Те от неожиданности и отмахнуться не успели: Марьяна одной в шею сзади ударила, а второй, когда она на шум оглянулась, нож по рукоять в глаз всадила. На третью бабу уже старшие дочери навалились – так и отбились. Все бы ничего, но как бы бабонька теперь последнего разума не лишилась – без памяти лежит в горячке, никого не узнаёт. Настена сказала – оклемается, но не скоро. Может, тогда и вовсе от своего страха излечится, если повезет. А пока ей только хороший уход нужен.
Вспомнили бабы и про Ульку-Молитвенницу. Как водится, сошлись на том, что в ее снах предсказывался именно бунт, только они тогда не поняли. Вроде бы видела она, как покойный отец Михаил с молитвой обходил Ратное, а в это время враги из-за тына ломились, и бой шел. Когда она этот сон пересказывала, бабы были уверены, что ей в очередной раз снится нападение ляхов, а выходит, вон оно что! Предупреждал их так отец Михаил – и с того света берёг Ратное.
И сама Улька с иконой всем под ноги лезла, когда бунтовщики в ворота рвались, молитвы бормотала – просила отца Михаила помочь. Тогда-то её гнали и отмахивались, а ведь Сучка с его людьми она первая заметила.
Кто-то из артельных в себя пришел, рассказал: у Сучка зуб с вечера заболел, аж подвывал, бедолага. Они всё равно в Ратное собирались, тын перед ремонтом проверять, что ли, а он из-за боли не стал дожидаться утра, как уговаривались, погнал своих артельных среди ночи через лес, а сейчас вон лежит, и не до зуба ему. Правда, Алена сказала – выбили и больной, и ещё пару, но это и не важно. Главное, вовремя плотники поспели, чтоб ворота отстоять. Не иначе, отец Михаил их и привел.

Разговорились бабы, выпуская в смешках пережитые напряжение и ужас. Вот и про бой, в котором старосту ранили, стали языки чесать, хоть и с оглядкой. То, что про охоту Аристарх нарочно сказал, и мужи на самом деле шли засаду устраивать, уже все поняли. Но слухи про то, что там случилось, разнеслись немыслимые – вероятно, мальчишки наговорили. Всякого. А потом бабы еще от себя напридумывали, и если вначале шептались, то очень скоро заговорили вслух, мол, старосте лес наворожил. Потому и узнал он, что придут ратники из-за болота.
Мало того – встретили их именно в том месте, где он указал. Потому и засаду сумели устроить заранее, и побили находников малыми силами. Воинские ученики да десяток ратников, из которых одна половина увечных, другая после ранений ещё не оправилась, положили три десятка воев. А кого не побили, тех в лесу потом мертвыми сыскали – кого с пробитыми головами, а кого будто медведь заломал.
Взрослые воины на все расспросы отмалчивались и отмахивались, хотя баб сильно не окорачивали, а у самого старосты и не спросить – он без памяти. А был бы в памяти, к нему никто бы лезть и подавно не рискнул, тем более сейчас, когда Беляна его, продырявленная вилами, возле церкви лежит не похороненная. И как ему сказать, когда очнется?..

А ночью пошел снег. Первый выпал, да так, что засыпало все вокруг. Арина под утро во двор выскочила и замерла у дверей – словно пухом лебяжьим накрыло село. На всех столбиках нашлепками белые шапки, деревья будто в меду вываляли и в тот пух окунули. Светло почти как днем, хотя до рассвета еще далеко – солнце только чуть подсветило небо над лесом. И тишина – аж уши заложило…

Из Ратного уходили на следующий день, после обеда. Девки, как и отроки, верхом в походном строю. Серьезные, но гордые собой невероятно: ведь они тоже в бою побывали и не просто так сейчас в седлах в мужских портах да с самострелами за спиной красовались на виду у всего Ратного, вышедшего их проводить, а по полному праву. Не скажешь, что это они совсем недавно, приезжая в церковь, дразнили ратнинских – крутили хвостами в невиданных платьях. И у ратнинских баб с девками, что смотрели сейчас на них без привычной завистливой досады, и у всего девичьего десятка совсем другие лица были.
Арина тоже ехала с ними верхом в полном облачении – с оружием, в шлеме и в доспехе, хотя предпочла бы в санях, рядом с Андреем. Он хоть и пришел в себя настолько, что мог передвигаться без посторонней помощи, но о том, чтобы в седло сесть, и речи не шло.
«Эх, вот бы и мне сейчас возле него по морозцу под тулупом пригреться! Но нельзя – и так осталось всего двое наставников, способных сидеть в седлах – Прокоп и Тит».
Макар с Андреем ехал в санях, за возницу, хотя видно было: все бы сейчас отдал, чтобы Верке своей вожжи сунуть и вот так, верхом гарцевать… Но из-за ноги не может. Зато сама Верка всем довольна – и тем, что успела повоевать, и тем, что родня вся цела, и даже первым морозцем, схватившимся по снегу, тоже довольна. Щеки, как яблоки наливные, зарумянились, и глаза горят.
Несмотря ни на что, выглядел их выезд внушительно: из Ратного вышли четыре десятка воев в конном строю по два, и несколько груженых саней – прямо войско с обозом в поход собралось! «Обоз» собрался неожиданно большой.
Во-первых, помимо Макаровых саней, пришлось лошадей еще запрягать и сажать за возниц отроков: забирали раненых в бою плотников, а из них никто легко не отделался. Только Сучка оставили Алене выхаживать, ну так попробовал бы кто его у нее забрать!
А остальные, даже те, кто еле языком ворочал, решили домой, в крепость, по снежку добираться, тем более, с такой охраной, мол – все спокойнее. Настена, осмотрев их, не препятствовала, только велела под Юлькин надзор сразу же отдать: ранены все тяжело, хоть угрозы жизни и не было. Разместили их на двух санях, с удобством устроили на сене, да укрыли потеплее.
А во-вторых, жены Прокопа и Тита, наконец, сподобились перебраться в недавно отстроенные дома на посаде – тоже потому, что в сопровождении четырех десятков по лесу ехать спокойно и безопасно. Когда еще такой случай представится? Ну и нагрузились, естественно – одними санями не отделались: и детей увезти, и вещи необходимые, и скотину с собой гнали. И холопов на новое хозяйство прихватили, а те тоже не с одной котомкой в дорогу двинулись.
Бабы донимали вопросами Верку, ибо мужья их были заняты при отроках, отвлекаться им некогда, вот хозяйкам и пришлось самим разбираться, что да как. Говоруха почувствовала себя не иначе как обозным старшиной – во всяком случае, именно она вовсю распоряжалась, куда кому свои сани ставить, и за кем держаться, да что в дороге делать, если велят остановиться.
В общем, тронулись.
Когда последние сани съехали с моста и на него вступили первые всадники из замыкающего десятка, раздался пронзительный свист со стороны Ратного. Еще не смолкли заливистые трели, как Прокоп рявкнул:
– Десяток, ко мне! Самострелы к бою!..
И снова свист, но уже иначе, словно успокаивая. Еще до того, как Прокоп скомандовал отбой, Арина облегченно перевела дух – обошлось… Но все-таки, что там у них случилось?
Из-за тына, со стороны, где располагалась Настенина избушка, выехал конный разъезд – семь всадников. Спокойно ехали, как у себя дома… Арина напряглась было, но тут увидела, как заулыбался Прокоп, махнул рукой отрокам, чтобы возвращались на мост, откинул за спину самострел и пустил коня навстречу всадникам.
Сотня вернулась!

Конец восьмой главы.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Суббота, 26.11.2016, 23:50 | Сообщение # 30

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

* * *

«…Кто только меня не учил, чему только не учили, а хоть бы один старый хрен упомянул, что и ТАКИЕ обязанности выполнять придётся!
Ну что, Анюта, не хватило ума вовремя отбрыкаться от боярства – принимай, как должное, что и ЭТО к твоему боярскому месту прилагается. Власть не разбирает – мужчина ты или женщина, не делает скидок на слабость. Взялась вершить дела наравне с мужами – плати! И ЭТО тоже входит в цену…»

Заводил бунта и тех, на ком оказалась кровь ратнинцев, казнили на берегу Пивени, на мостках, излаженных специально для этого. Бурей лютовал с кнутом так, словно никак не мог напиться крови. Едва схватившийся лед на реке покрылся неровными красными потеками. Иные молодухи, особенно пришлые, не из коренных ратнинских, сомлевали от зрелища и воплей, но их встряхивали родственники, они растирали лицо снегом, стояли и смотрели дальше. Только беременных баб родня на берег не допустила: они сидели по домам, но всё слышали.
Тех же холопов, которые по какой-то причине оказались замешаны в бунте, но сами оружия не поднимали и кровь не пролили – разве что свою собственную, и ту по дурости, – выгнали и поставили, связанных, на колени близ места казни. Их участь Корней еще не решил. На мостках, ухмыляясь, ожидал очередную жертву взмокший от работы горбун: крики умирающих и вой приговорённых к смерти, пока их волокли к палачу, его не смущали.
Анне пришлось с начала и до конца казни выстоять у всех на виду. Их там трое было – Лисовинов: глава рода, боярин и воевода Корней Агеич, его сын Лавр и его вдовая невестка. Андрею и в голову не пришло рассчитывать силы, пока подавляли бунт, и он опять свалился. Хорошо, не заживших ран на нём не было, а то бы Настёна ему сама голову свернула. Во всяком случае, так она заявила, когда укладывала его на сани и наказывала Арине не выпускать суженого из постели не меньше двух седмиц. Выслушав двусмысленную тираду лекарки, Арина и глазом не моргнула, со всей серьёзностью пообещав приложить к этому все усилия.
Так что Андрей, несмотря на всю досаду сотника, на казни присутствовать не мог. Старшие внуки и принятые в род отроки ещё не вернулись из похода. Корней было приказал привезти из крепости внучек, хотя бы старших, но тут Анна встала на дыбы.
– И так девок еле-еле угомонили! Нам их в Туров везти, а кого мы там покажем – благовоспитанных девиц на выданье или рысей бешеных?
– Так уж и рысей? – попробовал настоять на своём сотник. – Вон, в прошлый раз, когда Михайловых ослушников казнили, все твои девки позеленели. Или забыла, как сама же их по щекам хлестала, чтоб не сомлели?
В другой раз Анна, может, и не осмелилась бы возражать свёкру, но тут она была в своём праве: девчонок к замужеству испокон веков готовили женщины и вмешательства мужчин в такие тонкие дела они не потерпели бы.
– Нам и так пришлось их от холопок за косы оттаскивать, чтобы не порвали! Прасковья вконец осатанела, да и Мария с Анной от неё не отставали. Даже тихоня Аксинья чуть глаза кому-то не выдавила – хорошо, вовремя углядели. Их в разум ещё приводить и приводить, а насмотрятся на казни – опять им глаза кровью застит? Нет уж, не надо мне такого счастья!
И воевода отступил:
– Ладно, делай, как знаешь. Но сама чтоб непременно была!

В кои веки Анна радовалась ненастью: ледяной ветер бил по щекам, скрывая бледность, которую усилием воли с лица никак не прогонишь. И ни уйти, ни зажмуриться, ни отвернуться хоть на миг она себе не позволила. Единственный раз брезгливо поморщилась, когда взгляд упал на новоявленных дружинников Алексея: накануне казни их поставили стеречь запертых в чьём-то овине приговорённых к казни, полумёртвых от пыток холопок, и здоровые, полные сил вояки чуть не всю ночь насиловали беспомощных баб. А Алексей их не остановил.
Слева от Анны возвышался Лавр. Не лицо, а личина каменная.
«У него же на выселках не одна зазноба была, может, к какой и всей душой прилепился. Одна из них, говорят – беременная, вместе с Дарёной сгорела, другая где-то там, в толпе, ждёт своей очереди к Бурею. А он даже не сморгнул, когда приговор услышал. Даже представлять себе не хочу, каково ему сейчас…»
С другой стороны стоял Корней. Анна скосила глаза на свёкра и испугалась – настолько резко тот постарел. Но порыв ветра бросил в лицо снежную крупу, Корней сморгнул, встряхнул головой и снова застыл, но выглядел уже не дряхлой развалиной, а грозным вершителем правосудия.
«А ведь всё на тоненькой ниточке висело… Если бы плотники не подоспели и не полегли у ворот чуть не все… Если бы Аристарх каким-то образом не прознал о подмоге бунтовщикам, идущей из-за болота, и вместе с оставшимися в селе стариками и мальчишками не перебил их из засады… Если бы, если бы, если бы… И стояла бы ты сейчас на пепелище, боярыня из погорелого села…
А если, не приведи Господи, погибнет Корней, то неужели всё рухнет? Нет! Не знаю, когда, как, не знаю где, но не дам!!! Всё сделаю, чтобы удержать, на всё пойду, но удержу, пока Мишаня не возмужает! Пресвятая Богородица, поддержи, дай мне силы! Извернусь, вывернусь, через всё переступлю, но мои дети холопами под кнуты не лягут!»

Воевода решил для пущего урока не втискивать всё действо в один день, тем более что Ратное жаждало мести, а заодно и зрелища. Казни продолжались три дня, потому что даже Бурей не смог бы забить кнутом три десятка человек без роздыха. Помимо всего прочего, такое решение было продиктовано ещё и сугубо практическими соображениями: наказание для части холопов заключалось в том, что их во время казни держали на коленях на снегу. Рачительные хозяева сошлись на том, что если казнить всех приговорённых за один присест, то за это время стоящие на коленях либо обморозятся, либо простудятся. И какие из них после этого работники? Нахлебников кормить?
И все три дня Анна стояла на берегу Пивени между свёкром и деверем и молчала, не отводя взгляда от окровавленных мостков, а потом величественно возвращалась на Лисовиновскую усадьбу, поднималась в свою горницу и уже там, за закрытой дверью, падала без сил и без мыслей. И слёз тоже уже не было.
Отлёживалась, согревалась и шла в трапезную на женской половине – сидеть во главе стола, слушать какие-то разговоры, кому-то что-то отвечать. Спасало одно – все бабы пребывали сейчас не в том настроении, чтобы лясы точить; молчали, вспоминали погибших и то, с чего всё началось. Большинство склонялось к тому, что Дарёна сама виновата: на свободе, дескать, так рьяно взялась наводить порядок на выселках, что затиранила всех, кто там жил – и вольных, и холопов. «За что и сама погибла, и других с собой потащила. Совсем как её покойный свёкор. С кем поведёшься…»
«Вот так вот наслушаешься и поневоле задумаешься: а может, и в самом деле славомирово наследие сказывается? Только себя не обманешь, Анюта, эта смерть на твоей совести: если бы ты с Листвяной тогда Дарёну не взнуздала, стала бы она так на выселках лютовать? Не знаю… Но и оставлять всё без изменений нельзя было – закончилось бы всё расколом внутри рода. И не отмолишь такой грех, рано или поздно придётся за него расплачиваться. Дай бог, чтобы цена оказалась по силам…»

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Пятница, 02.12.2016, 22:48 | Сообщение # 31

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Вечером накануне возвращения в крепость к Анне в горницу постучалась Листвяна.
– Дозволь, боярыня? Совета хочу спросить... – громко начала она и, получив разрешение, жестом велела стоящей у неё за спиной холопке войти в горницу и поставить на стол поднос с кувшином и какими-то заедками в небольших мисках. Дождалась, пока девка выйдет, оглянулась по сторонам, вошла сама и плотно прикрыла за собой дверь. – Беда у нас, Анна Павловна, – негромко проговорила она.
Не склонная к пустым тревогам ключница выглядела настолько озабоченной, что Анна не стала ходить вокруг да около.
– Говори!
– Корней велел убить отроков!

…Воевода всё-таки решил судьбу полонённых бунтовщиков, по крайне мере куньевских, чьи сыновья учились в Академии Архангела Михаила. Во время смурных застолий по вечерам после казней бабы ломали головы, какая вожжа попала под хвост бывшим односельчанам. К тому же Анна напомнила, что боярин во всеуслышание подтвердил обещание своего внука освободить семьи тех, кого ранят или убьют, равно как и тех, кто отличится на службе в Младшей страже. Так нет – несколько баб, наслушавшись шепотков, носившихся среди холопов, оказались в толпе, которая рвалась из Ратного неизвестно куда.
Мало того, двое самых заполошных ещё и своих мужей подбили, прихватив что-то из хозяйского добра, ломануться к воротам. Повезло – застряли в давке на узких улочках села, не попали за тын, под болты и стрелы, которыми девичий десяток и ратнинские бабы выкашивали одуревшую толпу. Их счастье, что не подняли руки ни на кого из хозяйских семей: не нашла Великая волхва на них крови, потому и оставили их в живых. Зато в той же давке у двоих дур насмерть затоптали младших ребятишек. Погибших детей бабы дружно жалели, а на матерей злились: «Лучше бы сами там легли, дурищи! Своими руками, считай, детишек погубили!»
Ратнинцы, опоздавшие к подавлению бунта и разгорячённые казнями, потребовали от сотника примерного наказания провинившихся, не разбирая, у кого там сыновья в Младшей страже служат или вообще погибли: оказывается, несколько семей уже должны были перевести на посад к крепости – ждали только возвращения боярича Михаила. В сложившихся обстоятельствах не казнить родню отроков Младшей стражи воевода не мог, а казнить – значило своими руками слепить себе кровников. Это Корней понимал прекрасно. Вот и измыслил, как наказать бунтовщиков и сразу же избавиться от возможных кровников.
– Как вернётся Младшая стража из похода – этих отроков и порешат. Прямо в воротах.
– Откуда знаешь?
– Подслушала! – ничуть не смущаясь, Листвяна не отводила взгляда от лица Анны. – Корней вчера вечером призвал к себе Алексея, а мне велел принести им квасу да проследить, чтобы никто чужой к двери ненароком не прислонился. Вот я и … проследила.
«Правду говорит или?.. А зачем ей врать? Не простит Корней бунта… Но ведь и Мишаня своих не отдаст. Схлестнутся ведь! А Алексей тут при чём? Ничего не понимаю!»
– Та-ак… А мне про то зачем говоришь?
– А то непонятно? Нельзя до такого допускать. Если Михайла при всех поперек слова воеводы пойдет – не будет назад пути. Корней тогда и захочет, а не простит, даже если Михайла потом повинится. Это уже не внук деду не подчинится, а сотник воеводе. Такое промеж них только кровь решит. Большая кровь. Бунт детскими игрушками покажется.
Ты хочешь, чтобы сотня приступом на крепость пошла или крепость на Ратное? – Листвяна положила руку на живот. – Вот и я не хочу дитя на пепелище рожать. Они друг друга порежут, а победившего найдётся кому добить. Сама, небось, видела: только ослабь хватку – кинутся и разорвут... Думай, боярыня. В этом деле меня Корней не послушает, а Михайла тебе сын. Думай.
«Верю. Не хочу ей верить, но не верить не могу. Листвяна баба умная, но такого не измыслила бы, да и незачем ей. Она же не о себе – о своих детях думает. И не только о том, которого носит, а обо всех: если род Лисовинов сгинет, то и им не жить. А в сильном роду всем её детям место найдётся, не только Корнеевому.
Но почему Корней решился на такое? Ведь не может не понимать, что это разрыв с Мишаней! Надеется обвести его вокруг пальца? Но Мишаня же не простит, никогда не простит, что его заставили нарушить данное слово! Он же тогда без войска останется: кто ему поверит, если он своих людей без вины казнить позволит и не отомстит за них? Значит… опять кровь?
Господи, всего ничего боярыней побыла, но кто бы знал, как я устала от крови! Пресвятая Богородица, вразуми, подскажи, что мне сделать, как исхитриться, чтобы в этот раз дело миром решилось!
…Ну не верю я, что Корней сам до такого додумался – наверняка надавили на него. Знать бы ещё, в чём и как… Нет, не дело думаешь, не это сейчас главное, это потом…И Аристарха рядом с ним сейчас нет – тот наверняка нашёл бы выход. Эх, Анюта, привыкла, что Аристарх тебя выручает, когда сама ничего не можешь сделать? Вот и отвыкай теперь – староста не вечен, дай бог ему хотя бы на ноги встать.
…Узнаю, кто Корнея заставил против внука пойти – не пожалею сил, но небо с овчинку я им устрою!»
– А как именно боярин собирается всё это устроить, не знаешь?
Листвяна неожиданно замялась.
– Он Алексею приказал… Как Младшая стража из похода вернётся, расставить своих людей не на виду, но так, чтобы им было сподручно стрелять по отрокам…
«По Мишане? И он согласился?! Ну, Лёшка!!!»
– А почему Алексею?
– Его люди чужие здесь… чтобы кровь между Ратным и крепостью не легла. Сотник же понимает, что Михайла всё равно потом отомстит… А этих не жалко – не свои.
– А как они узнают, в кого стрелять? Вдруг не того?..
– Для того их семьи и держат, как наживку. Давеча прибегал холоп Аристарха, Гришка Бредень, шепнул, что их на подворье у старосты в какой-то овин загнали, подальше от остальных. А когда Младшая стража на дороге появится, их и выставят связанных у самых ворот, на виду у отроков. Кто дёрнется, того и…
– Ясно…
В дверь неожиданно постучали, и, не дождавшись ответа хозяйки, в горницу вошёл Алексей. При виде Листвяны скривился, хотел что-то сказать, но Анна, будто продолжая прерванный разговор, хлопнула ладонью по столу и поднялась на ноги.
– …Что не стала скрывать непорядок, хвалю. Рассудила ты правильно, но не дело холопке указывать членам рода. Боярыня Татьяна сама за всем проследить не может, так что не грех и мне вмешаться, помочь ей. Проводи-ка меня.
Листвяна отступила к двери, слегка поклонилась и пошла вперёд. Анна последовала за ней, но на пороге обернулась к Алексею, слегка пожала плечами и развела руками, дескать, «сам видишь, вся в хлопотах, ничего не поделаешь». И прикрыла за собой дверь, не сказав ему ни слова.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Четверг, 08.12.2016, 21:57 | Сообщение # 32

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

* * *

Так бывает. Вроде бы всё хорошо, но по капельке, по крошке, копятся мелочи, такие, что женщина их либо не замечает, либо, если заметит, пожмёт плечами – «ерунда какая». Но если их вовремя не выметать, то они год за годом собираются и однажды неожиданно обрушиваются обвалом. И то ли те крошки засыпают всё, что было хорошего, то ли, наоборот, те капли глаза промывают, но к женщине вдруг приходит понимание: «Я не хочу, не могу, боюсь стариться рядом с этим мужчиной!»
Тогда из дома уходит тепло – и не вернёшь его. В лучшем случае вместо него поселяется равнодушие. Хуже, когда раздражение. И совсем тяжко, если ненависть. И ничего уже не исправить, не вернуться назад и не изменить в прошлом. Живи с тем, что есть здесь и сейчас. Или рви всё, что связывает, и начинай жизнь сначала, сколько бы тебе не было лет.
У Анны за спиной, по счастью, не накопились многие годы, прожитые рядом с Алексеем, не было общих воспоминаний, горестей и радостей. Только надежды – на несбывшееся счастье. Правда, с ними расставаться как раз труднее всего, но тут уж приходилось выбирать: или воплощать свои собственные мечты, или надежды всего рода.
Вот только тяжесть, накопившуюся за несколько месяцев на душе, составляли не крошки, а увесистые булыжники, и хоть было их не так уж и много, но давили они изрядно. А последняя глыба так и вовсе растёрла в пыль остатки надежды: покушение на будущее, а то и жизнь своего сына Анна никому бы не простила. Хорошо хоть не успела связать себя с ним неразрывными узами – но даже если бы и успела, её бы это сейчас не остановило.

"Значит, "не лезь не в свои дела, баба"? Так, Лёшенька?
Вот уж нет уж! Я в воинские дела не суюсь, что там тебе воевода приказал, да как ты приказ выполнишь – не моего ума дело. Но, тот приказ выполняя, ты собираешься убить моих детей. Да, моих детей! Я помню, как ты хмыкал, когда меня называли «матушка-боярыня», как ухмылялся. Ты ведь всегда только про «боярыню» слышал, а про «матушку» мимо ушей пропускал. А зря, ой, зря! Если «боярыня» льстит, то «матушка» такую ответственность налагает! И Нинея о том же толковала…»
Свежевыпавший снег шуршал под полозьями саней и приглушал размеренный топот копыт. Закутавшись в тулуп и прикрыв для тепла ноги овчиной, Анна то перебирала в памяти разговор с Листвяной, то опять вспоминала поучение Нинеи.

– Для жены и для большухи что самое главное? – волхва вроде говорила о том же, что и Аристарх, и Корней с Филимоном, но по-иному, с другой стороны. – Благополучие семейного очага, малого – на одну семью, или большого – на весь род. А для тебя сейчас?
– Ну, забота о роде Лисовинов – это понятно, но только этого мало, – задумчиво протянула Анна. – С нами же сейчас сколько народу связано! И мы от них тоже зависим… Значит, не только о роде думать надо, но о … Обо всем Погорынье, да?
– Умница! – удовлетворенно кивнула Нинея. – Для тебя сейчас, если хочешь знать, твоим родом стало все Погорынье. Да не пугайся ты так, – хмыкнула она, – если сразу все правильно понимаешь, значит, научишься. Ну, сколько-то шишек набьешь, конечно, куда ж без них. Тут важно вовремя понять, что не так сделала, и не упорствовать, а исправить ошибку. А главное – сама себя за ошибки не грызи, на это и без тебя желающие найдутся. «На ошибках учатся» – не пустые слова.
На этот раз – Анна была уверена – она всё решила правильно. И про Алексея тоже.
«Так-то, Анюта: подтолкнули тебя мужи вверх, заставили осознать себя боярыней Погорынской – вот и учись отвечать за всё сама. А уж за детей – в первую очередь. Боярыня ты там или нет – неважно, сейчас самое главное, что ты прежде всего – Мать, а все отроки в крепости – твои дети, тебе их растить и защищать. Даже и от старших мужей, ежели те по своему мужескому разумению да гордости только и могут, что переть напролом, покуда шею не свернут – не себе, так другим. Невместно им, вишь, искать обходные пути, дескать, поперёк воинской чести это. Ну и пусть свою честь холят и лелеют, лишь бы не мешали мне мальчиков моих спасти. Нельзя мне сейчас ошибаться…
А Алексей… «Не лезь, баба!» Вот и не полезу. У меня своих забот полон рот – твоими молитвами, между прочим. В общем, ты там как знаешь, но я отроков на смерть не отдам, хоть ты тресни! И спиной к тебе поворачиваться отныне остерегусь – мало ли какой ещё приказ ты получишь! Ведь ни вчера вечером, ни сегодня, пока собиралась, так и не подошёл, не предупредил… У тебя гордость чешется, а я должна спокойно ждать, пока ты Мишаню под стрелы подставляешь? Обойдёшься!
…Так, Анюта, побесилась и хватит. Теперь думай: что ты можешь сделать?
Понятно, что сама я Лёхиных «орлов» не остановлю, но как их выстрелов избежать, пока не знаю. Ладно, всё равно прежде всего надо Мишаню предупредить. Нинея говорила, Младшая стража со дня на день возвращается, значит, мешкать нельзя – придётся посылать гонца в Княжий погост, чтобы там Мишаню встретил. Причём гонец должен быть надёжный и из Лисовинов: сотника его приказ не красит, но у него на то свои причины есть, а я их достоверно не знаю. Вот и не стану сор из избы выносить, внутри рода разберёмся. Значит…»

Въезжая в ворота крепости, Анна бросила дежурному уряднику:
– Боярича Семёна ко мне. И с ним вместе – отроков купеческого десятка Григория и Леонида.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.