Начало Пути - Красницкий Евгений. Форум сайта

Начало Пути

kea

Дата: Среда, 27.03.2013, 10:15 | Сообщение # 1

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Господа Совет!
В мае прошлого года Евгений Сергеевич, беседуя с читателями на встрече в «Буквоеде», сказал, что надеется на появление новых соавторов. Впоследствии он неоднократно повторял это пожелание, и, как это часто бывает, Слово превратилось в Дело.
Сегодня я предлагаю вашему вниманию фанфик, автор которого некоторое время назад обратился к нам с просьбой прочитать то, что он написал, и проверить, нет ли в его тексте слишком сильных отступлений от основной сюжетной линии. Мы передали пробный отрывок ридерам, те написанное одобрили.
Обращаю ваше внимание, что предлагаемый вам отрывок – это черновик, требующий правок и обсуждений. Надеюсь, что и то, и другое автор фанфика получит. Надеюсь также, что обсуждение будет заинтересованным и благожелательным.
Процедура приёма заявок на работу в Мире Отрока по понятным причинам ещё не отработана, первые претенденты приходили по-разному. Одно могу сказать определённо: предварительный отбор обязательно будет. Основные критерии отбора сформулированы Князем уже давно, и на форуме выложены, но на всякий случай я повторяю их здесь ещё раз:
– Любое произведение обязательно должно нести в себе какую-то идею, не противоречащую идеологической составляющей основной серии.
– Основное направление развития Мира зафиксировано в черновиках и аудиозаписях Князя, а также остаётся в воспоминаниях тех, кто с ним общался лично. Ответвления в сторону от магистрального направления возможны, но они ни в коем случае не должны противоречить главной линии.
– Те персонажи, которые придуманы Князем, даже второстепенные, при их использовании в других произведениях не должны резко менять свой характер. Развитие характера – это одно, ломка его – совсем другое.
– Никакие новые (в том числе боковые) события не должны противоречить основной линии развития сюжета и друг другу.
Надеюсь, мы ещё обсудим и сформулируем правила подачи заявок на работу в Мире Отрока, а пока что – читаем.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

Красницкий Евгений. Форум. Новые сообщения.

Водник

Дата: Среда, 27.03.2013, 10:31 | Сообщение # 2

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Глава1.

Снег поскрипывал, неказистая каурая лошадёнка неторопливо тащила сани по накатанной дороге. Возница её не подгонял, да и зачем? До Ратного оставалось ходу всего ничего, так нечего животину мучить. Так же, видимо, думал и обозный старшина, поэтому сборный обоз Младшей Стражи и купца Никифора из стольного града Турова, растянувшись длинной змеёй по узкой лесной дороге, медленно приближался к столице Погорынского Воеводства.
На четвёртых от головы обоза санях, тех самых, что с философской неторопливостью влекла вперёд каурая лошадёнка, лежал человек. От легкого, но ощутимого морозца его защищал длинный тулуп, в который путник временамизябко кутался. Из-под тулупа выглядывали сапоги, а голову венчала мохнатая овчинная шапка. Большие чёрные глазана смугломлице, прямой нос и черная кучерявая борода, щедро тронутая сединой, выдавали в нём иноземца, скорее всего грека. Простая тёмная одежда странника и торчащий из под тулупа край рясы позволялистороннему наблюдателю предположить, что видит он перед собой лицо духовного звания.
Новый ратнинский священник отец Меркурий ехал к месту своего служения, к будущей пастве, чтобы встать на место павшего от руки ляшских находников отца Михаила, которого уже начали именовать страстотерпцем и святым мужем не только односельчане, но и на епископском подворье.
Отцу Меркурию хотелось знать, каков был на самом деле его предшественник? «Славянин древнего рода, обучался в Константинополе, да где - в Патриаршей школе и в Магнавре, в вере стоял твёрдо, сердцем горел, как воину Христову надлежит, в схватке один на один поверг колдунью и вырвал из тенет диавольских невинного отрока, сотнями крестил язычников» - так сказали ему на епископском подворье в Турове. Правда, там случились и другие разговоры, полные туманных намёков и прямых приказов…

* **
После представления епископу и беседы с ним, молчаливый и почтительный до подобострастия служка, ни о чём заранее не предупредив, привёл отца Меркурия прямо из епископских покоев в ярко освещённую келью, поклонился чуть не до земли и исчез. Жаркий свет свечей и масляных ламп ослепил шагнувшего в него прямо из темного коридора монаха. Деревянная нога привычно нашла устойчивое положение на полу, а вот зрение никак не желало служить хозяину. Понял только, что келья велика, а изрядную часть её занимает постель с лежащим на ней человеком. Лица хозяина рассмотреть пока не удавалось, в глазах плавали цветные круги.
- Здравствуй, хилиарх, — раздался с кровати странно знакомый голос, - Давно не виделись.
Вот уж кого не ждал тут встретить бывший первый сотник тяжелой пехоты базилевса, так это друнгария арифм Георгия. Конечно, он слышал краем уха, что тот за участиев очередном заговоре против Алексея Комнина пострижен в монахи и по слухам будто бы ослеплен, но что их пути когда-нибудь пересекутся, да еще здесь, в далекой Скифии – даже и предположить не мог... Кого поддерживал тогда Георгий: Диогенов, Гаврасов, Палеологов, или базилевс просто решил избавиться от неблагонадежного и амбициозного командира гвардейской тагмы, хилиарх Макарий не знал, и знать не хотел. К тому времени он, как и многие другие увечные воины, принял постриг в монастыре святого Георгия и стал братом Меркурием…
- Здравствуй, друнгарий — как ни велико оказалось потрясение, но бывшего хилиарха 4-ой таксиархии «Жаворонков» Макария, сбить с ног было не так-то просто, во всех смыслах.
- Ну, теперь не друнгарий, а брат Илларион — насмешливо раздалось в ответ.
Зрение наконец вернулось, и только тут гость смог разглядеть своего собеседника. Из клубка повязок на него смотрело знакомое хищное лицо. И хотя истерзанный увечьями калека мало напоминал былого циничного красавца, с одинаковой лёгкостью игравшего с женскими сердцами, алчностью и честолюбием сановников, чёрной злобой и властолюбием евнухов гинекея, жизнью солдат и своей собственной,отец Меркурий не мог его не узнать. За годы, что они не виделись, на этом лице появились морщины, кожа побледнела, но глаза, холодные и жестокие, не изменились. Жажда власти светилась в них с прежней силой. Власти явной и тайной. Власти любой ценой!
- Как видишь, оба мы теперь служители божьи: ты отец Меркурий, будущий настоятель храма в скифских лесах, а я смиренный брат Илларион, секретарь епископа Туровского, — продолжил меж тем собеседник, - и оба не по своей воле. Только тебя в монахи определили сельджуки, а меня всемилостивейший базилевс Алексей, царствие ему небесное.
Вот теперь кое-что прояснилось. О подвиге брата Иллариона, получившего увечье от подлых язычников, когда он нес им в глушь и тьму лесов свет Христианства, отец Меркурий уже был наслышан, а потому быстро нашелся с ответом. И хотя не допустил при этом ни голосом, ни выражением лица и тени насмешки, не смог совершенно удержаться от некоторой двусмысленности.
- Что ж, я рад встрече, брат Илларион и молюсь о твоём избавлении от телесной немощи. Я слыхал, что увечье своё ты получил, огнём и мечом искореняя языческую мерзость? Это дело богоугодное и для тебя не новое. Возле Антиохии ты на этом поприще тоже весьма преуспел.
- Да, хилиарх, язык твой — враг твой, — усмехнулся Илларион, вполне уловив намек в словах собеседника.— Присядь, нечего изображать статую Ники на ипподроме.
Отец Меркурий пересёк келью и сел на лавку так, чтобы раненому было удобно на него смотреть. Он уже успел понять, что же случилось с его собеседником. Крепки оказались язычники, раз сумели сломать спину командиру двух сотен катафрактов здешнего властителя. Однако, коли не умер сразу, то может и встать со временем, всякое бывало — такие мысли посетили между делом голову бывшего сотника, а Илларион, дождавшись пока отец Меркурий усядется, продолжил:
- По талантам своим и храбрости ты мог бы быть уже таксиархом, и кто знает, может быть закончить свою жизнь доместиком схол Востокаили Запада. Паренёк, в шестнадцать лет вставший в строй, а в восемнадцать уже бывший декархом и отмеченный золотой похвалой, способен на многое. И командиром лоха ты стал быстро, только вот беда - в этом чине и застрял. Не любят стратиги, когда пехотный лохаг оказывается прав, не любят... А ты эту истину так и не понял, брат-солдат, — слова бывшего друнгария лились спокойно и неторопливо, но каждое жгло не хуже калёного железа. – Я ведь давно присматриваюсь к тебе, с тех самых пор, как мы шатались по самым тёмным каппадокийским дырам, которые для нас могли отыскать наш всемилостивейший базилевс и его стратиги — и я знаю, кто на самом деле командовал Жаворонками после гибели таксиарха Николая. Ты думаешь, почему моя тагма так часто оказывалась рядом с Жаворонками? Друнгарий арифм легко может шепнуть кое-что на ушко доместику схол, а если повезёт, то и базилевсу. Не подумай, что я хочу сказать, будто чином хилиарха ты обязан мне, нет, ты стал им сам. Но у тебя нашлись влиятельные недоброжелатели. Именно недоброжелатели; если бы они были врагами, то ты бы давно стал падалью на обочине дороги или развлёк зрелищем своей смерти толпу на Месе.
- Зачем ты говоришь мне это, брат Илларион? И не боишься ли ты, что об этих словах узнает хотя бы епископ? - в монастыре святого Георгия, что во Влахернах, бывший хилиарх хорошо научился играть словами и скрывать свои настоящие мысли, но иногда прямота оказывалась лучшим оружием.
- Нет, не боюсь, — просто ответил епископский секретарь. — У Комнинов руки длинные, но не настолько, что бы дотянуться до меня тут.Да и что можно найти в моих словах? Только то, что я тайно покровительствовал хорошему солдату и верному слуге базилевса. Не думаю, что даже друнгарий виглы способен найти в моих словах какую-то вину. Кроме того, брат-солдат, я бы не сказал тебе этого, если бы не был в тебе уверен. А вот вопрос «зачем» куда более важен, — положение примотанного бинтами к доске тела не изменилось, но Илларион весь как будто подобрался, а лицом стал донельзя похож на хищную птицу.
- И что же ты ответишь мне на этот вопрос? - отцу Меркурию с трудом удалось сохранить на лице выражение спокойствия и безразличия.
- Не будь нетерпелив, мой брат во Христе, — усмехнулся Илларион,не обманувшийся видимым равнодушием, которое постарался изобразить его собеседник, - Я отвечу на твой вопрос, но сначала ты ответишь на мои. Согласен?
- Согласен. Задавай.
- Вот и хорошо. Тогда ответь мне, для чего мы вместе глотали пыль в Каппадокии, Вифинии, Понте и ещё чёрт знает где? Для чего сражалисьв десятке крупных битв и осад, а счёт стычкам давно потеряли? Зачем мы голодали, загаживали своим помётом, частенько кровавым, обочины бесчисленных дорог и троп, да отмывали задницы от дерьма после боя, а, брат-ромей?
- Единая вера, единая мера, единая империя! Един бог на небе — один базилевс на земле! — как будто кто-то другой произнёс за отца Меркурия эти слова. Казалось, он давно забыл их в сонном болоте монастыря, где чтились несколько иные догмы, но, как выяснилось, они только ждали своего часа...
- Верно! Так должно быть, и так и было, но сейчас стало по-другому. Мы должны были воевать за Комнинов, за великого логофета, за то, что латиняне хозяйничают на землях империи, а Комнины отдают им всё: власть, золото и земли империи, веру, всё... И воевал ты, хилиарх, за своих товарищей, за семью, за тот клочок земли за Длинными стенами, где стоит твой домик. Где сейчас твой домик, хилиарх? Где твоя семья? - голос Иллариона взлетел чуть не до крика. — Их нет, венецианские наёмники убили их, сожгли твой дом, пока ты воевал с сельджуками. А кто привёл их на священные земли империи? Комнины!
- Вот ты и сказал то, что заинтересует друнгария виглы, брат мой, — спокойно ответил отец Меркурий,хотя после последних слов едва удержался, чтобы не рвануть с пояса меч, которого, впрочем, давно там не было. — Но ты прав, я не доносчик. Ты не был бы собой, друнгарий, если бы откровенничал со мной, не
зная точно, что я не донесу. Ты прав, говоря о том, за что мы должны были сражаться и за что сражались на самом деле, — язык отца Меркурия произносил эти слова, а душа корчилась в адском пламени. Елена, погодки Николай и Маврикий, мама — их нет, и больше никогда не будет, на месте дома – давно остывшее и, наверное, застроенное новыми хозяевами пепелище. Да, нанял венецианцев базилевс Алексей, но где была гвардия? Не договариваешь ты, друнгарий, не договариваешь... Вслух, однако, ничего не произнёс и продолжил разговор, загнав боль так глубоко, как только смог:
- И правду сказал о том, кто в этом виноват. Я ведь тоже присматривался к тебе,друнгарий. И видел, что не просто так ты больше времени проводишь на войне, чем в Палатии. А также помню историю Иоанна Цимисхия и Никифора Фоки.

Ему повезло. Неужели мы хуже? У каждого должен быть сказочный сон, чтоб в час завершающий с хрипом натужным уйти в никуда сквозь Гранитный каньон... (с) С. Ползунов

Сообщение отредактировал Водник - Среда, 27.03.2013, 10:41

Водник

Дата: Среда, 27.03.2013, 10:44 | Сообщение # 3

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

- Да, я не ошибся в тебе, - Илларион слабо и осторожно покивал головой: большего ему не позволяли повязки, - только я стараюсь не для себя, а для законного базилевса Константина Палеолога[1],веры и империи.
- Согласен, империи нужен новый базилевс, молодой и энергичный, способный вернуть её былое величие, — отец Меркурий говорил то, что от него и хотели сейчас услышать, а сам думал:
«Ну, друнгарий Георгий, всё очень просто: посадить на трон слабовольного мальчишку, а самому править из за его спины... Дальнейшее известно и случалось не один раз в палатийском змеюшнике — в одно прекрасное утро базилевс Константин проснётся отдельно от головы, а на троне будет сидеть базилевс Георгий».
Впрочем, обмануть опытного интригана ему не удалось.
- Не прикидывайся идиотом, хилиарх, я не потратил бы три года жизни, чтобы затащить сюда идиота. Ты не хуже меня знаешь, что Константин Палеолог сопляк и тряпка, а за душой у него нет ничего, кроме властолюбия. Не скрою, когда-то я хотел быть базилевсом, но теперь я понял свою ошибку. Да и какой из меня базилевс: я монах и я калека. Неизвестно, смогу ли я когда-нибудь встать на ноги, - лицо Иллариона оставалось спокойным, голос звучал ровно и уверенно. Казалось, он воспринимал своё увечье как досадную, но не слишком важную помеху своим планам.
- Да, я люблю ликующие толпы, приветствующие меня, но смогу обойтись и без этого. Но вот в чём я уверен точно, так это в том, что доживать свою жизнь безногим калекой в монастырской келье я не хочу. Я предлагаю тебе, хилиарх Макарий, не просто заменить одного базилевса на другого, да и как я смог бы это сделать отсюда,– тут голос бывшего друнгария окреп. - Христос Пантократор! Я предлагаю тебе большее. Ты можешь встать у истоков силы, которая спасёт империю, укрепит и защитит веру, и даст в руки тем, кто создаст её власть, о которой базилевсы могут только мечтать! - глаза у Иллариона сияли, лицо покрыл лихорадочный румянец. Отец Меркурий понял, что слышит сейчас сокровенные мысли бывшего друнгария. Видимо, все случившееся с ним здесь заставило Иллариона пустить коней галопом. Секретарь заштатного епископа из затерянной в скифских лесах епархии шёл напролом, не тратя времени и сил на хождение вокруг да около, он позволил себе быть откровенным. Или счел, что так он скорее и вернее достигнет желаемого.
- Эта сила сможет менять базилевсов и патриархов в случае нужды, эта сила сможет восстановить величие империи и веры! Она будет хранить империю и церковь, пресекать ошибки, бороться с ересями, держать в повиновении и знать и чернь!
- И во главе этой силы ты? - отец Меркурий не столько задавал вопрос, сколько утверждал очевидное.
- Да, я, - просто ответил Илларион. - Может у тебя на примете есть кто-то получше, а,хилиарх?
- Да нет, - он позволил себе слегка скривить губы в подобии ироничной усмешки. - По крайней мере, никого, кому бы пришла в голову идея создать что-то, способное менять базилевсов по своей воле, я не знаю. Все как-то хотят сами усесться на трон. В том, что ты представляешь, что делаешь, я тоже не сомневаюсь, — странно, но отец Меркурий вдруг начал относиться к этому разговору, как к диспуту, упражнению в логике. - Но ты еще не сказал мне, что это за сила, и как можно создать её тут, в Скифии?
- Мы были ещё молоды, брат-солдат, когда воевали в Киликии против Боэмунда и его франков, но именно там я впервые об этом задумался,– продолжил тем временем Илларион. - Ты помнишь франкских катафрактов, одетых в чёрные туники с белыми крестами поверх доспехов? Тех, что прикрывали бегство франков при Диррахии?
- Помню, - перед отцом Меркурием как наяву встали полсотни чёрных катафрактов на вороных конях, бросившихся в самоубийственную атаку на пять полных тагм имперской кавалерии и полегших в этой атаке до последнего человека. - Они дорого продали свою жизнь и такой ценой дали всему этому варварскому сброду убраться в свой лагерь. Они были солдатами!
- Подай воды, брат-солдат, сам я напиться не способен,— на этот раз в голосе Иллариона прозвучало легкое смущение.
- Сейчас, друнгарий! – солдат в отце Меркурии откликнулся на эту просьбу быстрее разума.
Нельзя отказать в помощи раненому, даже чужому. Можно милосердным ударом избавить от мучений и тем оказать воину последнюю почесть, но отказать в
просьбе – никогда.Этому его учил ещё отец.
Поить раненного из покрытого затейливой резьбой деревянного ковшика оказалось весьма удобно. А уж поить раненых отцу Меркурию приходилось без счёта.
Бывший друнгарий пил жадно, крупными глотками. Напившись, он откинулся на тонкую подушку. На лбу выступили капельки пота.
- Спасибо, брат-солдат, теперь давай продолжим, - кивнул Илларион и, дождавшись, когда отец Меркурий вновь утвердится на лавке, продолжил:
- Да, они умерли достойно! Но разве тебе не было интересно, кем они были? - в голосе Иллариона прорезалась усмешка. - Ты не задумался, почему одни варвары-франки бежали, а другие прикрывали их бегство? И почему они одевались подобно нашим катафрактам в одинаковые плащи и туники?
- Нет, друнгарий, не задумался. Как-то было не до того. Ты помнишь, жаворонкам тогда здорово досталось...
- Помню, –раненый с легким вздохом опустил веки. Потом открыл глаза и прямо взглянул в лицо собеседнику. - Ну, если не задумался тогда, задумайся теперь, хилиарх. В тот раз ты видел, как сражаются и умирают рыцари ордена святого Иоанна Крестителя, монахи-воины... Они подчиняются только отступнику-папе и своим командирам. И опираясь на них, отступник римский может разговаривать с варварскими цезарями на равных. - Илларион поморщился.
- А теперь подумай, хилиарх, что было бы, если бы православная церковь имела такой орден?! Ты же немало знаешь о Спарте, брат-солдат, немало знаешь о «равных»... А теперь представь православных «равных», не отягощённых ни семьей, ни имуществом, спаянных железной дисциплиной, отдающих всё своё время войне, молитве и воинскому обучению. Никаких обязанностей, кроме войны во славу Господа и империи... - бывший друнгарий тяжело сглотнул. - Какая это будет сила! Кто сможет противостоять им? И какую власть обретут те, кто будет стоять во главе их? Сможет ли тогда патриарх искажать веру, базилевс разрушать империю и уклоняться в ересь, а прониары рвать себе куски пожирнее? Смогут ли поднять голову ереси?! - казалось Иллариона не удержит даже доска, к которой он был примотан, так сильно и уверенно звучал теперь его голос. - Кто сможет нанести вред Церкви и Империи, когда у них будет такой страж?! - отцу Меркурию в какой-то момент даже почудилось, что на лице его собеседника остались одни глаза.
- Никто не сможет! - Илларион остановился и нервно сглотнул.
- А почему ты мне рассказываешь об этом здесь и сейчас? - этот вопрос бывший хилиарх задал вполне искренне.
- Потому что именно здесь и сейчас мы с тобой и начнём создавать наш орден! Орден Михаила Архангела!
- Я ещё не согласился, друнгарий! - ответ отца Меркурия прозвучал чётко.
- Ты согласишься, оплитарх ордена! Согласишься! Потому что сам господь ведёт меня! - нет, Илларион не бредил, как сначала показалось его собеседнику, - Этой весной мне было знамение!
- Знамение?! – тут отец Меркурий в очередной раз поразился сверх меры. Дело пахло уже не подземными нумерами Буколеона и не Месой, а патриаршим судом и костром. И никакое увечье от этого не спасет…
- Да, знамение! – решительно, как гвоздь забил, продолжил Илларион. - Слушай меня, брат Меркурий! Этой весной, перед самым началом великого поста, сюда приехал сотник катафрактов архонта, или как тут говорят, князя Всеволода.
- А причём тут этот несомненно достойный муж? – Меркурий пожал плечами, снова засомневавшись в том, что его собеседник отдает себе отчет в сказанном. Какой-то скифский гекатонтарх (или как он тут называется) вряд ли сможет стать силой, способной хоть как-то повлиять на дела Империи. И уж причем тут Знамение? Но Илларион спокойно продолжил рассказывать.
- Этот достойный муж потерял ногу в сражении с половцами, и, само собой, нашлись желающие занять его место, но гекатонтарх Кирилл оказался далеко не дураком. Да и трудно ждать глупости от человека, сумевшего жениться на внебрачной дочери своего князя, не нынешнего, Всеволода, а предыдущего - Святослава. Так что наш сотник - родич опальной ветви здешнего правящего рода, но дело не в этом. Сотня, которой ныне командует Кирилл, была больше ста лет назад отправлена в самый глухой угол здешних земель, чтобы мечом нести язычникам Слово Божье. Пока у них это получается, но и это не главное.
«Интересно, а что же тогда главное? Ты же ведь не просто так рассказываешь мне о скифском сотнике. Не спорю, возможно, он смел, ловок, удачлив, далеко не дурак, но в делах империи гекатонтарх катафрактов, будь он хоть трижды родственник правящей династии, не значит ничего - песчинка. Однако мой старый знакомый никогда ничего не говорит просто так. Послушаем».
- Кирилл прекрасно понимал, что должен произвести на князя впечатление и для этого взял с собой внуков, из которых особенно выделяется старший — Михаил.
- А причём тут внуки? Неужто князь столь чадолюбив? – Меркурий позволили себе усмехнуться. Впрочем, он искренне не усматривал связи между необходимостью старому увечному воину убедить архонта в своей полезности и его внуками, будь они хоть сколько угодно многочисленными и смышлеными…
- Наберись терпения, будущий оплитарх, — усмехнулся Илларион, - терпение тебе понадобится. - Важны не все внуки, а только старший — Михаил. Хоть и было ему тогда всего тринадцать лет,именно он смог произвести впечатление на князя, да как! Ему пришло в голову показывать представления, вроде тех, что устраивают бродячие акробаты в империи, или того, как демонстрируют выучку схоларии и эскувиторы на ипподроме. В империи к такому привыкли, а тут это стало делом невиданным. Словом, через несколько дней о них судачил весь город.
- И что из того? – отец Меркурий снова не удержался от сомнения. - Парнишка неплохо заработал. Ты обещал мне рассказать о знамении.
- Будет тебе и знамение, оплитарх. — Илларион стал очень серьёзен. - Владыка послал меня проверить, не скрывается ли в этих представлениях языческая мерзость.Я не без интереса посмотрел действо, а потом имел с отроком Михаилом долгую беседу. Он необычный отрок, весьма необычный, особенно для родившегося в скифской глуши.
- И что же тебе сказал сей необычный отрок? – отец Меркурий осторожно позволил себе вставить вопрос.
- Его ответ поразил меня тогда. В том числе и разумностью, и ученостью, кою трудно ожидать в отроке из столь глухого уголка Скифии, но главное – тем, что именно он сказал. Потому я и запомнил его почти дословно, так что – суди сам: «Я, отче, восьмое колено воинского рода, потому и мыслю как воин… В войске крестоносцев, которое Гроб Господень освободило, многие рыцари пожелали служить Господу, но с оружием расставаться не захотели. Так появились рыцарские ордена, которые никому, кроме Папы Римского, не подчиняются. Страшная сила в руке Католической церкви. Вот бы и Православной церкви такой иметь. Можно было бы и княжеские усобицы пресечь, и драчливых соседей образумить, и новые земли под руку истинной веры привести».

[1] Константина Палеолога автор просто выдумал,впрочем, не сильно погрешив при этом против истины. Любой представитель высшей
византийской знати стремился усесться на трон базилевса и неустанно интриговал
ради этого.[/l]

Водник

Дата: Понедельник, 01.04.2013, 11:25 | Сообщение # 4

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Думаю с помощью этого читать будет немного удобнее:

Глоссарий

Автократор — буквально Самодержец. ТитулВизантийских императоров.
Архонт — так в Византии называлирусских князей и вообще представителей русской знати.
Базилевс — титул Византийскогоимператора.
Влахерны — район в Константинополе.
Вифлиофика — библиотека.
Гаврасы — византийский аристократическийрод армянского происхождения. Семья былаизвестна своими антиимперскими настроениями.
Гинекей — женская половина дома. Тутимеется в виду женская половина императорского дворца и двор базилиссы, игравший в придворных интригах Византии огромную роль.
Декарх — десятник, командир 10 воинов.
Диогены— влиятельный византийский аристократический род. Его представитель Роман IV
Диоген был соправителем императоров Михаила VII Дуки, Константина Дуки и Андроника Дуки.
Доместик схол Востока, доместик схол Запада —титул главнокомандующего войсками Византийской империи в азиатской и европейской частях империи соответственно.
Друнгарий арифм — чин командира одной изгвардейских кавалерийских тагм византийской армии. Тагмаарифм насчитывала около 400 катафрактов (тяжеловооружённых конников) и была расквартирована на территории Палатийского дворца, что делало друнгария арифм заметным игроком в придворных интригах. В отличие от других гвардейских частей часто участвовала в боевых действиях, для чего покидала Константинополь.
Друнгарий виглы— командир ночной стражи Палатийского дворца в Константинополе. Так же исполнял обязанности начальника службы безопасности и шефа тайной полиции.
Катафракт — тяжеловооруженный всадник византийской армии. Здесь имеются в виду дружинники князя Туровского.
Магнавра — университет в Константинополе.Находился в одном из зданий Большого императорского дворца.
Меса — площадь в Константинополе, гдепроводились публичные казни.
Ника Крылатая — богиня победы в Древней Греции.
Оплитарх — главнокомандующий всейрегулярной пехотой Византии (таксиархиями).
Палеологи — последняя и наиболее долговечная династия императоров Византии,правившая на протяжении двух столетий — со времени изгнания Михаилом VIII из Константинополя крестоносцев в 1261 г. до взятия Константинополя турками в 1453 г.
Патрикий — титул представителя родовой знати в Византии. Ведёт свою историю от патрициев Древнего Рима.
Прониары — крупные феодалы в Византии.
Равные — сословие полноправных гражданв древней Спарте. Могли заниматься только военной службой.
Ромеи — римляне. Так себя называли византийцы.
Стратиот — воин территориальных формирований Византийской империи, получавший за службу земельный надел свободный от налогов и небольшое жалование. В более широком смысле воин вообще.
Схоларии — гвардейские части в Византии.Исполняли функции парадной стражи базилевса и дворцовой стражи.
Тагма — подразделение византийской тяжёлой кавалерии численностью от 200 до 400 человек.
Хилиарх — чин старшего из сотников(гекатонтархов) в таксиархии — основной тактической единице византийской пехоты штатной численностью в 1000 человек. Хилиарх являлся заместителем таксиарха (командира таксиархии) и командиром всех тяжеловооруженных пехотинцев (гоплитов) таксиархии. Чин и должность хилиарха ведёт своё происхождение от «примуспилус» — старшего центуриона римского легиона. Наиболее адекватным переводом на русский язык будет "пятисотенник".
Христос Ника — Христос Побеждающий.
Христос Пантократор— Христос Вседержитель.
Эскувиторы — гвардейские части в Византии.Исполняли функции парадной стражи базилевса и дворцовой стражи.

Сообщение отредактировал Водник - Понедельник, 01.04.2013, 11:30

Водник

Дата: Среда, 10.04.2013, 14:48 | Сообщение # 5

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Тпру! Голос возницы вырвал отца Меркурия из плена воспоминаний. Каурая лошадёнка, запряжённая в сани, не заставила просить себя дважды и встала как вкопанная. Весь обоз остановился. Возницы и немногочисленные ездоки начали вылезать из саней с вполне естественной целью размять ноги. Соскочил с облучка и возница отца Меркурия.
- Размял бы ты ноги, батюшка — обратился он к священнику.
- Почему мы остановились?- спросил отец Меркурий.
- Ну так старшина обозный Илья Фомич приказал, вот и встали, - ответил возница, - сам посмотри, батюшка, время-то обеденное. Оно, конечно, кашеварить нынче не станем, до Ратного всего ничего осталось, да живот-то, злодей, еды просит. Не помнит брюхо старого добра. Да и до кустов наведаться дело совсем не лишнее. Ты, батюшка, к нашим местам ещё непривычный, морозец-то лёгонький, да тебе и такой в новинку. Так что сходи в кустики-то, сходи, а то прижмёт нужда ненароком на въезде и смех и грех. А я после тебя сбегаю. И поесть надо бы, батюшка. Я рыбки копчёной запас, хорошая рыбка!
- Уговорил, речистый! - с улыбкой ответил отец Меркурий, выбираясь из саней. Его забавляла грубоватая заботливость возницы. Обозник, похоже, был свято убеждён, что за священником следует смотреть как за малым ребёнком.

Огромные, присыпанные снегом ели подходили вплотную к узкой лесной дороге. Отец Меркурий в восхищении смотрел на плотный зелёный строй лесных исполинов, так похожих и непохожих одновременно на знакомые ему с детства кипарисы. Здесь всё было по иному, чем на Родине, но эта суровая земля нравилась бывшему хилиарху. Чувствовалось в ней и народе её населяющем что-то цельное. Здесь рождались сильные люди и они нравились старому солдату. Взять хотя бы возницу, невысокого коренастого мужичка, так трогательно опекавшего священника. От другого отец Меркурий не стерпел бы такой опеки, а тут на душе становилось теплее, когда Харитон,или Харитоша, как звали возницу другие обозники, с неизменной смесью ворчания и сюсюканья старался облегчить своему «батюшке» дорожные тяготы. Никто бы с первого взгляда не посчитал этого неказистого обозника сильным, но приглядевшись внимательнее, отец Меркурий понял, что с ещё большей заботой будет Харитон ухаживать за ранеными, да и наверняка не один скифский катафракт поминает в своих молитвах похожего на пегобородую наседку обозника, который однажды не дал ему умереть.

Снег весело скрипел под сапогами и мысли в голове отца Меркурия были под стать скрипу: «Ну как тебе здесь нравится, старина? Не находишь, что Скифия оказалась весьма не скучным местом? Сначала тебя втянули в заговор против базилевса, а теперь сажают на горшок и собираются кормить с ложечки. Ещё и сопельки вытрут пегой бородой! Как там сказал Харитоша «и смех и грех»? Да уж, точнее не скажешь. Что-то будет дальше?»

Пока отец Меркуририй разминал ноги, возница успел пристроить на морду лошади торбу с овсом и вытащить короб с припасами.
- Вернулся уже, батюшка? - с улыбкой спросил Харитон.
- Вернулся, Харитоша.
- Тогда за лошадью пригляди, я быстро обернусь.
- Не спеши, никто же не торопится.
- Как же не спешить, батюшка? А поесть? Не ровен час тронемся, а на ходу какая еда?
- Иди уже — рассмеялся отец Меркурий, а то за разговорами и вправду ничего не успеем.
- Бегу, батюшка — ответил возница и шустро направился в сторону леса.

Сообщение отредактировал Водник - Среда, 10.04.2013, 15:09

Водник

Дата: Пятница, 12.04.2013, 17:02 | Сообщение # 6

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Отец Меркурий присел на облучок. Вокруг деловито суетились люди. От хвоста обоза, где шли основные силы Младшей стражи, к головному дозору пролетел вестовой. Бывший хилиарх пехоты базилевса смотрел по сторонам. Не часто в прошлой жизни ему удавалось так вот просто посидеть и посозерцать. Жизнь солдата подчиняется одному слову - «Бегом!». А монастырь... Уж на что казалось бы мирное место, но нет: службы, молитвенные бдения, работа в немалом монастырском хозяйстве почти не оставляли времени для того, что монах Меркурий действительно полюбил в монастыре. А полюбил он учить детей и учиться самому. Книги стали его страстью, его друзьями. Хоть и немало повидал на своём веку хилиарх Макарий, в книгах он открыл для себя новый мир. Софокл, Платон, Аристотель, Пифагор, Демокрит, Эврепид, Эзоп, Плутарх, Цезарь, Цицерон, Гомер, Лукреций Кар, Овидий, Тацит, Светоний, Прокопий Кесарийский, Иоанн Дамаскин, Лев Математик, Иосиф Флавий, Иустин Философ, Климент Александрийский, Тертуллиан и многие-многие другие. Они перевернули мир отставного солдата, научили размышлять о вещах представлявшихся ранее непостижимыми. Он смеялся и плакал вместе с героями трагедий и комедий, стоял в рядах трёхсот при Фермопилах, над ним реяли орлы римских легионов, числа раскрывали пред ним свои тайны, явной становилась природа вещей. Он страдал от любви и тоски вместе с Овидием, вслед за Цицероном вопрошал: «Доколе, Каталина, ты будешь испытывать наше терпение?», вместе с Тацитом и Светонием беспощадно судил императоров, пытался познать вместе с Иустином Философом и Тертуллианом божественную природу и вместе с Прокопием отвечал им: «Не берусь я судить о высоких вещах. Сумасбродным я считаю исследование божьей природы, какова она есть. Трудно нам с какой-либо точностью понять человеческое, к чему же рассуждать о божественном. Ни в чем не противореча установленному, думаю, лучше молчать о том, что предназначено лишь для благоговейного почитания!»
Отец Меркурий знал, что всегда будет молиться за брата Никодима - смотрителя монастырской библиотеки, открывшего ему этот мир. Старый седой книжник сумел понять мятущуюся душу потерявшего всё солдата и снова вдохнул в него жизнь. Именно он научил брата Меркурия латыни, риторике, арифметике, геометрии, началам философии, и самое главное - научил читать не только то, что написано в строках, но и то, что незримо пишут между ними. Так бывший солдат обрёл друга и наставника.
Именно брат Никодим смог перебросить мостик, по которому душа хилиарха Макария прошла из бездн чёрного отчаяния к свету. И к другому берегу по этому мосту пришёл уже брат Меркурий, готовый жить и служить, человек, нашедший свой путь и свою новую стезю.
У них было общее дело. Дни и ночи они переписывали книги, чтобы тонкий ручеёк знания не истаял в пустыне общего невежества. Читали и обсуждали прочитанное. Отец Меркурий знал, что никогда не сможет забыть этих ночных диспутов, при свете тусклой масляной лампы (чего стоило добывать масло у скупого отца-келаря знал только брат Никодим). Жаркие споры двух зрелых мужчин — книжника и солдата. Они были разными, очень разными, но они стали друзьями. Отец Меркурий часто слышал в своих ушах шёпот брата Никодима: «Запомни, друг мой, крепко запомни! Труд и знание, знание и труд, только они способны сделать наш мир лучше. Это истинные божества и Христос был воплощением труда и знания. Что стоят по сравнению с ними все базилевсы и патриархи? Да они пыль на сандалиях! Только так можно придти к Царству Божьему, только так!». Шепот, только шепот оставался им для таких разговоров, среди братии хватало шпионов...
На четвертом году монастырской жизни брата Меркурия его друг ещё раз изменил его жизнь. Стояла ранняя весна. Солнце пробивалось сквозь узкие зарешёченные оконца монастырской вифлиофики, ветер с Пропонтиды приносил с собой запах соли и водорослей даже сюда в царство пыли, пергаментов и папирусов. Брат Меркурий закончил переписывать очередную страницу Деяний Апостолов и блаженно потянулся. В этот момент в помещение вошёл брат Никодим и с порога заявил:
- Вставай, друг мой, я нашёл тебе новое дело!
- Какое?
- В школе нужен учитель и это дело как раз для тебя, тебе же немало приходилось учить.
- Я учил солдат, а тут...
- Нечего бояться, тебе помогут! В том числе и я.
- Но...
- Никаких но, с отцом архимандритом я уже говорил и он согласен благословить тебя на это послушание. Передаю тебе его слова: «Это дело поглотит всю неуёмную энергию брата Меркурия!». Так что вставай!
Так отец Меркурий стал учителем. Он до сих пор помнил своих учеников. Всех. И во всех бывший сотник базилевса видел своих погибших детей. Дети, дети... Они были разными: неуёмные сорванцы, о спину которых пришлось сломать немало розг, рассудительные маленькие мыслители, неутомимые исследователи, почемучки, общим у них оставалось одно — чистая, не испорченная ещё мерзостью взрослой жизни душа. Они тянулись к знаниям, им было интересно всё на свете. Рядом с ними отмякал душой и отставной сотник. Как горели у них глаза, как просили они рассказать что-нибудь... И какой радостью было передавать им знания и не только знания. Бывший солдат учил мальчишек быть людьми. Другие учителя неодобрительно косились на него. «Распустил учеников, розги гниют без дела, только истории свои им рассказывает!» - такое приходилось нередко слышать за спиной, но брат Меркурий плевать на это хотел.
Какое-то движение в кроне ближайшей ели привлекло внимание отца Меркурия. Серебристо-серый зверёк с пушистым хвостом сидел на еловой лапе и смотрел на людскую суету. Странно, но белка, а это была она, совершенно не боялась людей. Отец Меркурий с удовольствием наблюдал за зверьком. Белка почесала голову задней лапой, дёрнула украшенным кисточкой ухом и уставилась на иеромонаха.
«Чего пялишься?» - казалось, спрашивала её мордочка. - «Припёрлись тут, шумят, шастают, а мне, между прочим, на другую сторону надо! Ишь, ходят тут, воздух портят! А на этой стороне шишки кончились, так что мне из-за вас теперь голодной оставаться?!»
«Я тебя понимаю, зверёк. Мы тут совсем некстати с твоей точки зрения, но такова жизнь. В ней всегда найдётся что-то, что помешает задуманному. Какой-то неведомый философ давным-давно сказал: «Хочешь рассмешить бога, расскажи ему о том, что задумал». Дураки считают это богохульством, а те, кто поумнее, видят в этом свидетельство величия божественного замысла, по сравнению с которым все наши желания, амбиции, честолюбие, интриги, войны не более чем возня червей в навозной куче. Так что, зверёк, и черви, и ты, и я все мы суть творения божьи и Создатель определил путь для каждого из нас. Вот только людей Он наделил страшным даром свободы воли. Ему ведом любой путь, который я выберу, но право этого выбора ОН предоставил мне. Это на самом деле страшно, куда проще и спокойнее жить, когда кто-то решает за тебя, только я не хочу что бы за меня решали те, кому я не давал этого права. Ерисархи говорят, что Господь не всемогущ и не всеведущ, раз допускает свободу воли, но я с ними не согласен. Я благодарен ему за то, что ОН дал мне свободу. Свободу решать и поступать сообразно этим решениям. А ещё Создатель дал мне право отвечать за последствия моих решений и действий. Он всемогущий и всеведущий САМ ограничил пределы своего всемогущества, наградив человека свободой воли. Я знаю ичувствую что без Него, без исходящей от Него благодати невозможно спастись, но спасение возможно лишь когда усилия к этому прилагают двое: Он, в неизреченной своей милости изливающий свою благодать на всех, не делая исключения ни для кого, даже для самого последнего грешника, и человек, свободно и осознанно принимающий Его дар. Только ничего в этой жизни не достаётся просто так. Господь испытывает нас и через эти испытания возвышает. Я верю, что ОН никогда не даст человеку испытания, которого тот не в состоянии выдержать, а посему каждый из нас должен достойно и безропотнонести испытание жизни, чтобы по завершении своего пути без стыда взглянуть в глаза Создателя и своих предков. Трусливо уклониться от своего испытания - смертный грех! Дьявола зовут отцом лжи, а я назову ещё и отцом трусости. Может быть это тоже ересь, но в ней я покаюсь перед престолом Господа, когда придёт мой час. Он сам дал мне это право!»

Сообщение отредактировал Водник - Пятница, 12.04.2013, 17:21

Водник

Дата: Вторник, 28.05.2013, 15:51 | Сообщение # 7

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Собеседникизамолчали. Харитоша явно что-то переосмысливал для себя, а отец Меркурий вновь, по въевшейся в кровь привычке, мысленно разговаривал сам с собой.
«Да,Илларион оказался прав. Мой предшественник совсем не подходил в пастыри этим людям. Я сейчас разговариваю с обозником, но и у него рабское смирение вызывает протест, хотя этого слова он и не знает. Смирение же, как преодоление себя, как мужество перед лицом испытаний, что посылает нам Господь ему понятно. Да и я понимаю смирение именно так: смирение глупой гордыни, именно гордыни не гордости – это разные вещи, смирение глупых и пагубных страстей, смирение своего страха и отчаяния – вот истинное значение этого слова. И Господь не мог учить людей иному, мы сами извратили Его слова! Простой обозник понимает это, что же говорить о воинах. Я видел лишь малую часть тех, кого мне придётся наставлять, но декарх Егор и его люди именно воины. Они держатся со мной настороженно, хотя и выказывают внешнее почтение, но при каждом удобном случае пытаются меня прощупать. С одной стороны, это понятно, я человек тут новый и что несу с собой неизвестно, а с другой уж очень этот интерес пристрастен. Мне, как будто пытаются указать моё место. Ну-ну, не они первые… Даи Харитоша, при всей его словоохотливости разоткровенничался со мной только сейчас, в последний день пути. Мы говорили раньше о всяких пустяках, а вот о том кто есть кто в Ратном, и кто чем дышит он не сказал мне ни слова. Толи чего-то боится, толи считает, что есть вещи, которые мне знать не надо, а может, и то, и другое. Похоже, мой предшественник оставил после себя не только хорошую память, раз меня встречают столь настороженно. Что ж, со всем этим придётся разбираться на месте, но сесть себе на голову я точно не дам. Надо ставить себя сразу и жестко, благо, как это делается, я не забыл. Неплохо будет вспомнить молодость!»
- Значит, бояться грешно, батюшка? – Харитоша, сделав для себя какие-то выводы, решил продолжить разговор.
- Нет, в том, что ты испытываешь страх нет греха, сын мой, - отец Меркурий сам не заметил, как перешёл на пастырский тон, - Грешно другое: поддаваться страху, не преодолевать его. Человек струсивший впадает в ещё более тяжкие грехи, например, когда воин бежит с поля боя, он совершает грех клятвопреступления, когда христианин не может пересилить страх перед мукой от рук иноверцев и отрекается от веры, он впадает в грех отступничества, когда ребёнок в страхе перед наказанием скрывает свою шалость, он впадает в грех лжи. Вот так трусость способна погубить душу, сын мой! Только страх и трусость разные вещи. Господь дал нам страх, чтобы он предупреждал нас об опасности, чтобы мы сумасбродно не губили себя, а так же для того, чтобы мы боролись с ним, закаляя свою волю и веру!
- Истинно, отче! - раздалось сверху.
Отец Меркурий поднял глаза. Рядом с санями высились в сёдлах боярич Михаил и десятник Егор.
- Здравствуй, боярич! И ты будь здрав, десятник! Как твоя рана? – поприветствовал отец Меркурий нежданных собеседников.
- Здрав будь, отче! – почти одновременно отозвались всадники спешиваясь, а Егор, оказавшись на земле, добавил: - Спасибо Илье с Матюхой, уже не докучает. В седле сидеть могу.
- Рад это слышать, сын мой.
- Благодарствую, - десятник коротко склонил голову.
Харитоша с интересом наблюдал за этим обменом любезностями. Отцу Меркурию показалось, что возница чего-то ждёт. По крайней мере, в его глазах, по очереди останавливающихся то на бояриче, то на десятнике, то на самом священнике, светилось любопытство.
- И в чём же я, по-твоему, прав, сын мой? – отец Меркурий взглянул в лицо отрока.
- В том, что трусость смертный грех, отче, – зелёные глаза боярича бестрепетно встретили взгляд чёрных глаз священника.
- И почему же, сын мой?
- Ты уже сказал, отче, а я от себя добавлю: страх, ничем не сдерживаемый, лишает разума.
- А разум отличает нас от зверей, не так ли, сын мой?
- Так, отче!
- А ты как считаешь, десятник? – отец Меркурий перевёл взгляд на Егора.
- Нет у труса разума – морщась, словно от зубной боли, зло буркнул тот, будто отвечал не священнику, а каким-то своим мыслям.
- Верно, брат мой во Христе, у труса нет разума, но бывает, что и холодный разум ведёт к погибели. Вспомните историю Понтия Пилата, братья мои, - отец Меркурий по
очереди оглядел своих собеседников: Харитоша слушал разинув рот, десятник Егор смотрел на затеявшего проповедь попа со скептическим интересом, а в глазах
боярича Михаила светились - священник чуть не поперхнулся - уверенность и ирония, как будто отрок точно знал, что сейчас скажет бывший хилиарх и интересовался только тем, как новый ратнинский пастырь это сделает. Однако сбить с толку отца Меркурия было непросто, он справился с собой за долю мгновения и продолжил, как ни в чём не бывало:
- Имперский прокуратор пытался спасти Господа нашего от креста, но когда пригрозили ему доносом в Рим, а толпа кричала: «Распни его!», умыл руки, потому что пытался успокоить свою скованную страхом совесть! Мол, не я невинного на крест отправляю, а они, а сам до дрожи боялся доноса в Рим! Вот так страх вкупе с холодным
разумом лишили совести достойного человека.
- И душу его погубили, ибо ведал Пилат, что творит! – с непонятной злостью отозвался на слова священника отрок. И бросил почти так же зло, что и Егор перед этим: - Да
ещё из всех возможных выходов выбрал самый неудачный!
- Неудачный?! – Меркурий не на шутку заинтересовался. –Почему именно это слово, сын мой?
- А потому, отче, что самый удачный выбор из нескольких, особенно если они все разумны, это когда по совести поступаешь. Тем более, если ты сам - власть!
- Предал Пилат, да не как Иуда, не Христа. Себя он предал, совесть свою, честь! – десятник Егор вытолкнул из себя слова, будто сплюнул.
Собеседники молча смотрели друг на друга.
«Однако, есть над чем подумать! Отрок рассуждает, как следует поступать разумному властителю, а декарх, сдаётся мне, говорит отнюдь не о Пилате. Моя случайная проповедь оказалась созвучнаих мыслям, но каким? Занятно… Декарх взвился так, будто предали его самого, а мой поднадзорный говорил о власти, совести и принятии решений... Нет, Пилат тут не причём - кто то, имеющий над ними власть, их предал... или они сочли это предательством. Но здесь и сейчас они сами власть… А может, на такой поступок толкают их? Я строю своё здание на песке, но чувствую, что прав или почти прав… Ладно, с этим разберёмся потом.
И вот еще что, пора бы тебе, приятель,перестать всему удивляться и начатьдумать, а то ходить с жизнерадостной улыбкой младенца, познающего на ощупь окружающий мир, как-то не очень! Сочтут блаженным идиотом – много ты тогда тут напроповедуешь!»
- Что ж, братья мои, каждый из вас понял мои слова по-своему и каждый верно, - Меркурий одобрительно кивнул своим собеседникам и остановил взгляд на юном сотнике. - Но вот скажи мне, боярич, почему, пойдя против своей совести, поддавшись страху и оправдав свой страх холодным рассудком, Пилат поступил неверно? Не только, как грешный человек, но и как властитель? Ты сам власть, вот и рассуди о делах власти!
Меркурию в какой-то миг показалось, что в лице юного сотника промелькнуло нечто вроде усмешки. Впрочем, возможно, это случилось лишь из-за шрама, пересекающего бровь и придающего мимике отрока мрачноватое своеобразие. Во всяком случае, с ответом тот не промедлил и заговорил с подобающим почтением:
- Да, отче. Отправив, вопреки своей совести, на смерть невинного, Пилат, мало того что совершил преступление перед Сыном Божьим, мало того, что погубил свою бессмертную душу, но и допустил несколько непростительных для властителя ошибок. Во-первых, пошёл на поводу у первосвященника и толпы, чем подорвал уважение к власти, во-вторых, показал всем свой страх и явил слабость, чем ввёл народ иудейский в соблазн силой проверить крепость римской власти, что иудеи и сделали. Вот что случается, когда властитель забывает о совести и поддаётся страху!
- Верно, сын мой! Отрадно мне видеть, что ты, в столь юном возрасте, верно понимаешь долг христианского властителя. Совесть, понятие греха для обличённого властью даже более важно, чем для простого человека. Властвуя над другими легко поддаться соблазну вседозволенности, дьявольскому искушению счесть людей игрушками в
своих руках. Властителю легко впасть в грех гордыни, забыть о том, что он лишь человек, грешный и несовершенный! Лишь ежечасно помня об этом, можно осознать
свой долг властителя!
Говоря это, священник смотрел бояричу прямо в глаза, и то, что он там видел, вызывало страх. Не могло быть у отрока такого взгляда! На отца Меркурия смотрел ровесник, проживший тяжёлую жизнь, много видевший и понявший. В этом взгляде причудливо смешивались жажда борьбы и воля, ярость и боль, мудрость и понимание и годы, годы, годы… Но не только это видел в глазах отрока отставной хилиарх – где то в глубине малой, но неугасимой искоркой светились жизнелюбие и лукавство…
«Изыди,Сатана! Не может быть у мальчишки таких глаз! Спокойно, спокойно, обмочить штаны всегда успеется. Не может быть у парнишки таких глаз, говоришь? А вообще такие отроки бывают? Ах, нет? А кто тогда, позволь спросить, стоит перед тобой вполне себе во плоти и от креста и святой воды не шарахается? Не знаешь?! Ну так думай, изучай, а не верещи, как монашка в лупанаре. А объяснять всё непонятное кознями дьявола оставь недоумкам. Вспомни наконец, что Господь дал тебе голову не только для того, что бы в неё есть!»
- Благодарствую на добром слове, отче! – отрок смиренно склонил голову, а когда распрямился, его глаза вновь стали обычными – умными, проницательными, волевыми, но и только.
Отец Меркурий перевёл взгляд на десятника. Тот смотрел на священника с уважением и вызовом одновременно. Было заметно, что он согласен с тем, что услышал, но имеет и собственное мнение. Сейчас десятник ждал что же скажет священник в ответ на его слова. Отец Меркурий не замедлил удовлетворить его любопытство.
- Ты, сын мой, сказал что Пилат предал, но не так, как Иуда и в этом ты прав. Он действительно предал себя, свою совесть и честь. Не по совести осудить насмерть невинного и противно чести бросить дело, не доведя его до конца. Пилат сделал и то, и другое. В его власти было избавить Господа нашего от креста, но он убоялся. Нет
в таком деянии чести, а поступить против чести – предать себя!
Десятник Егор не успел ответить. Харитоша, о котором все забыли, вдруг решил подать голос.
- Как же так, батюшка, всё честью мерять? Ежели по чести поступаешь, так выходит и безгрешен вовсе? Отец Михаил сказывал – гордыня это, нужно смирение, а не воля.
- Ты невнимательно слушал наставления отца Михаила, сын мой! – разворачиваясь к обознику, отец Меркурий успел заметить, что оба воина крайне неодобрительно отнеслись к словам о смирении и воле. - Да и меня слушал без должного внимания. Вспомни, я говорил тебе, что испытания жизни следует переносить без ропота, с мужеством и достоинством, и в этом есть смирение. А что есть честь, как не мужество и достоинство? Ответь мне, сын мой?
- Так отец Михаил говаривал…
- Не клевещи на почившего в бозе пастыря своего! Не мог священник учить тебя быть скотом бессловесным! Не пытайся оправдать свою леность мысли! Ты говоришь, что отец Михаил учил тебя, что нужно смирение, а не воля, так?
- Так, батюшка.
- Не ты первый, кто смирением считает униженность и забитость! Только смирение естьне самоуничтожение человеческой воли в потворстве злу и беззаконию, а просветление, свободное и сознательное подчинение её Истине. Смириться – значит жить с чистым сердцем! Не о воле человеческой говорил тебе отец Михаил
– о гордыне, о воле диавольской! А смирение есть противоядие от неё. Так следует понимать его слова. Воин поднимает меч и за други своя сам на смерть идёт! Пахарь в поте лица своего хлеб растит, зодчий красоту мира божьего неустанным трудом преумножает. Способен на это безвольный?! Способен скот бессловесный?!
- Н-нет, наверное… - по лицу обозника было понятно, что он впервые задумался о таких вещах.
- Верно, не способен скот на такое. Подумай о моих словах, сын мой. Господь для того и дал нам разум.
Отец Меркурий по очереди обвел взглядом своих собеседников. В глазах десятника впервые с момента знакомства читалось уважение, а отрок смотрел задумчиво и изучающее. В позах, в движениях, даже во взглядах чувствовалось напряжение. Менее опытный взгляд не смог бы его заметить, но отставной хилиарх слишком хорошо знал это состояние натянутой внутри тебя тетивы:
«Осёл!Они же ждут боя! Ты совсем потерял нюх в монастыре, если не понял этого сразу. Чудо, что твоя проповедь случайно совпала с их мыслями, иначе они вообще не услышали бы тебя. Твой поднадзорный вступил в разговор не потому, что его заинтересовала тема, а что бы показать всем что всё в порядке – командиры о высоком беседуют. Сколько раз ты сам проделывал этот трюк, что бы солдаты раньше времени не маялись ненужными мыслями… Как там говорили: «Бегущий таксиарх в мирное время вызывает смех, а на войне панику!»? Здешние командиры не дурнее, вот и работают на публику. Что ж, хватит тогда занимать их время, но дать им понять, почему я оборвал разговор тоже не вредно. Значит, их всё же толкают на недостойное, а они решили противиться. Бог им в помощь, ну и я, грешный, что смогу – сделаю!»
- Не стану вас более задерживать, дети мои, - отец Меркурий пристально посмотрел сначала на боярича, потом на десятника. - Ведомо мне, сколь много забот у воинского
начальника в походе.
Выражение лиц воинов неуловимо изменилось, из него ушла особого рода озабоченность, которая бывает у людей, торопящихся закончить одно дело, чтобы приступить к новому, более важному. Сотник и десятник, прощаясь, склонили головы, и тут священник сказал то, чего они не ожидали от него услышать.
- Верши, что задумал, юный сотник, а ты, десятник, помогай бояричу во всём. Господь и правда на вашей стороне, дети мои! Благословляю вас на достойное дело! – отец Меркурий размашисто перекрестил склонившихся в поклоне воинов.
Михаил и Егор выпрямились. Священник оценил, насколько хорошо они владеют собой – много ли нужно времени поднять склонённую голову, но им хватило этого, чтобы справиться с собой. Лица боярича и десятника выражали лишь соответствующие моменту признательность и благочестие.
- Благодарствуем, отче! – молодой сотник оценивающе взглянул на отца Меркурия, а десятник Егор снова коротко поклонился.
- Идите с миром, дети мои!
Боярич с привычной лихостью опытного конника взлетел в седло, а Егор, видно контузия ещё давала о себе знать, вознёс себя на конскую спину с основательностью и достоинством. Утвердившись в седле, он нашёл взглядом глаза отца Меркурия, несколько долгих мгновений смотрел не отрываясь, а потом кивнул, признавая. Священник ответил таким же кивком, без слов приветствуя собрата по мечу.

Водник

Дата: Воскресенье, 02.06.2013, 16:27 | Сообщение # 8

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Я наслаждался вкусом, ароматом, самим ощущением жизни, которое дарило это вино.Тогда я думал, что, скорее всего, это последний глоток вина в моей жизни, но не жалел ни о чём. Я солдат. Как и мой отец, дед, прадед… Все мужчины моего рода в свой черёд брали меч и щит для того, что бы стояла Империя, что бы сиял Город,
что бы под ветром с Пропонтиды мирно шелестели серебристой листвой оливы, а на холмах паслись кудлатые овцы. Солдат редко умирает в своей постели. Если бы мне суждено было умереть тогда, то я умер бы и за то, что бы виноградарь с острова Кос спокойно вышел осенью собирать виноград, за то что бы молодое вино до срока
скрылось в недрах бурдюков и амфор, а когда придёт его время веселило сердца тех, кто придёт за мной.

Сделав самый долгий в моей жизни глоток, я оторвался от меха и протянул его трубачу. Он принял, кивнул и повторил мою здравницу: «Будем живы, братья!». За ним пришёл черёд старого, седого ипасписта. Он расправил усы, улыбнулся чему то и сказал:
-Помнишь, дука, как мы встретились в первый раз?
-Помню, - грустно улыбнулся Вурц.
-И я помню. Тогда я думал, что мне придётся держать за штаны очередного знатного сопляка, но я ошибся. Ты с первых дней доказал, что ты солдат. И вот уже двадцать лет я прикрываю твою спину. Чёрт возьми, я знаю о тебе больше чем твоя жена и духовник вместе взятые! Сегодня или завтра нам, скорее всего, предстоит прищурить задницу, поэтому я хочу что бы ты знал, для меня было честью служить тебе. И всё же я хочу жить, поэтому за тебя, дука, за тебя, хилиарх, за вас, парни, за меня и за всех кто пришёл сюда вместе с нами глотать железо! Будем живы, а если нам суждено сдохнуть, сдохнем так, что бы магометовы выродки надолго нас запомнили! – седой ветеран приложился к бурдюку.
-Это была самая длинная и прочувствованная речь, которую я слышал от тебя за двадцать лет, Леон! – рассмеялся Вурц, а потом посуровел лицом и продолжил торжественно, - Я тоже хочу, что бы ты знал, старый друг, все эти двадцать лет я был спокоен за свою спину, потому что знал – её прикрываешь ты. Ты мог уйти, мог сделать карьеру, но ты все эти годы был моей тенью. Твою верность нельзя купить за золото, её можно только заслужить. Спасибо, что счёл меня достойным своей верности, это честь для меня!

Мальчишка-знаменосец слушал разговор старых товарищей широко распахнув глаза и даже приоткрыв рот. Он немало видел и понял сегодня, повзрослел на годы и годы, но сейчас молодой катафракт, в изрубленных и покрытых чужой кровью доспехах, снова был тем, кем являлся на самом деле – мальчишкой, попавшим на войну прямо из Магнавры. Когда мех оказался в его руках, он долго не мог найти слов. Наконец, густо покраснев, парень заикаясь сказал:

-З-з-знаете, я д-д-думал что г-герои н-н-не испытывают с-с-страха, - тут его голос окреп, - Ты назвал меня сегодня юным героем, Светлейший, а я боюсь, очень боюсь! И не хочу умирать… Только, наверное, придётся… Может быть я трус?
-Ты не трус, мальчик, - ласково произнёс Леон, - Мы все боимся и даже больше тебя. А ты не трус, я бы хотел иметь такого сына!
-Правда? – совсем по детски спросил юный знаменосец.
-Правда, мальчик, - кивнул Леон.
Глаза мальчишки гордо блеснули. Он вытянулся во весь рост – тростинка, солнечный лучик, наряженный в доспехи:
-Я хочу выпить за жизнь! Ведь мы здесь для того, что бы жили другие, так, братья?
-Так! – не сговариваясь ответили все.
-За жизнь! – и мальчик поднёс мех к губам.

Тонкая рубиновая струйка прочертила его не знавший прикосновения бритвы подбородок. «Как кровь» - подумалось мне. Бурдюк перешёл к одному из ипаспистов.

-За всех нас! И за тех, кто придёт за нами! Чёрт возьми, за то, что из козлотрахов окончательно вышибут дерьмо не жалко и помереть, но всё же хотелось бы самому посмотреть, как базилевс это сделает. Вот за это и за жизнь! - солдат запрокинул голову, выливая в себя вино.

-Хорошо сказал, Марк, - улыбнулся его товарищ, в свою очередь, принимая мех, - Чтоб мы жили, а они сдохли!

Бурдюк снова сменил хозяина.

-А я выпью за то что бы это война была последней, что бы этим оттраханым в задницу уродам сломали хребет навсегда! Что при этом будет со мной мне всё равно, а вы живите братья! – ипаспист резко махнул рукой и приложился к вину.
-У Константина козлотрахи вырезали всю семью, - ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс Леон.
-Да, ублюдки не пощадили никого, они даже не пытались ловить рабов. Просто резали. От уха до уха… - Константин смотрел в сторону варваров колючим, полным ненависти взглядом, - Но ничего, базилевс придёт и настанет их черёд. Всех. Что бы и на развод не осталось! До единого! Вот за это я умру с радостью.
-Хватит, Константин! Не зови смерть, сама придёт! Нам нужен будет каждый, кому удастся выжить. За этими ублюдками придут другие. Последних войн не бывает! – не на шутку рассердился дука, - Дай мне слово, что не будешь искать смерти! Поклянись памятью своей семьи!
-Клянусь, дука! И простите меня, братья! – ипаспист смотрел на нас так, будто очнулся от кошмарного сна.
-Прощаем, - ответил за всех Леон.
-Аркадий, скажи что нибудь повеселее, - Константин протянул мех последнему из ипаспистов.
-Круг замкнулся, - Аркадий с улыбкой взвесил на руке бурдюк, - Я смотрю, дука, вина изрядно убыло с того момента, как я отдал тебе этот мех. Не гневайся, Светлейший, ты сам сказал, что сегодня здесь только солдаты, а солдаты любят вино!
-Ну, это я по себе знаю! – рассмеялся Вурц, - Давай дальше!
-Тогда я хочу выпить за то, что мы любим в жизни: за это вино, за солнце, за ветер, за друзей, за всё! Не знаю, сколько нам осталось, но пока мы живы, это с нами! За то, что любим, братья!

После Аркадия пили уже без здравниц. Просто каждый молча делал глоток и передавал мех товарищу. Слова были больше не нужны. Все уже обнажил перед товарищами свою душу, сказали что хотели. Сейчас мы были наедине с собой и в то же время вместе. Для того что бы говорить, не всегда нужны слова. У любого мужчины хватает приятелей, с которыми хорошо поболтать и распить кувшин вина, но очень мало, а то и вовсе нет друзей с которыми можно помолчать. На эти короткие мгновения все мы: солдаты и командиры, патрикии и простолюдины, старики и юноши стали такими друзьями. Общая судьба сблизила нас.

Мех опустел. Жизнь снова вступала в свои права. Предстояло сделать ещё уйму дел. О чём Вурц не замедлил нам напомнить:
-Спасибо что не отказались выпить с мной друзья, но пора вытащить палец из жопы[1]! Аркадий, твой конь выглядит лучше всего, дуй галопом к нашим и передай приказ – выборным от всех сотен собраться у позиции «Жаворонков». Я хочу, что бы войско знало, как за дёшево нас пытаются купить.
-Слушаюсь, Светлейший! – на ходу отсалютовал ипаспист.
-Хилиарх Макарий! – продолжал распоряжаться дука, - Я придаю тебе вторую сотню скиритов, пусть усилят твоих лучников, а ночью озаботятся тем, что бы козлотрахи не застали вас врасплох. После перемирия варвары будут атаковать только для виду и времени до темноты у них хватит лишь на одну атаку. Главное веселье нам предстоит утром. Так что ночью ты и твои должны спать! Передай кентарху Ипатию, что если наши иконийские друья побеспокоят ваш сон, я прикажу его повесить! Всё остальное ты знаешь сам.
-Слушаюсь, Светлейший!
-Константин, проедься мимо конных стрелков и посмотри как у них дела. Что увидишь, доложишь мне. Марк, ты ему в помощь. Я буду рядом с « Жаворонками».
-Слушаюсь, Светлейший! – в один голос отозвались солдаты.
-Теперь ты, Иоанн, отправляйся к обозу и проследи, что бы они пошевелились с доставкой стрел, еды и запасного оружия на позиции. Если очень хочется, можешь отпинать задницу этого жирного хомяка Серапиона, был бы толк. Делай что хочешь, но что бы через полчаса у солдат было всё необходимое. Вот тебе мой перстень в знак того, что ты действуешь от моего имени. Выполняй!
-Слушаюсь, Светлейший!
-Остальные сопровождают меня к позиции « Жаворонков». Макарий, держись поближе, – и дука пришпорил коня.

Шпору меня не было, и я изо всех сил ударил своего жеребца пятками по бокам. Вороной красавец возмущённо всхрапнул и рванулся вслед за белым конём Светлейшего. Хоть хилиарху и положен конь, кавалерист из меня неважный, но на то чтобы догнать дуку и встать с ним стремя к стремени моего умения хватило. Знаменосец, буксинщик и Леон держались в пяти шагах позади нас.

-Макарий, вместе со скиритами я пришлю «чеснок» и «сороконожки». Проследи, что бы они не забыли как следует отметить места, где они их выставят, что бы наша кавалерия контратакуя не вляпалась в это дерьмо.
-Слушаюсь!
-И позаботься о знамёнах. Они не должны достаться персам!
-Позабочусь, дука!
-И ещё, постарайся остаться в живых. Если дело будет совсем плохо, сдавайся. Базилевс выкупит тебя за любые деньги. Я позабочусь об этом.
-Спасибо, Варда, но нет. Вся моя жизнь теперь – «Жаворонки», я разделю их судьбу.
-Идиот! Неужели ты не понимаешь, что нужен Империи?! Твоя жизнь не принадлежит тебе!
-Понимаю, дука, но я принял решение. Я спасусь или погибну только вместе с «Жаворонками».
-Тогда я приказываю тебе выжить!
-Врядли меня сильно расстроит повешение на оглоблях, если я не выполню твой приказ – усмехнулся я.
-Упрямый осёл, тогда соверши чудо!
-Слушаюсь, Светлейший!

Мы остановились возле расположения «Жаворонков». Старый хомяк Серапион явно не стал дожидаться приказа дуки. Лагерная прислуга и обозники, нагруженные сверх всякой меры, сновали везде. Кто то раздавал оруженосцам огромную охапку запасных копий, кто то шёл шатаясь под весом груды бурдюков с вином и водой, кто то пёр на спине огромную корзину с едой. Пехоту заправляли водой, едой и снаряжением.

Сидя на своих местах солдаты подкрепляли силы. Немудрящая солдатская еда: ячменные лепёшки, сыр, лук и каменно-твёрдая вяленая козлятина. Только вот тому, кто весь день держал строй она дороже любых явств с палатийских пиров, а главное, солдаты впервые за этот день могли пить вволю. Вода и дешёвое кислое вино – кому что досталось.

Несравнимое ни с чем острое наслаждение – протолкнуть в иссохшее, запёкшееся горло первый глоток, почувствовать, как он катится вниз, как разливается по брюху, а потом пить, пить, пить до тех пор, пока тебя не прошибёт первый за много часов пот. На смену жажде приходит зверский голод и ты, как бродячая собака, жрёшь всё, что попало на зубы: колкие от половы ячменные лепёшки кажутся слаще медового пирога, вяленая козлятина, по сравнению с которой подошва калиг кажется мягкой, тает во рту, а вонючий овечий сыр кажется амброзией. Ты весь отдаёшься набиванию брюха до тех пор, пока в нём не стихнет недовольное урчание, а место зияющей пустоты займёт ласковое тепло. Вот тут остановись, солдат! Обожраться нельзя, сумей призвать своё нутро к порядку. Вспомни, как тебя зелёным ещё новобранцем за попытку съесть лишнего до изнеможения гоняли по кругу древками копий ветераны. Им не жалко было еды, как ты тогда думал по соплячьей своей глупости, они спасали твою никчёмную ещё жизнь, не давая тебе отяжелеть и опьянеть от жратвы, потерять скорость реакции… Набив брюхо можно и подремать привалившись к копью. Цени эти краткие мгновения сна, солдат! На войне всегда приходится спать когда можешь, а не когда хочешь. Быть может, тебе повезёт и краткий, чуткий сон унесёт тебя со смертного поля домой. Спи пока приказ командира или властный зов мочевого пузыря не вырвут тебя из ласковых объятий сновидений…

Вот и «Жаворонки» отозвались на этот зов. Поодиночке, спросив дозволения оставить ряды, выбегали они на ничейную землю и отдавали дань природе. Кто шёл степенно, кто бежал скачками, а декарх Пётр по прозвищу Ослиный Член как всегда попытался стяжать славу мима:
-Дозволь оставить ряды, лохаг?! – рявкнул он как на императорском смотру.
-Валяй, только не утони там – приоткрыл один глаз Феофил.
-Благодарю лохага! – Ослиный Член вытянувшись во весь свой огромый рост замаршировал в сторону варваров. Отойдя шагов на десять от строя, он встал по стойке «смирно», чётко выполнил поворот направо, отсалютовал мечом дуке и всем кто его окружал. Вурц ухмыляясь вернул салют. Он явно ждал продолжения. Пётр был известен всему войску своей страстью к шуткам. Именно благодаря своему чувству юмора Ослиный Член уже пятнадцать лет ходил в декархах, впрочем жаловаться ему не стоило, иные за меньшее попадали на виселицу.

Дука и все остальные не обманулись в своих ожиданиях. Самозванный мим правой рукой вновь выбросил меч в приветствии, а левой, одновременно с этим извлёк из штанов свою оглоблю.

В рядах «Жаворонков» мало кто уже спал. Все затаив дыхание следили за развитием спектакля. Свита дуки, сам Вурц и выборные от войска тоже замерли в ожидании зрелища. А я в который уже раз хотел прибить этого паразита!

Так и стоя с мечом и хреном наголо Ослиный Член обратился с речью к своему, покоящемуся в левой руке приятелю:
-Приветствую тебя дружище! Ты не представляешь, как я рад что мы до сих пор вместе! Мы многое пережили, часто рисковали собой, но ты, приятель, храбрее меня! Ты куда чаще моего врывался в крепостные ворота! Слава тебе, храбрейший! Надеюсь, завтра вечером мы всё ещё будем вместе! Жаль, что мне нечем сейчас
тебя побаловать, так насладись хоть этим – и Ослиный Член под громкий хохот собравшихся принялся мочиться.

Закончив,он убрал своё хозяйство, вновь отсалютовал Вурцу и помаршировал на своё место. Проходя мимо кентарха своей сотни этот засранец неприминул демонстративно отклячить задницу, по которой тут же и получил.

-Благодарю тебя, отец мой! Умервщляя бренную плоть, ты спасаешь мою бессмертную душу! – начав хохмить, декарх Пётр останавливался с трудом.
-Гамо’ то Христо’су[2]!– как всегда выразительно рявкнул кентарх Феофил, - Ослиный Член я вырву твою елду и прочищу ею через уши твою безмозглую башку! А потом займусь твоей задницей! И когда я закончу, в неё строем пройдёт тагма катафрактов и протащит с собой крепостной таран! После этого то, что от тебя останется, будет до скончания века чистить лагерные отхожие рвы!

Все собравшиеся наблюдая за этим веселились во всю. Кое кто рухнул на четвереньки и слабо повизгивал из грязи не имея уже сил ржать. Сам дука раскачивался в седле и вытирал выступившие от смеха слёзы.

Солдата считают грубым, неотесанным и безнравственным чурбаном у которого нет ничего святого. На первый взгляд так и есть. Чего только стоит прозвище, данное седьмой таксиархии – «Сладкие девочки». Этим именем её зовут только в войске, в пергаментах хронистов она значится как «Победоносная». А солдатским прозвищем
седьмая обязана своему знамени. На нём вышиты фигуры Богордицы и Марии Магдалины под крестом Спасителя, так повелел несколько сот лет назад базилевс Анастасий. Вот вам и «Сладкие девочки»!

Только напрасно ханжи обвиняют солдат в богохульстве! Им следовало бы помнить, что благодаря нашим мечам волна магометан и франков до сих пор не захлестнула Империю. Что богохульники, пьяницы и развратники в доспехах умирают ради того, что бы в Патриаршей школе могли спорить о том, сколько ангелов поместится на
острие иглы. Нам, честно говоря, насрать сколько! Для солдата куда важнее какое древко копья лучше – ясеневое или кизиловое, но мы умираем за то, что бы другие могли сеять хлеб, давить вино, строить дома и храмы, писать книги, рассуждать о высоком и считать этих долбаных ангелов!

Неужели этим книжным червям, никогда не показывавшим нос из пыльных келий и всю жизнь проводящим в интригах, не понятно почему солдаты шутят так? Да потому, что иначе сойдёшь с ума! Циничный и грубый юмор помогает пережить бесконечную муштру, скудную кормёжку, тухлую воду и смерть всегда стоящую за плечом. Пусть кто нибудь из них предложит иной способ сохранить здравый рассудок, когда твоему товарищу вражеское копьё вошло на два фута в кишки, а на обратном ходе вывернуло их тебе на сандалии… Молитва? Нет! Помолимся мы позже, когда придёт время поблагодарить Создателя за то, что он в этот раз отвёл от нас железо и попросить мужества на следующий бой. Говорят, Господь дарует победу достойному, но все кроме солдат забывают, что достойным необходимо стать! И стать достойным можно только самому. Бог за тебя этого делать не будет.

[1] Вытащить палец из жопы –греческая идиома обозначающая «заняться делом».

[2] Гамо’ то Христо’су –богохульство, одно из самых грубых ругательств в греческом языке. Предложение
вступить в гомосексуальную связь с Иисусом Христом

Водник

Дата: Понедельник, 17.06.2013, 11:46 | Сообщение # 9

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Солнцемедленно вставало над невысокими каменистыми холмами. Не было никаких багровых туч, кровавых сполохов и зловещих знамений, о которых так любят писать хронисты. Обычное утро. Солдат подняли до света, так что мы встречали восход, уже набив животы кашей из дроблёного ячменя, вяленым мясом, луком и сыром. Бойцы сидели на земле – незачем утомлять их раньше времени.

«Наша позиция осталась прежней, да и варвары утром обнаружились на старом месте. Только вот сегодня персы будут умнее и не наступят дважды на одни грабли. За вчерашний день они убедились, что одним натиском нас не взять. Сегодня нами сначала займутся конные лучники. Мы потеряли слишком много конных и пеших стрелков и у
нас слишком мало стрел, что бы им как следует противостоять. Так что они сначала размягчат нас и только потом пойдут в атаку, а Вурца и Камицу до времени свяжут боем, что бы они не смогли прийти к нам на помощь» - такие мысли бродили у меня в голове, впрочем, как выяснилось не у меня одного. Вурц на неизменном белом жеребце подскакал к нам.

-У меня две новости, Макарий – хорошая и плохая! – попытался спрятать беспокойство за показным весельем дука.
-Начни с хорошей, Светлейший, плохую я сам вижу. Похоже, львиная доля конных лучников сегодня достанется нам.
-Верно, но мне есть чем тебя обрадовать – базилевс на подходе. Георгий Левун пробился. Час назад до меня добрался гонец от базилевса, войско будет здесь чуть позже полудня. Нам надо выстоять пять-шесть часов!
-Только это будут дерьмовые шесть часов!
-Согласен, но это лучше, чем двенадцать! Строй солдат на молитву, скоро козлотрахи пронюхают о подходе базилевса и тогда начнётся…
-Слушаюсь, Светлейший!
-Макарий!
-Да, Светлейший!
-Я мало что смогу сделать сегодня, что бы помочь пехоте, у меня нет резервов, но что смогу – сделаю!
-Спасибо, Светлейший!
-Береги себя и своих, хилиарх! Империи нужен будет каждый меч!
-Да, Светлейший!

Служба шла торжественно и сурово. Молитва об одолении супостата была одновременно и благодарственным молебном и панихидой, и неважно, какие слова произносил при этом священник. На пороге смерти каждый сердцем обращался к Создателю. На самом деле, здесь и сейчас обряд был неважен, он просто создавал настрой, волну, поймав которую человек может беседовать с Богом сам, без помощи священников, епископов и патриархов. Именно это и придавало последнему для многих и многих из нас богослужению неземное и суровое величие…

Оглядываясь на прожитую жизнь, я думаю, что долг каждого священника стремиться к тому, что бы его паства могла открыть Господу своё сердце и всегда беседовать с Ним без слов, как дети могут разговаривать с родителями – сердце с сердцем.

Завывания медуэдзинов на той стороне смолкли. Теперь и они были готовы. Рев карнаев – огромных, в рост человека рогов возвестил, что пришел наш собственный Судный День. Конные лучники персов двинулись на нас.

-В «черепаху»! Стрелкам приготовиться! – резко бросил я.
-Да, хилиарх! – отозвался декарх трубачей и буксины повторили мой приказ.

Щитоносцы сбились тесными прямоугольниками и закрылись щитами со всех сторон. Те кому выпало стоять в глубине строя подняли свои «сырные тарелочки» над головой и подпёрли копьями. Никто не знал, сколько придётся стоять вот так под стрелами, каждый миг ожидая, что свистящая смерть просочится в щель между щитами и найдёт тебя. Не больно-то весело, но только так тяжёлая пехота может долго выносить такой обстрел, какой нам уготовили сегодня козлотрахи.

Если гоплиты сбивались щит к щиту, то стрелки наоборот старались встать как можно реже, что бы не мешать друг-другу и не быть слишком уж заманчивой целью. Эти храбрые парни прекрасно понимали, что не смогут заставить замолчать своих противников, но собирались сделать всё возможное, что бы не позволить варварам
спокойно стрелять. Кожаный доспех стрелка или скирита не спасёт от стрелы, так что лёгкая пехота надеялась на свою подвижность и меткость. Мы были готовы. Рысью доскакав до рубежа уверенного выстрела козлотрахи разом вскинули луки. Я приготовился рухнуть на колено и поднять щит, как только станет понятно, куда придётся первый залп, но не успел.

-Бей! – рявкнули хором Дамиан и Ипатий, рожок взвизгнул и туча стрел и пращных ядер понеслась в сторону персов на удар сердца опередив их залп.
-На колени, хилиарх! – рука одного из ипаспистов рванула меня за плечо, а нога второго в тот же момент ударила под колено. Когда такой трюк проворачивают с тобой неожиданно защититься от него крайне трудно и я во мгновение ока оказался на коленях закрытый со всех сторон щитами ипаспистов.
-Чёрт вас возьми, засранцы! – вызверился я, но мой гнев не произвёл на телохранителей ни малейшего впечатления.
-Прости, хилиарх, но уговаривать тебя было некогда, да и бесполезно. Вы со Светлейшим слеплены из одного теста, так что мы привыкли в случае нужды поступать по своему, - ухмыльнулся старшина ипаспистов.
-Я тридцать лет назад научился самостоятельно вытирать задницу, декарх! – мой гнев никак не желал отступать.
-Сожалею, хилиарх, но у нас приказ защищать тебя любой ценой, даже если ты будешь мешать нам это делать, - старый ипаспист был непоколебимо спокоен.
-Какого чёрта?!
-Когда дука приказывает, его приказ следует выполнять, - терпеливо пояснил мне декарх, - а теперь пригни голову и не всовывайся!

Стрелы,стрелы, стрелы… Воздух загустел от них, как сироп. Свистящая смерть. Только когда стрел много они не свистят. Вместо свиста, какой-то неведомый великан раз за разом раздирает гигантский холст. Треск, шорох, визг а потом удар! Стрела с хрустом впивается в дерево щита или отскакивает от бронзовой оковки. Раз за разом тяжкий удар отдаётся в руку и остаётся в ней навсегда. Терпи, если хочешь жить, солдат! Тяжёлая пехота сжималась под щитами. Ощущение времени пропало. Я не мог сказать сколько мы уже стоим по обстрелом – час или год. Раз за разом стрелы находили дорожку и тогда в строю кто то падал. Убитых было немного - мы носили хорошие доспехи и крепкие щиты, номало кто остался не попятнаным. Лицо, руки, шея, ноги – от потери крови многие стали слабее больных детей. Вурц и Камица раз за разом бросали свои истомлённые тагмы в атаку, но их останавливали. Врагов было слишком много, у них хватало бойцов на всё.

Сжавшись под щитом, я думал об одном – не прозевать атаку конницы. Султан не дурак, и под прикрытием стрелков наверняка подтянет спахов, а те, подобравшись на расстояние копейной атаки, ударят клином. Если вовремя не заметить этого кулак доспешной конницы разметает «черепахи» по полю как ветер сухие листья. Мне повезло. Каким-то неведомым чувством опытного солдата я уловил изменение в ритме обстрела и успел скомандовать перестроение. Повинуясь сигналу буксинов, солдаты рассыпали «черепахи» и построились для отражения конной атаки. Вовремя. Ливень стрел утих, конные лучники врага бросились в стороны, а в образовавшиеся промежутки галопом влетели клинья спахов. В этот раз валы не создавали кавалерии такого препятствия для конницы, как накануне вечером. Варвары под прикрытием своих стрелков сумели проделать в них изрядные бреши, хоть и обошлось им это недёшево.

Нашиу целевшие стрелки, жертвуя собой, старались выпустить последние стрелы и камни в упор, что бы хоть немного сбить порыв варварской конницы и им это удалось. Через бреши влетели уже не стройные клинья, а плотные толпы и скорость у них была всё же поменьше, чем в начале атаки. Из-за валов враг вынужден был атаковать только в лоб, места для манёвра не хватало, и мы этим воспользовались сполна. Каждая таксиархия заткнула свою брешь. Конницу встретил плотный строй глубиной в семь щитов. От слитного удара конной массы строй качнуло, но и только. Длинные пики спахов бессильно ломались о щиты и редко какая находила цель, а
упёртым в землю сариссам промбахов[5] ничто не мешало вонзаться в конские груди. Лошади дико ржали и валились наземь, увлекая за собой всадников. Солдаты задних рядов до отказа отводили свои копья назад, а потом выбрасывали на всю длину руки. Кавалерия застряла. Теперь те, кто успел проскочить внутрь кольца валов, не могли даже отступить, но они и не собирались этого делать.

Варвары старались с высоты седла достать солдат пиками, рубили мечами копейные древки, некоторые заставляли обезумевших лошадей прыгать прямо на стену щитов, что бы ценой своей жизни пробить в ней брешь для товарищей. Спахи демонстрировали сегодня высокое умение и истинное воинское мужество, но на этот раз мы
оказались сильнее. Прорвавшихся кавалеристов перекололи, ни один не отступил, вот только цена этой маленькой победы оказалась слишком высока. Не успевшие прорваться внутрь валов конники откатились и в нас снова полетели
стрелы. Таксиархии вновь свернулись в «черепахи». Враг продолжал размягчать наш строй и разбирать построенные нами валы. Теперь даже самому тупому болвану из лагерной прислуги стало ясно, что рано или поздно эта тактика принесёт им успех. Ирония судьбы, мы терпели поражение накануне победы.

На этот раз обстрел продолжался дольше, правда Вурцу и Камице несколько раз чудом удавалось отогнать вражеских стрелков и дать нам передышку. Один раз мне даже показалось, что счастье сегодня вопреки всему улыбнётся нам. Командовавший спахами паша прозевал манёвр Камицы и железная колонная катафрактов во весь
конский мах ударила им во фланг. Грохот, лязг и треск столкновения двух масс закованных в железо всадников на мгновение заглушил все остальные звуки. Попавший под удар табор[6] в мгновение ока был втоптан в грязь. Передовая тагма не задерживаясь прошла через них, а следующие за ней развернулись в лаву и ударили по застигнутым врасплох стрелкам. Левое крыло козлотрахов зашаталось, но для того что бы оно рухнуло не хватило самой малости. Вражеский резерв топча своих и чужих ударил по катафрактам Камицы. Те устояли, но темп был потерян. Расстроенные внезапной атакой варвары пришли в себя. Огрызаясь короткими наскоками и прикрываясь
конными стрелками, Камица отступил.

На нас снова посыпались стрелы. Теперь наша конница не могла нам помочь. Разозлённые потерями спахи безжалостно навалились на неё. Поле скрылось в клубах пыли. Катафрактам пришлось драться с трёхкратно превосходящим противником, а превосходство варваров в стрелках было ещё больше. Нам вновь пришлось справляться самостоятельно.

Вновь зазвучали варварские рога и на нас опять бросились спахи. Однако на этот раз козлотрахи придумали что-то новенькое. На стремени каждого спаха висел пехотинец. Ублюдки сообразили, что даже изрядно разрушенные валы не дадут им набрать разгон и строй придётся прогрызать, вот и захватили с собой пехоту, что бы нам было веселее.

Нам стало действительно весело. Опасность теперь была везде. Сверху нас били пиками конники, а снизу со скимитарами и ятаганами лезла пехота. Мы с трудом держали стену щитов. Все понимали, что стоит только бою превратиться в беспорядочную свалку, как нас вырежут за несколько мгновений. Каким то чудом мы их всё же
теснили. Я стоял в окружении ипаспистов под знамёнами и, скупо расходуя свой жалкий резерв, затыкал намечающиеся в строю прорехи.

[5] Промбах – воин первого ряда. В византийской пехоте являлся наиболее опытным бойцом и младшим командиром. Командовал колонной из пяти-восьми солдат стоявших в строю позади него. Во время боя обязанностью промбаха было следить за сменой свежих и уставших солдат в строю. обратно

[6] Табор – подразделение турецкой конницы численностью около 400 человек. обратно

Водник

Дата: Понедельник, 17.06.2013, 17:25 | Сообщение # 10

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Они все же подловили меня. Таксиархии слишком далеко разошлись друг от друга, защищая каждая свою брешь, чем персы и воспользовались. Я слишком поздно заметил, что они уже почти растащили вал еще в одном месте и через мгновение ударят в стык между«Жаворонками» и «Сладкими девочками». Счет шёл на удары сердца, выхватив копьё у ближайшего оруженосца, я взмахнул им в сторону намечающегося прорыва и бегом бросился вниз по склону. Ипасписты бросились за мной, а за ними спешила лишь на мгновение замешкавшаяся неполная сотня резерва.

Немного не добежав до симпатичной каменной гряды, я рухнул на одно колено и вытянул левую руку, обозначая положение строя, а затем сжался за щитом и упер копьё «змеиной колючкой» в землю направив остриё в направлении врага. У меня ещё мелькнула мысль: «Давненько, Макарий, тебе не приходилось быть промбахом!». Мелькнула и ушла. Рядом со мной, со стороны копья, загибая фланг, встал старшина ипаспистов, а со стороны щита примкнул незнакомый декарх «Сладких девочек». Мы успели сбить строй, почти успели...

Вал рухнул. С криком «алла» толпа варваров ринулась в открывшийся проход. Пешие и конные вперемешку. На наш рыхлый ещё строй катился человеческий вал, во главе которого, прямо на меня, нёсся огромного роста перс на гигантском вороном жеребце. Его крашеная хной борода пламенела поверх доспехов. Мой взгляд против моей воли прилип к этой бороде, и у меня не было сил отвести его.

Руки всё сделали за меня. Широкий листовидный наконечник вошёл в грудь коню. Смертельно раненная зверюга взвилась на дыбы чуть не вырвав меня из строя. Рыжебородый перс дико вереща вылетел из седла. Я лихорадочно рванул меч из ножен. Свалка разошлась во всю. Многие промбахи подобно мне потеряли копья, но первый удар конников мы остановили. Для первого ряда пришёл черёд мечей. Теперь надо прижаться, прильнуть к бойцам противника ближе, чем к любовнице и пустить в ход меч. Никаких размашистых рубящих ударов, которые так любят варвары. Со времён Старого Рима пехота Империи только колет. В этом есть что-то от соития, только солдат не зачинает, а отнимает жизнь.

Один из спахов безжалостно заставил своего коня прыгнуть вперёд. Еще в полёте благородное животное получило в брюхо сразу несколько копий. Бьющаяся в агонии туша рухнула вниз давя своих и чужих. Я даже не почувствовал боли, просто правая нога вдруг перестала поддерживать тело, но я почему то не падал. Мой меч на фут вошёл в брюхо очередного козлотраха, я резко освободил оружие и вдруг обнаружил, что сижу на заднице на чём то теплом и мягком. Внезапно время стало тягучим, как смола а звуки смолкли. Краем глаза я видел, что ипасписты тянутся ко мне, что бы прикрыть щитами и выдернуть из свалки и успел подумать: «Я что ранен?», а потом стало уже не до мыслей. Всё поле зрения заслонила конская грудь пересечённая алыми полосами богато украшенной сбруи. Оставалось только одно – я, как мне казалось, медленно прикрылся щитом и ещё медленнее выбросил меч вперёд и по самую крестовину погрузил его в конское тело. Конь упал на колени, погребая меня под собой. И тут на меня рухнул мир со всеми его звуками и запахами, но ненадолго. Спустя краткий миг какофонию сражения сменила боль и темнота.

Водник

Дата: Вторник, 09.07.2013, 12:39 | Сообщение # 11

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Перед мысленным взором бывшего хилиарха базилевса вновь и вновь проносились картины того страшного боя. Он видел «Жаворонков», видел стройную линию щитов с наложенными друг на друга буквами «Χ» и «Ρ»[1],видел накатывающийся на строй вал варварской атаки, гибель товарищей, переговоры, собственное ранение, ад лазарета и то, что было после него. Мысли текли не спрашивая разрешения отца Меркурия..

Да,старина, выздоравливал ты тогда тяжко.Недели пути в бреду и лихорадке на тряской повозке то ещё удовольствие! Правда иногда становилось легче. Не умирать и не выздоравливать – мерзкое состояние. Помнится всё наше сборище калек здорово приободрила весть о Филомелионе. Тогда казалась что ублюдкам конец. Не вышло. По итогам войны Империя получила только Дорилей[2]с округой. Получается, что мы погибали почти что зря.

От этого можно было тронуться умом. Не ври себе, Меркурий, ты бы и тронулся, если бы не Ослиный Член! На твоё счастья остаткам «Жаворонков» поручили прикрывать обоз с ранеными, да и «Волчат» со «Сладкими девочками» тоже отправили домой. Толку от нас в войске всё равно уже не было. Только прикрывать обозы от мародёров. Вот поэтому свежеиспечённый кентарх Пётр мог столько времени проводить с тобой. Он-то тебя и спас. Не дай Бог, на его месте оказался бы какой нибудь душеспаситель-непротивленец, который попрекнул бы тебя пролитой кровью! От тебя остался бы тогда только маленький холмик на обочине дороги с крестом из обломков копий… Ладно, хорошо
то, что хорошо кончается.

Дорога неспешно стелилась под копыта обоза. Отец Меркурий стряхнул с себя воспоминания и огляделся. Лес медленно проплывал мимо. Этовообще была лесная страна. Для отставного солдата стало шоком осознание того, что значит для местных жителей этот бескрайний зелёный океан. В Империи он не видел ничего подобного. Тамошние леса были какими то домашними и никогда не вызывали того трепета, который он испытывал сейчас.

Да, лес здесь «альфа» и «омега»! Никогда не видел ничего подобного! Неудивительно, что скифы превосходят все народы в работе с деревом! Как же иначе если оно вокруг них от рождения до могилы! Но ведь лес здесь не просто множество деревьев. Недаром все здесь говорят Лес, как будто это одно огромное живое существо с труднопостижимым и невероятно сложным сознанием и языком. Даже я сейчас готов в это поверить! Неудивительно, что здешние жители верят во всех этих леших, кикимор, русалок и прочих демонов… Хотя кто знает, может они и на самом деле существуют? Дьявол силён, а в этой зелёной бездне может скрываться кто угодно. Здешние леса похожи на жизнь, в них так же, как в жизни, причудливо сплетены добро и зло. Да для здешних людей лес и есть жизнь! И если я хочу понимать их, я должен у них же научиться понимать лес! Ну не могли эти непредставимые мной ранее массы ЖИВОГО не сформировать характер выросших в их окружении людей! Как нас, ромеев, создало море, так скифов – лес!

Полозья саней переехали несколько не успевших замёрзнуть коровьих лепёшек. Отец Меркурий усмехнулся, глядя на эту картину. В самом деле, контраст сияющего белизной снега и благоухающего навоза забавлял. Непослушная мысль сразу взяла картину в оборот:

Занятно, ни с чём не сравнимая чистота свежего снега и дерьмо. Две крайности мира. А сам мир посередине. Только неверно думать, что наша вселенная состоит из смеси этих субстанций. Она куда сложнее…

Вот сейчас меня стойко преследует ощущение того, что, как любил говаривать Ослиный Член «дерьмо случится». Слишком много странностей. Отроки готовятся к бою, скотину, которой сам Бог велел болтаться в хвосте обоза, перегнали вперёд, Михаил и декарх Егор натянуты как тетива. Перед учением так не бывает! Что-то будет, и я должен понять что.

Священник ещё раз огляделся. Младшая Стража сжалась в плотную колонну в хвосте растянувшегося обоза. Щиты взяты на руку, гастафеты[3]взведены, но болты не наложены. Коноводы держали заводных коней товарищей. Мальчишек больше не было, за личинами и бармицами исчезли лица, глаза, веснушки, юношеские прыщи – всё, что отличало парней друг от друга, всё, что делало их людьми, пропало, скрылось за железом доспеха.

Солдаты, зубы дракона из языческих легенд, дети Ареса… Однако, брат Меркурий, ты не находишь, что сравнение не очень то подходит для монаха? Только вот другое в голову не приходит. Поразительно как каска меняет человека… Помнишь как мальцом ты до дрожи испугался, когда отец надел шлем и застегнул бармицу? Ты тогда ещё закричал: «Сними немедленно!» Немудрено, только что перед тобой стоял отец – самый сильный, добрый и надёжный человек на свете и вдруг его не стало, а на его месте оказалось закованное в железо чудовище без лица. Даже глаза, такие ласковые и лучистые в обычное время превратились в два копейных острия. Потом ты сам осознал, как смотрится со стороны строй гоплитов – стена одинаковых щитов и касок, а в щели между ними горящие боевым огнём глаза, как провалы прямиком в ад. Неудивительно, что у иных варваров штаны были мокры от мочи. Вот и эти мальчики уже познали таинство превращения из людей в боевые машины, отречения от себя, от всего светлого и доброго в себе. Иначе нельзя, иначе смерть. Остаться должен только обузданный зверь, готовый убивать с холодной головой и не задумываясь пожертвовать собой что бы прикрыть такого же зверя стоящего рядом в строю. Человек вернётся потом, когда бой закончится. Всё правильно, вот только не рано ли им? Раньше мне не приходилось видеть столь юных воинов…

[1] «Хи» и «Ро» - начальные буквы слов «Христос Пантократор». Отличительный знак византийской армии.

[2] Дорилей – город в Малой Азии.

[3] Гастафет – «брюшной лук»греческое название самострела.

Водник

Дата: Пятница, 23.08.2013, 14:49 | Сообщение # 12

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

То га'мо тис пута'нас! Я ждал всякого, нотакой встречи и представить не мог! Ну что ж, какие кости выпали с такими и играем, Макарий. Надо пользоваться удобным случаем поставить себя и неплохо бы начать с этого Минотавра. Как его там, Бурей? Вот и займусь этим засранцем на глазах у архонта Кирилла, что немаловажно. Ну, к мечу, солдат!

Отец Меркурий решительно направился к непонятно почему открытым настежь воротам буревой усадьбы. Краем глаза он успел заметить, что воевода Корней спешился и направился в ту же сторону. «Это будет ещё интереснее», - успел подумать монах. За Корнеем потянулась организованная группа зевак.

Зрелище, открывшееся взору отставного хилиарха за воротами, выглядело презабавным. У стены хозяйского дома полтора десятка крайне испуганных певцов обоего пола и разного возраста широко разевая рты орали те самые непристойные куплеты. В тот момент, когда священник появился во дворе, они как раз в пошли на второй круг в своих вокальных упражнениях и отец Меркурий вновь услышал историю о том, как он ехал на карей кобыле с лицом далёким от идеала.

- Молчать! – с наслаждением рявкнул отставной хилиарх, - Гамо' то ко'ло су, пустарас! Где хозяин?!

Певцы от изумления застыли с открытыми ртами. Один из них, здоровый лоб безмолвно вытянул ощутимо дрожащую руку и указал на сарай, поглотивший в своих недрах «Минотавра».

Из сарая послышалась невнятная ругань, стон, ругань погромче, возмущённое кудахтанье, громкая похабная брань, а потом пьяный высокий мужской голос относительно внятно произнёс:

- Етить меня во все кочерыжки! Серафим, ты живой?! Отзовись, ершить тебя долотом! Глянь, свет! Туда надо!
- Гыы, Кондраша, прозрел! – отозвался в глубинах сарая голос «Минотавра», а потом, после очередного «гыканья» дверь сарая с треском распахнулась, слетев с нижней петли и оставшись висеть на верхней. Судя по звуку, открыли её лбом.

В дверном проёме на четвереньках стоял обозный старшина ратнинской сотни Серафим Ипатьевич Бурей. Был он огромен, волосат и страшен. «Да это не Минотавр, а Циклоп. Только с двумя глазами. Второй ещё не выбили», - мелькнула в мозгу священника шальная мысль. Сходство с циклопом усиливалось ещё и тем, что стоял Бурей на трёх конечностях, а четвёртой прижимал к себе лысого коротышку, которого утащил за собой с крыши в тёмные недра курятника. Лысый, задушенный дружеской лаской, слабо трепыхался и уже начинал синеть. Оба красавца с ног до
головы были покрыты куриным помётом, перьями и соломой.

- Кондраш, выбрались, кажись! Завалили нас, сволочи! Всех убью, тебя оставлю! Вот сейчас выпьем и убью! – Бурей тряхнул своего товарища, как собака встряхивает пойманного зайца.
- Ыыы, Серафим, ёрщ те в грызло! Чуть не придушил, лешак! Драть тебя задом и передом, вдоль, поперёк и наискось! – вместе с воздухом к лысому коротышке вернулся и дар матерной речи.
- Кондраш, я ж любя! Прости! – обозный старшина, как был на трёх костях, так не вставая, и облобызал друга, чуть не сломав ему при этом рёбра, - Люблю я тебя, Кондраша, ты ж вон какой, таинством целкости, ик, владеешь! Песню сочинил благонравную, ик! Мастер ты на все руки, Кондраша! Вон как холопов моих петь научил, ик! Ангельски! Не хуже, этих, Михайловских! Век не забуду! – Бурей снова сгрёб своего друга в охапку и смачно расцеловал в лысину, - Руками повёл и научил!
- Сер-рафииимуушка! – лысый коротышка крепко обнял Бурея и слёзы пьяного умиления покатились по лицам приятелей, смешиваясь в бородах с куриным дерьмом.
- Научил! Истинно мастер! Во… По гроб жизни не забуду, Кондраша… Хор у меня теперь! И песня…– обозный старшина проникновенно хрюкнул, прислушался и перевёл враз налившиеся кровью глаза на так и стоявших с открытыми ртами холопов.
- Песня где?! Кто разрешил?! Ур-рою!!! – от рёва Бурея толпившихся в воротах зеваки мигом замолкли и принялись расползаться, а несчастные певцы попытались слиться с бревенчатой стеной дома. Некоторые даже посерели в тон брёвнам.

Ну, Макарий, пора! Самое время прекратить этот балаган. Обуздать местного Циклопа не просто, но необходимо. Вот этим и займёмся. Хорошо бы построить его без битья, но тут уж как получится. Приступаем!

- Молчать! – рявкнул бывший хилиарх и удивился,поняв, что сделал это одновременно с воеводой Корнеем.
- Чо?! – Бурей от удивления выпустил приятеля и сел на задницу, - Корней, ты чо орёшь-то?! И почему тебя двое, ик?

Сказав это, обозный старшина помотал головой, протер глаза, несколько мгновений подумал и сообщил собравшимся:

- Едрит твою! Не двоится! Раздвояется! Корней, ты когда успел-то?
- Молчать! Встать! Смирно! – не сговариваясь, рявкнули хором отец Меркурий и воевода Корней. От рыка двух привыкших и умеющих командовать воинов все обитавшие в Ратном вороны поднялись на крыло, щедро орошая помётом столицу Погорынского воеводства.
- Гамо’то Христо’су! Малака! Кто такие?! Имя?! То га'мо тис пута'нас!
-Козлодуи! Хрен вам в рот через задний проход! Смирно, я сказал! Распустились, дерьмоеды! Тереть-скрипеть в перед и в зад, в бога душу, архангела Михаила и святых отцов наших гнойных и помойных… - голоса двух старых солдат слились в гармоничном единстве нисколько не мешая друг другу, а лишь дополняя и усиливая. Перун, Арес, Один и иные боги-воины сейчас говорили устами воеводы Корнея и отца Меркурия… Зеваки у ворот внимали этому дуэту, как в будущем их далёкие потомки будут внимать оперным певцам – отдаваясь магии голоса и растворяясь в ней…

- Ну я вас поправлю! – закончил в наступившей тишине совместное выступление воевода Корней.

Речь проняла всех. Лысый коротышка стоял на вытяжку, качаясь, как кипарис в грозу, Бурей отлепил свой зад от снега и относительно прямо утвердил себя на задних конечностях, несчастные холопы окончательно слились со срубом, зеваки потрясённо молчали, даже скотина, так и застрявшая в воротах села не подавала признаков жизни. Так же потрясённо будут молчать зрители после концертов Карузо и Шаляпина, пока кто-нибудь не хлопнет в ладоши, сорвав лавину аплодисментов и криков «бис».

- Харитош, гляди как поп-то новый словом Божьим шпарит, не хуже Корнея! – раздался от ворот голос Ильи.

Водник

Дата: Четверг, 03.10.2013, 12:17 | Сообщение # 13

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Глава 3.
Конец августа 1125 года. Через несколько дней после казни урядника Бориса.

Взз-чак, вззз-чак – топор с непередаваемым не то чавканьем, не то звоном, не то хрустом вгрызался в толстое дубовое бревно. Остро пахнущая свежим деревом ровная щепа летела из-под лезвия. Человек, игравший, по-другому не скажешь, топором, выглядел сосредоточенным. Да и как иначе – рубить окладной венец крепостной башни это вам не тайные места почёсывать – серьёзности требует. И основательности.

Вот только не смотря на всю свою серьёзность и основательность, мастер временами улыбался в бороду, демонстрируя людям наблюдательным, что в зубах у него имеется недочёт. Нет, зубы у плотника были и очень даже крепкие на вид, просто нескольких недоставало. Расположение прорех в «заборе» наводило на мысль, что заработаны они в неоднократных драках. Вообще, не смотря на малый рост и выглядывающую из-под сдвинутой на самый затылок шапки плешь, выглядел мастер лихо. Как все эти качества в нём уживались, знал только он сам.

- Швырок, холера ходячая, тесло тащи! – плотник разогнулся и вытер вспотевший лоб.
- Бегу, дядька Сучок! – смазливый малый в грязной рубахе выскочил как из-под земли.
- Ты какого рожна долото припёр, дятел?! – звук затрещины на миг перекрыл шум стройки, - Башку оторву и скажу, что так и было!

Вдохновлённый ещё и пинком парень исчез быстрее, чем появился. Плотницкий старшина Кондратий Епифанович по прозвищу Сучок от души выругался и присел на бревно. Настроение безнадёжно испортилось, до зарезу захотелось выпить, но не на работе же… Что бы отогнать хандру мастер попытался насвистывать, но почти сразу затих. Радость от работы, от созидания испарилась, а в голову полезли невесёлые мысли.

Вот холера! Как девкам под подол лазить, так не промахнётся, а как дело делать, так обе руки левые и из задницы выросли! Это ж надо, тесло с долотом перепутать – подмастерье! Выгнать бы его к свиньям собачьим, да нельзя – родня. Принесёт тесло, отлуплю для вразумления и к этим лешакам болотным приставлю глину да извёстку месить! Будет знать, хрен ходячий, как работу спустя рукава работать! Всё равно из него дурь да лень выбью, а не выбью – артельные пришибут! Тьфу, такой день испортил!

Старшина обвёл взглядом стройку. Работа кипела. Там и сям кучки плотников и работников что волхва[1] пригнала поднимали срубы кит[2],забивали сваи, копали ров, засыпали землю в готовые срубы и трамбовали её там,
тащили брёвна, месили глину и известь в творильных ямах, обжигали кирпич и занимались ещё кучей разнообразных дел. Странно, но это зрелище не развеяло, как это обычно бывало, хандру, не зажгло жажду деятельности, а наоборот ещё глубже погрузило в думы.

Едрить-колотить,вроде дело идёт, даже вон серебро в мошну капает, гляди, как пилы на лесопилке скачут – надоумил Лис. Глядишь и вправду с досок тех выкупимся, гнулись бы ещё те пилы пореже, да тупились помедленнее совсем хорошо было бы! С Мудрилой поговорить? Или с Лавром? Голова Лис, ничего не скажешь, хоть и сопляк ещё!

И всё равно, кто так строит?! Ну кто так строит?! Равелины, казярмы, башни выдвинутые! Один терем как у людей! Да хен с ними с башнями да казярмами, оно и по делу, вроде, получается, но куда гонят-то? Нагнали болотников косоруких, а они делать ни хрена не умеют, хари неумытые! Топор как первый раз увидали. Мы бы и артелью справились, помедленнее, да получше. А может и быстрее даже, без этих-то. Им, лешакам, пока каждому не объяснишь, не покажешь, да в рыло не дашь, не понимают ни хрена. Так они и по харе не понимают, всё в ответ норовят, вон как давеча! И ведь толпой навалились и в ров скинули, поганцы! Только выбрался да своих кликнул, так камидант этот недоделанный – Дёмка, что б ему до скончания века точилом подтираться, тут как тут! Не дали душу отвести!

Дикие они все тут! Дети насмерть режутся! А чуть что не по ним, так давят не стесняются! Вон Лис двоих положил а третьего связал и деду своему на суд отволок, а тот повесить велел, как высморкался! Сопляка! Мне же виселицу ладить пришлось… И смотреть заставили. И воевода, что б ему, собственными ручками по рёбрам насовал. Давно так не били, умеет, хрен старый! Да ладно бы бил, чай не в первый раз! Оно когда мне, а когда и я! Выйти бы с ним в круг с топором против меча – посмотреть кто кого! А он, пень одноногий, лупит и приговаривает: «Ты что ж творишь, козлодуй?! Ты ж людей своих предаёшь! Ты же начальный человек! Ты за людей в ответе! Они твои руки, а ты голова! Только голова у тебя, как задница! Ты как перед работниками выставился? Как Сссучок скандальный! А перед артельными своими? Прибили бы тебя, дурня безмозглого, на кого ты их оставил бы?! Предатель!» И ведь прав, не попишешь… И внучок его, Лис, в ту же дуду ещё и раньше деда! Правы, вдоль их поперёк и наискось! Помру – не бывать артельным вольными… Ах ты жизнь ты стерва драная! А Алёна как? И как припечатал-то под конец, холера одноногая: «Научишься людьми своими, хоть артельными, хоть пришлыми, как пальцами на руке владеть и сам выкупишься и товарищей своих от кабалы избавишь, и Алёна за тебя пойдёт, и в уважаемые люди выйдешь, а будешь дурь свою лелеять дождусь твоего первого взбрыка да на вешалку просушиться пристрою, что б другим неповадно. Как это у нас бывает – сам видел. А крепость и Нил достроит, он хоть и мастер похуже, да ума у него, видать побольше. Только на том свете с тебя, как с Иуды спросится, и боги светлые не забудут! Думай!»

Вот ведь как, куда ни кинь – всюду клин! Это как же болотниками-то этими, как артельными командовать? Да ну их на хрен! Мои дело делать будут, а они пусть глину по ямам месят. Ну кто так стротит, а?!

- Сучок, ты чего смурной такой? - мастер Нил по прозвищу Шкрябка подмигнул своему старшине.
- Да, Швырок, погань такая, долото вместо тесла притащил! – плотницкий голова в сердцах плюнул.
- А ты его поучи.
- Поучил уже, всю ногу об его зад отбил! Колоду он что ли в порты затолкал?
- Может и колоду… Он на выдумки горазд, лишь бы не работать!
- Ты чего пришёл-то, Шкрябка?
- Да я тут во рву был, смотрел…
- И что?
- Да вот, сомневаюсь я, забить ещё пяток свай или хорош? Ты бы сходил, посмотрел? – Нил указал рукой в сторону рва чуть левее воротной башни.
- А сам чего? Не сопляк вроде! – к Сучку на глазах возвращалась задиристость.
- Дык говорю, сомневаюсь я.
- Ладно, пошли, маааастер!

До рва было всего-то около сотни шагов, но по стройке быстро не пойдёшь, особенно когда там толчётся три сотни народу из которых добрых две трети не имеют к ней никакого отношения. По пути мастерам попались: два десятка отроков сосредоточенно в лад топавших ногами, в убитую до крепости камня землю крепостного двора, собаковед Прошка со сворой своих щенков, кухонная дека, тащившая невесть куда упрямую корову, стайка девок – учениц боярыни Анны, дурень Простыня, в обнимку с огромной кадушкой, обозный старшина Илья с купеческими детишками и телегой, Дударик с рожком и Роська с Псалтырём. Так что, когда мастеров чуть не сбил с ног, резво везущий наполненную глиной тачку работник, плотницкий старшина даже обрадовался.

- Тьфу, едрит, хоть кто-то делом занят! – плотницкий старшина, как любой строитель, не одобрял всяких-разных шляющихся по стройке.
- А ведь дело Лис измыслил, - в отличии от своего начальника мастер Шкрябка плохим настроением не мучился, хоть путающийся под ногами строителей посторонний люд нравился ему ни сколько не больше.
- Ты о чём?
- Да обо всём! Годами-то сопляк, а в голове чего только не помещается. Хоть эту тачку возьми – где раньше двое корячились, теперь один мухой летает и не запарится.
- Ну измыслил и что? Мало ли у кого башка на плечах, а не котёл пивной. Что там у тебя, показывай? – Сучок резво сбежал по лестнице в ров.
- Вот, старшина, гляди, сваи бьём под башню, чтоб в ров выступала, как давеча с тобой обговорили…
- И что?
- А то! Сомневаюсь я. Не надо ли ещё чуток, чтоб, значит, вдоль стен ловчее стрелять. Только там от берега подальше топко уже. Сваи надо длинные бить, осилим? Или так сойдёт?
- Шкрябка, ты у нас вроде по воинскому строительству дока или я тебя попутал с кем? – плотницкий старшина вновь начал раздражаться, - Осилим или не осилим - потом думать будем, сначала решим надо - не надо! Вот и давай думать!
- Ну ладно. Гляди, ежели ещё чуток выдвинуть, сажени на две, да на шесть углов срубить стрелять, я мыслю, и вдоль стен и по тем, кто через ров лезет, удобно станет. Спросить бы у кого, да прикинуть. Не строили никогда так! – Нил поднял пятерню и яростно поскрёб в затылке.
- А вот сейчас и спросим! – старшина развернулся и резво полез вверх по лестнице, за ним последовал озадаченный помошник.

Выбравшись наверх, Сучок осмотрелся, что-то бормоча себе под нос.

- Ты чего задумал, старшина? – Нил явно не догадывался в чём дело.
- Сейчас увидишь, - весело ухмыльнулся Сучок и принялся распоряжаться, - Матица, бери шестерых себе в помощь и спускай шесть брёвен вниз, Шкрябка скажет, что с ними делать. А ты, зодчий великий, тоже обратно полезай, да покажи Матице, как башню ставить хочешь. Выложите из брёвен как бы окладной венец.
- А ты?
- А я делом займусь! Чего встал? Полезай! – с этими словами Кондратий Епифанович, не оглядываясь больше на подручных, направил свои стопы в сторону обучающихся воинскому делу отроков.
- Эй, как там тебя, господин урядник, подойди, дело есть! – ох и нелегко далась Сучку вежливость (виданное ли дело, сопляка господином величать).
- Десяток! Слушай команду младшего урядника Степана! Младший урядник Степан, продолжить занятие! – скомандовал отрок и, только дождавшись ответного: «Слушаюсь, господин урядник!», развернулся к мастеру, - Здрав будь, старшина! – парень, не ломая шапки, изобразил лёгкий поклон.
- И тебе не хворать, урядник, - Сучок решил не обижаться, - Тут дело такое, помощь твоя и отроков твоих нужна.
Надо прикинуть, каково с новой башни стрелять будет.
- Что надо делать, старшина? – урядник заинтересованно посмотрел на мастера.
- Вон в ров со своими слезть, там мастер Шкрябка башню разметил да стрельнуть по разу посмотреть, как оно, удобно или нет.
- Что удобно? – откуда появился наставник Филимон никто не заметил.
- Да вот, башню размечаем, от отроков помощь нужна, - Сучок от нетерпения забыл поздороваться.
- Дозволь доложить, господин наставник, плотницкий старшина просит…
- Вольно! Понял я! – Филимон махнул рукой вытянувшемуся в струнку
отроку, - Бери своих, урядник, и полезай вниз, а там как мастера скажут. Уяснил?
- Так точно! Дозволь исполнять, господин наставник?!
- Валяй! А мы с мастером Сучком пойдём посмотрим.

Парень проорал команду и звякая воинским железом унёсся во главе своих отроков в сторону строящейся башни. Сучок собрался было направиться следом, но был остановлен будто бы случайным прикосновением наставника.

- Чего тебе? – старшиной наконец-то овладела жажда деятельности, и сейчас он любую задержку воспринимал, как досадную помеху, - Сам посмотреть хотел, вот и пошли!
- Погоди, Кондрат, - увечный воин снисходительно улыбнулся, - Знаю, знаю, норов твой вперёд тебя родился и в деле своём ты дока, только я в своём тоже не дурень. А ты к кому подошёл? К ученику воинскому? Вон он козликом поскакал, так на большее ещё и не способен. Насоветовал бы он тебе… А теперь пошли глянем, что да как, что бы всем добро вышло.
- Ыыыы… - Сучок судорожно втянул сквозь зубы воздух но вдруг расслабился, весело матюгнулся и добавил, - Едрён скобель, ведь и правду дурнем выставился! Идём!

Хоть обратный путь и не занял много времени, наставнику Филимону его хватило, что бы при помощи нескольких вопросов уяснить для себя задумку строителей. Так что, едва подойдя к краю рва и окинув взглядом наскоро уложенный по мосткам и сваям шестиугольник из брёвен, представляющий собой план будущей башни, он начал распоряжаться:

- Доспех снять! Урядник, привязать к учебным болтам ленты и по два человека на бревно. Пошли!

Внизу началось деятельное шевеление. Через некоторое время отроки, будто воробьи на заборе расселись на указанных местах.

- Так! Слушать меня! – Филимон уже явно что-то для себя решил и теперь проверял свою задумку, - Сейчас каждый представит, что ворог на вал лезет, его выцелит и болт пустит как можно дальше! Крайние вдоль стен, остальные на тот берег прямо перед собой. Всем следить куда болт упадёт! Потом собирать будете! Справа по одному! Первый, бей!

Самострел щёлкнул. Болт, хлопая привязанной к нему яркой лентой устремился в полёт. Наставник проводил его взглядом, отметил место падения, кивнул, соглашаясь с какими-то своими мыслями, и скомандовал:

- Второй, бей!

Так повторилось десять раз. Филимон огладил бороду, ещё раз удовлетворённо кивнул, поудобнее опёрся на клюку и распорядился:

- Так, орлы, болты подобрать и по занятиям! Урядник, распорядись! – дождался обязательного «Слушаюсь, господин наставник!» и обернулся к Сучку:
- Дельно придумал, мастер! Так и ставьте! Михаиле и Демьяну сам скажу. Ну бог вам в помощь, пойду я.
- Спасибо, Филимон! – только и отозвался Сучок, и, перегнувшись вниз, гаркнул, - Шкрябка, вылезай сюда, поговорить надо!
- Чего звал, старшина? – вылезший наверх Нил рывком одёрнул рубаху.
- Как ставить сам слышал, по твоему решили. Пока тут сопляки в игрушки играли я думал.
- И чего придумал?
- Пятка свай мало будет. Так смастырим – через аршин забьём и с ряжами свяжем. Их потом лучше бы одним камнем забить, да где ж его столько взять? Сделаем так – кладёшь слой глины, той, что с верхушки острова, она там жирная – в самый раз будет, на неё слой камня и трамбуешь пока весь в глину не уйдёт, потом опять и так до верху. А уже
на ряжи окладной венец поставишь и дальше сруб поведёшь. Понял?
- Понял, только сваи с мостков или плотов бить надо.
- И что?
- Так пока мостки с плотами не поставим, кому-то в воде по уши сидеть придётся!
- А болотники тебе на что? Самое им по уму дело! И трамбовать их же приставь. Да, найди этого поганца безрукого, Швырка и с болотниками его туда же. На самую глубину! Ряжи пусть вместе с ними забивает и чтоб ни отдыха, ни срока ему, пусть ртом посерет, погань ненадобная! Захочется по сусалам ему съездить не стесняйся, потешь душеньку!
- Сделаю, Сучок, не впервой!
- Вот и добро! А я пойду, другую башню тоже ладить надо, - старшина кивнул и повернулся, собираясь отправиться к Девичьей башне.

Но судьба решила иначе. С наполовину достроенной воротной башни рожок коротко пропел «Встречу», куда-то пробежал дежурный десяток, а потом над крепостью разнесся мальчишеский голос:

- Боярыня к себе плотницкого старшину кличет!
- Да едрит тебя долотом! Сговорились они что ли?! А этой-то я на кой сдался?! – плюнул в сердцах Сучок и заспешил к посыльному.

[1] Имеется в виду Нинея, она же Гредислава(Градислава) Всеславовна – Великая волхва Велеса. Как и почему её работники попали на возглавляемую Сучком стройку описано в романе Е. С. Красницкого «Отрок. Богам – божье, людям – людское.»

[2] Кита – сруб образующий каркас крепостного вала. Засыпался утрамбованным грунтом и обваловывался.

Водник

Дата: Четверг, 24.10.2013, 16:25 | Сообщение # 14

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Весёлая троица рыболовов выкатилась в августовскую ночь. Звёзды крошками голубого льда усеяли небо. Луна
укрылась за небольшим облачком и в звёздном свете недостроенная крепость смотрелась не как творение человеческих рук, а, скорее, как спина неведомого чудища вынырнувшего подышать из глубин Пивени. И что с того,
что существо такого размера могло поместиться в невеликой речке исключительно вдоль? На дворе была ночь – время, когда грань между явью и навью особенно тонка, когда над миром властвуют лешие, русалки, водяные
и домовые, когда на чёрный свой промысел выходят оборотни и вурдалаки…

Однако, три смелых рыболова отважно двинулись вперёд. Правда, почему-то в сторону от реки, зигзагами и изредка падая. Проделки лешего, не иначе! Но не по силам ночной нечисти остановить трёх сильных и целеустремлённых
мужей, что-то твёрдо решивших для себя. Так что Сучок, Нил и Гаркун преодолев бесчисленные препоны вновь вышли к воде примерно в полуверсте от крепости.

- От тут ловить будем! – Гаркун решительно взял руководство рыбалкой на себя.
- А чего здесь? Гляди, как заросло-то всё! – Сучок поправил зажатый подмышкой бочонок с яблоневкой и не менее решительно вступил с самозваным начальником в прения.
- А нам того и надо! Вооот такая стерлядь, она, того, хитрюшшая! В траве прячется! – лесовик виртуозно отмёл возражения оппонента и вытер рукавом нос.
- Гаркуш, ты чего? – Нил качнулся, как мачта в бурю, но не равновесие, не мысль не потерял, - Это стерв…, стерб…, стер…лядь на этом…как его… на течении живёт, во!
- Не-е-е... там которая дура. А на хрена нам такая?А умная вся тут! Прячется... Понял? Умная потому... Тут она... А ну, ти-ха!!! Спугнёте..., –окончательно посрамил сомневающихся Гаркун и в ознаменование своего триумфа вручил товарищам крылья невода, - Порты…эта, того… скидывайте, сейчас ловить будем, но тииихооо…

Заинтересовавшаяся происходящим луна краем выглянула из-за облака и тут же спряталась обратно, не в силах сдержать хохота. В процессе разоблачения охотники на «вооот такую стерлядь» умудрились плотно запеленаться в бредень. На земле. Все втроём. И теперь доблестно пытались выбраться.

- Водяной шалит! Стерлядь прячет! – лесовик сумел высвободить руки и принялся выпутывать товарищей из объятий рыболовной снасти.
- Угу, значит точно тут стоит и уйти не может, вот! – Нил рванулся в нетерпении и угодил пяткой точно в нос Гаркуну.
- Уыыы! Тварь подводная! Всё равно поймаем! – с этим воплем главный рыболов вырвался из тенет бредня.
- Точно, Гаркуш, видать сильно умная, зараза… Но мы-то умнее! Всё одно поймаем!... И сожрём! Под… яблоневку! – решительно согласился Нил и, в свою очередь, шустро выполз на четвереньках на волю, - Сучок, яблоневка где? Чтоб под стерлядь? Она же у-у-умная… а умную…ик… только на яблоневку и приманишь…
- Хррр! Хррр! – плотницкий старшина, как оказалось, так утомился борьбой с неведомой нечистью, что уснул прямо в
сети нежно обнимая бочонок.
- Ах…ик… ты…ик… стерва плешивая! – Нил не смог не воспользоваться случаем и влепил своему старшине смачного пендаля.
- Алллёоонууушкааа, ну что ты дерёёёшься! – Сучок зевнул во весь рот, перевернулся на другой бок и одной рукой обнял Нила за ноги.
- Ты что удумал?! – взревел тот и наградил старшину новым пинком.

Сучок сел. Некоторое время он ошалело вертел головой, судорожно ощупывал драгоценный бочонок, потом успокоился, собрался с силами и встал. Однако какая-то мелкая нечисть оказалась тут как тут и подставила старшине
подножку…

- Ты…ик…чего про…это… яблоневку? – отозвался мастер уже из «партера».
- Дык… эта…того…для стерляди, - окончательно вытряхнул Сучка из бредня Гаркун.
- За каким… ик…хреном?
- Дык…эта…Кондраш…она…эта…умная, вот! – рубанул рукой воздух Нил, - Только, эта, на яблоневку…ик…и приманишь!
- Да ну?!
- А то! – Гаркун отодвинул Нила, - Ты, Сучок, раньше…того…бражку без яблоневки пил?
- Ну пил…, - утвердительно кивнул старшина.
- Вот… И я пил! А хоть раз вот та-а-акую стерлядь ловил? – Гаркун развёл руки не на сажень, едва не рухнув при этом на спину, но Нил успел ухватить его за рубаху.
- Не, не ловил… - Сучок аж всхлипнул.
- Во! – наставительно изрёк Гаркун, - А тут такая… Её только на яблоневку… Доставай!

После яблоневки дело пошло веселее. Не прошло и получаса, а Сучок с Нилом уже развернули бредень и принялись героически продираться с ним сквозь осоку, причём яблоневку старшина из рук так и не выпустил, а Гаркун стал
загонять рыбу в сеть со всей дури молотя кругом себя предусмотрительно захваченным с лесопилки дрыном.

Сгорающая от любопытства луна давно вышла из-за облака и её серебристый свет щедро лился на заполненную ночным туманом низину. Над молочно-серебристым покрывалом виднелись лишь головы и плечи неутомимых рыболовов, размеренно перемещавшихся в разных направлениях.

- Ну и где она, стерлядь-то твоя?! – раздражённо вопросил Сучок.
- Мужи, вы гляньте! – Гаркун вместо ответа лязгнул зубами и вытянул дрын, указывая им куда-то.

Сучок и Нил подняли глаза в указанном направлении. Над туманом в ночном небе плыл свет.

- Это что? – Нил разом побледнел.
- Русалки! – громким шёпотом отозвался Гаркун, - Заманивают!
- Нельзя мне к ним! Да ещё без портов! – Сучок побледнел ещё больше Нила, - Алёна прознает – убьёт!
- Глядите, и там тоже! – зубы Нила уже заметно стучали, - Окружают!
- Ох, утянут на дно! Пропадём! – Гаркун схватился за голову, - Наговор надо, а не помню ничего!
- Ох, тут уже! – Нила охватывала паника.
- Алёна убъёт! – мотнул головой Сучок.
- Откуда узнает? – Нил сумел взять себя в руки.
- А я почём знаю? Пронюхает!
- Чего делать-то?! – Гаркун щёлкнул пальцами, тщетно пытаясь вспомнить наговор от русальего лиха.
- Ныряем! – рявкнул вдруг Сучок и навалившись на приятелей увлёк их вниз, в туман.

Ух, как дно-то близко! Рожей сразмаху, ууу!!! Глубже ведь было! Водяной воду увёл! Стерлядь прячет! Ничо, в
траве пересидим! Только б эти раньше времени… Брыкаются, заразы!

- Тихо! – старшина зашипел не хуже гадюки. О том, каким образом ему это удаётся под водой, Кондратий Епифанович не задумался.
- Кондраш, вода где? – спросил Нил полузадушенным шёпотом.
- Водяной увёл! – отрезал Сучок, - Гаркун где?
- Тута я – лесовик на карачках выполз из клубов тумана, - Русалки где?
- Пока спрятались от них, только надолго ли? Ты заговор вспомнил? – Сучок с надеждой посмотрел на товарища.
- Неа, отшибло! Пропадём теперь! – Гаркун в отчаянии плюхнулся на задницу.
- Молиться надо! – просипел Нил.
- Точно, Шкрябка! Молитва святая она того, нечисть отгоняет! – плотницкий старшина мгновенно обрёл уверенность, - Русалок отгоним, сами не сгинем и Алёна мне ничего не отобъёт… и не оторвёт!
- Вы чего? – Гаркун в недоумении развёл руками.
- Ж… наши спасаем, вот чего! – снизошёл Сучок, - Давай, повторяй за нами! Не боись, поможет! Средство верное! Начали, Шкрябка!
- Чего начали-то?
- Да «Тресвятие», чего ещё то! Гаркун, гляди за русалками и повторять не забывай!

Туман легко поглощал слова молитвы, не смотря на то, что «рыболовы» орали её во весь голос заплетающимися языками. Однако сила святого слова оказалась велика.

- Уходят, чтоб меня уходят! – громким шёпотом возвестил Гаркун, старательно крестясь вслед за товарищами, - Действует!
- А то! Молитва это дело такое! – Нил ухмыльнулся с видом победителя.
- Назад повернули! Заметили никак! Опять надо! Наговор ваш христов им глаза отводит!
- Снова! Начали! – распорядился Сучок, и первым завёл, - Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный – помилуй нас!
- Сучок, действует, но не совсем! Нырять надо! Мы ж прошлый раз под водой сидели! Тогда совсем добро! – Гаркун в свою очередь свалил приятелей в туман.

Некоторое время из-под полога тумана раздавались слова молитвы, а потом осторожно показалась голова.

- Фу, ушли! Сильный у вас, христиан наговор! Только нырять ещё надо! Без ныряния, того, не действует! Собака серая, всю харю об дно разбил - мелко! Ладно давайте стерлядь ловить, а чуть что так под воду и того! Всё, бредень берите!

«Три смелых рыболова» кряхтя и охая нашарили бочонок и бредень, развернули последний и приступили к ловле. Некоторое время они ходили взад и вперёд по туману, а потом, когда концентрация винных паров под влиянием ночного холода немного уменьшилась в их головы начала закрадываться мысль что что-то здесь не так.

- Э, а вода-то где? Тут воробью по яйца! – первым озвучил общие сомнения Нил.
- Водяной не иначе! Стерлядь бережёт! – выдал гипотезу Гаркун, - Это он воду увёл!
- Так искать надо! – махнул рукой Сучок, - Чего встали? Пошли!
- А куда? – Нил поскрёб в затылке, - Где она вода-то?
- Там! – старшина указал рукой толи на север, то ли на запад.
- Двинулись, ик! – Гаркун вцепился в серёдку невода.

Долог и тернист был путь через туман. Осока заплетала ноги неутомимых добытчиков, камни и коряги норовили свалить наземь, туман застилал глаза, но разве эти мелочи могли остановить доблестных мужей, твёрдо решивших преодолеть козни водяного и поймать так тщательно оберегаемую подводной нечистью Стерлядь? Да никогда! Никакие препоны и жертвы на пути к великой цели не имели сейчас значения, даже оставленные где-то в ночной тьме порты и поршни…

Три товарища шли твёрдым шагом, а если их и мотало при этом из стороны в сторону, то только потому, что всякая нечисть из последних сил пыталась помешать отважным ловцам, но тщетно. Гаркун с Нилом даже затянули какую-то бодрую песню, правда, никак не могли вспомнить слова, а потому энергично мычали.

- Левой, левой! Ррраз! Ррраз! Раз-два-три! – подсчитывал ногу Сучок, вспомнив, как это делали на плацу мишкины отроки. Для пущего веселья он ещё в такт стучал по бочонку
- Водаааа! – от вопля Нила проснулись все прошкины щенки в крепости.
- Бредень заносите! – распорядился Гаркун, в свою очередь, поняв, что стоит по колено в реке.
- Ну, держись, водяной! – Сучок вцепился в сеть.
- Глядите! – лесовик вытянул руку вперёд.

Плотники взглянули в указанном направлении и обомлели. В ночном небе опять плыл огонь.

- И там! – Гаркун снова исполнил роль «чёрного вестника».
- Русалки! Опять выследили! Меня ж Алёна убьёт! И вас тоже! – Сучок схватился за голову.
- Наговор! – от рёва Гаркуна заложило уши, - Ныряем!
- Святый Боже…, - начал Нил уже летя головой в воду
- Святый крепкий…, - подхватили за ним старшина и лесовик.
- Буль-буль-буль, - отозвался из-под воды Нил, а потом с шумом вынырнул, с хрипом втянул в себя воздух и продолжил, - Святый Бессмертный, помилуй нас!
- Буль-буль-буль, - поддержали его Сучок и Гаркун.

Так продолжалось довольно долго. Первым опомнился Нил.

- Всё, вылазьте! Отогнали! – возвестил он, улучив момент, когда все оказались над водой.
- Фууух! – Гаркун пошатываясь выбрался на берег и упал на землю.

За ним выбрались остальные. Все трое в изнеможении растянулись на прибрежной траве – борьба с нечистью отняла все силы. Даже говорить никому не хотелось. Становилось холодно и зубы приятелей начали ритмично постукивать.

- Студёно, - пожаловался Гаркун.
- Согреться бы! – поддержал его Нил.
- Сейчас! – ответил Сучок и зашарил руками по траве.

Говорят, бог бережёт пьяных. По крайней мере, плотницкого старшину он точно решил поберечь. Через несколько мгновений пальцы мастера нашарили заветный бочонок. Товарищи по очереди приложились к нему. Ласковое тепло
разлилось по их телам, наполняя члены силой, а сердца мужеством. Друзья переглянулись, кивнули друг другу и вновь полезли в воду.

Наконец-то появился улов. Заброс бредня принёс кучку серебристой мелочи.

- Шалишь, тинобородый! Стерлядь давай! – Гаркун аж приплясывал от нетерпения, вытряхивая сеть.
- Не боись! Словим! – Нил снова полез в воду.
- Что опять? – Сучок устало вытянул руку в сторону вновь появившихся в небе огней, - Ну что, мужи, начали?
- Святый Боже… буль-буль-буль, - отозвались Нил и Гаркун.

Лов, периодически прерываемый душеспасительно-водными процедурами, продолжался долго. Только волшебная яблоневка придавала ловцам силы. Они только выбрались в очередной раз на берег, как в ночной темноте заголосил петух. Морок, насланный нечистью, потерял силу. Ведь каждому несмышлёнышу известно, что власть у ночной нави только до первых петухов. Сучок, Нил и Гаркун с облегчением уселись на землю. Напряжение отпускало. Яблоневка полилась в глотки. Она-то и стала последней каплей. Первым опрокинулся и захрапел Гаркун, за ним тут же последовал Нил, старшина пытался удержать ускользающее сознание, но не смог. Последнее,
что он успел увидеть, прежде чем ухнул в омут сна, была лежащая на траве шагах в шести от воды Стерлядь.

Водник

Дата: Четверг, 19.12.2013, 02:27 | Сообщение # 15

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Крепостной двор встретил Сучка и его спутников гомоном насытившихся работников. Лесовики и артельные сбились по своими кучками возле трапезной. Несколько портили мирную картину только голодные Бразд и его сыновья, собравшие вокруг себя ватагу недовольных.

Ох, не хватало мне! Мало того,что башка трещит, так и эти пни лесные, как прыщ на заднице… Ведь ломать сейчас придётся. И каждый раз и каждого, пока не поймут, что всё для общей пользы…

А ты-то сам когда это понял?Только что! А ведь сколько тебя по башке-то пустой стучали и Лис, и Корней и ведьма эта, будь она неладна! Жуть берёт, ведь по краю прошёл! Едрить меня долотом взад и перед! Это ж навсегда теперь! Всю жизнь по краю ходить…
Не откажусь ведь! Как пальцами на руке людьми править… Слаще вина это! И страшнее… Так вот во что они меня толкали! И только ли меня? Анна Лисовиниха вон тоже глазами лупала, когда меня волхва в гладкий блин ровняла… Это что ж, её на мне учили, как сопляка на колоде сруб класть? Твою ж мать! Это они и мной, как пальцами на руке? А ими тогда кто вертит?

За этими мыслями плотницкий старшина не заметил, как подошёл к куче глины, как по заказу, наваленной неподалёку от трапезной. Собственно, именно она и вырвала Сучка из плена размышлений о природе власти – он просто об неё споткнулся.

Ох ты ёж твою в бога и чёрта и свилевой сучок! Сейчас ведь слово говорить придётся… Ха, у Лиса красное крыльцо, а у меня куча! По месту и честь! Вот холера!

В произнесении публичных речей Кондратий Епифанович Сучок был не силён. Совсем. Единственный раз, когда ему удалось сорвать овации публики случился ещё в Новгороде-Северском много лет назад. Особенно расстраивало мастера то, что речи этой он не помнил. Вообще. Слушателям она запомнилась как вдохновенная, образная, совершенно нецензурная и даже, местами, подрывающая основы власти. По крайней мере на следующее утро Сучок обнаружил себя на утоптанной земле судного поля с топором в руках, а напротив дружинника боярина Кучки поигрывающего обнажённым
мечом… Само собой, такой опыт в сочетании с жесточайшим похмельем (опять!) никак не способствовал вдохновению.

Ну и чего говорить, в рот им дышло?! Жить теперь по-новому станем?! А они мне – иди ты в…, мой хороший, да не просто иди, а иди-и-и-и… А в рыло всем не дашь! Вон с Браздом-то и без рыла получилось. А со всеми как? Эхма, ну назвался груздём – полезай
куда засунут!

Нинеины работники смотрели на пялящегося на кучу старшину. С интересом смотрели. Не каждый день такое увидишь – стоит смысленный муж да зырит, не отрываясь, на груду глины. Чего там смотреть-то? Глина она глина и есть! Однако глядит. Не отрываясь. Вон
даже рот приоткрыл, того и гляди слюну пустит. А за спиной у него ещё двое и тоже – то друг на друга, то на кучу пялятся… А запашок от них – хорошо что закусили только что!

- Во ужрались-то! – хлопнул себя по бёдрам один из лесовиков, - Аж завидки берут! Эй, старшина лысый, чего узрел-то?

Гогот охватил «лесную» часть строителей. Впрочем, некоторые из артельных плотников тоже тоже прятали улыбки в бороды – художества их старшины по пьяному делу давно стали в артели притчей во языцах. Только вот стоял перед ними уже иной Сучок, хоть никто, включая его самого, об этом и не догадывался.

- Етит вас раскудрыть бревном суковатым под лешачий свист! – плотницкий старшина решительно полез на кучу, а добравшись до вершины, заложил два пальца в рот и оглушительно свистнул.

Люди внизу аж присели.

- А ну тихо! Слушать меня! – Сучок рубанул рукой воздух, - Жить теперь по-новому будем!
- Десяток, нале-во! Взводи! – вмешался звонкий мальчишеский голос.

Плотницкий старшина даже не заметил столь своевременно поданной команды, а вот из лесовиков и плотников многие повернули голову в сторону заряжающих самострелы отроков.

- Куда башками вертите? Слушать меня! – Сучок вернул себе внимание аудитории, - Хватит баранами всем толочься! Теперь по-другому работать станем! По людски!
- Это как ты ночью? – яду в голосе Бразда Буни хватило бы отравить средних размеров половецкую орду.
- Молчать! Мало дня поста могу ещё добавить! Или в холодную посадить для вразумления! – плотницкий старшина сам не заметил, как присвоил себе право лишать свободы до того принадлежавшее в крепости только воинским начальникам.
- Болт наложи! – опять, как нельзя кстати, прозвучала команда.

Толпа работников после этого как-то ощутимо поджалась.

Сучок с позиции «царя горы» обвёл взглядом почти полторы сотни своих подчинённых.

Ух ты, слушают! И отроки со стрелялками своими в самый раз! Как угадали! Или это им Филимон велел? Или Лис? Ежели так – спасибо! Здорово помогли, ничего не скажешь! Только делать самому всё одно придётся. Ну теперь или выгорит или задницу на сварожий круг порвут! Поехали!

- Теперь на артели делиться по-иному станем. Не по селищам, а по тому, кто что делать умеет. Ясно?! А кто ремесла не знает по селищам, как и раньше! Работать будете под началом мастеров! Кто кузнечное дело знает к Мудриле пойдут, кто углежогное – к
Плинфе, кто плотницкое – к Шкрябке, Гвоздю и Матице, а кто ни хрена делать не научился - те копать будут и старшим над вами Гаркун! – старшина глянул вниз, - Шкрябка, Гаркун, лезьте сюда!

Плотники поднялись на вершину кучи. Сучок обнял их за плечи и вновь заорал:

- Смотрите! Вот мастер Шкрябка, вот мастер Гаркун! Первый ведает плотницкими, каменными и кузнечными работами и с ними к нему подходить, да не сами, а через мастеров и артельных! Мастер Гаркун ведает землекопами и всем, что вас, люди боярыни Гредиславы, касаемо! С кормами с жильём тоже! Он вас на артели разобьёт и старших утвердит! И всеми земляными работами тоже ведать будет! – отпустив свеженазначенных
помошников, плотницкий старшина вытер пот и взглянул на обалдевшую толпу.
- А ты кто такой, что бы тут командовать?! – пискнуло снизу.
- Старшим артелей и мастерам велю за нерадивость наказывать лишением корма и темницей, а кто за нож али топор схватится, али воровать попробует – быть над тем суду боярича Лисовина и суду воеводскому! Как они судят – сами видели! – Сучок теперь уже намеренно игнорировал крикуна, - Кому не ясно, спрашивайте!

Толпа потрясённо затихла. Мир, хоть и неласковый, но понятный вдруг перевернулся. Какой-то лысый хрен с глиняной кучи командует, как холопами, ставит старших никого не
спросясь, грозит темницей… И не возразишь – вон сопляки с самострелами тут как тут. Не меньше изумились и сучковы плотники. Всякого они ждали от своего старшины, во всех видах видывали, но что бы он навроде воеводы распоряжался…

А Сучка подхватило и понесло ввысь вдохновение! Теперь не было сомнений, что да как говорить, будто кто-то подсказывал ему не только нужные слова, но и то, как они в душах людских отзываются. Странно, но никаких лишних мыслей в голову не лезло, просто в каждый миг он знал, что сейчас нужно сделать или сказать.

- И не смотрите на меня так, будто я с вами ровно с холопами! Нет того! – старшина стукнул кулаком по раскрытой ладони, - Нет! В роду с теми, кто против общего дела идёт и хуже поступают! А мы общее дело делаем! Знаете, что мне боярыня ваша Гредислава Всеславовна сказала? Не знаете! А сказала она мне: «Ты крепость на моей земле для защиты моих людей ладишь!» Вас, то есть! Крепость путь ворогу к вашим селищам стережёт! Ваш род и кровь охраняет! И любой! Любой, я говорю, кто спустя рукава
работать будет, защиту эту ослабляет! У детей своих её отнимает! Может и вам на этих стенах стоять! Боярыня это понимает, а вы?!

Сучок смотрел поверх голов на молчащую толпу. На толпу укрощённую словом. Его
словом. На своих артельных, смотревших на него совсем иными, чем прежде
глазами…

Ох ты, держите меня семеро! Я ж о таком и не думал! Только работать толком заставить хотел… А сказал-то как надоумил кто! И ведь верно сказал! Наша это крепость, для всех она! И дело общее… И моё тоже, и артельных моих! На себя работаем! И эти, похоже, поняли. Вон, стоят – пасти до земли свесили. Проняло! Моими словами проняло! Выходит, это тоже власть? Для всех общий интерес найти, да объяснить в чём он.

Уй, б…! Чего я боялся-то? В чём сомневался? Просто всё! И ясно! Вот те на!

Старшина ещё раз оглядел укрощённую толпу и совсем иным будничным голосом продолжил:

- Гаркун, иди разбивай своих на артели. Гвоздь, Матица, Плинфа, Мудила и остальные, давайте сюда. Поговорить надо. Шкрябка, давай за мной, - и слез с кучи.
- Сучок, ну ты…, - начал было мастер Гвоздь.
- Потом скажешь, о деле сначала! – отрубил старшина.
- Ну как скажешь, - пожал плечами Гвоздь, - Тогда о башнях, что вы с Шкрябкой и Матицей выдумали…

Совет мастеров покатился по накатанной колее – что, как, когда и где взять? Вечные вопросы, на которые приходится отвечать строителям, в каком бы веке они не жили.

- Сучок, я со своими разобрался! – Гаркун сунулся в кружок мастеров, - на артели всех поделил, старших назначил. Никто и не пикнул! Как это ты?!
- Сам со временем научишься, - напустил туману старшина, - Давай тогда артельных сюда.
- Эй, мужи, подойдите! – призывно махнул рукой Гаркун.

Несколько лесовиков с лёгкой опаской подошли ближе.

- Да смелее вы! – Сучок нетерпеливо топнул ногой, - Гаркун, не томи,
говори толком, как мужей звать и кто в какой артели старший, дело стоит!

- Сварг – кузнец из Скопьего ручья, - начал Гаркун, - Он над теми, кто по кузнечному делу старший…
- Здрав будь, мастер Сварг, вот мастер Мудила, тебе с ним теперь работать, - представил мастеров Сучок, - Остальные сами знакомьтесь!

Быстро перезнакомившись, мастера втянули артельных старшин в свой кружок и обсуждение закипело снова.

- Ну, всем всё понятно? – старшина дождался одобрительного ропота, - А раз понятно, то вот что, - и полез на вершину кучи.
- Кондрат, ты чего? – спросил снизу мастер Нил.
- А вот чего! – Сучок обвёл взглядом своих людей, набрал полную грудь воздуха и рявкнул, - Мастерам и артельным старостам развести людей по работам!

Строители артелями двинулись мимо старшины по рабочим местам. Сучок, гордый как стадо бояр на княжеском пиру, обозревал окрестности и, вдруг, натолкнулся на чей-то взгляд. На гульбище стоял Лис. «Что-то больно гладко у тебя всё идёт, Старшина, так не бывает!» - казалось, говорила одобрительно-снисходительная усмешка парня.

Да что у него на уме? Что опять не так-то? Вроде всё по уму сделал? Не больно хитрая, оказывается, наука – властвовать!

Вот тут и вывернулся из-под ноги мастера камень и Сучок, потеряв равновесие, плюхнулся на задницу, на которой благополучно, под общий хохот, съехал с кучи вниз. Громче всех смеялись новоназначенные артельные старосты…

Водник

Дата: Четверг, 23.01.2014, 09:57 | Сообщение # 16

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Дамы и господа, дабы не вызывать вашего недоумения сообщаю, что мною принято решение разделить предыдущую главу на две. Таким образом, сейчас я предлагаю вашему вниманию начало новой 5-ой главы.

Глава5.
Первые числа сентября 1125 года.

Плотницкий старшина Кондратий Епифанович Сучок готовился отойти ко сну в прекрасном расположении духа. Жизнь, столь долго пинавшая всю плотницкую артель по разным частям организма, похоже, решила сменить гнев на милость. Будущее впервые за долгое время перестало быть беспросветно-чёрным, даже то, что обретаться приходится в достоинстве закупов, представлялось теперь лишь временной неприятностью. Такого не было даже после приснопамятного разговора с Лисом, приведшего к созданию лесопилки и появлению первой надежды на свободу.

Вот оно как бывает: пол года непрошло, как в петлю лезть собирался, а теперь шалишь, мы ещё поживём – хлеба
пожуём! И на хмельное останется! Вот послал мне Бог Лиса! Не думал, не гадал – сопляк, а так жизнь по дури загубленную изменит… Ведь коли и дальше так пойдёт в нарочитые люди выйдем, только бы не обделаться мне, как давеча… Вот стыдобища, аж уши горят! Боярином себя возомнил! Ладно, было да прошло. Мотай на ус, Кондрат… Эх, ведь выкуплюсь пойдёт за меня Алёна, домом обрасту, детишками… Сколько можно-то бобылём жить да по б… ходить? И артельные мои тут осядут, под защитой, в покое, в довольстве… Мож под его рукой и мечта моя сбудется – построю я храм каменный, какого и в Царьграде не видали? Спасибо тебе, Господи, что Лиса мне послал, что нрав свой смирить надоумил, за всё спасибо!

Нечасто такое случалось с мастером, но сейчас случилось – Сучок опустился на колени и глядя на слабый огонёк лампады зашептал: «Господи Иисусе Христе Боже наш, Боже всякого милосердия и щедрот, милость Которого безмерна…»

***

- Етижтвоюбогадушу!» - Сучок сел на постеливслушиваясь в голос сигнального рожка, - Чего в такую рань-то? Эх, какой сон досмотреть не дали!
- Чего они, темно ж ещё? - рядом поднялась всклоченная со сна голова Нила.
- А хрен их знает! Делать видать не..– зло бросил старшина и вдруг оборвал себя на полуслове, до него дошло, что значат эти короткие и отрывистые вскрики через кость, - Тревога! Ворог напал! Вставайте все!

Нечёсаные, наспех одетые плотники, похватав топоры, вывалили из избы наружу. От посада в сторону ворот спешили наставники Макар и Илья с семьями. Диво, но Макар был уже в доспехе и при оружии, да и у Ильи за поясом торчал кистень, а в руках обозный старшина держал взведённый самострел.

- Сорока, Лушка, скотину гоните с общим стадом в лес там и спрячетесь, пастухи знают где, остальные в крепость, хрен с ним с добром, ещё наживём, живее, живее, потом разбираться будем!
- Илья, чего случилось? – сунулся Сучок к наставнику.
- Давай за ворота и за своими смотри, что б не потерялись! Ворог близко! – словоохотливый обычно наставник сегодня разговоры разговаривать явно не собирался.
- Давай в крепость, кучей держись! Топоры готовь! – плотницкий старшина принял решение.

Под ногами загрохотал настил моста. Вот и ворота, а возле них телеги, что бы случись чего перегородить путь неприятелю, дать время закрыть ворота. На недостроенных заборолах видны шлемы отроков, на крепостном дворе тёмной массой застыли в конном строю несколько десятков отроков, а остальные уже в доспехе суетятся рядом.

Эка у них, мы только глаза продрали, а Илья с Макаром и семейных подняли, и самое ценное собрать успели, и
скотину вывели… А в крепости так и вообще! Все оружные! Вот те на!

- Санька, телегу к кузне подавай и грузи на неё запас болтов! - Илья уже распоряжался обозниками, а Макар и вовсе куда-то исчез. На плацу стояла в строю уже вся Младшая стража, где-то треть на глаз конные, а остальные пешие.
- Стража, смирно! Равнение направо! – голос старшины Дмитрия прорезал шум.

Ничего себе! Скотину куда-тодели, баб с детишками попрятали, сами в строю стоят, одни мы торчим как этот самый!

- Сучок, убери своих от греха! – мастер аж подпрыгнул, сгорбленный, шкандыбающий с клюкой наставник Филимон сумел подкрасться совершенно незаметно, - Давай ко второй казярме, да задами, задами! Там проследишь, что бы лесовики все с топорами были, да узнаешь, кто из них с луком и рогатиной управиться может. Старший над вами Прокоп будет, он скажет, что дальше делать. Понял?
- Понял!
- Так чего встал тогда?!
- Пошли, мужи, - плотницкий старшина призывно махнул рукой и пошёл вдоль стены в сторону жилища нинеиных работников.
- Явились, наконец! – наставник Прокоп, как и Филимон уже облачился в доспех и прицепил меч к поясу, - Давай разбивай всех на десятки!
- Сейчас! – Сучок развернулся к лесовикам, - Гаркун, ты где там?!
- Тута я! – лесовик, воинственно выставив нос, полез вперёд.
- Строй всех по артелям! Кто с луком и рогатиной управляться умеет, давай ко мне! – плотницкий старшина призывно махнул рукой.

Через некоторое время толпа обрела некое подобие строя.

- Все? – Прокоп кивком головы указал на плотников и лесовиков скучковавшихся вокруг Сучка.
- Ага! – кивнул мастер, - Мои почитай все в ополчении стояли, а из лесовиков те, на кого Гаркун указал.
- Пошли со мной за оружием, остальным ждать здесь! Старший Гаркун! – наставник развернулся и споро зашагал в сторону оружейных кладовых.

Пока получали оружие да разбивались на десятки, солнце встало над горизонтом. Сучок, получив в дополнение к топору захваченную за болотом стёганку, подбитую железом шапку и щит, нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

- Прокоп, что случилось-то? – плотницкий старшина не мог больше терзаться неизвестностью.
- Ляхи Княжий погост взяли, того гляди в Ратное пожалуют! Отроки уходят в Ратное, а мы остаёмся крепость стеречь!
- Ляхи?! Да откуда они здесь?! – Сучок полез пятернёй под железную шапку.
- От сырости завелись! Могут и сюда сунуться, к нам из Ратного баб и детишек пришлют, вот их охранять и будем! А сотня да Младшая стража ворога у села встретят, - наставник в сердцах сплюнул.
- Всех баб?
- Нет, только тех, кто с луком управиться не могут и тех, кто послабже да годов преклонных. Остальные там сгодятся!
- А как же? – охнул Сучок.
- Вот так же! На заборолах твоя Алёна с луком стоит, а тебе, Кондрат, тут с топором выпало! Светает уже, сейчас отроки конные в разъезд пойдут – посмотреть, не шарится ли кто поблизости. За ними следом и вся Младшая стража двинется, а мы крепость стеречь останемся. Ладно, заболтался я с тобой, стойте здесь, да не разбредайтесь, а я к Михайле за приказами... Ты в ополчении был, сам всё понимаешь. За лесовиками пригляди! – Прокоп резво направился к терему.

Алёна! Там! А я здесь! Етит твою в грызло! Как же так?! Бабе воевать, а мне тут в крепости сидеть?! А вот оглоблю вам в рот через задний проход! Что бы я свою бабу одну оставил?!

Медленно, бочком, бочком Сучок начал пробираться в сторону коновязей…

Изменился за эти недели плотницкий старшина, очень изменился! Ещё месяц назад он просто бросился бы очертя голову к конскому загону, сметая всё на своём пути, но не теперь.

Так, я в доспехе, щит достался круглый, а не корыто, как остальным, в седле сидеть можно будет. Коня поплоше выберу, хороших-то парни с собой уведут. Пристану к обозу, будто так и надо – никто и не спросит! Так и доберусь, а там уже гнать поздно!

Занятый своими мыслями Сучок не заметил как вся Младшая стража покинула крепость. Коноводы уже гнали в ворота табун вьючных коней, скоро должен был двинуться и обоз. Плотницкий старшина тем временем успел разжиться седлом и сбруей и просочился в конский загон. Он уже присмотрел смирную на вид чалую кобылу, как нельзя лучше подходящую такому неважному наезднику. Оставалось только оседлать…

- Ты куда собрался, голубок? – наставник Филимон возник будто из-под земли.
- Не засти, Филимон, не твоё дело! – Сучок бросил наземь седло и сбрую.

Старый сгорбленный воин поудобнее сложил руки на клюке, покивал головой, будто соглашаясь с какими-то своими мыслями, но с места не двинулся.

- Нет, Кондратий, моё! Я тут наставником приставлен аккурат для того что бы дуроломов всяких окорачивать, а сколько тем дуроломам лет - тринадцать али тридцать дело второе, - кольчуга наставника предупреждающе звякнула, но кистень, который Филимон носил с тех пор, как лишился возможности из-за увечья владеть мечом, так и остался за поясом, - К Алёне собрался?
- А если б и к ней, не твоя забота! – кровь бросилась в лицо старшине, - Баб на стены ставите, витязи?! Не дам!
- Подумай, Кондрат, людей своих бросаешь! И как тебя Алёна встретит, тоже подумай! Она же вдова и дочь ратника!
- Не твоё дело! – Сучок набычился и попёр вперёд, думая отшвырнуть калеку с дороги не причиняя ему по возможности вреда, - Отойди от греха!

Что с ним произошло, старшина так и не понял. Только мелькнула в воздухе клюка, мир совершил оборот, земля оказалась неприятно твёрдой, да стало вдруг тяжело дышать. Сучок дёрнулся, пытаясь подняться, но так и остался лежать брюхом на земле, да горло сдавило что-то твёрдоё.

Нет, не был мастер Кондратий ни рохлей, ни неумехой. Изрядно поднаторел он в безоружном мордобитии, а с топором в руках мог на равных поспорить с любым княжьим дружинником в споре смертного железа, но вот тут сплоховал. А кто бы не сплоховал? Кому могло придти в голову, что некогда один из лучших мечников сотни бывший десятник Филимон, лишённый давним ударом вражеского оружия даже возможности разогнуть спину, остался, тем не менее, смертельно опасным бойцом? Вот и Сучку не пришло. И лежал теперь плотницкий старшина на брюхе, распластанный как раздавленная телегой лягушка да орошал пыль кровью из расквашенного носа. Филимон одной ногой придавил мастеру руку вместе со щитом, другой наступил на спину, а крюком клюки перехватил горло так, что почти прекратил поступление воздуха в сучковы лёгкие. И что толку, что правая рука старшины свободна? Топора в ней нет, а в воздухе ею махать толку мало…

- Пусти, аспид, мать твою! – хрип с трудом вырвался из горла Сучка.
- Нет, голубок, охолонь! – в голосе Филимона смех гармонично сочетался с бешенством, - Полежи покуда да меня послушай! Ты куда собрался, хрен лысый?! К бабе под юбку прятаться?! Она тебе, опарышу, родню свою, кровь свою доверила! Думала, защитит мой Кондратий детишек, стариков да старух древних! Сама на заборолы с луком стала!
- Ты что несёшь?!
- А ты слушай, не рыпайся! Там-то отобьются – вся сотня на стенах, да отроков с самострелами ещё сотня, да бабы вроде Алёны твоей не ромашки полевые! А здесь?! Три с половиной калеки, да учеников воинских десяток-полтора из Ратного с детишками пришлют! Одна надежда на твоих плотников да гаркуновых лесовиков, а старшина их, что топором, как журавль клювом играет, труса празднует – к сотне под крылышко побежал!
- Ыыыы!
- Слушай, сссучара! Ты как Алёне в глаза смотреть будешь?! Муж ты или стерво поганое?! Ты начальный человек! На тебя глядя и остальные разбегутся! Придут ляхи, стариков и старух под меч положат, баб да детишек похолопят, всё что ты настроил пожгут! Вот и выходит, что Иуда ты, Кондрат! Таких даже острым железом не казнят - на вздёрнутых оглоблях давят! И Алёна твоя перед смертью в глаза тебе плюнет и проклянёт!

Сучок обмяк.

Мааать етиии… Как же так? Прав он, хрен горбатый! Что ж делать-то? Нельзя мне туда – Иудой буду! И перед Алёной тоже! Господи, сохрани её, рыбоньку мою, на рать ведь пойдёт, не уедет! Ведь одно защищать будем, она там, а я тут… Свои мне все тут и сам я теперь свой!

- Что, опамятовал? – почувствовав, что старшина больше не вырывается, Филимон ослабил хватку.
- Опамятовал! Спаси тебя бог, Филимон, не дал мне дури смертной натворить!
- Кидаться не станешь опять?
- Нет, не стану!
- Ну, вставай тогда, витязь! – наставник освободил мастера от захвата.

Сучок поднялся, отряхнулся, подобрал топор и шапку, вытер рукавом кровавые сопли и низко поклонился старому воину, коснувшись шапкой земли.

- Спаси тебя Христос, век за тебя молиться стану! – мастер выпрямился, надел шапку и взглянул наставнику прямо в глаза, - Приказывай, господин наставник, где мне и моим людям быть?!
- Вижу, проняло! Понял, кто ты теперь есть и как тебе быть надлежит! Ну, лучше поздно, чем никогда! – лицо Филимона оставалось суровым, но глаза смотрели с пониманием, - А раз понял, слушай приказ! Лучников поставишь в воротные башни, сам с остальными оружными будешь на площади приказа ждать. Остальных пошлёшь на стены, пусть ладят какие-никакие заборолы, а несколько человек дашь боярыне, пусть бабам помогут жильё для беженцев приготовить. Уяснил?!
- Так точно, господин наставник! – плотницкий старшина бросил правую руку к шапке,
- Разреши выполнять?!
- Разрешаю, ступай! – Филимон в свою очередь бросил руку к шлему.

Сучок, как отроки, над которыми он ещё месяц назад смеялся, повернулся через левое плечо и поспешил к своим людям, твёрдо вколачивая в землю каблуки сапог.

- Будет из тебя толк, Кондрат, - еле слышно усмехнулся ему в след старый воин.

Водник

Дата: Понедельник, 21.04.2014, 13:05 | Сообщение # 17

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Долгожданный обоз появился ближе к вечеру. Длинная вереница телег, сопровождаемая десятком верховых, медленно оторвалась от кромки леса и поползла к парому. Время вдруг стало для плотницкого старшины тягучим, как патока. Хоть и знал он, что любезной его в обозе не будет, но всё же надеялся, вот и вытягивал шею аки гусь, стараясь разглядеть её среди баб и детишек. Увы! Уже и гаркуновы лесовики перегнали паром на тот берег Пивени, вот уже перевезли первую телегу, а он всё стоял, глядя на серых от усталости и тревоги женщин, прижимающих к себе непривычно тихих детей, всё равно надеясь увидеть милое лицо. Тщетно.

- Кондрат! – отставной десятник как всегда подобрался беззвучно.
- Я! – встрепенулся Сучок, сбрасывая оцепенение.
- Хорош столбом столбеть, делом займись! – по голосу наставника плотницкий старшина понял, что Филимону так же тошно, как и ему самому. – Снимай своих плотников со стен и дуй к боярыне да Илье, баб с детишками помоги разместить. Там всё готово?
- Так точно, господин наставник! – мастер и сам не понял, почему он ответил именно так. – Всё что можно под жильё приспособили, а постелями и кормёжкой боярыня занимается.
- Добро! – Филимон усилием воли прогнал хандру. – Иди давай, мне и наставникам тут быть надо, мало ли что, а тебя и твоих худо-бедно знают – от детишек меньше писку будет.
- Иду, - Сучок уже без церемоний отвернулся от наставника. - Шкрябка, давай наших, артельных к воротам!

Старшина потрусил к парому. Плотники, боярыня Анна, Верка Говоруха, Ульяна, Вея, Плава, непривычно серьёзные девки во главе с Ариной уже были на месте. Тут же находилась и Юлька со своими помошницами – в такой оказии лекарке завсегда дело сыщется. Распоряжалась Анна. Сучок издалека услышал её властный голос:

- Так, мужи, помогите Катерину с телеги снять, сомлела в дороге, - боярыня кивком головы указала на позеленевшую лицом беременную женщину, - Вер, давай её в девичью и детишек её присмотри!
- Иду-иду, - Говоруха решительно отодвинула лишних от телеги, приобняла занедужившую односельчанку и заворковала, - Вот и добралась, Катеринушка, сейчас мы тебя в горенку доставим, полежишь в холодке, а то сомлела в дороге, сердешная! А горенки у нас у-у-у, ты таких в Ратном и не видала! Любо-дорого, княгине в ней жить не зазорно! И детишек твоих с тобой пристроим, как у Христа за пазухой будете…
- Тётка Вера, дай я гляну, мало ли чего, - Юлька вынырнула как из-под земли, - Тётке Катерине в телеге трястись не на пользу.
- Вот, Катеринушка, сейчас Юлька тебе чего-нибудь эдакого даст – как новенькая будешь, - Верка отодвинулась, не переставая поддерживать женщину за плечи, - Давай, девонька, гляди! Смотри, Катеринушка, какую Настёна дочку вырастила – лекарка хоть куда!

Муть в глазах беременной немного разредилась, на лице появилась слабая улыбка. Юная лекарка, меж тем, пощупала жилку на руке, потрогала лоб, хмыкнула и полезла в свою объёмистую торбу:

- Вот, выпей, тётка Катерина, - девчонка поднесла к губам женщины кожаную флягу.
- А вы, честные мужи, чего встали? – оборотилась Говоруха к плотникам, - Не видите – растрясло бабу! А ну взяли её и с бережением в девичью! И детишек захватите, они тоже намаялись! Девки, проводите кто нибудь!
- Я покажу, тётка Вера! Наставница Арина, дозволь?!– толстуха Млава, сопя как бычок, протиснулась вперёд.

Сучок глядя на такое поначалу опешил.

Ох ты ёрш твою поперёк и наискось! Они ж на сносях через одну да детишки – наломались в телегах и извелись все! Не тут на руках тащить надо – сами не все дойдут: ноги, что твоё мочало.

- Слушай меня, мужи! – плотники обернулись на знакомый голос старшины, - Бабы непраздные – сами идти не могут, детишки тоже мал-мала меньше! По двое на телегу, берём баб и детишек поменьше и несём, а куда девки покажут! Разведём по домам, там бабы уже присмотрят! Боярыня, командуй кого куда! Шкрябка, давай со мной к вон той телеге!
- Дядька Сучок! – молодая женщина, прижимающая к себе спящего мальчонку лет трёх от роду, уставилась на мастера, как на заморское диво.
- Прасковья?! - старшина не сразу узнал живущую через улицу от Алёны её не то младшую родственницу, не то подругу. – Ты как? Давай подсоблю!
- Дядька Сучок, осторожнее, Ванюшу не разбуди!

Плотницкий старшина враз одеревеневшими руками поднял ребёнка. Нил, тем временем, помог женщине выбраться из телеги и вытащил узел с пожитками.

- Ты сама-то дойдёшь, честна жена? – с какой-то нежной суровостью пробурчал Нил.
- Спаси тебя Бог, дядька, дойду, - Прасковья дрожащей рукой оправила выбившуюся из-под повоя прядь.
- Ну, тогда держись за меня, хорошо муж твой не видит, - мастер одной рукой облапил нетвёрдо стоящую на ногах женщину, а второй подхватил узел - Небось, умаялась править?
- Умаялась, дядька! Прости, не знаю как тебя звать.
- Зови Нилом, - плотник зачем-то оглянулся на Плаву.
- Спаси тебя Бог, дядька Нил! – женщина попыталась поклониться.
- А ну не балуй! – насупил брови мастер, - И так еле ноги переставляешь!

Сучок смотрел на это в немом обалдении. Хотя, смотрел это громко сказано. Глаза глядели но не видели, уши слышали слова, но они проходили мимо сознания. Отчаянный сорви-голова, бабник и ругатель баюкал на руках лёгкое детское тельце. В душе мастера волком взвыла тоска по своему дому, семье, детям. По уголку, в котором можно отгородиться от жестокого и неласкового мира, по женщине, что станет опорой до конца дней и, защищая которую не жалко сложить буйну голову, по сыну-наследнику, по дочке-красавице в которых на земле продолжится он – Кондратий Сучок.

Ыыыы! Господииии! Как же оно так! У меня на руках и не мой! Зачем я так себя обделил?! «На что мне в дому баба, когда кругом и так полно?» Вот дурень-то! А знал я в дому бабу? Да хрена с два!

А откуда узнать? Отец женил Сучка, почитай отроком, а Софья – невеста его и того младше была… Пол года не прожили – прибрала её горячка. И батюшку с матушкой да сестрицу младшую тоже… Куда деваться вдовцу которому от роду едва шестнадцать лет? Схоронил Кондрат всех и подался в Новгород Северский в артель к дядьке – двоюродному брату отца, благо батюшка покойный секреты мастерства вколотить в задние ворота излишне прыткому сыну всё-таки успел. Дядька принял, да и как не принять – родня. Ну и лестно ему стало, что сын брата двоюродного – великого искусника в плотницком ремесле под его рукой ходить станет. А там город большой – дело молодое. Да шпыняют все, мол, заморыш муромский, лешак из леса вышел! Вот и доказывал всем и каждому что он ни в чём не хуже! Так и понеслось – то драки, то девки… Сколько раз били и сколько сам бил – счёт потерял, подолов так и вовсе задрал без счёта… За все художества и Сучком прозвали, мол, кривое дерево в сук растёт. Дядька раз десять женить пытался, а после рукой махнул – когда-нибудь сам перебесится. А потом взял да помер. И как-то так получилось, что стал Кондратий Сучок старшиной артельным. Сама артель и признала – больно мастер хорош: ни в Новгороде Северском, ни в самом стольном Чернигове, ни в Переславле такого не сыщешь. Да только мало для счастья одного мастерства, мало! Вот и горела теперь душа…

Проблудил своё счастьё! Был бы умнее уже бы детишки в возраст входили… Своих бы на руках баюкал, своим домом, как все люди жил! Аааа!

Меж тем выгрузка беженцев шла своим чередом. Здоровяк Мудила, повинуясь напористой скороговорке Говорухи, подхватил на руки сухонькую бабёнку:

- Ты что творишь, зенки твои бестыжие! – неожиданно взвизгнула та на весь берег и невеликим своим кулачком пристукнула кузнеца по темечку. – Чего удумал?! Я честна жена! Мужу пожалуюсь! Он тебя охальника в бараний рог!
- Не изволь беспокоиться, красавица! Никто невинность твою не похитит! – хохотнул молчаливый обычно мастер.
- Ирод! Кобелина! – баба вошла в раж и принялась колотить кузнеца по чему ни попадя.

Даже измученные долгой дорогой по жаре, страхом и неизвестностью женщины заулыбались, глядя на это, а детишки, глядя на весёлых матерей и вовсе оживились.

- Мам, а чего это тётка Глафира? – робко спросил один белоголовый пацанёнок и всё – прорвало плотину:
- Мам… Мам… Мам…, - раздалось со всех сторон.

А разошедшаяся бабёнка продолжала с лупцевать здоровенного кузнеца, суля ему мужний гнев и все кары небесные в придачу. Мудила уже просто ржал в голос:

- Ну, ты горяча, красавица – прям огонь! Вот мужу-то твоему радость!

Улыбки уже переросли в смех, а смех в хохот и только сучковы плотники открыв рот глядели на своего обычно тугодумного и нелюдимого кузнеца. Кое-кто из баб уже утирал краем платка выступившие на глазах слёзы: страх, тревога за родное село, за оставшихся там мужей, отцов, братьев, детей, мучительная неизвестность – всё прорвалось смехом. Неудержимым и неостановимым. И тут Говоруха оглушительно свистнула:

- А ну будя ржать! Дело надо делать! – Верка вещала с телеги не хуже, чем воевода Корней с седла. – Глашка, нишкни! Хватит ручонками мельтешить – того и гляди чужому мужу всё на свете расчешешь! И ты, кобелина, кончай мужнюю жену тискать! Детишек бы постыдился!

Водник

Дата: Пятница, 20.06.2014, 17:16 | Сообщение # 18

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***

Лошадиные копыта мягко стучали по пыльной дороге – осень выдалась на диво сухая и тёплая. Кондратий Сучок лежал в телеге, жевал травинку и смотрел на подёрнутые золотом берёзы, что медленно проплывали мимо. Солнце припекало ещё по-летнему, летела по ветру паутина, по небу плыли облака, мерно поскрипывали колёса – лежи себе да думай…

Вот и думал старшина: сначала о работе – тын в Ратном сгнил к растакой-то матери, да и расширяться надо, а людей и материалов хоть самому рожай – нету, потом о зазнобе своей – Алёне (вот эту думу приятно было думать, ох приятно), а с Алёны мысли перескочили на друга сердечного – Серафима.

Вот бы с Серафимушкой за чаркой посидеть… Да вот вот тебе по всей роже крест накрест да с подвывертом – воевать он ушёл! Не справятся без него – обозный старшина не хрен собачий… Только с ним в этом Ратном и поговорить по-людски можно. Нет, Алёна, конечно, рыбонька моя и всё такое – кого хошь за неё порву, слов нет: умница, красавица, хозяйка на загляденье, кулаками машет и вовсе не подходи – насмерть пришибёт, а всё ж не то! Нет, совет с ней держать милое дело – умна баба, но баба же! Мужеского разговора по душам с ней не будет, а вот с Серафимом в самый раз! Он хоть и на лешего похож и злобности в нём на полную тысячу наберётся, а добрейшей души человек! Вот и Алёна мне тогда так сказала, а Лис чуть погодя…

Дружба с обозным старшиной Ратнинской сотни Серафимом Ипатьевичем Буреем и роман с его соседкой – вдовой ратника Алёной настигли Сучка почитай одновременно. Началось всё по весне у забора алёниного подворья. Едва отойдя от стремительного превращения из уважаемого мастера в закупа, сопровождаемого переносом из славного на Руси града Новгорода-Северского в затерянную в Полесских болотах дыру под названием Ратное плотницкий старшина озаботился тремя вопросами: как жить дальше, чем бы промочить горло и кого бы…, ну, на счёт женского пола, короче. Если с первыми двумя задачами всё обстояло более-менее просто – работать предстояло на родню заимодавца – туровского купца Никифора, каковая родня оказалась во-первых, самой высокой кочкой на здешнем болоте – сотник латной конницы это вам не голым гузном ежей в лукошке давить, во-вторых была та родня щедрой, не злобной но с придурью (так плотницкий старшина тогда думал) – виданное ли дело – велеть потешную усадьбу в лесу изладить а главным над этим делом приставить сопляка тринадцати годов от роду… Хмельное достать при сучковом опыте тоже являлось делом плёвым, а вот на счёт третьего… Нет, водились и в Ратном разбитные бабёнки, которые очень даже не против, но заприметил плотницкий старшина возле церкви бабу таких статей, что дружиннику Великого князя впору. Вот и взыграло у Сучка ретивое – захотелось ему эту богатыршу оборотать, а то, что он мельче её чуть не вдвое только добавило азарта.

Перво-наперво расспросил старшина кто это такая, да что, да почему – ходя промеж двор да предлагая всякую плотницкую работу много узнать можно – закупу, конечно, на хозяина работать положено, но если сможешь ещё и на себя так бог тебе в помощь, никто не запретит. Вот так и узнал Кондратий, что звать ту богатыршу Алёной, была замужем за ратником да того на рати уже давно убили, что ухажёров у неё нет числа, да всё больше им облом корячится, а последнего вдовица, застав с другой бабой, приголубила поленом так, что чуть не убила, а потом, беспортошного, тем же поленом гнала через всё село. «Ага!», - сказал себе Сучок и поскакал к алёниному подворью.

Ратное не Новгород Северский – тут всё близко, так что в пути никакого способа по охмурению богатырши придумать не удалось. По сей причине перед её тыном пришлось остановиться и обдумать ситуацию. Нет, можно было для затравки разговора предложить крышу починить, тем более, что дранку заменить действительно не помешало бы, но тут могли случиться два нежелательных момента: во-первых, Алёна могла просто не оценить многочисленных достоинств плотницкого старшины, сокрытых в мелковатой и лысоватой телесной оболочке, и просто послать куда подальше, во-вторых, и это было страшнее, могла заплатить за ремонт крыши – и всё! Вот и стоял раб божий Кондратий и смотрел на тын, за которым скрывался предмет его вожделений и яростно скрёб пятернёй плешь, как когда-то смотрел хитроумный Одиссей царь Итаки на стены непокорной Трои.

Однако, пока плотницкий старшина размышлял на тему какой «троянский конь» приведёт его в алёнину крепость, жизнь, по мерзкой своей привычке, подложила ему троянскую свинью. Почему свинью? Да потому, что началась эта история с предсмертного визга кабанчика, раздавшегося с соседнего с алёниным подворья. Ни одно событие в селе не остаётся незамеченным и безнаказанным – над оградами там и сям появились головы любопытных.
- А? Чего? У кого? – наполнил улицу нестройный хор.
- Да Бурей кабанчика колет! Сам! – задорно просветила всех молодуха с расположенного через улицу подворья.
- Откуда знаешь, что сам? – хрюкнула невесть откуда взявшаяся неопрятная бабёнка.
- Вижу! - гордо отозвалась молодуха.
- А ты чего через забор высунулась, бестыжая! И подол уже задрала! Хахаля себе выглядываешь?! – неряха враз сорвалась на визг. – На моего глаз положила, мочалка?! Я тебе зенки твои блудливые повыцарапаю, потаскуха!

Сучок с интересом наблюдал за бабьей перебранкой, не забывая, однако, поглядывать на алёнино подворье, ожидая появления хозяйки. И дождался.

- Безлепа, уймись! – оказывается, Алёна умела гаркнуть не хуже воеводы.
- А тебе что больше всех надо?! – огрызнулась чумазая скандалистка, - Тоже мне честна вдова - перед каждым задом вертишь и с любым готова!
- Лушка, я ведь сейчас вся вылезу, - почти ласково промурлыкала в ответ Алёна и сделала вид, что собирается выйти на улицу.

Неопрятная баба мгновенно метнулась ко входу в неприметный переулок и завизжала уже с безопасного расстояния:

- Кончанские! Чтоб вам всем! Бабы - потаскухи, мужи – полудурки а над всеми Бурей!
- Хрр… - раздалось вдруг с подворья, где принял мученическую смерть кабанчик (судя по запаху, его уже палили).

Лушка заткнулась на полуслове и юркнула в переулок. У остальных участников вдруг тоже объявились неотложные дела. Сучок заметил, что на улице остался он один.

Это кто ж всех тут так шуганул? Попрятались, будто медведь на ярмарки с привязи сорвался… Такое веселье испортил, засранец!

Плотницкий старшина обернулся и обомлел.

Етит меня долотом! Это кто? Или что? Видывал хари но такой… Чисто лешак! Его мамаша что с медведем согрешила? Не приведи боже такого ночью узреть – как баба рожать обучишься! Да ещё и горбатый… Красавец, ети его!

Страхолюдный горбун меж тем осмотрел поверх забора враз опустевшую улицу, довольно хмыкнул и вроде бы собрался слезать, как заметил Сучка и стоящую возле калитки Алёну:

- Ы? – горбун решил не утруждать себя членораздельной речью.
- Здравствуй, дядька Серафим, - Алёна слегка поклонилась. – Ты кабанчика колешь?
- Угу, – кивнула заросшая волосами харя, хоть и не шибко приветливо, но и без злобы. – Чего тут?
- Да Лушка-дура опять блажила, - вяло отмахнулась богатырша.
- Гыы, безпелюха безмозглая, - Бурей шумно почесался. – Надо чего, соседка?
- Да нет, дядька Серафим.
- Ну и ладно, - горбун собрался было слезать, но вдруг обернулся и указал пальцем на Сучка. – А ты кто?
- Дед Пихто! – плотницкий старшина не любил подобного обращения, - Плотник я – работу ищу! Могу и тебе что-нибудь поправить, если в цене сойдёмся.
- Дед Пихто? – Бурей причмокнул губами, будто пробуя что-то на вкус. – Ну и хрен с тобой! – и скрылся за забором.

От твою в бога Саваофа, пророка Моисея и праматерь нашу Рахель через выгребную яму да под гусельный звон! Дозволил, хрен жопомордый! А-а-а, ладно – не за тем здесь!

- А ты и вправду плотник? – Алёна смерила Сучка оценивающим взглядом.
- Плотник, - мастер приосанился, - А тебе по плотницкой части помощь нужна, красавица? Или ещё по какой?
- Пока по плотницкой – крышу перекрыть, - во взгляде женщины появился интерес.

Ага, по морде не приголубила, хоть и поняла всё! Ну, бабонька, богатырша-то ты богатырша а поиграть не против! Вот и поиграем!

- А ещё по какой? – Сучок широко улыбнулся глядя Алёне прямо в глаза.

Только не подмигнуть! Её этим не проймешь… И на титьки не пялиться! Хотя ох как охота – есть там на что пялиться! Есть!

Некоторое время они играли в гляделки, потом женщина отвела взгляд, но, не признавая своё поражение в безмолвном поединке, а по-женски переводя его в другую плоскость – она вновь оценивающе пробежалась глазами по Сучку с головы до пят и припечатала:

- Ты сначала с плотницкой справься, а там поглядим! Чего уставился? Иди, крышу смотри!

От, баба! Нее, с такой скучно не будет!

- Добро! Сколько за работу положишь, хозяйка? – вот тут уже можно было и подмигнуть, что старшина и сделал.
- Ты сначала эту работу посмотри, а потом о цене сговариваться будем, - Алёна понимающе усмехнулась и посторонилась, открывая калитку.
- Как скажешь хозяйка! – Сучок шагнул к калитке.
- Ты куда разлетелся, заморыш?! – хриплый голос за спиной был полон отнюдь не братской любви.
- А тебе какое дело?! – мастер резко обернулся.

Твою ж в бога душу! Трое! Один при мече! Без доспеха и то хлеб! Ну, ничего – мы ещё посмотрим!

- О, оно ещё и квакать умеет! – первый из ратников издевательски подбоченился и засунул пальцы под воинский пояс. – Алёна, ты чего это себе заместо мужа стоящего лягушонка завела? Больше некого?

Алёна побледнела от бешенства, набрала в грудь воздуха, что бы ответить и тут…

- Ты как с честной вдовой говоришь, выпороток ? Зубам в пасти не тесно? – процедил сквозь зубы Сучок обращаясь к нахалу и закрыл собой обалдевшую от такой защиты женщину.
- Ни хрена себе! – ратник повернулся к своим приятелям. – Борзую блоху Корней привёз!
- Слышь, мастер, уймись! Не твоё тут дело! – Алёна ухватила старшину за плечо. – Не по себе гуж взял.
- Нее, красавица, теперь это моё дело! – Сучок сбросил руку женщины со своего плеча и засучил рукава, - Нечего тут всяким языком трепать!
- Ну, гляди-и-и! – ратник, в свою очередь, засучил рукава.

Водник

Дата: Пятница, 04.07.2014, 12:57 | Сообщение # 19

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Дальше всё пошло не так, как представлялось самоуверенному ратнинцу. Зря он засучивал рукава, ох зря! Знал ведь, что закатанные рукава в драке только мешают, ан, нет – покрасоваться решил. Да не тут-то было! Показательно наказать мелковатого и лысоватого пришлого наглеца не вышло. Догадываться об этом он начал, получив в первое же мгновение драки мощнейший удар в печень, а окончательно удостоверился, схлопотав от «борзой блохи» коленом в морду и ладонями по ушам.
- Гы! – голова Бурея показалась над забором.
- Ох! – изумлённо взлетели вверх брови Алёны.
- От так-то! – сплюнул Сучок.
- ..ь! – выдохнули товарищи битого витязя, разом бросаясь вперёд.
Твою в бога…
Больше ничего мастер подумать не успел – пришлось отмахиваться. Некоторое время это удавалось не без успеха, хотя по зубам и рёбрам прилетало крепко – ратники не повторили ошибки своего бесславно битого товарища и отнеслись к прыткому плотнику со всей серьёзностью. Разница в умении и численное превосходство быстро сделали своё дело – кулак ратнинца пробил защиту и со всей дури впечатался Сучку в душу напрочь вышибая дыхание. В глазах поплыло и тут второй ратник от всего сердца «пересчитал забор» во рту плотника. Тело мастера вяло попыталось отмахнуться. Странно, но он не падал. Глядя на это, витязи хмыкнули, ухватили не по росту крепкого лысого коротышку и отправили в полёт стремительный, но недолгий – аккурат до алёниного частокола.
- Бухх, - сдержанно отреагировал забор.
- Ой! – прикрыла рот ладошкой Алёна.
- Ц-ц, - цыкнул зубом Бурей.
- Вот так оно с борзыми! – сплюнул кровью из рассечённой губы и утёр русую бороду один из ратников. – Пошли Терёху поднимать!
- Пошли! – отозвался его товарищ, - Всё у него свербигузда не слава богу – то поленом побьют, то плотником…
Ратники подняли неразборчиво ругающегося и отсмаркивающего кровавые сопли товарища, с издевательской тщательностью отряхнули на нём порты и рубаху, а когда тот твёрдо встал на ноги ещё и махнули ему поясной поклон:
- По здорову ли, боярин? Блохи твоё боярство не одолевают ли? – съязвил тот, что давеча звал товарища «поднимать Терёху».
- Да пошли вы все в…, - сказать куда «битый поленом и плотником» ратник не решился.
- Мы-то пойдём, - русобородый вновь сплюнул кровью, - А ты чо?
- А ничо! – огрызнулся Терёха.
- А если «ничо» двигай домой, Аника-воин, - насупил брови ратник.
- Да иду я, иду…
- Вот и иди! – русобородый глянул на товарища неласково, - Извиняй, Алёна!
- Ладно, Силантий, чего с дурня взять, - Алёна смотрела на встающего с земли Сучка.
- Ну мы пошли тогда, - ратники повернулись к центру села.
- Кудааа, б…?! – на крик обернулись все.
Плотницкий старшина стоял возле забора. Видок у него был – рожа, борода, драная рубаха и порты равномерно перемазаны кровью и землёй, под глазом здоровенный синяк, плешь в ссадинах, а в руке засапожник…
- Гыы! – радостно подал голос Бурей.
- Во, неугомонный! – все три ратника разом развернулись, охватывая Сучка с трёх сторон.
- Уймитесь, дуроломы! – рявкнула Алёна, делая шаг между своим незваным защитником и односельчанами.
Однако плотницкий старшина этого уже не видел. Бешенство мутной вонючей волной ударило в голову и едва не выплеснулось через уши. Сучок издал звук, сильно смахивающий на брачный рёв медведя, и ринулся на обидчиков, чуть не сбив по дороге Алёну.
Гнев плохой помошник в драке. Особенно, когда драться приходится с тремя опытными бойцами. В чём мастер немедленно и убедился – ратники в мгновение ока выбили из руки засапожник, от души настучали кулаками по различным частям плотницкого организма и снова отправили в полёт.
- Бухх, - сдержанно-удивлённо сказал забор, вновь встретившись с сучковой плешью.
- Всё! – выдохнул русобородый. – Угомонили! Но хорош, засранец!
- Гыы! – согласился Бурей.
Алёна не успела сказать ничего. Сучок поднимался. Цепляясь за забор, харкая кровью, он всё же встал.
- Ну не хрена себе! – присвистнул кто-то из ратников.
Сучок молча сплюнул кровью и вытянул из-за пояса топор. Крутанул его в руке… По тому как крутанул все поняли – умеет. Не первый раз с топором против меча выходит.
- Ну, заморыш, сам напросился! – Терёха вытянул меч из ножен и в свою очередь прошелестел им в воздухе.
Мастер вдруг перебросил топор в левую руку, стряхнул с правой оторванный рукав и перебросил оружие обратно. И проделал это в одно мгновение. Русобородый присвистнул, но с места не двинулся.
Поединщики, медленно сближаясь, мелкими шажками пошли по кругу, стараясь поставить противника напротив солнца. Если и у кого из зрителей и оставались сомнения в том, что поединок кончится кровью и совсем не обязательно наглого пришлого, то сейчас они точно рассеялись – село воинское и в таких вещах тут разбирались. Вот и Бурей разобрался.
Никто толком ничего не понял. Просто по месту начинающегося смертоубийства с рёвом пронёсся горбатый косматый смерч. Меч Терёхи отлетел шагов на пять, а его хозяин свернулся клубочком в пыли, два его товарища внезапно присели отдохнуть у противоположного забора, а Сучок лишился топора и в третий раз взмыл в воздух.
- Бухх, - устало сказал забор, привычно здороваясь с плотницкой плешью.
Некоторое время на улице стояла тишина. Потом у забора завозился русобородый. Алёна молча теребила кончик платка…
- Ну, надо ещё чего, соседка? – осведомился Бурей, видать наскучив молчанием.
- Спасибо, дядька Серафим, я сама, - Аллёна одной рукой подхватила топор своего поверженного защитника, другой его самого и скрылась за калиткой.
- Гыы! – не то удивлённо, не то задумчиво произнес Бурей и полез через забор на своё подворье – не идти же до ворот в самом деле.
На улице постанывая и матерясь поднимались ратники.

Водник

Дата: Воскресенье, 21.09.2014, 01:28 | Сообщение # 20

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Довольно долго они молча пили. Бурей вскидывал голову, опрокидывал в глотку содержимое кружки, скрипел зубами и снова свешивал голову до самой столешницы, а Сучок залпом высасывал ковш и тяжко вздыхал то ли от того, что вспоминал свою непутёвую и неустроенную жизнь, то ли от того, что хмель в пострадавшей башке шумел уже как толпа подёнщиков во время найма. Ни плотницкий, не обозный старшина не закусывали – в горло не лезло. После очередного возлияния Бурей поднял голову, обвёл мутными глазами горницу и вдруг хрипло прорычал:

- Кондрат… ты чего в жизни хочешь… а?
- Ну, ты…ик…спросил! – язык уже плохо слушался Сучка, - Хрееен его знает… Тут… эта, в двух словах…эта… не сказать!
- А ты с…кжи! – Бурея язык тоже подвёл, - Вот взьми… и скжи!
- Ик! И…ик… скажу! – Сучок попробовал приподняться, но рухнул обратно на сундук, - К-к-к-ррассоты…ик… хочу, вот!
-Хрр-р… - Бурей с пьяной грацией сначала рукой влез в миску с мясом, а потом вытер рожу рукавом, от чего она покрылась толстым слоем жира, - К-к-к-какой кр-р-расоты? Бабу что ли?
- Дурень, ты…ик… Сер…фимушка, - Сучок одной рукой ухватился за стол, а вторую воздел вверх в указующем жесте, - Нииче…ик…гошеньки в красоте не п…нимаешь! И сундук у тебя…ик…пляшет, вот! От гого…ик…и не пнимаешь!
- Кого «гого»? – Бурей озадаченно уставился на собеседника, - Хде он есть?! Из-за него, гриш, не пнимаю?
- Дык…ик…сундук! – Сучок воинственно выставил бороду, - Ик… вертится! От того ни в жисть!

Бурей сосредоточенно засопел, вылез из-за стола, рикошетом от стены добрался до сундука и от души пнул его. Сундук с шумом устремился в противоположный угол, а Сучок, лишённый точки опоры, со всей дури приложился задницей об пол.

- Ты…ик…чего дерёшься?! – от падения плотницкий старшина немного протрезвел.
- Так не с тобой же! – Бурей недоумённо развёл в стороны свои лапищи. – С сундком! Ты сам хрил, что красоту из-за него!
- А-а-а! – Сучок поудобнее утвердил зад на полу, - Т..да…ик…и п…делом ему!
- О! – Бурей крякнул, за ворот поднял Сучка с пола и вместе с ним проследовал к лавке, утвердил на ней полузадушенного гостя и утвердился сам. – Р-сказывай, что, хрр, за к-рсота т-кая, что она тебе баб нужнее?
- Погоди, лешак, - с натугой просипел мастер, - Чуть не удавил, ведьмедище!
- Ты, хррр, извиняй, Кндраш, - повинился обозный старшина, - Я…это…с радости могу и того… Давай выпьем лучше!
- Давай! – уже с меньшими усилиями просипел Сучок.

Бурей попадая мимо посудин разлил то ли брагу, то ли пиво – сотрапезники уже не очень понимали что пьют. Ковш и кружка со стуком сошлись в воздухе, после чего их содержимое устремилось в утробы приятелей.

- Ик…Хор-рошо пшла! – доложил Сучок и ухватил со стола что-то съедобное.
- Ык! – подтвердил Бурей и последовал сучкову примеру. Судя по хрусту, донесшемуся из его пасти, на зуб ему попало что-то мясное, причём с костями, но обозный старщина значения этому не придал:
- Ты р-ск-зать об-щал, - напомнил он приятелю и сплюнул особо упрямый осколок кости, который никак не желал разжёвываться.
- Сслушай, С-с-серафимушка, - Сучок постарался придать своему лицу одухотворённое, как у пророков на иконах, выражение, - Красота она… это во всём есть! Вон… лес шумит… небо там… солнышко… бабы поют… Вот значит, когда чего строишь вот… эта… вспоминаешь… особливо, кохда терем…
- Бабы это хорошо, - Бурей изо всех сил закивал головой, - Особливо, когда, хрр, терем! Вот… брали, значится, на щит…
- А вот…ик…храм когда…ик… белокаменный, - Сучок не слушал, что там ему отвечает Бурей, - Чтоб…ик…как облако белый…чтоб к небу!
- Эт да! – морда Бурея стала пьяно-мечтательной, - Когда тело белое…хрр…оно…ик…как в небо!
- Во-во! Всё ты…ик…Серафимушка…понимаешь, голубь! Что б как облако в небе… Своими руками…да головой!
- Кондраш, хрр, ты…эта…ик…чего? – Бурей в величайшем изумлении воззрился на приятеля. – Когда баба…тело…ик…белое… А ты своими, хрр… это…ик…руками! Грех это…ик! Особливо когда тело…ик… белое! Слушай…ик…Кондраш, а своёй головой это…ик…как?
- С…ик…бабой? Головой…ик? Н-не знаю! – Сучок выпучил глаза и замотал головой да так, что чуть не сверзился с лавки. – Эт-то г-г-греки, м-мать иху злодергучую… Вот они…ик… не по-людски…ик!
- А, гр-ки! Ну их в жпу! – подытожил Бурей и принялся ковыряться в зубах.
- И туда…ик…они…тоже! – кивнул Сучок. – Двай, эта…ик…впьем, С-рфимшка!
- Хрр, давай! – Бурей разлил хмельное.
- Греки, они…ик…строить горазды! – Сучок попытался поймать ускользнувшую мысль, - И красоту…их… пнимают, вот!
- Ы? – заинтересовался обозный старшина.
- Только…ик…они, эта, сами ся…ик… серпом по этим…ик…самым, - Сучок показал руками как и по каким «самым».
- Что… хррр…фсе? – удивился Бурей.
- Не…ик…тлько те, знач, кто всё…ик… по этому, к-к-как его, м-мать… ка-ка-ка…ккканону, вот!
- Хрр, вот нелюди! – глаза обозного старшины налились кровью. – Как мы их, хрр, на Дунае!
- От…ик…, Серфимшка, истинно…ик! – плотницкий старшина взглянул на приятеля почти с обожанием. – Влёту…ик…в них нет! А у меня есть!
- У тебя есть! – согласился Бурей, - Ты ж не серпом!
- Точно, Серафимушка! – от душевного подъёма мастер даже совладал с непослушным языком, - Есть он у меня! Глаза закрою и вижу! Белокаменный и ввысь возносится, аки лебедь, до неба самого, вот!
- Баба? – заинтересованно уточнил Бурей.
- Сам ты баба! Храм!
- Ну, хрр, если баба хорошая… Можно и в храм… Венчаться! – обозный старшина утвердительно кивнул головой.
- Да построить я его хочу! – возопил Сучок.
- Конечно, построишь! – ещё энергичнее закивал Бурей, - А то где венчаться?
- Да ну тебя! Наливай лучше! – махнул рукой Сучок и рухнул с лавки.

Бурей подхватил приятеля, водрузил обратно на лавку и сунул в руки ковш и задал собеседнику в высшей степени глубокомысленный вопрос:

- Ы?
- Бумздровы! – Сучок прекрасно понял приятеля.
- Ты, хрр, эт, Кндраш, дальше скзывай, - попросил Бурей и принялся закусывать.
- Вот, ик, Серфимшка, с соплячьих лет…ик…значт, - принялся рассказывать о своей мечте мастер.

Бурей растроганно слушал, кивал, поддакивал и, видимо из-за одолевшего его сентиментального настроения, со страшной силой уминал всё подряд, что было на столе. Однако, занятый поглощением пищи и занимательнейшим рассказом косноязычного от возлияний плотника, обозный старшина не забывал о долге радушного хозяина и не раз подливал гостю, не забывая, впрочем, и себя.

- Вот…ик…ткой снаружи он и бдет, Срфмушка, а снутри…, - плотницкий старшина осёкся на полуслове – Бурей весь синий, сидел молча, с закатившимися глазами и не дышал.
- Серафимушкааа! – от вопля Сучка всполошились все окрестные собаки, однако, Бурей остался тих, синь и бездыхан.
Мастер вскочил с лавки и принялся трясти друга за плечи. С тем же успехом можно было пытаться голыми руками вырвать столетний дуб – обозный старшина остался недвижим.
- Ты что ж, аспид, помереть тут удумал? – Сучок со всей дури попытался садануть кулаком по физиономии Бурея, однако попал по спине.

Обозный старшина вернул зрачки на место и издал звук, похожий на тот, который издаёт стаскиваемый с ноги мокрый и тесный сапог, крупно сглотнул и задышал:

- Ох, спси… тя… бог, Кндраш! – лёгкие Бурея работали не хуже кузнечных мехов, - Помр бы, кабы не ты! Дай рсцелую, дрг любзный!

Сучок попытался уклониться, но Бурей медвежьей хваткой облапил его, выдавил из лёгких весь воздух и расцеловал, щедро перемазав при этом застывшим жиром.

- Пусти, ведьмедина! Задушишь к едреней матери! – последними остатками воздуха прохрипел мастер.
- Эх, Кондрат, где ты раньше был?! – дыхание у горбуна уже вполне восстановилось, даже язык лучше ворочался, - Никогда так душевно ни с кем за чаркой не сидел!
- От и я с тобой, Серафимушка! – Сучок от избытка чувств не только протрезвел слегка, но и пустил слезу пьяного умиления, - Не знал, не ведал, что тут такие душевные люди живут!
- Давай ещё тяпнем, Кондраш?
- Давай! – согласился плотницкий старшина, - Только по маленькой, а то я с утра с Алёной - соседкой твоей…ик…сговорился. Крыша у ней…ик!
- Хррр… Неужто уже сговорился? – Бурей полез пятернёй в свою необъятную шевелюру. – Быстро ты, ить! Молодец, коли так! Она, ить, баба добрая!
- А чо там…ик… уметь-та?! – Сучок горделиво задрал нос, - Дранку… ик… перестелить… умеючи-то? Да раз плюнуть!
- Хрр, бабу с умом да умеючи легко уговорить, - согласился Бурей.
- Во-во, топориком тюк…, - начал было Сучок, но осёкся – забыл чего сказать хотел.
- Эт ты, хрр, врёшь…топориком, - замотал башкой Бурей, - Не успел ты Федьку приголубить – я отобрал! А ты чего ёрзаешь-то?
- В нужник хочу! – отозвался Сучок слегка посучивая ножками
- Так иди! – милостливо разрешил Бурей, широким жестом указывая на дверь, - Тама он!
- Ноги не идут! – плотницкий старшина засучил ногами активнее – подлый мочевой пузырь от напоминания усилил свой натиск.
- Давай подсоблю! - Бурей попытался встать, но не смог, - Хрр, и у меня не идут!
- А давай, Серафимушка вместе... Оно вместе сподручнеее, мы в артели завсегда так, - Сучок ухватил ручищи Бурея и пристроил себе на плечи. - Ну давай, встали! Раз, два - взяли! А теперь ножками... сперва левой, потом правой, а то обмочусь!

Друзья, упираясь лбами друг в друга, сделали несколько шагов и дошли почти до двери, но тут Бурей встал и шумно выдохнул:

- Погодь, Кондрат, тяжко чего-то! Мож песню затянем? С песней на походе сподручнее!
- Давай! А какую?
- А счаз! - и Бурей во всю глотку заревел:

Будет плакать по мне добру молодцу
Жена-жёнушка раскрасавица-а-а.
Пусть ей чёрну весть принесут поутру,
Что вдовой вековать оста-а-а-анется.
Приведут коня мово в поводу-у-у,
Меч, да бронь сберегут для неё-о-о,
Мои други, передайте тогда-а-а-а
И остатнее слово моё-о-о-о:
Ты не плач, не грусти жена обо мне-е-е,
Да за сыном лучше гляди-и-и.
Меч ему отдай по весне-е-е-е
И в поход его проводи-и-и-и

Бурей тяжело вздохнул, открыл башкой (руки-то заняты) забухшую дверь, набрал в грудь побольше воздуха и снова затянул песню:

Их го-о-оловы бу-у-уйны лежат в ковыля-а-ах
Над ни-и-ими лишь во-о-ороны вью-у-у-утся!

Этот припев подхватил уже и Сучок. С такими вот завываниями друзья преодолели около трети той бездны вёрст, что отделяла их от нужника. Их славный анабасис сопровождался заливистым собачьим лаем и забористыми комментариями соседей на счёт «свербигуздов по ночам шляющихся».

- Не, так не пойдёт! – вдруг заявил Сучок.
- Чего не пойдёт? – не понял Бурей.
- Песня не пойдёт! – мастер не на шутку рассердился, - Не дойдём! Унылая она!
- А какую надо? – насупившись спросил обозный старшина.
- Бодрую! Про богатырей чтоб!
- Хрр, эт можна! – оскалился Бурей и тут же на удивление трезво выдал:

Будет плакать по мне добру молодцу
Эх! Жена-жёнушка раскрасавица-а-а.
Принесут ей чёрну весть Эх! по утру,
Что вдовой вековать о-о-останется. Эх!
Приведут коня мово в поводу-у-у, ой-ля-ля!
Меч, да бронь сберегут для неё-о-о, Эхма!
Мои други, передайте тогда-а-а-а, твою мать!
И остатнее слово моё, Ух да мое!
Ты не плач, не грусти жена обо мне-е-е, Эхма!
Да за сыном лучше гляди-и-и, твою мать!
Меч ему отдай по весне-е-е-е, Эхма!
И в поход его проводи, уй лю-лю!

Под эту песню и вправду пошло лучше – до нужника друзья доковыляли резво и даже приплясывая. Обратный путь занял уже меньше времени – Бурей и Сучок знали уже, как скрасить его тяготы, да и прохладная майская ночь немного повыветрила из них хмель.
- Ох ты ж едрит твою бревном суковатым, - удивился Сучок глянув на небо, - Хорошо с тобой, Серафимушка, но и честь надо знать! Работать мне завтра! Давай на посошок и пойду я.
- Хрр, итить его, только сели! – Бурей открыл дверь в избу, - Ладно, на посошок и всё!
Они выпили «на посошок», потом «стремянную», потом «на ход ноги», потом «за лёгкую дорогу», а потом Сучок упал. Бурей потряс храпящего друга, потом ещё… и ешё – Кондратий не просыпался.
- Хрр, спит! – Бурей сел на лавку. – И чего с ним делать? А-а-а, домой его надо! К Алёне!
Обозного старшину ничуть не заботило, что он думает вслух. Совсем даже наоборот – так легче было отлавливать разбегающиеся, словно тараканы в запечье, мысли.
- Он же её того… И ладно! – обозный старшина подкрепился из кружки, - Всё ж лучше Федьки.

Тем кто успел заснуть после вокальных упражнений друзей спали не долго. Сначала от грохота в Алёнины ворота проснулись псы по всему Ратному, а за ними подтянулись и хозяева. Ну а соседи просто не могли не высунуться из-за заборов, что бы узнать причину безобразия. Зрелище, надо сказать, было занятным – Бурей со всей мочи колотил своим кулачищем в Алёнины ворота, а на плече его похрапывал давешний лысый забияка. Да так сладко, поганец!
Наконец ворота отворились, и перед зрителями предстала наспех одетая Алёна, сжимающая в руке немалых размеров тесак.

- Бурей, ты что совсем с глузда съехал?! – гнев хозяйки аж плыл по воздуху.
- Алёна, ты не серчай, соседка, - Бурей постарался придать своему голосу кроткие интонации, - Я тут, хрр, эта, твоего принёс! Ты его, смотри, не пришиби – он у тебя хозяйственный!
- Чего?! – Алёна аж отшатнулась от изумления.
- Кондрата своего забирай грю, - Бурей вывалил Сучка прямо в Алёнины объятья, - Утомился он! А ему утром крышу крыть!

Алёна машинально подхватила тело. Сучок причмокнул во сне губами.

- Ты его береги, дружка моего сердечного! Совет вам да любовь! – Бурей смачно поцеловал воротный столб.
Алёна под общий хохот захлопнула калитку.
- Откуда ты на мою голову взялся, аспид? – раздалось из-за ворот, - Черти тебя принесли.
- Ну вот, даже спасибо не сказала! – обиженно изрёк Бурей и поплёлся к своим воротам, где уже маячила с факелами насмерть перепуганная дворня.

Водник

Дата: Среда, 26.11.2014, 16:32 | Сообщение # 21

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Сучок сел к столу. Неторопливо зачерпнул ложку, осторожно над куском хлеба донёс до рта, проглотил и с достоинством поблагодарил:
- Хороши щи, спаси тебя бог, хозяйка!
- На здоровье, мастер, - ещё более светским тоном отозвалась Алёна и устроилась на противоположном углу стола.
- Работу посмотреть не желаешь ли, Алёна Тимофеевна? – Сучок решил подъехать с этой стороны.
- Благодарствую, Кондратий Епифанович, - не слишком низко поклонилась хозяйка, - Ты мастер справный, пригляд за тобой не нужен, а мне недосуг.
- От чего знаешь что справный? – плотницкий старшина хотел подмигнуть, но в последний момент передумал.
- Так сотник Корней других держать бы не стал, - совершенно спокойно отозвалась женщина.
В такой вот светской беседе прошёл весь обед. Как Сучок ни старался, Алёна оставалась лишь вежливой хозяйкой, приветливо беседующей с нанятым работником. Вот с той же хозяйской приветливостью, которая так хорошо известна дельным мастерам и выставила она плотницкого старшину по окончании обеда на крышу. Ровно, вежливо и с улыбкой.
Что, Кондрат, зацепила тебя богатырша? То-то и оно… Так ведь и я её! Или нет? Играет как лисица с мышом! Неее, красавица, я супротив тебя, конечно, мелковат, да только мелкая блоха злее кусает! Так что, Кондрат, мышом-зверем тебе не бывать! Поглядим, Алёнушка, на сколько тебя хватит от соседок трепливых отбиваться – они-то за тебя всё решили! А я и не против… О! Вот эта баба любопытная мне и поможет!
Любопытная баба, меж тем, просочилась в калитку и, шустро семеня ножками, направилась к затеявшей во дворе стирку Алёне. Глазёнки незваной гостьи так и блестели от предвкушения. Не успела калитка хлопнуть, а она уже преодолела пол двора. Алёна обернулась на стук, увидела посетительницу, и в воздухе тут же отчётливо запахло намечающимся убийством…

***

А вы, любезные читатели, как бы себя на её месте чувствовали, а? Мало того, что страхолюдный сосед посреди ночи принёс ей, в сущности, совершенно незнакомого, да ещё и в дупель пьяного мужика, так ещё и языком своим поганым перед всем селом чуть ли не повенчал с ним. Ну, в постель уложил точно. Так ведь и этого мало – это бабы слышали, да не просто бабы, а соседки! А уж если сарафанное радио начало работать, то его уже не остановишь.
Добро бы хоть всё враньём было – так ведь нет! Лысый коротышка-плотник, похоже, всерьёз решил занять то место, что ему приписала молва, и клинья стал подбивать будьте-нате! Одно начало знакомства чего стоило – не каждый день и не из-за всякой женщины мужики на боевом оружии дерутся! Лестно, конечно! Только за такие подарки судьба плату требует – ууу!
Вот и Алёне выпало – не расплатишься: все её подруги, знакомые и, выражаясь суконным языком канцелярий, «лица, претендующие на вышеупомянутые звания», гуськом потянулись на Алёнино подворье, чтобы масляно поблёскивая глазками и подхихикивая, сунуть свои губы прямо Алёне в ухо прошептать: «Ну, как он, а?» или «И давно? А чего молчала?». Нынешняя посетительница была по списку девятой…

***

Ну как, любезные читатели, представили? Никого убить не захотелось? Вот и Алёне до зуда в ладонях возжелалось крепко обнять кого-нибудь за горло! С улыбкой мойры, собирающейся оборвать нить чей-то судьбы, обернулась она к любопытной, а в руке её качнулся тяжёлый деревянный рубель…
Однако, сплетница ничегошеньки не видела – дурное любопытсво гнало её навстречу жарким объятиям рубеля. За этим, как кот с забора, наблюдал с крыши Сучок.
О! Хорошо пошла! Куда ж ты разлетелась, дура, етит тебя в зад и перед? Ох, быть тебе, баба, битой! Глазёнками-то как сверкает, а? Тааак, раз, два-а-а… Давай, Кондрат!
- Алёна, как зимовать-то будем?! Тут по всему подворью делать-не переделать! – плотницкий старшина лихо подкурутил ус и подмигнул хозяйке.
Казалось, от Алёны сейчас займутся пламенем надворные постройки. Во взгляде разъярённой женщины сквозило обещание: «Погоди, сокол ясный, рано или поздно ты оттуда слезешь!». Рубель в руке мелко подрагивал…
Посетительница, между тем, колодой застыла посреди двора. Ну не то чтобы совсем неподвижно – вращать глазами, открывать и закрывать рот, а так же громко икать, она могла вполне уверенно. Словом, баба являла собой картину того, что в будущем будут обозначать выражением «от радости в зобу дыханье спёрло» - сейчас она переживала высшую форму экстаза, доступную сплетнице – она видела и слышала! Сама! Своими глазами и ушами!
- Один насест для кумушек твоих сколачивать запаришься! Это какая по счёту-то? – Сучок стремительно принялся закреплять первоначальный успех. – Ежели так дальше пойдёт, то через весь двор ставить надо! И высоченный!
- А высоченный зачем? – Алёна сообразила, что плотник ведёт какую-то игру и решила подыграть – после ночных и дневных приключений терять ей уже было нечего.
- А как же иначе, Алёнушка? – Кондратий показал в улыбке все свои много пережившие зубы, - Коли низко излажу, под ногами путаться будут – вовсе житья от них не станет!
- Что верно, то верно, Кондрат! – эти слова Алёна уже почти что пропела, - И что велик насест будет, тоже верно! Враз ты хозяйским глазом всё узрел! Они ж там ещё и друг-дружку клевать станут – одна сверзится, две заберутся!
- Истинную правду говоришь, Алёнушка! Пуху да перьев будет – уууу! – мастер снова крутанул ус. – А вот нестись ни в жисть не будут! Сплошной убыток! Как зимовать станем?
- И ещё, Кондраш, ты б насест не через подворье бы ладил, а? – голос Алёны просто истекал мёдом и ядом.
- Это как скажешь хозяйка! – тут же отозвался с крыши плотницкий старшина, - Как велишь, так и сделаю!
- Тогда делай вокруг – прямо над тыном! Не хочу я по своему двору ходить, да наверх поглядывать, как бы чего не то на голову не капнуло! – припечатала Алёна и уже сама подмигнула мастеру.
Пришлая баба, наконец, захлопнула рот, побагровела, как свёкла, развернулась и опрометью кинулась вон со двора. Сучок заложил в рот два пальца и оглушительно свистнул ей во след. Баба под хохот соседей припустила ещё пуще.
- Так что с насестом-то? – сквозь смех снова спросил плотницкий старшина.
- Теперь и не знаю – ты ж всех клуш распугал! – Алёна картинно развела руки. – Не видать нам с тобой, знать, пуху!
На улице кто-то громко хрюкнул от избытка чувств.
- Стал быть крышу доканчивать, Алёна Тимофеевна?
- Её, Кондратий Епифанович!
День потянулся своим чередом. Алёна хлопотала по хозяйству внизу, а Сучок работал работу наверху. Время от времени они перешучивались, случалось, что и подначивали друг-друга, а то и просто чесали языками. И было им отчего-то хорошо и спокойно…

Солнце нижним своим краем зацепилось за верхушки леса, что рос за окружающими Ратное полями и застыло там не в силах решить – закатиться ему за горизонт или погодить чуток. Сучок пристроил на место последнюю дрань, со вкусом потянулся, подобрал инструмент и не торопясь слез на землю.
- Закончил, мастер? – Алёна появилась на пороге избы.
- Закончил, хозяюшка!
- Тогда вечерять пошли.
Вроде бы ничего в Алёниной избе со вчерашнего вечера не изменилось, а поди ж ты – не получалось сегодня того давешнего разговора, не протянулись вновь между хозяйкой и работником вчерашние нити. Не связывалось сегодня и всё тут! А ведь Сучок пытался, да ещё как! Быть может, пытаться и не стоило – может, такие незримые эфирные связи должны сами возникать между людьми? Может быть они не любят суеты и попыток пришпорить время? А может они сами решают, готовы ли люди принять их? Кто знает, кто знает?
Ложки заскребли по дну мисок. Алёна встала и собрала посуду. За ней поднялся и Сучок. Повисла неловкая тишина. Сначала неловкая, а потом и тягостная, но никто не решался её нарушить. В подполь, занимаясь своими мышиными делами, заскреблась мышь. Алена, как очнувшись, подошла к сундуку, достала из него что-то завёрнутое в тряпицу и протянула Сучку:
- Благодарствую мастер, вот, возьми за труды.
- Спасибо, хозяйка, - хрипло ответил Сучок и не глядя, сунул свёрток за пазуху. – Так я пойду?
- Иди, мастер, - Алена на секунду запнулась, а потом добавила, - Спасибо тебе и за работу и за беседу.
- И тебе спасибо, хозяйка! – Сучок надел шапку и, не оглядываясь, вышел из избы.

***

Скажи мне любезный читатель, ты никогда не задумывался, что есть любовь и как она возникает? Наверняка задумывался! Даже, наверное, пытался найти свой ответ на этот вопрос и даже нашёл, правда, не до конца. Окончательно на него ответить людям не дано, да и надо ли? Не лучше ли бесконечно искать ответ открывая всё новые и новые грани сей вековечной тайны? Ведь искал же Гомер, искал Овидий, искал Петрака, искал Шекспир, искал Пушкин… Петя Иванов, вон, тоже искал и ведь тоже нашёл! Причём, нашёл своё, неповторимое…
Знаешь, любезный читатель, у Стендаля на этот счёт тоже была своя теория. Довольно остроумная, между прочим. Великий француз сравнил зарождение любви с кристаллизацией: «В соляных копях Зальцбурга, в заброшенные глубины этих копей кидают ветку дерева, оголившуюся за зиму; два или три месяца спустя её извлекают оттуда, покрытую блестящими кристаллами; даже самые маленькие веточки, которые не больше лапки синицы, украшены бесчисленным множеством подвижных и ослепительных алмазов; прежнюю ветку невозможно узнать. То, что я называю кристаллизацией, есть особая деятельность ума, который из всего, с чем он сталкивается, извлекает открытие, что любимый предмет обладает новыми совершенствами.»
Красиво, не правдали? Хочется поверить, по крайней мере, мне. По Стендалю эти любовные кристаллы, как и кристаллы природные так же растут или умирают в зависимости от того, в благоприятную или нет среду, им случится попасть. Вот по этому, когда зарождается любовь, так важно, что бы между свиданиями проходил определённый срок. Дайте воображению влюблённого работать – это хорошо для кристаллов, но не дайте им перегореть…

***
Кондратий Епифанович Сучок ничего не знал о теории кристаллизации Стендаля. От слова «совсем». Да и откуда – между плотницким старшиной и великим французом пролегла пропасть в добрых семь сотен лет, однако, через три дня и четыре ночи после расставания, в самый правильный для роста кристаллов срок, кто-то в сумерках рванул дверь Алёниной избы.
- Не договорили мы с тобой, хозяйка! – решительно сказал Кондратий Сучок и переступил порог.

Водник

Дата: Вторник, 03.03.2015, 18:11 | Сообщение # 22

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Глава ...
Конец октября 1125 г.

С самого утра настроение у Кондратия Епифановича Сучка было припоганейшим и это немедленно почуствовали на своей шкуре и артельные и те из лесовиков, кто не ко времени попался плотницкому старшине на глаза. Досталось всем – мастер никого не обделил, каждого приголубил.
- С цепи он чтоли сорвался? Зверь-зверем и, главное, на ровном месте! - выразил общее мнение Гаркун, - Нил, ты не знаешь, какая муха зодчего нашего укусила?
- Да хрен его знает! – сплюнул Нил. – Пошли жрать лучше. – На обед звонят!
В трапезной всё разъяснилось – щека у Сучка заметно округлилась, да и жевал он очень осторожно, временами шипя и матерясь.
- Зуб что ли, Кондрат?! – участливо спросил мастер Гвоздь.
- Угу, - кивнул головой Сучок.
- И давно?
- С вечера, - старшина мотнул головой.
- Так это ты из-за зуба на всех кидаешься? – хмыкнул Нил. – Понятно! Дело такое – и на стенку полезешь! К Юльке ходил?
- Да ну её к бесу! – опять мотнул головой Сучок.
- Ну, давай я вырву, - предложил кузнец Мудила.
- Да иди ты! – старшина подпрыгнул на лавке. – Думаешь, я забыл, как ты старому Пахому зубы рвал?! Еле с того света его достали! Не лезь ко мне со своими клещами, убивец!
- Ну, как знаешь, - даже свозь запечённую у горна кожу кузнеца выступила краска.
- Во-во! Знаю! – скривился Сучок. – Понравилось ему, живодёру! Нее, до моей пасти ты не доберёшься! Пусть, вон, другие дурни…
- Кондрат, чего делать-то думаешь? Само ведь не пройдёт, - вмешался в разговор Нил.
- Один хрен в Ратное всем ехать, не забыли? Там Настёне отдамся – она хоть башку вместе с зубом не оторвёт, как некоторые! – старшину аж передёрнуло от предвкушения. – А может и пройдёт ещё! Ладно, жрите давайте, работы ещё до хрена, а день короткий!
Ложки старательно заскребли по мискам.
- Ну что, всё слопали? – Сучок обвёл мастеров страдальческим взглядом. – Тогда пошли народ на работу выводить!
Мастера разом поднялись из-за стола и двинулись за Сучком к выходу. Увидев, что начальство зашевелилось, зацикали на своих артельные десятники, подгоняя отстающих. Народ потянулся из трапезной.
- Слыш, Кондрат, ты, это, чеснока бы приложил, а? – тихо, так что бы слышал один Сучок, сказал Гаркун. – И науз на, повяжи. Он сильный! У нас в веси наузница добрая!
- Спасибо! – Сучок, воровато оглянувшись, повязал вервие с узлами вокруг левого запястья.
- Ну, бывай, я к своим пошёл, - Гаркун перепоясал полушубок кушаком, надел шапку и вышел.
Сучок вздохнул и поплёлся на кухню клянчить чеснок.
Когда старшина, распостраняя едкий чесночный дух, появился на крыльце, его перехватил Мудила.
- Кондрат, тебе скобы когда нужны будут? Мы уже отковали, можешь забирать, - Мудила мотнул головой в сторону посада, где дымила артельная кузня.
- Добро! – волна аромата, произведённая Сучком, могла разорвать в клочья средних размеров вурдалака . – В Ратное съездим и заберу.
- Ладно, - кивнул кузнец, - Только скажи, жрёте вы их что ли, зодчие хреновы? Где я вам железа столько возьму? Вроде ж от пращуров без них обходились?
- Обходились, - снова пустил волну чесночной вони Сучок, - Только пращуры камнемёты на башни не ставили. Сам же видел, что было, когда мы Оторву первый раз на сруб взгромоздили. Никак без скоб – не держат врубки!
- Да знаю! – Мудила махнул рукой. – Только ты уж не разбегайся, а? Железа ж не напасёшься!
- Ладно, - кивнул старшина, - Чай не сопляк – понимаю! Ну, я пойду?
- Погодь, Кондрат…
- Чего?
- Зуб как?
- Ноет, погань, но всё ж полегче, - скривился Сучок, - толи науз Гаркунов помог, толи чеснок.
- Ну ладно тогда, - кивнул Мудила, - Ты, это, если совсем невмоготу станет, вот чего сделай, средство верное!
- Чего?!
- Возьми мочи, лучше от парня рыжего…
- На кой ляд?!
- Ты не ори! – насупился Мудила, - Средство верное! Значит, возьми мочи и полощи…
- Да иди ты! Что б я чужое ссаньё да в рот!
- Ну, дело твое, - пожал плечами кузнец. – Не хочешь чужую – можно и свою! Но от рыжего вернее!
- Шёл бы ты … в кузню! – старшина сплюнул от избытка чувств.
Мудила задомчиво понаблюдал как чесночный плевок прожигает землю и подытожил:
- Видать, хреново болит. Ничего, припрёт – вспомнишь!
- Увидим! – зло дёрнул головой Сучок и спустился с крыльца.
Осенний день короток и в водовороте забот старшина забыл о зубной боли. Но всё в этом мире имеет свой конец – едва запарка схлынула, как поганец-зуб с утроенной силой напомнил о себе.
Уй-й-й, с-с-с-суууука! Вот тебе и сел подумать! Что ж тебе, тварь такая, неймётся, а? Дёргает и дёргает, драть тебя бревном суковатым поперёк себя волосатым! Ну, я тебя!
Сучок не нашел ничего умнее, чем запустить пальцы в рот и нащупать своего мучителя…
Б… я-я-я-ааа! Чуть не обмочился! Обмочился?! Что там Мудила говорил? От рыжего? А кто у нас рыжий? Швырок! …Ь! Может к Юльке? Ну и что, что соплячка? Отроки у нее, вроде, не дохнут? Не, точно не дохнут – я бы слыхал! А етить их скобелем!
Старшина, придерживая рукой щёку, быстро потопал в сторону Юлькиных владений.
Когда Сучок со стоном ввалился в лазарет, Юлька с помошницами как раз перебирала какие-то травы.
- Дядька Сучок, случилось чего?
- Зуб! – плотник выхаркнул это слово, как ругательство.
- Дядька Сучок, ты присядь, - юная лекарка мгновенно оказалась рядом, - Вот сюда, потихонечку, полегонечку… Слана, свет!
Одна из помошниц метнулась к поставцу, запалила новую лучину и с ней подскочила к начальнице.
- Ты, дядька, рот открой, вот так, осторожно, сейчас посмотрим, что там такое деется, - продолжала, меж тем, журчать Юлька.
Сучок почувствовал, что от этого журчания его тело расслабляется, боль, не то что бы отпускает, а как-то отходит назад, веки, подчиняясь невесть откуда взявшейся истоме, тяжелеют, а рот сам по себе открывается...
Лекарка, меж тем, ухватила старшину за подбородок не по-девичьи сильными пальцами, и повернула голову Сучка к свету.
- Слана, свети! Не туда! Вот! Вот так! Смотри, что бы уголёк не упал! – и тут же, совсем другим голосом обратилась к старшине. – Ничего-ничего, дядька, сейчас травок тебе дам боль и утихнет…
- Ыго ам?! – прохрипел Сучок – закрыть рот Юлька ему не давала.
- Рвать надо, дядька, - извиняющимся тоном произнесла лекарка, - Совсем сгнил. Сейчас мы за дядькой Мудилой пошлём…
- Нуегонуй! – категорически отказался Сучок, высвобождая челюсть из цепких Юлькиных пальцев, - Он деду Пахому зубы рвал, так чуть на тот свет его не спровадил! Не дамся!
- Ну, тогда я тебе сейчас отвара дам – он боль и снимет, - не стала спорить лекарка, - Поля, отвар сделай и остуди!
- Тот самый? – робко спросила вторая помошница.
- Да, ты его уже делала, знаешь, - Юлька ободряюще улыбнулась, но тут же прикрикнула, - Давай, не стой!
Девчонку ветром сдуло.
- Ты, дядька Сучок, отваром зуб полощи часто, а утром в Ратное, к матушке моей, слышишь? Как рассветёт – сразу!
- Понял, девонька, - кивнул Сучок.
- А сейчас посиди, а как отвар Поля принесёт, сразу к себе в избу ступай, по холоду не ходи. И щеку тёплым чем завяжи.
- Ага! – покорно кивнул Сучок.
Охо-хоо, знает своё дело девка… Вон как в оборот взяла – и правильно! Так лекарке и надо! Поди ж ты – сущая соплячка, а как понимает-то…

Старшина вышел из лазарета бережно придерживая за пазухой полушубка кувшин с отваром. Боль от лекарского голоса притупилась и от того жизнь казалась Сучку просто прекрасной. Так в чудесном расположении духа он и добрался до плотницкой избы, что стояла рядом с лесопилкой.
Чего там Юлька велела? Щёку тёплым завязать? Очень хорошо, завяжем…
Сучок набрал отвара в рот и принялся с шумом гонять его во рту.
Сено и сено, но раз сказала лечебно – значит лечебно! Вроде, и правда отпускает…
Старшина сплюнул отвар в помойную лохань, пристроил кувшин на полку и направился к ларю с одеждой.
Тааак, чего у нас там? Чем завязывать будем? Не, это не пойдёт, это тоже, и это… А это что? Портянки зимние? Да ну на хрен!
- Ты чего, Кондрат, портянки на ночь глядя сменить решил? – мастер Нил возник неизвестно откуда.
- Юлька велела щёку повязать, что б зуб в тепле, значит…
- Аааа! – закивал головой Нил, - Нашёл чего?
- Да не портянками же рожу мотать?! - вызверился Сучок, - Какая-то сука запасной куколь попрятала!
- Э-хе-хе, Сучок, ступай-ка ты, голубь сизый в сени…
- На кой?!
- А там кадка с водой стоит!
- И что?!
- Так ты в неё загляни, вот и увидишь ту суку, что барахло твоё прячет! – ухмыльнулся Нил.
- Да чтоб тебя, Шкрябка! Задрал меня этот зуб – всё в башке путается! - Сучок вздел к потолку бороду и провёл ребром ладони по шее, - Вот как задрал!
- Ладно, сиди, страдалец, добуду я тебе чем башку замотать! – Нил развернулся к выходу.
- Спасибо, Шкрябка!
- Не на чем! – ответил, не оборачиваясь, Нил и нырнул в сени.
- Охо-хохонюшки, чтоб тебя в лоб через дубовый гроб! – выругался Сучок и поплёлся за кувшином – полоскать.
Плотницкий старшина лежал на лавке, баюкал распухшую вдвое щёку на подушке и мучительно думал.
Етит его долотом – помогает Юлькино сено или нет? Вроде, когда того оно и ничего, а чуть перестал, так хоть на стенку лезь! Вот, опять! Су-у-у-ука-а-а-а! Да чтож ты дёргаешь так, драть тебя бревном суковатым вдоль, поперёк и наискось?! Где там Шкрябка запропал?! Сейчас, ей-богу, полезу морду портякой мотать, мож, полегчает! Мука-то какая, Господи-и-и! Отродясь зубы не болели – выбивали только! Хоть бы в рожу кто дал, что бы этот паршивец выскочил!
В сенях хлопнула дверь.
Неужто Шкрябка?
Нил, ухмыляясь во весь рот, ввалился в горницу.
- Как жив, болящий?! – вопросил он, доставая что-то из-за пазухи.
- Не дождёшься! – прохрипел Сучок.
- Вот и ладушки! – преувеличенно бодро отозвался Нил, - Гляди, чего тебе Плава прислала!
С этими словами мастер извлёк из-за пазухи нечто мохнатое, тряпичное и совершенно бесформенное.
- Это что?! – старшина в изумлении уставился на ком.
- Как что?! – возмущённо вскинулся Нил, - Плава тебе самонаитеплейший свой платок прислала и вот ещё чего – гляди!
Сучок сунулся к Нилу и разглядел в глубинах скомканного платка ещё один маленький свёрточек из чистой тряпицы.
- А там-то что? – устало спросил старшина.
- Так, Кондрат, Плава как узнала, что ты с зубом-то маешься, велела тебе вот это снести, - Нил сбился на скороговорку, - Средство, говорит, наипервейшее! К зубу приложить и как рукой!
- Точно? – с надеждой в голосе пролепетал Сучок.
Вот ведь как – будто о родном заботятся все! Аж слеза наворачивается! Точно, дом у меня тут в Михайловске, прям, род! Выкупится бы ещё да с Алёной обвенчаться – тогда совсем добро! Шкрябку в дружки позову!
- Точней не бывает! – усиленно закивал головой Нил. – Плава сказывала, что у них в Куньем волхв завсегда зубы им всем пользовал! Ты давай, пасть-то раззявь! Вот так, умница!
Сучок, как загипнотизированный, отщипнул тёмной рыхловатой массы, что содержалась в свёрточке, скатал в комочек и приложил к больному зубу. Нил только этого и ждал – не успел старшина закрыть рот, как платок, будто сам-собой обернулся вокруг головы и завязался на макушке узлом с кокетливо торчащими ушками.
- Слышь, Сучок, ну как оно, легчает?! – раздался голос Гаркуна.
Старшина поднял голову и увидел, что пока они беседовали с Нилом, в горницу набилась куча народу. В невеликом помещении, помимо Сучка, Нила и Гаркуна, обретались: Гвоздь, Матица, Плинфа, Мудила, Скобель, Отвес, Струг, подручный Гаркуна Живун, а из сеней торчала рыжая башка Швырка.
- Ну, Кондрат, чего? – высказал общий вопрос Плинфа.
- Н-н-н-не зн-н-наю! Н-н-не п-п-понял ещё, - проблеял Сучок, прислушиваясь к ощущениям.
- Погодить надо. Оно ж не сразу, - рассудительно заметил Мудила.
Собравшиеся во главе с рабом божьим Кондратием сосредоточенно принялись «годить». Некоторое время спустя старшина почувствовал, что в едкий вкус нового снадобья начали вклиниваться некие необычные нотки и не сказать что бы приятные. Он помотал головой – новый вкус усилился и начал уверенно забивать первоначальный. Сучок потрогал комочек снадобья языком. На это присмиревший вроде зуб отозвался резким всплеском боли, а новый вкус окончательно перебил старый и заполнил собой всё существо мастера. Ну, по крайней мере, то, что было свободно от боли.
Уй, б..,! Даже с бодуна во рту так гадко не было! Что за дерьмо в снадобье это намешали? Спросить что ли? А если гной это вытягивает? Тогда сплёвывать надо и полоскать, а то в утробу попадёт, а от того и помереть недолго! А я помирать я теперь не согласный! На кого я Алёну и их оставлю? Они-то меня, вон, не бросили!
- Шкрябка, а это зелье твоё, оно гной, часом, не оттягивает? – неразборчиво прошамкал старшина, - Больно у меня во рту погано.
- Оттягивает, как же не оттягивать! – бодро отозвался Нил. Ты, давай, сплюнь, а я тебе ещё отщипну!
- Швырок, тащи сюда лохань помойную и кувшин, что на полке там стоит! – распорядился Гвоздь. – Видать пошло дело.
- Сейчас, дядька Гвоздь! – метнулся кабанчиком Швырок.
Сучок сплюнул в лохань, прополоскал рот и спросил:
- Шкрябка, а что это за дрянь, что ты меня пользуешь?
- Кондраш, да какая ж это дрянь? – возмутился Нил, - Это ж наичистейший медвежий помёт с хреном перетёртый! Средство вернейшее! На вкус оно, конечно, дерьмо, так чего ты хочешь – оно дерьмо и есть, хоть и медвежье. Зато лечебно!
Плотницкий старшина побагровел:
- Ты что ж, меня тут говном кормишь?!
- Так тебе же его не жрать, а к зубу приложить! – раздалось сразу несколько голосов, - Сам говорил – гной оттягивает!
- Су-у-у-ки-и-и!!! – помойная лохань полетела в толпу, - Дерьмом меня кормить?!!
Мастера бросились на пол. Бадья разбилась об стену и обдала всех в горнице помоями.
- Ты чего?! – начал было Мудила, но вдруг осёкся и резво бросился к выходу.
За ним рванулись и остальные. Каким-то чудом в дверь сумели проскочить все разом. Было от чего. Сучок, похожий на замотанного в бабий платок вурдалака, уже вздевал над головой лавку.
- Куд-а-а-а?! – старшина бросился за обидчиками, - Убью всех на …!
Осуществить кровожадные намерения Сучку помешала лавка, застрявшая в дверном проёме. Жутко матерясь, он перлез через неё, схватил незнамо как оказавшийся в сенях топор и с рёвом выскочил во двор. В темноте размытыми пятнами белели рубахи улепётывающих артельных.
Куда-а-а-а?! – взревел старшина и бросился в погоню.
Некоторое время они носились вокруг лесопилки и артельной избы. Инстинкт самосохранения придал мастерам невиданную прыть. Неизвестно сколько бы ещё продолжались большие гонки, вдруг Сучок споткнулся и с громким плеском рухнул в лужу. Бодрящая послепокровская водичка покрыла невеликое тело старшины чуть не с головой и разом смыла всю злость. Зубострадалец вылез наружу, отсморкался, отплевался, выругался, подобрал топор, доковылял до завалинки и со стоном опустился на неё.
Ох мать твою! Чего это я? Совсем с зубом этим с глузда съехал, драть меня бревном суковатым… Ведь поубивал бы… Чего делать-то теперь?
Артельные, заметив, что старшина оставил человеконенавистнические намерения, остановились, а потом начали с опаской приближаться.
- Всё, народ, не боись, опамятовал я, - Сучок устало махнул рукой, подзывая артельных к себе.
Мастера и Швырок ещё немного приблизились.
- Точно опамятовал? – Нил с шумом глотнул воздух и прижал руку к боку.
- Точно! – кивнул старшина. – Вы уж меня простите, люди добрые, не я это – зуб, сука! Вы ж меня не со зла дерьмом-то потчевали – думали, лечебно будет! Нешто, я без понятия?
- Топор брось, а?! – просипел Мудила.
Сучок выронил топор.
- Мужи, вот вам крест, - старшина размашисто перекрестился, - Бес попутал! Вы ко мне со всей душой, а я… Простите, а?!
- Когда зубы того, оно и не такое выкинешь! – прокаркал Гаркун. – Пошли в тепло что ли?
Пока переодевались, пока прибирались в забрызганной помоями избе, было не до разговоров, а вот когда закончили всех заколотило. Как ни крути, а вечер вышел весёлый – чуть до смертоубийсва не дошло. Сучок молча полез в ларь и вытащил заветный бочонок, поднял к уху, встряхнул и удовлетворённо хмыкнул, услышав бульканье.
- Посуду подставляйте! Причаститься надо! – старшина поставил яблоневку на стол.
Мастера развили деятельное шевеление. Услышав, что драки больше нет, подгоняемые любопытством из соседней горницы потянулись ученики и подмастерья.
- А ну кыш! Не про вашу честь сегодня! – шуганул их Сучок. – А ты, Пимка, оставайся – заслужил!
Швырок покровительственно посмотрел на остальных подмастерьев понуро потянувшихся к выходу. Те, в свою очередь, одарили его взглядами далёкими от братских.
- Вы тут мне волками не зыркайте! – Нил заметил обмен взглядами, - А то мигом дрын возьму и всех помирю!
- А я добавлю! – поддержал Сучок.
Подмастерьев сдуло, а Швырок несмело пристроил кружку на стол.
- Ну что, садимся что ли? – из-за распухшей щеки получилось у сташины неразборчиво, однако, все его прекрасно поняли.
Кружки и плошки собрались в круг и Сучок принялся наливать. В горнице запахло солнцем и летом.
- Други, - возгластл он, поднимая кружку, - Обидел я вас, руку поднял! Простите дурня плешивого! Не в себе я был. Вы ж помочь мне хотели!
- Да не ты – зуб, - подал голос старший из мастеров Плинфа, - А с него какой спрос? Давай, мировую выпьем да за чаркой в кои веки посидим.
- Верно сказал, Плинфа! С недуга и спрос короток! Опамятовал и добро! Ты, Сучок, нрав свой вдругорядь держи, ладно? – раздалось со всех сторон.
- Значит, мир?!
- Мир, мир! Пей, давай – выдыхается! – загомонили мастера.
Яблоневка привычно обожгла рот и глотку, горяим комом провалилась в живот и оттуда принялась расходиться теплом по жилам.
Ух, хороша! Даже зуб приотпустило! Жаль только, что добьём сегодня и взять больше неоткуда. Ладно, нечего жалеть, мож винодел тот чернявый, что Лис из-за болота приволок, чего и сделает… А-а-а, не о том думаю – радоваться надо, что не убил никого и что меня потом не убили! И ведь было за что – на своих с топором кинулся! Совсем из-за зуба этого ума рехнулся. И за что артельные меня, дурня, терпят? Не, золотые они у меня…

Сообщение отредактировал Водник - Вторник, 03.03.2015, 18:22

Водник

Дата: Пятница, 08.05.2015, 13:28 | Сообщение # 23

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Я приберегал этот кусочек текста специально для того, что бы выложить сейчас, накануне Дня Победы. Хотел напомнить всем, в том числе и себе, какой ценой победа достаётся. Это действительно праздник со слезами на глазах. Когда-то в детстве я услышал песню у которой был такой припев:

Теплушка, гармошка и сорок ребят
И двадцать, и двадцать из нас не вернулось назад...

Этот отрывок не только о Сучке и его товарищах, он обо всех, кто пошёл в безнадёжный бой, защищая свой дом и свою семью - тот маленький кусочек огромного и вмещающего всё понятия, что привыкли мы называть словом Родина.

Все прислушались. Со стороны скрытого лесом села слышался какой-то шум, крики и даже как будто лязг оружия.
- Чего там? – встрепенулся Сучок, - Пойду посмотрю.
- Сиди, - отозвался Гаркун, - Нехорошим там пахнет, а вы по лесу прёте, что бычара на случку – только треск стоит! Сам схожу!
- Ладно, - не стал спорить старшина, - Иди. А остальные давайте-ка от греха с дороги!
Гаркун вернулся быстро.
- Ноги надо уносить – обложили Ратное! – выдохнул он, неслышно возникнув из кустов.
- Как обложили, кто? Ляхи?
- А пёс их разберёт! С дрекольем всяким, с телегами, с бабами, но много! Не осилим! В ворота вроде долбить начали, да в них стали стрелы кидать, они и откатились! О, слышите ор – опять, небось, полезли!
Будто подтверждая слова Гаркуна в Ратном заполошно ударили в набат.
Алёна! Она ж там! Твою мать! С бабами?! Холопы что ли взбунтовались? Не, надо в село пробираться! А Погостные ворота свободны?
- Гаркун, погодь! – Сучок тронул лесовика за плечо. – Откуда ворота выносят и на тын лезут?
- Да с реки! Много их! Не прорваться!
- А со стороны леса?
- Да за селом особо не видать!
- Так есть холопы с той стороны или нет?
- Какие холопы? – этот вопрос плотники задали уже хором.
- А кто ещё с дрекольеми бабами может быть? Колено израилево?! – Сучок выматерился. – Есть кто с той стороны?!
- Вроде нету, - развёл руками Гаркун, - Не видать за селом.
- Как хотите, мужи, а я в Ратное! Возле Настёниной избы брод есть – глядишь и проскочу! – Сучок поклонился плотникам. – Ежели что – не поминайте лихом и простите!
- Я с тобой, дядька Кондрат! – Швырок выступил вперёд.
- Совсем охерел, молокосос! – вызверился Сучок, - На кой ты мне сдался? А о Глашке своей ты подумал, выпороток?!
- Я себе сдался, дядька! – Швырок полоснул старшину по-мужски твёрдым взглядом, - В Ратном Глашка!
- Мать! – только и сказал Сучок.
- Погодь, Кондрат! – Матица выпростал из-за пояса топор, - Мы тебя одного не бросим. Вместе пришли, вместе и дальше пойдём.
- Ты чего?! Это ж смерть верная, а у тебя детишки! – плотницкий старшина просто опешил.
- Верно Матица говорит. Ни тебя, не их, - Гвоздь мотнул головой в сторону Ратного, - Не бросим. К нам тут с добром, а за добро платить надо!
- Эх, хотелось детишек иначе выкупить, да видать не судьба! – дёрнул щекой Скобель, - Нас тут пригрели, надежду дали, дом, на службу поверстали, а детишек Лис не бросит!
- Угу, он сам сказывал: «Кто голову сложит семье того воля и корм, пока дети в возраст не войдут», - согласно кивнул Пахом Тесло, - А Лис он не врёт… Ну чаво, пошли родню из кабалы выкупать? Не деньгами – кровью выпало, бывает.
Остальные плотники согласно загомонили.
- Твёрдо решили? – Сучок тяжёлым взглядом обвёл всех.
- Твёрдо! – Нил ответил за всех, - Ты не зыркай, командуй давай, господин десятник!
Вот о чём тогда на стене Филлимон говорил! Ну, лучше поздно, чем никогда – вот и я сподобился! «Как на воинскую стезю встал, всё - не принадлежишь ты себе больше!». То-то и оно…
- Гаркун, бери сопляков, Простыню и что есть мочи дуйте в Крепость – может, успеете подмогу привести! – старшина махнул рукой в сторону тропы. – Остальные давайте за мной!
- Погодь, старшина! – каркнул Гаркун, - Чего меня отсылаешь? Не пойду!
- Гаркуш, мы ж скорее всего живыми не выйдем, - с какой-то грубоватой нежностью произнёс Сучок, - Сам слышал почему на это пойдём, а тебе-то зачем? Не твоя то война!
- Моя-не моя, то не тебе решать! – отрезал лесовик, - У меня здеся тоже должок имеется, а какой, если выживем, расскажу.
- И я не уйду, дядька, - твёрдо сказал Швырок.
- Мы тоже! – хором заголосили Утинок с Клинышком.
Швырок, ни слова не говоря, отвесил им по затрещине, развернул и пинками направил в сторону Михайлова Городка. За ними, горестно ухая, потянулся Простыня.
- Бегом! – напутствовал ребятишек Нил, - Быстро за подмогой!
- Ладно, народ, - обратился Сучок к своему войску, - Поссать надо, а то там некогда будет и двинулись. Я первый, остальные за мной. Как брод перейдём, так Шкрябка справа от меня, Гвоздь слева, Пахом, Скобель, Тесло и Матица следующие, Гаркун, Швырок, Струг и Отвес сзаду. Идём тесно, клином, топоры наготове. Если там нет никого – лезем через тын. Если есть, прорываемся к воротам. Все поняли?!
- Так точно, старшой! – отозвались плотники.
Какой мерой меряете, такой и вам отмеряно будет! Эхма, всё по Писанию! А ежели без Писания – долг платежом красен! Етит меня бревном суковатым – потолковали Евангелие!
- Ну, тогда опростайтесь и с Богом!

Ледяная вода залилась Сучку в сапоги и мерзко обжала икры.
«И это переживём», - сказал висельник! Зато Пахому не обидно – все с мокрым задом помирать идём!
Плотники плотной кучкой выбрались на противоположный берег Пивени.
Тихо, вроде! Неужто повезло?! Не полезли на погостные ворота? Ну, тогда ходу к тыну!
- Бегом давай! Шевелись! – старшина погнал своих мимо леса к селу.
Хлюпая водой в сапогах, плотники побежали. Вдруг со стороны брода раздался громкий плеск и какое-то непонятное уханье. Сучок на бегу обернулся и в сердцах выматерился – через брод, гоня волну, что твоя рыба-кит, пёр убогий Простыня.
- Сучок! Ходить! – вопил на ходу дурень, - Ам!
- Твою мать! – хором выдохнули плотники.
- Они туда, ты сюда! – Простыня, демонстрируя чудеса резвости, уже настигал Сучково войско, - Догоняй!
- Стой, сука! – во всю мочь заорал Сучок.
- Тама! Тама! – кто знает, что пригрезилось убогому, но он ещё наддал выскочил на поле между лесом и селом. Сзади, отчаянно матерясь, неслись плотники.
Плотницкий старшина сотоварищи обогнул опушку леса и встал, как вкопанный – перед Погостными воротами, всего-то саженях в ста от Сучка, деловито сновала толпа разнообразно вооружённых мужей. Там было всё: осолопы, топоры, вилы, луки, мелькнули даже несколько щитов и мечей. Нападавшие явно собирались под прикрытием стрелков высадить ворота – несколько человек уже тащили здоровенное бревно.
А чего ж через тын не лезут? Как два пальца ж обмочить! А-а-а, берегутся – из-за тына кто-то стрелы вслепую кидает! А на заборолах кто? И чего там делает? Тьфу, Улька-дура с иконой! Мало мне одного убогого!
Простыня в это время что-то нечленораздельно заорал и бросился по направлению к находникам.
Едрит! За ним и подойдём вплотную!
- Стой, погань! – заорал во всё горло Сучок, срываясь с места и увлекая за собой плотников, - Стой! Держи его!
Высокий воин обернулся на шум, одним взглядом окинул сцену погони, рванул с плеча лук - Простыня споткнулся на ходу, обернулся, по-детски всхлипнул и упал – в груди у него по самое перо засела стрела.
- Вы от речных ворот?! – крикнул воин, - От Горюна?
Сучок ничего не ответил, а только прибавил ходу. Воин, видимо решив, что десяток мужей несёт какую-то важную весть, торопливо зашагал навстречу.
- Чего там стряслось? – переспросил он и, вдруг, догадавшись, ощерился, выхватил меч и перебросил щит со спины.
Но было уже поздно – Сучок налетел не него, обухом топора отбил меч, концом топорища отклонил щит, крутанулся и на противоходе вогнал узкий плотницкий топор между шеей и ключицей противника.
- К воротам! – заорал старшина, - Скопом! Оружных и лучников выбивай!
Плотным кулаком Сучков десяток вклинился в опешивших находников. Нескольких противников зарубили сразу, пока они ещё не опомнились, но вои с настоящими мечами быстро навели порядок. Вот тут-то плотникам пришлось солоно. Первым упал Пахом Тесло – нагнулся добить ворога, а спину открыл, вот ему туда рогатину и вогнали, на Скобеля, уполовениненные им бревноносцы это бревно и скинули, а потом скопом добили, Швырка сбили с ног, но тот, визжа от ужаса, умудрился укусить одного из супротивников за ногу, а второму воткнуть нож в пах и на четвереньках пробился к своим. Неведомо как, но плотники, разменяв двоих своих на дюжину находников, пробились к воротам. Ни один из Сучкова воинства невредимым не остался.
Едрён скобель – пробились!
Больше ничего Сучок подумать не успел – об окантовку отобранного у ворога щита сломалась прилетевшая с заборол Ратного стрела.
- Глаза разуй, корова недоенная! – заорал во всё горло старшина, - Чтоб тебя леший попользовал в зад и перед, лежмя, плашмя и всякоразно! Ты в кого стрелы мечешь, лярва слепая?!
- Сучок, ты? – раздался с заборол женский голос, - А я…
- Головка от…, - закончить фразу Нилу не дали.
Уцелевшие вои построили остальных и погнали их вперёд.
- Бабы, прикрывайте! – крикнул Сучок и повел свох навстречу. Он нутром понял, что в таком бою можно только ответить ударом на удар. Иначе сомнут.
Нескольких нападавших уложили стрелы ратнинских баб, а потом плотники столкнулись грудь в грудь со штурмующими. В первом ряду шли пятеро неведомых ратников. С ними -то и столкнулись плотники. Пришлые вои явно щи лаптем хлебать были не обучены – за каждым из них, как привязанные, следовали по два-три холопа поздоровее и, пока ратник связывал кого-нибудь из сучковцев боем, его подручные норовили достать противника. Кое-кого и достали: первым зашатался Струг, его подхватил Отвес, срубил одного из нападавших, но и сам рухнул с рассечённой головой. Убийцу Отвеса достал Швырок и опять из «партера». Он же, тыкая кинжалом направо и налево сумел оттащить стонущего Струга к самому тыну. Окровавленные Гвоздь и Гаркун рубились, прикрывая друг-друга. Несколько раз их от неминучей смерти спасали метко пущенные с тына стрелы. Те же стрелы не давали остальным взбунтовавшимся холопам отрезать плотников от ворот. Сучку даже показалось, что летят они теперь куда гуще, чем в начале схватки и от того ворог заколебался.
- Шкрябка, Матица, за мной! – приказал Сучок, - Прикрывайте!
Троица плотников рванулась вперёд. Сучок метил в похожего на крысу воя, который явно командовал взбунтовавшимися холопами.
Если свалим – разбегутся!
Им удалось. Почти. Противник ждал чего угодно, но не атаки. Вот только крысовидного срубить не удалось. Матица свалил чернобородого бугая, прикрывавшего крысолюда, отпрыгнул от другого, чуток зацепил третьего.
- Тороп, сзади! – заорал кто-то из врагов.
Крысомордый, сделал шаг назад, разрывая дистанцию, щитом отвёл топор Сучка, извернулся и самым кончиком клинка прочеркнул Матицу поперёк живота. Кишки ослизлой серо-желтоватой массой выпали плотнику прямо под ноги. Ещё влекомый инерцией своего топора, Матица сделал шаг прямо в окровавленный ком у своих ног. Глаза его широко распахнулись, он пронзительно и тонко завизжал, рухнул на колени, потом на бок и, не переставая визжать, принялся запихивать свои внутренности обратно в живот. Жесточайший спазм свернул тело плотника в плотный клубок, а визг перешёл в хрип. Дальше Сучок не видел - убивший Матицу, похожий на крысу вой прикрылся щитом и бросился на старшину, а с боков навалились ещё трое. Сучок отшатнулся назад и завертелся, парируя удары.
- Сука! – хрипло взревел старшина и очертя голову бросился в атаку.
Он не понял как проскочил под двумя топорами, не увидел, как Нил убил своего противника и тут же припал на одно колено раненый, не почувствовал, как меч крысомордого погрузился в его собственное тело. Всё это было не важно – главное убить крысолюда, отомстить за Матицу, а там всё будет хорошо. Даже об Алёне Сучок в тот момент не вспомнил.
Звякнуло столкнувшееся железо, в руку ударило отдачей от топорища, а в лицо старшине плеснуло чем-то вонючим и серо-красным. Он машинально обтёр лицо рукавом, и тут на него рухнул мир – под ногами валялся предводитель находников с разнесённой в клочья головой, возле тына Швырок рубился с каким-то холопом не подпуская того к раненому Стругу, а вокруг валялось несколько битых стрелами бунтовщиков, Гвоздь и Гаркун, пугая выставленными топорами вдруг оробевших мятежников, тащили к воротам Нила.
- Сучок, к тыну давай! – хрипел окровавленным ртом Гвоздь.
Над ухом свистнула стрела и сбила, сунувшегося было к Сучку холопа.
- Кондраша, уходи! – раздавшийся с тына голос Сучок узнал бы из тысячи.
Старшина, неловко припадая на раненую ногу, начал пятиться к тыну. Ему почему-то казалось совершенно невозможным показать врагу спину на глазах любимой. Так он и доковылял до самых ворот. Его не преследовали. Холопы откатились назад на добрую сотню шагов и пустили оттуда несколько стрел. Бабы ответили. Попали в кого или нет, Сучок не видел – перед глазами у него маячила кровавая пелена. Он стоял, прислонившись спиной к шершавым брёвнам, и пытался заставить бессильно повисшую руку поднять щит. Это почему-то казалось ему очень важным. Рядом с ним, прикрывая раненых, стояли Гвоздь, Гаркун и Швырок. От Речных ворот тоже долетали звуки боя, но и там со временем стало потише. Сколько всё это продолжалось – бог весть. Голову Сучка заполнила звенящая пустота.
Вдруг со стороны Пивени раздались последовательно вопль ужаса, который издают беспощадно избиваемые люди, торжествующий бабий вой, конский топот и воинские команды. Услыхав это, последний оставшийся в живых ратник находников бросился в лес. За ним дали стрекача и остальные.
Наши, Михайловские!
Больше ничего подумать Сучок не успел. В глазах потемнело и он рухнул лицом вперёд. Гвоздь выронил топор и сполз спиной по брёвнам.
- Дядьки!!! Кондраша!!! – крики Швырка и Алёны слились в один.
Швырок бухнулся на колени возле Гвоздя, а Алёна, как была с луком, так и сиганула вниз с тына – только юбка выше головы взвилась. Тем временем изнутри Ратного кто-то уже со стуком вынимал из проушин воротный брус.

Водник

Дата: Воскресенье, 06.09.2015, 17:02 | Сообщение # 24

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Сучка Алёна с Буреем застали уже на ногах. Да и немудрено – шум, который подняли спорщики, перебудил всех соседей.
- Здравствуй, Серафим! – плотницкий старшина обрадовался приходу друга.
- Здорово, Кондрат! – Бурей радостно оскалился. – Сейчас покормимся, чем хозяйка побалует, да поедем – надо же твоих обрадовать.
- Спаси тебя бог, а я-то думал как добраться, - Сучок даже подался вперёд, - С санями, боюсь, не совладаю ещё.
- Мож и совладаешь, только проверять не будем, - хмыкнул Бурей, - Для того холоп с санями на улице дожидается. А сейчас пошёл за стол!

- А ты, ничего, Кондрат, быстро оправляешься! – обозный старшина оторвался от поглощения каши и кивнул в сторону Алёны. – Да и не мудрено при такой-то хозяйке. Вона как кормит!
- Спасибо на добром слове, Серафим Ипатьевич, - Алёна слегка поклонилась в ответ, не сводя глаз с Сучка впервые незнамо за сколько времени увлечённо работающего ложкой.

Сучок, с помощью обозного старшины спустился с крыльца и погрузился в сани. Нет, не настолько слаб был плотницкий старшина, но Алёна со сметающей всё заботой (даже Бурей отступился) опехтерила своего ненаглядного в такое количество одёжек, что раб божий Кондратий едва передвигался.
- Трогай, - пнул холопа Бурей и сам повалился в сани.
Возница хекнул от хозяйской ласки и тронул лошадь возжами.
В дороге на Сучка снова навалилась смертная тоска. Старшина пытался с ней справится, но чёрный, полный кошмаров омут тянул его в себя всё глубже и глубже.
- Кондрат, ты чего? Схудилось никак? – Бурей ощутимо тряхнул друга.
- А? – Сучок с трудом сообразил где находится, - Нет, не схудилось.
- А чего отвечать перестал? – Бурей прищурился. – Опять себя жрёшь?
- Серафим, что я детям их скажу? Бабам что скажу? – мастер скрипнул зубами, - Что их с собой на тот свет увёл, а сам на этом задержался?
Сучок так и не понял, почему в голове вдруг грохнул немаленький колокол, а перед глазами замельтешили звёзды и цветные пятна. А когда зрение прояснилось, то обнаружил, что Бурей сгрёб его за гудки и притянув к себе рычит:
- А то и скажешь – мужья и батьки их в бою легли, как ратникам надлежит! – обозный старшина встряхнул Кондратия и, скорчив совершенно зверскую рожу, продолжил, - Вас защитили, волю, дом и корм вам добыли скажешь! Запел, б…! Баба с яйцами! Раньше сопли жевать надо было! Ратники вы все теперь, а ты воинский начальник! Коли не нравится, так я тебе вожжи дам – иди да повесься! Или яйца себе открути – на кой они тряпке?!
Бурей слегка отстранился, перевёл дух и продолжил:
- От них тоже всё выслушаешь! Молча! Повинишься что не уберёг…, - Серафим сглотнул и уже тише добавил, - Привыкай, не в последний раз, хотя, хрена пареного к такому привыкнешь! Вот так-то!
- Не в последний, говоришь? – переспросил Сучок высвобождая ворот.
- Не, етит тебя! Агушеньки, б…! Мож, тебе ещё раз по балде заехать для просветления? – Бурей всплеснул руками. – Ратник ты теперь, не в сотне, само-собой, а всё равно какой ни есть да ратник. И твои тоже. Никуда не денетесь – сами выбрали.
- Угу, - Сучок, как через силу, кивнул.
- Вот! – Бурей удовлетворённо оскалился, - А ты над ними десятник. А десятник, оглоблю тебе в дупло по самое не балуй, это не перед бабами красоваться, а вот и такое тоже.
- И как быть теперь? Ты ж ратник, Серафим, и ратника сын, и над обозом старший, научи!
- А вот так и быть! – фыркнул Бурей. – Тебе Филимон уже всё сказал, добавить нечего. Али забыл?
- Забудешь такое! - Сучок на мгновение задумался, - Да, сказал он мне тогда… И у коновязи, и на заборолах… Аж нутро перевернулось!
- Хера с два нутро у тебя перевернулось! – Бурей сплюнул, - В башке осталось – вижу, а до остального и не достало!
- Как?
- А вот так! Коли достало бы, так ты бы сейчас не ныл, как монашка, что от прохожего залетела! – фыркнул обозный старшина. – Как быть, как быть – через себя Филимонову науку пропустить, что бы наука эта тобой стала! Вот сейчас и начинай!
- Что начинать?
- Хрр, нет, я тебя точно сегодня прибью! Тебе холопы что все мозги вышибли? Через себя пропускать! – Бурей сплюнул. – Тебе Филимон что сказал? Войско за командиром идёт! А как за тобой таким идти? Сидит – сопли до мудей развесил! Хрр, как бы тебе паршиво не было показывать не смей! И перед вдовами да сиротами когда встанешь – не смей! Ни сопли пускать, ни нюни разводить! Повинись, что не уберёг, поклонись земно, но квохтать не смей – не их, себя жалеть будешь, а себя нельзяяя…
- А?
- Цыц! Не сказал я ещё! – оборвал Бурей. – Семьи ты их не бросишь и с голодухи пропасть не дашь, знаю. Даже если б хотел их бросить – не дадут. Только ещё одно есть – с сыновьями их заместо батьки тебе придётся, да не просто так, а что б они по примеру батек за честь в бою лечь считали, понял?
- Не, Серафим, не понял пока, но запомнил, - Сучок сосредоточенно кивнул.
- Хрр, уже лучше, - осклабился Бурей, - Сразу такое не придёт. Но по-запомненному и делай, а будешь делать – через себя пропустишь. Так наука тобой и станет.
- Угу, - кивнул Сучок и зашептал что-то под нос.
- Чего шепчешь-то? – Бурей повернулся ухом к плотнику, - Не разберу!
- Да спросить хочу.
- Спрашивай!
- Серафим, а как с мастерством-то нашим быть? – Сучок взглянул в глаза друга. – Ратники мы, конечно, ратники, не отказываемся, да мастерство-то у нас у всех в душе первое. И у меня тоже, знаю! Как быть? Что бы ни тому ни тому ущерба не было?
- А вот не знаю! – Бурей развёл руками, - Не было у нас ещё таких! Самим вам придётся.
- Как не было? – подивился Сучок, - Вы ж все ремеслиничаете, а кто и не одним ремеслом!
- Угу, - кивнул Бурей, - Да только одних ремесло под воинским делом ходит, а есть такие, что из них ратники, как из хрена дудка – тем бы ратников в охрану своего промысла наладить, мол, в Сотню ратником в пишусь, а воевать – шиш! А вот таких, как вы не было, разве что Лавруха – Корнея сын, да и он блаженный какой-то.
- Вот как? – хмыкнул Сучок. – Значит, сами думать будем!
- Вот и ладно! – ухмыльнулся Бурей. – Вижу, повеселел ты. Так и надо! А теперь меня послушай.
- Слушаю.
- Вам сегодня тризну по павшим править, а ты знаешь как? – физиономия Бурея приняла торжественное выражение.
- А то я поминок не справлял! – Сучок аж привстал.
- А ну цыц! – рявкнул Бурей, - Поминки, хрр, это когда бабы, визги, вопли и сопли! А на тризне воины воинам честь воздают и там соплям не место!
- Это как?
- Хрр, а вот так! – Бурей приосанился, - Сидят, братьев погибших вспоминают: как в походы вместе ходили, как ворога вместе били, какими людьми они были… Песни поют… весёлые! В воинском умении меряются, только кровь не льют, даже каплю – не любят души павших кровь побратимов видеть!
- О как! А я и не знал, - Сучок слегка приуныл, - Да и что вспоминать-то – не воины мы, а мастера.
- Хрр, погодь порты мочить – помогу! – хлопнул друга по плечу Бурей, - И посидим, и вспомним, вы мне про них и расскажете: и какими мастерами были, и как на половцев с ополчением ходили – всё! И силой померяемся! Потешим их душеньки, покажем что их тут помнят, а выть – дело бабье!

Сани выехали из леса и вдалеке на острове показался Михайлов Городок.
- Кондрат, гляди, ворота закрыты, - Бурей указал рукой на крепость. – Это у вас всегда такие строгости?
- Да нет, днём открыты обычно, - пожал плечами Сучок, - И на посаде никого – чудеса! Чего случилось-то?
Пока друзья недоумевали показался и берег Пивени. Судя по тому, что через реку шла наезженная колея, а снег был утоптан копытами, лёд встал уже прочно. О чём и сообщил сидящий на облучке холоп:
- Хозяин, накатана переправа. Ты вылезать будешь или в санях?
- В санях, - буркнул Бурей, - Вези давай.
Возница хлопнул вожжами и направил лошадь к спуску на лёд. Но не тут-то было.
- Стой, кто идёт?! – раздалось с башни.
- Тпруу! – дёрнул возжи холоп.
- Чооо?! – рыкнул Бурей.
- Стой! Стреляю! – отозвались с башни.
Возница резво переместился с облучка в снег.
- Стоим! Стоим! – подал голос Сучок, - Свои!
- Хрр! – заревел Бурей.
- Тихо, Серафим, здесь не шутят! – ухватил друга за руку плотницкий старшина.
- Кто такие? – раздалось с башни.
- Хрр! – Бурей зашарил рукой в явном намерении откинуть полость.
- Тихо, Серафим! Подстреллят и вся недолга! – шикнул на товарища Сучок, потом повернулся к башне и заорал, - Плотницкий старшина Кондратий Сучок и обозный старшина Ратнинской сотни Серафим Ипатьевич Бурей!
- А третий кто? – отозвалась башня.
- Твою в бога вдоль поперёк и в перекрест! – Бурей не выдержал и выскочил из саней, - Изголяешься сопляк ?!
- Хлоп! Вззз! – болт взрыл снег под ногами Бурея.
А заборолы с этой стороны все закончили… Давненько ж меня дома не было! Тьфу, не о том думаю! Как бы болт в задницу не получить! Сдурели они там что ли?
- Ъ! – отпрыгнул в сторону обозный старшина.
- Выйти из саней! – потребовала башня.
Сучок резво выскочил и за шиворот выволок из-под саней Буреева холопа.
- И руки держите что бы я видел! – уточнила башня. – А теперь заново, кто такие?
- Плотницкий старшина Кондратий Сучок и обозный старшина Ратнинской сотни Серафим Ипатьевич Бурей и с ними холоп, - выкрикнул Сучок, а потом отвернулся пнул возницу и прошипел. – Тебя как звать?
- Буська, - проблеял тот.
- И с ними холоп Буська! – проорал плотницкий старшина.
Бурей от избытка чувств онемел и только шипел в необъятную бороду что-то матерное.
- Зачем? – осведомилась башня.
- Б…! Живу я здесь! – начал закипать плотницкий старшина.
- Пароль? – потребовала башня.
- Да етит тебя бревном суковатым, поперёк себя волосатым через ж.. в лоб и дубовый гроб! – терпение у Сучка лопнуло, - Вызови разводящего – пусть наставнику Филимону или боярыне Анне доложат!
- Ждать на месте! – распорядилась башня.
- Вот сволочь! – чувством произнёс Сучок.
Бурей посмотрел на башню неласковым взглядом.
Ждать пришлось довольно долго. Сучок даже начал подмерзать.
- Один к воротам, остальные на месте! – наконец распорядилась башня.
- Хрр! – завозился Бурей в явном намерении пойти и разобраться кто там так гостей встречает.
- Стой, Серафим! Я пойду! Меня тут знают, - остановил друга Сучок.
Как ни странно Бурей послушался.
Эхехе, и чего Алёна на меня навьючила-то столько? Взмок, как мыш последний! Тут идти-то всего-ничего: через реку, да по льду через мост, а я еле ползу! А с какого перепугу-то спрашивается? Ляхов побили, холопов выловили… Неужто из-за болота кто наведаться решил?

Сообщение отредактировал Водник - Понедельник, 07.09.2015, 13:25

Водник

Дата: Вторник, 17.11.2015, 17:40 | Сообщение # 25

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Несколько мгновений в горнице стояла тишина. Торжественная и величественная.
- О как! – обращаясь, видимо, к самому себе тихо произнёс кто-то из плотников и всё – уряд чествования мастеров, установленный боярыней Анной полетел ко всем чертям.
Сучка хлопали по плечам, поздравляли, о чём-то спрашивали, а он в ответ только глупо хлопал глазами, да старался пробиться через кольцо чествовавших к своим артельным, попавших в такое же окружение. Вроде и не много смысленного народу набиралось в трапезной, да пробиться никак не получалось. Плотницкий старшина судорожно шарил глазами по сторонам, выхватывая то одно, то другое: вот у Анны на лице борется суровость с улыбкой, вот Филимон улыбается и говорит ему, Сучку, непонятно что, от чего-то слух у мастера отказал, вот Нил при всём честном народе обнимает невесть откуда взявшуюся Плаву, а девки, глядя на это, кто разрумянился, кто зашмыгал носами, вот лыбится во весь рот Швырок, вот Макар беззлобно грозит кулаком сломавшим строй отрокам…
Конец обалдению раба божьего Кондратия положили Бурей и Андрей Немой. Сначала обозный старшина обнял дружка лепшего так, что чуть не переломал наново едва поджившие рёбра, а Андрей, едва Сучок освободился от медвежьих объятий друга, одобрительно кивнул мастеру и, вдруг улыбнувшись, так хлопнул плотницкого старшину по плечу, что тот, как камень из камнемёта, пробил толпу и оказался посреди своих артельных.
Твою мать! Андрюха Немой улыбается! Во всю пасть! Да когда ж это видано?!
На самом деле улыбнулся Андрей едва-едва. Не та жизнь была у увечного воина что бы сушить зубы по поводу и без. Одинокий, искалеченный, безгласный он потерял эту возможность в ранней юности ещё до ранения, а уж после того, как половецкое копьё разорвало ему горло на Палицком поле, так и вовсе… И в Ратном и в Михайловом Городке все давно привыкли к неподвижной бесчувтвенной маске в которую превратилось лицо Немого. До сего момента бесчувственной. Сучок не ошибся – губы Андрея и правдо дрогнули в подобии улыбки. Слабом, едва заметном подобии. Будто спасение общими силами Ратного что-то изменило в нём. А может это изменение произошло раньше, а сейчас только проявилось – Сучок не знал. А вот заметить такое диво - заметил.
Чудо ей-ей! Да всё тут чудо! Вольные мы теперь, вольные!
Плотницкий старшина сгрёб в охапку всех артельных, кто мог поместиться в кольцо не шибко длинных его рук и, плюнув на всякое вежество заорал:
- Вольные мы теперь! Слышите, вольные!

Потом был пир-не пир, но некоторое праздничное застолье. В той же трапезной. Всё честь по чести: с богатым угощением, речами, поздравлениями и Анной на боярском месте. Вот только, едва схлынула радость, зашевелился в душе у плотницкого старшины в душе червячок. Даже два. Первый стал уже привычным – боль и вина, а вот второй завёлся в душе мастера как бы не впервые…
Эка Анна Лисовиниха повернула! Значит, пока Лиса с Корнеем нет я тут заправляю, господарскими трудами занимаюсь. Во как! Боярыня, ети её долотом! А ведь и правда боярыня – никто и не пикнул! Вон Серафим чуть не лопнул, а бабе слова поперёк сказать не решился. Лисовиновой бабе…
Да и грамота тоже: Лисовины, стало быть, отдельно, а ратнинские отдельно. И под Лисовинами… И тоже никто не пикнул! Так кто ж нас выкупил – ратнинсие или Лисовины? Или Лисовины приказали, а ратнинские выкупили? Не за то ли они летом резались? Не, надо об этом как следует подумать!
Постепенно лишние тихо убрались из горницы. Остались только мастера, Швырок, Филимон, Андрей Немой, Макар, Тит, Прокоп и Бурей.
Сучок осмотрел оставшихся за столом, мотнул головой, твёрдой рукой налил себе чару, поднялся и сказал:
- А теперь помянем тех кто там у ворот в землю лёг!
- Погоди, Кондрат! – Филимон, тоже с чарой в руке, поднялся с лавки.
- Чего годить?
- Твои мастера, как ратники, в бою пали! – отставной десятник построжел лицом. – По ним не на поминках слёзы льют, а тризну правят! Вот и станем братьев на брани живот положивших славить! А слёзы бабам оставим… Слава! Что б удержала их Тропа Перунова! – Филимон опрокинул чару.
- Слава! Слава! – подхватили наставники, а за ними и обалдевшие от поминания Перуна плотники.
- Чего замолкли?! – рыкнул Бурей, едва поставив посуду на стол. – Рассказывайте! Какими они были?!
Сучок на секунду задумался и начал:
- Помню, годов десять тому ставили мы острог на берегу Сейма, в самой степи, считай, а тут половцы налетели…
- Как не помнить, - мотнул головой Нил, - Всем тогда досталось, а ты с Матицей кольями от степняков отмахивались, пока остальные телегу с брёвнами в ворота острога того катили… Мудила, помнишь, ты ещё портки порвал?
- Да не я – дружинник из того острога! – отозвался молчаливый обычно кузнец. – Я телегу-то довернул, да и поскользнулся, а там половец лезет! Тут бы и конец мне, да ратник этот увидал, половца срубил, а меня за портки да назад! А они и того!
- А чего ж в остроге воев не было? – подал голос Макар.
- Десяток всего – отозвались хором Гвоздь и Струг, - Остальных боярин Козлич увёл, сука! И дозор снял, а десятнику не сказал ничего!
Андрей Немой показал на плотников, потом сделал вид что кого-то связывает.
- Ты, Андрей, спросить хочешь не из-за этого Козлича мастера в кабалу попали? – перевёл Филимон.
Андрей утвердительно кивнул.
- Из-за него, паскуды, - хмыкнул Сучок, - Он, стерво, за что ни брался всё портил, а у князя в чести был. Вот из-за него, да дурости моей!
- А как отбились-то? – подал голос Бурей.
- Да вот так и отбились – кто чем, - пристукнул кулаком по столу Нил, - Вон, Сучок с Матицей кольями махали, мы топорами, да и острожный народ набежал, а десятник своих ратников собрал, с вала спустил да сбоку по половцам и вдарил – те задницы и показали. Не много их было, на арапа хотели взять.
- Повезло вам, ребятки, - кивнул Макар, - И сами не сробели. Ну, за воев павших, что б им в Ирии светлом…
- Чего вытаращились? – скребанул по столу крюком наставник Прокоп. – Да, христиане мы, но Перуна Громовержца в смертный час не грех вспомнить. Как они там с Христом – не наше дело, но Перун дружины в бой водил, когда про Христа и слыхом не слыхали. Чужим про то знать не надо, да вы теперь не чужие, поняли?
- Поняли, - вразнобой отозвались плотники.
- А раз поняли, - Пахом поднялся, - Чтоб и нам, когда придёт, с честью пасть, что б и нас Тропа Перунова держала, что бы в Ирии предки да товарищи не попрекнули!
Все выпили. Над столом повисла тишина. Андрей Немой устроился поудобнее на лавке и ткнул пальцем в сторону Гвоздя.
- Теперь ты, брат, рассказывай, - перевёл Тит.
- Я вот что скажу, - начал плотник, - Всяко нам бывало, и ратиться доводилось, да только мастера мы, вот о том и поведаю…
Рассказ следовал за рассказом, чара за чарой… Потом и песни пошли, да всё больше весёлые, хотя всяких хватало. Плотники тянули своё, наставники спели строевую, даже Гаркун сподобился, а вот Чёрного ворона пели все.
- И откуда Минька её вызнал? – спросил не обращаясь ни к кому конкретно Макар, - Невесёлая, прямо сказать, да правда в ней, уж мы-то знаем.
- Мы теперь тоже, - непривычно по-взрослому кивнул вдруг Швырок.
- Угу, правду сказал, племяш, - согласился Сучок.
- А коль тоже, хрр, чего носы повесили?! – рыкнул Бурей. – А ну плясовую давай!
Пока Нил своим красивым баритоном выводил плясовую, а остальные ему подтягивали, Филимон слез с лавки, бочком-бочком добрался до Сучка и приземлился рядом с ним.
- Кондрат, ты понял чего Анна тебе и всем сегодня показала, а?

Водник

Дата: Среда, 27.01.2016, 22:55 | Сообщение # 26

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Кусок пока не пристроенный в главу. Толи он будет в первой главе второй части, толи в последней, но в книге он обязательно будет.

***

Отец Меркурий ненадолго вынырнул из омута мыслей. Снег по-прежнему скрипел, а заснеженный лес медленно проплывал мимо. За долгую дорогу от Турова такая картина стала уже привычной. Отставной хилиарх пошебуршился устраиваясь поудобнее, перекинулся с возницей несколькими ничего не значащими словами и снова углубился в воспоминания.
«Говоришь, дерьмовый монах, Макарий? Это смотря кого таковым считать. В монастырях обитает много разного люда. Помнишь брата Феофана, котрого не дал зарезать мой поднадзорный? Интересный у нас с ним получился разговор.»
Отец Меркурий как наяву увидел полутёмное кружало рядом с Туровским торгом в которое он время от времени заходил пока жил в Турове. Вроде бы и не совсем прилично монаху, но здешние жители смотрели на такие вещи проще, а отставного хилиарха после монастыря тянуло на люди, да и язык лучше изучать там, где он живёт, а не там где над ним издеваются, загоняя в темницу «высокого стиля» каким пишут хроники. Вот и толкался отец Меркурий по торгу, заходил в мастерские ремесленников, отирался на причалах, бывал и в дружинной избе, где жили княжьи стратиоты, словом, изучал людей, среди которых предстояло ему теперь жить и страну что была их домом.
Вот и сейчас он зашёл в полутёмное кружало, сел за стол, заказал себе поесть и квасу – день выдался жаркий.
«Кажется, придётся ждать. Слуга застрял возле компании княжьих катафрактов. Самого князя в городе нет – ушёл в степь на половцев, вот оставшиеся и расслабляются без начальственного пригляда. Нет, войско везде войско!»
Звук вина льющегося в чашу отвлёк отца Меркурия от размышлений. Оказывается, пока он разглядывал дружинников, за стол к нему подсел монах. Более того, отставному хилиарху уже приходилось его видеть.
«Брат Феофан, помошник Иллариона. Что ему здесь надо?»
-Здрав будь, брат мой во Христе, - кивнул, меж тем, новоприбывший. – Грех не угостить гостя из дальних краёв. Это не по-христиански и уж вовсе не по нашему обычаю. Ладно бы купец – тот и сам угостится, но служивый из самого Константинополя – редкий гость. Не побрезгуй угощением!
Отец Меркурий слегка поклонился. Гостеприимство и любопытство скифов было известно и в Константинополе, так что отставной хилиарх приготовился отвечать на обычные в таких случаях вопросы. Однако, монах только улыбнулся в бороду, той добродушной и благостной улыбкой, какой учат в монастырях и за которой, как за стеной, прекрасно скрываются истинные чувства. В прочем, отец Меркурий тоже умел так улыбаться.
- Благодарю! Твоё здоровье, брат мой, - отстсаной хилиарх пригубил чашу и, сделав глоток, удивлённо вскинул глаза на собеседника. – Косское?!
- Оно, родимое. Точно такое же, что подают у Диомида в Мече святого Георгия, что напротив базилики Святой Марии во Влахернах. Помнится, амфоры с ним попадали в подвалы прямо из порта, ещё пахнущие корабельной смолой и солью…
- Доводилось бывать, брат мой? – отец Меркурий взглянул на собеседника с неподдельным интересом.
- Доводилось, доводилось. И бывать и живать, - лицо монаха так и светилось благодушием, - и молитвы возносить в Базилике Святой Софии, и в Большом дворце над свитками корпеть, и на рынках с продувными бестиями, да с латинянами и сарацинами дела вести, и в термах Андроника, того, мыться, - совсем не по-монашески хмыкнул собеседник, но тут же натянул обратно постно-благочестивую маску. – Однако наши баньки, хоть так и не изукрашены, а получше будут. При наших зимах без мрамора оно пользительней. Доводилось пробовать или опасаешься, как иные иноземцы?
- Доводилось, а как же, - кивнул головой отец Меркурий. - Хотя, верно, к вашим термам привыкнуть надо. Но мне понравилось!
На стол опустилось большое блюдо с едой. Дорогая рыба, раки, орехи, каша на меду – всего этого отставной хилиарх не заказывал и вопросительно поднял глаза на сотрапезника.
- Угощайся, угощайся, - улыбнулся тот. – От души это и отказываться не по обычаю. Да и сердцу моему праздник – ровно в молодые годы на миг вернулся.
- Давно ли из Магнавры, брат мой? – отец Меркурий взглянул собеседнику прямо в глаза.
- Давно, брате, давно! Больше двух десятков лет минуло. После того как базилевс Алексий латинян под Диррахием поверг. Как Евфимия мерзостного,в быке на Месе зажарили, так мы Град Константина и покинули… - монах помолчал, а потом уточнил. - Того Евфимия, что рыжее мясо на бунт подбил, да усадьбы по берегу Понта и Пропонтиды дымом пустил.
«Однако, как-то выборочно он вспоминает, а Макарий? Словно сначала думает что именно вспомнить… или показывает, что вспомнил. И даже не скрывает этого, причём, нарочито так не скрывает…
Тебе не кажется, что это неспроста, а? Да и вообще, с чего бы Илларионовой ищейке поить тебя косским вином, которого в здешнем погребе не может быть ни за какие деньги? Гостеприимство гостеприимством, но тебе по прошлой жизни хорошо знакомы такие повадки. Ладно, пока это заботы твоего брата во Христе. А я послушаю – от меня не убудет!»
- Эх, юность, юность, - продолжал, меж тем, собеседник отставного хилиарха, - чисты все, на всякую скверну душа восстаёт! Искоренить стремиться! А не познав истины как со скверной бороться? Вот и ищем мы ту истину. Каждый по-своему и каждый свою… То и тебе ведомо! – монах ткнул пальцем в сторону отца Меркурия, - Потому и стезю воинскую избрал, что своей силой чужую злую силу одолеть думал, да! И потому сейчас к духовной силе вернулся…
«Ч-чёрт! Если бы не двадцать с лишним лет службы, я бы сейчас точно подавился! Вот уж точно, на пиру лучше жевать чем говорить! Слушаем и жуём, Макарий, слушаем и жуём – так выражение лица скрыть проще!»
- А я, вот, в книжной мудрости долго свою истину искал, - собеседник отца Меркурия покрутил ладонью в воздухе, - покуда не уразумел, что и книги люди пишут. Такие как ты и я. И истина у них своя. У каждого. Собрать же ту истину подвиг воистину вселенский. Одному такую тяжесть ни за что не поднять. Так ли я мыслю, стратиот? – глаза у монаха были уже какие угодно, только не благостные.
«А глазки-то у моего брата во Христе какие! Помнишь Афрания, Макарий? Того самого, что был священником Жаворонков когда ты ещё только начинал службу? Про которого шептались, что он работает на друнгария виглы? То-то и оно…»
- А стало быть надо, чтобы не один за весь мир радел… Тогда глядишь и истина каждого в общую вольётся, как одинокая молитва в общий хор милости божьей просящих…Но и молитву надобно своем волчьим не перепутать. На то Воля Божия! И наша воля тоже. Ты ешь, хилиарх, ешь. Братья твои всегда к явствам слабость имеют, за что им у врат райских искупление назначено будет. Если то искупление в этой жизни принять не доведётся…- монах уже не скрывал интереса,а Меркурий кивал, пытаясь изобразить на лице, если не благочестие, то хотя бы почтительность, только занятые работой челюсти не больно это позволяли.
Собеседник отца Меркурия поднялся.
- Прости, брат мой, но дела зовут. Коли снадобится что, брата Феофана спроси, меня то есть, - монах повернулся к корчмарю. - За трапезу собрата моего с меня получишь! - после чего поклонился отцу Меркурию и не оглядываясь вышел из кружала.
Отставной хилиарх проглотил кусок и дал челюстям немного отдохнуть.
«Не находишь, Макарий, что над этим разговором стоит крепко подумать?»
Ни каким определённым выводам отставной хилиарх тогда не пришёл. Кроме одного – им заинтересовалась тайная стража. Вот только чья? С равным успехом брат Феофан мог работать на князя, церковь и на Иллариона.

Водник

Дата: Суббота, 27.08.2016, 22:19 | Сообщение # 27

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

После долгой и плодотворной дискуссии в расширенном составе мы решили, что написанное надо делить на две книги, тем более, что объём вполне позволяет это сделать. Соответственно, текст сильно перекомпанован. Итак, предлагаю вашему вниманию, дамы и господа, предисловие к первой книге "Так не строят". Как вы догадались, она про Сучка. Вторая будет про о. Меркурия и называется "Бывших не бывает".
"Так не строят" - первая книга в подсерии или, если хотите, сюжетной линии. По традиции, заведённой ещё Евгением Сергеевичем, новые линии предваряются предисловием, в котором сформулирована цель новой мини-серии. Некоторое исключение пока что составляет Перелом, в котором предисловие заменили послесловием.

Итак, к делу:

Вместо предисловия.

Вот ответьте, любезный читатель, какие ассоциации вызывает у вас слово «строитель»? Те, кто по возрасту успел застать пародию на рекламу давно сгинувшего банка «Империал», вероятно, уже вспомнили сакраментальное: «Но был обед и выпили рабочие… И последним шёл прораб, и поднимал он тяжёлые тела и говорил с ними, вспоминая их имена…». Что ж, вынужден признать, что в чем-то они правы: когда я был молодым мастером, зелёным и пупырчатым, будто вязниковский огурец, старый мудрый прораб сказал мне: «Запомни, студент, на стройке самый высокоинтеллектуальный контингент после зоны общего режима!». И это тоже правда: строительные рабочие, как правило, во время перекуров не спорят о сравнительных достоинствах поэзии Лермонтова и Блока. Ну, а байки о том, как отдельные прорабы-чудотворцы с помощью заклинаний и камланий над сметами и процентовками умудряются, в результате постройки сараюшки два на три, сэкономить стройматериалов еще на трехэтажные хоромы каменные для «левого» боярина, вероятно, слышали все… В общем, картинка получается не благостная: вороватый, вечно поддатый мужик в ватнике, кирзовых сапогах, не пойми какой шапке и с окурком, прилипшим к губе….
А теперь давайте рассмотрим слово «зодчий». Вот это другое дело! Слово звонкое, красивое, непонятное. Вон, во граде Санкт-Петербурге даже улица зодчего Росси есть. Знать, полезное дело, раз этим зодчим улицы называют. А что же это слово значит? В книге К. И. Чуковского «Живой как жизнь» приводится следующий эпизод с той самой улицей зодчего Росси и связанный:
- А зодчий это кто такой?
- Зодчий по-русски будет сказать архитектор!
Во-от, скажете вы, АРХИТЕКТОР! Звучит гордо. Это вам не прораб какой-то. Человек приличный, к тому же творческий, а иной раз, как сейчас говорят, креативный, прости господи… Ну да – зодчий в каком-то смысле, архитектор и есть. Но все ли это? Что ж, давайте разбираться…
Забыли мы слово древнее, славное, пришедшее к нам из глубины веков из времён Золотой Руси, которую ещё принято называть Киевской. Из тех времён, пока не рассыпалась пеплом и не пала под копыта татарских коней «светло светлая и прекрасно украшенная земля Русская»
А откуда мы знаем что она вообще была? Вот благодаря этим самым зодчим и знаем! Сгорели, сгнили, пущены на дрова затейливые деревянные терема, возведённые когда-то теми самыми русскими зодчими, которым, по словам византийских авторов, не было равных в Ойкумене в работе с деревом, но остались древние секреты, дошедшие до наших дней, осталась красота, передающаяся из поколения в поколение и человек, хоть раз побывавший в онежских Кижах, после того как пройдёт восхищённое онемение от созерцания этой деревянной красоты никогда больше не скажет: «Да что там из дерева строить! Вот в европах соборы каменные»…
И у нас есть те соборы. Много где есть: во Владимире, Суздале, Ростове, Киеве, Полоцке, Чернигове, Ярославле, Великом Новгороде, Переславле-Залесском, Пскове, Смоленске, Старой Ладоге… Дошли, через сотни лет донесли нам главное: была Золотая Русь, стояла, пала и снова возродилась. Можно приехать, потрогать рукой и всеми фибрами своего существа почувствовать - Русь была, есть и будет. Этих камней касались Ярослав Мудрый и Владимир Мономах, Юрий Долгорукий и Александр Невский. Не осталось имён, но осталось дело этих зодчих зримая, вещественная историческая память народа! Они строили. Создавали нечто, что переживёт их, что оставит о них память, даже когда вымараются из летописей их имена. Чтобы видели потомки, что не свиньи в берлоге тут жили, а люди, взысканные судьбой, высоким умением творить из обыденного великое.
Да, а кто же все-таки зодчий? Что за зверь и с чем его едят: с маслом или с майонезом? Может и правда «зодчий по-русски будет сказать архитектор»? Правда, да не вся. Это слово родилось в стародавние времена, когда от строителя требовалось уметь всё. «Зодчий» произошло от слова «здатель» - создатель, тот, кто создаёт. Собственно, и слово «здание» растёт из того же корня - то, что создано. Объект и субъект строительства.
Заказчик тогдашний очень даже о красоте заботился – его-то имя в летописях не затеряется, да и «злейшего друга» - князя соседнего переплюнуть охота. Стало быть, «сделай мне, мастер, красиво». А у зодчего средневекового эстетического образования нету, не придумали его ещё, образование это. И крутись, как хочешь. Ему архитекторы и конструкторы проект не разработают, сметчики смету не сосчитают, снабженцы материалы не доставят, кадровики рабочих не наймут, контролирующие органы не проверят. Сам, всё сам, один за целый стройтрест. Да так, чтобы прочно, было, красиво, долговечно и недорого: заказчики не меняются и их стремление на грош пятаков купить бесконечно и вечно, как материя. Мало того, самому надо мастером быть, да лучшим в своей артели, а это значит, бери, раб божий, топор или кельму и полезай на стену делом квалификацию подтверждать.
Ну и о вечном: работу организовать, людей к делу приставить, да сделать так, чтобы вкалывали они с максимальной отдачей, чтобы стройка не стояла... Управление производством называется.
В остальном же они были обыкновенны: так же в поте лица зарабатывали на жизнь, женились, растили детей, а, при нужде, брались за оружие для защиты того что создали. И не считали себя кем-то из ряда вон выходящими: просто мастера, крепко знающие своё дело. Время такое - людей мало, работы много, жизнь короткая, вот и крутились люди. Неплохо, надо сказать, крутились. Результат по тысяче лет стоит и не падает. И мы, люди века двадцать первого, застываем с открытым от изумления ртом, видя плоды их трудов.
Так с кем же теперь вы того зодчего сравните? Подождите, подождите, что-то знакомое видится: рубаха грязная, в смоле, глине или извёстке, на ногах опорки разбитые, в руках топор или кельма, на голове чёрт те какой малахай, выражается отнюдь не благостно, да и пахнет, временами, от него не ладаном церковным... Чинарика на губе, правда, нет, ну так табак из Америки не завезли ещё. Прошу любить и жаловать: зодчий. Как его звать бог ведает, от всей домонгольской истории сохранилось всего четыре имени: Пётр – строитель собора Юрьева монастыря в Новгороде, Иоанн – строитель собора Ефросиньева монастыря в Полоцке, Коров Яковлевич – строитель Кирилловской церкви в Новгороде да Пётр-Милонег – строитель стены Выдубецкого монастыря в Киеве. И всё - не считали нужным летописцы увековечивать имена строителей, вот заказчиков - князей сколько угодно. Так это и сейчас точно так же. Преемственность традиций, хе-хе. Первый после бога на стройке, как капитан на корабле. Помните, чуть выше я писал, что в теле одного единственного старшины строительной артели вынужден был уживаться целый стройтрест? Конечно, помните. Так вот, главным в этом общежитии, оказывается, как ни крути, прораб. Колёсики должны вертеться. Вот только шитого золотом мундира, в отличие от корабельного капитана, ему не выдали. Нет в жизни справедливости!
Ну, нет и нет, в конце концов, никто ведь не обещал, что будет легко и пряников хватит на всех. Тот же старый мудрый прораб из моей юности говаривал: «У верблюда два горба, потому что жизнь борьба». Такая вот философия.
В общем, задумывалась книга о зодчих двенадцатого века, вопросах управления и альтернативной истории, а получилась Ода Прорабу.
Да нет, наверное, не прорабу – простому человеку, внезапно осознавшему, что он не один на свете, не единица, голос которой, по меткому выражению Маяковского, «тоньше писка», а часть огромной общности, именуемой «страна», «государство», «империя», а, чаще всего просто: «МЫ» и «НАШИ».
Когда я писал свою книгу, я часто вспоминал рассказ моей бабушки о 22 июня 1941 года. Ей на всю жизнь врезался в память грохот сапог по лестнице – мужики, услышав, что началась война, бежали в военкомат. Сами, не дожидаясь повесток. Самые обычные люди: рабочие, школьный учитель, портной – все, кто жил в подъезде четырёхэтажного дома на рабочей окраине тогдашнего Калинина.
В жизни любого есть момент истины – осознания принадлежности к этой общности и к каждому он приходит в своё время. Вот и к моим героям оно придёт в свой черёд. Кондратию Сучку суждено изумиться тому, что не просто крепости и терема он строит – создаёт Державу. Да не просто изумиться – испугаться этого, перестрадать и принять и этим изменить себя.
И другим героям не избежать того же. Всем предстоит узнать, что страну строим МЫ – каждый на своём месте и защищаем её тоже МЫ. Не шестикрылые серафимы с нимбом вокруг малопочтенного места, не герои-одиночки, не великие императоры – мы все. И каждому предстоит сделать выбор: стать частью этой общности и жертвовать своими интересами ради Отечества или остаться тем, чей голос тоньше писка. Мои герои - выбрали.
Выбрали-то они выбрали, но что? Понятно, строить – работа у них такая, но вот что строить? Государство – это слишком общее понятие и приложить его к процессу непосредственно строительства трудно. Однако попробуем. В Китае есть легенда о Первом Императоре. Что же он такого сделал, что так прославился? Дамбу построил во время наводнения и тем людей спас и смог накормить, ибо плодородный ил оседал на полях. И в Древнем Египте мы такую легенду наблюдаем. А вот в Древней Греции и Риме – наоборот, герои строят стены и рыночные площади.
Вот что общего между дамбой, крепостной стеной и рыночной площадью? Правильно – это центр, альфа и омега жизни конкретной общины. Без дамбы у древних китайцев и египтян банально жрать нечего будет, стало быть, надо их содержать в порядке и обновлять постоянно, а в одиночку этого не сделаешь – вот и объединяющий центр. Греки же и римляне не могли жить без стен – банально вырежут любимые соседи, а на рыночной площади не только торговали туниками, оливками, вином и баранами, и прочими необходимыми для выживания вещами, но и решали вопросы жизни и смерти для своего полиса, а также более мелкие, но не менее важные: сколько податей брать, где селиться кожемякам, рыбникам и прочим специалистам вонючих ремёсел, и кого поставить надзирать за канализацией – самоуправление называется…
Вот и Кондратий Сучок строит крепость и терем, а мечтает построить храм и так получилось, что между княжьим теремом и главным храмом княжества, располагалась в стольных городах Руси та самая торговая площадь, и вече имело обыкновение именно на ней и собираться. Что есть вече – это глас и воля земли, без которой верховная власть ничто: «Без нас, княже, решил – без нас и верши!» А мой герой создаёт место, где эта объединяющая воля обитает.
Может, кого-то такое положение вещей и оставит равнодушным, но плотницкий старшина Сучок не таков. Он же не просто крепость с теремом в этой книге строит – он городок заложил, где, как строения, потихоньку, по камушку, по брёвнышку, начинают произрастать законы жизни общины, за которые ему и жизнь отдать не жалко, ибо община эта для Сучка своя. И законы свои.
А ещё мечтает он создать храм, какого не видывали в целом свете. Может и построит, хоть сразу у него каменный цветок и не выйдет, но в процессе создания очередной чаши предстоит зодчему Кондратию понять, что ни одиночкам, ни, тем паче, разрушителям зримый символ единства не нужен - только Державе. Вот такой компот из бытия и сознания, едрёна вошь!

Сообщение отредактировал Водник - Суббота, 27.08.2016, 22:22

Водник

Дата: Среда, 23.11.2016, 18:13 | Сообщение # 28

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Изменённая по итогам замечаний редакция:

С того приснопамятного разговора минуло несколько недель. Феофан больше никак не проявлял ни себя, ни своих намерений – только кланялся низко при встрече и проходил мимо. Правда, того мгновения, что разделяет щелчок в выпрямившейся спине и первый шаг по своим делам, помошнику епископского секретаря хватало что бы бросить на отца Меркурия один взгляд. Отставной хилиарх знал такие взгляды и давно научился встречать бестрепетно, однако беспокойство, как прыщ на заднице, отравляло жизнь старого солдата. За годы службы сначала хилиарх Макарий, а потом иеромонах Меркурий хорошо изучил повадки людей из тайной стражи:

Я ему нужен. Это была не просто попытка прощупать, напугать и посадить на поводок – нет, ему нужно что-то иное. Значит, последует предложение. Скорее всего такое, от которого трудно отказаться. То есть, живому трудно, а мёртвому – сколько угодно. Вроде того, которое мне сделал мой «брат-солдат» Георгий. Кстати, он тоже что-то замолчал с того самого момента как лекари разрешили ему вставать. И стал подозрительно часто наведываться за реку в женский монастырь где настоятельницей служит Порфирородная Варвара. Духовник, гамо Христо су! Если я не забыл как добыли трон Анастасий и Роман Диоген, то эти голубки тем более! И что с того, что Варвара вдова позапрошлого великого князя и монахиня, а Георгий-Илларион монах? Клобук к голове прибит гвоздями, но не у всех, как показывает история…
А как же орден? Он тогда был вполне серьёзен! Похоже, Георгий, как и раньше, не ставит на одного возничего. Надо бы и мне под каким-нибудь предлогом засвидетельствовать своё почтение Порфирородной. Она не может помнить солдата которого видела один раз и ещё будучи ребёнком, но она тоже не ставит только на одного возницу…
Да, Макарий, знаешь ты ещё слишком мало! Ходишь кругами, как слепой мул на мельнице. Хотя бы знать кто стоит за этим Феофаном: епископ, Илларион, митрополит, князь, та мутная личность по имени Антип, что держит за горло местных мелких торговцев и припортовую сволочь? А может, чем чёрт ни шутит – Константинополь? Я уже ничему не удивлюсь…
Ладно, Макарий, вертя круг без точила меча не наточить. Смотрим, слушаем, осторожно спрашиваем и взглядов брата во Христе не замечаем. Такой дешёвкой меня не пронять. Сам всё скажет!

Сказано – сделано. Отец Меркурий отучился откладывать дело в долгий ящик ещё будучи роарием. Усиленные поиски, разговоры, а кое-где и расспросы обогатили отставного хилиарха массой сведений более похожих на сплетни, из которых, однако, можно было в общих чертах понять кто есть кто в Турове. Вот об этом отец Меркурий и размышлял пыля по кривой, пыльной улице, застроенной сараями, амбарами и какими-то покосившимися халупами.

Нет, ей-богу, рыжее мясо везде одинаково – хлебом не корми, дай перемыть кости власть предержащим, да ещё наврать при этом отсюда и до Геркулесовых столбов. Не то что бы история про Антипа по ночам в образе волка пробирающегося в княжеский дворец и пьющего кровь княжьего наследника меня не позабавила, но надо же меру знать! Нет, Макарий, вливать третью кружку в эту падаль совсем не стоило – всё ценное он рассказал после первых двух!
Итак, что мы имеем? Князь слаб. Часто становится игрушкой различных придворных партий, главные из которых назовём «местные» и «княжеские». Сейчас, похоже, в фаворе «местные», по крайней мере место тысяцкого – местного магистра миллитиум и великого логофета одновременно у них. Под их же дудку пляшет и народное собрание – вече, а оно здесь много значит! Это не наш Синклит – от старого Рима остались лишь здания и звания… Сенат и Народ Рима – где вы теперь? Здесь не так и это надо учитывать.
«Княжеские» этим, разумеется, недовольны – этой ненасытной саранче сколько ни дай всё мало, но она кормится исключительно из княжеских рук, а их щедрость не беспредельна – сколько князь может взять податей решают обычай и вече. Более того, убивать слишком жадных князей тут прекратили чуть больше ста лет назад, но выгнать могут до сих пор, так что князь сам бьёт по слишком загребущим рукам. Нет, сребролюбие по праву считается смертным грехом – некоторые из «княжеских» крутят носом и потихоньку налаживают отношения с «местными» - хотят обзавестись тут виллами и землями в наследственное владение и непонятно кого они поддержат в случае чего: «князя или «местных» с которыми уже и породнились.
Теперь самое интересное – часть «местных» и те «княжеские» о которых, Макарий, ты уже вспоминал, захотели странного. Ну, по крайней мере, для Скифии странного. Они не хотят что бы князья ездили с места на место, а сидели в княжестве постоянно. Не находишь что это похоже на прониаров в Империи? Угу.
Кто там ещё? Владыка Симеон? С одной стороны усиленно делает вид что он никто и звать его никак, а с другой стороны зол, цепок и своего не упустит. Как-то незаметно получилось так, что в споре «местных» и князя с «княжескими» третейским судьёй выступает Владыка. А из-за его плеча торчат длинные уши моего приятеля Георгия. Да, когда вече высказало своё недовольство наглостью княжьего мытника, замятню гасил опять епископ. И вот что интересно – в вечевом бурлении была замечена вся местная купеческая верхушка, кроме дядюшки моего поднадзорного – купца Никифора. А в этой земле есть хорошая поговорка: «В тихом омуте черти водятся». Похоже, что в омуте этого Никифора чертей столько, что для его очистки надо звать Архангела Михаила и все Небесные Силы Бесплотные… Словом, я не удивлюсь, если всю вечевую бучу, дядюшка и устроил!
Феофан и Антип – эта парочка между собой связана… Стоп! Это кто это за нами крадётся, Макарий?

Иеромонах, будто бы найдя наконец нужное место, свернул уж в совершенно неприметный проулок больше похожий на щель, и, как по заказу, отходящий от улочки вправо, прижался к стене за углом, вытащил засапожник и принялся ждать.

Удобный обычай – носить в обуви оружие! Жаль, что с нашими калигами такой номер не пройдёт. А теперь посмотрим, кто это у нас такой любопытный и стеснительный, что подойти не решается?

Однако, «любопытный и стеснительный» не появлялся. Наоборот, из-за угла послышались звуки, обычно сопровождающие борьбу: глухой звук от столкновения тел, короткое сопение, вскрик, а потом стон.

Повезло тебе, Макарий! И, похоже, не в ту сторону!

Отставной хилиарх прикинул по какому пути будут огибать угол пришедшие по его душу и чуть отодвинулся, что бы способнее было ударить ножом в незащищённый бок противника. В памяти всплыло наставление старого Льва – его первого декарха: «Запомни, сопляк, прижмись к нему ближе, чем к девке, и коли!».
Колоть, однако, не пришлось. По улице прошлёпали нарочито громкие шаги, а потом низкий и хриплый мужской голос произнёс:

- Слава Иисусу Христу!
- Во веки веков, аминь! – отцу Меркурию не без труда удалось скрыть удивление.
- Дозволь подойти, отче? – продолжил неизвестный.
- Только руки держи на виду! – отозвался священник.

На входе в проулок показался ражий детина, одетый добротно, но неброско. Пустые руки новоприбывший держал, как велели: наотлёт от пояса, ладонями к отцу Меркурию. Входить в переулок незнакомец не стал, остался на улице шагах в трёх от отставного хилиарха.

Да, парень не дурак! Но откуда он взялся, пёс его побери?!

Некоторое время они молча рассматривали друг друга.

- Здрав будь, отче! – детина слегка поклонился. – А ты, гляжу, хорош! Тёртый!
- И тебе здоровья, - не опуская оружия, отозвался священник. – Ты кто?
- Дык, присматриваю за тобой, отче, хоть, гляжу, ты и сам за собой неплохо приглядеть можешь, - ухмыльнулся незнакомец. – Велено чтоб у тебя под ногами никто не путался, да и так – мож, надо тебе чего будет.
- Невежлив ты, сын мой, не хочешь имени своего открыть. Грех это, - Меркурий в свою очередь усмехнулся.

Гамо'ти су! Интересно, сколько он за мной следит? И он ли один? Кстати, а что стало с другим любопытствующим, которого я поджидал? Дождался, гамо’то му! Никого ведь на улице не было! Нет, во всём этом городишке таких ищеек может иметь только один человек – мой брат во Христе и выученик друнгария виглы по совместительству. Уел, собака!

- Прости, отче, моё имя тебе без надобности, - слегка развёл руками соглядатай. – Я сегодня есть, а завтра меня нет. Да меня как бы и вообще нету.

А, будь что будет! Попробую! Может, что и пойму.

- Хороших людей на службе Феофан держит, - Меркурий опустил нож. – Передашь ему мою благодарность.

Детина едва заметно моргнул, и, сделав вид, что не заметил приказа Меркурия, произнёс с лёгким поклоном:

- Благодарствую, отче!
- Что с тем бродягой, что за мной следил?
- Тут он, отче, рядышком, - человек Феофана указал рукой за угол.
- Живой? Говорить может?
- Может, отче, - кивнул детина. – Взглянуть любопытствуешь?
- Любопытствую. Показывай.
- Сюда, отче, - детина посторонился, давая дорогу, и сделал рукой приглашающий жест.

Отец Меркурий в ответ указал взглядом в сторону улицы, как бы говоря: «Иди-ка лучше вперёд, мил человек, а я после пойду». Феофанова ищейка ухмыльнулся, повернулся к отставному хилиарху спиной и сделал шаг. Священник двинулся за ним, взяв, на всякий случай, нож наизготовку.

На улице старому солдату открылось занятное и поучительное зрелище: последи улицы в пыли на коленях стоял давешний «любопытный и стеснительный», а за его спиной возвышался низколобый детина очень внушительных размеров. Однако, бугай не просто стоял любуясь видами – он держал руку неудачливого доглядчика вывернутой за спину, причём так, что нос пленника едва не чертил пыль.

Первый Феофанов соглядатай подошёл к своему товарищу, повернулся и светским жестом указал отцу Меркурию на пленника:

- Вот он, отче, в лучшем виде.

Отставной хилиарх оглядел пленника. По виду – обычная сволочь, что ошивается при торге или в порту. Из тех, кто всегда готов срезать кошель у ближнего своего. Ну или отобрать, если ближний окажется послабее. А ещё такие готовы за скромную плату на всякое грязное дело.

- Подними его! – приказал отец Меркурий. – Хочу на рожу посмотреть.

Низколобый посмотрел на напарника. Тот прикрыл веки разрешая. Бугай по-иному повернул руку пленника и тот, зашипев от боли, резко прогнулся в спине и поднял голову.

- Ты кто? – осведомился отец Меркурий.

Пленник молчал.

- Кто послал? Зачем? - старом солдате явно проснулся суровый и лаконичный спартанец.

Допрашиваемый опять не ответил.

- Не хочет, - отставной хилиарх перевёл взгляд на старшего из Феофановых людей.
- Не хочет, - со вздохом согласился тот и кивнул напарнику.

Бугай слегка повернул руку пленника. Тот сначала взвизгнул, потом застонал, а потом и вовсе тихонько завыл. Подождав немного, отец Меркурий слегка кивнул, показывая, что хватит. Низколобый ослабил хватку.

- Ты кто? – повторил отставной хилиарх.
- Да пошёл ты кобыле в трещину! Отпусти, залупа конская!
- Грубит, - сокрушённо обратился Меркурий к старшему соглядатаю. – В грех гнева и злословия впадает.
- Грубит, - согласился тот и снова кивнул напарнику.
- Ну что же ты, дурашка, - подал вдруг голос тот.

Священник вздрогнул – уж больно не вязался с внешностью пытошника этот тонкий и ласковый голос.

Ничего себе голосочек! Как у доброго дедушки…

- Да вертел я вас, погань помойную! Дерьмо жрать заставлю! Ты знаешь на кого наехал, стерво?! Сами себе кишки на столб мотать будете, недоноски! – дёргался и орал в это время пленный.
- Не груби, дурашка, вишь, батюшка пред тобой. Ты сейчас лаисси, а отче святой за грехи наши лоб расшибши отмаливаючи… И не совестно тебе? – с этими словами узколобый вывернул многострадальную руку грубияна под каким-то вовсе непредставимым углом.

Поток ругательств оборвался на полуслове. Пытаемый задёргался, попытался отползти и тоненько завыл. Пытошник ещё чуть-чуть довернул руку. Глаза у пленника начали закатываться, а по портам расплылось пятно мочи.

- Довольно, - тихо сказал старший.

Узколобый ослабил хватку. Пленник судорожно втянул воздух и тихо заскулил.

- Кто? – вновь поинтересовался отставной хилиарх.
- Бестуж я, отче! Бестуж! – затараторил, зазлёбываясь, допрашиваемый.
- Кто послал?
- Антип!
- Зачем?
- Велел следить куда ходишь, с кем говоришь, о торговых делах не спрашиваешь ли!
- Ты один?
- Один, отче, один!
- Врешь!
- Не врёт он, отче, просто дурень, - подал голос старший. – Антип половину сволочи, что вокруг торга ошивается настрополил, только мы им, гм, мешали…
- Благодарю, сын мой, - кивнул отец Меркурий. – И хозяина своего ещё раз от меня поблагодари.
- Сделаю, отче, - старший поклонился. – А с этим что?
- Пусть проваливает! – отец Меркурий обнаружил, что так и стоит с ножом в руке и, слегка смутившись, сунул клинок за голенище. – Всё что знал, он уже рассказал.

Узколобый, повинуясь кивку напарника, отпустил Антипова доглядчика. Тот кое-как, со стонами и всхлипываниями поднялся на ноги.

- Пшёл вон! Что Антипу соврать сам придумаешь. И пеняй на себя если он тебе не поверит! – старший поднёс к носу освобождённого пленника кулак.
Тот кивнул соглашаясь. И чуть не рухнул – это узколобый от души влепил ему пинка по заднице, указывая направление движения и добавляя прыти.

Когда пыль за ускакавшим Бестужем осела, старший повернулся к отцу Меркурию:

- Счастливого пути, отче! Ежели что мы рядышком. Ты нас не видишь, но мы есть, не сомневайся.
- Погоди, - остановил его отставной хилиарх. – Скажешь Феофану – надо встретиться. Через два дня от этого. В кружале. Он знает в каком.
- Сделаю, - склонил голову доглядчик. – Ты иди, отче, а мы следом.

Отец Меркурий кивнул, повернулся и пошёл своей дорогой. Шагов через пятьдесят он не выдержал и оглянулся. На улице никого не было.

***

На встречу отец Меркурий собирался со всей тщательностью. Во-первых, добыл лёгкую, короткую кольчугу. Правда, для этого пришлось войти в некоторое противоречие с восьмой заповедью – «не укради», но отставной хилиарх успокаивал себя следующими притянутыми за уши соображениями: первое – кольчугу и два кинжала он не украл, а взял попользоваться из монастырской скарбницы и, если будет жив, то вернёт; второе - монахам оружие, конечно, ни к чему, а ему, хоть он тоже монах, без него сейчас никак; третье – отца келаря не плохо бы наказать, ибо заносчив и нагл без меры, а за пропажу доспеха его взгреют так, что вовек не забудет. Во-вторых, переплёл кольца кольчуги тонким кожаным шнурком что бы не звенела и хорошо держала колющий удар, а то ведь могут и шилом в бок ткнуть, в третьих, приспособил к ножнам кинжалов ремешки, что бы по опыту палатийских евнухов спрятать оружие в рукавах, в четвёртых, тщательно обдумал сложившуюся ситуацию. Когда же размышления в десятый раз пошли по одному кругу, отец Меркурий усилием воли выкинул их из головы. День пройдёт – утро присоветует. Что бы найти выход не обязательно постоянно крутить ситуацию в голове – она иной раз без хозяина лучше думает.
Но вот во время обедни в день встречи мысли вернулись.

Что ж, брат во Христе, посмотрим что ты мне скажешь… Похоже, я ему очень нужен и он хочет мне нечто предложить и это «нечто» не приказ поставлять информацию. Если и будет поводок, то длинный и за который, при случае, я тоже смогу дёрнуть. Феофан этого не понимает? Сомневаюсь! Тогда зачем ему это? Что он задумал? Просто забраться повыше? Не похоже. Как он там говорил: «Истина у них своя. У каждого. Собрать же ту истину подвиг воистину вселенский. Одному такую тяжесть ни за что не поднять». А ещё: «Надо, чтобы не один за весь мир радел». Значит, будет предлагать радеть вместе? Что-то мне не по себе… Когда союз предлагает ищейка из тайной стражи, да ещё такая не простая – жди беды!
И всё же интересно, в чём же его вселенская истина и как он предлагает за неё порадеть? Сегодня узнаешь, Макарий, даже если это знание будет последним в твоей жизни. Теперь ему придётся открыться достаточно, что бы я начал хоть немного понимать что к чему! Да и этот ядовитый гриб Антип тоже! Придётся везде ходить с опаской и ждать нападения – такие, как он в Константинополе склонны к простым и надёжным решениям. Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы.
Или с этим Бесстужем мне показали спектакль, а Антипа приплели сюда для декорации? И это всё же проверка от Иллариона? Хотел бы я знать!
Ошибиться нельзя, Макарий! Нет у тебя такого права!

Сообщение отредактировал Водник - Среда, 23.11.2016, 18:14

Водник

Дата: Среда, 11.01.2017, 13:48 | Сообщение # 29

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Ещё немного о том, как отец Меркурий докатился до жизни такой.

Отец Меркурий чуть повернулся поудобнее устраиваясь в санях. Лес несколько отступил от дороги.
- Мы подъезжаем, Харитоша? – священник уже знал, что безлесные пространства здесь являются признаком близкого жилья.
- Да нет, батюшка, вёрст пять ещё, а может и все шесть, - чувствовалось, что Харитоше в охотку почесать языком. – Мокрая елань[1] это. Косить-то тут косят, как же без этого, Боровики, бывает, табунок свой на выпас гоняют, а вот пахать нет – мокнут по весне хлеба-то. А ежели пахать нельзя кто ж поселится?
- Верно, никто, - кивнул отставной хилиарх.
- Так что не росчисть это, батюшка, - возница развёл руками, - сам по себе лес тута не растёт. Бывает у нас такое. Помнишь поляну, где вчерась ночевали?
- Да.
- Вот тут так же! – обозник вдруг хлопнул себя по колену. – Как же я тебе сказать-то забыл?! На той поляне боярич Михаил себя впервой-то и показал! Помнишь, я тебе сказывал?
- Это когда на него и архонта Кирилла напали язычники? – отставной хилиарх приподнялся.
- Точно! – Харитоша каким-то образом умудрялся править санями, полностью развернувшись к собеседнику. – Корней тогда с семейными в Туров к родне гостевать ездил да товары продать – торга у нас в тот год из-за мора не было, вот на обратном пути их и подловили…

Господиии! Молю, зашивай рот обозникам хоть иногда! Я эту историю раз двадцать уже слышал!
Но как он сказал: «Михаил впервые проявил себя»? Хорошо сказано! И сам проявил, и если из того что Харитоша мне рассказал об этом случае правды хотя бы половина, то и дед моего поднадзорного проверил по-полной! Экий финал для кровной мести – как в древних трагедиях!

- Вот тогда Михайла из своего самострела мечника того и уложил, да и остальные тоже не плошали! Вон Роська, то бишь, поручик Василий, - заливался соловьём возница.
Отец Меркурий принялся кивать с заинтересованным видом.

Да, смотрю я, мой поднадзорный только и делает что показывает себя: на той поляне он показал себя деду и сотне, незадолго до этого Феофану, Иллариону да и князю тоже, а в походе, после того как пленил другого князя – вообще всем, кроме уж вовсе слепых… Да и мне тоже. И ведь делает это он, судя по всему, с холодной головой и намеренно. И не боится, хотя понимает, в какую змеиную яму засунул голову. И это не юношеская дурь – мой поднадзорный ведёт себя как опытный и хладнокровный игок в шахматы. Кажется, мы все: и я, и Феофан, и Илларион нашли себе дело на всю жизнь, а вот долгой или короткой она будет – как выйдет. Мы все сели играть в кости и даже не знаем с Богом или Дьяволом…

Глава 3
Конец ноября 1125 г. Там же.

Харитоша наконец замолчал, а отца Меркурия воспоминания опять унесли в Туров.

***

Легенду, как и говорил Феофан, монахи поддержали добротно – до положения риз, так что обратную дорогу до монастыря отставной хилиарх помнил смутно. Да и насладиться похмельем ему тоже не дали – Илларион внезапно пожелал его видеть. Вот и пришлось отцу Меркурию, наскоро приведя голову в порядок полпивом[2], отправляться на встречу с бывшим сослуживцем.
С того момента, как лекари разрешили Иллариону вставать обстановка в его келье переменилась: изрядных размеров ложе, на котором лежал во времена оны прибинтованный к доске епископский секретарь исчезло, а его место заняла обычная спальная лавка, появился большой, заваленный книгами, свитками и письменными принадлежностями стол, и только изобилие свечей осталось неизменным.
- Здравствуй, оплитарх! – бывший друнгарий довольно бодро поднялся с лавки навстречу гостю. – Проходи, садись. Разговор у нас будет долгим.
- И ты будь здоров, друнгарий, - поклонился отец Меркурий и сел на указанное место.

Оплитарх… Значит, разговор у нас пойдёт о делах Ордена. Интересно, что он задумал на сей раз?

- Думаю, ты удивился тому, что последнее время я избегаю встреч с тобой брат-солдат? – Илларион посмотрел в глаза собеседнику и, не дождавшись ответа, развёл руками. – Прости. За то время, что я тут валялся, у меня накопилась куча работы, которую письмами решить нельзя. В том числе и той, что касается нашего дела.
- Я так и подумал, - склонил голову отставной хилиарх.
- Вот и хорошо, - улыбнулся Илларион. – Раз так, то давай поговорим о высоком, оплитарх. Вот скажи мне, что есть базилевс?
- Хороший вопрос, друнгарий, - усмехнулся в свою очередь Меркурий. – Мы с тобой не раз видали базилевсов и тех, кто хотел ими стать довольно близко и в разных видах.
- Это верно, - кивнул Илларион, - и часто они бывали похожи на хорьков…
- А должны быть Солнцем Рима, - грустно улыбнулся отставной хилиарх.
- Солнце Рима? – бывший друнгарий вскинулся. - Постой, кажется я уже где-то слышал это.
- Возможно, тебе тоже попадалась книга одного ритора из Старого Рима, - отец Меркурий прикрыл глаза и начал читать по памяти: « Они ни разу не видели тебя.
Не целовали перстня на руке, не удостаивались устной похвалы или венка, не слышали твоего голоса, не стояли рядом, замирая от счастья. Только по монетам они знают твой профиль.
Все эти германские наёмники, балеарские пращники, иберийские копейщики, сирийские лучники, нумидийские всадники - тысячи и тысячи людей, которые встали в римские ряды, людей, чьи деды сражались с легионами твоих дедов, а дети уже считают себя настоящими римлянами... Все уроженцы Капуи, Ариминума, Рима, Аррециума, заброшенные твоим велением на границы по Рейну и Дунаю, живущие в укреплённых лагерях, затерянных в песках Иудеи и Египта... Они верят в тебя, они ставят тебе статуи рядом со статуями богов, они умрут с твоим именем на устах.
Ты - солнце, без которого их нет.
Ты - то, что соединяет их всех, на каких бы языках они ни говорили, каким бы богам ни молились.
Империя - это ты.
Но император - не только человек. Это не багряный плащ на плечах, не меч с рукоятью из слоновой кости…»
- Это идея. Это то вечное, за что можно умереть! – подхватил Илларион. – Да, я читал… Вот только вместо идеи мы получаем хорьков!
- И что же делать?
- Выращивать, оплитарх! – Илларион пристукнул кулаком по столу. – Выращивать идею из хорьков. Это тоже дело для ордена и как бы не главное!

Вот как? Идею из хорьков! Да, ты сам зверюга позубастее, но я был к тебе не справедлив, Георгий – всё же ты думаешь не только о себе, но и об Империи. Она натерпелась от мерзавцев на троне: Михаил, Никифор Вонниат и прочая сволочь – они вообще не должны были править… Выращивать, говоришь? Может ты и прав, Георгий – мой новый знакомый Феофан толкует о том же, только он собрался растить не императоров… Только вот кто будет определять достойного порфира? Ты, Георгий? Орден? А кто будет сторожить сторожей?

- И как ты собираешься это делать, друнгарий? – отец Меркурий подпустил в голос сомнения.
- Учить, наблюдать и выбирать достойнейшего из многих, - ухмыльнулся Илларион. – Порфирородных детей нельзя оставлять на попечении евнухов из Гинекия, да и их матерей тоже. Самки хорьков будут воспитывать хорьков, а злобные скопцы – скорпионов.
- А сам базилевс?
- Вот тут надо смотреть, брат мой, - по лицу Иллариона пробежала еле заметная гримаса озабоченности. – Не всегда тот, кто способен править оказывается способным воспитать правителя. Надо найти баланс, что бы в том, кто займёт трон, оказалось в достатке льва, лисы, хорька, скорпиона и змеи. В достатке, но не чрезмерно!
- А если порфирородные не способны?
- Значит, на кафизму должен подняться тот, кто не рождён в пурпуре, но может править! И лучше при этом обойтись без крови.
- В палатийских делах и без крови? – невесело усмехнулся отец Меркурий.
- Понимаю тебя, брат! Мы ведь оба были с базилевсом Алексеем когда он брал занятый Вонниатом Константинополь, - кивнул головой Илларион. – Да и я сюда попал не просто так… Я не говорю, что будет просто… Но если способного будут вести на кафизму с детства, то можно. Всегда найдётся императорская дочь, которая предпочтёт замужество монастырю, а сыновья могут воспылать страстью к монашеству… Если их тоже вести с детства и направить как только станет понятно что не смогут. Или подобрать соправителя… Много способов…
- Ты сам веришь в это, Георгий? – вполне искренне спросил отставной хилиарх.
- Верю, Макарий! – глаза Иллариона блеснули. – Это возможно! Хоть, понятное дело, и не всегда. Но, в любом случае, если мы сделаем это, то кровь не выйдет за пределы Палатия, а не прольётся реками по всей Империи! Вот для этого нам и надо будет всегда иметь достойную замену базилевсу. Всегда!
- И кто же будет выбирать достойнейшего? Ты?
- Да, Макарий, царедворца в тебе ни на грош! Обходителен и смиренен, как кол в заднице! За это и ценю! – рассмеялся бывший друнгарий. – Не обязательно я. Всё же я не Господь и не безгрешен. Так что, возможно, решать будешь ты. Или некий синклит, но уж, будь уверен, с моего ведома и согласия. Или того, кто придёт за мной.
- Думаешь, у нас получится?
- Если Бог с нами, то кто против нас? – в глазах Иллариона появился нехороший блеск.
- Я всё ещё не уверен, друнгарий… - отец Меркурий огладил бороду.
- Макарий, я не говорил тебе что ты упрямее мула? – неожиданно Илларион широко улыбнулся. – По-моему сотни раз! Христос сказал Фоме: «Блаженны верующие да не проверяющие»! Но без таких на свете жить нельзя, от того и Христос Фому не отверг и тебя мне послал! Нельзя в этом мире без сомневающихся!

Приплыли! Похоже, он всерьёз вообразил себя апостолом. С одной стороны это легче, а с другой…

- Вот ты всё и проверишь и остановишь меня, если я затею несбыточное, - продолжал, меж тем Илларион. – Для этого я сначала намерен познакомить тебя с одной самкой хорька. Так сказать для понимания того, с кем придётся иметь дело.

[1] Елань – прогалина, безлесный участок.
[2] Полпиво – старинный слабоалкогольный напиток, представлявший из себя жидкое лёгкое пиво. Хмельным напитком не считался и потому являлся недопустимым для монахов и женщин.

Сообщение отредактировал Водник - Среда, 11.01.2017, 13:50

Водник

Дата: Вторник, 21.02.2017, 16:10 | Сообщение # 30

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Глава 4
Там же. В то же время.

Дорога воспоминаний вела отца Меркурия дальше: промелькнули и сгинули монахи и миряне, учившие его славянскому языку, письму и обычаям, мелькнул Илларион, растолковывающий хитросплетения политики на Руси и генеалогию правящих родов, всплыл даже епископ, настойчиво интересовавшийся с чего бы это грека из самого Константинополя понесло проповедовать на Русь… В прочем, епископа отцу Меркурию удалось убедить в своём миссионерском рвении без особого труда. Как только Владыка понял, что одноногий грек жаждет смыться из Турова в лесную чащу поближе к язычникам, он сразу потерял интерес к отставному хилиарху – пусть скачет по болотам, убогий. Собственно, это не слишком куртуазное мнение архипастыря об отце Меркурии озвучил в одном из разговоров брат Феофан.
С Феофаном бывший полутысячник теперь тоже беседовал часто. Начальник тайной стражи посвящал отставного хилиарха в то, о чём Илларион предпочитал умолчать. Отец Меркурий часто задавался вопросом как Феофану удаётся обставить их разговоры так, что они не у кого не вызывают подозрений и кажутся случайными, но так и не разгадал секрета.
Словом, жизнь у иеромонаха была сложной, но интересной и портило её только две вещи: необходимость таиться, постоянно взвешивать каждое своё слово, жест и шаг и чистая, незамутнённая ненависть со стороны отца келаря. Последний, похоже, подозревал кто облегчил скарбницу обители на кольчугу. Доказательств у монастырского хомяка не было, но тщательно выпоротая за утрату ценного имущества задница и заключение в «холодной» на хлебе и воде требовали отмщения. Так что на скуку отцу Меркурию жаловаться не приходилось. Вот только потом стало ещё веселее…
Стоял погожий летний день из тех, когда смертельно не хочется сидеть в душной келье и слушать журчание седого, как лунь, монастырского книжника, вещавшего о христианских подвигах местных проповедников. Особую пикантность этому занятию предавал тот факт, что книжник от старости потерял все зубы и от того шепелявил. Кроме того, учёный муж заикался и постоянно терял мысль разговора.
Господи, смилуйся если не надо мной, то хоть над этим старцем! Я понимаю одно слово из десяти, а он, похоже, не понимает вообще ничего. Ещё бы – выносить такую жару в его возрасте!
Дверь отворилась и на пороге возник послушник:
- Отче Меркурий, тебя к себе отец Илларион требует, - отараторил парень, отмахивая поклон.
Отставной хилиарх встал и поклонился наставнику. Тот поднял на него осоловевшие глаза и прошамкал нечто похожее на:
- Иди-иди, нутякбесу хотьквасувыпью. Холодного.
- Веди! – кивнул отец Меркурий послушнику, ещё раз поклонился старцу и вышел из кельи.
Епископский секретарь выглядел довольным. Настолько довольным, что потирал руки и мурлыкал что-то себе под нос. Отец Меркурий прислушался и узнал старую солдатскую песню, столь целомудренную и благонравную, что даже старые шлюхи краснели, услышав её слова.
Эка Георгия разбирет! И раз сорок провернул… Тьфу, хватит! Ведь привяжется – не отстанет! С чего это он так развеселился?
- Слышал я, ты пытался ездить верхом, а оплитарх? – Илларион подмигнул вместо приветствия. – Как успехи?
- Не слишком, - отставной хилиарх подхватил игривый тон, - я и с двумя ногами держался на коне чуть лучше мешка с шерстью! Но мне же не в атаку, а шагом можно и с одним стременем, да и рысью, пожалуй, тоже. А приход, твоими молитвами, у меня намечается обширный.
- Ну, мешок с шерстью это ещё хорошо, - кивнул бывший друнгарий, - когда этот могильщик Ананий[1] на днях разрешил мне сесть в седло, я был похож на бурдюк с квашенным поносом! Вот и подумалось мне что надо бы нам с тобой прокатиться учёбы ради, а заодно проведать игуменью Варвару…
Тааак, теперь они будут рвать меня вдвоём… Стало быть, ты ей, Георгий проворачиваешь! Ну ничего, в Палатии такие мелочи никого не волнуют – все жрут всех, не переставая, при случае, друг с другом кувыркаться. На этом и сыграем. Вот только не переиграть бы – кувшинчик у них недалеко!
- Я готов! – отец Меркурий вытянулся. – Если для дела надо повеселить здешний люд, то повеселим. Говорят, это помогает смирению.
- И давно ты так проникся смирением, а Макарий? – рассмеялся Илларион. – Помню, ты как-то очень смиренно пытался утопить в отхожем месте хозяина харчевни, налившего тебе вместо вина чего-то похожего на прокисшую мочу. Забавное и поучительное зрелище было, надо сказать! Бедняга нырял не хуже ловца губок!
- А какой у него был выбор?! – фыркнул отец Меркурий. – Помнится, я хотел отрезать ему уши, но и так тоже неплохо вышло. Хотя жаль, что не получилось! Но когда я пытался достать его мечом этот паршивец резво погружался в дерьмо! Не прыгать же за ним!
- Ладно, смиренный, пошли к коновязи! – епископский секретарь со смехом махнул рукой в сторону двери.
- А как же?
- Ступай как есть, так будет даже лучше, - со всей серьёзностью кивнул Илларион и добавил: - Во всех смыслах лучше.

Во дворе монахов ждали два уже осёдланных мерина довольно спокойных на вид.
Ага, друнгарий решил не красоваться. Спина, видимо, дороже. Но Георгий изменился – на Родине он умер бы, но не показал виду. И на мерина не сел бы! Только белый жеребец и белый плащ… Даже когда у него под наплечником засела стрела, а из раны на ноге сошло пропасть крови… Всё равно прямой, как будто ему в задницу забили древко копья, всегда с улыбкой… Да, он изменился! Хотя, древко в заднице осталось – спина, как обычно на людях, неестественно прямая.
Копыта лошадей мягко стучали по дорожной пыли. Отъехав подальше от монастырских ворот, Илларион с наслаждением потянулся:
- Как же хорошо снова сесть в седло! Даже если приходится ехать шагом и на этом одре!
- И чем же тебе не угодили наши мерины? – вступился за животных отец Меркурий. – Спокойные, сильные, надёжные, сидеть удобно, как в кресле.
- Нет, старина, ты не поймёшь! – усмехнулся отставной друнгарий. – Прости, но ты до мозга костей пехотинец. Коч-ко-лаз! Не понять тебе доброй скачки! Ну, ничего – будет время, как спина окончательно заживёт, и я тобой займусь! Не пристало тебе ездить шагом на холощенной скотине.
- Монаху?
- Нет, оплитарху Ордена, - Илларион отрицательно покачал головой. – Начальствующие одним видом своим должны внушать низшим должное почтение.
- А как же монашеское смирение?
- Смиряемся мы перед Богом и Волей Его, оплитарх. Остальных же следует смирять!
- Да, друнгарий!
Гамо'то ко'ло су, гамо! Ты верен себе, Георгий!
- Тебе придётся смирить ратнинских катафрактов и повести их за собой, а для того нужно быть наездником, - Илларион похлопал своего мерина по шее. – Мы гораздо больше говорим другим без слов и если ты сможешь управиться с жеребцом, это даст тебе уважения больше чем сотня проповедей. Конечно, у тебя честная рана, с которой верхом не покрасуешься, но у их сотника такая же! Так что придётся.
- Да я уже понял!
- Вот и хорошо, - кивнул отставной друнгарий. – Тебе ещё многому предстоит научиться. Вот сейчас и начнём – кем ты собираешься предстать перед Варварой?
Вопросец! И правду сказать нельзя и не сказать нельзя…
- Собственно, собой, - усмехнулся отец Меркурий, – хилиархом пехоты базилевса.
- Это хорошо, - кивнул Илларион. – А точнее?
- Да куда уж точнее, - отставной хилиарх вновь усмехнулся. – Я зад Империи, предназначенный получать пинки. Вот только я был бы не прочь раздавать пинки многим, а получать от одного. Ну, от двоих…
-Хм, - Илларион на минуту задумался, - я это оценил. И она тоже оценит… И ещё – я в тебе не ошибся. Закваска у нас с тобой одна – ты её только что выразил точнее любых философов. Орден будет раздавать пинки Империи время от времени, а вот получать предназначенные ей ежедневно! А что с самой Варварой?
- Я воспользуюсь твоим советом – вспомню ту девочку в слишком тяжёлом для неё парчовом платье, которая изо всех сил не показывала виду как ей тяжело. Клянусь Богом, тогда мы все любили её!
- Даже так?
- Да, Георгий, так, - грустно усмехнулся отец Меркурий. – Этого уже тебе не понять – ты аристо и с детства видел порфирородных вблизи. А для нас эта девочка была символом… В ней тогда слились наши дочери, младшие сестрёнки, подружки…
- Вот как? – Илларион задумался. – Я не думал над этим. Ты прав, я патрикий и привык к ним с детства. Но и у меня был такой символ, когда я уходил на войну…
- У всех, друнгарий, у всех, - отец Меркурий посмотрел в глаза собеседнику. – Умирать страшно и хочется знать за что, а Империя это слишком общее понятие. Хочется чего-то одновременно и более приземлённого и возвышенного…
- А мы стали сентиментальными в монастыре, старина, - невесело улыбнулся Илларион, - и полюбили философствовать. Стареем?
- Скорее умнеем, Георгий…
- А раз мы такие умные, то не стоит нам забывать, что дело предстоит иметь с матёрой самкой хорька, которая выросла в Палатии и мы для неё опарыши, копошащиеся где-то там внизу. В дерьме, – Илларион поморщился. - И для неё нет разницы между мной и тобой.
- Я знаю, друнгарий.
- Хорошо! Ты решил правильно – будь собой. А я тебе помогу, в случае чего. Ирину я знаю давно.
Гамо’то Христо’су! Он проговорился! То, что сейчас они с Ириной-Варварой любовники и так понятно, но, похоже, их связь тянется из дома. Значит, маленькая девочка вспомнит меня, даже если не видела? Ну, тогда тебя она помнит хорошо – как товарища по «скачкам»! Не думал я, что Георгий запустил своего змея так глубоко в Палатий!
Довольно скоро монахи добрались до Свято-Варваринского женского монастыря. Однако, попасть внутрь просто так не получилось – старая грымза, приставленная к воротам вместо Цербера обвинила иеромонахов ни много, ни мало, как в отсутствии «должного почтения к святой обители и матушке-настоятельнице». Похоже, карга, сослепу просто не разобрала, кто находится перед ней. Делать нечего, Илларион с Меркурием спешились и епископский секретарь, прошипев сквозь зубы что-то очень похожее на «малакизмени палио пута'на»[2] пошёл к калитке на переговоры, а отец Меркурий остался держать лошадей и размышлять.
Хм, Свято-Варваринский монастырь и настоятельница тоже Варвара – занятно… У порфирородных свои понятия о смирении. Судя по поведению этой отставной лупы[3] порфирородная Ирина не собирается следовать своей святой покровительнице и «закутаться в стыд, словно в одежду»[4] : «Нет должного почтения к матушке-настоятельнице». Занятно, занятно… Похоже, для начала надо будет вообще не заметить, что она монахиня. Да, так и сделаю.
Наконец, старуха в воротах узнала Иллариона и, униженно кланяясь и рассыпаясь в извинениях, пропустила монахов внутрь. К удивлению отца Меркурия, они оказались не единственными мужами на монастырском подворье – во дворе деятельно копошились около дюжины трудников, один из которых и принял у иеромонахов коней.
После долгого блуждания по каким-то переходам в сопровождении молеподобной монахини Илларион и Меркурий добрались до покоев настоятельницы. Провожатая впустила иеромонахов внутрь богато, но вместе с тем неброско обставленной горницы. Чувствовалось, что хозяева, а точнее, хозяйка не старается произвести впечатление на каждого встречного-поперечного гостя, а только не того, кто способен понять и оценить.
Ведь тебе не впервой тут ходить, а, Георгий? Ты даже под ноги не смотрел. И обстановка не в диковинку – стоишь не озираешься. Интересно, куда нас привели? Похоже, что в приёмную. Какая, однако, интересная обстановка – даже курульные кресла[5] есть. Интересно для кого? И почему комната освещена так странно – один угол почти совсем тёмный? А, вспомнил – она же болела. Бьюсь об заклад – в этом углу она и будет сидеть! А появится вон из той двери – там тоже сумрак. Только оклады икон в свете лампады поблёскивают.
А теперь, Макарий, срочно вспоминай, что все женщины красивы! Если ты хоть на миг усомнишься что Порфирородная прекраснее Елены Троянской… И умна, зараза – мы на виду, она в тени!
Дверь с почти неслышным скрипом отворилась и в горницу вступила стройная женщина в чёрном монашеском одеянии. Лица в сумраке было не рассмотреть – только глаза блестели.
- Приветствую вас, братья мои во Христе, - приятный голос, подобно ладану, обволок помещение.
Ну, сейчас я вас удивлю, голубки!
- Приветствую Профирородную! – громыхнул отставной хилиарх, принимая предписанную уставом позу «воина твёрдо обладающего полем»: ноги на ширине плеч, грудь вперёд, взгляд перед собой. Одновременно с этим возгласом старый солдат бухнул себя кулаком в грудь напротив сердца, а потом выбросил правую руку вперёд в освящённом веками римском воинском приветствии. Краем глаза отец Меркурий сумел заметить, что Илларион машинально повторил его жест.
Глаза порфирородной Ирины вспыхнули в темноте. Пальцы рук, которые она держала сложенными перед грудью, ощутимо хрустнули.
- Не пристало нам, брат мой, вспоминать о суетном мирском блеске, - Варвара-Ирина даже выступила на шаг из полосы полумрака.
Чёрт возьми! Потрепала её жизнь, но она… она прекрасна! Это не свежесть юной прелестницы – это Кровь! Взгляд, поворот головы, спина, голос… Базилисса, не меньше!
- Как прикажешь, Порфирородная! – отец Меркурий поклонился, но имперского титулования не оставил.
- Отче Илларион, поведай мне, как зовут брата нашего? – настоятельница улыбнулась епископскому секретарю улыбкой, которую иначе как милостивой не назовёшь.
- Прости, кирия[6], но, с твоего позволения, пусть лучше мой старый друг сделает это сам, - Илларион поклонился, но не слишком низко.
- Как же тебя зовут, брат? – теперь улыбка Варвары выглядела подбадривающей.
- Хилиарх Четвёртой таксиархии «Жаворонки» Макарий, кирия! – отчеканил отец Меркурий, а потом добавил на тон ниже: - В монашестве Меркурий.
- Я рада знакомству с тобой, доблестный, - Варвара величаво кивнула. – Но не стоит, наверное, тебе более так титуловать меня – скромную настоятельницу затерянного в глуши монастыря.
- Порфир снимается только вместе с головой, кирия! – рубанул отставной хилиарх и краем глаза заметил как расширились глаза Иллариона.
Дочь императора владела собой лучше отставного друнгария, хотя и в её глазах проскочила молния, но лицо осталось совершенно спокойным.
- Здесь говорят, что в ногах правды нет. Присядьте, светлейшие, - рука игуменьи изящно указала на два курульных кресла.
Игуменья опустилась на стул с высокой спинкой. Илларион последовал её примеру, а отец Меркурий остался стоять.
Поверила! Пока поверила. Уселась не в свою тёмную нору, но и не совсем на свет – уверена, что я попал под её чары, но привлекать внимание к следам болезни на лице не хочет. Женщина! Вот только свет всё равно у неё за спиной, а мне светит в глаза…
- А что же ты, брат мой? – Ирина приподняла бровь.
- Прости, кирия, но не смею, - произнёс отец Меркурий извиняющим тоном. – Твой отец не удостоил меня титула светлейшего и не ввёл в Синклит, так что я пока не имею права сидеть в курульном кресле.
В наступившей тишине послышалось еле слышное хмыканье Иллариона. Игуменья пристально посмотрела в глаза отставного солдата, задумчиво перебрала несколько зёрен чёток, а потом совершенно будничным тоном произнесла:
- Считай, что в этой келье твоё «пока» уже наступило, хилиарх. Садись!
- Повинуюсь, кирия! – отец Меркурий постарался, что бы это звучало как можно натуральнее.
Теперь надо раздуться от важности, как гусаку весной! Только не переиграть – всё должно выглядеть, будто я скрываю, что голов лопнуть от гордости.
Порфирородная Ирина с нескрываемым интересом наблюдала как отец Меркурий устраивается на почётном седалище. Илларион занимался тем же самым.
Эка хорошо сели – Ирина смотрит мне прямо в лицо, а её сердечный дружок сзади-справа. Как на допросе. Ну так это и есть допрос.
Достойно сидеть в курульном кресле целая наука, особенно если на тебе длинное одеяние вроде монашеской рясы или римской тоги. Складное седалище с Х-образными изогнутыми ножками в виде львиных лап почти лишено подлокотников и вовсе лишено спинки. Оттого, чтобы не выглядеть кучей навоза, приходится держать спину очень прямо. Тяжело с непривычки. Но порода воспитывается, в том числе, и так.
Оттого так внимательно следили за отставным хилиархом императорская дочь и потомственный аристократ – справится или нет, способен или нет? И отец Меркурий не подкачал – принял классическую позу: правая нога подогнута под кресло, левая выставлена вперёд, спина прямая, руки спокойно сложены на коленях. Сенатор да и только.
Ирина некоторое время рассматривала монахов, а потом нарушила молчание:
- Что ж, я рада, что могу хотя бы в пределах этой кельи, исправить несправедливость, допущенную советниками моего отца по отношению к тебе, кир Макарий, - игуменья кивнула просто царственно. – Брат Илларион много рассказывал мне о твоих подвигах. Вы ведь служили вместе?
- Да, кирия, судьба и воля базилевса Алексея часто сводили нас на поле боя. Везде: от самых тёмных малоазийских дыр до Диррахия. Даже на Острова[7] заносило. Только я не делал ничего исключительного – воевал, как и все.
- Ну, предоставь судить об этом другим, старый друг, - Илларион внезапно вмешался в разговор. – Прости меня за то, что я осмелился перебить тебя, кирия, но я должен тебе сказать, что не каждый становится лохагом и получает золотую похвалу[8] из рук базилевса, едва начав бриться. Макарий получил.
- Я прощаю тебя, кир Илларион, - крылья носа Варвары несколько раз взлетели и опали, но голос звучал спокойно. – Я рада, что ты напомнил мне о подвигах нашего брата во Христе.
Илларион склонил голову, а Ирина обернулась к отцу Меркурию и источающим мёд голосом попросила:
- Твоё смирение похвально, кир Макарий, но всё же, расскажи мне о своей службе. Я хочу больше знать о воине, который столько лет защищал меня.
Ну, пронеси Господи, пора ставить на кон жизнь! Господи, пусть мне выпадут корабли [9]!
- С твоего позволения, Порфирородная, я расскажу о том, как базилевс отметил меня золотой похвалой. Я видел его тогда в первый раз. Боже, как же я боялся – как никогда в жизни! Не спал всю ночь – полировал паноплию, щит, каску, меч и копьё…
- Продолжай, кир Макарий, продолжай.
- Утром войско построилось возле Длинных стен и у меня захватило дух! Как у Гомера – «мужей медноблещущих стены». На войне-то войско выглядит не столь красиво.
- Как интересно, кир Макарий!
- Думаю, не я один тогда трясся. Знаешь, кирия, такое зрелище поражает своей силой и величием. Особенно нас, не привыкших к блеску, тех кого зовут…, - отставной хилиарх запнулся.
- Что же ты остановился, кир Макарий? – Ирина тепло улыбнулась.
- Прости, кирия, у меня чуть не сорвались с языка слова, которые не пристало произносить в присутствии порфирородной, - старый солдат смущённо развёл руками.
- Я позволяю тебе произнести их, - игуменья опять улыбнулась. – Мне известно, что солдаты говорят не на высоком койне.
- Повинуюсь, порфирородная и прошу ещё раз простить меня, - отставной хилиарх склонил голову. – Мы говорили о себе, что мы зад Империи, предназначенный получать пинки.
- Что ж, вы были правы, кир Макарий, - Ирина кивнула головой. – Но ещё вы её щит. От того, мой отец так и ценил вас. Жаль только, что не всем он смог и успел воздать по заслугам.
- Благодарю тебя, кирия!
- Пустое, - отмахнулась игуменья, - прошу тебя, продолжай.
- Я стоял тогда в строю, а меня распирало от гордости и трясло от страха. Об этом невозможно рассказать, кирия – это надо почувствовать… Ты часть силы, осенённой божьей благодатью. Ты меч Господа и Империи, не знаю, не хватает слов… Прости, кирия!
- Ты ни в чём не виноват, кир Макарий, - порфирородная вновь одарила отставного хилиарха улыбкой. – Человеческий язык слишком несовершенен что бы поведать о таких вещах. Но скажи, чего тогда боялся ты – бесстрашный?
- Базилевса, кирия! Точнее того, что ударю перед ним в грязь лицом и опозорю всех. Это было очень страшно, кирия! И чем ближе был грохот мечей о щиты, тем больше у меня подкашивались ноги!
- Вот как? – Ирина удивлённо вскинула брови. – Никогда бы не подумала! Ведь я нередко сопровождала отца, когда он чествовал воинов. Вы мне тогда казались героями Гомера, драконьими зубами из языческих легенд или солдатами Константина, впервые победившими под знаком креста! Я, тогда ещё девочка, в восхищении смотрела на вас – могучих мужей в блестящей броне. И мне от этого было так хорошо и спокойно на душе… Но я перебила тебя!
- А совсем из моих ног исчезли кости, когда выкликнули моё имя! – отец Меркурий покачал головой. – Не помню как я подошёл к базилевсу, что он говорил и что я отвечал… Помню только, что кто-то из стратигов незаметно пнул меня что бы я опустился на колено, что бы твой отец смог возложить на меня фалеры… А потом я увидел тебя, Порфирородная…
- Меня?! – маска Варвары дала чуть заметную трещину, а Илларион с шумом втянул в тебя воздух.
- Тебя, Порфирородная, - с достоинством склонил голову отставной хилиарх, - юную девушку, почти девочку в слишком тяжёлых для неё парче, золоте и камнях. Но ты держалась прямо и не показывала своей усталости – достойная дочь своего отца! Видит Бог, тогда мы все, все два мириада[10] солдат, и я тоже, любили тебя – ты для нас была символом наших возлюбленных, дочерей, сестёр… Всего что нам дорого!
Повисла тягостная пауза. Тишину нарушало только тяжёлое дыхание Иллариона.
Господи, пусть мне выпадут корабли!
Ирина отвела взгляд от отца Меркурия. На её лице появилось выражение светлой грусти. Полуулыбка несколько раз тронула губы. Щёки чуть-чуть порозовели. Дочь императора несколько раз глубоко вздохнула и взглянула старому солдату прямо в глаза.
- Благодарю тебя, воин, за эти воспоминания! Благодаря тебе я на миг снова стала той девочкой… Мне снова было так же хорошо и светло… Как же я тогда гордилась! И своим отцом, и тем, что стою рядом с ним и братьями, и вами тоже, доблестные стратиоты! – порфирородная снова грустно улыбнулась. – Слава Господу, что Он обычно не даёт нам прозреть будущее – теперь я могу хотя бы вспоминать ту девочку, ещё не отравленную злом и предательством взрослой жизни!
- Порфирородная!
- Подожди, кир Макарий! – игуменья внезапно тряхнула головой и улыбнулась весело, даже с озорством. – Признание за признание. Ещё я могу вспоминать как на эту девочку смотрел молодой красавец в сверкающем доспехе, на шлеме которого топорщился смешной хохолок из перьев[11].
Гамо’то Христо’су!
- Да, я, наконец, вспомнила тебя, воин! – Ирина энергично кивнула. – Тогда ты не был сед, да и морщины со шрамами появились у тебя позже… А глаза остались прежними, да… Как и у тебя, Георгий! – настоятельница, впервые с начала разговора взглянула на епископского секретаря. – А раз не изменились глаза, то и душа осталась прежней, светлейшие! Надеюсь, кир Макарий, ты больше не считаешь себя недостойным этого титула?
- Нет, Порфирородная, твоей волей более не считаю! – отец Меркурий склонился в поклоне. За спиной сквозь зубы выпустил воздух Илларион.
Ирина одарила собеседников улыбками: Макария тёплой и почти искренней, а Иллариона успокаивающей, а после продолжила:
- Как причудлива судьба, светлейшие, тогда мы все трое собрались на поле возле Длинных стен чтобы служить Империи и сейчас она снова собрала нас здесь уже в иноческом достоинстве ровно для того же. Собственно, в этом ведь вся наша жизнь, не так ли?
Илларион с Меркурием послушно кивнули.
- Вы, светлейшие, грудью защищали империю, а я, многогогрешная выходила замуж за скифского архонта что бы обезопасить её границы, - порфирородная кивнула собеседникам. – Теперь господь приводит на с на монашеское поприще и вновь собирает вместе. Безусловно, это знак. Нам предстоит вновь послужить моему брату базилевсу Иоанну, а через него Богу. И кто знает, может быть нам снова суждено увидеть Город[12]. Но это нам знать не дано, так что сосредоточимся на выполнимом, светлейшие.
Илларион и Меркурий снова кивнули.
- Нам предстоит упрочить своё влияние здесь, в Скифии, - в глазах у Ирины появился огонёк. – Вознестись над здешними архонтами, но не для себя, а ради Империи, ибо достигнутое нами положение надо употребить в пользу Господу и построению Царствия Его на земле, которое и есть Империя.
- Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки, - отец Меркурий решил, что слова из «Отче Наш» будут тут вполне уместны.
- Аминь, - отозвалась Ирина. - Ты хочешь что-то сказать, кир Макарий?
- Да, Порфирородная, - поклонился отставной хилиарх. – Я считаю, что мы облегчим себе задачу, если будем привлекать на нашу сторону талантливых здешних юношей. Империи не помешает свежая кровь, а такая тут есть. Недавно кир Илларион рассказал мне об одном, кажется, его звали Михаил.
- С твоего позволения, кирия, - отозвался епископский секретарь и, после кивка Ирины, продолжил. – Брат Меркурий, безусловно, прав, но он забывает о взрослых мужах, а, меж тем, среди наставников этого Михаила есть вполне незаурядные люди. И их можно сделать нашими.
- Вижу, вы понимаете меня, светлейшие. Я довольна, - Ирина кивком поблагодарила собеседников. – На сегодня достаточно о делах.
- Как прикажешь, кирия, - ответил за двоих Илларион.
- А раз с делами мы покончили, то я желаю потешить своё любопытство, - порфирородная лукаво улыбнулась и эта улыбка совсем не понравилась отцу Меркурию. - Вот скажи мне, кир Макарий – юный Патрокл из моей девичьей мечты, чему ты улыбался, когда рассказывал о нашей первой встрече? И чему улыбаешься сейчас?
- Carior est auro jventus[13] - таков ответ на твой первый вопрос, кирия, - отец Меркурий грустно улыбнулся.
- Молодость дороже золота… Да, ты прав, кир Макарий, об этом времени отрадно вспоминать, но чему ты так иронично улыбался, когда я упомянула Патрокла?
- Судьбе, Порфирородная. И тому в какие причудливые узоры свивает она человеческую жизнь…
- Я не поняла тебя. Кажется, ты куда более философ, чем кажешься на первый взгляд.
- Прости, кирия, никакой философии в моих словах нет. Просто, при Поливоте над моим телом тоже шла битва, только я, в отличии от Патрокла, уже не был юн да ещё и выжил. И тут ты в шутку называешь меня этим именем – что тут сказать кроме избитого «ирония судьбы»?
- И всё же ты философ, кир Макарий! – рассмеялась Ирина. – Но скажи мне, где ты учился? Ты свободно цитируешь Гомера и языческих философов, говоришь на высоком койне и латыни, знаешь Писание и труды Отцов Церкви. Откуда? Неужели этому учат в рядах?
К чему она клонит?
- О нет, кирия, в рядах такому не учат! – отставной хилиарх позволил себе улыбнуться. – Науки я постиг в монастыре святого Георгия во Валхернах, тамошняя братия, как тебе известно, славится своей учёностью.
- Не под ферулой[14] ли смотрителя тамошней библиотеки брата Никодима – известного всему Городу мудреца? – игуменья улыбнулась, как кошка может улыбнуться мыши, с которой решила поиграть.
Как? Господи, как они пронюхали? Тихо! Никодим и правда известен. Его даже прочили в консулы философов[15].
- Да, кирия, под его, - кивнул отец Меркурий. – Это муж великой учёности. Я не устаю благословлять Господа за то, что он позволил мне учиться у брата Никодима.
- Тогда с нечаянной радостью тебя, кир Макарий! – казалось, что Ирина сейчас расхохочется. – Твой наставник в скором времени приедет в Туров! Владыка был счастлив выписать в свою епархию столь учёного мужа. Ты рад, брат мой?
- Безумно, кирия! Не могу поверить в такое чудо! – отец Меркурий изо всех сил изобразил изумление. – Как же игумен Фотий отпустил брата Никодима в Скифию?
- Представляешь, Никодима обвинили в ереси! – Ирина придала лицу возмущённое выражение и даже осуждающе сложила губы клювиком. – Но это оказалось сущей неправдой! Ведь не может же твой учитель быть мерзким еретиком, правда, брат Меркурий?
- Нет, кирия, не может! – твёрдо ответил отставной хилиарх.
- Вот и я так думаю! – игуменья сочувственно кивнула головой, но тут же полоснула отца Меркурия взглядом, как бритвой по горлу. – Епископский суд, хоть и не нашёл в душе его диавольской ереси, определил, что большие города опасны душе брата Никодима и повелел подвергнуть его покаянию смирением да отправить в дальнее место. А тут как раз Владыка искал книжника в епархию. Так что всё удачно совпало. Вот только из-за чьего-то злобного навета будет брат Никодим под епископским надзором и тяжким послушанием.
- С твоего позволения, кирия, - подал голос Илларион, - мы поможем брату Никодиму оправдаться и восстановить своё доброе имя. А особенно этому поспособствует его ученик – брат Меркурий. Ведь сказано, хоть и язычником, но мудро: «Учителя своего не предай, даже если он убьёт». Не так ли, брат мой?
- Так, брат Илларион, только так, - твёрдо ответил отец Меркурий.
- Вот и хорошо, - Ирина поднялась со стула. – Теперь ступайте. Всем нам нужно обдумать услышанное. Храни вас Господь, братья мои.
Монастырь Меркурий и Илларион покинули в молчании. Только отъехав на изрядное расстояние от монастырских стен, Илларион заговорил:
- Ну что, оплитарх, теперь ты понял, с чем придётся иметь дело?
Вот и ещё одна проверка. Не оплошай, Макарий!
- Да, друнгарий, - кивнул отец Меркурий, - по крайней мере, в общих чертах.
- Это хорошо, - кивнул епископский секретарь. – Значит, дальше ты пойдёшь с открытыми глазами, старина.
- Ты прав, - отец Меркурий позволил себе улыбнуться. – В прочем, они у меня и так не были зажмурены. Я ведь выбрал сторону, и ты это знаешь.
- О чём ты, старина? – Илларион нахмурился.
Вот сейчас! Надо убедить его, что я опасен, но верен и верен сознательно. В идейного дурачка он не поверит, а в то, что у меня свой интерес в его деле, должен.
- О крючках, на которые умные люди сажают глупую рыбу, старина, - в тон ему ответил основной хилиарх. – Порфирородная Ирина на то и Порфирородная, что бы самой решать что делать, но то, что мы с ней сегодня вспомнили, сожгло для меня все мосты.
- Надеюсь, объяснять, что вспоминать об этом и называть её иначе, чем игуменья Варвара…, - перебил епископский секретарь.
- Не надо, - закончил за него отец Меркурий. – Такая откровенность может стоить мне сначала всех конечностей, включая срамные, а потом и головы. В мои планы это не входит. Это должно успокоить твою подозрительность.
Давай, давай, соображай, друнгарий! Я же тебе правду сказал. Ну, почти…
- Я верю тебе, старый друг, - кивнул Илларион. – Если бы не верил…
Угу, и это правда. А сейчас я удивлю тебя, «старина»!
- То меня не было бы в живых, - опять закончил отставной хилиарх. – Всё правильно – в нашем деле по-иному не выйдет. Слишком много поставлено на кон. Но скажи, зачем ты насадил меня ещё на один крючок – Никодима? Умно, не спорю, только излишне… Но всё равно – благодарю тебя за Учителя! Я на самом деле люблю этого старого книжного червя за тот мир, что он мне открыл. И он мой друг.
- Я не сомневался, - кивнул Илларион. – Да и идея не совсем моя.
- А должна быть твоя, друнгарий, - отец Меркурий осуждающе взглянул на епископского секретаря. – Никодим умеет учить и я тому неплохой пример. Ты сам говорил, что мы должны воспитывать идеи из хорьков. Если помнишь, то мой поднадзорный Михаил основал Академию. Тебе не кажется, что для нашего дела будет лучше, если консулом философов там будет наш человек, всецело преданный нашему делу? Теперь ты понимаешь, мой друнгарий, почему это должна была быть твоя идея?
Некоторое время Илларион молчал, а потом расхохотался и хлопнул отставного хилиарха по плечу:
- А ты куда опаснее, чем я думал, старина! Общение с этим Никодимом пошло тебе на пользу. И хорошо, что ты на моей стороне!
- Я тоже так думаю, Георгий…
Общение с Никодимом и правда пошло мне на пользу!

1. Имеется в виду епископский врач отец Ананий. Подробнее смотри в книге Е. С. Красницкого «Сотник. Не по чину».
2. Малакизмени палио пута'на (греч.) – пользованная старая шлюха.
3. Лупа (лат., греч.) – проститутка.
4. Эпизод из Жития св. великомученицы Варвары. Что бы путём унижений склонить её к отречению от Христа, Варвару обнажённой водили по городским улицам.
5. Курульное кресло – особой формы кресло без спинки, в котором со времён Древнего Рима имели право сидеть только высшие сановники – т.н. курульные магистраты. Этот обычай сохранился и в Византии.
6. Кирия, кир (греч.) – госпожа, господин. В женском роде общепринятое обращение к женщинам, принадлежащим к императорскому дому, а так же к настоятельницам женских монастырей. В мужском роде – обращение к высшим сановникам и церковным иерархам, а так же к высшим офицерам вне строя.
7. Имеются в виду острова в Адриатическом море, которые в то время оспаривали друг у друга греки, арабы, турки, крестоносцы, византийцы и сицилийские норманны.
8. Золотая похвала – набор из трёх больших золотых медалей – фалер. Одна из высших военных наград Византии.
9. В то время на гранях игральных костей рисовали не привычные нам точки, а изображения. Старшей «мастью» были корабли.
10. Мириад (др. греч.) – десять тысяч.
11. Хохолок из перьев жаворонка на шлеме авторским произволом назначен опознавательным знаком Четвёртой таксиархии. Автор не знает, что на самом деле являлось знаком отличия этого полка – данные не сохранились, и потому срисовал хохолок с V легиона «Жаворонки» (Legio V Alaudae).
12. Ирина имеет в виду Константинополь.
13. Carior est auro jventus (лат.) – молодость дороже золота. Римская поговорка.
14. Под ферулой – в данном случае «под руководством» или «под наставничеством». Ферула – короткая розга, при помощи которой древнеримские учителя поддерживали порядок в классе.
15. Консул (ипат) философов – титул ректора Магнавры – первого по значению и престижу византийского университета.

Сообщение отредактировал Водник - Вторник, 21.02.2017, 16:38

Водник

Дата: Суббота, 03.06.2017, 22:29 | Сообщение # 31

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

- Это будет непросто.
- Само-собой, - ухмыльнулся Илларион. – Нам с тобой такая роскошь, как простые задачи, недоступна, старина.
- Тогда я хотел бы услышать твои приказы. Что мне говорить и что обещать.
- Нет, тут ты не прав, - друнгарий ордена покачал головой. – Не сейчас, по крайней мере. Для начала давай вместе подумаем, чем мы можем зацепить нашего пронырливого соглядатая. Ты говоришь, что он хочет власти и денег?
- Нет, боюсь, что денег он как раз не хочет, - отец Меркурий наморщил лоб, - точнее, не считает их конечной целью. Они только средство. Ему нужна власть, но не ради самой власти, а еще ради чего-то, чего я не смог понять.
- Неудивительно, - кивнул Илларион. – Феофан не вылез бы из рабов в главные ищейки здешней епархии если бы был прост и понятен. Давай подумаем что ему нужно от власти. Начинай.
- Ну, он не любит нас, - неуверенно начал отставной хилиарх.
- Нас с тобой? – Илларион нехорошо ухмыльнулся. – Что ж, я не расстроен – этот порок меня точно не прельщает.
- Меня тоже, - кивнул отец Меркурий. – Только Феофанну не симпатичны все ромеи скопом, а не только мы.
- Что лишний раз говорит о том, что он умён, - Илларион погладил бороду. – Между нами, оплитарх, временами я тоже не люблю наших соплеменников. Не всех, правда, но большинство точно. А у скифов причин для любви к нам ещё меньше. Они всегда были слишком смышлеными варварами, а теперь ещё научились у нас многому. Поразительно многому. Пожалуй, варварами их считать уже нельзя. Не ромеи, конечно, но, по крайней мере, умеют читать, писать, регулярно моются и умеют пользоваться при еде вилкой, а не хватать горстью из общего блюда, как дикие франки.
- Мечом они тоже пользоваться умеют, - мрачно усмехнулся отец Меркурий.
- Умеют. Я тоже не забыл Доростол.
- И потому они…, - начал отставной хилиарх.
- Опасны для Империи, - закончил за него Илларион. – Но тем и ценны. Боевые псы тоже порвут тебя, если дать слабину, но нет в бою товарища вернее.
- Феофан не пёс. Да и скифы тоже.
- Угу. И потому они должны стать нашими. Орден будет состоять не только из ромеев. А со временем ромеями станут все.
- Я помню.
- Вот и хорошо, что помнишь. Потому что мы должны будем показать Феофану хороших ромеев.
- Думаешь, он поверит? Вольноотпущенник, закончивший Магнавру и ставший начальником ищеек?
- Ты прав, - Илларион выставил руку в примирительном жесте. – Я не верно выразился. Не хороших – полезных. И для того мы ему дадим немного улик против себя.
- Ты в своём уме, Георгий?! – отец Меркурий дернулся в седле так, что чуть не свалился с лошади.
- Вполне, Макрий, вполне, - Илларион улыбнулся и довольно потёр руки. – Если мы дадим ему то, за что нас можно отправить на плаху, он не станет копать дальше. Не вращай глазами, старина – у сирийских фокусников это всё равно получается лучше.
- Ладно, допустим, - отец Меркурий помотал головой, будто отгоняя докучливую муху. – Но что затем?
- А потом ТЫ напомнишь ему о величии церкви, оплитарх Ордена!
- Я?!
- А кто же ещё? – Илларион издал короткий смешок. – Если мне не изменяет память, это ТЫ пришел ко мне за приказами. Вот и принимай их к исполнению.
- Слушаюсь, друнгарий! – Меркурий вытянулся в седле.
Чёрт меня возьми если я что-нибудь понимаю!
- Вот и слушайся, - кивнул Илларион. – Напомнишь ему о величии церкви. Церковь, будь уверен, он тоже не любит, но хорошо научился использовать. А потом расскажешь об Ордене.
Отставной хилиарх подскочил в седле и чуть не взвыл от боли в сбитой заднице.
- Именно, - кивнул Илларион, - расскажешь об Ордене. Не всё, а только то, что он должен стать мечом и щитом церкви Христовой, церкви воинствующей.
- Но зачем?! Что помешает ему сдать нас хотя бы епископу?!
- Если он это сделает, то очень меня разочарует, - грустно произнёс Илларион. – Тогда Феофан исчезнет, а мы будем работать с епископом, хоть это и затруднит выполнение нашего плана. Будем-будем, не сомневайся – владыка Симеон, хоть и принадлежит к автокефальной партии и, как болгарин, терпеть нас не может, но такую возможность для себя не упустит ни за что!
- Но почему ты хочешь раскрыть эту тайну ищейке? Я не понимаю!
- Макарий, ты что растряс в седле все мозги? Я думал, что пострадал только твой зад! Ты знаешь это не хуже меня – самый надёжный союзник тот, кого ты крепко держишь за яйца! Нам с Феофаном придётся предложить их друг-другу.
- Но Феофан тоже сторонник русских автокефалов!
- И что с того?! Пускай, - Илларион пренебрежительно махнул рукой. – Нам это даже на руку. Пусть здесь, в Скифии будет своя поместная церковь, пусть даже будет свой патриарх, как в Антиохии или Александрии – тем проще Ордену будет держать их в кулаке! Так что намекнёшь Феофану, что мы совсем не против, если митрополита Киевского будут избирать на Руси.
Последнюю фразу Илларион произнёс по-славянски.
- Даже так?
- Даже так, - кивнул Илларион. – В конце-концов, почему бы Феофану и не стать митрополитом, если он принесёт Ордену столь необходимое серебро? А мы принесём ему военную силу.
- Мне так и сказать?
- Нет, это я скажу ему сам. Но он умный и сам поймёт после твоих намёков. Так что рассказывай ему о том, что Орден видит своими врагами латинян, магометан и язычников. Не забудь упомянуть, что добро всех вышеперечисленных по справедливости должно принадлежать истинным христианам. Ему понравится, особенно, если, как ты говоришь, он столь поднаторел в торговых делах.
- Я понял, друнгарий, - Меркурий склонил голову.

Сообщение отредактировал Водник - Суббота, 03.06.2017, 22:32

kea

Дата: Вторник, 26.12.2017, 13:26 | Сообщение # 32

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Приятная новость для всех поклонников сериала!
Книга про Сучка принята в работу издательством АСТ под названием "Сотник. Так не строят!"
Денис, от души поздравляем!

Отдельно напоминаю читателям, что "Сотник" в данном случае не означает, что книга из основной ветки, а указывает на период жизни главного героя сериала, в который происходят события каждой отдельно взятой книги. Был отрок, теперь сотник, потом станет кем-то ещё.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

Водник

Дата: Четверг, 04.01.2018, 02:17 | Сообщение # 33

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Ну что ж, Дамы и Господа, с оновогодием! biggrin

Вы хотели проды - их есть у меня. biggrin

Какая-то не детская сказка получилась! - сказал Колобок, дожёвывая остатки Лисы... (с) античный анекдот.

В "чистом" зале припортового Полоцкого кружала сидели двое: один пожилой, одетый дорого, но неброско, и второй - молодой, щеголеватый. Впрочем, щеголеватый это еще мягко сказано. Рыжеволосый красавец просто бил по глазам своими яркими перьями: синий с шитьем короткий кафтан, шапка с цапельим пером на ляшский манер, алые сапоги... А венчал это великолепие богато украшенный серебряными бляхами пояс, на котором в обтянутых синим же сукном и богато украшенных ножнах висел странного вида меч. Во-первых, был сей меч, судя по ножнам, уже и длиннее привычных жителям стольного града Полоцка, но это не диво - мало ли какие причуды у владельца. Вот рукоять - то настоящее диво! Собственно, привычных крестовины и яблока у меча не водилось - из ножен торчало нечто наподобие лукошка, собранного из хитро переплетённых бронзовых полос, украшенных всякими узорами, а вместо яблока скалилась рысья голова. А еще парень вызывающе щеголял длинными вьющимися рыжими волосами и босым, бритым до синевы рылом.Словом, на странную парочку соседи нет-нет да косились, но парню до того дела не было:

- Вот послушай, дядюшка, - обращался он к пожилому собеседнику, - слов нет, прав ты, строгость линий нужна, но и без пышности и узора тоже нельзя! Они сердце веселят! И прихотливостью, и округлостью линий. Природа, если хочешь знать, и строга, и прихотлива, и соразмерна - едина в трёх лицах, будто Святая Троица!
- Угу, - усмехнулся пожилой, - то-то в статУях твоих линии округлы да завлекательны! Аж с амвона поминают, хорошо что не анафемствовали!
- Да что они понимают, варвары! - скривился щеголь. - Человек создан по образу и подобию Божьему, а женщина из ребра Адамова - и вовсе по размышлении, и в линиях тех божественная гармония, а они только п..ду и видят!
- Не богохульствуй, сопляк! -рыкнул из-за соседнего стола какой-то густо заросший жестким волосом субъект.
- Ва-а-арвары, - устало протянул рыжий. - Вот, дядюшка Кондратий Епифанович, взгляни на сего оратора: зарос волосами и яйцами, будто леший, рычит пакостно, а уши, уши! Ей-богу, взору противны! Ну и где тут гармония?
- Пимка, уймись! - прикрикнул бородач рывком поднялся из-за стола и обдал дядю и племянника волной выдержанного перегара.
- Фууу, - скривился щеголь, - приличное ведь заведение, а приблудных леших такой дрянью потчуют!
- Чоо?!!! - обалдел волосатый.
- А может, и не надо их сюда пускать, как думаешь, дядюшка? - рыжий наклонил голову и посмотрел на своего оппонента под углом. - Нет, борода ещё так-сяк, но уши, уши!
- Б...! Урою! Пимка, сука! - два возгласа слились в один.
- Ну, вот! Еще и лается матерно, как беспортошный! - картинно развел руками задира-щеголь. - А потом теми же руками хлеб есть будет!
- Да я тебя, ублюдка! Кишки выпущу!- волосатый схватился за меч и кинулся к противнику.
- Погоди, сударь! - рыжеволосый настолько изящно выставил руку ладонью в сторону противника, что тот даже остановился. - Смею заметить, что ты при всем народе ославил меня самкой собаки и схватился за меч, что мне непереносимо обидно. В ответ хочу сказать тебе, что Господь создал тебя неумело, особенно уши, но в неизречимой мудрости своей послал меня сюда дабы упущение то исправить...
- Чооо?!!!
- Дабы упущение то исправить и уши тебе отрезать, - невозмутимо продолжил рыжий.
- Пол-гривны на рыжего! - крикнул кто-то в толпе.
- Место, место им дайте! -поддержал его другой, с грохотом отодвигая стол.
- Почтенные жители города Полоцка! - рыжий обернулся на шум и раскланялся. - Не стоит вводить хозяина сего прекрасного заведения в убытки, пачкая кровью горницу. Кроме того это будет нечестно - уши моего соперника будут задевать за стены!

Кружало грохнуло от хохота.

- Пимка, заткнись, погань! - пожилой спутник щеголя хватил шапкой о стол, явив миру лучезарную плешь.
- Поздно, лысый! - ухмыльнулся один из спутников волосатого. - Счаз Буян яйца твоему выблядку обстрижёт. А я тебе!
- Выблядку, говоришь? - старик одним текучим, как вода, движением оказался на ногах и вытащил откуда-то топор.
- Кондратий Епифанович, любезный дядюшка, не изволь горячиться! - с какой-то ласковостью в голосе обратился к дяде рыжий забияка. - Ущерба родовой чести не будет, али не веришь мне?
- Во-во! Хватит! - заявили хором невесть откуда взявшиеся гриди, наваливаясь на Кондратия Епифановича Сучка и на его оппонента. - Мало нам покойников! За тебя, между прочим, князь спросит!
- Вот видишь, дядюшка! - развел руками Швырок. - Низь-зя!
- Да не треплись ты! - плюнул десятник гридей. - Заканчивайте, коль начали, только не здесь, а на улице!
- Да будет воля твоя, доблестный страж! - рыжий забияка сорвал с головы шапку, кренделем изогнулся в поклоне и промёл пол цапельим пером.
- Не скоморошествуй, сопляк! -опять сплюнул десятник. - Ты у Буяна не первый.
!- Да он, вроде, не девка, чтобы первый - не первый считать! - Швырок ухмыльнулся, а потом повернулся к противнику и зрителям. - Господа, дайте дорогу не первому и сами во двор пожалуйте!
- Смейся, сучёныш, - просипел Буян, - смейся.
- После тебя, дорогой ушеносец - рыжий забияка склонился в поклоне.

Все вывалились во двор. После неизбежной бестолочи и толкотни гриди вместе с добровольными помощниками навели порядок и очистили поединщикам место. На свету рыжий забияка сильно потерял в сравнении с противником. Швырок был тонок, строен и даже на вид лёгок и гибок, а Буян крепок, мощен и кряжист.

- Пятнадцать ногат против гривны на Буяна! - отреагировало общество на этот факт.
- Гривну против двадцати на рыжего! - отозвался какой-то фанат Швырка.
- Идёт! Идёт!
- Может, помиритесь, дуроломы? -устало спросил десятник.
- Да можнооо..., - протянул Швырок.

Толпа взорвалась свистом и улюлюканьем.

- Зассал, заморыш? - осведомился Буян, достал из ножен меч и сплюнул. - Поздно. Доставай свою хворостину.
- Эхе-хе, дорогой мой леший, - Швырок обнажил узкий, плавно сужающийся к выраженному острию клинок и упёр его в носок сапога, - ты-то целиком мне не сильно и нужен - только уши. Может, сам отрежешь?
- Молись, сучёныш! Не помилую!
- Не договорились! - озвучил очевидное десятник. - Хер с вами - приступайте!

Буян, сопя, двинулся навстречу Швырку. Тот остался на месте, только как-то хитро изогнулся: одну ногу выставил вперёд, вторую отставил назад, руку с мечом отвел чуть вперёд и к левому боку чуть ниже пояса, так, что клинок закрывал его всего слева направо, а левой рукой и вовсе подбоченился.

- Рыжий, плясать будешь? - осведомились из толпы. - Рыжий, рыжий, конопатый - убил дедушку лопатой!

Швырок не ответил. Буян, меж тем, приблизился. С удивительной скоростью сделал четверть шага влево, крутанул мечом, обманывая противника и молниеносно выстрелил клинком, целя в ложбинку между шеей и ключицей. Швырок не сдвинулся, только чуть сместил локоть и в свою очередь крутанул кистью. Тяжелый меч Буяна бессильно скользнул по узкому клинку Швырка. Буяна аж развернуло. Швырок сделал шаг в сторону и от души вытянул противника мечом плашмя пониже спины.

- Я же говорил - уши!

Буян вскрикнул, отскочил, разрывая дистанцию и снова ринулся на врага. Вот тут уже бой пошел по-взрослому: глаз не успевал уследить за мельканием клинков - они слились в серовато-серебристое облако. Десятник присвистнул, а толпа зрителей потрясенно замолкла - даже об заклад не бились. Лишь воины видели то, что принято называть "рисунок боя", и им очень скоро стало понятно, что наглый рыжий парень с несерьёзным легким мечиком не просто выигрывает у известного бойца Буяна, а издевается над ним.

Швырок иногда делал пол-шага влево или вправо, чуть выворачивал локоть или кисть и тяжелый меч Буяна снова и снова бессильно соскальзывал со Швыркова клинка. Но и этого мало - наглый парень только изображал ответные удары, на вершок не доводя убойную сталь до тела противника. А через некоторое время юный наглец еще и заговорил, обращаясь к своему взмокшему противнику:

- Может, прервёмся, сударь? Ты шапку натянешь, уши прижмешь - не так парусить будут!

Буян тяжело дышал.

- И сапоги снимешь - легче скакать будет!
- Убью, сука! - выхаркнул Буян.
- Ну что ж ты так мечом машешь -это ж не цеп!
- Падла!
- А это вовсе ливский удар, господа, - Швырок, не прекращая фехтовать, обратился к зрителям. - Им от собак отбиваться хорошо. У вас их тут много?
- Три гривны на рыжего! - голос игрока зашелся на визг.
- Н-н-на! - Буян изогнулся почти в кольцо, рубанув, казалось, из невозможного положения снизу вверх.

Уклониться от такого удара нельзя. Казалось, что нельзя. Швырок молниеносно совершил полуоборот, чуть отклонился назад, вскинул руку на уровень глаз, чуть двинул кистью... Буян и зрители одновременно вскрикнули - кончик Швыркова клинка отсёк Буяново ухо и изрядный кусок бороды.

- Одно есть, - кивнул Швырок. - И без бороды лучше - женскому полу любезнее.
- Убью, б..! - меч Буяна замелькал еще быстрее. - Сука! Сука!
- Два! - Швырок сделал выпад, и второе ухо опавшим листом полетело на землю. - Побриться осталось!
- Кончай, не срами! - прохрипел залитый кровью Буян, не переставая орудовать мечом.
- Мож, хватит с тебя? Уши пришить можно!
- Кончай!
- Как скажешь, - Швырок распластался над землёй в глубоком выпаде и выбросил меч вперёд и вверх.

Толпа дружно ахнула - острие показалось из спины Буяна на добрых две пяди и тут же втянулось обратно. Буян еще успел увидеть, как Швырок вскинул клинок вертикально вверх, держа эфес на высоте своего лица, но понять, что это салют, уже не успел - умер.
Молодой, но многим уже известный на Руси скульптор и живописец Питирим Калистратович по прозвищу Швырок, пожал плечами, вытер клинок о полу кафтана поверженного противника, вложил его в ножны, а потом повернулся к десятнику:

- Господин десятник, мне куда теперь? Домой или в поруб, как обычно?

Сообщение отредактировал Водник - Четверг, 04.01.2018, 10:32

Водник

Дата: Суббота, 13.10.2018, 20:25 | Сообщение # 34

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Переработанный эпизод разговора Меркурия и Феофана.

Отец Меркурий постучался и, не дожидаясь ответа, открыл дверь Феофановой кельи. Хозяин оторвал глаза от заваленного пергаментом и берестой стола, взглянул на гостя и вопросительно приподнял
бровь.
– Отче, я пришел доложить тебе о непорядке! – громко объявил отставной хилиарх, стоя на пороге. Служка, проходивший мимо кельи, бросился прочь чуть ли не бегом.
– Дверь закрой. Дует, – махнул рукой Феофан, дождался, пока Меркурий вошел, кивнул и указал глазами на лавку: садись, мол.
– Ну? – хмыкнул начальник епископской службы безопасности. – И кто же у нас напортачил? – Похоже, я, – невесело усмехнулся Меркурий. – Имел глупость ввязаться в заговор против базилевса, а теперь по приказу пришел втянуть в него тебя, друнгарий виглы.
– О как! – произнёс Феофан без удивления и почти без интереса, почесал нос и равнодушно поинтересовался: – И кто же тебе приказал?
– Илларион.
– И почему я не удивлен? – хмыкнул монах и уселся поудобнее. – Ну, давай, раз приказано. А во что втягивать будешь?
– В воинствующий монашеский орден.
– Куда-куда? – В братство монахов-воинов, призванных охранять Православную веру от язычников, магометан, еретиков, а если понадобится, то и от базилевса.
– Да-а, Илларион по мелочам не разменивается – размахнулся, так от души…, – Феофан поскрёб в бороде. – Как у магометан, значит…
– Не только у них, Феофан.
– А у кого ещё?
– У латинян. У римского отступника.
– И наш носатый друг решил занять в православном мире место римского отступника? А не надорвётся?
– Он считает, что нет.
– Смело, – кивнул Феофан. – Он может. И чем же он купил тебя?
– Не купил, – вскинулся Меркурий. – Я не продаюсь!
– Вот и я так думаю, – снова кивнул монах. – И смерти не боишься. Так чем покупал?
– Да не покупал он, тут другое… – Меркурий помолчал. – Много причин, друнгарий. Первая – я хочу его остановить.
– А еще что?
– Еще я хочу взять то полезное, что может дать его идея. Нет, не подумай, не сам воинствующий Орден – такого быть не должно!
Но, пользуясь его начинаниями, можно укрепить и мою Родину, и твою, и весь Империум[1]! Мы об этом много говорили – общие интересы, общее понимание и противостояние общим врагам. Поодиночке нас сомнут, магометане или латиняне – всё едино… Если они победят, то нашего с тобой мира больше не будет. Прости, не умею объяснить лучше.
– А третья причина? Есть ведь и третья. Настоящая!– Феофан полоснул по Меркурию не слишком добрым взглядом. – Чем он тебя за яйца прихватил? Не бывают в таких делах высокие причины главными.
– Не только это! Сначала я решил его остановить, а потом он мне удавку сплёл!
«Господи, что же я делаю?! А-а, будь оно!..»
– Значит, все-таки прихватил, – удовлетворенно кивнул Феофан. – Да не сверкай ты глазами, брат Меркурий. У тебя, может, и бывают, а у Иллариона – нет. Если бы у него на тебя удавки хорошей не нашлось, он бы тебя для своих дел не выбрал. А главное, ты бы ко мне не пришел. Так что говори, не стесняйся. Чем, а вернее, кем он тебя держит? За свою жизнь ты бы так не боялся…
– Никодим.
– Какой еще Никодим?
– Мой учитель и друг. Бывший смотритель библиотеки монастыря святого Георгия во Влахернах. Ученик Иоанна Итала.
– Как такое возможно? – вот тут Феофана, наконец, пробрало, он нахмурился и подобрался. – Что такому человеку может сделать Илларион?
– Может, к сожалению… Илларион сумел устроить ему обвинение в ереси и ссылку под надзор в «дальнее место». Сюда, в Туров.
Феофан удивленно присвистнул.
– Не свисти. Илларион не прост, сам понимаешь. И связей у него по–прежнему достаточно. Я сюда его стараниями попал, – криво усмехнулся отец Меркурий. – Догадываешься, через кого он это провернул?
– Варвара! – монах вытолкнул имя из себя, как ругательство. – Сука старая! Снова власти захотелось! Мало ей было в Киеве крови… Предупреждали ведь её!
«Как он смеет так о Порфирородной?! К чёрту, Макарий, он прав! И,значит, Ирину предупреждали… Интересно!»
– А кто предупреждал?
– Погоди, позже, – отмахнулся Феофан, – дай подумать!
Некоторое время они молчали. Потом начальник епископской тайной службы, видимо, пришёл к какому-то выводу, потёр ладонью лицо, как будто снимал прилипшую паутину, и ворчливо обратился к собеседнику:
– Давай, выкладывай, что у тебя с Илларионом? С самого начала, как его здесь увидел.
«С самого начала, говоришь? Придётся с самого и обо всём… А ты чего ждал, Макарий? Или не знал, к кому шёл? Вот теперь и исповедуйся…»
Феофан слушал внимательно, иногда кивал, но не перебивал ни словом, ни жестом.
«Ну что ж, Макарий, кажется, ничего лишнего ты не сказал…»
Видимо, глаза выдали старого солдата.
– Да не бойся ты! – епископский доглядчик неожиданно закряхтел по-стариковски, усаживаясь поудобнее. – Рассказывал ты – я аж заслушался, но ничего лишнего не сказал. Ну, мне твои тайны без надобности, а потребуется – так в лоб и спрошу. И расскажу, зачем мне то знать надо. Вот тогда и ответишь.
– Уверен, протоспафарий?
– Уверен, уверен, – кивнул Феофан. – Я сегодня много про тебя понял. В том числе и то, что в пыточную тебя тащить без пользы, а если всё как следует объяснить, то нужное сам скажешь, но ничего сверх того. Ну, мне и так хватит. Да и тебе тоже.
– А что ещё ты про меня понял?
– Понял, почему Ларион так тебе доверился. Я не в укор тебе и не в обиду – и мыслей нет насмехаться. Скорей сочувствую – тебя ведь в гадючье гнездо затащили. Неважно, сами ли затащили или загнали… Нужен ты им сейчас, очень нужен. Вот только закавыка в том, что ты им чужак, а они в своем гнезде стороннего не потерпят, даже если это свой чужак.
– Ну, для меня это не новость, – невесело хмыкнул отставной хилиарх. – Она Порфирородная, он патрикий, а я потомственный варикозус[2].
– Думаю, ты был хорошим солдатом, – Феофан будто не заметил реплики собеседника, – Илларион таких, как ты, знавал немало и привык использовать. Он думает,что видит тебя насквозь, дескать, что там такого может быть – мозоль от каски на подбородке и в башке та же мозоль. Прямой, как копейное древко. Это полезно. Гадюка в темноте хорошо если не видит, так чует, а на свету бывает и промахивается. Рядом с такими друзьями, как он, выжить порой труднее, чем на поле боя, но ты не зря прожил столько лет в монастыре – сумел убедить его. Научился хитрить, ловчить и кланяться. Десять мыслей зараз думать научился – и ни одной правдивой. Так и надо!
Отец Меркурий распрямился на лавке – до того показались обидными слова епископской ищейки.
– Чего скривился? – опять усмехнулся Феофан. – Обиделся? Зря. Это тебе не щит к щиту сходиться. Тут оружие другое – палатийское, а оружие нельзя презирать... Слыхал я разок, как старый десятник
новиков поучал, мол, голуби, в первом бою вы все поголовно обсеретесь, так в том позора нет. Позор будет, если кому из вас случай представится тем говном, что у него по портам течёт, ворогу глаза залепить, а он не воспользуется. Оно хоть и воняет, а чем ворога приложил, то и добро… Вот и ты, брат, так же обязан. За себя и своих людей.
«Вон как он повернул. Палатийское оружие… И ведь прав, πούστης!»
– Ты не таился от меня, но этого мало..., – Феофан улыбнулся, как улыбается учитель способному ученику. – Ты же мне, как стратигу на поле боя докладывал – кратко, четко и без лишних подробностей. Но ты же сюда не командира искать пришёл, а союзника. Да и я не могу дать тебе четкий приказ, решив сразу все твои сомнения – не тот случай. Так что давай снова попробуем.
– Что? – Разобраться в этой каше, брат Меркурий, что же еще? – мягко усмехнулся Феофан. – Забудь про доклад, давай, рассказывай. Что вспомнишь. Самые мелкие мелочи. Нам надо понять, что они задумали. И что нам с этим делать. А я, чтобы тебе легче было, спрашивать стану.
Давно у Меркурия не случалось таких разговоров. Ни духовник в монастыре, ни многочисленные ищейки друнгария виглы, обретавшиеся при войске, ни даже Никодим не сумели так вывернуть его наизнанку и выжать до капли, как сделал это Феофан – и всё это с заботливым выражением лица. Его интересовало все – от того, где стояли свечи в келье у отца Иллариона и обстановки в «гостиной» Варвары до того, о чем Меркурий беседовал в свою бытность в монастыре с Никодимом. Даже насчёт списка книг, имеющихся в монастырской библиотеке, полюбопытствовал, проявив при этом недюжинные знания и в этой области, и в настроениях тамошней братии и настоятеля. Огромного труда стоило отставному хилиарху не свернуть в разговоре на обсуждение философских теорий и не выложить своему собеседнику совсем уж лишнего.
Но зато и прояснилось кое-что. Феофан не только расспрашивал, но и сам на вопросы отвечал, зачастую предугадывая их.
– А ведь обманул тебя Илларион, – заключил он, выслушав рассказ о первой встрече Меркурия с епископским граматевсом. – Вернее, напрямую не обманывал, да так повернул, что ты сам сделал нужные ему выводы и в них уверился. Никак не мог он стать причиной твоего к нам прибытия. Не успевал просто. И отрока Михаила он первый раз увидал тогда же, когда и я – нынешней весной, а до того о его существовании даже не подозревал. Да и сотней Ратнинской не особо интересовался – я бы знал, поверь. Нет, о том, что есть такая, он знал, и об отце Михаиле тоже. Но вот судьбой их без Иллариона распорядились – всё шло к тому, что не будет больше сотни…
По словам Феофана, сотня та сидела в лесах Погорынья, вроде в Туровском княжестве, но подчинялась князю Киевскому, ибо когда–то из Киева её прислали, а князь Туровский над сотником власти не имел. Со временем Киеву она стала не нужна, а Туровскому вовсе без надобности, скорее лишняя. Раньше помогала поместному боярину дань собирать, но сейчас он уже и сам справляется, зато приходится выделять сотне прокорм из той дани. И хоть князю после того достаточно остаётся, а всё равно жалко да и ртов хапужистых вокруг него с избытком и не заткнуть те рты нельзя. Да и выбили ратников в последнем походе. Сильно. А кого не повыбили, те до того без дела застоялись, что кольчуга им жать стала – начали подумывать, что ремеслом жить прибыльнее и спокойней.
– …Отец Михаил к таким настроениям тоже руку приложил, пастырским словом сердца смирял – он это умеет. И не по приказу, просто сам душой болеет за то, что воины против христианских заповедей живут. Будь его воля, всех бы от причастия отлучил, Августин Блаженный[3], прости Господи! И ведь понимает, что нельзя им иначе, а вот не приемлет, хоть ты тресни! Себя переломить не может и не хочет, хотя человек учености редкой и ума недюжинного. Я, признаться, боялся, что не примут его там. Однако зацепился как-то. И приняли, и уважают даже. Но сейчас сотня зачем-то снова понадобилась Киеву, вроде поход большой замыслили. На кого – не спрашивай, не наше это дело, княжье. И все силы собирают, какие только есть. Вот тут про сотню и вспомнили. Старый сотник Корней, кого уже покойником почитали, как раз вовремя у нас появился и сумел убедить нашего князя, что сотню поднимет и сделает снова нужной. Мало того, он с собой внуков привез. Да не просто так, а научил их перед князем показать, на что способны. Тут такое было! Циркус. Весь город ломился смотреть. Тогда и мы с Илларионом с тем отроком познакомились.
– И как тебе отрок Михаил показался? – заинтересовался Меркурий.
– Занятный... – задумчиво проговорил Феофан. – Не скрою, мне он тоже интересен. Вот только ему еще надо дожить до того времени, когда он что-то решать будет вместе с дедом. Или вместо него. Он воин, а ты сам знаешь, как воинов воспитывают – в бою. И беречь его не станут, в самое пекло кинут. Сколько таких молодых да ранних до первой бороды не дожили… И отчего Илларион так возбудился – пока непонятно, но на сотню он глаз положил после разговора с Михаилом, не раньше. Сам говоришь, ты ему для воспитания этого отрока и потребовался. Подарок ему, а, таксиарх?
– Хилиарх
– Ты тут целку–то не строй! Думаешь, не выяснил я, кто на деле полком твоим командовал?
– Но как?
– Да Илларион и рассказал, когда хлопотал, чтобы тебя сюда из Киева направили, а не куда-то еще.
– Как?
– Да вот так. Врал, конечно. И умно врал, только я его враньё нашим воеводам, что с вами на Дунае ратились, пересказал, ну и понял что к чему. Объяснили люди знающие. А когда с тобой познакомился,
так и вовсе уверился. Привык ты сам решать, а не команды ждать. Такое не спрячешь.
– А ты, протоспафарий, опаснее, чем я думал.
– Ты тоже. Безопасному я бы того не сказал. Удачно ты Иллариону подвернулся. Уж когда он про тебя пронюхал: когда ты в Корсуни язык учил или когда в Киев попал, не знаю, но из Киева он тебя в лучшем виде зацапал – никто и пискнуть не успел. Ну и ты ему подыграл – на каждом углу пел, что свет веры во тьму язычества нести жаждешь. Вот тебя за уд и взяли, причём по твоему же хотению.
– Точно, не он все это устроил с Никодимом? И меня сюда прислали без его ведома?
– Руки у него коротки. Он сюда своих давно подтянуть пытается, но нет у него того влияния в Городе – только письма писать и может.
– А с Никодимом тогда как? Его сюда вытащить сложнее, чем меня грешного.
– А вот тут интересно. Пока не знаю, но предполагаю. Раз Варвара с Илларионом в открытую заодно, то дело другое. Вместе справятся. Сожрать–то твоего Никодима в Городе сами сожрали, но эта
парочка могла надоумить нужных людей сослать его на Русь,тем более, такой выход всех устроит. Небось, если осудить твоего Никодима, а тем паче казнить, так и другие головы полетят и не простые. Так?
– Так…
– То–то и оно, – кивнул Феофан. – А сослали к варварам в Задрищево и всем хорошо – светлейшие на крючок попали, Никодима с глаз долой, а Илларион наш тебя на кукан подсадил с его помощью, да заодно себя усилил. У нас тут и простых-то священников недостача, а уж таких... Епископ за этот подарок Иллариона точно не забудет. Ну, во всяком случае, так сам Илларион рассчитывает, – Феофан нехорошо усмехнулся. – Ну и не станем его разочаровывать. Напротив – пусть он все свои и Варварины связи подключит, чтобы твоего наставника сюда из-под носа митрополита Киевского вытащить. Не зря же он письма пишет, читают их в Городе, читают. А уже тут мы друга твоего прикроем. Думаю, если Никодима для начала под личный надзор епископа пристроить, а не Лариону с Варварой отдать, то это уже хлеб. Как считаешь?
– На первое время да, – согласился отец Меркурий. – Епископу, при таких раскладах, в заслугу, если Никодим оправдается или раскается, и в хулу, если будет осуждён. Тут и самому в дальний монастырёк навечно загреметь можно. Грехи замаливать.
– То-то и оно, – Феофан погладил бороду. – Так что мы его с тобой на первое время так прикроем, а со временем постараемся куда-то из Турова убрать. На время или насовсем – это уж потом посмотрим.
Меркурий молча кивнул.– Вот только есть у нас одна загвоздка – сам епископ. Ему с чего такой почечуй на свою лелеемую задницу наживать, а?
– Ну, ты же знаешь кто такой Никодим! – возмутился отец Меркурий. – Многих ли в здешней епархии прочили в Консулы философов? – Поверхностно, брат, судишь, – покачал головой Феофан. – Не в обиду тебе, но как солдат. Это раньше Никодим твой в Консулы философов метил, а сейчас он еретик раскаявшийся, для исправления в дальнее место сосланный. И наша задача – убедить епископа, что и в таком качестве твой учитель будет ему полезен, а вот в лапках нашего носатого знакомца вреден или даже опасен. Убедить в полезности – это моя задача, а вот убеждать во вреде тебе придётся. Ты же понимаешь, что для этого мне к епископу с чем–то идти надо будет?
– Не мальчик, понимаю, – хмыкнул отставной хилиарх. – Вот и хорошо, – кивнул Феофан. – А потому я все знать должен, что там в змеюшнике ихнем происходит. С подробностями. Конечно, Илларион тебе всего не расскажет, а что расскажет, то соврет. Ну или недоговорит. Но и враньё может правду открыть – главное уметь его правильно слушать. В любом случае ты для них хоть и не свой, но почти равный. Не врала Варвара, когда тебя Светлейшим назвала – признала. Скрипя зубами, против воли, но признала.
– Ясно.
– Мы же, грешные… – Феофан скривился и вдруг переменил тему. – Знаешь, почему я ваших не люблю? Знатные матроны в Городе[4] собачонок держат – мелких, ровно крысы. Или обезьян ещё.
Грек кивнул.
– Некоторые с ними носятся, чисто с детьми, – Феофан всем своим видом продемонстрировал презрение. – И слуг к ним приставляют для забот. И позволяют скотине этой вытворять что ни попадя… У других псы охотничьи или для охраны, в заботе и сытости живут, хозяева ими дорожат, некоторые многим штукам научены, могут палку приносить или ходить на задних лапах. Но все одно – и те, что на подушках спят, и те, что двор сторожат или охотятся, псами остаются. Ни у кого из хозяев и мысли нет их с собой равнять. Бабы дурные со своего стола их могут кормить, но даже они их продолжают считать тем, что они есть и не более. Вот и Илларион с Варварой… Для них все, кто не ромеи, хоть ученые, вроде отца Михаила, хоть епископ наш, хоть князь – по сути варвары. Такие же, как рядовой ратник воеводы Корнея или вовсе лесовик-язычник. Только и разница, что кто-то научен палку таскать или их добро стеречь, а потому полезен. Но с псами империю не строят. Псов используют, а потом на шкуру пускают. А мне, как и тебе нужна Империя, а не псарня.
«Красиво говоришь, протоспафарий. Будем надеяться, что искренне. Выбора у меня всё равно сейчас нет. Но это сейчас…»
– Принято, – отец Меркурий склонил голову. – Только Иллариона ты недооценил. И всех ромеев тоже.
– Это в чём?
– В том, кто вы для нас. И для него.
– Ну-ка, поясни, брат мой во Христе, – Феофан посмотрел на отца Меркурия с прищуром то ли хитрым, то ли оценивающим.
– Посылая меня сюда Илларион заявил мне следующее: «Между нами, временами я тоже не люблю наших соплеменников. Не всех, правда, но большинство точно. А у скифов причин для любви к нам ещё меньше. Они всегда были слишком смышлеными варварами, да ещё и научились у нас многому. Поразительно многому. Пожалуй, варварами их считать уже нельзя. Не ромеи, конечно, но, по крайней мере, умеют читать, писать, регулярно моются и умеют пользоваться при еде вилкой, а не хватать горстью из общего блюда, как дикие франки».
– Ну и где тут противоречие с тем что говорил я? – в голосе Феофана, как показалось отцу Меркурию, промелькнуло разочарование. – Одни палку умеют носить, а другие нет.
– Чтобы понять разницу надо быть ромеем, брат мой во Христе, – отставной хилиарх выделил голосом слово «брат». – Ты слыхал о готском возрождении во времена базилевсов Льва и Зенона?
– Это когда вы даже волосы в рыжий цвет красили, как у готов? – усмехнулся Феофан. – Слыхал. Только это полтыщи лет назад было!
– Угу, – теперь пришла очередь Меркурия усмехаться, – Красили. Только впитав готов вместе с их волосами, Империя воспрянула. И вот готов нет, а ромеи есть.
– Ты это к чему? – Феофан прищурился откровенно нехорошо.
– А к тому, что участь готов Илларион приготовил вам, – грек наставил палец на собеседника. – Волосы мы, так и быть, в русый цвет покрасим.
Повисла нехорошая пауза.
– Вот значит как, – Феофан посмотрел Меркурию прямо в глаза. – А сам об этом что думаешь?
– Несть ни эллина, ни иудея пред Господом, – отставной хилиарх не отвёл взгляд. – Когда-нибудь на свете останется одна Церковь и одна Империя, как отражение Царства Божия на Земле, только это будет не на нашем веку, протоспафарий. И на каком языке станут говорить в той империи, я загадывать не хочу, хоть и надеюсь, что на греческом. Но сейчас моей Родине нужна не столько свежая кровь, сколько соратник, с которым можно встать спина к спине в бою.
Отец Меркурий поднялся.
– Куда, торопыга? – Феофан внезапно расплылся в улыбке. – Лариосю чего обо мне врать будешь?
Гость сел и вопросительно уставился на хозяина кельи.
– Значит так, – Феофан наклонился к отцу Меркурию, – для начала скажешь, что я тебе в подробностях рассказал историю Туровской епархии, о епископах, кафедру сию прославивших. Не забудь упомянуть, что Туров Христа раньше Киева принял. Сам-то эту историю знаешь?
– Знаю.
– Вот и добро, – кивнул монах. – Потом про княгиню Ольгу расскажешь и про святость её.
– Она же не канонизирована?
– А зря. Так и скажешь, мол, упирал ищейка, что зря. Не верят в Константинополе чудесам на могиле её. По недомыслию, а может и злокозненности. И про внука её князя Владимира, что Русь крестил и по праву должен Апостольноравным зваться, тоже не верят. Зря.
– Кажется, я начинаю понимать, – кивнул отец Меркурий.
– Ясно дело понимаешь, – согласился Феофан. – Не дурнем уродился. Потом скажешь, что на митрополитов Киевских я свернул. Каждого по косточкам разобрал.
– И особо упирал на тех, кто стоял за автокефалию?
– Ага. А также вещал я, каким достойным христианином должен быть тот, кто занимает епископскую и митрополичью кафедру, ибо тяжек крест любого христианина и вдвойне тяжек крест пастыря душ, а уж пастыря пастырей и вовсе мало кому в подъём.
– Я оценил, – усмехнулся отец Меркурий. – Губа не дура. Для начала епископскую панагию, а потом и митрополичий клобук с крестом.
– Вот и наш носатый друг так поймёт, – Феофан подмигнул, – и оценит.
– Не сомневаюсь. У него самого немалые амбиции. И у тебя, как он понимает, тоже.
– А разве он не прав? – усмехнулся Феофан. – Но и это не всё. Потом скажешь, что я долго страдал о судьбе патриархов Александрийского, Иерусалимского и Антиохийского, стенающих под гнётом
магометан и латинян.
– Это понятно, – кивнул отставной хилиарх. – А что взамен?
– А взамен царство Русское, кое стоять будет лишь на одну ступень ниже царства Ромейского, даст на общее дело золото и железо. И Церковь Русская, что по справедливости должна быть первой сестрой
Церкви Вселенской, тоже. И ещё скажи, что не только царство и церковь, но и смиренный служитель божий в меру своих скромных сил поспособствует. Есть чем.

[1] Империум – Византийское Содружество Наций. Пожалуй, этот термин будет верным. В разное время в это политическое объединение входили разные православные государства, подверженные культурному и политическому влиянию Ромейской империи (это более правильный термин чем придуманная в Германии уже после падения Константинополя кличка «Византия»). Империум никогда юридически не оформлялся, но рассматривался византийской элитой и частью национальных элит как союз православных государств, которые со временем должны стать частью всемирной православной империи. Этот факт не мешал государствам, входящим в Империум, воевать и между собой, и с Византией, но тем не менее эти страны ощущали своё религиозное и духовное родство и противопоставляли себя католическим странам.
[2] Варикозус (лат.) – страдающий варикозным расширением вен на ногах. Со времён римского полководца Гая Мария это прозвище стало нарицательным именем пехотинца.
[3] Блаженный Августин - Авре́лий Августи́н Иппони́йский, христианский богослов и философ, влиятельнейший проповедник, епископ Гиппонский, один из Отцов христианской церкви. Защищал учение о предопределении: человеку заранее предопределено Богом блаженство или проклятие, но это сделано им по предвидению человеческого свободного выбора - стремление к блаженству, или отказ от него. Человеческая история, которую Августин излагает в своей книге «О граде Божием», «первой мировой истории», в его понимании есть борьба двух враждебных царств — царства приверженцев всего земного, врагов Божьих, то есть светского мира (civitas terrena или diaboli), и царства Божия (civitas dei). При этом он отождествляет Царство Божие, в соответствии с его земной формой существования, с римской церковью. Августин учит о самодостоверности человеческого сознания (основа достоверности есть Бог) и познавательной силе любви. При сотворении мира Бог заложил в материальный мир в зародыше формы всех вещей, из которых они затем самостоятельно развиваются. Отрицал оправдание убийства в любой его форме в т.ч. и на войне и считал, что христианин не может быть солдатом.
[4] Имеется в виду Константинополь. Все греки, а также люди, долго прожившие в Византии, называли его просто Город.

Сообщение отредактировал Водник - Суббота, 13.10.2018, 20:26

Водник

Дата: Понедельник, 04.02.2019, 18:43 | Сообщение # 35

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Обласканный и дополнительно одаренный отец Меркурий вышел с подворья Аристарха и направился к дому десятника Егора.
«Стыдно! За что они меня благодарили? Я же ничего не добился! Бог не услышал меня, Аристарх как лежал, так и лежи, а они всё равно нанесли подношений. И не взять нельзя! Ну, серебро не пропадёт и будет пущено на благое дело: нужны книги, иконы, священные сосуды да и для школы много чего понадобится, но что делать со снедью? Сам я столько не съем, а нищих что бы им раздать тут нет. Решено – ночью тайно оставлю торбу с едой возле самого бедного дома, какой увижу!
И всё же ты проиграл! А может нет и отчаиваться рано? Он ведь на миг вылез из своей скорлупы, в глотку вцепиться хотел… Может быть Господь ещё смилостивится над ним и над своим недостойным слугой? Как же с такими тяжело – он всё знает… Сам, наверное, много раз вот так орал на уставшего жить…Да и говорил ты, правду сказать, все подряд – наобум словами бросался, как всегда впрочем – тут никогда не угадаешь заранее… А с тобой Ослиному Члену легко было? Ты же тоже знаешь все заходы. И он знал, что ты знаешь, но ведь сумел! Так чтозавтра опять пойдёшь, Макарий! И послезавтра. И будешь ходить пока не вытащишь его или пока он не умрёт. А сейчас надо идти к рабе Божьей Марине – жене декарха Георгия.
Вот только чего же так нога болит? Погода ломается что ли? Не ко времени, ох не ко времени!»
У Егора отец Меркурий застал в сборе всё семейство, плюс лекарку Настёну. Она что-то объясняла домочадцам, но тут же замолчала на полуслове, когда Меркурий показался в дверях. Старшая дочь, принявшая сейчас на себя роль хозяйки, хлопотала у печи, а хозяин сидел на лавке и молча слушал лекарку. При появлении священника он поднялся ему навстречу, но взглянул как-то без радушия. Священник размашисто перекрестился на икону, висевшую в красном углу:
- Слава Иисусу Христу!
- Во веки веков аминь, - нестройно ответили все, кроме Настёны.
- Ты зачем ко мне, отче? – не слишком ласково вопросил десятник Егор, закончив с приветствиями.
- Пришёл свершить соборование над твоей богоданной женой, десятник, - слегка поклонился отец Меркурий.
- Ну да ладно, Егор, пойду я, – нарочито спокойно проговорила лекарка, как-то незаметно оказавшаяся уже возле двери. – Все что надо я тебе сказала, отвар допреет – девки твои Марьяну напоят, как я велела. А закончится питье, ко мне идут, а то и я загляну попозже к вечеру. – Поклонилась от двери хозяевам и уже почти в дверях удостоила вниманием и самого отца Меркурия. – Не мое дело, но торопишься ты… Бабы наши то ль чего наговорили? Так ты их слушай поменьше – у них языки впереди подола вьются. Не помирает еще Марьяна, да и не помрет уже – рано ее соборовать. А то вон девок напугал только…
Священник оглядел застывшие лица Егорова семейства.
«Малака! Сюда что, тоже добралось это суеверие? О том, что соборуют только безнадёжных? Латинская ересь, будь она неладна! Надо объяснять»
- Постой, почтенная целительница. Хорошо, что ты здесь, а то я уж хотел просить хозяев послать за тобой. – как можно приветливее проговорил священник.
«Не ждала от меня такого! Вон как переменилась – брови аж взлетели, но собой владеть умеет – снова натянула на себя постное личико и смотрит с умеренным интересом, как на забавную зверушку. Хотя я её удивил. Сильно удивил!»
- У нас одно дело – лечить. Тебе – тела, мне – души. А общее дело следует делать сообща! Ты не права, почтенная целительница, упрекая меня в поспешном соборовании - отец Меркурий слегка поклонился, - но не права не по злобе, а от незнания. Таинством Соборования призывается на человека благодать Божия, исцеляющая немощи душевные и телесные. И испрашивается прощение ведомых и неведомых грехов, кои суть первопричина всех немощей. Ответь, ты же целительница, бывают ли люди совсем и во всём здоровые?
- Не бывают! – вопрос Настёне явно не понравился, но лгать она посчитала для себя невместным.
- Так и безгрешных людей не бывает, один Бог без греха, - кивнул священник. – От того и соборуются верные, моля о прощении забытых и совершённых по неведению грехов, духовном и телесном исцелении. И больные и, на первый взгляд, здоровые.
- Значит, все грешны? – грустно улыбнулась лекарка. – И все виноваты?
- Все, - кивнул отец Меркурий, - как и больны все без изъятия. Только по-разному: у одного чирей на заду вскочил, а другой при смерти лежит. И каждому помочь надо.
- И как ты Марьяне помогать собираешься? – прищурилась лекарка.
- Настёна! – рыкнул хозяин дома.
- Погоди, Егор. Тут уже мое дело – в его дела не полезу, но и мешать себе не позволю, если что. У нас с отцом Михаилом любви не было, но и не мешали друг другу… Ну, почти.
- Потому и хотел послать за тобой, - усмехнулся отец Меркурий. – Ношу разделить. Я духовные болезни врачую, ты – телесные. Без здорового тела даже здоровой душе держаться как-то не в чем. Меня-то Господь в лекарском деле не умудрил: лубок могу наложить, рану перевязать, гниющую плоть железом прижечь, углём из костра накормить от поноса злого и всё.
Девицы зарделись, а Егор вполне отчётливо хрюкнул.
- У каждого своё дело, - священник слегка поклонился задумчивой Настёне, - у тебя своё, у меня своё. Нам друг с другом делить нечего, а иной раз и помогать надо. Сейчас, например. Скажи, почтенная, сильно смущён разум у рабы Божьей Марины?
- Это у Марьяны? – Настена вздохнула. – Да разум-то ее при ней, но до него сейчас достучаться не просто. Горячка у неё. Не узнаёт никого. Она и до того не совсем в себе была – страхом пришибленная. – целительница отошла от двери. Теперь она глядела на Меркурия с интересом и говорила обстоятельно. – Я тебе вот что скажу – я с ней билась не один год, вон спроси Егора... И получаться стало, но уж больно медленно дело шло, а тут… Но может, оно и к лучшему – переломилось в ней то, что раньше не давало в полную силу жить… Она же давно, еще до того, как к нам приехала, напугалась сильно – а этот испуг тот пересилил, выходит. И раз за детей кинулась – есть надежда. Поднимется – исцелится. И от старого, и от нового… Вот только чем ее вывести из того забытья – не знаю пока. Не помирает, но и лучше не становится. Ты говоришь – душу исцелять пришел – сумеешь до ее докричаться? Остальное я сделаю…
«И тут то же самое! И тоже – достучатся надо… Да уж, Макарий… тьфу, вот теперь – Меркурий, тут Макарию делать нечего. Попал ты… Это не покалеченные в первом бою сопляки. Они – страшно, жалко, иной раз невыносимо – но понятно и привычно. И даже не Аристарх – там я не знал, что говорить, но хоть понимал о чём, да и в словах не стесняля, а тут, Господи, помоги! Женщина, мать семейства. Много ли ты их знал? Мать, жену и лагерных шлюх… Тут тебе это знание не поможет – они не валялись в горячке от того, что оказалась на поле боя, от того, что стали своим дочерям стеной вместо мужа… Она убивала и готова была умереть… И чего ей это стоило – испуганной, слабой и беспомощной, тебе никогда не понять. Что она чувствовала и чувствовала ли хоть что-то? Видно, надорвалась от того усилия. И её солдатской руганью и криком на ноги точно не поднимешь…
В занятное всё же место ты попал – тут даже женщины умеют сражаться и знают, что такое доблесть, но, как любые женщины на этом свете, нуждаются в помощи, защите и утешении. А помогать и утешать – твоя прямая обязанность! Господи, вразуми раба твоего!»
- Всё в Его власти, - отец Меркурий перекрестился, - Скажи, добрая женщина, ты закончила тут свои лекарские дела? Я могу приступить или нужно подождать?
- Делай свое дело, поп, может, и впрямь ваш бог поможет ей – Марьяна христианка твердая, меня из-за этого иной раз попрекала… – задумчиво отозвалась лекарка. – А я подожду – все равно снадобью на печи ещё долго допревать.
– Подожди в этой горнице, почтенная, - отец Меркурий поклонился, – Позвать тебя к болящей я сейчас не могу – таинство свершается лишь среди верных.
- Что нужно, отче? – Егор старался выглядеть почтительным, но удавалось ему это не слишком хорошо.
- Прости, почтенный декарх, что в твоём оказал честь не тебе первому, - священник поклонился, коснувшись рукой пола. – Но мне необходимо было поговорить с почтенной целительницей.
«Вот так, Макарий, смиряйся. Тут говорят, что поклон спины не ломит»
- Не на чем, отче, - десятник несколько подобрел. – Чего приготовить нужно?
- Вели согреть воды, вели поставить возле одра болящей лавку и накрыть её чистым полотном, возьми эти свечи, а когда всё будет готово, раздай их своим домочадцам и себя не забудь, а мне дай огня – кадило разжечь.
- Слышали? – Егор обернулся к дочерям.
- Сейчас, батюшка, - отозвались девчёнки и деятельно зашевелились.
- Готово, отче – спустя недолгое время (отец Меркурий едва успел разжечь ладан) доложил Егор.
- Следуите за мной, православные, - возгласил отец Меркурий и, запалив свечу от лампады, пошёл в светлицу, где лежала Марьяна .
Служба шла своим чередом, отец Меркурий в искреннем стремлении помочь болящей всем своим существом устремлялся к богу, однако это не мешало ему замечать что происходит вокруг.
«Ты заметил, Макарий, что когда до больной доходит аромат ладана у неё на лице появляется выражение спокойствия и умиротворения? Быть может, Господь так подаёт тебе знак? Но какой? Думай, Макарий, думай! Он никогда не даёт непосильных испытаний!»
Таинство совершилось. Лицо Марьяны снова закаменело. Отец Меркурий задумчиво встал возле ее кровати, вглядываясь в неподвижное лицо…
«Нет, мне не почудилось! На её лице только что был отпечаток разума! Надо звать лекарку»
Священник обернулся, но звать никого не пришлось – Настёна обнаружилась в дверях. Отец Меркурий поймал её взгляд – толи выжидательный, толи вопросительный.
- Скажи, уважаемая, у нее такое лицо всегда? – осторожно спросил он. – Только что мне показалось, что на нем промелькнуло какое-то чувство, что-то неуловимое. Не знаю как сказать точнее.
- Не показалось тебе. – покачала головой Настена. – бывает… А вот от чего – я понять не смогла… И так и этак уже думала и пробовала… Что ты заметил?
- Запах… - священник чуть раздул кадило, нагнулся над постелью Марьяны и направил сизый ладанный дым в лицо больной. Хотя в горнице и так стоял устойчивый аромат ладана, но женщина среагировала. Лицо расслабилось, хоть и на долю секунды.
- Запах? – глаза Настены загорелись. – Да! Прошлый раз в доме хлеб пекли! Именно - запах ладана и хлеба… Поп, для нее это запах счастья и безопасности!
- Декарх! – отец Меркурий скомандовал, как в прошлые времена своми десятникам. – Как хлеб вынут из печи вели положить его рядом с изголовьем твоей жены! Теперь ты сам! В любую свободную минуту садись рядом с ней, бери за руку и вспоминай то, что принесёт ей радость. Вслух вспоминай! Что вспомнить ты знаешь лучше меня! Вот так и тащи её от страха обратно к счастью, к радости, к покою! Каждый миг! Руку не отпускать!
Священник выдохнул, но взгляда от Егора не отвёл. А тот смотрел обалделым взглядом, не зная что ответить на такое.
«Сейчас что-то будет, Макарий… Вполне возможно что и добросовестное избиение твоего священства»
- Егор, делай что сказано, - раздался из-за спины отца Меркурия голос Настёны. – Дело поп говорит! Ещё позови младшую и пусть она тут играет! А старшие пусть матери о своих делах рассказывают, но только о том, что с ними случилось хорошего! Хуже от того точно не будет, а польза может и случится. А ты, отче, помоги мне Марьяну настоем напоить, а то обалдели все тебя слушаючи!

Водник

Дата: Суббота, 22.06.2019, 15:59 | Сообщение # 36

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

А снег скрипел и скрипел. Отец Меркурий вынырнул ненадолго из размышлений – о слишком уж зловещих вещах приходилось думать и нужно было отвлечься. Вот только чем? Снег, ёлки по краям дороги, да молчащие попутчики. Десятник Егор как будто почувствовал:

- Серафим, а что это за грек, с которым ты вчера гулеванил так, что парня Мишкиного зашиб? Говорят, что чуть смертоубийства не случилось, а потом отец Меркурий встрял и дело уладил. Говорят, вы ещё Роську-святошу до положения риз накачали?

- Угу, - кивнул Бурей.

Но Егору явно хотелось поговорить:

- Так было, отче?

- Так, сын мой, - улыбнулся отец Меркурий, - мой грех, не учёл я крепости пития вот и лишили юного лохага Василия невинности в этом деле.

- Невинности! – заржал Бурей. – Мы ж ему девку не подкладывали! Да и на что ему, если он с пол кружки в сопли нажрался.

- Ну, кир Серафим, это с каждым в отрочестве случалось – с кем раньше, с кем позже, - снова усмехнулся отставной хилиарх. – Когда ещё куролесить, как не в юности?

- А девку пусть сам себе сыщет, - хохотнул с седла Егор.

- Сыщет он, как же! – гыкнул Бурей. – Ему уд, небось, только в нужнике и потребен! Всё молиться пытался, да про пост вякал.

- Да, совсем парню покойный отец Михаил голову задурил, даже Святошей прозвали, - кивнул Егор. – Хотя в походе, тьфу-тьфу-тьфу, на человека похож был: и воевал хорошо, и командовал, и парней своих в строгости держал и, когда нужда была, по матери и в морду тоже не стеснялся.

- Тебя, Егор, послушать, так они у Миньки все Святогоры-богатыри, - Бурей сплюнул. – Сопляки они сопляки и есть. А этот-то лох…, тьфу, не выговорить, у них кто?

- Поручик – навроде полусотника, только над тремя десятками – им так воевать способнее, - десятник улыбнулся в бороду. – Да и вообще не спеши судить, Серафим - не ратники ещё, но будут. И уже не сопляки точно. Сам ведь знаешь. Или ты не с ними договариваться ездил, а? И ведь договорился.

- Договорился.

- Вот и хорошо – одной бедой меньше, - Егор серьёзно кивнул. – Но учить ещё парней. Наши они теперь, как ни крути.

Бурей что-то неразборчиво пробурчал под нос.

«Бурчи, бурчи, любезный Циклоп, возразить тебе всё равно нечего, только гонор не даёт этого признать. И ведь этот случай с раскровяненным отроком и последовавшей пьянкой оказался очень кстати. Что ни говори, но Бурей умён – извиниться для него было непросто, но он это сделал. Кто знает, может быть потому у него и вышло договориться с сотником Михаилом, а в том, что они договорились я уверен – нет того напряжения, что вчера просто ощущалось кожей. Как бы я хотел знать о чём они говорили…

Однако, пора и мне вставить слово»

- Ты всё верно сказал, десятник! Молодых воинов сотника Михаила надо учить и кому это делать, как не вам – ветеранам.

- Кому? – Бурей с интересом взглянул на священника. – Ты как нас назвал-то?

- Вам, - отец Меркурий ткнул пальцем сначала в Бурея, а потом в Егора. – А назвал я вас ветеранами – так на моей Родине зовут опытных, переживших не одну сечу воинов. Ты ведь тоже из таких, воин Серафим. Священник голосом выделил слово «воин». – Я уже успел узнать что значит серебряное кольцо на твоём пальце.

Бурей витеевато выругался, сплюнул и впал в задумчивость.

- Что, съел, Серафим? – ухмыльнулся Егор. – А отче дело говорит. Да ты и сам это понял. Понял ведь?

Бурей опять выругался.

- Ну что ж, подумай, воин Серафим, - священник опять выделил слово «воин». – Это всегда полезно. Ты уже принёс им извинение, что бы загладить невзначай нанесённую обиду, преломил хлеб и разделил чашу вина. Ты сражался вместе с ними. Так кто они теперь?

Бурей пристально и с немалым интересом посмотрел на священника, подумал и выдал:

- А тебе-то что с того?

- Я уже говорил, что рознь между верными лишь порадует Дьявола. Говорил и откровеннее, что вы нужны Церкви. Теперь скажу совсем откровенно – вы нужны мне. Едиными, сильными, способными пойти туда, куда вас посылают, победить там и осесть, а после этого и дальше приводить тамошний край под руку вашего князя и Святой Церкви. Это нужно и вам самим, и вашему Отечеству, и моей Родине, и мне лично.

- Почему? – Егор подобрался и нехорошо прищурился.

- Я кое-что узнал, десятник, - отставной хилиарх не стал отвечать столь же колючим взглядом. – Смотри, в землях франков, вы их зовёте немцами, латиняне собираются в крестовый поход, но не в Святую Землю, а на людей вашего языка, что держатся язычества и живут на запад и север от земель ляхов, которые тоже латиняне. Давно собираются, лет двадцать, но рано или поздно соберутся. Это первое. Смотри дальше: там, куда вас решили послать князья, посреди язычников сидят ляхи. И что, смирно сидят? Нет, аж досюда добежали с другими ляхами вместе и ещё литвинов-язычников привели. Думаешь, на этом успокоятся? Нет – раны залижут и ещё раз попробуют. Так что надо идти и давить их там пока не укрепились, пока не крестили язычников в свою веру. Иначе хуже половцев будут. Те же латиняне и для моей Родины и кость в горле и кол в заднице – с запада и юга набегают. Земли зорят, города берут. Сам с ними рубился не раз. И на западе, и на юге. Вот и думай почему Церковь хочет чтобы тамошних язычников крестили в истинной вере? Что до меня, то враг моего врага – мой друг. У меня к латинянам свои счёты. Давние. А ещё сам я наполовину рус – моя мать славянка из Пантикапея, который вы называете Корчев. Её убили латиняне. Как и мою жену и детей. Латиняне – враги. Ваши и мои. А ещё я знаю, что не вы одни пойдёте со временем на Запад, дай только Бог здоровья цезарю Мстиславу. Так и можешь передать своему начальству – старосте Аристарху, кир декарх акритов.

- Эка ты завернул… «Кир декарх акритов» – усмехнулся Егор. – Зови как все – десятник Егор.

- Прости, десятник, - священник склонил голову. – Я учу язык, но пока часто сбиваюсь на родной. Я назвал тебя десятником разведчиков, так, кажется, правильно называется твоё воинское ремесло.

- Не ошибся ты, отче, - Егор опять усмехнулся. – Откуда прознал?

- Нетрудно было догадаться, - вернул ухмылку отставной хилиарх. – У нас есть поселения порубежников, весьма похожие на ваше село.

- А остальное откуда знаешь? – десятник поймал взгляд священника и не отпустил. – Такого, небось и митрополит не знает.

- Знает, - отец Меркурий не отвёл взгляда. – А я знаю потому, что мне положено знать. Как и другим священникам, которых Церковь посылает противостоять латинянам. А вот сколько тех священников и кто они – не знаю. Не положено.

- Так чего мне теперь в самом деле этому ссыкуну Роське, лохагу недоделанному, девку, мать его подкладывать? Единства и согласия ради? А уд ему не подержать? – вдруг осведомился Бурей.

- Сам справится, - заржал вдруг Егор. – Вот только отче башку ему прочистит. Прочистишь ведь, отче?

- Да куда же я денусь? – со смехом развёл руками священник. – Придётся.

- Гыыы! – присоединился к веселью Бурей.

«Что ж, честность и правда иной раз лучшая политика! Похоже, эти двое меня приняли таким, каков я есть и решили, что со мной можно иметь дело и я им не враг, хоть и преследую свои цели. Но ведь так оно и есть, верно, Макарий?»

- А что всё же с тем греком? – Егор резко оборвал смех и в его голосе послышались повелительные интонации.

- Погоди, Егор, с греком, - не принял разговор Бурей. – Значит, говоришь, сопляки Минькины воюют не как в сотне заведено и у них получается?

- Не сомневайся, - кивнул десятник.

- Ну так рассказал бы?

- А я вчера и рассказывал, да ты не слушал, - ухмыльнулся Егор.

- Ты Корнею рассказывал, да Фоме по яйцам тем рассказом топтал, - Бурей хрюкнул что-то вспомнив. – А мне поведаешь? С толком.

- Чего бы нет? – пожал плечами Егор. – Но с условием – ты мне про грека сейчас хоть чего скажи, а?

- А чего? – обозный старшина пришёл в благодушное настроение. – И скажу. Человек душевный, только мастер на всю голову, вроде дружка моего сердечного – Кондратия. Песню добрую опять понимает. А яблоневка у него…

Бурей мечтательно прикрыл глаза, причмокнул и продолжил:

- И знает всякого. Такого что и на голову не налазит. Небось, врал половину, но складно – заслушаешься!

- И такой же бешенный, как твой Сучок? – с усмешкой осведомился Егор.

- Ты Кондратия не замай, Егорка, - окрысился Бурей. – У Кондрата храбрости на трёх ратников хватит! Сам знаешь, что он во время бунта сотворил!

- Не кипятись, Серафим, - десятник поднял руку в примирительном жесте, - знаю. Мне другое любопытно – ну как и он будет ни одной драки не пропускать, да шутки шутить, вроде того что вы с Сучком и с Петрухой моим аккурат перед ляхами учудили? Мало ли как у них там за Болотом заведено? Тем более ты сам сказал – на Сучка похож.

- И чего мы такого учинили? – хохотнул Бурей. – Гуляли – было дело.

- Ага, гуляли! – Егор обернулся к священнику. – Представляешь, отче, эти три охламона, пьяные, конечно, умыкнули у Касьяна-кузнеца ручные мехи и стали ими на Серафимовом подворье поросёнка через задний проход надувать. А всё от того, что Сучок услышал, как Михайла своим парням сказку про крылатых коней рассказывал, вот они и решили посмотреть как скотина по небу летать может. Коня-то им жалко стало, а порося всё одно резать, а раз у него крыльев нет, то надуть надо, что бы он, значит, на пердячьей тяге…

«Оооооо!!!!!»

- Ну а чо, - загыгыкал вдруг Бурей, - как ему, свину, летать-то ещё?

Хохот скрутил не только всех собеседников, но и возницу и, кажется, даже лошадей.

- Ну, Алёна на визг с помелом выскочила, Сучка у них отобрала да чуть не прибила сгоряча, - Егор вытер рукавицей выступившие слёзы. – Так они на следующий день с бочонком пива и половиной порося, от надувния околевшего, отправились к Касьяну мехи отдавать. Тоже дело было…

- Будя ржать, Егор, - оборвал веселье обозный старшина. – Ты про Феофана спрашивал. Так вот тебе мой ответ – не буйный он, но до мастерства и науки всякой дюже въедливый и жадный, аж до потери себя. Но не смотри что тихий – нож у него знатный и пользоваться им он умеет. Сам знаешь, такое сразу видно.

- А ты что скажешь, отче?

«Работешь, декарх. И меня заодно проверяешь. Ну, тут мне таить нечего»

- Всё верно. Этот Феофан учён многим наукам и ремёслам. Думаю, образован не хуже меня. Много странствовал по миру. Родился в городе Бари, временно отторгнутом франками от Империи. Когда он был юношей, семья его бежала в Империю. Видимо, встрял в неприятности с Церковью – испугался когда увидел мою рясу, но оттаял когда я завёл разговор о древних философах…

- Плели невесть что – голова пухла, - вставил Бурей.

- Знает очень много. Умеет учить и учиться, - священник проигнорировал замечание обозного старшины. – В увлечении любимым делом не замечает никого и ничего, чем, наверняка, не раз навлекал на себя беды. При должном присмотре может быть полезен, как никто.

- Умеешь ты смотреть и слушать, отче, - Егор взглянул на священника с немалым уважением.

- Умею, - кивнул отец Меркурий. – Как умею и держать язык за зубами.

Егор молча кивнул.

Сообщение отредактировал Водник - Суббота, 22.06.2019, 16:08

Водник

Дата: Суббота, 19.09.2020, 23:26 | Сообщение # 37

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Завтра подумать не вышло. Местное женское население внезапно воспылало желанием, кто исповедаться, кто спросить пастырского совета, а кто и всё сразу. Через несколько часов отставной хилиарх держался из последних сил. Нет, изложенье священных и не очень бабьих войн, тайных мыслей, фантазий, грехов и грешков, а так же грешков, грехов и грешищ соперниц, истории многолетней вражды, беспощадной мести, сложнейшего кружева родственных связей и изобретательнейших сплетен давало обильнейшую пищу для пытливого ума священника, но не в таких же количествах, Господи!
Спасла отца Меркурия от неминуемого умопомешательства супруга заболотного священника матушка Домна. Просочившись в церковь она как-то мягко и ненавязчиво, постоянно ласково улыбаясь и ещё ласковее приговаривая, пробралась к самому священнику и с поклоном произнесла:
- Пожалуй к трапезе, отче! Обед простынет!
Бабы посмотрели на пришлую неласково, но возразить не посмели - мужика надо кормить - это святое, поп он там или не поп. Так что ещё раз одарив неласковыми взглядами супругу заболотного священника, прихожанки начали расходиться.
"Правду говорят - мастерство не пропьёшь! Да уж, женатому на приходе легче..."
Отставной хилиарх со стоном сел на лавку и снял епитрахиль.
- Замучили тебя бабы, отче? - с улыбкой обратилась к священнику женщина, когда последние посетительницы покинули церковь.
- И не говори, сестра, - кивнул головой священник. - Едва разума не лишился. Спасибо тебе!
- Это я тебя благодарить должна! - Домна вдруг рухнула на колени. - Спаси тебя Бог! За мужа! Надежду ты ему дал на прощение!
- Он тебе рассказал?!
- Нет, отче! Во сне говорил, я слышала! А сам он ни-ни! Но мы с ним столь годов вместе - поняла я! Спаси тебя Бог! - жена заболотного священника попыталась обнять колени отца Меркурия.
Отставной хилиарх не на шутку смутился. Если ему и обнимали колени женщины, то случалось это в молодости, да и цели тех, обнимавших, были далеки от благочестия. Что-то бурча, священник оторвал от себя Домнины руки, а её саму усадил на лавку.
- Так что же он говорил? - поинтересовался отец Меркурий, после того, как отошёл от лавки на безопасное расстояние.
- Послал, говорил, свет нести, искупать! Молится теперь неустанно, путь просит указать к кому идти! - Домна попыталась снова рухнуть на колени.
- Сидеть! - инстинктивно рявкнул хилиарх. - Докладывай, чего просишь?!
- Скажи ему к кому идти и куда! Ты же прозреваешь, ты можешь!
Оппаньки! Как многого ты о себе не знаешь, Макарий!
- Пригласи его ко мне, сестра!
- Уже бегу, отче! - Домна рванула из церкви, как призовая лошадь на ипподроме.
И ведь приведёт! А что я с ним делать-то буду, Господи, вразуми раба твоего Макария?!
А пошлю-ка я его... к Аристрху - пусть расскажет ему то, что поведал мне. Чую, это будет... правильно.

***
Обед Домна и правда приготовила, только насладиться им у отца Меркурия не получилось. Пока инструктировал, напутствовал и наставлял отца Моисея, пока помогал ему преодолеть естественный страх, пока, сидя будто на иголках, ожидал его возвращения, еда успела остыть. И, вероятно, не один раз. Не до еды вдруг стало ратнинскому священнику - Моисей не возвращался.
Малака! Что же ты натворил Макарий? Зачем послал его? Почему решил, что это правильно? Ведь даже не подумал, что он может и не вернуться... Хотя, если Моисей умрёт, то ты сильно переоценил Аристарха, посчитав его ищейкой не хуже Феофана, только подвизавшегося несколько в иной области этого почтенного ремесла...
Вот только не думаю я, что ошибся на его счёт! Засада, организованная им заболотным налётчикам, говорит сама за себя. Да и прихожанки тоже... рассказали... Нельзя, оставаясь с десятком выздоравливающих и десятком подростков, годами беречь окружённое врагами село и не быть разведчиком, дипломатом и аналитиком одновременно! Так что Моисею ничего не грозит, по крайней мере, пока. Так что, Макарий, перестань метаться, как залетевшая от бродячего жонглёра монашка, и забрось хоть чего-нибудь в утробу! Тебе ещё к увечным отрокам идти, не забыл?
Отец Меркурий наскоро похлебал неоднократно остывших рыбных щей и отправился на Лисовиново подворье. Шёл уже привычно раскланиваясь и раздавая благословения и вдруг, перед самыми воротами, встал, как вкопанный.
Малака! Ну ты и тупая задница, Макарий! Что ты скажешь эпарху Кириллу, когда он спросит почему ты отправил столь ценного языка не к нему, а к Аристарху? Что-что - правду! Моисея нашли люди Аристарха, Моисея намеренно вывели на людей Аристарха те, кто опекал его на той стороне, ко мне Моисея привели люди Аристарха, а, значит, это дерьмо Аристарха, вот пусть и разгребает, тем более, что он для этого тут и приставлен!
Отец Меркурий встряхнулся и взялся за щеколду.

***

Когда отставной хилиарх, еле волоча ноги, вернулся в дом при церкви, отец Моисей его уже ждал.
- Ну? - нетерпеливо спросил отец Меркурий.
- Был. Рассказал. Ничего не утаил, - заболотный священник зябко передёрнул плечами. - К страшному человеку ты меня послал, отче Меркурий! И ласков вроде, а взглядом василиску подобен... Как боярин Журавль, только иной...
- Как это понять "как Журавль, только иной"?
Может, я не улавливаю какой-то тонкости из-за плохого знания языка?
- А так и понимай, брат мой во Христе, - Моисей сделал шаг вперёд и заглянул отставному хилиарху прямо в глаза. - Нечеловечье в них есть. В обоих. И человечье тоже. Только Журавль того не таит - в дело пускает, как иной онучи перематывает, а этот нет - в узде держит. В крепкой! Еслиб я до того в глаза боярину не смотрел, кола от него ожидаючи, то в старосте здешнем и не учуял бы ничего!
Проницателен ты, отче Моисей...
- О чём же он тебя спрашивал?
- Обо всём! Даже о том, чего я и не помнил вовсе... Не ведаю как у него такое получается! Ему до было дело до всего, чем живёт Кордон, до самой малости...
- Какой Кордон?
- Земли боярина Жураля. Он, а за ним и все, зовут их Кордоном. Что знчит это слово - не ведаю.
- А на покаяние твоё что сказал?
- Сказал, что не ему меня судить. Мол, раз ты мне суд высказал, то ему поперёк тебя влезать невместно. Обещал помочь. Сказал, что всех, кто жителей воеводства Погорынского утесняет и в холопстве безвинно держит, воевода покарает, а тех, кто на христиан охотился, нам с тобой головой выдаст.
- Щедро! А что же ты?
Ещёбы не щедро! Я тоже люблю дарить то, что мне не принадлежит!
- А я только спросил скоро ли кара утеснителям? И от мести отказался - не пристало христианину! Пусть их воевода своим судом судит, по справедливости, или на княжеский суд представит.
- И что же тебе Аристарх ответил на это?
- Сказал, что всему своё время. И снова про жизнь на Кордоне распрашивать начал. И так до темна. Потом кликнул кого-то, велел мне гостинцев для супруги и детишек с собой дать. Целый мешок дали. Ну и отпустил восвояси. И холопа в провожатые дал. Не поверишь, брат мой, от того мне ещё страшнее сделалось. Боюсь я от таких людей ласки!
Правильно боишься! Но сейчас, похоже, зря. Никто в здравом уме такого певчего гуся не тронет. Да и потом, скорее всего, тоже - ты слишком много знаешь, а здешние начальствующие слишком мало... И, похоже, Создатель действительно прощает тебя, Моисей - он направил тебя к искуплению...
- Помолись, отче Моисей, - отец Меркурий поймал взгляд собеседника и уже не отпустил. - Истово помолись! Благодари Господа - Он тебя для чего-то нынче предназначил! А потом ложись спать - это лучшее лекарство от пустых страхов.
- Благослови, отче Меркурий, - заболотный священник склонился в поклоне, сложив ладони лодочкой и, получив просимое, ушёл.
А сам отец Меркурий, еле волоча ноги от внезапно навалившейся смертной усталости, зашёл в свою каморку, сел на лавку, снял сапог вместе с деревянной ногой, а вот живую разуть не успел - уснул.

Водник

Дата: Среда, 06.01.2021, 19:25 | Сообщение # 38

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***

Десятники и Лавр оказались разворотливы – сани возникли, как по мановению ока. Да и сами приглашённые успели принарядиться и нацепить мечи. Но вот с рассадкой случилась заминка: народ то усаживался, то пересаживался, то галдел, то ещё что. До тех пор, пока Корней не рявкнул. Получив твёрдую команду, все попадали в сани как попало, но поезд, как ни странно, не тронулся. Воевода, слез с облучка, подошёл к саням, на которых угнездился Меркурий и ласково так спросил:
– Ты какого рожна тут сел? Я тебе где велел быть?

Макарий, ты вляпался! Проклятая дурь! Ты позволил себе командовать эпархом Кириллом! Это чудо, что ты ещё жив, Макарий… На месте Кирилла ты бы убил! Надо исправлять ситуацию и, дай Бог, чтобы это было ещё возможно!

– Виноват, боярин-воевода! – священник вскочил и вытянулся в струнку. Слушаюсь, боярин воевода!
– Ну так бегом! – рыкнул Корзень.
Отец Меркурий резво потрусил к воеводским саням.
– Стой! – воеводя остановил священника на пол дороги, неторопливо подошёл, жестом велел наклониться поближе к себе и тихо прошептал. – Додумался мне подыграть или случайно так вышло? Не отвечай – ни к чему. Сегодня ты правильно сделал, но так в последний раз. Приказывает один – ты сам всё понимаешь.
– Слушаюсь, боярин-воевода, – так же тихо и серьёзно ответил священник, пропустил воеводу вперёд, дождался, когда он усядется и только потом сел в сани сам.

***

Скажите, уважаемые читатели, вы комедию «Чародеи» смотрели? Да-да, ту самую, что показывают по каждому второму каналу на новый год? Конечно, смотрели хотя бы один раз – избежать этого в нашей стране невозможно. А песню «Три белых коня» помните? Не сомневаюсь. А видеоряд из фильма на эту песню? Ясен пень – кто ж это забудет, при всём желании!
Так вот, торжественный выезд воеводы Корнея в Михайлов городок был несколько на всё вышеописанное похож. Самого воеводу, лучших людей сотни и приглашённых гостей уносило в звенящую, снежную даль…
Снежная даль в наличии имелась, а вот с остальным вышла, как теперь говорят, корректировка проекта: кони оказались не белыми, а, скорее, какими попало – запрягали в спешке и о подборе по мастям как-то не подумали, народу оказалось тоже побольше, чем в фильме, да и одет он был не со скромной элегантностью советских семидесятых, а как кому показалось удобнее и глазу приятнее. Наиприятственнейшим из приятственных претендовал оказался лохматый треух Сучка, задорно размахивающий на ветру ушами, чем составлял изрядную конкуренцию пёстрым конским попонам, ярким лентам, лисьим и куньим хвостам, навешанным для красоты на дуги саней. Но и остальные гости тоже не подкачали – на Святках не так причудливо бывает. Там-то все относительно единообразно рядятся: личины, шубы навыворот да рожи мазанные, причём у всех, а тут кто во что горазд – свобода!
Музыка тоже имелась, да не просто так, а купно с песнями. Правда, герои сего действа упомянутую комедию, по понятным причинам, не смотрели и от того над санным поездом не звенел чистый женский голос, славящий застывшие реки и застывшую землю, а ревели кто в лес, кто по дрова крепко поддатые мужики, причём, чуть не у каждого имелось своё мнение на счёт того, какая песня лучше подходит к ситуации.
И молодого красавца Абдулова с трубой тоже не завезли, впрочем, его, точнее, её с успехом заменял Бурей изо всех своих немалых сил дудевший в глинянуюю свистульку. От такого напора свистулька издавала звуки, что издаёт, обыкновенно, хряк в процессе превращения в борова . А вот красавцем, вне всякого сомнения, работал сам воевода, облачённый в распахнутую дорогую шубу на волчьем меху, сдвинутую на затылок шапку и правящий стоя головными санями – даже деревянная нога не мешала! Словом, выезд удался – санный поезд, сопровождаемый восхищённым визгом ни свет, ни заря разбуженных баб, и не менее восхищённым матом мужей, уносился в непроглядную темень зимнего утра.
Ну, точнее, готовился унестись. Пьяные-то седоки пьяные, но соображения не гнать по селу хватило. Да и открытие ворот и проезд через них тоже времени требует.
Но вот, наконец, обоз миновал ворота. Корней встал на головных санях, орлом оглядел празничную кавалькаду и радостно, по-молодому крикнул:
– Эгегей, залётные! Н-н-нооо!
Перестарался воевода, ой перестарался: от его ликующего крика часть лошадей испуганно всхрапнули и присели на круп, часть забилась в оглоблях, а особо смелые попытались взвиться на дыбы. Ни одна с места не двинулась. А особо упорный и непокорный жеребец в воеводских санях, поняв, что вырваться из оглобель не удастся, зло захрапел, выгнул под невозможным углом лебединую шею, бешенно уставился злым, лиловым глазом на воеводу и цинично, с шумом, помочился.
– Ах ты, падла! – сопротивления Корзень никому не прощал.
Неведомо откуда взявшийся кнут, со свистом врезался в круп упрямца. Жеребец дико заржал, попытался встать на дыбы, но Корней рванул возжи и оглушительно, по-разбойничьи свистнул. Сани, как узжаленнные, рванули вперёд, что-то мелькнуло в воздухе, а санный поезд рванул с места в галоп.
– Стой, Кондрата потеряли! – медведем заревел Бурей, удобно устраиваясь на священнике – от резкого рывка все в санях, кроме Корнея повалились друг на друга, а Сучок выпал.
– Да хрен с ним! Подберут! – отмахнулся воевода, щёлкнул кнутом над головой и заорал. – Эегей, вольчья сыть!
Кони, как только этого и ждали, наддали, подняв вокруг себя облака снежной пыли. А Сучка за шиворот подхватил и втащил в сани, ехавший замыкающим Егор сотоварищи. Плотницкий старшина заявил о своём спасении задорным матом, а Бурей, убедившись, что с другом всё в порядке, засунул четыре толстых, корявых пальца засвистел хуже, чем в свистульку.
– Φύγε με τριχωτό! Γαμώτο![10] – полузадушенно захрипел мало что не раздавленный отец Меркурий. - Άντε ρε μαλάκα, κουνήσου!![11]
– Извиняй, не нарочно, – хрюкнул Бурей, и, не вставая, ухватил священника за что попало и волоком вытянул из-под собственной задницы.
Отставной хилиарх наяву услышал, как трещат его собственные кости, в глазах поплыли цветные круги, а дыхание перехватило так, что не даже не выругаться.
– Живой? – осведомился обозный старшина, выдернув отца Меркурия наружу. – На, продышись! – и с этими словами Бурей сунул свою свистульку прямо в рот священнику.
Филимон, поддерживаемый с двух сторон Лукой и Лавром, зашёлся в беззвучном смехе. Тут сани подскочили на очередном ухабе, и отец Меркурий машинально дунул. Свистулька взвизгнула.
– Н-нноо, родной! – заорал Корней, а потом оглушительно свистнул.
Лошади ещё наддали.
– Ой, мороз, мороз, не морозь меня-я-а-а-а… – фальшиво завыли с замыкающих саней голосом Сучка.
– Моего коня-я-я-а-а-а белагривааа-гааа…, – тут же заревел Бурей.
– У меня жена ой ревнивая, – красивым, но хрипловатым баритоном подхватил Егор.
– У меня жена ой красавица, – неожиданно присоединился Филимон.
– Ждёт меня домой, ждёт печалится, – хор сложился сам-собой.

Идиотизм какой-то! И при чём тут мороз?

И отец Меркурий засвистел на своей свистульке сигнал: «Атаковать быстрым шагом».
Кавалькада пересекла окружающие Ратное поля и скрылась в лесу. На дозорной вышке вслед ей рыдал от хохота дозорный.

***

В лесу, поневоле, ход пришлось сбавить. Воевода присел на облучок, но возжи не отдал. Ехали то шагом, то рысью. Петь в конце-концов надоело, все затихли, а отец Меркурий поймал себя на том, что клюёт носом.

Нет, спать нельзя! Есть что обдумать, да… Как нам притираться с Кириллом? Как забыть нутром, что он кентарх, а я хилиарх? Это сидит в костях… Да… Сидит… Пьёт… Потом спит… Потом проснётся и па-а-а-думает…

Священник привалился в ложбину между Буреем и Лукой и заснул.
– Сморило попа? – спросил воевода полусотника Филимона.
– Сморило, – кивнул тот.
– Ну и как он тебе?
– Наплачемся мы с ним, Корней, – усмехнулся седой ветеран. – Нравный. Но лучше так, чем с отцом Михаилом покойным. Этот понимает. Видно – из настоящих. Говорите, он у греческого царя воеводой был?
– Был, если не врёт.
– Не врёт.
– Вот и я так мыслю.
– А дальше что мыслишь?
– Присмотреться к нему пока надо.
– А то я не знаю.
Некоторое время собеседники молчали, а потом, вдруг, без спросу, подал голос сын воеводы Лавр:
– А, может, батюшка, и заслужили мы такого попа за грехи наши, али за заслуги? Не знаю как сказать, но есть в нём что-то... Как бы не талант... Вот только к какому ремеслу – убей меня, не пойму!
Корней уставился на сына в полном изумлении – будто на его глазах бревно заговорило.
– А ведь прав ты, Лавр, – кивнул седой полусотник. – Христос или кто там ещё шершня нам в порты подпустил, чтобы не стояли. Жопу он, конечно, нажжалит, но польза и от укусов бывает…
Филимон поймал взгляд Корнея, а потом перевёл глаза на спящего в обнимку с попом и Буреем Луку Говоруна. Воевода витеивато выругался и нахлестнул коня.

***
Проснулся отец Меркурий от невыразимо сладостного ощущения полёта. Тело священника, потеряв весь свой вес, неслось сквозь стылый воздух.

Интересно, сон это или уже не сон? Нет, наверное, сон – люди не летают, а жаль! Как же это сладко…

– Корней, в бога тебя душу! – раздался вдруг над самым ухом голос Луки Говоруна, разрушая наваждение.
А потом отец Меркурий проснулся окончательно, да и трудно было бы этого не сделать, влетев головой прямо в сугроб. Снег залепил нос, горло, глаза, проник за шиворот, в сапоги, даже в порты и то пробрался.
Отплёвываясь и отфыркиваясь, полностью проснувшийся священник выбрался из сугроба. Ему хотелось очень много сказать незадачливому вознице воевода он там или не воевода, да вот беда – не получалось. Снег залепил все дыхательные отверстия и горло от того просто перехватило, так что отставному хилиарху только и оставалось, что очень грозно и выразительно мычать. Но рядом из сугроба вынырнул Лука Говорун и высказал всё за себя и за отца Меркурия:
– Корней! Короста слепая, чтоб тебя хряк заместо девки попользовал! – взревел рыжий полусотник. – Ты за уд себя так дёргай, а возжи не трожь! Оглоблю тебе в зад и перед!
Залепленные снегом знаменитые Говоруновы усы при этом встали от гнева торчком, да ещё позванивали неведомо откуда взявшимися на них сосульками – грабли, да и только.
– А не хрена было спать! – пресёк грязные инсенуации по поводу своей компетенции воевода, но всё же вылез из саней, доковылял до пострадавших, полой шубы вытер заснеженное лицо друга, постучал кулаком по спине священника, от чего отцу Меркурию дышать стало не в пример легче, а потом обернулся к Лавру и Бурею, так и сидящим в санях, судорожно уцепившись за детали конструкции. – Лавруха, Серафим, ползите сюда! Я что, один этих летунов волохать должен?!
Лука матерно отказался от помощи и вылез из сугроба сам, а отца Меркурия, как увечного, не спросили вовсе – выдернули, будто репку из грядки, отряхнули, чудом не переломав при этом рёбра и дали чего-то хлебнуть. Чего священник не понял, но по тому, что, докатившись до желудка, глоток ледяной жидкости взорвался там комком адского пламени, сообразил, что хмельного и хмельного изрядно крепкого.
Обретя возможность дышать и членораздельно изъясняться, священник поинтересовался, а что, собственно, это было? Как оказалось, воевода решил внезапно заехать в Нинеину Весь и тут же приступил к исполнению своего намерения. Сани от этого развернулись практически на месте и едва не опрокинулись. Мирно спавшие священник и полусотник от такого казуса улетели в ближайший сугроб, а, дрыхнувший рядом Бурей, сумел удержаться.
– Чудом, етит твою в грызло! – сообщил он воеводе в конце не менее эмоционального и красочного, чем у Луки монолога.
– Серафим, ты чудо-то пощупай, – с абсолютно серьёзной миной посоветовал Филимон. – Распухнет чего доброго, ходить мешать будет. Мож, снежку там приложить надо пока не поздно.
Несколько секунд суть совета доходила до Бурея, а потом он заржал. Остальные седоки подхватили.
Подобные сцены разыгрывались в тот момент почти у всех саней обоза. Увидев невероятный манёвр воеводы часть возниц попыталась его повторить, а часть решила всеми силами не повторять. В результате на неширокой лесной дороге образовалась изрядная куча мала. Из каждых саней кто-то да вывалился, сани посталкивались, упряжь перепуталась, словом, только чудом никто из людей и лошадей не погиб и не покалечился.
Ладно, разобрались, расцепились, выпавших подобрали, облаяли матерно друг-друга и начали рассаживаться. И тут к головным саням приплыл Сучок, выпавший ещё на выезде из Ратного из Кореевых саней и втащенный на ходу в замыкающие – Егоровы, где и ехал до нового лихого манёвра Корнея.
Причём, именно что приплыл. Во время дорожно-транспортного проишествия, вызванного владельцем транспортного средства на гужевой тяге, находящимся в состоянии алкогольного опьянения, плотницкий старшина опять вылетел из саней, но полетел почему-то не назад, а вперёд. Приземление прошло удачно – точно в глубоченный и мягкий сугроб, скрывший невеликого ростом Сучка с головой.
Поняв что жив, плотницкий старшина попытался выбраться. Получилось не очень. Тогда Сучок позвал на помощь. Разумеется, никто, кроме сугроба, его не услышал. Тогда плотницкий старшина начал загребать конечностями изо всех сил и всё же выбрался на поверхность. Попытался встать, но опять провалился чуть не по уши. Огляделся. Понял, что находится где-то напротив середины обоза и дела до него никому нет. И решил вернуться на головные сани к дружку сердешному – Серафиму.
Сказано – сделано: Сучок уже целенаправленно засучил ногами и руками, всплыл на поверхность сугроба и, здраво рассудив, что вставать не стоит, как был – на брюхе двинулся в сторону головы обоза.
Скажите, уважаемые читатели, вы когда-нибудь видели как передвигается по глубокому и рыхлому снегу обыкновенная мышь-полёвка? Увлекательнейшее, надо сказать, зрелище – мышь не бежит, а плывёт по снегу, загребая передними и задними лапами и виляя задом. Даже след оставляет такой же волнистый, с точечками от лап по бокам. То нырнёт в снег, то вынырнет…
Вот и Сучок тоже пошёл к цели по зимнемышиному: и лапами загребал, и задом вилял и след оставлял – в лучшем виде. То нырнёт, то вынырнет…
Народ у саней перестал ругаться, оставил мысли набить кому-нибудь морду и, затаив дыхание, принялся наблюдать за трудным путём мыши-переростка. Даже об заклад успели побиться: заблудится или нет. Понимали же, что у Сучка вся морда снегом залеплена так, что ну нихренашечки он не видит.
Не подвёл плотницкий старшина тех, кто в него верил – вышел чётко к ногам Корнея! После чего, под общий хохот, выдернут был из снега, отряхнут, обруган, посажен в сани и напоен хмельным.
– Все…, гыыыы, ик, гыы, на, гыыы, месте! – доложил с концевых саней давящийся хохотом Егор. – Ехать, гыыы, можно!
Корней щёлкнул кнутом и обоз двинулся в сторону Нинеиной веси, правда, уже без прежней бесшабашной лихости.

***

К Нинеиной Веси подъехали степенно – шагом. Даже как смогли почистились и засупонились. Словом, на разбойников походить перестали и даже на скоморохов не очень.

Господи, ты мне ещё это припомнишь, но благодарю тебя за этот кусочек ТОЙ жизни! Будто вернулся туда: к лагерным кострам, молодости, друзьям, жизни на краю с её размахом и удалью, чтоб если драться, то до конца, а если гулять – так до последнего медного обола! [12]
И не важно мне караешь ты меня этим или награждаешь – я счастлив! Вот только свистульку отняли. Жалко…

Свистульку действительно первым нашёл в соломе Сучок и начал высвистывать на ней нечто, соответствующее его музыкальным вкусам. Вкусы у плотницкого старшины оказались обширными, но какими-то бессистемными. Отец Меркурий улавливал то мотивы церковных песнопений без начала и конца, то, хоть и перевранную, но узнаваемую мелодию, под которую давеча маршировали отроки Младшей Стражи, то какие-то, видимо, похабные песенки, слов которых священник не знал, зато, судя по гыгыканью, прекрасно знали остальные седоки. Весело ехали, словом.
И в весь въехали не скучно. Жители, вылезшие за ворота по своим утренним делам, встретили воеводский поезд щёлканьем отпавших от удивления челюстей. Оно, конечно, не удивительно – такое в дальней веси не каждый день увидишь. Однако, кто-то догадливый всё же нашёлся и боярыню предупредить успел. Так что усадьба волхвы встретила воеводу со свитой распахнутыми настеж воротами.
Боярин Корней тоже не подкачал: спешил у ворот своё войско, построил по чинам, окинул соколиным взором и остался доволен. После чего встал во главе, оправил шапку, меч на поясе и кивну – вперёд, мол. Только знамени и рога не хватало, но знамя неплохо заменяла рыжая бородища Луки Говоруна, а рог попытался заменить Сучок, дунувший с первым шагом в свою свистульку.
Однако, первый писк стал и последним – Бурей закрыл своей лапищей всю Сучкову морду со свистулькой вместе. Так что вступили во двор без музыки, но торжественно, правда, слегка покачиваясь.
– Здрав будь, боярин-воевода, – Нинея, она же боярыня Гредислава, она же Великая Волхва Велеса, она же интимная подруга двух княгинь и одной бывшей княгини, а ныне игуменьи с широкими замыслами и, по совместительству, Порфирородной, с поклоном встретила Воеводу Погорынского и ратнинскую элиту, как того и требовал этикет, посреди двора. – И вам здравствовать, бояре и честные мужи. Честь и радость для меня видеть тебя, воевода Корней, и сотоварищей твоих жданно и нежданно.

Так вот ты какая Колдунья из отчёта моего предшественника… Ну, про колдовство это к неграмотным старухам – не бывает его. А вот с Силами ты можешь знаться… В книгах пишут, что были и у язычников общества Мудрых, глубоко познавших основы и законы Мира Сего. В прочем, можешь и не знаться, а просто хорошо владеть ремеслом мима – дурить головы простецам хватит и этого. И не важно сколько книг прочёл тот простец…
Но вот что точно, так это чувствуется в тебе Кровь. Древняя, властная… Наверное, такой была бы Медея, если бы дожила до твоих лет. Ты опасна, архонтесса… И умна! Но сейчас тебе хочется узнать зачем мы припёрлись, немного развлечься и спровадить нас восвояси. Оно и правильно – хоть Кирилл и твой эпарх, но это не даёт ему право вламываться к тебе пьяным, как в портовый лупанар и, на твоём месте, я бы справедливо опасался за целостность своих кладовых и винных погребов. Так что сейчас раб божий Кирилл будет вежливо высечен и выставлен вон. Со всем надлежащим уважением, разумеется.
Или нет? Ведь она кого-то ждала! Наряжалась для кого-то… Твой «скромный, вдовий наряд, стоит как бы не дороже моей паноплии с фалерами впридачу. Ну, посмотрим, посмотрим…

– И тебе здравствовать, светлая боярыня, – Корней снял шапку и с достоинством поклонился. – С радостью ныне я к тебе пожаловал. Сын у меня родился! Хочу с тобой радость ту разделить!
– Благодарю за честь, боярин – воевода, – волхва поклонилась павой. – Твоя радость – моя радость. Отрадно мне видеть в твоём роду прибавление. Но не сочти за дерзость, от чего же я не вижу среди достойных мужей, сопровождающих тебя, твоего внука и моего воеводу – сотника Михаила?
– Так к нему и ехали, Гредислава Всеславовна, – улыбнулся Корней, – да порешил я к тебе заехать по пути.
– Чем великую радость доставил мне, Корней Аггеич! – только что не пропела волхва. – Я, коль будет на то твоя воля, с тобой поеду. Давненько хотела я с воеводой своим свидеться, а тут радость такая.
И тут воевода удивил всех. Как будто и не на деревянной ноге, ловко и изящно пал на колено, принял руку волхвы и поднёс к губам.
– Окажи честь, светлая боярыня! – и глазами зыркнул лихо, по-молодому.
Нинея на мгновение утратила свой чеканно-строгий вид и улыбнулась.

Скольких же девок ты в молодости перепортил, эпарх Кирилл? И где ты набрался обычаев франкских повес, да ещё стал столь ловок в их ухватках?
Но и ты, кхм, кирия языческая архонтесса, удивила! Лишь на мгновение отпустила свою палатийскую повадку и вот – имеющий глаза да увидит какой красавицей ты была в молодости. И сколько тогда мужей вот так же падало к твоим ногам… Что при твоём несомненном уме и властности… Мда… Почему же тогда ты в этой глуши, а?

– Ить! – только и смог сказать Лука Говорун. А остальные так и просто окаменели.
– Встань, боярин Корней, – в поклоне и приглашающем жесте волхвы чудесным образом слились величественность и кокетство. – Невместно столь доблестному витязю мой двор коленями выглаживать. Это я за честь почитаю сопровождать тебя.
Корней уже вскочил на ноги, изогнул колесом руку и пристроил на неё руку волхвы. Та, кажется, даже слегка опешила от такого напора, но тут же нашлась:
– Будь же сотоварищи гостем моим малое время, пока возок мой запрягают.
И пара Корней – Нинея сама-собой возглавила шествие к крыльцу.
– Кондрат, как думаешь, нальют нам тут? – шёпотом поинтересовался у Сучка Бурей.
– Мож и нальют, – так же шёпотом ответил Сучок. – Только я, Серафимушка, тут ничегошеньки бы не пил!

[9] Т.е. ту, в которой ходят к обедне – парадный костюм.
[10] Φύγε με τριχωτό! Γαμώτο! (греч.) – Слезь с меня, волосатая задница! Прокляну!
[11] Άντε ρε μαλάκα, κουνήσου!! (греч.) – Давай, засранец, двигайся!!
[12] Обол (др.-греч. ὀβολός)– мелкая византийская медная монета. В золотом солиде на XII век считали примерно 11520 оболов.

Сообщение отредактировал Водник - Среда, 06.01.2021, 19:30

Водник

Дата: Понедельник, 12.04.2021, 17:26 | Сообщение # 39

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Миновали Святки, отмеченные примечательными событиями. Отец Меркурий оценил и бесшабашное, напоминающее мистерии Диониса, веселье своей паствы, и мудрость своих предшественников, не ставших насильно искоренять насквозь языческие обряды, а решивших медленно, исподволь, наполнить их новым - христианским смыслом. Нельзя запретить людям веселиться, как бы ни обличали его схимники и пустынники. Их послушать, так Христос не смеялся. Смеялся. И вино пил, и весёлой компании не чурался: и с мытарями пил, и с грешниками. И вообще, сказано: "Хвалите Господа в тимпамах и гуслях". Словом, как сказал отец Моисей: "Мир не монастырь".
Но ещё больше отставной хилиарх оценл то, как боярич Михаил умыкнул замешанные в бунте семьи своих бойцов, а так же то, как поднадзорный с ними поступил. Опытный воинский начальник, сам привыкший принимать непростые решения, понял, что молодой сотник умеет выбрать лучшее решение из худших.
Ну и летающих по воздуху херувимов тоже оценил. Точнее, не столько даже саму хитрую забаву, сколько эффект, который она произвела на зрителей. Хотя, услышав от отроков термин "змей шестикрылый" в адрес изделия и "хероносец" в адрес отрока им управляющего, совсем не по-пастырски рассвирепел от души дал доморощеным Цицеронам по шее, а их командиру в совершенно не благочестивых выражениях порекомендовал примерно выпороть словоблудов.
Как ни странно, этот эпизод изрядно поднял авторитет священника среди отроков Младшей Стражи. Уши у урядников вытянулись во время разноса хуже, чем у осла, а поручик Василий даже записал непереводимые греческие идиомы отставного хилиарха. Отца Меркурия бросило в пот, когда он услышал, как вышеупомянутый поручик, заслуживший своей религиозностью прозвище Святоша, орёт на провинившегося отрока: "Гамо то, ре малака!". Нет, священник был рад, что парень выказал рвение в изучении греческого языка, но считал, что следует начинать с других слов.
А потом боярин Кирилл со свитой отправился в Туров. Ставить на кон Сотню, свою голову и голову внука. По этому случаю, отец Меркурий отслужил молебен.

Однако, Макарий, остаётся только пожелать патрикию Кириллу удачи. Нахождение на плечах твоей головы теснейшим образом с этой удачей связано. Не говоря уже о куда более ценных головах поднадзорного и Никодима.
Воевода явно решил показать при дворе свою значимость и уверенность. И для того взял с собой зодчего Кондратия и его ближайшего помощника. Архонт Туровский пожаловал Кирилла землёй под усадьбу, а воевода решил показать, что он не только хороший стратиг, но и знает толк в устроении земель. Далеко не у каждого патрикия даже дома есть в клиентах хороший архитектор. Что ж, умно. Имеющий глаза да увидит, имеющий уши да услышит, а умеющий думать - поймёт.
Кстати, о Кондратии. Он предстал в новой ипостаси: трезвый, собранный, деловитый. И топор заткнут за воинский пояс. Тоже знак - кому попало носить отличие воина не позволят. И помощник его так же отмечен - он был с Кондратием у ворот во время бунта. Стало быть, воевода даёт понять, что под рукой его не только зодчие, но и архитектории, или, как тут говорят, воинские розмыслы. Такие есть не у каждого князя.
В Турове архонту Вячеславу и его синкилитикам будет о чём задуматься. Надеюсь, те письма, что я передал для епископа, Иллариона и Феофана, лягут на нужную чашу весов. Я постарался.
И, Господи, сделай так, чтобы за время дороги у архитектора Кондратия зажили пострадавшие рёбра, а то он после венчания заметно скособочен и двигается бочком, по-крабьи. Удивляюсь как он вообще пережил первую брачную ночь!

Воевода уехал, а жизнь в селе вернулась в привычную колею. Отец Меркурий служил, разбирал дрязги, утешал страсти, насколько хватало умения, учил детей, навещал раненых.
Вот там, у раненых отроков и настиг его ещё один интересный разговор. Священник беседовал со Швырком, который вполне серьёзно взялся учить покалеченных отроков ремеслу резчика, как вдруг, светя рыжими усищами, к ним подошёл Лука Говорун.

- Не найдёшь время для беседы, отче? - полусотник был сама вежливость.
- Охотно побеседую с тобой, почтенный алагион, - поклонился отставной хилиарх, жестом отпуская Швырка.
- Тогда будь моим гостем, - Лука сделал приглашающий жест.

Разговор состоялся за богатым столом. Присутствовали только хозяин и священник.
Заметь, Макарий, в этом доме гинекий держат в строгости почти арабской, но... Всегда это "но"! Интересно, есть на свете что-нибудь не подчиняющееся этому закону?
Вот так и в роду аллагиона Луки. Кажется, что женщины его семьи не смеют поднять глаз от пола, а жена даже при посторонних зовёт только по имени отца - Спиридоныч. Это не слишком уважительно по местным обычаям. Скорее, совсем не уважительно. И муж терпит.
Быть может, дело в тёмной семейной истории? Несколько лет назад Лука лишил жизни дочь, сбежавшую с пленником за которого не дали выкуп. Догнал и убил обоих. Как в трагедиях старых времён...
Сам аллагион считает, что тем защитил честь рода. А вот жена, похоже, думает иначе. И смогла донести своё мнение до мужа, да так, что он с этим смирился. Подозреваю, почтенный аллагион раскаивается в содеянном, но не признается в этом никогда. Даже на исповеди. В пользу этого говорит и то, как Лука относится к племяннице, что обучается у матери поднадзорного. Да, той самой, что как-то уложила мордой в снег Бурея.
А вообще, защита и поддержание родовой чести приняло у аллагиона формы просто-таки болезненные. Ему и власть, похоже, нужна прежде всего чтобы потешить родовое тщеславие. Но и остального он не упустит, да... Ага, снова свернул на родословную. Послушаем.
- Род мой в Ратное позже других пришёл. Уже после Ярослава Мудрого. Пращур мой Сигурд Раундсон , во Христе Спиридон. Он был хускарлом Ингегельды - великой княгини Ирины, жены Ярослава Мудрого... конунга Ярислейва...Ярислейва Предателя, убийце братьев, клятвопреступника и великого князя не только по имени, но и по сути... А предка моего звали Гримом...
- Адским псом?
- Знаешь?! - Лука ухмыльнулся. - Не то, чтобы адским, но близко, близко. Грим вестник беды и смерти, что является в облике чёрного пса. Почётное прозвище для воина. От кого прознал о том?
- Я часто стоял на одном поле с варангой - друнгом, составленным из варягов. А про Грима мне рассказал Торир из Хельсиголанда .
- Торир Чёрный Топор? - ратнинский десятник искренне удивился.
- Да, так его тоже звали, - кивнул священник. - Откуда ты его знаешь, почтенный аллагион?
- Знавал, - Лука мечтательно улыбнулся. - В молодости. В Киеве прознались. Мы из степи возвращались - половцев воевать ходили, а он из Новгорода в Царьград шёл. На Подоле, на торжище знакомство свели. Сначала стрелы в цель метали и тут мой верх был, а потом бороться взялись - тут он одолел. Две седьмицы как в угаре: пьянки, девки... Он говорил, что в Иерусалим пойдёт, а там все грехи смоет... Князь вроде, а простой... А ты хорошо знал его?
- Неплохо, - теперь настала очередь священника улыбаться. - Помотал нас базилевс Алексий по всяким тёмным задницам. Не то чтобы дружили, но уважение друг к другу имели.
- И как он теперь?
- До Иерусалима так и не дошёл. Стал друнгарием варанги. Его ценил покойный базилевс Алексий и ценит нынешний - Иоанн. Особенно после того, как четыре года назад варанга прорубилась сквозь стан печенегов и принесла Империи победу.
Лука промолчал. Только на лице появилось по-мальчишески мечтательное выражение.
- После победы, щедро отмеченный базилевсом, он навестил меня в монастыре, - отставной хилиарх невольно хмыкнул. - С собой он захватил десяток ипаспистов, повозку с жареными баранами и повозку с вином. Ворота они тогда чуть было не высадили...
- И что было дальше? - Лука даже не пытался скрыть смех.
- А дальше мы напоили половину братии, пели любовные песни перед окном кельи игумена, а Торир пытался позвать непотребных девок в монастырь. Но их не пустила стража друнгария виглы. В тот день я, как никогда, хотел вернуться в мир, в войско, но поборол искушение.
- Почему?
- В монастыре мир предстал передо мной куда более глубоким и сложным. Я захотел его понять.
- И как, понял?
- Не уверен. Мир оказался ещё сложнее, чем я тогда думал.
- Мир прост не бывант, тут ты прав, хоть мой род возьми, - рыжий полусотник уселся на своего любимого конька. – Притичи мы, конечно, Притечи, только важно не когда притёк, а кем стал. Старший сын Спиридона Грима, тоже Спиридон, женился на Сванвейг Харальддоттир - дочери первого сотника Харальда. Не удивляйся нурманским именам – многие в той Сотне были викингами и в молодости сменили морских скакунов и седые волны Волчьего моря на коней и зелёное море степей. Пращуры уходили в хирд сначала Рорика - Рюрика, Ингвара-Игоря, Святослава, Владимира, Ярослава. Уходили и оставались.
- Как и твои предки?
- Как и мои, - Лука подкрутил ус. – Мы – Притечи не стали сотниками, зато стали теми, кто создавал сотников.
- И как вы это делали?
- Притичи испокон века учат новиков. Растят смену, - полусотник оценивающе посмотрел на священника. – Почитай, все сотники под началом мужей нашего рода кругом тына бегали да на палках рубились. Даже женились так, чтобы мастерство воинское в род привести. Ты ведь про то, что в Сотне искусство кнутобойное издавна живёт знаешь?
- Знаю.
- То-то и оно, - Лука кивнул. – То мастерство у нас не само завелось. Схлестнулись мы с уграми. Кровью умылись. И был среди них один искустник – кнутом хуже топора бил. Прапрадед мой Тихон того угра тупой стрелой ошеломил и скрутил. А когда очухался угр предложили ему волю и казну если нас кнутом владеть выучит. Согласился Ласло. Только недолго он Ласлом-то проходил. Женился да тут остался. Славкой звать стали. Славка Кат, да… На его внучке я и женился. Кровь его в моих сынах будет. Его-то род пресёкся. Вот так.
- Значит, будущих сотников вы учили? И только?
- А ты умный! – полусотник усмехнулся. – Не только. Как там в Писании: «…соломинка, что ломает спину верблюда». Вот мы и есть та соломинка. Во всех замятнях, а их у нас немало было, род Притичей всегда принимал ту сторону, что на пользу Сотне шла. Для её сохранения. Когда за сильного вставали, а когда и за слабого. Мы и Стужи ещё.
- А Стужи это кто?
- Филлимону увечного помнишь?
- Помню.
- Вот он в роду Стуж ныне старший.
- Я понял.
- Вот и хорошо, - Лука наклонился к собеседнику. – Когда Митрофан-полусотник бунт поднял мы против него встали. Понял он, что не его сила и на Волынь ушёл. Там и сгинул. А потом твой предшественник подгадил. Расколол Сотню, на бунт поднял. Лисовинов и Репьев резать благословил. Не им сила была, но Притичи и Стужи на сторону Лисовинов стали, ибо иначе сотне не стоять. Отец Корнея во главе встал. За отца и сынов мстил. Убийцу голыми руками ломал. И сотником стал. А имени того попа с тех пор у нас никто не называет. Понимаешь к чему клоню?
Вот, значит, как! Со мной беседует «создатель базилевсов». Даже если он и половину наврал – всё равно. Отнестись к нему надо со всей серьёзностью. Я понял невысказанный вопрос. Пора на него ответить.
- Ты хочешь спросить почему князья и церковь положили глаз на вашу сотню? Чтобы не ошибиться с выбором стороны? Думаешь я отвечу?
- Ответишь, - Лука опять усмехнулся. – Тебе это нужно не меньше, чем мне.
- Ты прав – отвечу, - отец Меркурий вернул усмешку.
- И что же ответишь?
- Сотня нужна – катафракты на дороге не валяются. Но воины не главное.
- Главное Корней? И чем же он их так поразил?
- Не угадал, почтенный полусотник. Хотя именно ты как раз и должен бы догадаться.
- Не томи! – полусотник глянул неласково.
- Ты говоришь, что твой род учит молодых воинов? Тому, чему учили всегда?
- А как же!
- А боярич Михаил учит и старому, и новому. Неведомому. Это оценили. Его воинская школа не только воссоздаёт себя, она создаёт нечто, что будет лучше неё. Ведь ты уже это понял. Но князья и церковь поняли глубже. А ты так можешь? И понять, и повторить? Понять можешь, а вот повторить – не думаю. Но сможешь, если станешь учиться сам. И не только воинскому искусству.
- У сопляков?!
- Это сейчас они сопляки. Как и их вождь. Но они станут воинами уже через несколько лет, а через десятки - седоусыми ветеранами, которые прославят свою школу. И продолжат.
- Не долго ли ждать?
- Церковь мыслит столетиями, аллагион. И этого дела не оставит до Страшного Суда. Так что не ошибись.
Молчит… Куда только словоохотливость делась! Но он всё понял. Только гордыня не даёт признать. Ничего, признает. Ибо умный…
- Что ж, я тебя понял, - Лука усмехнулся. – Вон оно как повернулось. Что ж, несколько моих сопляков у Михайлы уже учатся. Ещё пришлю. И сам присмотрюсь и новикам своим велю. Глядишь, и Михайлу чем удивлю…
- Вот и Слава Богу, почтенный аллагион. И, кстати, я тоже могу рассказать и показать тебе и твоим ученикам много интересного.

Раундсон - сын рыжеволосого.

Торир из Хельсиголанда - Торир Хельсинг - конунг области Хельсиголанд, примыкающей к Ботническому заливу Балтийского моря. Отправился в паломничество в Иерусалим, но застрял в Византии, где сделал блестящую военную карьеру. На Родину так и не вернулся.

Харальддоттир (иск. древненорвежск.) – дочь Харальда.

Морские скакуны – одно из поэтических имён драккара – боевого корабля викингов.

Волчье море - Балтийское море.

Сообщение отредактировал Водник - Понедельник, 12.04.2021, 17:30

Водник

Дата: Среда, 05.05.2021, 15:37 | Сообщение # 40

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3581

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Не успело Ратное вернуться в колею размеренной обыденности, как жизнь снова проявила своё своеобразное чувство юмора. В один прекрасный день тишину серого январского разорвал звонкий голос рожка, раздавшийся с колокольни. Этот сигнал отставной хилиарх хорошо знал ещё с Дуная - играли сбор.
- Что случилось, отец Меркурий? Не пожар? - матушка Домна испуганно заламывала руки.
- Готовь чистое полотно, ремни, гайтаны - что найдёшь, - тут же принялся распоряжаться священник, - сложишь в торбу и дашь мне. Мужу соберёшь такую же!
- Да зачем?!
- Испа-а-алнять! - рявкнул отец Меркурий. - Метнулась кабанчиком! И мужа ко мне бегом, малака!
Домна с заполошным кудахтаньем сорвалась с места, а священник бросился в свою горницу, где резво вздел на себя стёганку и кольчугу и резво выскочил во двор.
Возле церкви уже собирались ратники. Оружные, бронные и одвуконь. Строились, разбираясь по десяткам. Чуть в стороне обозники батовали вьючных лошадей.
- А я за тобой! - грянуло сверху.
Священник поднял голову. Прямо перед ним возвышался на гнедом, статном жеребце Лавр Лисовин.
- В чём дело?
- Гонец из Крепости прискакал. От дядьки Филлимона, - Лавр дёрнул головой в направлении Михайлова Городка. - Михайла с опричниками, Егоровым десятком и дядькой Макаром за Болото пошёл. На переговоры.
- И что?
- Да пёс его знает! - Лавр сплюнул. - Дядька Филимон велел Луке передать: "Поднимай сотню в седло, бери обоих попов и веди без роздыхов к Броду". Больше не знаю ничего - у Луки спрашивай. Коня я тебе привёл, на мерина конюх пусть поклажу грузит, кормёжка в обозе.
- Я понял тебя, боярин, - отставной хилиарх склонил голову. - Мы готовы.
- Да, вижу, - усмехнулся Лавр и бросил священнику поводья. - Где кольчужкой-то разжился, отче?
- Ещё в Турове, - отец Меркурий не стал вдаваться в подробности.
- Понятно, - кивнул воеводский сын. - А в суме что?
- Полотно для перевязок, корпия и другая лечебная снасть.
- Ясно, - Лавр опять кивнул. - Тогда езжай к Луке - вон он. А я конюха твоего наскипидарю.
Лавр отвернулся и заорал:
- Лёвка, седлай поповского мерина, грузи на него барахло и гони к обозу! Тулуп попу не забудь, а то помёрзнет к растакой матери!
Отец Меркурий сел в седло и дал коню каблуков, за неимением шпор.

Ну и зачем это, Макарий? Тут скакать три шага! Решил показать чему тебя Георгий выучил?

- Здрав будь, - как своему буркнул Лука, подавая священнику руку. - Где кольчугу взял?
- В Турове озаботился, - отец Меркурий пожал руку полусотника.
- Запасливый, - усмехнулся Лука, отвернулся от священника, кивнул, десятнику Игнату, на что-то указал рукой десятнику Рябому, а потом рявкнул. - Филька!
- Тута я, дядька Лука! - парень, по виду - оружничий, соткался прямо из воздуха.
- Мисюрку в торока положил?
- А как же, дядька Лука! - с некоторой обидой отозвался парень.
- Давай сюда!
Оружничий изогнулся в седле и достал из седельной сумки половецкую мисюрку с кольчужной бармицей и подал Луке.
- На, примерь, - полусотник протянул шлем отцу Меркурию. - Под клобуком не видно, а мне спокойнее будет. А то ценна нынче твоя головушка...
Отставной хилиарх пристроил шлем поверх скуфейки и накрыл клобуком.
- Годится, - одобрил Лука.
- Что случилось? Почему сбор? - отец Меркурий решил больше не ждать.
- Филька, исчезни!
Оружничий испарился.
- Жопа случилась! - просветил священника полусотник. - Аристарх так и сказал. Мишка в дерьмо по уши вляпался, сучёнок, и нас под молотки подставил. На переговоры поехал, ушлёпок! Ладно он, а Егорка с Макаром где мозги просрали?
- И что?
- Уд через плечо! - Лука сплюнул. - Из-за Болота христианин прибежал. Пря у них там. Какая-то слобода горит, каких-то мастеров режут, а какой-то Грым с сотней собрался Миньку убивать. Пойдём выручать говнюка. На рысях и без роздыхов. Седалище не отвалится?
- Не должно.
- Смотри, будешь задерживать - привяжем к седлу! - отрезал Лука. - При мне будешь!
- Слушаюсь, - священник слегка поклонился.
- Филька! - полусотник махнул рукой.
- Тута я! - оруженосец тут же появился.

Хорош у аллагиона оруженосец! Очень хорош!

- Щит отцу Меркурию раздобудь. И шпоры ему приладь. Всё из десятских запаслв возьмёшь, - Лука указал рукой на отставного хилиарха.
- Сделаю, дядька Лука! - парень поворотил коня.
- Стой! - остановил его полусотник. - Петька псов своих взял?
- Взял, дядька Лука!
- Добро!
Филька обернулся быстро. Протянул священнику круглый щит, спешился и попросил:
- Вынь ногу из стремени, отче.
Отец Меркурий повиновался и одновременно закинул щит за спину, проверил как рука входит в лямки.
- Меч возьмёшь? Или секиру? - Лука посмотрел на саященника с видимым сочувствием.
- Нет..., - отставной хилиарх сглотнул, помолчал, и чернз боль продолжил. - Хочу, но нельзя... Обет дал... Не убий, даже если самого убивать будут... Не искушай, аллагион...
- Ну, - полусотник с сочувствием посмотрел на священника, - как знаешь... Не хотел бы я на твоём месте быть...
- Бог даст, не будешь...
- Спасибо на добром слове, - усмехнулся Лука. - Пора мне и речь держать.
Лука тронул коня шпорами, подъехал поближе к стоою и поднял руку. Коротко пропел рожок.
- Други! - взревел полусотник. - Судьба нам выпала опять за Болото идти! Егоров десяток и Боярич Михаил с отроками там вляпались! На переговоры зазвали, да обманули, язычники! Слово нарушили, сучьи потрохи! На святое дело идём - товарищей выручать! Пойдём на рысях и ждать никого не будем! А как дойдём - покропим снежок красьненьким! Если не выручим, так отомстим! На кишках погань заболотную удавим!
Отец Меркурий подъехал к полусотнику, дождался когда тот закончит, воздел руку с двоеперстным сложением и возгласил:
- Воины Христовы, если Бог с нами, то кто на ны?! Нет выше жертвы, чем душу свою положить за други своя! Истинно боярин Лука сказал - на святое дело идём! С Богом!
Священник истово перекрестился.
- Сотня! - командно заревел Лука. - На ле-во! С места рысью! Ступай!

Почтенный аллагион, похоже заранее считает поднадзорного покойником... Показательно... Судя по тому, что он сказал, так и есть. С двумя десятками стрелков-роариев и неполным десятком ветеранов против сотни можно продержаться только в крепком месте, да и то шансы невелики...
Дерьмо! Похоже, твоя миссия закончилась не успев толком начаться, Макарий... Но вот почему у меня нет ощущения всепоглащающей задницы? Это чувство меня редко подводило! Поднадзорному кто-то ворожит... Я, правда, так и не выяснил кто... Но вот в том, что юный сотник умеет нырять в латрину и не запачкаться, сомнений нет. Господи, на Тебя уповаю, на резвость коней и на удачу: поднадзорного и свою! А ещё надеюсь, что ты крепко ошибся в своих расчётах, рыжий таракан! Здесь говорят, что те, кого заживо отпели живут долго!

Лука гнал сотню, как и обещал, не давая роздыху. Аллюром три креста, как сказали бы кавалеристы двадцатого века. Не галопом, разумеется, но размашистой рысью и без привалов. Останавливались только справить нужду, да поменять и переседлать коней.
Отец Меркурий многажды помянул добрым словом предусмотрительность Лавра, догадавшегося захватить для помощи священнику холопа-конюха. Если бы не он, отставной хилиарх ни за что не смог бы так споро управляться с седловкой. Тяжко пришлось с непривычки отставному пехотинцу: всё тело ломило, ноги горели огнём, а натёртые культя и седалище так и адским.
Несколько раз даже хотел попросить действительно привязать себя к седлу, как раненого: при помощи двух копий. Но совладал с собой - негоже при пастве слабость являть. Так что, шипя под нос самые чёрные ругательства на смеси греческого, славянского, турецкого, латыни и нескольких франкских наречий, отец иеромонах, скрипя побитыми суставами и скрежеща от боли зубами, взмывал и взмывал над седлом в такт конским шагам. Паства смотрела на муки отца Меркурия с жалостью, но и с уважением - поп сотню не задерживал.
День клонился к вечеру. Отставной хилиарх держался уже, что называется, на зубах - на голом самолюбии. Глаза то кровью заволакивало, то темнотой. А уж болело всё - даже то что вообще болеть не может.
- Сотня, стой! - рыкнул Лука поднимая руку. - Слезай! Ночевать будем!
Отец Меркурий даже не сразу понял команду полусотника и прогнал коня рысью ещё с десяток шагов, чудом ни на кого не налетев. Но всё же осознал происходящее, повернул жеребца и подъехал к Луке.
- Зачем? - язык с трудом повиновался старому солдату. - Там наши. Там Михаил. Надо идти!
- А то я, твою мать, не знаю! - вызверился рыжий полусотник. - Вокруг глянь! Темнеет, кони шатаются. А нам еще почти пол дня пути! Попалим коней - что делать будем?! Мне только падежа конского и поповского не хватало! Сказал ночевать - будем ночевать! Всё!
- Как скажешь, алагион..., - отец Меркурий качнулся в седле.
- Филька! - Лука подхватил священника. - Бурея сюда мухой! Кажись, спёкся поп!
- Сейчас, дядька Лука! - отозвался оружничий.
- Давай, слезть помогу, - несколько подобревшим голосом предложил полусотник.
- Сам! - через силу ответил отставной хилиарх. - И... сначала... кони...
- А ты молодцом, отче! - усмехнулся Лука и распорядился. - Десятники, стражу выставить! Глеб, твои первые! Дальше по порядку! Петька! Складень! Ты где?! Возьми псов и осмотрись в окрестностях! Костры жечь без дыма!
- Сделаю! Слушаюсь! Понял! - раздалось отовсюду.
Пока полусотник распоряжался, отец Меркурий с помощью вовремя появившегося Лёвки-конюха, кряхтя и матерясь, слез с коня. Больше всего на свете священнику хотелось упасть прямо в снег и не шевелиться, а там будь что будет.

Нет, поганый бурдюк дерьма, ты сделаешь всё, что нужно! Шевелись, старая рухлядь!

Преодолевая сопротивление плоти, отец Меркурий, с помощью Лёвки сумел расседлать и обиходить коней, спутать их, накрыть тёплыми попонами и привесить к мордам торбы с овсом.
Тут-то силы священника и оставили. Едва успев влезть в принесённый конюхом тулуп, он со стоном опустился в снег. Хорошо ещё хватило соображения подобрать ноги и укутаться тулупом. Отставного хилиарха била крупная дрожь.
- Хрр, чего звал, Лука? - услышал иеромонах сквозь полузабытьё. - Где поп? Помер что ли?
- Не, - в голосе полусотника смешались насмешка и уважение. - Но спёкся малость с непривычки. Коней обиходил и вон там повалился. Ты, Серафим, давай, подлатай его малость, чтобы к завтрему годен был. Ещё кто сомлел?
- Есть один, - Бурей трубно высморкался. - Из моих. Колька-сыкун. Ну, я его полечил - дал в морду легонько. Он, хрр, и оздоровел. Слышь, дрова рубит? Остальные ничего: кряхтят, за караваи свои держатся, но воевать способны.
- А кони?
- С конями всё ладно.
- Добро! - кивнул Лука. - Починяй тогда попа, кашеварьте, будем кормиться и спать. Завтра до света подниму.
- Ладно.
По снегу заскрипели шаги. Отставной хилиарх попытался стряхнуть оцепенение, но не смог.
- Серафим Ипатич, тута он! - раздался совсем рядом смутно знакомый голос.
- Хрр, совсем, знать, сомлел, - поставил диагноз Бурей. - Счас поправим. Харитоша, стели тулуп.
- Готово!
Это же Харитоша, что вёз меня из Турова... Что они собираются делать?
- Тимоха, беритесь с Харитошей и кладите попа сюда, а то совсем обревнел - сам не встанет.
- Сам ты бревно! - от обиды отец Меркурий даже смог заговорить. - Имей почтение к сану, малака!
- Лается, - констатировал Бурей. - Хорошо. Беритесь, чего встали?
Крепкие руки оторвали священника от земли.
- На брюхо кладите! - распорядился обозный старшина.
Тимоха и Харитоша бережно опустили священника на подстеленный тулуп.
Бурей присел на корточки, одной рукой обнял отца Меркурия, без всякого усилия приподнял и сунул в рот горло кожанной баклаги. Обжигающая житкость хлынула в горло священника. Он судорожно глотнул. Раз, другой... Дыхание перехватило, из глаз выдавило слёзы.
- Хорош! - Бурей отнял баклагу. - Ишь присосался! Странный ты, отец Меркурий: как в церкви так поп-попом, а как драться и яблоневку жрать, так ратник. И сейчас, вон, в мисюрке да кольчуге. А ну, помогите мне его из железа вытряхнуть!
В три пары рук с отца Меркурия стащили тулуп и доспехи.
- Культя сильно болит? - осведомился обозный старшина.
- Сильно, - спиртное прибавило священнику сил. - Здорово намял. И натёр, похоже.
- Угу, - кивнул Бурей и распорядился. - Скидайте с него сапоги и порты. И ногу деревянную тоже. Харитоша, горшок не замёрз?
- Не, Серафим, всю дорогу за пазухой держал. И сейчас тоже там. - отозвался обозник, стаскивая со священника сапог и разматывая портянки.
С другой ноги Тимоха уже отстёгивал культю.
- Света сюда! - рявкнул Бурей.
Кто-то подал факел. Обозный старшина осмотрел культю, поцокал языком и резюмировал.
- Ничо, и хуже бывает, - после чего мазнул по многострадальному обрубку хилиарховой ноги чем-то жирным и остро пахнущим.
Священника будто кипятком обварило. Он скрипнул зубами, а потом выдал такое, что и лошади, небось, покраснели.
- Баян! - заявил под общий хохот Бурей. - Истинно, сладкопевец! Я и то слов таких не знаю! Повторишь потом для памяти?
- Повффторюю, - прошипел отставной хилиарх и прислушался к себе - боль в культе быстро утихала.
Бурей с Харитошей, тем временем, споро бинтовали культю.
- Теперь порты! - распорядился обозный старшина, едва закончив перевязку. - Исподние тоже!
- Какого?! - вызверился священник.
- Твёрдого и красного! - удовлетворил его любопытство Бурей. - Думаешь, жопа у тебя лучше?
Священнику ничего не оставалось кроме как покориться да скрипеть зубами, пока обозный старшина обрабатывал ему пострадавшие зад и внутреннюю сторону бёдер.
- Облачайте отца духовного взад! - торжественно распорядился Бурей, закончив лечение. - Сароги не надевайте, а ноги закутайте. Сейчас жрать будем.
- Не хочу, - с трудом ворочая языком и из последних сил стараясь не провалиться в сон, отказался священник.
- Я те дам "не хочу"! - обозный старшина поднёс к носу пациента огромный волосатый кулак. - Мне тебя ещё отваром поить, а тот отвар на пустое брюхо тебе все потроха сожжёт. Разговаривать он тут мне будет!
Отец Меркурий счёл за лучшее покориться.
Котелок с горячей кашей появился почти сразу же. Священник, собрав последние силы попытался сесть.
- Лежи, хвороба! - лапища Бурея пресекла даижение в самом зародыше. - На, лопай!
Перед носом отца Меркурия зависла ложка с дымящимся куском мяса в окружении разваренного пшена.
- Мне нельзя. Мясо. Я монах.
- Ну и леший с ним! - не оценил такой щепетильности Бурей. - Ты что думаешь, бог такой дурень, что не разберёт когда можно, а когда нет?
- Не богохульствуй!
- Харитоша!
Ложка ворвалась в рот священника, едва не выбив зубы, и разгрузилась там. Отцу Меркурию пришлось проглотить просто чтобы не задохнуться.
- Вот так! - удовлетворённо проурчал Бурей. - Надо - и насильно накормим. Мы всяких видали. Так что, давай, жуй - сам говорил, что болящему можно.

Господи, прости мне грех сей!

Священник покорно протянул руку и взял ложку.
- Хватит, - остановил через некоторое время обозный старшина. - Много не надо. Завтра наверстаешь. На-ка, глотни.
Перед носом отца Меркурия снова возникла баклага. Уже не с яблоневкой, а с каким-то донельзя горьким и тягучим зельем. Но делать нечего - пришлось пить.
- Раз, два, три, - считал глотки Бурей, - шесть, семь. Хорош! Смотри, не блевани только! На, запей.
Вот теперь была яблоневка.
Полеченного, накормленного и слегка пьяного священника укутали в два тулупа, поудобнее устроили натруженную культю, а Бурей, напоследок, присел на корточки рядом с пациентом.
- Сейчас тут нодью разложат, - обозный старшина ткнул пальцем в два уложенных друг на друга бревна. - Как огонь уйдет, сам не дёргайся - буди Харитошу. Он тут же ляжет. По нужде тоже его тормоши. Понял?
- Спаси тебя Бог, добрый христианин, - искренне и смущённо поблагодарил священник. - Я понял тебя. Прости, что доставил тебе и твоим людям столько хлопот.
Если допустить невероятное - что Бурей может смущаться, то он смутился.
- Не на чем! - обозный старшина скорчил зверскую рожу. - Дрыхни давай! Завтра чтобы мне козликом скакал!
Отец Меркурий хотел что-то сказать, но сон взял своё.