Ратнинские бабы-2 - Страница 2 - Красницкий Евгений. Форум сайта

Ратнинские бабы-2

kea

Дата: Воскресенье, 03.02.2013, 15:25 | Сообщение # 41

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Пока Филимон отдал необходимые распоряжения отрокам да проследил за началом нового занятия, у Анны как раз нашлось время подумать, как обставить беседу со старым наставником. Казалось бы, о чем там думать: обычаи и традиции славян веками выковывали ритуалы взаимоотношений старших с младшими, мужчин с женщинами, хозяев с гостями, начальных людей с подчиненными — по любому поводу, на все случаи жизни. Вроде бы все ясно, а вот поди ж ты… Ну, не лежала у Анны душа к тому, чтобы посадить перед собой Филимона, как недавно Илью, поставить перед ним угощение, свидетельствующее об уважении к его годам и опыту, и, пусть и соблюдая вежество, вести разговор самой, задавая вопросы и вставляя к месту свои слова так, чтобы направить беседу в нужное русло.
Самое главное, Анна не очень-то хорошо представляла себе, о чем надо спрашивать старого воина. Да и не стоило сравнивать бывших обозника и десятника первого десятка: не годился Илья Филимону в ровни, хоть и поднялся в обозные старшины. Кроме того, слишком уж велика разница даже не в возрасте, хотя Анна и годилась Филимону в дочери, а в жизненном опыте. Ну и, наконец, наставник по нынешним временам мог считаться одним из старейшин Ратного, а Анна — женщина возраста не сказать чтобы преклонного, так что даже при своем нынешнем положении никак не могла считаться мудрой старухой.
Значит, никаких сомнений, вести себя, как младшая при беседе со старшим? Но с другой-то стороны, Анна — боярыня, а Филимон — всего лишь один из наставников в крепости, где она хозяйка! И не сама она пришла к Филимону с просьбой о помощи, а призвала его для совета. Да еще и Арину надо как-то пристроить к этому разговору, ведь по всему получалось, что младшая наставница тоже призывалась боярыней для совета. Вот и ломай голову! Выходило, что освященные веками обычаи мало того что не давали ответа на стоявшие перед ней вопросы, так еще и мешали, вязали по рукам и ногам, не давая выстроить разговор так, как хотелось бы.
Посадить Филимона и Арину перед собой? Получится, что боярыня призвала двух равных между собой подчиненных для расспросов. Да и неприлично как-то сажать молодую вдову рядом с умудренным старцем, не говоря уже о том, что Арине непривычно такое соседство и, скорее всего, ничего путного из-за этого от нее не услышишь.
Выставить Филимону угощение? А Арина просто так сидеть рядом станет? Вот уж нетушки! Обязательно сунется подливать старшему да подавать заедки, а вежество требует от молодой женщины делать это стоя… Получится, что она прислуживает седобородому воину. И какой тогда из нее «второй советник»?
Анна прикидывала и так и сяк — не получалось ничего! Попробовала представить, как это сделал бы Корней, и от нарисовавшейся в воображении картины стало совсем тошно: сидят за столом степенные мужи (морды красные, ибо уже употребили и закусили), перед ними, вежливо потупившись, стоит Арина, а Корней вопрошает: «А скажи-ка нам, вдовица… Кхе!»
А как бы поступила Добродея? Да никак! Она и без того прекрасно знала то, что сейчас пытается понять Анна. Ну, в крайнем случае, не торопясь, сколько бы времени это ни заняло, тихо и ни для кого не заметно, вызнала бы все, что ей требуется, а потом… Увы, для этого надобно иметь ее опыт. Ну, и никуда не спешить.
Кто еще? Настена? Да, эта бы вызнала, причем за один раз! Дождалась бы, когда Филимону спину опять прихватит, разложила бы того на лавке, да под растирания, разминания, мази да травки… А может, и еще проще — усыпила бы, и Филимон сам рассказал бы ей даже такое, о чем в ясном уме и под пыткой не признался бы. Так что же, обратиться за помощью к Настене? Не хочется, потому что стыдно выпытывать что-то у обеспамятевшего старика против его воли, к тому же надо знать, о чем спрашивать, а Анна сама не знает и объяснить лекарке не сможет. А та, скорее всего, тоже не знает. Ну, и… ну, не хочется у Настены одалживаться, хоть ты тресни!
Кого бы еще для примера взять? Аристарха? Тут никакой разницы с Корнеем нет. Луку Говоруна? А этот и вовсе ни о чем серьезном разговаривать не станет, с бабой-то. Отца Михаила? Даже представить себе такое невозможно, не повернется язык такой вопрос ему задать!
Почувствовав, что начинает злиться неизвестно на кого, Анна заставила себя сесть на привычное место и взяла в руки рукоделие, но почти сразу обнаружила, что руки сами делают привычное дело, а мысли успокаиваться не желают, еще и рукам мешают. Притянула к себе шкатулку с украшениями, открыла… Успокаивающие любую женщину блеск и тихое побрякивание в этот раз оказались бессильны, до них дело просто-напросто не дошло: оказалось, что она так и сидит с раскрытой шкатулкой на коленях, не притронувшись к содержимому, уставившись глазами в поднятую крышку. Вроде бы вернейшие бабьи средства успокоения, а бесполезны!
Оставалось только одно — пойти и устроить кому-нибудь скандал. Успокоиться-то, глядишь, и поможет, но вот умных мыслей наверняка не добавит. Что ж делать-то? Анна беспомощно огляделась и зацепилась взглядом за висящие на стене самострел и пояс с кинжалом. Мишаня своим ближникам для раздумий всегда советовал обихаживать и точить оружие… Самой попробовать, что ли? Боярыне вроде не зазорно…
«Мишаня, когда надо, не только против обычая поступает — он новый обычай создает! Взять хотя бы его Совет Академии. Где это видано: мальчишки, аки седобородые старцы, на думу собираются, друг друга господами советниками да по отчеству величают? Мишаня во главе восседает, хоть Илья ему по возрасту в отцы годится, если не в деды. И ведь не выглядят при этом смешными: серьезные дела обсуждают, решения принимают разумные. Говорят, что новый обычай, настрой… как же это Мишаня называет? Во! — обстановка — тому способствует!
Значит, обстановку надо создать подходящую… Чтобы и Филимон, и Арина ощутили себя равными советниками, которые друг друга дополняют… Чтобы и старому воину это не в обиду, и молодой вдове не стеснительно. Что-то такое, что они оба одинаково не знают — и тогда оба станут приспосабливаться. Глядишь, и друг к другу как-то притрутся, да и к боярыне, которая у них обоих совета испрашивает, но притом остается начальным человеком…»

Так вот и получилось, что Анна решила вести Филимона и Арину не в свои боярские покои (хотя какие там покои — горенка да уголок, выгороженный в общей девичьей светлице), а в светелку, которую Мишаня устроил себе для умственной работы в казарме отроков. Уж очень удивила эта светлица Анну, когда она туда впервые зашла. Более всего поразил стол, который сын именовал письменным — большой, опирающийся не на ножки, а на два… сундука, что ли, в которых были хитро упрятаны выдвижные ящики. А на самом столе береста в свитках, береста разглаженная и придавленная гнетом, вощанки, аспидная доска, стило костяное для вощанки, стило железное для бересты, мелки для аспидной доски, угольки, еще что-то непонятное… Да не навалом, в беспорядке — для всего нарочитые короба малые, шкатулки, подставки… Один такой стол уже ОБСТАНОВКУ создавал!
Вот на этот-то стол, со всем, что на нем находилось, да и на все обустройство светелки (каким-то словом сын ее называл… не припомнилось) Анна и рассчитывала. Ни Филимон, ни Арина туда не заглядывали, значит, обстановка для обоих одинаково непривычна. А уж когда представила себя на Мишанином месте… Сидит этак с печатью раздумья на челе, перебирает какие-то записи, щелкает на счетах, тычет малым железным циркулем в какой-то чертеж… да уж, воистину премудрая боярыня! Вот Филимон-то с Ариной рты раскроют!.. Или, не дай бог, рассмеются, узрев корову под седлом… Корней, к примеру, от необычности обстановки и незнания, как при этом себя правильно вести, сразу же начинает злиться, но Филимон вроде бы не таков…
«Что делать? Решайся, боярыня!»

Давая Филимону и Арине оглядеться и освоиться, Анна прошла за письменный стол, не садясь, взяла в руку навощенную дощечку, вроде бы читая нечто, записанное для памяти, а потом, словно спохватившись, приглашающее повела рукой в сторону второго стола, приставленного торцом к письменному.
— Располагайтесь, господа советники, — и, отвечая на недоуменное молчание, пояснила: — Я же вас для совета по важному делу призвала, значит, сейчас вы советники боярские.
— Гм… — Филимон с сомнением оглядел короткую, всего на одного человека, скамью со спинкой. — Ишь ты, как хитро! — осторожно уселся, прислушиваясь к ощущениям, медленно разогнул больную поясницу и оперся на спинку. — Гм! А что? Удобно!
— Ну, коли понравилось, — тут же подхватила Анна, — так велим плотникам и для тебя стул изготовить. Да по мерке, и чтобы было куда локтями опереться.
— О-хо-хо… а и вели, Анюта, — Филимон глубоко вздохнул и расслабился. — Баловство, конечно, но удобно, ничего не скажешь. Стул, значит, говоришь? Хе! Придумают же…
— И ты присаживайся, Арина, Филимон Савич не обидится. О девичьем воспитании думать станем, и ты к его советам что-то по-женски добавить сможешь. Все на пользу пойдет.
Арина взялась за спинку стула, чуть помедлила, дожидаясь, пока усядется Анна, и почтительно взглянула на Филимона, как бы спрашивая его разрешения. При этом она и не замялась, но в то же время умудрилась задержаться ровно настолько, чтобы дать время старому наставнику поощрительным кивком одобрить такое нарушение обычая. И только после этого опустилась на предложенное ей место за столом.
С улыбкой, вроде бы свободно, а на самом деле натянутая внутри, как тетива, Анна подхватила с маленького низкого столика (и зачем такой Мишане понадобился?) небольшой кувшин с медовухой, выставила его перед Филимоном и присовокупила объемистую чеканную чарку.
— Угощайся, Филимон Савич.
За медовухой последовал кувшин побольше, с квасом, две глиняные кружки и блюдо с заедками. Анна сама налила медовухи Филимону и звенящим голосом (все ж таки на попрание обычаев решилась!) добавила:
— Ну, а уж мы с Ариной по-бабьи кваском прохладимся. Плесни и нам, Аринушка.
«Не приведи господи, мимо кружек сейчас прольет! Хоть бы не сильно плеснула, чтобы до Филимона не дотекло!»
Аринино волнение от непривычного для любой бабы положения если что-то и выдавало, так разве что спина: хоть Сучку вместо отвеса ставь ее к стене — мерить, ровно ли построено. Однако и тут молодая наставница сначала взглядом испросила у Филимона одобрения и, словно они с Анной вдвоем привычно о делах разговаривают, разлила квас. Только рука чуть дрогнула, но каким-то чудом не расплескала.
— Ну, — Анна подняла кружку, — за умудренность твою, Филимон Савич! Она нам сейчас столь необходима!
«Ой, Анька, мало ты, что ли, уже обычаев порушила? Ну, давай, еще один шажочек… Корнея-то окорачивала, поди, пострашнее пришлось — и то ничего, управилась тогда. И Филимон не съест!»
Однако сейчас Анне мешали не страх и не робость, а, скорее, уважение, которое она испытывала к старому наставнику; уж очень не хотелось его обидеть. Поймет ли правильно такое нарушение устоев? Да и сомнения одолевали: все казалось, что какую-то пакость старику делает, голову ему морочит, вроде как глаза отводит светелкой этой (да как же Мишаня ее называл-то? Вот напасть, привязалось!) И вроде на пользу делу, а все же неловко как-то. И, зажмурившись, будто в воду прыгала, отпила первой, ожидая сама не зная чего: то ли ругательного окрика от старого воина, то ли насмешки от него же… Да хоть грома небесного.
«Бабы за одним столом со смысленным мужем, да еще и застольные здравицы произносят?! Что деется?! Но с другой-то стороны, Аристарх же прямо говорил, что боярыне пристало мужеское».
Открыть глаза удалось не сразу — так слепо и сунула кружку на стол, а открыв, наткнулась на хитро-веселый прищур Филимона, более уместный для наблюдения за детскими игрищами и, не удержавшись, перевела дух.
— Умаялась? — сочувственно поинтересовался Филимон.
— Что? — ошарашенно отозвалась Анна, ожидавшая чего угодно, но не таких слов.
— Вот видишь, — обратился Филимон к Арине, — вроде бы простейшее дело: налили, вежливые слова сказали да выпили. Но это для мужей, а для бабы… Ну прям как воз вместо лошади на горку втащила. А все почему? А потому, что супротив обычая пошли! Ну, чего напугались-то, пичуги? Или мне не ведомо, что иные дела женам даются вчетверо, ежели не вдесятеро тяжелее, чем мужам? Ну чо ты квас за щекой держишь? Глотай уж, наконец, да заешь! — Филимон подтолкнул блюдо к Арине. — Не стану я вас убивать-калечить, даже не укушу ни разу!
Анна и Арина потянулись к блюду, но Арина задержала свою руку, уступая первенство боярыне. Филимон, глядя на них, хмыкнул и продолжил ворчливым тоном:
— А еще за умудренность мою пили! Неужто разницы между мной и десятником Лукой не зрите? Ладно, слушайте и мотайте на… хе-хе, куда хотите, туда и мотайте, вам виднее, куда там чего. Обычай — он, конечно, важен и полезен для сохранения порядка и благолепия, но… Вслушайтесь: о-бы-чай, следственно, для о-быч-ной, обыденной жизни. А случиться, хоть и не часто, может всякое, даже и такое, чего никогда раньше не случалось, или не помнит о таком никто. Откуда ж для такого случая обычаю взяться? Чего уставились? Непонятно? Хорошо, расскажу для понимания один случай. Я в то время совсем молодым еще был… даже и неженатым. Хе-хе, прям и не верится…
Филимон призадумался, на лице появилось мечтательное выражение.
— М-да, рассказал эту историю один… да неважно кто, главное, что это все взаправду было. Случилось так, что одному ратнику пришлось зазимовать на лесном хуторе с четырьмя малыми детишками. Старшему огольцу годов пять, младшей девочке то ли два годика, то ли меньше, а еще двое — промеж них. И детишки-то чужие, никакой родней тому ратнику не приходились, но не бросишь же сирот, и через зимний лес с такой мелкотой никуда не уйдешь. Вот и пришлось ему и обстирывать детишек, и обшивать, и обмывать, и за скотиной ходить… в общем, всякую бабью работу справлять. Даже косы девчонкам заплетать выучился, хотя намучился — страсть!
А по теплу уже заглянули на тот хутор люди из его села и подивились: думали, там и живых-то никого нет, а тут дом обихожен, скотина присмотрена, детишки не только здоровы, но даже и опрятны… более или менее. Думаете, хоть кто-то посмеялся, что воин бабью работу полгода справлял? Наоборот, хвалили и благодарили, хотя все вроде бы и против обычая делал.
Вот так и ты, Анюта, нынче: пошла против обычая, вроде бы как мужеское дело на себя приняла, но права, ибо боярскую обязанность справляла. Пересилила себя, поняла, что случай не обыденный… Одним словом, хвалю! Молодец, Анюта!
«Ну-у, похвала любому человеку приятна. А дальше-то что?»
— Ты на пустом месте обычаи рушить не станешь, значит, случай из ряда вон, и нужно тебе помочь, — Филимон ухмыльнулся и неожиданно скомандовал: — Так что кончай трепыхаться да давай излагай, чего тебе надобно.
Анна набрала в грудь воздуха и… вдруг поняла, что не знает, с чего начинать, а привычно занять руки и при этом подумать не получалось. Ни рукоделья, ни посуды, ни чего-то еще из домашнего обихода под руками не оказалось — как-то не было места для этого в мишанином кабинете.
«Вот! И слово вспомнилось!»
Хотя нет, посуда-то была — кувшины, но тянуться подливать медовухи в чарку Филимона почему-то показалось неуместным… обстановка не позволяла!
«Да что ж ты, как баба нелепая?.. Еще платок теребить возьмись или платье оправлять! Али ты не боярыня?!»
Знакомая присказка помогла успокоиться, руки нашли себе занятие сами: Анна переложила с места на место вощанку, которую в начале якобы читала, развернула один из берестяных свитков, глянула в него и, кивнув, словно соглашаясь с чем-то, плоским концом костяного стила замяла на вощанке несколько слов, будто сочла их неверными.
Проняло!!! Даже не поднимая глаз на собеседников, только по мертвой тишине и отсутствию всякого движения Анна уловила: Филимон и Арина смотрят на нее, как на диво дивное — так же, как она в свое время смотрела на сына, впервые увидев его за умственной работой.

Красницкий Евгений. Форум. Новые сообщения.

kea

Дата: Воскресенье, 03.02.2013, 15:31 | Сообщение # 42

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

— Случился у меня намедни разговор с Аристархом Семенычем, — теперь речь полилась легко, и голос звучал так, как надо, спокойно и уверенно. — Раскрыл он мне глаза на то, о чем я сама помыслить не догадалась… — признание в своем неразумении далось легко, будто само собой, без всяких опасений, что собеседники что-то там не то подумают. — Поведал же он мне вот что: не на ровном месте наша Академия создана, не впервые. Учили и раньше отроков и девиц, забирая их из дому на какое-то время. Учили всех одинаково. После от того обычая отказались, ибо языческий он. Однако по прошествии времени поняли, что учеба в семьях получается у кого-то лучше, у кого-то хуже, а случается — и вовсе плохо, и решили старый обычай возродить, но в новом виде. Для того тут и Младшая стража, и девичий десяток, и крепость, в которую молодежь для учебы из дому уводят. Похоже на прежние времена, только ныне мы это обучение под сенью православной веры устраиваем.
Анна оглядела собеседников. Филимон сидел спокойно, на лице никаких особых чувств — просто слушал. Арина же подалась вперед, забыв о зажатой в пальцах, так и не надкушенной заедке, вся превратилась в слух. И неудивительно: перед ней сейчас открывалась еще одна тайна жизни воинского поселения.
«А может, вспоминает, что о такой учебе от бабки слышала. Ох, дай-то Господи!»
— Сказанное я поняла, — продолжила после паузы Анна, — и душой приняла, и посчитала правильным. Однако и трудность для себя узрела великую, потому и призвала вас, Филимон Савич и Арина Игнатовна, на совет.
— И в чем же трудность сия, Аню… Анна Павловна?
«О как! Уже и Анна Павловна! Что обстановка даже с умудренным мужем творит!»
— Отроков-то у нас учат те, кто еще и старое учение помнит. Вот ты, хотя бы, дядька Филимон. Небось, и сам через то учение прошел?
— Ну… гм, было дело.
— А девиц кому учить? Умудренных старух в Ратном-то не осталось, а бабы, что постарше, прежнее учение уже не помнят и в наставницы не годятся.
— Это с чего ж ты взяла, что не годятся?
— А иначе мне Корней или Аристарх хоть одну-две назвали бы или просто прислали бы в крепость, как тебя, Тита, Прокопа, Макара. Однако ж не назвали и не прислали. Или, может, ты кого-то из ратнинских баб, в наставницы годных, назовешь?
— Гм… вот, значит, как ты повернула… А вот и не скажу сразу, может, и есть такие. Надо же понять сначала, чему учить, а потом уже и решать, кто учить сможет.
— Не получается, дядька Филимон! Не знаю я, чему здесь девиц старухи прежде учили, я же пришлая. Даже не знаю, кого и спрашивать об этом. То есть, мне, конечно, известно, кто из баб пришлые, а кто природные ратнинские, да только… как-то не вижу я среди этих природных наставниц. Вроде бы и всех перебрала, а не вижу.
— Ну и неудивительно, что не видишь, — Филимон сбросил руки со столешницы себе на колени, примолк и, совершенно неожиданно для Анны, пригорюнился. — Съедает обыденность бабьи способности, съедает без остатка. Иная в молодости пела изрядно, другая мастерством каким-нибудь всех изумляла, третья… да мало ли искусниц разных по молодости бывает. А годы прошли… Хлопоты, дети, муж, хозяйство — глядь, и нет уже прежней искусницы — баба и баба… Как все. Жизнь… она такая… — Филимон вздохнул, вспоминая о чем-то навеки ушедшем. — А мужи… Чему они в… гм, в воинской слободе обучались, в том и новиками совершенствуются, а после, заматерев, сыновей потихоньку учат, а потом и новиков. Кто-то, высот воинского искусства достигнув, и зрелых воинов поучает, и молодых десятников. В общем, почитай, всю жизнь все тем же занимается.
Старый воин говорил не спеша, уверенно, как будто высказывал давно обдуманное… пожалуй, даже и выстраданное:
— Нет, и мужей тоже обыденность к земле гнет, очень немногие, как Корней, над ней воспарить способны, но так, как баб, их не засасывает. Хотя, есть, конечно, и такие — обозники, скажем, вовсе уж беспутные или те, кто слишком хозяйством увлекается да службой начинает тяготиться. Но баб жизнь укатывает га-араздо сильнее, с мужами и сравнивать нечего. Съедает обыденность баб, Аннушка, съедает.
— Ну, вот потому-то я и не могу…
— Да погоди ты! — Филимон досадливо отмахнулся. — Ты вон хотя бы на Ульяну глянь. Как преобразилась баба в крепости! Не узнать! Оживилась, помолодела даже! Откуда что и взялось-то? Глянешь на такую вот бывшую обозницу и поймешь: не у всех баб дар, которым в молодости народ удивляла, угас, тлеют, тлеют угольки под пеплом обыденности! Раздуешь ненароком, и такое откроется! А ты: «Не могу». Не можешь, потому как не видишь тех угольков, а вот Добродея, царствие ей небесное, прозревала. И другие старухи… Эх, так тебя… а старух-то у нас и не осталось! Вот ведь…
— К тому и речь веду.
— Да понял я! Ну, и надумала чего? Или только заботу свою обсказать нас позвала?
— А скажи, Филимон Савич, — неожиданно подала голос Арина, — что же с тем ратником потом стало?
— С каким ратником?
— Ну, с тем, который зиму с детишками на хуторе пережил.
— А-а… Да ничего особенного. Гм, ратник и ратник… дальше жить стал, как все.
— Как все? Неужто на нем та зима потом никак не сказалась?
«Да что она прицепилась-то? Разговор-то совсем о другом. Или есть какой-то смысл, который я не заметила? Ладно, не буду мешать, может, знает что-то, что мне неизвестно, или углядела, что я пропустила».
— А как сказаться-то? — удивился Филимон. — Ну, спас детишек, ну похвала ему за то была, а чего еще-то?
— Да я не про похвалу, — принялась терпеливо растолковывать Арина. — Как он потом-то жил? Ну, я не знаю… Может, жене с ним потом трудно пришлось, потому что он в бабьих делах лучше других понимал да указывал или попрекал… или же в воинском деле… ну, не то чтобы обабился, но менее тверд сделался… или еще чего. Я к чему спрашиваю, — заторопилась молодая вдова, заметив, что Филимон уже открыл рот для того, чтобы прервать ее. — Ведь он совсем молодым был, значит, недавно из воинского учения. И вот так вышло, что из сугубо мужеского бытия в бабьи заботы… ну, как в прорубь ухнул. Разница-то какая, да вдруг, неожиданно. Неужто все так бесследно и прошло?
— Гм… да… Вот, значит, как, — Филимон поскреб в бороде. — Да нет, не обабился и твердости воинской не утратил. Я бы даже сказал, что наоборот. Десятником стал со временем, да и поболее, чем простым десятником: когда сотнику приходилось куда-то два или три десятка отдельно послать, его старшим ставили. В сотне тогда народу хватало, мог бы, наверное, и полусотником сделаться.
И с женой тоже… тут ты и вовсе пальцем в небо попала. От того, что муж тяготы бабьей стези понимает, совместной любви только польза. Хорошо они жили, аж семерых детей вырастили. Хотите верьте, хотите нет, а за тридцать с лишним годов он на жену ни разу руки не поднял, да и ссорились не часто и не сильно… — лицо у Филимона стало удивленным. — Хм-м, знаешь, бабонька, а ведь права ты — сказалась на нем та зима, еще как сказалась, но не в худшую, а в лучшую сторону. Почитай, последующая жизнь ему наградой за спасение детишек стала… Ну, не вся, но большой кусок жизни.
— Не вся? А что приключилось-то?
— Схоронил он жену… болезнь какая-то, лекарка не справилась. Так честно и призналась: готовься, мол, до осени не дотянет. Так и угасла…
— А потом?
— А что потом? Нету в сотне больше того ратника. Убили его в бою.
В кабинете разлилась тишина. Филимон сидел нахохлившись, и чувствовалось, что мыслями он сейчас витает где-то далеко. Арина тоже уставилась в стол и, видимо, сама того не замечая, крошила в пальцах маленький кренделек, от которого так и не откусила.
«Ну вот, собрала совет… думу, понимаешь, думать, ядрена матрена… Один жалостливую бывальщину поведал, другие носами хлюпать собрались… Нет уж, матушка, давай-ка разговор на прежнюю стезю возвращать. Или ты не боярыня? Ну-ка, сопли в сторону, спина прямая, голос тверд, собралась…»
Собраться-то Анна собралась, и голос тверд был, а сказала вовсе не то, что задумала:
— А ты, дядька Филимон, видать, с тем ратником дружил?
— Угу… дружил.
— И бесед у вас с ним о бабьей доле много было…
— С чего ты взяла?
— Ну, как же… видно же… ты так женщин понимаешь и всякие…
— Дура ты, Анюта, хоть и боярыня! Баб понять нельзя! — неожиданно рявкнул Филимон и добавил уже спокойнее: — Они и сами себя не понимают.
Анна вздернулась, собираясь возмутиться, но привычно окоротила себя. А потом Филимон ошеломил, будто обухом по голове:
— Женщин не понимать — их любить надо! Всех! За то, что они женщины. Всех до одной сначала любить, а потом… ну, всякие вы бываете: и дуры непроходимые, и язвы зловредные, и неумехи косорукие и… всякие, одним словом. Но это — потом, а сначала вы женщины, кои любви, ласки и сочувствия достойны по сути своей, от рождения и до последнего мига! Вот так! Тогда и понимать ничего не нужно — само все понятно. Тогда и зла на вас меньше бывает, тогда и правоту вашу видно становится, тогда и помочь вам, защитить или просто приятное сделать, слово доброе сказать — в радость.
«Батюшки-светы! Вот это да! Это ж сколько лет он в себе такое хранил?! И ведь не расплескал!»
— Любая, слышишь, — Филимон хрястнул по столу кулаком, — любая… самая злыдня, самая уродина, самая… да что хочешь, хоть немного, но любви достойна. Не плотской, не… как и сказать-то? Не обыденной, а такой… ну, любви и поклонения, как продолжательница рода, как хранительница очага, Светлыми… гм, да! Светлыми Богами на стезю сию направленная, для того и созданная! Любить… Да подите вы все! — Филимон вдруг озлился. — Все, Анька, заботу я твою понял… Подумать надо, хоть до завтра. Пошел я.
Филимон, тяжело опираясь на столешницу, с кряхтением поднялся, простучал клюкой к выходу и хлопнул за собой дверью так, словно тут его незнамо как обидели. Арина вздрогнула и принялась сметать ладонью в горсть крошки от разломанного кренделька. Потом замерла и, уставившись на Анну, почему-то шепотом, сказала:
— А ведь он про себя рассказывал. Ну… про ратника-то того.
— Да догадалась я! У него четверо старших явно не от одной женщины родились, больно разница в возрасте маленькая.
— А как же он женился-то, с четырьмя-то?
— На вдове с двумя малышами… один, правда, помер потом. Она ему еще троих родила, но один тоже помер. Так что своих у него только двое из семерых.
— А как же… он сказал, что убит в бою…
— А и убит. Был десятник из лучших, в полусотники прочили, а теперь калека с клюкой, даже в обоз негодный. Человек выжил, а ратник умер.
— Рассердился-то как… Мы же ничего…
— Не на нас. На себя. Заветное вырвалось, сам, видать, не ждал… Мужи от такого не то что сердятся — звереют, случается. Как же, слабость явил, душа обнаженной предстала. Ох, мужи, мужи…
— А…
— Хватит! Ступай!.. Да обижаться не вздумай, не до разговоров мне… И упаси тебя бог кому-нибудь про сегодняшнее…
— Да что ж я, не понимаю…
— Вот и ступай.
Арина ушла, унося в горсти крошки кренделька, а Анна еще долго сидела, навалившись локтями на столешницу.
«Вот и поговорили. Хорошо, если обойдется, а если нет? Боятся мужи такой откровенности, слабостью считают: не дай бог, потом кто-то напомнит, злым, грязным или просто равнодушным к сокровенному притронется — убить запросто могут. Придет ли Филимон на совет в другой раз? Теперь точно знаю: именно такой муж мне для совета и нужен. А вдруг испугается, что мы бабьми языками… Ведь и вовсе из крепости уехать может. Или нет? ТАКОМУ мужу бабьи языки не страшны, да и бабы с ним будут… не знаю… бережно, как с младенцем, чтобы ничем и никак… Вот ведь, кто бы мог подумать — воин седобородый, а такое…»
В дверях Анна запнулась, остановилась, развернулась назад и оглядела светелку.
«Кабинет… Чертог волшебный, что преображает и хозяина, и того, кто к нему зашел. Будто бы и жизнь здесь другая, не такая, как за стенами, и люди тут иными становятся. Эх, Анька, чудеса, да и только!
Нинея Мишаню зачаровать не может… Да он сам кого хочешь, даже если и нет его рядом, одной только обстановкой, которую создал…
А вот завести себе такой же кабинет, да привести туда Нинею, а самой сидеть за таким вот столом, грамотки читать, что-нибудь еще такое же делать… А не развеются ли чары волховские? Икону бы еще вон в тот угол, да лампадку затеплить… И приходи, Великая Волхва, с боярыней говорить! Нет тут твоей силы, иная здесь жизнь!»

kea

Дата: Понедельник, 18.02.2013, 00:46 | Сообщение # 43

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Глава 8

— Чудные дела у нас в крепости творятся, бабоньки, ей-богу! — Верка привычно перекрестилась и устроилась поудобнее на скамье, придвинув к себе кружку со взваром и захватив в горсть несколько орешков.
Памятная ночь после проводов, когда женщины, живущие в крепости, собрались на кухне и заучили берущую за душу странную молитву, положила начало новому обычаю. Время от времени, завершив ежедневные труды, они заглядывали на огонек к Плаве. Как правило, Анна с Ариной подходили позже всех, удостоверившись, что все воспитанницы либо уже спят, либо засыпают. Что уж там на самом деле в девичьей творилось после их ухода, обе наставницы примерно представляли (сами-то небось тоже когда-то в девках с подружками шептались), но вреда в том не видели; пусть себе хихикают, пока возможно. Замуж выйдут — заботы навалятся, не до смеха станет.
Арина такие посиделки полюбила как раз за то, что там она себя снова чувствовала такой вот девкой: можно было неспешно что-нибудь обсудить с бабами, между делом и посмеяться, слушая Верку; да просто отдохнуть от постоянного напряжения и забот. Словом, почувствовать себя спокойно, ведь все немногочисленные пока что здешние свободные женщины стали ей уже своими, и она воспринимала их почти как родных. Впрочем, если строго судить, Анна, Вея и Ульяна могут стать ей и настоящей родней... через Андрея.
«Пусть и дальняя родня, но все-таки… Не одни мы теперь, есть к кому прислониться. Ведь всего ничего времени прошло, как ехала сюда и дрожала: с чем встретят, как-то примут… А сейчас как будто не месяц, а целый год прошел.
Надо же, в Турове тогда и то дольше обвыкалась! Первые полгода, помнится, вечностью показались, не летели дни, а жерновами на шее висли. Только и отходила душой, когда с Фомой вдвоем оставалась. Хоть и не сказать, что так уж все плохо было — непривычно, скорее, чужое все. А здесь-то? Тут, пожалуй, нового побольше, чем в Турове, а уже своим стало!»
Ну, а Верка… Эта, с ее нравом, похоже, где хочешь, освоится, оглянуться не успеешь. Плава пока немного наособицу держалась, но тоже заметно привыкла. Уж как оно дальше устроится, когда новые бабы появятся, неведомо, но, похоже, так и пойдет: Анна — боярыня, вроде большухи, только в очень большом роду, они сами постепенно наладили тут женскую сторону жизни так, как им самим удобно; стало быть, всем остальным, кто позже переедет в крепость, придется как-то к уже заведенным порядкам приноравливаться.

Слова Верки вызвали всего лишь ленивое любопытство: «Ну что там еще стряслось?» А она отхлебнула из кружки, кинула в рот орешек и продолжила:
— Вот сказал бы мне кто весной, что я сама, по своему желанию буду поздно вечером рваться на кухню, чтобы с бабами посудачить… Я бы и смеяться не стала — кто ж над убогими смеется? За день на той кухне натопчешься, наслушаешься, что зудят снохи, огуляй их бугай… Нет, иногда я им и отвечала… ла-асково так, душевно…
— Вер, а что это ты про чудные дела в крепости сказала? — не желая в который выслушивать про надоевшую всем до полусмерти Веркину злосчастную родню, Вея вернулась к началу разговора.
— Ну так я и говорю: в Ратном-то и слыхом не слыхивали, чтоб бабы так сумерничали, не заведены у нас такие вот бабьи посиделки, так ведь? — ожидая подтверждения, Верка требовательно уставилась на Ульяну, и той ничего не оставалось делать, как кивнуть. — Это пока в девках, с подружками собираются. Ну, они по молодости все больше хихикают да песни поют, с парнями перемигиваются. А как вышла замуж — все, отрезало. Каждая своими заботами занята, в своем доме хлопочет… Свои беды избывает… Добродея жива была — все видела, про всех знала. И помогала многим — ее ведь даже мужи слушались. А сейчас… — махнув с досады рукой, в которой была зажата кружка, разошедшаяся баба выплеснула недопитый взвар. Ладно хоть, ни на кого не попала, только пол забрызгала. Ойкнула и виновато глянула на Плаву. Та только хмыкнула:
— Хорошо, не горшок держишь. Потом вытрешь, перед уходом, сейчас договаривай уж.
Арина невольно закусила губу при упоминании Добродеи. Хоть и понимала, права Настена — за всю общину Добродея переживала, но одно дело умом понимать, а другое, когда оно вот так тебя касается… Михайла-то тоже ей про отца Геронтия объяснил, что он о благе Дубравного пекся, но любить она попа больше не стала. Вот и Добродею эту их — тоже.
«Да уж… Андрею она так помогла, до сих пор аукается… Конечно, ее бы совет нам здесь пригодился, а то вон пришлось нам с боярыней про бабьи дела наставления Филимона выслушивать… Хотя такого мужа и послушать не грех.
А Верка-то словно мои мысли прочитала…»
От этих раздумий Арину отвлекла Вея.
— Про вашу Добродею мне много рассказывали, только я и другое слышала, — подмигнула она Верке. — Говорят, ты вместо нее однажды…
— А-а, да, было дело… Ой, да ну ее, от греха подальше! — Верка отставила кружку, утвердила локти на столе, подперла кулаками подбородок и приподняла брови в изумлении. — Знаете, бабоньки, вспоминаю и сама себе не верю. Чтобы я да с Варькой заодно? А ведь случилось же! Чудны дела твои, Господи!
— С Варварой? С той самой, которая на меня тогда у лавки?.. — Арина удивилась не меньше рассказчицы. — Ты же говорила вроде, что вы с ней не ладите?
— Ну, «не ладим» — это ты ласково. Мы с ней, чтоб ты знала, друг дружку терпеть не можем, чуть не с детства… есть за что. Только в тот раз я ее от души поддержала, да. И не жалею.
— Да что случилось-то, Вер? — нетерпеливо спросила Анна. — Хватит уж туману напускать, говори, коли начала.
Все так же не снимая подбородка с кулаков, Верка повела глазами по сторонам, убедилась, что ее готовы слушать, и приступила:
— Значит, так… Как-то раз иду я это по проулку… Как раз к колодцу и шла…

История эта потрясла тогда все село; правда, бурные события, связанные с разорением Куньего городища и восстановлением Корнеева сотничества, сначала заслонили ее, а потом и вовсе заставили забыть. И сейчас Верка, довольная, что представился случай напомнить о своем участии в таком необычном деле, с наслаждением просветила новых благодарных слушателей. Тогда она и предположить не могла, что обычное ее любопытство и неугомонность приведут к хоть и временному, но перемирию с Варварой.
Когда Говоруха издалека увидела, как язва-Варька в дальнем конце проулка проворно ныряет в приоткрытую чужую калитку, то не удержалась и сама свернула вслед за своей извечной соперницей в тот же проулок, где ей, правду сказать, совершенно нечего было делать. Единственное, что пришло ей тогда на ум: Варька Чумиха, известная проныра, узрела что-то столь любопытное, что рискнула тайком пробраться на чужую усадьбу, подслушивать или подглядывать. А зачем иначе в дальнюю калитку тишком лезет, а не в ворота, как все добрые люди ходят? Оно бы ей и ближе от своей усадьбы, между прочим...
Упустить представившийся случай Верка никак не могла. Во-первых, коли Варька туда поперлась вот так внаглую, стало быть, и впрямь что-то эдакое происходит; а во-вторых, воспользовавшись этим, можно и самой узнать-подслушать что-то новенькое, и вечную соперницу уесть и ославить — мол, вот же заноза! Нос сует в чужой дом, а она, Верка, и полезла-то едино из чувства справедливости — непотребства какого не допустить…
И правда, еще на подходе Говоруха услышала раскаты замечательного скандала, доносившегося из-за тына, и поднажала. В так и не прикрытую калитку она ворвалась, уже не таясь, с коромыслом аки копьем наперевес в одной руке и ведрами — в другой. И неожиданно обнаружила, что крик и шум доносятся из двух разных мест. Откуда-то из-за дома — голоса здешних баб, а из притулившегося в уголке заднего двора покосившегося сенного сарая — раскатистые Варькины проклятия, да такие, что у иных ратников уши бы в трубочку свернулись. Верка замерла на месте, решая, куда в первую очередь следует метнуться, да тут дверь сарая распахнулась от пинка, и в проеме показался обширный Варькин зад. Чумиха, пыхтя, пятилась и что-то волокла. При этом она, не снижая голоса, продолжала поносить здешних хозяев, с завидной выдумкой применяя все известные ругательства и рожая на ходу новые.
— Вот ведь баба чумовая,— завистливо вздохнула Верка, — это ж надо так уметь! К ее словам даже Корней, бывает, прислушивается! Оно и неудивительно, ей же за двоих ругаться приходится: сам-то Чума, ежели что, почти ничего сказать и не успевает, у него кулак впереди слов летит. Но таких речей я до сих пор от нее и не слыхала, огуляй ее бугай! Сейчас уж всего и не повторю, но Дристогрызихами мы с ней этих дур потом до-о-олгонько у колодца величали! Так и прилипло…
— Ах вот ты про кого! — заулыбалась Вея. — А я-то слышала да дивилась — чего их так…
— Да вот так! А неча… — тут рассказчица примолкла, перевела дух, налила себе взвару и выпила на этот раз все. Оглянулась на Плаву, показала ей перевернутую вверх дном кружку — дескать, смотри, пустая. Та только рукой махнула:
— Давай дальше! Не томи душу, зараза языкатая!
— Да че ты опять у печки, как сверчок, притулилась? Иди к нам, щас самое интересное расскажу! — Верка приглашающе махнула рукой, подвинулась на скамейке, освобождая место для старшей стряпухи. — Давай-давай, иди сюда, а то на всех оборачиваться — я себе шею отверчу.
«Верка-то специально тянет душу — интерес подогревает. Илья вон тоже мастак, как тогда в дороге-то он меня разговорами развлекал, правда, он-то попутно и сам выспрашивал, будто мимоходом».
Дождавшись, пока Плава нехотя устроится рядом с ней, Верка не стала больше тянуть.
— В общем, повернулась Варька, гляжу, а у нее на руках Палашка, молодуха ихняя, только осенью за младшего сына замуж вышла. Чумиха ее еле держит, того и гляди, уронит. Увидела меня, как рявкнет: «Чего стоишь, помогай!» Я до того обалдела, что подскочила, руки подставила, подхватила с ней на пару. Смотрю, батюшки-светы, а у бабоньки на шее веревка! Ну, думаю, довела Варька, щас я ее… А эта корова пыхтит и мои слова с языка снимает: «Ну, я им щас всем… довели бабу!»

Тут уж Верке стало не до того, чтобы старые счеты сводить — Палашку-то Варька в самый последний момент успела подхватить да веревку обрезать, а то бы не миновать беды. То, что в этой семье старшие снохи изводили младшую почитай с первого дня, все и раньше догадывались. Та вроде и не жаловалась, но разве в селе что-то утаишь от соседей? Правда, того, что дело так далеко зайдет, не ожидали…
Молодуху эту взяли где-то у лесовиков, увозом, но потом, на радость отцу Михаилу, окрестили Пелагеей, и родне выкуп заплатили, как положено, никто в обиде не остался. Уж из каких соображений исходил при этом глава семьи — неведомо, но женам старших сыновей, как нарочно — всем ратнинским, да еще и родне между собой, такой выбор пришелся не по нутру: они прочили и младшему брату пристроить в жены какую-то свою девку. Вот и принялись вымещать свое разочарование от несбывшихся надежд на несчастной Палашке.
А уж коли бабье кого допечь возьмется, то и рукоприкладства не понадобится, одними языками справятся. Дело же усугубилось тем, что свекровь, хоть и не старая, померла в поветрие, а жена старшего сына, принявшая на себя обязанности большухи, еще молодая да не шибко разумная, сама остальных баб и подзуживала. Как выяснилось позже, в то утро именно Палашку угораздило поставить горшок со сметаной на плохо державшуюся и давно требующую приведения в порядок полку в погребе, когда той пришло время упасть. Полка оборвалась со стены и рухнула вместе со всем, что на ней стояло. Крынки и туеса посыпались вниз, и убыток получился немаленький. Набежавшие снохи всем скопом накинулись на молодуху, которую и без того привыкли во всем виноватить. Неизвестно, что там они ей наговорили-напророчили, но бедолага, заливаясь слезами, кинулась в сарай, вешаться.
Бабы к тому времени уже переключились на брань друг с другом, так как, по-хорошему если, то та полка давно укрепления требовала, но прошлепали и хозяйки, и хозяева, вот и выясняли теперь, кто в убытке больше виновен. Про Палашку и забыли в суете. И коли бы не Варькина привычка из-за тына не только подслушивать, но и подглядывать, случилась бы непоправимая беда. Как уж она догадалась, что дело плохо, и сама, наверное, не смогла бы пояснить. Догадалась — и ладно. Потому и ринулась на чужой двор: щеколду на калитке ножом через щелочку поддела и прямиком в сарай, следом за прошедшей туда белой как полотно и заплаканной молодухой. Пока с калиткой возилась, едва успела — та уже и веревку привязала и на чурбачок влезла. Вот Варвара и подхватила ее в самый последний момент, да обрезала петлю — благо нож у каждой бабы на поясе завсегда найдется.

— Нашли себе забаву — молодку изводить! — Верка и сейчас заходилась от возмущения. — А она мало того что робкая, так и муж у нее тюха-тюхой, бабам в рот смотрит да поддакивает, жару поддает. Довели Палашку до греха… Ох, мы ж с Варькой на пару там душу-то отвели!.. — Верка с плотоядным видом потерла руки, потом мечтательно закатила глаза. — Как мы орали!!!
— Да как же так? — перебила рассказчицу Арина. — Ну, понимаю — свекровь заест, все они по первости невесток строжат, а тут снохи... Неужто сами не были на ее месте?
— Были, конечно, — вмешалась Ульяна. — Да тут, вишь, почуяли слабину… Бабы, если защищаются, то каждая наособицу, а вот нападают — стаей. И коли в такую стаю собьются — беда. Любого заклюют.
«Ну да — стаей… Андрея-то тоже вот так, стаей травили. И ведь не все из них, наверное, злые и безжалостные, а в стае как будто разум теряют».
— Повезло ей, что вы попались! У нас в Дубравном еще вмешались бы, наверное, а вот в Турове … смотря какие соседи попадутся, в городе-то жизнь другая. Иная усадьба стоит, и будто мир иной, отдельный от всего остального.
— Да уж, — вздохнула Анна, отзываясь на Аринины слова про Туров. — Это верно, там так: всякая баба свою беду сама избывает, а сор из избы не моги выносить — и чужие посмеются, и свои заклюют. Здесь-то у нас чужих вовсе нет, там, бывает, поселится рядом новый человек, пока разберешься, кто, да что, да как. Вон, через два дома от нас хозяин сменился, так с ним познакомились, только когда он по пьяному делу ворота перепутал и к нам ломиться начал. Батюшка все потом поминал, что сначала глаз тому подбил, а потом уж имена друг друга узнали.
— Да что ж это за соседи, прости господи! — ахнула Верка.
— Это еще ладно, — отмахнулась от нее Анна. — Братцу моему уже после смерти батюшки другого соседа крепенько отлупить пришлось. Ну, не сам Никифор там кулаками махал, а двоих работников послал, с дубьем. Ох и отходили его… — Верка заинтересованно подалась вперед. — А и за дело! Повадился людишек наших расспрашивать: что за товар привезли, да сколько, да откуда, да почем брали, ну, и прочее про торговые дела. Окарачь уполз соседушка, а когда матушка Никешу взялась попрекать, он и объяснил, что тот не просто так любопытствовал, а для никешиного торгового соперника. То ли нашего соседа за серебро наняли, то ли еще как-то, но убыток в торговых делах мог великий приключиться. Потому и к себе лишних глаз не допускали, и сами к другим не совались, чтобы на нас чего не подумали. Никеша часто повторяет: «Мой дом — моя крепость».
— Так это что ж, и к соседям не заглянуть, выходит? — удивилась Вея. — Да ну! Как же жить-то?
— А вот так и жить, — Анна пожала плечами. — Тебе это странно, а мне в Ратном поначалу странным казалось. Все все видят, все про тебя знают… как голая. Потом уж пообвыклась.
— Да это ж не жизнь а… ну, я прямо не знаю… — Верка от возмущения не находила слов. — Да как там люди-то живут?
— Обычно живут, — Анна снова пожала плечами. — Не нараспашку, как у нас, вот и все. Нос в чужие дела не суют и своими делами соседей не беспокоят. Там такое почитается вежеством.
— И ты в это… в этот… в ужас такой, прям как в темницу, собираешься девчонок замуж отдать?
— Да никакая там не темница! — Анна с Ариной дружно заулыбались. — Я вон в Ратном не зачахла, и Арину в Турове никто не сожрал. Так и девы наши обживутся, привыкнут, чай каждой мужней жене к чужому дому привыкать приходится.
«Ох, не привыкли наши девчонки к такому! В селе — община, соседи не постесняются вот так, как Варвара, влезть и чересчур ретивых окоротить, а у нас тут и вовсе живут единой семьей. А в Турове-то все по-другому. И некому пожаловаться, душу отвести, разве что друг другу. У них же там родни не будет, кроме как их самих, значит, пусть уже сейчас привыкают друг друга поддерживать. Но все равно каждой к новой семье придется самой приспосабливаться. И не только к семье — с соседками тоже предстоит как-то отношения налаживать. Тут уж я все, что смогу, им передам, чтобы впросак не попадали».
— Вер, признавайся, одним криком ведь не обошлись? — подначила тем временем Вея. Она частенько поддразнивала Верку, а та и рада была, не раз говаривала: язык — что оружие, постоянной заточки требует. В крепости совершенно неожиданно Верка ближе всего сошлась именно с Веей. В отличие от шумной жены Макара, сестра Татьяны казалась скорее спокойной и рассудительной, голос повышала редко и только по делу, но вот надо же! Они поддевали друг друга при каждом удобном случае, но делали это обе с таким нескрываемым удовольствием, что раздоров промеж них не случалось.
— А то! Там большуха-то их поначалу ерепенилась, дескать, не твое дело, в чужую семью не суйся, да еще попробовала нам в нос той доской ткнуть! — усмехнулась Верка. — Орет: сколько годов держалась, пока, значит, Палашка ее не поломала! Как же! Варька у нее ту доску из рук выхватила, да давай ею эту горлопанку охаживать! А доска-то вся уже трухлявая — так и рассыпалась в руках. Ну так ей это не помогло, — Верка погрозила кому-то кулаком, не иначе, той самой большухе. — Варька-то не растерялась, у таких хозяев неудельных много чего в сенях валяется, живо замена нашлась. Ну, мож, им наука будет — порядок блюсти!
— А ты чего?
— А что я? Я ничего… я в дверях встала… с коромыслом в руках… И никого внутрь не пускала, пока Варька там баб уму-разуму учила.
«Разъяренная Верка в дверях с коромыслом… ну-у, легче, наверное, крепость на щит брать».
— И долго так стояла-то?
— Ну, как сказать… пока не объяснила ихним мужам, какие они остолопы, чуть смертоубийство не прозевали… Ибо это самое что ни на есть убийство и получилось бы… весь грех на них бы пал, а не на Палашку, — твердо ответила Верка, — что бы там отец Михаил ни говорил.
— А потом? Что потом-то?
— Ну, потом Варька баб на улицу выгнала, мы с ней им еще… всякое обещали. Палашка-то уже тогда в тягостях ходила, а эти кобылы будто и не замечали, что молодуху цельными днями мутит. Вот что значит — злоба глаза застит!
Тут и Настена как раз подоспела: кто-то из баб, что на нашу потеху из-за тына смотрели, догадался за ней сбегать. Мужья, когда разобрались, что к чему, женам добавили… а потом еще раз, после того как Аристарх с ними переговорил. И еще много раз, когда Бурей про то узнал, — осклабилась Верка. — Он у нас зверь зверем, конечно, но убогих всяких, а пуще всего — беременных баб и сам не трогает, и другим не позволяет. А Палашка с тех пор на Варьку разве что не молится. Родить вот скоро должна. Настена говорила, ребеночек вроде не пострадал тогда.
— Бурей?! Это чудище? Надо же…
— Ну да! Помнишь, Арина, тогда у лавки он бабью драку вмиг прекратил? — Ульяна глянула на потемневшую Плаву, слегка развела руками, дескать, ничего не поделаешь, что есть, то есть. — Я ему тогда сказала, что в толпе беременную бабу с ног сбили, не ровен час затопчут. Вот он и…
«Эх, попался бы ему кто-то, не теперь, раньше, кто бы ему душу отогрел, глядишь, и он таким зверем не стал бы… Хотя Настена, вроде, говорят… Но ведь она в мужах зверей видит и все их укрощать пытается. Доукрощалась, зверя вырастила. Себе подчинить смогла, а душу человеческую так и не возродила… Ох, нет, лучше не судить… мало ли… Про Андрея-то что мне говорили?..»
— Надо же! А я-то вашу Варвару просто вздорной бабой сочла, — Арина поспешила увести разговор от Бурея. — Еще удивилась, что такая верховодит, и бабы к ней прислушиваются. Ну, понятно теперь, почему...
— Ну-у, подруга, меня вон половина Ратного тоже вздорной бабой считает! — Верка состроила донельзя глупую физиономию, потом не выдержала, фыркнула. — А ведь я не просто так болтаю, а все со смыслом… бывало, цельный день трудишься, аки пчелка…
— Ага, и все в дом, как в борть, — опять поддела Вея.
— А как же! Тока вот добрая пчела не только в дом носит, но и отдает…
— Угу… кому медом, а кому и ядом, — голос недавней лесовички прямо-таки сочился сладостью.
Верка не выдержала и захохотала первой, сгибаясь над столом и вытирая концом повоя выступившие от смеха слезы.
«Ох, и хороша парочка! Нашли друг друга! А Анна-то тоже вон сидит, хохочет с нами запросто. И ей в радость хоть изредка просто бабой побыть, а не боярыней…»

kea

Дата: Пятница, 22.02.2013, 08:59 | Сообщение # 44

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

— А у меня все эта ваша Палашка из головы не идет… — неожиданно вздохнула Плава, нарушая веселое оживление остальных. — Вот же попала бабонька! Ну, я тоже по молодости натерпелась обид; оно понятно, что с моего-то взять, и обижаться грех; такой разве защита? А тут вроде мужи смысленные, воины. Разве не видели?
— Да какой там воины! Обозники они! — пренебрежительно бросила Верка. — От ратников я бы коромыслом не отмахалась. Да и потом, мужи, даже самые разумные, иной раз слепые и глухие, право слово! Любой бабе понятно, а они очевидного не зрят! Уж сколь разов убеждалась: на что мой Макар не дурак, и то умаешься, пока ему самое простое растолкуешь. А намеков так и вовсе не понимает, я и рукой давно махнула.
«Чтобы баб понимать, надо их жизнь изнутри прочувствовать, а не со стороны смотреть, как большинство мужей. Филимон вон как-то сумел…»
— Да уж, — улыбнулась Арина, вспоминая, как порой недоумевала, замечая, что ее Фома уж на что умен, а не понимает того, что и ей, и свекрови яснее ясного. Даже иной раз подозревала, может, притворяется? Но убеждалась не единожды: и правда, не понимает, пока не растолкуешь! Даже недоразумения из-за этого между ними случались. Бывало, бросит несколько слов, обидит, сам не заметив. А потом, когда она ему объяснит, КАК эти слова ей слышатся, даже и пугался: «Да что ты! Я же не то совсем хотел…» Но бабам сейчас другое сказала, то, что ей самой помогло когда-то то непонимание преодолеть:
— Бабка мне частенько говорила: мужи и половины женского мира увидеть не способны. Потому они нам бесчувственными и бестолковыми чурбанами и кажутся иногда! — она немного помолчала, подбирая слова. — А я вот, когда к вам сюда попала, подумала: а может, и мы для них так же? То, что им всем понятно, нам неведомо? От этого и они нас порой бабами-дурами величают…
— Ну, умная жена со временем и сама во всем разберется… если захочет, конечно. Мне вон Стерв лесные тонкости сколько раз объяснял, а пока сама по лесу не походила, все мимо пролетало.
— Э-э, нет, подруга, не скажи! — посерьезнела Верка. — Ты воинские тайны с лесными хитростями не равняй! У нас умная баба сама знает, что есть дела, в которые нос лучше не совать — прищемят. А то и оторвут. Наша старостиха про то хорошо знает.
— Беляна, что ли? А она тут каким боком? Ее муж — староста, не ратник! — не поняла Вея.
— Аристарх Семеныч — лучший мечник Ратного. Даже сейчас, — наставительно сказала Анна. — Как старостой выбрали, он от воинских дел отошел, но все равно… Корней Агеич не раз говорил, что и в лучшие свои времена он Аристарха на мечах победить не всегда мог.
«Ох, Верка, похоже, чуть лишнего не сболтнула, то-то Анна вмешалась… Вея-то с Плавой про те тайны и не ведают… и не надо… Это я в них сразу с головой окунулась, хоть и не по своей воле…»
— Ну и ладно, не больно-то нам ихние тайны нужны! — бодро заявила Верка, поворачиваясь всем телом к боярыне. — Анна Павловна, ты вот лучше скажи, когда смотрины устраивать станем? Меня ж бабы ратнинские скоро совсем со света сживут, хоть у колодца не показывайся! Ну, куда это годится?!
— Пусть они сначала промеж собой разберутся, — неожиданно подала голос Ульяна, — да со своими же вдовицами. Продькин-то урок даром не прошел.
— А че там вдовы-то? — заинтересовалась Плава. Она единственная из женщин бывала в Ратном как можно реже, и Анна пеняла ей на пренебрежение воскресными службами далеко не каждый раз — знала, как тяжело поварихе проезжать мимо места казни дочери.
Верка с Веей переглянулись и опять засмеялись, да и Ульяна улыбалась во весь рот, пересказывая Плаве, что случилось около церкви в прошедшее воскресенье.
— Ну так, две вдовицы, Анфиска и Глашка, подружки закадычные, после службы подошли к Филимону, скромно так… Поклонились, глаза в землю… сами ро-обкие, говорят тихо. Спрашивают наставника, не может ли он им, сиротам, подсобить: по хозяйству мужские руки позарез надобны, а почитай все мужи с сотней ушли… Ну нету в селе ни одного рукастого, — с растерянным видом развела руками Ульяна, передразнивая кого-то.
— И что Филимон? — заинтересовалась Анна. Они с Ариной этого разговора не наблюдали, занятые с девицами и их матерями.
— А что он? Пригорюнился, дескать, не помощник я вам, бабоньки, стар да немощен, не разогнусь никак… Куда уж мне по хозяйству…
— Ага, ну я прям чуть не разрыдалась, — не выдержала и вмешалась Верка. — Бе-едненький… А у самого глаз блестит… Вот же хрыч старый!
— Глашка на это аж руками замахала: да что ты, дядька Филимон, да разве ж мы не понимаем, и в мыслях не было тебя самого трудить! Нам бы кого из отроков, да хоть бы и вот этих, постарше да посильнее, — и указывает на двоих наших парней. И не прыщавые они уже, почитай, — добавила Ульяна, хмыкнув. — Дескать, дело им как раз под силу, да там и работы-то не так много, быстро управятся. Это нам, бабам, несподручно, а отрокам что — они молодые, ловкие, вон каких молодцов ты, дядька Филимон, выучил!
— Угу, и все так робко, глаз от земли не поднимают… Ну, прям скромницы первостатейные! — Вея покрутила головой, непонятно, осуждая расторопных вдов или восхищаясь ими. — Мне потом на лисовиновской усадьбе бабы все уши прожужжали; в мелочах обсказывали, которая что говорила да как выглядела. И то усмотрели, чего и вовсе не было, вертихвостки.
— И как, помог Филимон?
— Ой, Плава, а то ты его не знаешь?! Проникся, старый охальник! Усы подкрутил, отроков оглядел — а те аж дыхание затаили, паршивцы… — опять встряла Верка, да Ульяна и не возражала, ибо рассказывала Говоруха всегда занятно. Ну, кроме тех случаев, когда поминала своих снох. — Покосился на баб и велел тем, на кого они указали, сделать, что их попросят, да чтобы к отъезду не опоздали. Бабоньки, не медля, подхватились да чуть ли не бегом помчались, парни еле за ними поспевали.
— Ну, торопиться-то они торопились, но на Продьку обернуться успели, да чуть не в голос засмеялись, — дополнила рассказ Вея. — А она стоит, им вслед пялится, ну прям березка по весне.
— Да она разве ж стройная? Вы же говорили, что она того… в теле… — удивилась Плава.
— Не-е, не стройная — такая же зеленая!
— А мамаши, у кого дочки на выданье и вовсе, что твоя роща в грозу: мало того что позеленели, так и загудели еще...
«Ой, шустры бабоньки, ничего не скажешь. И не мне их судить, вон сколько в Ратном вдов молодых. Бог весть, какие у них мужья были, может, и не успели их толком узнать, как потеряли… Не все же себя похоронить заживо готовы, как я тогда, после смерти Фомы… Только ведь и мою боль время исцелило, кто знает, что бы дальше сталось, не встреть я Андрея? Жизнь, она ведь все равно своего требует… А так и они довольны, и мужей у соседок в грех не вводят…
И Продьку они знатно уели, молодцы! Нашла на кого глаз положить! Вот дура — с Анной тягаться вздумала! Потому и осталась ни с чем… А ты не наглей! Ну, и остальным урок: бабьи-то дела не таской, а лаской гораздо быстрее решаются».

kea

Дата: Суббота, 09.03.2013, 17:02 | Сообщение # 45

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

* * *

Разговор на посиделках тек самым причудливым образом: то без всякой связи перескакивал с одного на другое, то кружился вокруг какого-то события до тех пор, пока его разве что не оближут со всех сторон. Бывало, и молча сидели — оказывается, это так здорово, когда можно посидеть и помолчать всем вместе. Есть о чем. Порой в такие мгновения вспоминалось что-то, ускользавшее от внимания в ежедневной суете и суматохе, всплывало на свет Божий и оказывалось важнее всех остальных дел.
— Знаете, бабоньки, а у меня все из ума не идет то, что Филимон давеча говорил… — Анна откинулась на лавке, прислонилась затылком к стене и сидела с закрытыми глазами.
— И чего он? — встрепенулась Верка.
«Ну что за баба! Она хоть когда отдыхает или нет? Глухая ночь на дворе, а ей все неймется…»
— Ну, Филимона грех не послушать, — откликнулась Ульяна. — Илья сказывал, он не глупее сотника или старосты нашего, только помягше малость. Ну, и не лезет никогда со своими советами, коли не спрашивают. Это он здесь развернулся.
— Жалко только его — больной весь, скрюченный, иной раз и ходит-то еле-еле. А посидит на лавочке, погреет спину об нагретые бревна, и опять глаз горит, — Плава поставила на стол очередной кувшин со взваром и опять устроилась на скамье. — Видно, что человек на свое место попал — как для него создано.
«А что, может, и создано… Корней Агеич сюда и не показывается, почитай, староста только один раз приезжал. Неужто без пригляду крепость оставили? Ох, непохоже… Как раз для старого воина дело…»
— Ну, так чего Филимон-то? — напомнила Ульяна.
— Да разговор у нас с ним зашел... про то, как раненых подбадривать надо, — Анна открыла глаза, оглядела сидящих вокруг нее баб и с серьезным видом продолжила: — Он мне присоветовал чуть позже, когда очухаются они с дороги, девиц к ним подпустить…
— Это чего он, старый хрен, удумал?! — Верка немедленно уткнула кулаки в бока и начала приподниматься, но Анна досадливо оборвала:
— Да сядь ты! Дослушай сначала!
— И правда, Вер, не кипятись! Филимон зря не скажет, — Ульяна ухватила Верку за рукав и потянула вниз. — Дай договорить. Так чего он, Анна Павловна?
— Присоветовал, значит, мне Филимон напускать на раненых наших девок — в новых нарядах, — Анна укоризненно глянула на Верку, — да с наказом глупости всякие говорить. От боли и тяжелых мыслей отвлекать, зубы им заговаривать.
— Ну-у, вообще-то оно и в самом деле… — выражение озадаченного лица Ульяны, слова, сам голос настолько напоминали Илью, что казалось, вот-вот она потянется бороду чесать. — Чтобы стаю девок в горницу к раненому запускали, я никогда не слыхала, а так… в каждой семье по-своему за ранеными ходят… И веселить приходится, и чушь нести… иного и разозлить полезно… Лучше пусть на кого другого злится, чем себя жалеет не в меру.
— Ну, а ты чего ему на это ответила, а?
«Ух ты… Это ж мне надо продумать, как девкам объяснить, чтоб все ладно вышло. Такое на их разумение не оставишь — суета начнется, бестолковщина, вначале и растеряются запросто и только друг на дружку коситься станут… Научить их, как себя вести, чтобы само собой получалось».
— Сказала, через день-другой, как можно будет, непременно так и поступим. Да не в этом дело, меня другое в его словах зацепило. Он много чего говорил, про разницу между отроками и девицами…
— Тоже мне новости! — буркнула себе под нос Верка. Анна, не обращая на нее внимания, продолжила:
— Дескать, вернулись отроки из-за болота совсем другими, потому как познали что-то, что и словами описать нельзя: страх, кровь, смерть — своих и врагов… А девицы про то и не ведают. Потому и пролегла между ними межа, которую не переступить… Ну, и еще, дескать, надо нам растолковать девкам про нашу, бабью грань жизни. Заковыристо говорил, конечно, я не все запомнила, но суть, кажется, ухватила.
— Эк его понесло! — неугомонная Верка неодобрительно покрутила головой.
— Ну да, любят мужи словеса красивые, — перебила ее Вея. — Нагородят семь верст до небес, а станешь разбираться… Батюшка покойный тоже, бывало, как начнет говорить — ну прям звери лютые в Ратном собрались, а копнешь чуток поглубже… А-а, да что там! — она махнула рукой и замолкла.
— Никогда я не слышала, чтобы муж так про… — Арина замялась, подыскивая подходящее слово, чтобы высказать то, что еще во время разговора с Филимоном ее поразило. — Ну, про бабью сторону жизни, что ли, говорил.
— Неонила, покойная жена его, — пояснила Ульяна для чужих в Ратном Веи, Арины и Плавы, — не раз хвастала, что лучшего мужа и не сыскать: ни разу пальцем не тронул, ни разу на сторону не глянул; и родных, и приемных детей людьми вырастил.
«Да-а… Хоть мужская и женская стороны жизни рука об руку идут, но каждый их со своего бока видит и чувствует. А отроки с девицами тем более друг друга не понимают: в юности даже в голову не приходит, насколько они разнятся... Вон, Филимон прошел через испытания в молодости, познал бабью жизнь изнутри, выходит, оттого и баб теперь лучше понимает? А сам при этом ничуть не обабился… Значит ли, что и баба, пройдя через мужское испытание, сумеет мужей лучше понимать, не теряя свою бабью сущность? Может, и я так смогу, после того как сама через смерть и убийство прошла?»
— Правильно ты, Арина, сказала про бабью сторону жизни, — вернулась к разговору Анна. — Вот я и думаю: Филимон-то говорил про то, что сейчас, после боев и ранений, отроки в мужскую жизнь входят, а девки в бабью — после проводов, ожидания… после встречи с ранеными… после плача по погибшим.
— Много мужи про это знают! — фыркнула Верка. — Спроси кого, так небось любой скажет, что бабами они нас делают… А без них ну прям никак!
— Конечно, все мы бабами после свадьбы становимся, — чинно продолжила Анна, но Верка и тут не смогла промолчать:
— Па-адумаешь, свадьба… Сеновалов на всех хватает…
— Ну, девичество потерять — дело нехитрое, да не самое важное. Это только один, даже и не первый шажок в женский мир… так, телесное изменение. Главные же перемены вот тут и тут, — Вея постучала согнутым пальцем по лбу и левой стороне груди.— Бывает, иная и родит, а матерью не станет… Не дано!
— Только вот даются все изменения не просто, — тихо, как будто про себя проговорила Арина, все еще обдумывая ту мысль, что ей в голову пришла. — И начинаются с боли и крови рождения, а потом боль почти каждый шаг сопровождает… телесная либо душевная — неважно.
— Да и кровь тоже… частенько, — согласилась с ней Вея. Помолчала, а потом повернулась к задумавшейся Анне. — У нас рассказывали про давний обычай… Раньше считалось, что девка, чтобы бабой стать, должна прежде испытание пройти. Ну, как отроков в воины готовили, испытывали где-то на капищах, так и девиц перед замужеством старухи в лес уводили. И пока они те испытания благополучно не проходили, невестами не считалась. И не шить-готовить, а иное что-то, да не простое, не каждая могла осилить, бывало, что отвергали после этого девку, а то и убивали. Но это совсем в давние времена, потом-то помягче стали обходиться, но замуж таких не брали, так пустоцветом и оставалась до старости, а коли случалось, что рожала, так дите родня забирала, ибо считалась не годна к материнству
Так что правильно Филимон сказал: наши девки на бабью дорожку уже вступили. Только зря он говорит, что первый шаг в женский мир девчонки только-только сделали! Они все уже столько пережили и столько потеряли, что этим, — Вея кивнула в сторону двери, — в их глуши и не снилось. Ты уж прости, Анна, но то, что ваши ратники с Куньим сотворили, и поживших баб ломает.
«Ох ты, ведь и Вея через то же прошла, о чем мне тогда Плава рассказывала! Да уж… весь не пощадили, и самих в полон угнали — такое не забудется. Конечно, сейчас для них оно вроде и неплохо обернулось, а какие раны на сердце остались? Хотя… Ничто даром не дается и не проходит бесследно. Надо думать, и Ратное с тех пор переменилось… К лучшему или худшему — Бог весть».
— Каждой женщине своя доля испытаний отмеряна, — примирительно сказала боярыня, будто отвечая на Аринины мысли. — Но если хватит сил не испугаться, вынести то, что нам Господь посылает, то и награда может быть велика.
— А не хватит духа все вынести, так и не жалуйся потом, что жизнь не задалась, — подхватила Арина. — Бабка мне говорила, что боль и девственная кровь сродни той первой крови, когда пуповину обрезают. Это не жертва и не плата, а лишь напоминание нам, что все ценное в жизни даром не дается.
— Вот-вот! — оживилась Верка. — Я давеча так и сказала Акулине с Клавкой: хотите и ежа родить, и в девках остаться? Теперь и нечего мне тут ныть — «Везет тебе…» Тому везет, кто сам едет! Ага! А то разнылись они…
— Выходит, они с тебя начали, — понимающе хмыкнула Ульяна. — То-то они ко мне подкатывались, выспрашивали про наше житье, да про то, как мужья тут устроены... — и пояснила для недоумевающих Арины и Плавы с Веей. — Это Тита с Прокопом жены. Все примериваются, как им — перебираться в крепость или погодить… Боязно.
— Боязно им, вишь! — возмутилась Верка. — То-то и оно, что боязно! Ну, так я им и сказала: давно собрались бы да приехали. А они губы поджали: «Хорошо тебе — приехали… Вам-то с Макаром дом уже готов!» — скривилась она, передразнивая слезливо-завистливые причитания неведомых Арине баб. — Ага! Мне завсегда лучше всех! Ну, я им и выдала! А вам, говорю, кто мешал? Мы с Ульяной, небось, на телегу погрузили, что поместилось, да и поехали к мужьям без долгих разговоров! Вея вовсе добралась, когда Стерва унесло невесть куда — что, ей не страшно, что ли? Сами же мне в спину шушукались тогда: поди, под телегой ночевать придется, либо с отроками в одной землянке!
Мы с Макаром до сих пор без своего угла перебиваемся, он в казарме, я в девичьей! Зато мы здесь вместе! У меня телега со скарбом так и стоит под навесом! Что ж мне теперь, удавиться, что ли? Зато и дом нам в числе первых… А они приехать боятся, вишь ты! Бросили мужей на чужих баб и сидят там, как смолой юбки намазали! И еще завидуют мне, что дом нам первее их, да что в поле не убиваюсь. Мало я здесь с починкой на всю ораву уламываюсь? Что ж им-то тогда в этот мед боязно?
— Ну, жизнь менять завсегда боязно, да еще вот так резко, — вздохнула Ульяна. — Я ведь тоже перед переездом три ночи не спала, все переживала — как тут и что…
— Так и мне боязно! — Верка всплеснула руками. — Кто ж говорит, что нет? И посейчас боюсь! Но переехали же, решились. Зато теперь и сливки нам, а уж кто после — объедочки… Вот так оно всегда и во всем. Я им это и объяснила: ничего даром не дается, за все расплатиться чем-то надобно. А не хватает духа… ну, ной… толку-то? Ни нытьем, ни карканьем жизни не поправишь. Ты свое дело делай потихоньку — оно и сладится.
— Да они бабы-то неплохие... — Ульяна покачала головой. — Вот увидишь, переедут непременно, и тут к месту придутся. И Акулина, хоть и ныть горазда, а тоже не белоручка — обвыкнется… Страда уже, почитай, закончилась — куда им деваться?
— Да теперь-то уж непременно переедут! — неожиданно заржала Верка. — Бегом прибегут, вот увидишь! Уж я их так обнадежила, так обнадежила…
— Чего ты еще отчудила? — вскинула брови Анна, а остальные с любопытством воззрились на Верку, не сомневаясь, что неспроста она так заливается.
— Да чего я? — отдышавшись, она состроила невинную физиономию, но не удержалась и снова захохотала. — Говорю им: а вы, бабоньки, можете и не спешить, чего уж теперь? Мужи ваши присмотрены да ухожены, Плава их кормит, Ульяна обстирывает, я — если что зашить, а остальное… В крепости холопок молодых да пригожих мно-о-ого… А вот еще скоро молодухи Лисовиновские приедут, Анне Павловне в помощь, те и вовсе пропасть не дадут! Ох, они подхватились-то! Не иначе прямо от колодца и рванули добро собирать…
— Ну, ловка! — отсмеявшись, восхитилась Анна. — Похоже, и впрямь скоро пожалуют… Вот и ладно, и им дело сыщется. А пока…— она задумалась, оценивающе глядя на своих ратнинских помощниц. — Значит, так, бабоньки. Есть у меня для вас важное поручение.
Верка с Ульяной переглянулись, недоуменно пожали плечами и уставились на боярыню.
— Посмеялись мы с вами про жениховство-то, а ведь и впрямь пора на будущее присматриваться к ратнинским девкам. Обнадеживать их пока рано, но самим прикинуть уже не мешает: у кого в роду бабы плодовитые, кто в родне чем болел… Ну, это я у Настены… Не белоручки ли, какого нрава… В общем, все, что сами знаете и что выспросить сможете.
От нового поручения Верка пришла в такой восторг, что ее еле угомонили: — Да я!.. Да будь в надеже! Всех переберем, самых справных невест сыщем! Не сомневайся даже!
«Ей волю дай — она и сама сутками спать не будет, и нам не даст! Вот только не присочинила бы лишку… Ну, да Анна ее лучше меня знает, разберется. А Ульяна-то почему притихла? У нее ведь тоже сыновья, их рано или поздно женить все равно придется…»
Анна, видимо, тоже что-то заподозрила, потянулась к жене обозного старшины, сжала ее руку и сказала ободряюще:
— Ты теперь не обозница, ты — моя помощница, из первых. Если кто перед тобой нос задирать станет, ко мне со своими дочками может и не подкатываться! Где хотят пусть себе женихов ищут, хоть у половцев!
— Так их, Анна Павловна! — громогласно согласилась Верка. — Мы своих в обиду не даем. Ульяниным мальчишкам я самолично наилучших невест подберу!
«Что-то незаметно, чтобы Ульяну это порадовало!»
— Да ты, подруга, не спеши, — остудила Веркин пыл Вея. — Им до жениховства еще дорасти надо.
«Не завидую я ратнинским бабам, ой, не завидую… Анна сейчас все равно что хоря в курятник запустила!»

kea

Дата: Четверг, 14.03.2013, 21:29 | Сообщение # 46

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Глава 9

Продолжить совет с Филимоном не удалось ни назавтра, ни даже через день: то Анну срочные дела на части рвали, то сам Филимон из-за занятий с отроками не мог найти времени, а то у него спину прихватило, да так, что Юлька растерла его какой-то мазью и строго-настрого велела лежать, накрывшись теплым. А потом из-за болота снова прибыла телега с ранеными. По их словам выходило, что Михайла все равно командует отроками, хоть старшиной назначен Дмитрий. Анна наконец-то начала понимать, чего добивался Корней: он не столько будущего сотника себе на смену растит, сколько наследника-боярина.
Мало того что и за сына, и за раненого Алексея у Анны сердце болело, а тут еще Юлька не выдержала, примчалась с разговором про Мишаню. Боярыня лекарку, как могла, успокоила, но когда разговор стал слишком уж напоминать беседу с будущей невесткой, а Юлька, увлекшись, принялась задавать вопросы, которые ее никоим образом не касались, пришлось это дело хоть и мягко, но прекратить. Не ее забота в дела Лисовинов нос совать! Пусть считает пока, что Анна их любви не противится.
А тут еще Анюту при Юльке будто кто за язык дернул! Ну, надо ж было до такого додуматься: спросила, поедут ли они в Туров, если с Мишаней что случится. Дуреха! О таком не то что говорить — даже думать нельзя, а она вслух брякнула! И тут Анна лишний раз убедилась, что влюбленная лекарка иной раз хуже змеи подколодной, никогда не угадаешь, что в следующий миг сотворит: руку вперед выбросила, как будто ударить хотела, и тут же на Аньку заклятие наложила. Прошипела, что если Мишаня не вернется, то сестре его тогда Турова не видать. И женихи тамошние не понадобятся.
И мать, и дочь от таких слов оторопели. Анька, конечно, в слезы и убежала, а боярыня хочешь не хочешь принялась Юльку успокаивать да уговаривать. Дескать, что ж ты такое говоришь, девонька, нельзя такими словами сгоряча разбрасываться… А у самой аж пальцы сводит — так эту соплячку придушить хочется, прости Господи.
«Сейчас она одной Аньке угрожала, а завтра кому? Поругаются с Мишаней, а она возьмет и на него самого сгоряча неведомо что напустит! Или на жену его — ведь не на этой же ему, в самом деле, жениться!»
Нет, Анна и сама дочь за такие слова не пожаловала бы; за то, что рот открывает, не думая, не миновать бы Аньке розог, но понять, чем ей Юлькины слова грозят, в первую очередь надо.
Рыдающую дочь боярыня нашла в горнице у Арины. И не скажешь сразу, чего девчонка напугалась больше: Юлькиного пророчества или своей же глупости. Понятно, что зла брату она не желала, просто ляпнула, не подумав, как сказанное со стороны слышится. Арина ее уже отчитала, но и пожалела, а подробности, что и как там получилось, уже у Анны стала выпытывать: что и в каких именно словах Анюта сказала, и что за заклятие Юлька в ответ сотворила. Встревоженная и обеспокоенная не на шутку мать отвечала подробно и обстоятельно; понимала, что помощница выспрашивает ее не из пустого любопытства. Арина же, выслушав, вздохнула:
— Юлька ее просто испугала. Заклятие не так накладывают, но коли Анютка сама в это поверит, оно может и силу обрести. Правда, Юлькины слова на Анюткины завязаны — лекарка сама, похоже, ее речей испугалась, оттого и ударила в ответ, не подумавши. В общем, хорошо, что сейчас обе девчонки маху дали, не одна твоя Анюта.
— Это я и сама понимаю! — Анна досадливо передернула плечами. — Что делать-то теперь?
— Примирить их надо.
— Аньку с Юлькой? Да как их примиришь? Юлька не дитя, которая из-за куклы обиделось, даром, что бабьего ума нет и не будет, — боярыня не скрывала своего раздражения. — Она с детства не такая, как все. Девчачью дурость и беззаботность, я думаю, мать из нее выбивает, но девки-то наши понять этого не могут. Для них она сопливка зазнавшаяся. Вот и мири их после этого…
— Но жить-то ей среди людей, — покачала головой Арина, — так что мудрости и терпения набираться придется.
— Ничего, Настена ей это еще объяснит, и не раз, — с некоторым злорадством отозвалась Анна. — А понадобится, так и вобьет. Но пока что Юлька не разумеет, что девки наши, при всей их дурости, своим женским чутьем улавливают многое, что ей не доступно.
— Женское в ней лекарским забивается, так?
— Так.
— Ну, не совсем же она дурочка малолетняя, поймет, что с Анюткой погорячилась. Твоя дочь, не подумав, ляпнула, Юлька ей сгоряча и по глупости же напророчила. Вот пусть теперь сама и исправляет, разумница, — Арина отвела взгляд, прикидывая что-то, потом нерешительно взглянула на боярыню. — Есть один способ, только… Не разгневаешься ли на меня?
— А что такое? — насторожилась Анна. — Говори, что придумала?
— Ты понимаешь, Юлька ведь не просто лечит, — Арина теперь не сводила глаз с Анны: то ли убедить пыталась, то ли уловить момент, чтобы свернуть разговор, если та осерчает. — Она же Макоши служит… Вряд ли она прошла жреческое посвящение, не думаю, что мать допустила, но есть один обряд, древний очень… как раз для того, чтобы ушедших воинов охранить и защитить.
«Господи, Пресвятая Богородица, да что же это такое?! За что раз за разом испытываешь? Соглашусь сейчас — против Тебя согрешу, а откажусь… Кто, кроме меня, моих детей защитит? Я себя пожалею, а с ними, не приведи, Господи, беда какая случится?.. Нет уж — мой грех, сама перед Господом и отвечу, лишь бы с ними ничего не стряслось!»
— Юлька про него должна знать, Настена не могла такое пропустить. Нам-то с тобой на этот обряд и смотреть нельзя, для девиц он. Вот и пусть лекарка его с нашими и проведет. Тут сразу одним махом нескольких зайцев убьем.
— Ну, что сама она для них сразу же станет не просто Юлькой-лекаркой, а чуть ли не посвященной жрицей, это я понимаю. Только вот не знаю, к добру это или к худу: девчонки-то почти все недавние язычницы. Они в вере христианской еще не утвердились, а тут такое…
— Вот и я про то же думаю… только ведь тут выбирать придется, что для нас сейчас главнее… — Арина отвела глаза.
«Ну да, кто о чем: я о своих детях, а она об Андрее печется. Не станет его — и рожать ей не от кого… Так что и она тоже о детях, только о не родившихся пока».
— А какая еще польза от этого обряда? — после паузы поинтересовалась боярыня.
— Так ведь перед этим Юлька всех очистить должна — мало ли что… Свое заклятие с Анюты сама и снимет.
«И я еще сомневалась, дозволять или нет? Да пусть делает, что хочет, лишь бы помогло!»

Всего пару дней назад (или уже больше? Господи, как дни-то летят!) Анна, по совету Филимона, разрешила девицам помогать отрокам с грамотой и прочими науками, вроде аккуратной починки собственных портов. Того, что получилось из этого разрешения, не ожидал никто.
После очередного занятия Анна за обедом обнаружила, что весь десяток чрезмерно оживлен и, похоже, настроен на игривый лад.
«Да сколько же их одергивать можно! И какие мухи их всех покусали? Как будто с отроками ни разу в жизни не разговаривали! Ладно уж, если никак не угомонятся, так пусть хоть застольную беседу учатся достойно вести».
— Ну и как вам с отроками совместно грамотой заниматься?
Боярыня обратилась с этим вопросом ко всем сразу, а то, что при этом глянула на Млаву, вышло совершенно случайно. Однако толстуха решила, что боярыня спрашивает именно ее, и пробурчала с набитым ртом:
— Штаваютша…
Раздавшийся следом хохот был таким дружным и внезапным, что Анна вздрогнула. Девиц колотило, ложки горохом сыпались на пол, а в мисках плавали рукава. Даже тихоня Ксюша сотрясалась от смеха, закрыв лицо ладонями и пылая мгновенно покрасневшими ушами. Даже Арина фыркала, закусив нижнюю губу и уставившись глазами куда-то под стол.
Анна сначала растерялась — больно уж все неожиданно началось; потом сама на себя за эту растерянность разозлилась, и лишь после сообразила, как прекратить это вопиющее непотребство. Высмотрев, кто из девиц смеялся меньше остальных, боярыня ткнула в ее сторону черенком ложки и выкрикнула, перекрывая шум:
— Ты! Встать!
Манефа послушно поднялась, но вместо того, чтобы принять приличествующую скромной девице позу, принялась отряхивать кончик косы, который умудрилась окунуть в миску со щами.
— А ну, тихо всем!!!
Полной тишины, конечно, не наступило, но, по крайней мере, стало возможно просто говорить, а не кричать.
— Ну-ка! — Анна грозно сдвинула брови. — Объясняй: в чем дело?
— Так наставник Филимон… нам велел… хи-хи-хи… велел самым глупым помогать, а она… ха-ха-ха!
Манька, не в силах говорить дальше, просто махнула рукой в сторону Млавы и согнулась в новом приступе хохота, опять окунув в миску кончик косы. Примолкшие было девицы снова дружно грянули смехом. Анна глянула на побагровевшую, с щекой, раздутой от набитой пищи, Млаву, затравленно поводящую выпученными глазами, и поняла, что сейчас не выдержит и сама. Грохнула по столу кулаком и заорала:
— Встать!!! Выходи строиться!!!
Не удержалась и принялась подталкивать столпившихся у выхода девиц в спины, а последней даже поддала ногой под зад, благо юбку-порты все-таки оценила, время от времени ее надевала и ногами в ней махала свободно. Еще не выйдя на улицу, прямо из дверей кухни прорычала:
— Р-равняйсь! Смир-рно! Нале-во! Вокруг казармы, направляющая Мария, бегом!!!
Девчонки рванули как кнутом нахлестанные, а Анна, глядя им вслед, притопнула ногой, досадуя сама не понимая на кого: то ли на девиц, то ли на себя — за несдержанность.
«Да что ж такое-то! Думать надо, матушка-боярыня! Ну, хоть бы Арину при себе оставила, расспросить».
— Ну? Проветрились? — Анна обвела грозным оком строй запыхавшихся девиц. — Тогда попробуем еще раз, а если не сможете, то опять побегать придется. Манефа! Докладывай.
— Наставник Филимон велел нам помогать самым глупым отрокам, а Млава Федьке пообещала, что когда он сможет без ошибок свое имя и звание написать, она ему даст себя за титьки потрогать.
Только открывшийся сам собой рот не позволил Анне переспросить: «Что-о?»
— А чего ж еще делать, — возмущенно возопила Млава, — если он не слушается, а драться дядька Филимон запретил?
Нового взрыва хохота Анна уже не услышала: на ослабевших ногах еле добралась до завалинки и уселась, опустив голову и, по-мужски оперевшись локтями, свесила ладони между колен. Сквозь смесь слез и смеха из памяти выплыла Мишанина присказка: «Широка земля-матушка! Каких только дурней не рождает!»
Кое-как успокоившись, Анна утерла выступившие слезы и глянула на девиц. Глянуть строго не получилось, пришлось глядеть весело и спрашивать вроде бы шутливо:
— А скажите-ка, девицы-красавицы, кто из вас отроку Федору крестной доводится?

Когда Мишка вынудил отца Михаила крестить вторую полусотню Младшей стражи, из-за нехватки женщин в крестные матери были поверстаны и ученицы девичьего десятка. Причем каждой досталось не по одному крестнику, а по двое-трое. Девицы, большинство из которых сами еще совсем недавно были язычницами, нервничали во время обряда чуть ли не больше отроков, а потому почти не запомнили имен своих крестников. На возникшие родственные отношения молодежь внимания как-то не обращала — не привыкли еще, да и других забот хватало, поэтому теперь ответом на заданный Анной вопрос стало гробовое молчание.
— Та-ак… А ну-ка вспоминайте: кто на рубахе имя Федора вышивал?
— Я-а…— проблеяла Аксинья, самая тихая и скромная из девиц.
— И как же ты допустила, что чужая тетка твоего крестника грамоте учить взялась, да еще… гм, такое пообещала?
Ксюха мгновенно покраснела и, кажется, готова была провалиться сквозь землю, но Анна смотрела не на нее, а на Млаву: та от подобного именования даже слегка пошатнулась — впервые в жизни ее назвали теткой! Пусть и чужой, пусть и в ругательном смысле, но теткой!
— Впредь приказываю, — Анне, наконец, удалось вернуть в голос строгость, — при совместной учебе с отроками заниматься только со своими крестниками, а не с кем попало. А ты, Аксинья, раз уж проворонила крестника и допустила такое… такое, в общем, — Анна не сумела подобрать нужные слова и, махнув рукой, свалила решение задачи на голову несчастной девицы: — С обещанием, данным отроку Федору, разбирайся сама.

kea

Дата: Понедельник, 18.03.2013, 17:24 | Сообщение # 47

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Из-за истории с Млавой девицы с окончанием обеда припозднились, а когда, наконец, вышли из кухни, то на той же завалинке, где она давеча хохотала, боярыню поджидал Филимон. Наставник окликнул ее и кивнул на бревно рядом с собой:
— Садись, Анюта… Я слыхал, весело вы сегодня пообедали?
Анна даже и не подумала удерживать наползающую на лицо улыбку.
— Да уж… Рассказали мне, какое у вас сегодня занятие грамотой получилось. Весело учеба идет.
— А и впрямь не скучно было! — Филимон с ухмылкой окинул взглядом девиц, со смешками выходивших из кухни. — Как Млавушка придумала каракули, что Федор на аспидной доске нацарапал, об его же вихры стирать, а остальные девы ее пример подхватили, такой стук получился — куда там Артюхе с его музыкой! Я прям заслушался.
— Но драться-то все-таки запретил?
— А как же? Народ все молодой, горячий, глядишь, увлекутся да либо головы поразбивают, либо аспидные доски попортят. Головы-то ладно — заживут, а досок-то где новых набрать?
Анна попыталась представить себе, как девки лупят нерадивых отроков учебной снастью по головам…
«М-да… благонравные отроковицы, примеры христианского смирения и девичьей скромности…»
Не удержавшись, фыркнула, едва успев отвернуть лицо от девичьего строя.
— Однако же женская мудрость и терпение и не такие преграды преодолевать способны! — прочувствованно вещал Филимон, повысив голос так, чтобы воспитанницы его хорошо слышали. — Млавушка-то, почитай, вмиг Федьку усмирила… И то сказать, я и сам у такой наставницы поучился бы с удовольствием!
Он подмигнул навострившим уши отроковицам и молодецки расправил усы. Млава шумно выдохнула и метнулась растерянным взглядом с Анны на Арину, потом на соседок по строю, потом снова на Анну. Арина тоже уставилась на боярыню, но не растерянно, а обеспокоенно, как бы вопрошая: «А надо ли позволять воспитанницам слушать такое?» Строй девиц зашевелился, и почти все головы повернулись в сторону уж и вовсе потерявшейся Млавы. Филимон же, не обращая внимания на впечатление, которое произвели его слова на слушательниц, уверенным голосом подвел итог:
— Хорошо учишь, девок, Аннушка. Правильно! Только вот давай, пристрой их сегодня еще на какие-нибудь занятия, а я попозже подойду… Не добеседовали мы с вами прошлый раз, а дело серьезное…

На этот раз Анне не пришлось притворяться, что занята чтением каких-то записей, все получилось само собой. Придя заранее в кабинет сына, она принялась перебирать берестяные грамотки, пытаясь понять, чем же таким умственным занимается здесь Михайла, что порой там чуть не по полдня проводит.
Записи можно было разделить на две главные части. Первая — хозяйственные заботы: сколь чего есть на складах, чего еще недостает, на какое время хватит имеющихся запасов и прочее в том же духе. Насколько поняла Анна, это были грамотки, писаные не самим Михайлой, а отроками из купеческого десятка, помощниками Ильи.
Вторая — перечень занятий, которые проводились в Академии. Вот тут писал сам Михайла, и, просмотрев грамотки, Анна поняла, что сыну явно не хватает времени, слишком уж многому хотел он обучить отроков. На эту мысль ее натолкнула вощанка, которую она якобы читала, когда впервые пригласила Филимона и Арину на совет. На той дощечке сын составлял расписание на несколько дней сразу и исправлял написанное множество раз.
Тут же Анна увидала сразу несколько непонятных слов: физра, полит., маск. Это, впрочем, ее не особенно удивило — новые книжные слова в устах сына давно стали делом привычным. Такие же непонятные пометки, только в гораздо большем количестве, увидела Анна и на списке отроков, обнаруженном в верхнем выдвижном ящике стола. И не только слова — напротив имен стояли разные значки: крестики, галочки, стрелки, еще что-то, чему она не могла подобрать названия. Она решила, что сын таким образом помечал особенности характера или какие-то способности у отроков. А вот еще одна вощанка…
Знакомыми литерами в разных углах дощечки Мишаня написал четыре имени: Корней, Аристарх, Настена, Нинея. От каждого имени прочерчены стрелочки к надписям… То, что это именно надписи, Анна поняла, а вот прочесть… Округлые литеры почти сплошь состояли из кружков и крючков, и не стояли отдельно, а этими самыми крючками цеплялись друг за друга.
«В слова так соединяются, что ли? А почему слова все отдельно друг от друга ##1? Что за письмо такое?»
Анне в юности приходилось видеть у отца записи, сделанные на греческом языке, а однажды батюшка для интересу показал детям грамотку с арабской вязью — ни то, ни другое не походило на слова, что Михайла начертал на вощанке.
«А может, это глаголица? Батюшка сказывал, что славяне писали ею до того, как святые Кирилл и Мефодий измыслили нынешние литеры. Или это нурманские руны? Кто же выучил Михайлу этому письму? Отец Михаил? Нинея?
Если писал, значит, размышлял о них… а ведь это, наверное, самые влиятельные люди не только в Ратном и окрестностях, а, пожалуй, во всем Погорынье. Трое — язычники, а четвертый — Корней… И зачем здесь стрелки?»
##1 В древнерусском языке слова на письме друг от друга не отделялись.

kea

Дата: Понедельник, 18.03.2013, 17:29 | Сообщение # 48

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

За этими раздумьями и застали Анну пришедшие Филимон и Арина. Она даже почувствовала досаду из-за того, что от интересного дела оторвали.
— Поразмыслил я, Анюта, над тем, о чем давеча толковали, — после того, как все расселись по местам, Филимон заговорил первым. — Да, поразмыслил… и выходит, что и впрямь нет в Ратном нужных нам старух. Тут ведь какое дело… суть бабья, самая глубина ее, для нашего дела помехой оказывается. Я, бабоньки, может, сейчас и обидно что для вас скажу, но вы сдержитесь. Для дела надобно обиду сдержать, иначе ничего путного у нас не выйдет. Согласны?
— Конечно, согласны, Филимон Савич… — отозвалась Анна и тут же спохватилась: посуда с медовухой и квасом так и осталась стоять на маленьком столике — Мишанины загадки отвлекли.
— Арина, налей-ка нам кваску, а наставнику Филимону — медовухи…
— Медовухи не надо! — остановил боярыню Филимон. — Не празднуем мы ничего, да и не в гостях собрались, а на совет. А вот кваску поставь, мало ли, от разговоров в горле пересохнет.
Филимон помолчал, пока на стол выставлялись кувшин и кружки, потом продолжил:
— Да… без обид, значит. Так вот: я давеча не прав был, когда говорил, что сначала надобно знать, чему учить, а только потом решать, кто учить будет. Не так все! Нам главное — наставников дельных сыскать! Вот тут у нас с вами трудности и начинаются. Из отроков мы ратников готовим, стало быть и учить их должны ратники. Наилучшие. А из девок вы хотите баб вырастить, тоже наилучших. Но тогда учить девиц должны такие же бабы, а где ж их взять-то? — Филимон пригорюнился, а потом взглянул насмешливо на наставниц. — Ну-ка, назовите мне самых лучших баб в Ратном!
Анна с Ариной переглянулись и… смолчали. Просто не нашлись с ответом.
«Загадки загадывает старый. Вопрос вроде бы и понятный, простой совсем, но поди ответь на него… Ну, потребовал бы он назвать самых красивых, или самых хозяйственных, или… еще что-то такое же — поспорили бы, но назвали. Как определить, кто из баб лучше, кто хуже? И в чем? А лучшие ратники — они в чем лучшие? Вон Фрол — из лучших ратников был, а мужем… Ладно, не надо о покойном».
— Молчите? — судя по тону, Филимон был доволен тем, что не услышал ответа на свой вопрос. — И правильно молчите! Невозможно лучших баб назвать никому и никогда! Вот так! Спросите: почему? Отвечу! Потому что бабы строем не воюют!
«Бабы? Строем? Да бабам вообще воевать невместно!»
Анна с Ариной снова переглянулись, и обе поняли, что ничего не поняли, а Филимон, оглядев собеседниц, довольно ухмыльнулся и продолжил:
— Вижу, что непонятно, но вот сейчас объясню, и согласитесь. Непременно согласитесь! За что соперничают отроки? Да и мужи тоже, хоть и не так явно. За первенство! Либо за первенство вообще, чтобы, значит, над всеми остальными подняться… ну, как Корней, к примеру, либо за первенство в чем-то одном: стать лучшим мечником, лучшим лучником, лучшим наездником… и все такое прочее. Чтобы равных ему не было!
«Это да, тут он прав. Из кожи готовы выпрыгнуть, лишь бы отличиться! Кто чем… Корней вон еще одну причину для гордости нашел: на старости лет молодую бабу обрюхатил и петухом ходит… И ведь завидуют ему!»
— Ну а бабы? — Филимон перевел взгляд с Арины на Анну и обратно. — Что для баб главное? Для смысленных баб, а не свиристелок малолетних, само собой? Первой красавицей прослыть, лучше всех наряды и украшения иметь или еще что? Ну как? На что вот ты, Арина, готова положить столько же сил, к примеру, сколько молодые мужи, когда бьются за звание лучшего лучника?
«Ага, делать Арине больше нечего, на пустяки силы тратить…»
— А при чем тут наряды? — недоуменно переспросила Арина. — Да нет, что-то ты не так говоришь, Филимон Савич. Первой красавицей быть, конечно, приятно, но это же не на весь век — годы-то идут… Украшения, наряды… это ж не я сама, это… ну… ко мне прилагается. Даже если бы я умела лучшие наряды шить, так все равно… Глупо это как-то… — Арина пожала плечами, оглянулась на Анну и замолчала.
— Ясно мне, кажется, что ты хочешь сказать, — Анна выпрямилась, повела подбородком и, понимая, что произносит нечто… ну, если не боярское, то «добродеино» точно, сказала: — То, что я лучшая портниха, еще не делает меня лучшей бабой! Вот лучший лучник, как ни поверни, считается одним из лучших мужей Ратного. Даже лучший обозник тоже не последний из мужей, а вот лучшая… — боярыня, сбиваясь с тона мудрой женщины, неожиданно для себя смешливо фыркнула. — Вон, Донька лучше всех бражку творит, из чего хочешь, говорят, сделать может, а кто ж ее лучшей бабой назовет?
— Так, так, верно мыслишь, — Филимон поощрительно покивал. — А почему?
— Так она ж только в бражке и искусна, а в остальном — тьфу! Глаза б не глядели! — Анна встрепенулась, кажется, поймав верную мысль. — Так и лучший лучник, если он во всем остальном плох, никому не нужен будет! Что-то ты дядька Филимон не туда заехал.
— Не туда, значит? — старый воин снова ухмыльнулся. — Хорошо, немного поправлюсь: лучший лучник среди справных ратников. В остальном чтобы другим примерно равный, а вот в стрельбе всех превзошел. То же самое и про обозника надо сказать, или, к примеру, про кузнеца. С этим согласишься?
— Согласиться-то соглашусь, но…
«Интересно получается, дядька Филимон… Значит, мужей только по ратным успехам сравниваешь или по ремеслу, а баб? Ну да, у нас в селе лучший ратник, как само собой разумеется, почитается лучшим мужем. Будто нету справных ратников, с которыми в обыденной жизни никто и знаться не хочет — до того людишки поганые…»
— Погоди! — прервал Анну Филимон. — А не приходилось ли вам слыхать такие слова: «Ну, вроде всем хороша девка! И собой приятна, и хозяйка отменная, и женщины у них семье здоровы да плодовиты, а замуж никто не берет!» Или же: «Такой муж бабе достался — хоть в петлю лезь!» Приходилось такое слышать?
— Приходилось! — отозвалась Арина. — И не единожды. А еще обычно добавляют: «Поди пойми, чего мужам надо!»
— О! В корень зришь, Аринушка! — обрадовался Филимон. — Мужам! Надо! Вот вам и разница: отроки и мужи соперничают в том, каковы они сами есть, а девицы и жены в том, насколько они для мужей привлекательны! И ничего вы с этим поделать не можете!
«Ну да, ну да… Вон, Варька с Веркой за звание первой сплетницы в Ратном только ради своих мужей чуть не до смерти бьются! А ведь обе гордятся тем, что умеют! Верку я к делу, считай, пристроила, как бы еще исхитриться Варвару… Ладно, не о том речь…»
Филимон продолжал, не подозревая о тех мыслях, которые крутились сейчас в голове у боярыни:
— А отрицать это — себя самих обманывать. Ибо не сама по себе баба успешна, а по тому, какого она мужа умудрилась себе отхватить. По нему и ее ценят.
«Какого мужа умудрилась отхватить»? Это что же у тебя, дядька Филимон, получается? Мужи мечами да конями между собой считаются, а бабы — мужьями? А что — чем не жеребцы? И судят о нас со своей жеребячьей колокольни…»
Спохватившись, Анна постаралась спрятать не к месту вылезшую насмешку как можно глубже: обижать старого воина не хотелось, да и мысли он высказывал на первый взгляд хоть и обидные, но обдумать их все-таки стоило. А Филимон продолжал разливаться соловьем, многословно и подробно доказывая свою мысль, хотя ни Анна, ни слегка обалдевшая Арина спорить с ним даже не пытались. Перебрав все сколько-нибудь заметные пары в Ратном — начиная от Доньки с покойным Пентюхом и заканчивая Сучком с Аленой — и рассмотрев их отношения со всех сторон (Анна иной раз и нить его рассуждений теряла), Филимон, наконец, торжественно изрек:
— Потому-то и невозможно бабе быть самой лучшей для всех: желания у мужей разные, да порой такие, что и в голову не придет! — боярыня уже перевела дух, надеясь, что наконец-то сейчас Филимон угомонится и перейдет к делу, но он неожиданно хитро прищурился и вдруг спросил:
— Однако же, признайтесь, бабоньки, ведь хочется быть привлекательной для многих, а не для одного, хоть и самого распрекрасного сокола ясного? — и, не дожидаясь ответа от собеседниц, приговорил: — Хочется!
«Да что тебе наше слово? И без того в своей правоте уверен. Ну да, хочется порой… А что тут такого? Мужи вон до старости на молодок заглядываются…»
— Вот! — Филимон воздел палец вверх, будто обличая кого-то. — И в сем деле все остальные бабы для каждой из вас соперницы! Даже больше — вороги лютые! Вот потому-то я и сказал: «Бабы строем не воюют».
Арина хоть и владела лицом, но ее передернуло, да и Анну покоробило. Вроде бы и верно подметил старый воин, но как-то так получилось, что всевозможные и самые разнообразные бабьи заботы он свел к одной-единственной.
«Как будто обокрал, прости господи! Ну да, воюют бабы из-за мужей, по-своему, но воюют, вспомнить хотя бы ту же Продьку, но нельзя же всю жизнь только к этому сводить! Или… неужели мужи и в самом деле считают, что они для нас единственный свет в окошке? Но ведь Филимон-то баб получше других понимает — что же про остальных тогда говорить?! Как будто… как будто они в щелочку подглядывают, вместо того чтобы дверь распахнуть и войти. То ли боятся, то ли… вместо двери глухую стену видят?»
Анна не успела высказать пришедшее на ум возражение — ее опередила Арина:
— Ну, не скажи, Филимон Савич! Если есть один-единственный, — Арина запнулась и залилась краской, но преодолела себя, — так и наплевать, как остальные на тебя смотрят. Лишь бы…
— Ага! Лишь бы! — Филимон ткнул в сторону Арины пальцем, словно опять уличая в чем-то. — Вот именно, лишь бы! Лишь бы разлучница подлая между вами не встала! Ведь непонятно же, чего мужам, кобелям этаким, надобно. А вдруг она привлекательней ему покажется? И сама не поймешь, чем плоха оказалась, и чем эта змея подколодная лучше. Убила бы, и рука б не дрогнула, и совесть бы не мучила. Что? Не так?
— Не так! — Арина покраснела еще больше, но уперлась взглядом в Филимона, будто хотела сдвинуть того с места вместе со стулом. — Уходят не К кому-то, а ОТ кого-то! Если уходит, значит, не жизнь это уже, а одна маета. А если от недомыслия уходит, по глупости, так и скатертью дорога, все равно на такого положиться нельзя. Лучше уж сразу оборвать, чем всю жизнь кусочки от души откраивать. Уж всяко спокойнее.
«Ну да, Арина и в самом деле вырвет из сердца того, кто ее предаст. Только много ли среди баб таких, сильных духом? Живут с постылыми, терпят блудливых… Да и церковь на всю жизнь связывает…»
— Врешь! Это ты сейчас так думаешь! — с непоколебимым убеждением отрезал Филимон. — Видал я, как с такого покоя то в петлю лезут, то в полынью прыгают. И это еще не самое худшее. Гораздо страшнее, когда с этого же покоя годами замужем за постылым угасают. И в грех прелюбодеяния, как в омут головой, кидаются — хоть час, да мой! Да много чего еще случается, даже вспоминать неохота.
Покойнее ей будет… отрокам сказки рассказывай, а девицам не смей! Потому что несчастье каждой, кто в эдакое поверит, на твоей совести грузом повиснет. Одно утешает: вечная бабья война за мужское внимание очень быстро, еще в девичестве из вас этакую дурь вышибает начисто.

kea

Дата: Вторник, 19.03.2013, 12:30 | Сообщение # 49

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

«Да что же это он, не понял ничего, что ли? Или думал о своем и потому не услышал ее слов? Если нам Господь не дал такой же телесной силы, как и мужам, так и душевных сил у нас нет, что ли?
Неужели все-таки прав Филимон? Ну, с какой-то стороны, наверное… Но тогда его слова для большинства баб — смертный приговор… Или пожизненный? Приговор к жизни — тусклой и тоскливой… Брр…»
— И не дуйся на меня! — разойдясь, Филимон погрозил Арине пальцем. — У нас здесь совет, а не посиделки, и я за тобой не ухлестываю, чтобы только одни приятности говорить. Сразу ведь договорились: без обид!
«Ага, совет… Вот и говорил бы по делу, а то обрадовался, что есть кому слушать. Понятно, что все старики поговорить любят, а он, видать, о таком давно думал… как бы не с той зимы, что с детишками в лесу провел. Только собеседников подходящих, видать, все не находилось — не с отроками же, в самом деле, о бабьих делах рассуждать; они и не поймут ничего. Да и другие мужи, пожалуй, тоже. А тут моя забота как раз и подвернулась… Но надо как-то его на дело сворачивать, а то он нам тут долго еще будет сказки сказывать… А коли занесет не туда, так еще и поссоримся».
— Погоди, дядька Филимон! — вмешалась Анна. — Если без обид, так и ты не сердись. Мы тоже много чего о мужах поведать можем, да разговор у нас сейчас не о том. У меня тоже есть что возразить. Не бойся, не от чувств, а по делу.
— Ну, если по делу, так давай.
— Первое… — боярыня помолчала, подбирая слова. — Как-то мы позабыли, что девицы-то чаще не по своему выбору замуж идут, а по родительскому.
— Не позабыли! — Филимон досадливо поморщился. — Разговор у нас все-таки не о замужестве, а о подборе наставниц. Вот об этом-то вы, бабоньки, как раз и позабыли.
«Ну да, можно подумать, на мужей да бабьи войны за них мы с Ариной сами разговор повернули…»
— Я все, что перед этим сказал, именно к этому и вел: какие нашим девицам нужны наставницы, памятуя о разнице между воспитанием отроков и отроковиц. Ну, а свадьба по сговору родителей, раз уж к слову пришлось… бывает, и хреново кончается. Но это ежели родители дураки или упрямцы. А у умных по большей части все хорошо получается, да и склонность молодых друг к другу для умных родителей — не пустой звук. Ладно, отвлеклись мы. Ты, я чую, еще чего-то возразить хотела?
«Ага, МЫ отвлеклись, как же…»
— Хотела, дядька Филимон. На мой взгляд, как-то ты не так сравниваешь лучших мужей и лучших баб…
— Я сказал, что лучших баб не бывает! Что они…
— Погоди, не перебивай!
Анна прикрикнула, даже чуть по столу ладонью не шлепнула, и лишь потом спохватилась — негоже на старика голос повышать, даже и боярыне. Но Филимон ободряюще улыбнулся: продолжай, мол, не стану перебивать.
— Так вот, неверно! — продолжила Анна. — Баб-то ты оцениваешь по привлекательности и по делам домашним, хозяйственным, а мужей по тем, которые вне дома, что ли… не знаю, как правильно сказать. Но мужи-то и в доме тоже живут, той же обыденной жизнью, делами хозяйственными занимаются. Да и… — вот тут Анне пришлось сделать над собой усилие, христианское воспитание словно за подол хватало, — и мужей их мужская привлекательность тоже ведь заботит. Разве нет мужей, даже и зрелых, что, может, не так, как жены, но все равно… наряжаются, прихорашиваются и по сторонам поглядывают: видят ли, как он хорош собой. Неужто и промеж мужей идет та же война, что и промеж баб?
— Не-а! — Филимон разулыбался, будто Анна рассказала что-то веселое. — Нет промеж мужей такой войны. Но сначала давай-ка о сравнении. Значит, лучший в доме и лучший вне дома… ишь ты, как повернула! Тут дело в том, для кого какая стезя главная. Для бабы все самое главное в жизни внутри дома или усадьбы…
«Дом, дети, род… Да, это самое важное! А если муж непутящий достался или погиб, то женщина на детях и роде замыкается. Они — главное, а не другие мужи, пусть и самые распрекрасные…»
— …Снаружи она что-то творит лишь по необходимости. Когда в поле работает или на огороде — это тоже, почитай, продолжение дома. А почему? А потому, что главная жизненная стезя женщины — продолжение рода и благополучие вокруг домашнего очага. Там и воюет. И из этого круга только в двух случаях выходит: если ей чего-то внутри не хватает, или извне внутреннему благополучию грозит какая-то опасность.
«Чего-то внутри не хватает»? Получается, что может, МОЖЕТ чего-то не хватать женщине, даже если у нее в доме все благополучно! Ты и сам, дядька Филимон, не замечаешь, что проговариваешься… да и не понимаешь этого, скорее всего. Тебе как бывшему ратнику проще опять на войну свернуть. А я еще обдумаю твои слова, потом, на досуге…
Однако ж Арина-то и впрямь за оружие взялась по необходимости, когда беда пришла…»
— Стезя же мужская — защитник и кормилец… — Филимон замолчал и поджал губы, словно вспомнил о чем-то очень неприятном.
«Господи, защитник и кормилец… Он же калека согбенный, с клюкой не расстается, его самого защищать и кормить… Семерых вырастил, есть ведь кому о нем позаботиться… а все равно переживает. Не в том ли все и дело? Потому и рассуждал, наверное, про стезю мужескую и женскую. Он же со своей стези рано сошел, хоть и успел многое, но, видно, мучает его это до сих пор — еще бы хоть десяток лет! Вон Корней и без ноги — воин… Поди, мужам-то это так же горько, как бабе в расцвете сил бесплодной вдруг остаться…»
— М-да, защитник и кормилец. А это, бабоньки, все вне дома. И зря ты, Анюта… Невнимательно слушала, выходит. Я же не только о воинах говорил, а и обозников с ремесленниками помянул. Могу еще и смердов к сему добавить. Всякий муж главное свое дело вне дома творит: воюет, землю пашет, железо кует, иное прочее. А в доме… в доме он сил набирается да опору себе чувствует. Потому и сравнение мое по главной жизненной стезе. Поняли, я думаю?
А теперь — о мужской привлекательности. Хе-хе… Есть она, чего уж там! Вот только смысл в мужских нарядах да украшениях не такой, как у баб. Вы, милые, когда-нибудь задумывались… или, может, разговоры слыхали о том, зачем воины доспех украшают? Прочности это броне не добавляет, а опасности больше: внимание ворогов на себя привлекаешь, подзадориваешь их убить тебя, чтобы красивый доспех себе взять. Как? Слыхали? Задумывались?
«Ну да, Спиридон — и доспех! Даже и не смешно! А когда Корней перед начищенным блюдом остатки волос расчесывает — это как? А если Глеб волосы и бороду маслом мажет, чтоб блестели?»
— Фома… муж мой покойный покрасоваться любил и за собой следил, хоть не как баба или девка, конечно, но все же… Но то дома, а в поездку коли собирались, так напоказ достаток не выставлял. А свекор-батюшка говорил, что пустая похвальба это: самому на опасность напрашиваться — Бога гневить.
— Угу, — Филимон покивал. — Он ведь у тебя купцом был? А у тебя, Анюта, батюшка тоже купец, да и брат.
— Ну, у нас с Никифором родители строгость блюли, яркость в одежде почитали пустой суетой и грехом гордыни. А ты к чему это?
— Сейчас поймете. Украшенным доспехом он на себя наиболее сильных воинов вызывает и тем самым помогает более слабым или менее искусным товарищам. А не в бою… в обыденной жизни… Ну и перед женами-девицами платьем ярким покрасоваться… не без того, конечно, но главное — вызов. Недаром же к ярко одетым мужам чаще со всякими шуточками да подколками обращаются. И надо уметь ответить, и надо быть готовым к тому, что шуточки запросто в мордобой перейдут. А ежели не готов, так и нечего выряжаться.
«Нечего, конечно. Ходит такой гоголем, потом ему рожу начистят, нос раскровянят — кому тот наряд стирать да чинить? Бабам, вестимо. Да коли так рассуждать, то нам и вовсе невместно наряжаться — сиди себе несушкой на яйцах да не высовывайся!
Да что ж это за совет такой? Когда мы до обучения девок-то дойдем? Ай, да что уж теперь, дослушаем. Нам не привыкать, а ему в уважение. Все равно рано или поздно дело-то скажет…»
— И все-таки, — Арина отвлекла внимание Филимона от Анны, — бывает же, что наряжаешься не для кого-то, а для себя самой, чтобы увереннее себя чувствовать, что ли, чтобы… ну, не хуже других…
— Вранье или глупость!
«Да что ж он так на Арину-то? Чуть что — вранье!»
— Вранье, потому что «чтобы не хуже других» — и есть бабья война, а «для уверенности» — к той войне готовность. Ежели только для себя, так сиди дома да сама на себя и любуйся.
«Это с какой такой радости? Ой, именно что с радости… В девицах-то, помнится, накинешь платок новый, и так на душе светло… Вот и бежишь на улицу, с подружками той радостью поделиться… Жаль, не часто выпадало. Да и подружки тоже… разные бывали, иным моя радость, что нож острый, тут Филимон прав…»
Бывший десятник, не подозревая о том, какие воспоминания будили у Анны его слова, высказывал то, что обдумывал, судя по всему, не один год:
— Вы скажете: и там, и там война, в чем же разница? А в том, что муж готов признать чужое первенство. Ему это нужно, даже необходимо. Для чего? Да для того чтобы понимать: вот этот сильнее меня, и для схватки с ним понадобятся все силы и умение, но даже тогда могу оказаться побитым. А вот этого можно не опасаться, пусть сам меня боится. Это не трусость, это расчет, чтобы по глупости не сгинуть. Баба же с чужим преимуществом не смирится никогда. Может, виду и не покажет, и в драку не кинется, ну, разве уж совсем край придет, но шипеть в спину или просто злобно смотреть — это уж обязательно. У вас из-за этого и детство до самой старости продолжается!
«Э-э, дядька Филимон, опять тебя не туда заносит… Мужи, значит, чужое первенство сами признают, а бабам с ним смиряться надо? Это с какого же перепугу? Ну, непременно надо бабе голову пригнуть! Да вся округа меня лучшей портнихой именно признала… А смирилась или нет — какая мне разница?.. Мужи, значит, не трусят, а рассчитывают, а бабы только шипеть могут…»
Филимон хитро глянул на собеседниц, ожидая вопросов или возражений, но Арина, видно, тоже поняла, что спорить сейчас бесполезно. Слушать да кивать дешевле обойдется, а обсудить услышанное женщины и потом успеют — вот и молчали они с Анной. Удовлетворенный наставник принялся объяснять:
— Вот малые дети отчего ябедничать любят, особенно девчонки? Да оттого, что самому других в чем-то превзойти трудно, а если другие сами в чем-то хуже тебя, то ты по сравнению с ними выглядишь лучше. Вот и бабы, как увидят другую, красивее, лучше одетую или еще в чем-то их превосходящую, так обязательно гадость про нее какую-нибудь норовят сказать. Истинный же муж сам по себе лучше, а не желает, чтобы другие хуже были. А у баб это само собой, ничего особенного, ибо все этим грешны, всем это видно и понятно. Ну, еще чего-то возразить или спросить хотите?

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Вторник, 19.03.2013, 12:35 | Сообщение # 50

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

«А толку-то возражать? Ты давно уже для себя все понял, по полочкам разложил… вон, как Илья на складе… Только записать осталось, что где спрятано… Мужи, значит, истинными бывают, а бабы все одинаково плохие? Дурные да злобные?»
— Не то чтобы возразить… — отозвалась Арина. — Только не говори опять, что вранье.
— Буду! Если вранье, то так и скажу. У нас совет!
— Ну, ладно… вот ты все говоришь: лучший, лучший, но бывает же так, что душа не к лучшему лежит. Может быть, и вовсе худший в чем-нибудь, а в доме с ним светло и радостно…
— Ага! Понятно. Опять тебя на дела свадебные потянуло, а не на выбор наставников для девиц. Ну, хорошо, что с тобой поделаешь. Значит, так: не вранье это — глупость! Ну, нету хороших людей, которые своей главной обязанности в семье не исполняют. Не оправдывает этого ни душа светлая, ни доброта необыкновенная, ни что-то еще, ибо рано или поздно оборачивается это злом и бездушием к самым близким.
— Да не про это я! — Арина досадливо мотнула головой. — Про то, что муж должен мужем быть — оно понятно. Но и всех под одну гребенку стричь… — она беспомощно взглянула на Анну, явно не находя нужных слов. Та кивнула:
— Нет, дядька Филимон, Арина не о том говорит. Иной и в несчастье мужем остается — возьми хоть свекра моего. А вот те, кто, как ты говоришь, добротой оправдываются… Да ладно бы еще добротой, а то упрутся во что-нибудь и все за этим забывают!
«Ой, что-то меня не туда понесло… Хотя, как вспомню все, что матушка про святых подвижников да великомучеников рассказывала, так мороз по коже. А матушка еще их мучения так расписывала… Когда она про святую Софию говорила, мне всегда чудилось: она жалеет, что сама ее подвиг повторить — меня на муки отдать - не может… Брр…»
— Нет, Анна Павловна, я о другом… — Арина повернулась к Филимону. — Есть же увечные, больные... С ними-то как? Кто-то же и таких, бывает, любит?
— А я и не спорю. Но жизнь свою связывать с таким надо с ясным пониманием, на что идешь, а не выходить замуж из жалости или в надежде, что когда-нибудь что-то переменится… А то потом — близок локоть, да не укусишь. Да и с какой стати они меняться станут? Им и так хорошо, о них заботятся… Ну, еще что-то будете спрашивать или оспаривать?
— Спрошу, — Анна улыбнулась, давая понять, что споров и препирательств больше не будет. — Как все, что ты тут наговорил, нам поможет наставниц для девиц найти?
«А про то, что ты нам сейчас вывалил, мы с Ариной потом подумаем да поговорим».
— Ну, перво-наперво, это нам помогло увидеть, что нужных баб в Ратном нет. Есть умные, есть умелые, есть добрые, но все равно — бабы. Значит, они в бабьей войне всех против всех участвуют, и в девицах наших видят соперниц. Более молодых и привлекательных, и простить их за это никак невозможно. Нам же в наставницы нужны такие, кто в них соперниц не видит — те, кто в своей жизненной мудрости поднялись выше бабьих войн, и они им глаз не застят. Нет таких в Ратном!
— И как же тогда?
Анна откровенно растерялась: такой длинный и непростой разговор не привел ни к чему. Хотя Филимон и заявил сразу же, что нужных женщин в селе не найти, но все-таки теплилась надежда, вдруг кто-то все же отыщется: ну не только же он выговориться хотел, раз сам сегодня их позвал — глядишь, что-то и надумал?
— Так кто ж тогда девиц учить будет, дядька Филимон?
— Ты, Анюта!
— Я? Так я же…
— Ты на своей боярской стезе обязана над обычной бабьей суетностью подняться. Иначе какая же ты боярыня?
Такого поворота разговора Анна не ожидала: а что, боярыня не женщина, что ли? И тут же пришло воспоминание о том, как Аристарх попрекал ее вмешательством в бабьи которы на лисовиновской усадьбе.
«Да что они с Аристархом, сговорились, что ли? Хотя… чего им сговариваться? Возрастом, считай ровесники, Филимона в полусотники прочили, значит, к делам начальных людей допускали, вот и мыслит он примерно одинаково со старостой. А может, и сговорились: Филимон-то никогда вперед не лезет, но с Корнеем и Аристархом они старые друзья. Ну, подумаешь, он их немного помоложе…
Только что ж это получается? Боярыня — не женщина? Или еще того хуже: женщина изначально сама по себе ни к чему путному не способна, и чтобы хоть чего-то дельного добиться, ей надобно женское естество из себя вытравить?»
Как подумалось, так и сказалось:
— И что, дядька Филимон, коли боярыня, так уже и не женщина? Так, что ли?
— А почему только боярыня? У тебя, Анна Павловна, с другими служилыми бабами беда общая.
— Что-о? — Анна даже слегка приподнялась со стула. — Это где ж ты диво такое узрел — бабу служилую?
— Так здесь, у нас в крепости, — Филимон пожал плечами, будто говорил о совершенно обыкновенной вещи. — Первой Плава была, после ты в крепость на службу перебралась, Арину к службе приставила. Потом Ульяна добавилась, и Верка с Веей…
— К службе?
— А ты как думала? Они что, дома сидят, семьей и хозяйством занимаются? Нет! Они ВНЕ ДОМА службу справляют! И не просто рядовыми, а, почитай, десятниками или, по-здешнему, урядниками — у каждой же сколько-то народу в подчинении ходит.
Анна растерянно переглянулась с Ариной, и та, что называется, сняла с языка боярыни вопрос:
— Это ж получается… как мужи?
— А вот не знаю! — Филимон развел руками и скорчил придурковатую рожу. — Сам, как понял, удивился и растерялся, дело-то небывалое: бабы — и на службе!
— Так что ж ты нам тут про стезю бабью… — Анна вдруг разозлилась — Сидим тут, из пустого в порожнее переливаем, а о главном-то…
— О! — Филимон пристукнул костяшками пальцев по столешнице. — Именно что о главном! Мы, понимаешь, наставниц, способных над суетностью бабьей воспарить, в Ратном ищем, а у самих тут… куда ни плюнь, в такую и попадешь!
Анна с трудом удержалась от того, чтобы опять не подскочить и не переспросить: «Что-о?» Очень уж не хотелось дурой выставиться, но Филимон неожиданными поворотами разговора до чего угодно доведет. Злость помогла задавить удивление и растерянность, сохранить боярское достоинство. Сама того не замечая, она нахмурилась, подражая Корнею, и корнеевым же тоном рявкнула:
— А ну, хватит крутить! Излагай толком!
Филимон тут же весь подобрался. Старый, увечный, а воинское нутро себя все равно оказывает — почуял знакомый с молодости командный тон.
— Так что, матушка-боярыня, неправы, выходит, те, кто бурчит недовольно: мол, девок аки отроков в воинском учении держат. Строем заставляют ходить, приказы сполнять, оружием пользоваться, воинские ритуалы блюсти. Неправы! Как раз самое то, что нужно, и делаем!
Филимон замолк, словно поведал собеседницам все, что требовалось. Анна опять переглянулась с Ариной, и та в очередной раз выручила боярыню:
— Прости, Филимон Савич, но я в воинском поселении недавно и не все разумею. Ну, неправы они, а почему? То есть, я-то тебе верю, но ведь понять же хочется.
— Да я все про те же бабьи войны, Аринушка, — терпеливо, как ребенку, принялся объяснять Филимон. — М-да… Вот ведь как получается! — старик задумчиво поскреб в бороде. — Коли самому все с младых ногтей понятно, так словами объяснять трудно. Ладно, попробую…Ну, приказывает, значит, десятник там или сотник… Так приказ-то сполнять надо! Встали в строй — и все: вы уже не родственники, не приятели, не соперники в любви. Воинский обычай, приказ и подчинение все прочее отметают, как и не было. Иначе — не войско, а толпа!
Ага! Правильно сказал! — похвалил сам себя Филимон. — А бабы строем не воюют… Значит, если все-таки встали в строй, всем бабьим склокам конец — забыть и не вспоминать! Воинский обычай и всякое бабское несовместны! Теперь понятно?
— Слова-то понятны… и даже согласна я с ними… — Арина не упрямилась, а искренне пыталась понять. — Но нутро-то свое, суть женскую я же никуда не дену. Даже и в строю…
— Значит, негодна для строя! А если годна, то сумеешь эту саму суть куда поглубже засунуть и наружу не являть! Не так уж это и трудно, как кажется… Гм, нет, молодым-то трудно приходится, да еще как, но старшие воины новиков… назидающей дланью, так сказать… аж искры из глаз! Быстро, одним словом, выучиваются.
«Выходит, для него женская суть — только бабьи склоки и раздоры? И ничего более? Ни терпения, ни жертвенности, ни стойкости не хочет видеть… или… не может? Он ведь от души говорит, не притворяется… Или за свою жизнь настолько привык к… как бы это сказать… к обычным бабам, что ли… что другого и не ждет? Ой, да чего это я — любую бабу поскреби, столько терпения и стойкости найдешь… мужи обзавидуются!»
— Смысленному же мужу… то есть бабе… Тьфу, чтоб тебя! Совсем с вами мозги набекрень свернешь, — раздосадованно буркнул меж тем старый наставник. — Вот погляди на наших баб… гм, служилых. Плава кормит, Ульяна обстирывает да в бане моет, Верка обшивает, Вея… а чем у нас Вея занимается?
— Заготовками на зиму ведает, дядька Филимон.
— Ага, ну и ладно. А ты, Анюта, хозяйка-большуха. В иной семье со всем этим одной бабе крутиться приходится, у нас же четверо. Или пятеро? Ну, не в этом дело… Главное-то что? Несколько баб одной должны стать. Единым целым! И что будет, если они к делу, коим совместно занимаются — к службе, то есть — приплетут свои бабьи войны? Скажем, Верка начнет шипеть, что постирано скверно, а Ульяна — что сварено или испечено не так. Что выйдет? А хреново всем от того станет! Но нет этого, понеже бабы все смысленные, зрелые и сумели воинским обычаем проникнуться: служба превыше всего, все остальное потом. Так и в большой семье: коли сумеют бабы между собой поладить да раздоры не станут устраивать — все справно, а коли начнут делить, кто главнее, да каждая тянуть на себя — хозяйство в разоре!
«Это он про бабьи которы в ратнинской усадьбе, что ли, прознал? Но причем тут порядок воинский? Умная большуха и должна все и всех держать в руках. И ничего, до сих пор никто не требовал, чтоб она от бабьей сущности для этого отказывалась».
— И что ж? — Анна уперла ладони в ребро столешницы и расставила локти. — Ты хочешь сказать, что они и должны быть наставницами у девиц?
— А они уже наставничают! Вы ж девок не за смердов замуж выдавать нацелились, не за голытьбу какую? За бояр, за купцов. Так мы и учим девиц, чтобы стали они хозяйками в большом хозяйстве. Сколь угодно большом! Это одно. А другое — боярскому и купеческому поведению и достоинству. Вы обе из купеческих семейств; ты, Арина, замужем за купцом была — хозяйкой, хоть и при свекрови, а ты, Анна Павловна, ныне боярствуешь. Кому ж, как не вам, сему обучать? Опять же, все вы на службе находитесь, значит, над бабьей… Ну, это я уже говорил.
Пока Анна раздумывала над сказанным старым воином, Арина вперед забежала, с новым вопросом:
— Но девы наши в замужество готовятся, а не на службу. Для чего им там-то воинский обычай?
— Ну, не знаю, бабоньки. Я ни боярином, ни тем более боярыней никогда не был, да и в купцах не хаживал. Как уж там у них устроено… может, боярыни только с боярынями соперничают, а купчихи с купчихами… Холопки да прислуга им не соперницы… Или не так?
— Еще какие соперницы! — Анна на миг запнулась — вроде бы и неприлично вслух о таком, но удержаться не смогла, досада на Филимона брала: уж так он уверен, что все про баб знает. — Вам же, кобелям, что боярыня, что холопка — все едино! Холопка даже еще лучше — доступнее.
— Хе-хе! Это верно, хрен ровесника не ищет… Ой! — Филимон испуганно прикрыл рот ладонью. — Извиняйте, бабоньки, вырвалось ненароком.
«Ничего у тебя не вырвалось, старый хрыч. Обрадовался — в кои-то веки опять довелось с бабами язык распустить. Старый-старый, а туда же! Хотя понять-то можно: сколько лет уже вдовствует, а жену-то любил. С чужими бабами, как с женой, не поговоришь, а мы тут обычай поломали, разговор вольный пошел, строгих границ нет, вот он и…
Это что ж выходит? Слом обычая сближает? Как совместное таинство, что ли? Ну, или любой общий труд…»
Додумать неожиданную мысль не дала Арина:
— А ведь и верно: хоть мы девиц и замуж готовим, а не на службу, но умение над бабьей суетностью подняться им на пользу пойдет.
— Да? Это как же? — заинтересовался Филимон. — Не на службу, но на пользу пойдет? Хотя умения разные, конечно, на пользу всегда, но все ж непонятно как-то.
— Ну, вот я, к примеру, мужу в купеческих делах помогала. Вроде и не бабья забота, а он хвалил, даже просил помочь… То есть, сначала-то, когда узнал, рассердился, а потом, как разобрался…
— Ну-ка, ну-ка, ну-ка! — Филимон подался вперед. — А подробнее?
— Я сначала из любопытства… — Арина по-девчоночьи хихикнула, но сразу же вернулась к разговору. — Мне интересно стало, как Фома с другими купцами разговоры ведет. Ну и приноровилась тайком в щелочку за ними подглядывать. То просто так сидят, кому-то и угощение выставляет… А еще разговор по-разному выстраивает — с одним только о деле, а с другим всякие истории веселые вспоминает, смеются, балагурят… Интересно же! А как-то раз заметила, что собеседник Фоме моему все хмельного подливает, а сам старается поменьше выпить, да и врет ему все, а мне-то со стороны видно. А речь тогда о серьезном деле шла — это даже я поняла. И главное, Фома-то ему верит и соглашается... Хорошо, окончательный сговор все ж таки на следующий день назначил, не стал во хмелю решать, тут уж батюшка-свекр строгость соблюдал.
И страшно мне признаваться, и стыдно, но не молчать же! Вот и решила, что хоть попытаюсь мужа предупредить. Ох, он и рассердился! Куда ты, баба, лезешь! Да… ну, всякие, в общем, слова говорил. А на следующий день… ну… покаялся вроде как: подарок поднес, слова совсем другие… Спрашивал, как это у меня выходит, да как я такому научилась… долго беседовали. А потом я, уже по его просьбе, за такими разговорами следила, даже знаки всякие придумали, чтобы я ему подсказывать незаметно могла. То за дверью шумну как-нибудь — каблуками простучу или уроню что-то, то в горницу кушанье какое-то принесу, а Фома уж замечает: что именно я принесла, да в какой посуде… Много всякого для тайного разговора набралось, целый язык получился.
— Так-так-так… — Филимон полез скрести в бороде. — И как же ты это все у гостей замечала?
— По-разному: как сидит, как смотрит, что руками делает… по голосу еще… много всего увидеть можно.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Вторник, 19.03.2013, 12:38 | Сообщение # 51

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

— О! — Филимон ткнул указательным пальцем в сторону Арины, но смотрел при этом на Анну. — Гляди, Анюта, а ведь мы отроков почти тому же учим: как с первого взгляда противника оценить! Вот и выходит, что та же служба бабья, но только в доме, вроде бы и внутри, но направленная вовне! Как раз для наших девиц!
— Верно говоришь, дядька Филимон! — согласилась Анна. — Такая служба для баб подходит, а вот то, о чем ты раньше говорил… Не знаю, не знаю…
— Это ты про что?
— Да про то, чем Ульяна, Верка и прочие занимаются. Им ведь не разорваться между службой и домом, чем-то пренебречь придется. Выходит, если служилая баба исправно свою службу исполняет, то не до дома ей, не до хозяйства, не до семьи. Неправильно это, тут и суть женскую утратить недолго. Не будем мы девиц такому учить!
— Неужто помощниц своих погонишь? — удивился Филимон. — А кто ж тогда вместо них?
Анна и сама не понимала, что ее заставило возражать, как будто и не с Филимоном она спорила, а со своими собственными мыслями.
— Не знаю! Если дети у бабы уже большие, да в доме холопки есть или там родственницы какие-то… вон, как у Веи… тогда, наверное, легче, но все равно не дело это, когда семьей урывками занимаются! Вот Арина, к примеру, сейчас-то ничего, а как рожать надумает, до службы ли ей станет?
— Ну, это понятно, — старик вдруг хитро глянул на Анну, — а сама-то Лехе родить не собираешься? Как же тогда? Прощай, боярство?
— И это не знаю! — уже со злостью ответила Анна. — Вот так, как Арина рассказала — помощь в мужниных делах — понимаю, а такая служба, про которую ты рассказал… Не женское это! Вот как хочешь, а не женское! Не было такого!
— Тяжко тебе, Анюта, стезя боярская дается? — от неожиданного вопроса Анна вскинула голову и наткнулась на понимающие глаза старого воина. — Верно ты все говоришь — не было такого. А теперь вот есть. И либо ты от стези боярской откажешься, либо в строй встанешь — тебе и выбирать. Только не ты одна в это уперлась, а вместе-то легче. Потому и говорю: вам со здешними бабами девок и учить, как в тот ратный строй становиться и самим к нему приноравливаться! А как? — он развел руками. — Это вам виднее. Понеже я не баба и тут вам не помощник.
Анна с Ариной переглянулись и… снова промолчали, а Филимон наконец-то перешел к делу:
— Значит, продолжаем, — старик загнул на левой руке один палец. — Первое: учить девиц ведению большого хозяйства будут наши служилые… гм, бабы. Это — понятно. Второе… — Филимон загнул второй палец, — Анюта, так запомнишь или записывать станешь? У тебя тут как раз все для этого есть.
— Запомню, — Анна постаралась ответить таким же, как у Филимона, спокойным голосом. — Чего тут записывать-то?
— Вот и ладно. Значит, про строй мы с вами решили уже, это понятно. Всяким бабьим хитростям, дабы сразу правильно с мужьями себя повести — тут уж вам виднее, чему именно — будете учить вы вдвоем. А Арина еще и добавит умение всякие мелочи замечать и по ним о важном догадываться. Это — второе, а третье, — к ладони прижался еще один палец — учить девок за себя постоять. Этим мы уже занимаемся, а в дальнейшем я за этой учебой отдельно присмотрю. Ну, и собаки сюда же — тоже защита, и неслабая.
Филимон оглядел собеседниц, словно ожидая возражений или добавлений. Анна уже привычно не стала ничего говорить сразу (лучше пусть сначала в голове покрутится да само в слова сложится), а Арина согласно кивнула.
— Далее… — старик глянул на свою руку, распрямил пальцы и хмыкнул, — с вашими науками рук не напасешься, того и гляди разуете. Ну, Анюта, надумала чего или дальше пойдем?
— Надумала. Вот в том, что ты бабьими хитростями назвал, твоя помощь потребуется. Ты нам тут объяснял разницу между мужской стезей и женской. Хорошо объяснил. Для девиц не повторишь, а? И лучше не один раз, чтобы усвоили как следует.
— Без толку! Это вы все правильно поняли, ибо уже пожили и многое увидели, а соплюшкам… в одно ухо влетит, в другое вылетит.
— А если иначе? Учить-то все равно надо. Вот, скажем, позанимаются сегодня девицы опять вместе с отроками и вечером нам об этом все уши прожужжат, потому как непривычно пока. Я послушаю, разберусь с тем, что они неправильно понимают, скажу тебе, дядька Филимон, а ты им объяснишь. Потом еще разок, да еще… Глядишь, так и застрянет что-то в головах.
— Ну, так можно, пожалуй. Согласен. Еще что-то добавить хочешь?
— Нет пока. Давай дальше.
— Дальше, дальше… а дальше то, для чего ты меня и позвала, да только не знаю я об этом почти ничего. Слишком уж по-разному девиц и отроков этому в прежние времена учили. Слишком по-разному… даже и сравнивать, наверное, нельзя. Да не делай ты удивленное лицо, Анюта! Знаю, что трудно тебе об этом вслух говорить — больно уж примерная ты христианка. Однако знаешь, что это нужно, вот и корежит тебя.
Знаю я, бабоньки, не так уж и много, вернее даже не знаю, а только догадываюсь, так что разбираться нам лучше вместе. Знаю, что переход от девчонки к девице, от девицы к младой жене и от молодухи к женщине-матери дается гораздо тяжелее и болезненнее, чем тот же переход от мальчишки к мужу. Так уж от веку повелось, ничего с этим не поделаешь.
Поняли, о чем речь? Вижу, что поняли! Не о блуде я и не о радостях плотских, а о серьезных и важных вещах. Учить надо дев, иначе тяжко им в жизни придется, а то и вовсе незнание до беды доведет. Раньше-то старухи учили, а вы ничего толком объяснить не умеете, ибо попы учат, что говорить об этом вслух не пристало — грех, мол, грязь. А матери… одни худо-бедно девицам что-то объяснят, другие же… Да что там говорить, сама, небось, Анюта, все понимаешь.
« Да мою мать на такую учебу и дозволение епископа не сподвигло бы! А Фролу и в голову не приходило, что тут чему-то учить надо, бугай бугаем был, прости господи. Спасибо Лавру…»
— Чего уж там, нет сейчас в этом деле настоящей учебы, — расстроенно махнул рукой Филимон, чуть не уронив при этом клюку. — И не осталось никого, кто бы толком этому учить мог. Вот ты, Анюта, видать, и решила, что я вам расскажу, как этому отроков в прежние времена учили, а ты все на девиц переиначишь. Не выйдет! Отрокам на словах совсем немного объясняли, а потом просто-напросто передавали на попечение опытных баб. Вот и все. Что тут для девиц использовать можно? Да, считай, и ничего! Согласна?
— Как же так? А я думала… — расстроилась Анна.
— Зря думала! Есть в этом деле еще одна тягота, к которой я, по правде сказать, и ума не приложу, и помощи не знаю у кого попросить, — как ни в чем не бывало продолжал Филимон. — Слушайте внимательно, вместе думать надо. Наверняка не одна баба, а может быть, и вообще все хотя бы раз задумывались, отчего такая несправедливость, отчего телесно бабы страдают больше мужей? Так вот, в прежние времена ответ на это был один — такова воля Светлых Богов.
Мы, христиане, на волю Божью тоже опираемся, но есть и разница: в прежние времена не только про волю богов говорили, но и о том, как по этой воле жить; и как из-за этой несправедливости девице или бабе избежать повреждения здоровья, телесного или духовного. Мудрые старухи по воле Светлых Богов, я так понимаю, расписывали все в подробностях, учили всяким хитростям и полезным навыкам, да внушали, что нет в этом ничего стыдного и грязного. Про неприличие же и вовсе речи не шло.
А вот теперь, бабоньки, задумайтесь: как вы, даже если б и знали все те ухищрения и навыки, смогли бы этому девиц обучить ПО-ХРИСТИАНСКИ? Как вы сможете объяснить девицам, что неравенство телесное между бабами и мужами есть не наказание за грех Евы, а вещь, необходимая для продолжения рода человеческого? Ведь придется против православной веры пойти…
— Ну уж нет, Филимон Савич! — возразила старику Арина. — Вовсе не против ВСЕЙ православной веры. Так, немного совсем, как в жизни. Есть же вещи, которые мужам знать не надо. Может, и есть в этом грех небольшой, но Богородица заступится — она же сама женщина и мать. Да и христианская вера любовь не отрицает, напротив — проповедует. Так что, коли все по любви, через единение духовное, а не просто по скотскому влечению, грехом оно никак быть не может. А монахи сами отказались от мирской жизни и продолжения рода, эту часть жизни от себя отринули и правильно понимать ее не могут. Потому-то мы, грешные, частенько мимо священников напрямую к Пресвятой Богородице и обращаемся. А монахов либо попов таким знанием трудить и нам не пристало, и им лишний соблазн.
— Во-от оно как… Умно. По-бабьи, но умно. Только… ты ведь это не сама придумала, научил кто-то? Не та ли бабка, которую ты не раз поминала? Может, ты у нее и ту учебу, о которой я рассказывал, прошла? А если прошла, то и девиц поучить можешь?
— Прошла… — Арина помолчала, подбирая слова. — А сама так учить не смогу. Бабка-то меня многому наставляла, но так, чтобы к своим таинствам не приобщить. Да и мала я была, кое-чего просто по малолетству не понимала. Правда, она говорила: время придет, осознаешь, тогда само все вспомнится. Так что я, считай, до сих пор ее науку постигаю. То думаю, что все уже поняла, а вдруг происходит что-то, и в ее словах новый смысл открывается… Да и лекарское дело она хорошо знала, а я этому не учена.
— Ну, ладно, ладно — «не учена»! Но то, о чем я рассказал только что, я правильно догадался?
— Да, почти.
Анна слушала разговор старого наставника с Ариной и чувствовала, как пылают у нее уши; хорошо под повоем не видно. И не понять, то ли от смущения, то ли от злости на себя, то ли от обиды на жизнь… За то, что обделена той легкостью, с которой Арина сейчас с Филимоном говорит? Слова медленно подбирает, смущается, но все равно заметно, что нет у нее того внутреннего запрета, который боярыня до сих пор в себе преодолеть не в силах. Вроде и замужем прожила намного дольше Арины, и детей родила и вырастила, а поди ж ты… И представить себе не могла, что о таких вещах можно словами говорить, тем более с мужчиной.
Фрол разговоры не то что не любил — просто не считал нужными. Зачем с бабой разговаривать? О том, что супружеская любовь, оказывается, может стать счастьем и радостью, Анна не от мужа узнала, а от его брата, уже вдовой. И радовалась, что эта сторона бытия совсем-то уж ее не обошла, пусть хоть так, украдкой. А теперь, когда в ее жизни опять появился Алексей, пробудилась и надежда, что не все упущено, что есть возможность что-то поправить.
«Жизнь-то не кончена, Анюта! Пусть только Лешка живым вернется…»
А Филимон тем временем заканчивал совет:
— Ну, значит, так тогда сделаем: ты, Анюта, сведешь Арину с Настеной. Всего, что надо, никто из вас троих не знает, а вместе, я думаю, как-нибудь разберетесь. Настена свои лекарские знания к этому приложит, Арина — то, что помнит из бабкиной учебы, а ты… Тебе тоже есть что сказать, потому что из вас троих только ты одна и детей рожала, и с мужем жила, да и вообще весь путь от девчонки до матери и большухи прошла. А до мудрой старухи, — Филимон хитро ухмыльнулся, — тебе, считай, всего ничего осталось, годов десять, самое большее — пятнадцать. Боярство тебя на этом пути подхлестнет. Ну, и еще из вас троих только ты одна твердо знаешь, какой вред в этом деле незнание приносит.
«Да уж… на собственной шкуре испытала…»
— Ну, и приглядишь, чтобы Настена учебу эту совсем уж в Макошину науку не превратила. Твой урок и твой крест, боярыня, так все устроить, чтобы эти знания христианству не перечили… Или чтобы христианство этим знаниям дорогу не перекрыло. Хоть наизнанку вывернись, а сумей.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Суббота, 23.03.2013, 14:46 | Сообщение # 52

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

...Несколько дней назад на ночных бабьих посиделках Верка вдруг замолкла на полуслове и задумалась, что само по себе уже не лезло ни в какие ворота. Какие именно и чьи слова так надолго заткнули рот Говорухе, так и осталось тайной, потому что она вдруг встрепенулась и подскочила на скамье так, что сидевшая рядом с ней Ульяна поперхнулась квасом.
— Эт что выходит-то, Анна Павловна! — громогласно возвестила она. — Эт мне щас в голову-то пришло, что, значит, и мы не хуже мужей теперь? Свой десяток у нас тут получается, бабий.
Сидевшие за столом женщины оторопели: сперва от неожиданных слов, а потом — задумавшись над их смыслом. Верка же пристукнула по столу кулаком, как будто продолжала горячий спор (и с кем бы это?):
— А что? Они-то вон завсегда все важное десятком обговаривают и что им с этим делать совместно решают. Что бы в Ратном или поблизости ни стряслось — да вон хоть когда Корней Агеич про отделение Андрея объявил — все десятки это дело меж собой обсудили, уж будьте покойны! Сидят, ладно если квас хлебают, — теперь она пристукнула по столу уже кружкой, хорошо, пустой, — а то и пиво, и языками чешут. Если уж по совести-то, ведь они тама не пашут, не воюют, а считаются при деле. — Верка подняла вверх указательный палец и чуть не по слогам произнесла, — ОБСУЖДАЮТ!
— Эка ты хватила, — с сомнением покачала головой Ульяна. — Бабы-то в Ратном тоже у колодца все обсуждают…
— А вот так, да не так! — остановить, а тем более переговорить Верку было не очень-то просто, глаза у нее так и горели. — У колодца бабы все в кучу валят и сплетни друг про друга врут, а мы тут РЕШАЕМ! Вместе собрались, обговорили, что и как, а потом — что делать. И нет у колодца командира, а у нас вот Анна Павловна за десятника. За ней и слово последнее!
Анна тогда только досадливо поморщилась про себя: «Ну не хватало мне ко всему еще и бабьим десятником заделаться». Зато сейчас, после откровений Филимона про служилых баб давешние Веркины слова всплыли в памяти. И то, как спокойно, будто само собой разумеющееся, восприняли их остальные, больше не удивляло. Видимо, они и сами чувствовали то же самое, только в слова не облекали. А Верку несло дальше:
— А коли припрет, так мы и в воинском деле мужам нос утрем! Вспомните, что тут Тонька с Млавой учинили, а уж на что неудельные! А ежели нас обучить да оружие в руки дать? Может, к службе, как мужи вот, мы и не способны, но, ежели в раж войдем, да ежели своего коснется — всех сметем! Про Василису Черниговскую, что в Киеве мужа своего выручила, всех мужей одолела, слыхали? Вот это дело! За своего потому что…
— Да слыхали, Вер, слыхали, — поморщилась Анна. — Только Корней говорил, что та Василиса переспала с князем и все, а красивую сказку потом люди сочинили…
Верка собралась было возразить, но неожиданно ее опередила Арина:
— И что, князь так размяк, что мужа ее освободил? — усмехнулась она. — Уж и не знаю, что больше на небылицу похоже: что баба воев в честном бою побила или то, что зрелый муж, князь из-за нее все свои прежние замыслы порушил?
— А я что говорю? — с жаром подхватила Верка. — Корней-то Агеич там не был, ему, наверное, тоже кто-то передал. Да не из первых рук. А мужи-то, известное дело, все переиначили потом… Обидно им, вишь, признавать, что баба воев побить смогла. Про давнишних поляниц-то все знают, что они в поле наравне с мужами бились, а чем нынешние хуже? Вот и Василиса та, видно, поляницей была!
— Не поляницей… Но воспитывали ее и учили с детства, как поляницу… — опять вмешалась Арина. — Бабка мне ту быль частенько рассказывала. Впрямую не говорила, но думаю, знала она если не саму Василису, то уж ее наставницу — точно. И про то, что мужи потом ее опорочили и слух пустили, что переспала с князем, тоже поминала. Да только тот слух тоже… палка о двух концах. Князь-то, получается, слабость проявил, перед бабой растаял? И вышло, что князь сам чисто баба капризная…
Женщины все вместе насели на Арину — выспрашивали, что еще ей про ту Василису рассказывали, а Верка опять затихла. Сидела, подперев подбородок кулаками, глядела на рассказчицу широко раскрытыми глазами. Анна даже подумала, что в первый раз Говоруха другого так слушает, да промахнулась боярыня — Верка не слушала, а думала, оказывается. И надумала! Когда Арина закончила рассказ, а ее слушательницы, затихнув, переживали заново историю чужой любви и верности, Верка поднялась со скамьи, уперла руки в бока и громогласно заявила:
— А вот им всем!
Оглядела оторопевших собеседниц и, скрутив кукиш, с торжествующим видом показала его всем присутствующим — разве что под нос каждой не сунула.
— Вер, ты о ком? — осторожно подергала ее за рукав Ульяна.
— О мужах, о ком же еще! Они, понимаешь, решили! Да щас! Василису опорочить?! Не дам!
— Да ты-то что тут сделаешь? — пожала плечами Анна. — На чужой роток, сама знаешь…
— А вот и нет! У нас свои рты есть!
— Ну и что?
— А то! Ну, подумайте сами… — Верка не смогла дольше сдерживать рвущийся из нее восторг и захохотала так, что переломилась в поясе и навалилась всем телом на стол, взвизгивая. Плава уже приготовила ковш с холодной водой, чтобы угомонить подругу, но та, утирая глаза и всхлипывая, утвердилась, наконец, на ногах и на удивление рассудительно объяснила:
— Ну, вот сами посмотрите: выйдет моя Любава замуж, родит... Кто ее детям сказки рассказывать станет, а? — с улыбкой на все лицо она оглядела недоумевающих собеседниц. — Кого дети малые слушают, а потом эти сказки своим детям-внукам передают?
— Ой, а ведь и правда… — потрясенно прошептала Арина. — Я-то ведь сейчас тоже бабкину сказку вам передала…
— Во! А я что вам талдычу! А уж я расстараюсь! Уж я расскажу! — и Верка опять засмеялась, теперь уже от предвкушения, но сейчас ее поддержали все собравшиеся на кухне женщины.

В тот раз беседа потихоньку свернула сначала на то, какие сказки рассказывали детям в языческом Куньем городище и христианских Ратном и Турове, потом — на разницу в воспитании детей там и там, а закончили, как водится, насущными делами в крепости. Сейчас же, после совета с Филимоном, Анна вспомнила Веркины слова и прикинула, как они вяжутся с филимоновым «бабы строем не воюют».
«Вроде бы и нет никакой связи — сказки-то все бабы рано или поздно детям рассказывают, во всех весях, селах… и в самом Киеве. И бабкины сказки, оказывается, могут стать немалой силой, если их по-умному использовать, да всем вместе. А с другой стороны, рассказывают-то их не на площадях, а дома, да каждая на свой лад, послушаешь — вроде все разное, даже герои. Только смысл один. Вот и получается, что воюет каждая баба сама по себе, изо дня в день. Из века в век».
И вспомнилась Мишанина «война за умы», которую лисовиновские бабы вели перед бунтом… Там, правда, они старались на общую пользу, а так-то по жизни бабы каждая за себя воюет. Но тогда общую цель им сама Анна и указала… Выходит, уже тогда их временно на службу поверстала.
Она задумалась о своем и вздрогнула, когда Арина вдруг пристукнула кулачком по столу:
— Ну, нет! Неправ дядька Филимон! Значит, нам в строй надо встать и все свое женское отринуть? Не выйдет! Коли мы с мужами сравниться захотим, так и бабами быть перестанем, и их превзойти не получится! Та же Василиса хоть и побила на ристалище воев, но ей именно бабья сущность помогла, любовь к мужу. Потому и помощь она получила… свыше. А иначе бы и не вышло ничего у нее! А значит, бабье-то главнее все равно оказалось!
— Ну так то сказка… — невольно вздохнула Анна. — А в обыденной жизни все равно получается, коли за мужское дело берешься, так и ухватки мужеские поневоле приходится перенимать… Так что либо в строй, либо…
— Да нет! — Арина заторопилась, пытаясь объяснить свою мысль. — В тот строй, про который дядька Филимон говорил, пусть он сам становится, да отроков строит, а у нас свой должен быть! И для нас, и для девок — нечего из них ратников готовить, им все равно не в сотне воевать. Верка-то не зря именно про бабий десяток сказала! А значит, и строй нам нужен свой, бабий!
— Это какой же? — заинтересовалась Анна. — Я только про ратный слышала.
— Так и десятка бабьего раньше не было, а теперь есть! Так и строй… Не знаю еще какой, надо думать… Но придумаем обязательно!
«Придумаем, куда денемся… А может, уже придумалось, вернее, само как-то сложилось? У Мишани вот Совет Академии есть, Корней десятников время от времени собирает или стариков с серебряными кольцами… теперь, наверное, будет бояр своих собирать и с ними совет держать. Но там нарочно время назначают, место для собрания готовят, а мы-то на кухне, вроде бы так просто сумерничаем¸ а получается… бабий строй? А что? Кто нам в это деле указ? Сами все решаем!
А все-таки интересно, какой сказкой станет эта быль про Василису… лет через тысячу?»

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Суббота, 30.03.2013, 11:00 | Сообщение # 53

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Глава 10

Страх и тоска первых дней после проводов постепенно притупились, жизнь брала свое. Хлопоты и заботы не оставляли времени на мрачные размышления, но где-то в глубине сознания боль беспокойства и ожидания засели как заноза и время от времени напоминали о себе болезненными уколами: «Ты вот сейчас… а там, может быть…», «Господи, хоть бы весточку какую…», «Вот вернется Андрей, а у меня тут уже… Да только бы вернулся!»
А вот вечером, в тишине и покое… да какой там покой! Только хуже становилось! Знала она уже такое: провожала из дому Фому, ждала, беспокоилась, но ведь по-другому совсем! Тогда надеялась, что умный и опытный купец сумеет избежать опасностей, найдет, как извернуться, сумеет предвидеть… А сейчас-то! Не избегать опасностей ушел Андрей — искать их, встречать грудь в грудь. Воин — не купец, даже если и сумеет что-то предвидеть, то изворачиваться не станет, нельзя ему! Это для купца спрятаться, пересидеть, стороной обойти — ловкость, а для воина — трусость, предательство.
Время от времени Арина исподтишка подглядывала за Анной: как привычная к жизни в воинском поселении зрелая женщина справляется с тяготой ожидания и неизвестности? Подглядывала, старалась понять скрытое, но убедилась только в одном: боярыня умеет не только не показать вида, но и других отвратить от негожих мыслей! Видать, научила ратнинская жизнь, не от рождения же у нее такое умение?
А Анна все уже испытала, и не раз; провожала, ждала, встречала, а однажды… Ожидание становилось еще тяжелее, оттого что на себе испробовала, каково это: вокруг радостные восклицания, радостные же слезы, а он лежит холодный, неподвижный… И не позволяешь себе поверить, что он, а на самом деле…
Казалось бы, хуже уже некуда, а вот пришло опять, и поняла, что все возможно. Тогда уходил один Фрол, а сейчас сын, племянники, крестники, ставшие почти родными, Алексей. Именно так — Алексей на последнем месте не потому, что Рудному воеводе — умелому и всякого повидавшему воину — легче выжить, Фрол тоже не новиком был, а потому, что сейчас сын важнее. Сгинет Алексей (не дай бог, конечно!), но жизнь на этом не закончится, как не закончилась со смертью Фрола, хотя тогда думалось иначе. А случись что с Мишаней… жизнь тоже не закончится, но это будет уже не жизнь!
Тогда Анна думала: ведь всего один из сотни, минует беда, ведь не может же прямо в него ударить, когда вокруг столько воев! Сейчас их семеро, и беде цель найти легче, а значит, ждать тяжелее.
Конечно, тяжелее, но выучка, полученная от свекрови Аграфены Ярославны, но дух женского мира воинского поселения, но обязанности боярыни — большухи огромной семьи, но забота о надлежащем воспитании девиц… Есть тяжесть, которая валит с ног, а есть, которая заставляет стоять тверже!
Видела Анна, как посматривает на нее Арина, понимала, что та ищет в боярыне проявления ее собственного ожидания и страха, и это тоже, как ни странно, помогало держаться: вот, смотри, как надо, вот что ждет тебя замужем за Андреем!
А еще было такое, о чем Арина никак и помыслить не могла — Корней! Случись что с ним… Лавр — тряпка, Мишаня — ребенок еще… все рухнет. Рухнет? Нет! Не позволю! Не знаю, что сделаю, не знаю как, не знаю когда, но не дам рухнуть! Или я не боярыня?
Тут-то и обрадуешься не дающим скучать хлопотам и заботам, которые наваливаются каждый день, как жданные, так и неожиданные.
После жатвы, как и обещала волхва, прибыла сотня работников. Рабочие руки — это, конечно, хорошо, но вот кабы они еще без прожорливых ртов обходились… Хоть и привезли лесовики с собой прокорм, но запас еды никому еще не мешал, так что поданная Кузьмой мысль об облавной охоте пришлась к месту. Сотня загонщиков да полсотни самострелов свое дело сделали, и присланные из Ратного холопы во главе с куньевскими родичами Лисовинов, не покладая рук, солили, коптили, вялили мясо и обрабатывали шкуры. Зима не за горами, кожаную и меховую одежду надо готовить на всю Академию.
Вот устраивая-то облавную охоту, Анна в первый раз и получила действенную пользу от своих опричников. Стерв с Яковом ушли за болото, ратнинские мужи, искусные в охотничьем деле, тоже. Кто сможет правильно оценить добычливость незнакомого леса, выбрать места для стрелковых засад, свести вместе крылья загонного строя за много верст от того места, куда надо сгонять добычу? Кто вообще знает тонкости такого непростого дела, как загонная охота? Анне словно на ухо кто нашептал поделиться этой заботой со своими опричниками, вернее с их урядником Киприаном, и уже на следующий день она знала имена трех отроков из второй полусотни, которые с отцами-охотниками проводили больше времени в лесах, чем в родных селищах. Одно слово — лесовики. Уж им-то одежку выворачивать ##1 ни разу в жизни не приходилось — свои в дебрях и чащобах!
Возможно, среди присланных Нинеей строителей и были мужи, тоже умеющие устроить облавную охоту, но Анна, помимо всего прочего, хотела показать, что хозяева крепости сами способны разобраться со всеми заботами. А еще… Она и сама не ожидала, что ей это представится настолько важным: захотелось дать понять пришлым помощникам, что тут не только воинскому делу обучаются, но и… в общем, отроки Академии Архангела Михаила ближе к зрелым мужам, чем их ровесники в иных селищах Погорынья. И получилось-таки!
Отроки-умельцы, призванные для расспроса пред ясны очи матушки-боярыни, конечно, подивились тому, что охоту устраивают не ко времени. И зверю еще месяца два с лишним жиры нагуливать надо, и шкуры еще летние — не сравнить с зимней звериной одежкой, да и лес еще зелен — нет прозрачности сбросивших листву кустов и деревьев… Много еще разного сказали, Анна всего и не запомнила. Однако за дело взялись, благо загон собирались устроить не столь уж и обширный. Наставник Прокоп, которого Анна призвала себе в помощь для беседы с отроками-лесовиками, поговорил с мальчишками еще о чем-то, не всегда для Анны понятном, а потом, почесавшись да повздыхав, все-таки приговорил: «Смогут. Боязно, конечно, без взрослого пригляда, но думаю, что управятся».
Действительно, управились. Не столь велика добыча оказалась, Ратное по первой пороше больше брало, но — и это было для Анны наиважнейшим — не взял лес за добычу платы кровью и жизнями! Все остались невредимы, не беря в расчет мелких неприятностей, неопасных для здоровья, а такое и у ратнинцев получалось отнюдь не каждый год. Двое строителей и один отрок, правда, угодили-таки в Юлькин лазарет, но как сказала сама лекарка, «ненадолго и без последствий».
И другое задуманное тоже получилось: нинеины люди, пирующие на свежатинке за вынесенными на крепостной двор столами, совсем иными глазами теперь смотрели на потчевавшую их боярыню, нежели в первый день. Признали-таки в ней большуху невиданного доселе поселения! А что баба тут всем верховодит… так и Великая Волхва тоже не муж и не старец.
В общем, и боярыня, и ее помощницы, и холопы — все оказались заняты от темна до темна, так что девицами все больше Арина занималась; впрочем, и они с заготовками тоже немало потрудились. Сама Арина после пожара вроде как немного успокоилась, во всяком случае, былое напряжение ее отпустило, перестало столь остро терзать. Да и некогда терзаться — не только телесная усталость одолевала, но и голова все время занята. А уж после совета с Филимоном тем паче забот и мыслей добавилось, совершенно новых, доселе неведомых. Но все равно где-то внутри, глубоко спрятанное, осталось жуткое предчувствие, в котором она и сама себе боялась признаться.
Вечерами молодая наставница теперь частенько заговаривала с Дудариком про Андрея. Парнишка сам с удовольствием на такие разговоры отзывался и тянулся к ней; и с ее сестренками сдружился, даром что мальчишка и старше, но опекал их, словно своих. Он вообще в младшем девичьем десятке частенько вертелся, тем более что и Рада там к месту пришлась, хотя все еще робела и обвыкалась медленно, но стала заметно спокойнее и уже не шарахалась в сторону, когда мимо нее отроки или мужи проходили. В крепости про ее страх все знали и старались разговаривать с девчушкой ласково.

Но, слава богу, никакое ожидание не длится вечно. Наконец-то пришло известие: сотня возвращается! Принесли его гонцы от Аристарха. Трое ратнинских отроков, из тех, кого по молодости лет в поход еще не взяли, примчались верхами из Ратного и привезли для Анны от старосты бересту с наказом. Аристарх писал, чтобы боярыня оставила в крепости только дежурный десяток и ему в помощь, кого сама сочтет нужным, и, не мешкая, отправила к болоту оставшуюся полусотню вместе с отроками купеческого набора. Да чтобы не пешком тащились, а взяли с собой все телеги, какие только найдутся — Аристарх и лошадей для этого с гонцами прислал; видать, богатую добычу в походе воины захватили, во вьюках не перевезти.
В крепости уже знали, что с помощью заболотных христиан найден удобный брод — им люди Журавля сами при нужде пользовались. Переправить добычу, раненых и полон труда не составит, но все равно хлопот предстоит много, ничьи руки лишними не окажутся, а купеческим сыновьям так и вовсе дополнительное учение получится. Анна, как и все в крепости, обрадованная тем, что бои, похоже, окончились, и самое страшное миновало, поспешила выполнить распоряжение старосты.
Расспрашивать гонцов о новостях боярыне и в голову не пришло — не стал бы Аристарх откровенничать с мальчишками. Только парни и сами оказались не промах и просто-напросто подслушали разговоры старших, ну, и не похвастаться своей осведомленностью не могли. В слушатели им достался, правда, один Прошка, да и времени на разговоры не хватало — только пока коней запрягали, а уж с кем он потом поделился, никто и дознаваться не стал. Известие о тяжелом ранении Андрея Немого, когда он заслонил от стрел Мишаню, да о том, что и старшину Младшей стражи самого зацепило, пока он своего спасителя из-под коня вытаскивал, все равно пошло гулять по крепости и в конце концов достигло ушей Дударика. Мальчишка, искренне привязанный к Андрею, расстроился не на шутку и тут же помчался на поиски Арины. Нашел он ее на дальнем конце острова, где на мягкой травке девчонок учили обороняться от нападения лихих людей. Дело шло к ужину, и Арина как раз собиралась уводить своих подопечных. Запыхавшийся Дударик, с трудом сдерживая слезы, прямо с ходу и выложил молодой наставнице, что дядька Андрей помирает, говорят, без памяти лежит тяжелораненый, то ли довезут его, то ли нет — неведомо…
Арина спокойно выслушала его, ровным голосом велела Машке построить десяток и вести в девичью, а сама, как была на занятиях в широченных портах, рванула бегом на посад. Там возле почти готового дома (даже влазины ##2 уже провели, хоть стройка вокруг еще продолжалась) стояла в загоне кобыла Ласка, и можно, не теряя времени, оседлать ее и лететь к Андрею.

##1 Считается (и до сих пор), что если «леший водит кругами», то надо вывернуть одежду наизнанку, и леший отстанет.
##2 В л а з и н ы — обряд заселения дома.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Суббота, 30.03.2013, 11:10 | Сообщение # 54

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Но Арина и до строящейся крепости не успела добежать, как неожиданно ей наперерез выскочила Ульяна. Начальница над михайловскими прачками как раз бани протапливала, когда Дударик на бегу крикнул ей про ранение Андрея. Той и гадать не пришлось, куда может нестись со всех ног молодая наставница. Вот и поспешила перехватить, чтобы младшая подруга с размаху да по незнанию не попала в беду. Заступила дорогу и рявкнула не хуже Анны:
— Куда? Стой!
Арина опешила: от кого-кого, но от Ульяны ничего подобного не то что не ожидала — представить себе не могла, что та вообще в состоянии голос повысить. Жена обозного старшины даже с холопками всегда говорила хоть и строго, но тихо, словно речка журчала, а тут… Но и Арину остановить сейчас было не так-то просто:
— Пусти! К Андрею я! — у нее сейчас одно в голове вертелось — успеть! Досадуя на неожиданную задержку и недоумевая, почему так гневается Ульяна, поспешно и сбивчиво попыталась объяснить то, что самой казалось очевидным и единственно правильным. — Я к нему! Понимаешь? Туда! Да пусти же!
Запыхавшаяся Арина хватала ртом воздух, в отчаянии чувствуя, что драгоценные мгновения утекают безвозвратно: вот сейчас она уже могла бы Ласку седлать… сейчас бы уже по лесу мчалась…
«Да что же она, разве не понимает?!»
Рванулась было вперед, но Ульяна держала крепко и продолжала что-то сердито выговаривать.
— Куда рвешься? Сейчас уйдешь — навсегда себе обратную дорогу отрежешь! Не примут тебя обратно и не простят. Сам же Андрей и не простит! Ты ведь предаешь его!
Словно кипятком в лицо плеснули… Арина впервые в жизни не могла подобрать слов, чтобы втолковать Ульяне то, что чувствовала. Предать?! Она же, наоборот, предательством почитала тут оставаться, когда все в ней туда рвалось, к нему… Она же ничего не говорила, когда он в поход уходил. А сейчас ее черед за него биться.
Оглядевшись по сторонам и прикрикнув на холопок, которые отвлеклись от стирки и с любопытством глазели на спорящих женщин, Ульяна ухватила Арину за рукав и потащила к бане. В предбаннике толкнула молодую наставницу к лавке, притворила дверь и встала перед ней, загораживая выход — мало ли, не усидит, опять рванется бежать. Молодая, ретивая, и не догонишь ее — а потом хлопот не оберешься. Лучше уж здесь, без посторонних глаз втолковать, как расцениваются подобные поступки в воинском поселении.
Арина же слушала и приходила в ужас от осознания того, что на столь естественный для нее порыв — броситься навстречу любимому — можно взглянуть совсем иначе. Она-то считала, что своеволие иной раз оправдано. Ну, уж хоть бабы-то должны ее понять! А выходит, для других это в лучшем случае представляется блажью вздорной дуры.
— Твое место здесь! — убеждала Ульяна. — Ты наставница, вот и занимайся девками. Ежели каждая дуреха по своему разумению поступать станет, что получится? Не только ратники воинский порядок во всем блюдут, но и мы тоже! Тебе ведь не зря говорили, что не всякая воину в жены годится. Если сейчас не послушаешься, то изгоем станешь. Ну, или на выселки тебя отправят, всеобщим посмешищем. Тебе, почитай как мужу, доверие оказали, а ты, словно девчонка безмозглая, все бросить хочешь? Ради чего? Ради прихоти своей?! Ты же о себе сейчас думаешь — это ТЕБЕ к нему надо! СВОЙ страх убаюкиваешь!
Ошарашенная таким непривычным напором всегда уравновешенной Ульяны, Арина не могла найти нужных слов. А Ульяна все говорила и говорила, но теперь уже мягче, спокойнее:
— Ты так и не поняла до сих пор, где живешь. Наши ратники муравейник разворошили, соседей кровью умыли. Тем есть за что мстить! А ты отсюда сбежишь — кто на твое место встанет? Ну, подумай сама, Аринушка, сколь нас тут в крепости осталось? Ну, кто стены-то оборонять станет? Прокоп с Филимоном, что ли? Девки с самострелами да ты со своим луком. На девок-то надежда слабая, им пример нужен, а тебе уже приходилось по людям стрелять. Нет, коли понадобится, и мы с Веркой кипяток на стены сможем таскать да татям на головы горшки опрокидывать… Да и стены у нас пока, сама знаешь — без слез не взглянешь, правильно Тит давеча Сучку выговаривал… Про Анну Павловну уж и не говорю — она тут за всех отвечает; ты ей первая помощница, а коли уедешь, ей и вовсе разорваться.
Голос Ульяны журчал, постепенно вымывая тоскливую муть, освобождая от ужаса и неодолимого желания что-то делать — неважно что, но делать. Вместо них приходило понимание: да, ее место здесь, в крепости. И не из-за страха перед неизбежным наказанием — рассказывали ей, как в Ратном казнят проспавших врага дозорных или воинов, сбежавших от боя. Оказывается, такие вроде бы понятные слова «стать здесь своей» включали в себя, помимо всего прочего, еще и это: «Правила наши кровью писаны, и несоблюдение их кровью для всех оборачивается». Значит, сцепи зубы, запихни свой страх… куда хочешь, лишь бы не мешал, и делай, что должно.
— И еще… — голос Ульяны опять перебил постепенно успокаивающиеся мысли. — Ты вот рванешь очертя голову, а что другим будет, подумала? За твой проступок Анне отвечать — потому как не уследила. Андрею, когда выздоровеет, твоим непослушанием глаза исколют. Желающие найдутся, уж будь уверена! Отроков, что у переправы стоят, накажут по всей строгости, коли пропустят тебя без приказа. А ведь они и стрельнут в тебя, чтобы остановить — они дозорные, в своем праве.
А за Андрюху своего будь покойна, — Ульяна похлопала ее по руке. — Что-что, а о раненых в походе лучше мамки родной заботятся. Обозники свое дело знают. Бурей, конечно, зверем диким смотрит, но лекарскому делу его Настена учила, и все, что надо, он сделает. С того света многих вытащил, уж ты мне поверь. Вот привезут сюда, тогда твое право, никто перечить не будет — выхаживай.
— А… а если нет?! — мысль, что преследовала ее с самых проводов, сама просилась на волю. — А если не довезут? Я же… я же себе никогда не прощу… опять не уберегла-а-а… — прислонившись спиной к стене, Арина подтянула ноги на лавку и сидела, уткнувшись лицом в колени, заглушая рыдания.
— Эх, милая… — жена обозного старшины присела рядом с ней. — Это уж наш бабий крест, родная моя. Сами выбираем, сами его несем, и никто нам тут не помощник. А случись что, сами себя потом казним всю жизнь, — обняв рыдающую Арину, последние слова Ульяна проговорила уже гораздо тише, как будто для себя.
Молодая женщина и сама не знала, чего в ее плаче больше — обиды на судьбу, страха за Андрея или облегчения и благодарности оттого, что не дали ей совершить непоправимого. Где-то совсем в глубине сознания промелькнуло:
«Эх, дядька Филимон, ты-то про склоки все распинался, а вот про то, что такую цену бабе за службу платить приходится, и полсловечка не проговорился…»
— А про то, что чуть не случилось, я никому не скажу, и ты молчи, — напоследок добавила Ульяна. — Помнишь, что Верка про наш бабий десяток говорила? Ну, так мы десяток и есть. Ты уж не подводи нас, девонька.

***

Кто ей сказал, что прибыли конные носилки с раненым, да как она возле них оказалась, Арина потом и вспомнить не могла — очнулась, только когда увидела серое безжизненное лицо с темными пятнами нездорового румянца на скулах и безвольное, словно тряпичное тело, обмякшее на носилках. И даже не удивилась: во сне это видела или наяву, но видела уже.
— Андре-е-ей!!!
— Живой он, живой, только плох очень, — а она и не заметила, что Анна тоже рядом.
Видно, и у боярыни есть свой предел душевных сил: до нее те слухи, что принесли ратнинские отроки о ранении Андрея, тоже дошли — и о том, из-за чего он под стрелы подставился. Точнее, из-за кого. Смерть, что так близко промелькнула от сына, и ее своим крылом по сердцу чиркнула.
— Он моего Мишаню спасал, — Анна зажмурилась и помотала головой, будто прогоняла прочь страшное видение. — Ничего, выходим! Его и отправили впереди всего обоза, чтобы побыстрее к лекарке... — боярыня подняла глаза на переминавшегося тут же обозника. — Почему не в Ратное к Настене? У нас же тут только Юлька.
— Так Бурей велел… — развел тот руками. — Сказывал, чтоб я с ним сразу и заворачивал в Михайлову крепость, ближе… Он и досюда-то сомневался, что довезу. А в Ратное, говорит, точно не доедет. Больно сильный жар его треплет.
От этих слов Арина окончательно пришла в себя, охнула и бросилась к носилкам. Нагнулась, осторожно обняла Андрея, словно хотела заслонить от всего мира.
«Не отдам! Никому не отдам! И притронуться к нему не позволю… Мой он! Выхожу…»
Припала щекой к его щеке и чуть не обожглась о нее.
— Да почему же на носилках везли? Неужто телеги не нашлось?!
— На носилках-то способней, на телеге хуже по тутошним ухабам трястись. А так мы по уму все сделали, жерди связали, чтоб, значит, ровно лежал. Ребра-то у него поломаны… — обозник говорил еще что-то, но Арина уже не слушала, а судорожно пыталась сообразить, что ей сейчас в первую очередь предстоит сделать. В голову, как назло, сперва всякие пустяки лезли, а потом вспомнились слова Ульяны про долг, место и бабий десяток. Неужели и тут отказаться придется?! Пересилила себя, оторвалась от любимого и с мольбой подняла глаза на боярыню.
— Анна… понимаю, что подвожу тебя, но Христом-богом прошу — отпусти! Я же с ним сейчас быть должна. Подниму, тогда и вернусь в крепость, коли позволишь… И заодно, пока ты здесь, не откажи — вели дежурным моего деда Семена переправить на тот берег, я его сейчас за Настеной пошлю…
Та только руками замахала:
— Да ты что?! И не думай! Раз привезли раненым, значит, твое место теперь рядом с ним, а мы тут и сами пока управимся, — Анна коротко вздохнула и добавила с непонятной горечью: — Этого нашего бабьего права — выхаживать — у тебя никто не отнимет… А за Настеной я лучше не твоего деда пошлю, а отрока, верхами. Телега и в Ратном найдется. А пока пусть хоть Юлька его посмотрит.
Аринка перевела дух, снова обернулась к Андрею, заговорила с ним. По лицу текли слезы, она их вытирала, сама не замечая, и улыбалась, изо всех сил улыбалась: ей почему-то казалось очень важным, чтобы любимый, открыв глаза, увидел не слезы, а ее улыбку. Битый и тертый жизнью обозник даже перекрестился, буркнув, что в первый раз видит, как беспамятного улыбкой встречают, потом подхватил под уздцы переднюю лошадь и, не обращаясь ни к кому конкретно, вопросил:
— Куда править-то?
Анна ушла отдавать распоряжения, Арина возчика и не слышала, но всезнающий и вездесущий дед Семен уже тянул его в сторону посада, показывая дорогу к новой, еще не до конца обустроенной усадьбе. Арина шла рядом с носилками и продолжала говорить, не замечая никого и ничего вокруг.
— Андрей, ты меня слышишь? Доехал ты… все хорошо, я с тобой… Ты держись, держись за мою руку, миленький, сейчас Юлька тебя посмотрит, перевяжет, — веки дрогнули, приоткрылись глаза, больные, темные. Вроде на голос ее отзывается, но взгляд мутный, видно, жар голову туманит. Застудили его там, что ли? Ночи-то уже холодные и сырые, а раненому, обессиленному много ли надо? Погладила по щеке, поправила укрывавшую его рогожу.
«Гляди-ка, цел оберег бабкин, что я ему при прощании на шею надела. Не оборвался шнурок, не потерялся…»
Будто на ухо кто-то шепнул (может, бабка?): «Что мог оберег, то сделал, а теперь все в твоих руках». Кивнула, словно отвечая этим словам и соглашаясь с ними, вздохнула, опять улыбнулась сквозь слезы:
— Ничего, Андрей, теперь мой черед за тебя воевать. А я уж не отступлюсь, будь уверен!
Вот когда пригодилось Арине все то, чему она научилась в лазарете вместе с девками! Об одном жалела — мало времени занимались, не успела всего постичь. Но и за те уроки сейчас готова была Юльке в пояс поклониться и про себя пообещала непременно поставить свечку за здравие молодой лекарки, как только до церкви доберется. Хоть и жрица Макоши, но ведь крещеная…

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Вторник, 02.04.2013, 09:51 | Сообщение # 55

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Юлька, и правда, за обучение взялась рьяно, по молодости иной раз и с перехлестом, и никакой поблажки не давала ни девицам, ни отрокам — тем досталось не меньше, а как бы и не поболее. Все их возражения она пресекала одним неубиваемым доводом:
— О вас же, дурни, забочусь! Сами еще спасибо скажете, когда девки вас, раненых, выхаживать начнут!
Обретающихся под лекарским присмотром и без того больных отроков чаша сия, к их невыразимому облегчению, миновала. После того, как Анна Павловна увидела и оценила страдания первых трех невольных жертв девичьей учебы, раз за разом падавших вместе с носилками на входе в лазарет, она в тот же день переговорила с наставниками, и к Юльке для исполнения роли тяжелораненых стали направлять парней, отбывающих наказание в крепостной темнице. Тем более что трех больных, уже испытавших на себе все прелести обучения, вскоре перевели в новенький лазарет, оборудованный во второй казарме. И пусть наверху работы еще продолжались, в просторном помещении внизу, имеющем отдельный выход, уже вполне можно было принимать и выхаживать страждущих. Ну, и для лекарки с помощниками места хватало. Там же разместили и прибывших из-за болота.
Но заниматься с девками Юлька не перестала: все прекрасно понимали, что это только начало. Да и в жизни у всех разное может случиться, лекарка не всегда под боком окажется.
Чтобы лишний раз не беспокоить раненых, проходили эти занятия в прежней лекарской избе, из которой Юлька не успела пока что перетащить все свое хозяйство. «Лекарская повинность», правду сказать, никому из отроков по вкусу не пришлась, зато очень быстро улучшила дисциплину: попасть к Юльке на урок почиталось худшим из наказаний.
Больше всех пострадал от этого нововведения один из отроков девятого десятка. Отец Михаил без всякой задней мысли окрестил его Павсирием, не предполагая, какие сокращения этого христианского имени придут в голову его молодой пастве. Михаил, дабы избавить новоявленных христиан от искуса, сам звал парня только Павкой, ибо остальные отроки от души развлекались, придумывая все новые и новые варианты, почему-то сплошь неблагозвучные, повторяющие только окончание крестильного имени. Правда, благие намерения молодого старшины, как оно обычно с благими намерениями и случается, успеха не имели, тем более что нрав у парня оказался на редкость склочный; недаром его частенько звали по прозвищу, принесенному из дома — Клюква. Он и приятелей себе под стать выбирал, и вечно влипал в неприятности и драки, которые сам же провоцировал, поэтому в темницу попадал частенько, но наказаниями до сих пор огорчался не слишком, отлынивая таким образом от занятий.
Вот он-то и стал главным «учебным пособием» для девиц во время очередного лекарского урока, хотя поначалу самого отрока такое развлечение только позабавило. В первый раз доставленный в лекарскую избу «для учения», в отличие от своих предшественников, он совершенно не выглядел смущенным или обеспокоенным. Парень обладал неиссякаемым запасом наглости и собирался извлечь из происходящего как можно больше удовольствия.
Арине, правда, весьма не понравилось, как Клюква глазел на девчонок. Такие же липкие, то приторные, то сальные взгляды она не раз встречала в Турове. Холопки как-то шушукались, что одному такому «глядельцу» молодой хозяин то ли зуб выбил, то ли нос на сторону свернул — чтобы не пялился на чужую жену.
«И во взрослом-то муже такое встретить противно, а тут совсем еще мальчишка... Откуда это в нем? И что с ним станется, когда повзрослеет? Хотя... доживет ли? С таким-то характером...»
Впрочем, открыто проявлять свой дурной нрав на глазах старших Павсирий не отважился, и урок сначала проходил довольно спокойно. Его самоуверенность даже пошла на пользу делу. Когда Юлька велела парню скинуть рубаху, лечь на стол и потыкала его пальцем в ребра, Клюква лишь в очередной раз ухмыльнулся — в отличие от большинства отроков, он щекотки не боялся и, похоже, очень этим гордился. Юлька, разумеется, его хвалить не стала, лишь удовлетворенно кивнула и принялась объяснять:
— Вот это ребро не прощупывается, потому что под ключицей спрятано, а дальше — вот они. Вот досюда ребра длинные и к грудине приросшие, а ниже — короткие, до грудины не доходят. Ну-ка, все по очереди пощупайте и посчитайте, сколько ребер у кого получится.
Девицы принялись тыкать в Клюкву пальцами, а он, кажется, и сам заинтересовался, видать, раньше и в голову не приходило узнавать, сколько у него ребер.
— Десять! — объявила результат подсчета Лушка.
— А с этой стороны одиннадцать… — удивленно пролепетала Манька.
— Э! Я что, кривой, что ли? — возмутился Клюква.
— Ну, ты растяпа известный, — на полном серьезе отозвалась Юлька, — мог и потерять где-нибудь. Сейчас другие посчитают, может, найдется потеря.
Анька-младшая, конечно же, не удержалась:
— А может, в темницу сбегать, там валяется?
— Считайте, считайте, — указала лекарка, — пока что-то маловато получается.
— Так может, он ущербный какой? — предположила Прасковья. — То-то все в темницу попадает. А голову пощупать можно, вдруг там тоже чего-то недостает?
— Тринадцать! — победно возгласила Млава. — И под ключицей еще одно, значит, всего четырнадцать!
— Тебе б только жрать, да чтоб побольше! — девицы захихикали.
Млава задумчиво уставилась на Клюкву, и тому, похоже, захотелось отодвинуться подальше от толстухи.
— Не, я такое не ем… разве что Куску шматок отнести… — немного подумав, успокоила она Павку.
Подсчет продолжился, и общими усилиями у Клюквы обнаружилось двенадцать пар ребер.
— У коровы-то тринадцать… — Млава мечтательно вздохнула, — а у свиньи так и вовсе четырнадцать…
— Верно! — слегка удивилась Юлька. — А ты откуда знаешь?
— Так грудинку-то коптим… — толстуха сглотнула так громко, что Клюква снова невольно напрягся, словно собирался соскочить со стола.
— А сколько всего у человека костей? — заинтересовалась Ксения.
— У новорожденного больше трех сотен, но потом они срастаются, и у взрослого чуть больше двухсот.
— А у нас-то уже срослись? — забеспокоилась Анька-младшая.
Юлька ей ответить не успела, потому, что свой интерес обозначил и Клюква, внимательно слушавший ее объяснения:
— Сама что ль считала?
— До нас все подсчитано! — отрезала лекарка, а внимательно наблюдавшая за уроком Ульяна укоризненно добавила:
— Ты думай, о чем говоришь-то, парень! Род людской от сотворения мира существует, и лекари, значит, тоже.
— И че? Все две сотни переломать можно?
— Показать? — Юлька угрожающе пригнулась к столу.
— Че, сразу показывать-то? Ты так скажи!
— Угу, когда захочешь, чтоб показали, я тебя Млаве отдам. Будет болтать! Смотрите: когда сломана ключица, руку привязывают вот так, поэтому переворачивать раненого…
Занятие пошло дальше своим чередом, и Клюква так и остался в неведении, каким образом можно заполучить сразу двести переломов. Юлька показывала, девицы повторяли, Клюква то покряхтывал, то гыгыкал, и все дружно изводили лекарку вопросами разной степени дурости. А потом Юлька приказала всем отойти от стола и заткнуться, подложила свою ладонь Клюкве под затылок и что-то зашептала ему на ухо. Отрок сначала, скосив глаза, прислушивался к шепоту, потом глубоко вздохнул, расслабился, будто оплыл, и уснул, мирно засопев носом.
За дальнейшим Арина наблюдала с нескрываемым интересом — бабка при ней точно так же несколько раз усыпляла больных. Юлька зло зыркнула на захихикавших было девиц, приложила палец к губам, требуя тишины, и принялась распутывать опояску на портах Клюквы.
Арина догадалась, что именно девчонка собирается сделать, и усмехнулась про себя: ну вот, они с Анной голову ломали, как к этому подойти, да так, чтобы христианскому благонравию не в ущерб; Анна с Настеной намеревалась как раз в ближайшее воскресение переговорить, а Юлька и не задумывалась ни о чем — для нее все само собой разумелось… Права оказалась боярыня, когда предупреждала про юную лекарку еще в самом начале, после первого занятия с девицами:
— Значит, говоришь, управляется она с девками? Ну-ну… только не слишком ли самоуверенна? Хоть и умна не по годам, но жизненный опыт ничем не заменишь. Ты приглядывай там. Не мешай, пусть сама справляется, просто в случае чего не дай глупостей наделать.
Разумеется, все равно пришлось бы все это девицам рассказывать и показывать, а вот так — во время лекарских занятий оно даже и лучше, но Юлька-то могла бы хоть с ними или матерью своей посоветоваться! Ей же, видать, и в голову не пришло.
Вначале молодая наставница подумала, что в своей гордыне лекарка решила, что и сама с девками справится, но, наблюдая за ее действиями, поняла, что самоуверенность тут ни при чем: Юлька просто не понимала, что сейчас случится и с чем ей предстоит столкнуться. Мало того, у нее и мыслей-то не возникло о том, что Анна с Ариной хотели из такого урока извлечь. Арина чуть губу не закусила, чтобы не засмеяться в голос:
«Ну-ка, посмотрим, что у тебя получится. Мы-то думали-гадали, как подойти к сему предмету, а тут вон как решилось, само… Придется мне на ходу соображать да поправлять, спасибо, не одна я с вами тут оказалась сегодня — и Вея, и Ульяна рядом. Они бабы разумные, помогут… Это ты, девонька, здесь одну только уязвимую для оружия плоть видишь — и больше ничего, а девицы-то все старше тебя, они уже на обнаженного парня другими глазами смотрят — бабьими».
Тем временем Юлька развязала завязки на портах Павсирия и, пыхтя, принялась стягивать их с отрока, расслабленно развалившегося на столе. До ее учениц только сейчас дошло, что происходит, и они замерли то ли в испуганном, то ли в радостном предвкушении. В наступившей тишине раздалось чье-то сдавленное хихиканье.
«Ой, Юлия… И лекарка знающая, и разумом уже не дитя, а не понимает! Ну да, девицы мужское естество уже видели, но они и другое сейчас увидят, о чем у тебя еще и помыслов нет. Да и появятся ли когда — с такими-то лекарскими замашками? Бедная…»
— Что «хи-хи»? Лучше помогите! — отдуваясь, недовольно буркнула Юлька, с натугой пытаясь оторвать мальчишеский зад от стола. Наконец, справившись с этим нелегким делом — силенок-то по малолетству не хватало, она стащила порты с отрока, не глядя, откинула их в сторону и под усилившиеся смешки девок, обалдевших от ее странного для них равнодушия, заговорила, копируя ворчливый тон зрелой женщины:
— На лежачих раненых порты туда-сюда дергать каждый раз, как им понадобится нужду справить, лишнее беспокойство и вред. И чего вы ржете-то?
Девицы, которые до этого просто хихикали над нелепым, с их точки зрения, положением, дружно захохотали в голос уже над самой Юлькой — их развеселило ее недоумение. Арина не сомневалась, что для всех девиц обнаженный мужчина давно не диковина. В конце концов, в банях мылись вместе с младшими братишками, да и вообще нагота у язычников не считалась чем-то запретным или греховным, как у христиан — а почти все девчонки только недавно крестились. Но они уже вошли в возраст, когда просыпается женское любопытство, знали, что скоро их выдадут замуж, и не могли не проявлять интереса к мужскому телу. А тут, пожалуйста — не только разрешают, но прямо-таки заставляют глядеть. А может, и не только смотреть позволят?
Наставница быстро переглянулась с Веей и Ульяной, и женщины шагнули ближе к столу. Ульяна обняла сердито насупившуюся, готовую к резкой отповеди Юльку и осторожно отодвинула в сторону.
— Ты, Юленька, у нас умница, все видела, все знаешь, — ласково зажурчала она. — А девицам-то впервой вот так, вблизи, на обнаженного мужа смотреть. Тебя-то, лекарку, только телесные раны волнуют, а у них сейчас свое на уме, бабье. Погоди малость, дай им обвыкнуться, попозже про лечение расскажешь. Сейчас они все твои слова мимо ушей пропустят… — Ульяна, удерживая лекарку за плечи, обернулась и кивнула Арине в сторону девчонок, дескать, давай, а я пока тут…

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Вторник, 02.04.2013, 09:56 | Сообщение # 56

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Вея на правах старшей родственницы прикрикнула на веселящихся девиц:
— Вы чему радуетесь? Пряник первый раз попробовали, что ли?
— Да кто радуется-то? Подумаешь! — возмущенно фыркнула Проська.
— Тоже мне, невидаль! — поддержала ее Катерина.
— Вот и я о том же! Неужто никто за старым дедом не ходил? Не верю!
— Тетка Вея, ну ты же сама только что видела, как Юлька…
«Не было печали, теперь еще и это расхлебывать! Ну что бы тебе, девонька, посоветоваться… хоть с боярыней, хоть с Ульяной… Остановить их надо, не то стаей кого хошь заклюют — и ворожбы не побоятся. После этого уже никакой учебы у вас не получится».
Несмотря на свою смелость, Проська замялась, подбирая нужные слова, и девки, давясь смешками, согласно закивали. А вот Анька, к удовлетворению своей наставницы, на этот раз благоразумно передумала встревать и промолчала.
— Значит, все уже все видели? — Арина приподняла брови и поманила к себе Катьку. — Ну, раз ты все знаешь и все видела… иди-ка сюда.
Катерина, подозревая подвох, осторожно приблизилась, косясь на раскинувшегося перед ней обнаженного отрока.
— Раненые часто в беспамятстве пребывают, их обмывать придется… и нужду помочь справить. Вот представь, что перед тобой такой раненый и есть, — наставница огляделась вокруг.
Вея тут же смекнула, к чему та ведет, ухватила с полки подходящую глиняную посудину из Юлькиных запасов и чуть ли не силком сунула Катьке в руки: — Бери! Тебе нужно помочь ему малую нужду справить. Что делать станешь? Давай-давай! Дело не хитрое.
Катерина бочком приблизилась к столу, спрятала за спину свободную руку, а вторую, в которой держала неглубокий горшок, вытянула как можно дальше и попробовала, как ковшом, поддеть свесившийся уд. Подцепить плоть округлым краем посудины никак не получалось, Катька, старательно пыхтя, нагнулась поближе и сморщилась:
— Фу… Он что, совсем не моется, что ли? — охнула она, крутя носом.
— Так два дня в темнице безвылазно сидел, да и туда его прямо с занятий привели. Упрел, — невозмутимо пожала плечами Арина.
— А ты думаешь, тебе раненых прямо из бани привезут? — Юлька незамедлительно встряла с язвительными поучениями. — Унюхала она… такой дух бывает, что этот тебе еще цветком полевым покажется… И что ты горшком его зачерпываешь? Не кисель, чай. Бери да направляй куда надо!
— Как?.. — несчастная Катька наверняка не отказалась бы и рассмотреть все поближе, и потрогать вдумчиво, но… не при этой же толпе? И не в одиночестве — страшновато в первый-то раз. Лучше всего — с одной-двумя близкими подружками: те и подначат, и поддержат. А потом с ними и поделиться можно, и пошушукаться-посмеяться. Девичьи тайны сближают… если не рассорят потом, конечно.
— Рукой, само собой, — пожала Арина плечами и добавила, повернувшись к хихикающим уже над Катькой девкам: — А потом и все прочие за ней то же сделают. Заодно и вымоете его, раз пахнет.
Смех стих мгновенно. Катька сглотнула, вытянула вторую руку, осторожно, двумя пальчиками приподняла пугающий ее отросток, чтобы направить его по назначению. Юношеская плоть сразу же ответила на прикосновение, хотя пока еще слабо: уд едва заметно вздрогнул. Девка охнула и отдернула руку
— Бери-бери, не кусается!— хмыкнула Юлька, подходя поближе.
Подружки захихикали, а у Катьки на глазах от обиды навернулись слезы. И чего смеются? Их бы на ее место!
— Да чего вы мнетесь? Подумаешь! — Проська обращалась вроде бы ко всем, но вызов ее предназначался заклятым соперницам-боярышням. Воспитанные матерью в христианской строгости, Машка с Анькой на этот раз вперед не рвались, и Прасковья воспользовалась случаем уесть их. Ну, и молча терпеть поучения малолетней лекарки, занозистой и нахальной не по годам, она не собиралась — как-никак росла дочкой большухи, сызмала насмотрелась, как надо повелевать. Решительно отодвинув распустившую нюни Катьку и даже не удостоив взглядом Юльку, Прасковья с выражением полного пренебрежения на лице шагнула к столу, взяла из Катькиных рук посудину и решительно ухватила мужское достоинство всей пятерней. Уд дернулся уже более явственно и увеличился в объеме.
Проська вздрогнула, но отступать не собиралась и руку не разжала. Помедлив всего несколько мгновений, она обвела девиц торжествующим взглядом и ткнула уд в посудину, как щенка мордой в молоко. Уж этого снести Анька никак не могла! Она почти выхватила посудину из рук у Проськи и хищно цапнула рукой отроческое естество, лишь на какой-то миг опередив тоже рванувшуюся к столу Машку.
— Не толкайтесь, всем хватит! — усмехнулась Арина, останавливая вошедших в азарт воспитанниц, ибо возле стола мгновенно образовалась давка. Девчонки, вначале немного обалдевшие, теперь окончательно пришли в себя, и у большинства возобладало естественное любопытство к запретному. Хотя какое же оно запретное, если вон не только смотреть, но и в руки брать заставляют.
« Дай им волю — оторвут ведь…. А Юлька-то даже не понимает, что им так любопытно… Эх, девонька, хоть и известно тебе поболее, чем этим дурочкам, а вот тут тебя судьба обделила. Они-то думают, что ты не понимаешь их по своему малолетству, но для тебя давно нет ничего запретного и тайного в мужском теле. И притягательного тоже нет. Боюсь, ты уже эту сладость в полной мере не познаешь никогда. Понять поймешь, а почувствовать уже не дано. Анна бы сказала — во многих знаниях — многие печали».
У лекарского стола по-прежнему толпились, толкались и вовсю трещали девчонки — уже не стесняясь ни своих подруг, ни старших женщин. Прошедшие «испытание» поглядывали свысока на тех, чья очередь не подошла, и вовсю давали советы и подбадривали робеющих:
— Да че ты двумя пальцами — всей рукой бери! Да не тяни так — не корову доишь!
Галка, дождавшись своей очереди, не ограничилась заданием, а вдумчиво рассмотрела уд, поворачивая его в разные стороны (Юлька буркнула "Не открути, смотри!"), помяла и неожиданно изрекла:
— А огурец-то покрепче будет. Только огурец шершавый, а этот нет… и теплый какой-то…
От сгрудившихся девиц, сопровождаемые уже не хихиканьем, а взрывами хохота, доносились разноголосые реплики: «Вареный огурец! Ну да — в меду! А ты попробуй, лизни!»
Девчонки ахнули, когда Галка наклонилась пониже, будто в самом деле, как и положено стряпухе, собиралась проверить на вкус то, что держала в руках. Второе «АХ!» прозвучало еще громче. Случилось то, что и должно было произойти с юношеской плотью от многочисленных прикосновений. Хотя Клюква, блаженно улыбаясь, продолжал безмятежно спать, его естество бодрствовало, да еще как! И без того уже выросший от рук девиц уд напрягся, наливаясь силой, и вдруг резко вскинулся так, что Галка от неожиданности выпустила его из руки. Теперь он не свисал вниз, как в самом начале занятия, а лежал на животе у Павки, заметно увеличившись в размерах. Девки как зачарованные уставились на мужское естество, набравшее силу прямо у них на глазах.
Арина очень живо вспомнила себя, только что вышедшую замуж. Чего ждать от первой ночи, она примерно представляла: и бабка, и матушка объясняли, но на словах-то оно все легко и просто, а как до дела дойдет… Ей, конечно, повезло — Фома ее любил и пугать не хотел, потому и учил всему постепенно. Ни разу не заставил делать то, что ей неприятно, да и сам постоянно спрашивал: «Чего тебе хочется, лапушка?» За два-то года многому можно научиться, но сейчас она вдруг подумала, что знает пока далеко не все… Да и есть ли пределы нового в любви, в познании самого дорогого человека?
«А с Андреем? С ним-то как оно будет?» — от этой мысли Арину обдало жаром, пальцы на ногах от желания свело судорогой, только представила, что его руки ее коснутся, а она до него дотронется.
«Господи, одного этого уже достаточно, чтобы голову потерять. Да какой стыд тут может быть, какое сомнение или неприязнь? Не-е-ет… даже с Фомой от одной мысли голова кругом не шла, да и вообще раньше ни к кому ТАК не тянуло. А ведь на иного мужа смотришь — хорош собой, статен, лицом пригож, ну, орел прямо, бывает и залюбуешься, а… словно на жеребца глядишь… или рассвет, что ли? И мыслей этих не возникает. Коли рот откроет да скажет какую глупость или непотребство, так и вовсе с души воротит, а от красоты его ничего не остается. Нет, права бабка — самые сладкие плотские радости только с тем, с кем и без них хорошо!»
— Ух ты… какой здоровый! — ошарашенно выдавила Светланка. — Это что же? Такой в себя впустить? Он же не влезет!
Говоря откровенно, не так уж и поражала размерами мальчишеская плоть, но девкам, впервые видящим столь наглядное проявление мужской силы, вероятно, и впрямь сейчас она казалась огромной.
Галка единственная не испугалась необычного зрелища; ничего странного — все давно уже знали, что она в любопытстве ко всему живому вполне может посоперничать с самим Прошкой.
— Да ничего и не здоровый, — задумчиво возразила девчонка, с интересом разглядывая набухший и закаменевший в боевой готовности отросток; поглядела на Арину вопросительно, как будто спрашивала разрешения, и, получив одобряющий кивок наставницы, потыкала пальчиком. Уд качнулся и снова принял прежнее положение. Любопытствующая девица проследила за ним глазами и удовлетворенно кивнула сама себе. — А я-то все думала, что это у идолов они такие… в бане у братцев-то болтаются, как дойки у коровы. И у прадеда, за которым бабка ходила, совсем не такой… Намного меньше.
«Умница какая! Она сейчас на себя все внимание забрала, и остальные немного в себя придут. Ну, и слова ее тоже к месту: всем же интересно, а вот так откровенно не каждая решится».
— Ну да, — сморщилась Светка под общий смех. — Этот, может, только нашей Каурке сгодится…
Арина шикнула на разошедшихся девиц — негоже так подругу дразнить, и нашла взглядом Млаву. С вечно сонной, равнодушной ко всему, кроме еды, воспитанницей происходило что-то непонятное: она стояла, хватая ртом воздух, во все глаза таращилась на обнаженного парня и, похоже, не слышала, что говорят развеселившиеся девки. И побледнела при этом до синевы — еще чуть-чуть и сомлеет.
— Млава! — позвала ее встревоженная Арина. — Млава, да что с тобой?
Стоящие рядом девчонки подтолкнули толстуху к столу.
— Иди, теперь ты попробуй, — чтобы вывести девку из странного оцепенения, Арина взяла ее за руку и хотела подвести ближе, но Млава неожиданно резко вырвалась и отшатнулась.
— Я? — взвизгнула она. — Это?! Эту гадость?! В руки?! Не-е-ет! Я матушке пожа-а-а-алуюсь! — и кинулась было прочь, да Вея перехватила ее и закатила звонкую оплеуху.
— Тихо!
Толстуха охнула, дернулась, схватилась за щеку, но выражение лица стало хоть немного осмысленным, и то хорошо.
— Дайте воды, — не оборачиваясь, велела Арина, снова беря ее за руку. — Тихо-тихо, — уже спокойно проговорила она, усаживая всхлипывающую девку на скамейку, пододвинутую Веей. — Водички-то выпей…
Млава жадно хлебала воду и хлюпала носом. Немного успокоившись, она утерлась поданной Юлькой ширинкой и неожиданно выдавила из себя:
— А что, правда, у всех мужей так?.. И что с этим, — девчонка с неподдельным ужасом взглянула на лежащего обнаженного отрока и тут же отвела взгляд, — делать-то надо?
Дружный гогот девиц почти заглушил ее последние слова, а Аринка беспомощно оглянулась на Ульяну и Вею. Чего-чего, а ТАКОГО вопроса от взрослой уже девицы она не ожидала…
— Ты что, слепая совсем? — вытаращилась на Млаву подошедшая поближе Юлька. — Мужей в бане не видела?
Млава только замотала головой:
— Мы всегда с маменькой и бабкой Капой… А еще маменька говорила — грех это…
«Ой, Господи! Да кого же Тонька из дочери вырастить-то хотела? Совсем полоумная! И до скотины-то девку деревенскую умудрялась не допустить, а уж тут, видать, особо постаралась. И что бедная дуреха в первую ночь мужу устроит? Что с ней, такой, теперь делать?»
Пока Арина ломала голову, Ульяна подсела к Млаве с другой стороны, приобняла (еле руки хватило), попыталась было прижать ее к себе, да где там — не каждому мужу под силу этакую-то гору сдвинуть. Жена обозного старшины была в крепости самой старшей из женщин и девчонкам казалась уже старухой. Особо острым умом она вроде бы и не отличалась, но жизненный опыт и мягкость характера сделали ее незаменимой утешительницей для всех влипших в маломальскую неприятность. Отроки-то не особо с ней разговаривали — все больше к Плаве бегали, а вот девицы плакались ей частенько. И сейчас, поглаживая Млаву по плечу, Ульяна вроде бы только к ней обращалась, но на самом деле говорила для всех девок.
— Ну, чего ты испугалась? Все мы через это проходим — такая у нас, у женщин, судьба. И не сказать чтобы такая уж горькая — радости в том тоже много. Без плотской любви счастливой не станешь.
— Вот-вот, — пробурчала Вея. — А что там поп про грех талдычит… посмотришь, до чего он себя довел, и сразу грешить ринешься. Любовь — не грех, это отказываться от нее грешно. Лада рано или поздно накажет.
— И не надо бояться, — Ульяна сделала вид, что не заметила оговорки про языческую богиню, — мужи и жены так сотворены, что подходят друг другу, как… ну, вот как рука и рукавица.
Млава еще раз посмотрела на Клюкву, вздрогнула и быстро перевела взгляд на стоящих с другой стороны стола подруг, опять пробежала глазами туда-сюда. Арина облегченно вздохнула: слава тебе господи, наконец-то думать начала! А Ульяна продолжала:
— Ну, подумай сама — если все на самом деле так тяжко и больно, то род человеческий давным-давно прервался бы, а ведь люди испокон веков лучше всего делают то, что им нравится, так ведь? Не буду врать, без боли жизнь не обходится, детей рожать иной раз и в муках приходится, но ведь и радости они сколько приносят! Так и тут… — она кивнула в сторону стола, хотела сказать что-то еще, но ее перебила Дунька, до того, как и Млава, не принимавшая участия в общей суете.
— Да врут все! Не радость это — мука одна! Потом, наверное, привыкают… куда деваться-то? — у нее, в отличие от подружек, данное действо не вызывало ни интереса, ни смеха, но совсем не так, как у толстухи, иначе — не было для нее в этом тайного. И тут же поспешно — слишком поспешно, для подружек, добавила: — Слышала я, как Вара в первую ночь криком исходила.
— Так то в первую, — со знанием дела хмыкнула Манька, ее двоюродная сестра, и закатила глаза. — Зато потом...
Девки прыснули, только Евдокия смотрела все так же хмуро. Арина подосадовала на себя, что после совета с Филимоном совсем забыла про нее. Ведь хотела же поговорить!
«Вару ли ты вспомнила, девонька? Похоже, не слишком хорошо у тебя первый раз сложился — вон как передергиваешься. Это уже исправлять надо, а то так и навсегда может остаться — и самой мучение, и будущему мужу никакого удовольствия. А без этого семейная жизнь не заладится… Ну, не сейчас про то говорить, не при всех. Потом время выберу, пока что другими надо заняться.
Жаль, во время обряда не успела, и так насилу успокоили. Но разбираться с этим еще предстоит».
— Ладно, девоньки, про это вам и матери не раз говорили, да и мы на все ваши вопросы ответим, но пока наше дело — за ранеными отроками ухаживать. Вот вы сейчас морщились, а ведь привезут их сюда, ранами да дорогой истерзанных — а тут вы привередничаете. Неужто сами никогда не болели? Себя-то на их месте представьте — приятно?
Девки присмирели, кое-кто и с лица спал: то ли воображение заработало, то ли сами пережили подобное или кто из близких.
— А самое главное, — опять подала голос Вея, — вы их своим пренебрежением мужской силы навсегда лишить можете. А значит, и себя в будущем — защиты.
— Это как? — Машка хоть и рванула следом за Проськой одна из первых, но требование Юльки выполняла явно через силу — уж больно брезгливо при этом выглядела боярышня. Да и сейчас взгляд от стола отводила.
— А вот так, — подтвердила Ульяна. — Как вы на отроков сейчас смотрите, такими они и мужьями станут; не вам, так другим девкам. Коли видите вы в них защиту и опору, поддерживаете в них гордость мужскую, уверенность в себе — все это к вам сторицей вернется. А будете носы морщить да брезговать — в ответ презрение получите, а то и что похуже. Кому это надобно? — она вздохнула, погладила напоследок Млаву по плечу еще раз, а потом подтолкнула ее к столу, — а пока благодарите Господа, что есть вам у кого учиться. Не за чужими ведь ходить будете — за своими… дай бог, чтоб пореже…

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Пятница, 05.04.2013, 13:55 | Сообщение # 57

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

* * *

Отрока Павсирия уже по нескольку раз обмыли и насухо вытерли, сменили под ним подстилку, сначала так, будто у него были поломаны ребра, потом так, будто он ранен в спину и лежать может только на животе, потом… по-всякому, одним словом. Дружно поржали над тем, как Клюква сладко причмокнул губами как раз тогда, когда Проська обмывала ему седалище, поотвечали (или не стали отвечать) на всякие вопросы оживившихся и разрумянившихся девиц, вроде таких, как: «А долго ли у него еще уд стоять будет?» или «А куда мужи его девают, ежели с ними такое на улице приключится?» В общем, лекарская учеба шла своим чередом, и даже на лице Млавы отвращение начало сменяться любопытством, и она уже не отводила глаз от стола, разглядывая обнаженного отрока чуть ли не с большим, чем все прочие, интересом.
И тут Арина обратила внимание на доносящийся с улицы гвалт мужских голосов, в котором особо выделялся голос Сучка. И хотя слов разобрать она не могла, чувствовалось, что голоса становятся все злее и злее. Арина стояла ближе всех к двери и слышала происходившее на улице лучше остальных. Другие женщины, даже если и уловили что-то, то не обращали внимания, а уж девицы-то…Они сейчас и пожар в лекарской избе не сразу заметили бы.
Арина тоже решила не отвлекаться — сами разберутся, тем более что девицы все здесь, под приглядом, но тут прямо за дверью раздался голос Кузьмы:
— Стоять! Я кому сказал?!
И сразу за этим донесся прерывистый свист. Арина еще не выучила все команды, подаваемые свистом, но тут догадалась, что Кузьма приказывает: «Ко мне!» В лекарской избе разом наступила тишина: что-что, а уж эту-то команду услышали и разобрали все. Головы дружно повернулись к двери, и на всех лицах читался один и тот же вопрос…
— Десяток, к бою! — снова донесся голос боярича. — Тупой болт наложи! Справа по одному, по драчунам… Первый, бей! Второй, бей!
— А-а-а! Убили, убили!!!
Юлька рванулась к двери, остановилась, сунулась к спящему Клюкве, суетливо огляделась, отыскивая что-то глазами…
Девицы тоже дружно ринулись к выходу, но дорогу им загородили Ульяна и Вея.
— Стоять! Только вас там не хватало!
Что было дальше, Арина не видела — выскочила на крыльцо.
На крепостном дворе с угрожающим видом, явно собираясь драться, напротив друг друга стояли плотницкая артель и человек тридцать из присланных на стройку Нинеей. Лесовиков оказалось больше, но плотники держали в руках разнообразные орудия для драки, начиная с жердей и кончая топорами. У лесовиков тоже кое-что имелось, хотя и не у всех. От середины, каждого к своим, тащили под руки двоих, видимо, получивших удары тупыми болтами. При этом Сучков плотник молчал, а лесовик орал благим матом:
— Убили, убили-и-и!
— Десяток, правое плечо вперед, шагом ступай! — уже не орал, а прямо-таки рычал Кузьма — Прямо! — Отроки подчинились его команде и, дружно топая, вошли в промежуток между противниками, на то место, где, видимо, и происходила драка, прекращенная выстрелами из самострелов. — Десяток, стой! Первая пятерка, нале-во! Вторая пятерка, напра-во! Десяток, по ногам… целься!
Пять самострелов уставились в ноги плотникам, пять — лесовикам.
— Всем сесть наземь и заткнуться! — продолжал драть глотку Кузьма. — Считаю до трех и приказываю стрелять! Раз!.. Два!..
— Ну-ка, сели! — раздался голос мастера Гвоздя; плотники, уже обжившиеся в крепости, хорошо понимали, что Кузьма не шутит.
Дреговичам же распоряжавшийся мальчишка почтения или страха не внушал. Они даже не удивились, а оскорбились — сопляк посмел взрослым мужам что-то там приказывать! Кто-то даже попробовал возмутиться:
— Да кто ты такой…
— Замыкающий, бей!
Щелкнул самострел, и один из лесовиков, охнув, осел на землю.
— Сесть, не то всем ноги переломаем!!! — Кузьма несколько мгновений помолчал, но ни ответа, ни подчинения не дождался. — Не поняли?! Вторая пятерка, по ногам…
Лесовики шарахнулись в стороны от направленных на них самострелов, но тут из-за задних рядов донесся перемежаемый щелчками кнута рык наставника Тита:
— Исполнять приказ боярича! Запорю!!!
И опять никто не сел, только орали те, кому досталось кнутом. Даже Арина, не будучи умудренной в воинской науке, поняла, что стрелять бесполезно — лесовики все равно разбегутся в разные стороны по одному, по двое. Понял это и Кузька. И снова принялся командовать:
— Положить оружие! — Отроки разом нагнулись и положили самострелы на землю. — Первая пятерка, кру-гом! Разомкнись! В кнуты их! Прижимать к казарме!
Отроки, раздвинувшись, чтобы не мешать друг другу, заработали кнутами. Что такое боевой кнут в умелых руках, Арина уже знала.
«Господи, хоть бы они жала железные не вплели, поубивают же!»
Не поубивали. Согнали строптивцев к стене казармы и усадили-таки на землю. Кое-кто пытался сопротивляться, но Кузьма подобрал чей-то самострел, и когда один из лесовиков перехватил рукой кнутовище, выстрелил тому прямо в грудь. Потом еще одним выстрелом повалил на землю дреговича, пытавшегося шмыгнуть в сторону. Выстрелил Кузьма и в третий раз, но в кого теперь, Арина уже не увидела — заслоняли отроки.
Шум и суета все не утихали. Отроки изредка пощелкивали кнутами, кто-то из дреговичей что-то орал, Тит ругался последними словами, Кузька хищно поводил из стороны в сторону уже четвертым самострелом, и тут в спину ударил голос боярыни Анны:
— Что здесь происходит? Кузьма! Доложить!
Анна широко, по-мужски, благо юбка-порты не мешала, шагала по крепостному двору и на ходу вытаскивала из-за пояса плеть.
— Бунт, матушка боярыня! — отозвался Кузька. — Драка, неподчинение. Пришлось вразумлять.
— Та-ак… — Анна, заложив руки с плетью за спину, прошлась мимо сидящих на земле плотников и остановилась перед Сучком. — Тебе все неймется?
— А я не…
Боярыня махнула рукой и сбила рукоятью плети шапку с головы Сучка.
— Вира с тебя — полсотни досок с лесопилки из твоей доли.
Каких сил стоило Сучку смолчать, знал только он сам, но все-таки смолчал. Анна развернулась к дреговичам, оглядела их, пристукнула свернутой плетью по ладони левой руки.
— Кто старший?
Лесовики, похоже, ожидали чего угодно, но только не такого вопроса. У некоторых, и это было заметно, от всего происходящего вовсе ум за разум заходил: сначала один сопляк командует, потом другие такие же из самострелов лупят и кнутами секут, потом баба, непонятно во что одетая, со зрелого мужа шапку сбивает, и тот терпит, а теперь вот старшего ей подавай! Откуда старшему взяться, коли все из разных селищ, а старейшины дома остались? А единственный во всем этом безобразии зрелый муж, и тот хромой, в сторонке стоит, и вроде как так и надо!
— Нету, значит, старшего? — Анна качнулась с пяток на носки, глянула сверху вниз на сидящих на земле лесовиков и распорядилась: — Дежурный урядник, Красаву сюда! Бегом!
— Слушаюсь, матушка-боярыня!
Дожидаясь исполнения приказа, Анна неторопливо прогуливалась туда-сюда, отроки по команде Кузьмы отбегали по одному и подбирали с земли самострелы, Сучок кипел, как каша в котелке, время от времени порываясь подняться на ноги, но его удерживали Нил с Гвоздем. Откуда-то вышел наставник Прокоп и, заметив, что часть дреговичей уставилась на крюк, заменявший ему кисть руки, зверски оскалился и напоказ почесал крюком живот.
За спиной Арины открылась дверь и на крыльцо высунулась Юлька с сумкой, в которой таскала лекарскую снасть.
— Кого убили-то?
— Никого не убили, — успокоила ее Арина, — но работа тебе найдется. По драчунам тупыми болтами били. По ногам, но одному, по-моему, в грудь угадали.
— Так надо же…
— Погоди, сейчас Анна Павловна с ними разберется, а тогда уж ты… Заодно и девицам еще что-нибудь покажешь на настоящих побитых.
— А чего все ждут-то?
— Красаву.
— Кого-о? А она тут причем?
— Не знаю, — Арина пожала плечами. — Зачем-то боярыне понадобилась.
Как раз тут из-за угла появились двое отроков, тянувшие Красаву. Девчонка с трудом успевала перебирать ногами и не падала только потому, что ее держали за руки, но приказано было «бегом», значит, бегом. Впрочем, испуганной маленькая волхва не выглядела, и мальчишки держали ее крайне бережно.
— Подойди-ка сюда, Красавушка! — Анна повысила голос так, чтобы ее слышали все. — Видишь, какая забота у нас: бабуля твоя нам работников прислала, а старшего над ними, говорят, не поставила. Я вот и не знаю, с кого за учиненное непотребство спрашивать. А может, старший есть, да не признается? Глянь-ка на них, как ты умеешь, да укажи мне на того, кто мне надобен.
Среди дреговичей пошел негромкий говорок: видимо, те, кто знал Красаву, объясняли остальным, кто она такая. Внучка волхвы встала перед сгрудившимися у стены сидящими лесовиками, медленно повела головой, останавливая взгляд на каждом, и одновременно зашевелила пальцами опущенных рук, словно царапала что-то невидимое. Дреговичи замерли и уставились на Красаву, а та, убедившись, что все смотрят только на нее, выставила согнутую в локте правую руку вперед, ладонью к небу и резко дернула ей снизу вверх, будто подавала команду «встать» лежащей на земле собаке. И дреговичи разом вскочили на ноги!
Юлька за спиной у Арины сплюнула и пробормотала что-то явно ругательное. Арина только и разобрала: «… как дураки набитые… всех бы вас…»
Красава между тем начала по очереди обходить всех дреговичей. Нехорошо ощерившись, она подходила к каждому и снизу вверх заглядывала ему в глаза. И взрослые мужчины не то чтобы пугались, но, как поняла Арина, очень хотели отвести взгляд в сторону и не могли!
У Арины от вида того, что творила маленькая ведьма, появилась уверенность: даже если Красава и отыщет того, кто нужен боярыне, все равно не укажет на него, пока не попробует свою власть на всех.
Так и вышло: Красава постояла нужное ей время перед последним дреговичем, вернулась к Анне и, ткнув пальцем в сторону одного из мужчин, каркнула:
— Этот!
Все лесовики, Арина готова была в этом поклясться, дружно вздохнули с облегчением. Анна благодарно кивнув Красаве, поманила названного рукой и пропела настолько ласково-елейный голосом, что впору взять ножик и зарезаться:
— Подойди-ка сюда, мил человек, — окинула взглядом с ног до головы шагнувшего вперед мужчину и спросила: — А скажи-ка мне, боярыня Гредислава Всеславна, когда вас сюда посылала, какие-нибудь напутственные слова говорила?
Ответа дреговича Арина не услышала — у нее за спиной, в лекарской избе сначала что-то грохнуло и покатилось (кажется, ведро), потом дверь распахнулась, и под многоголосый девичий визг вперемежку с хохотом на крыльцо вылетел почти голый Павка. Он прыгал на одной ноге, а вторую пытался на ходу засунуть в штанину, одновременно оборачиваясь и срывающимся на слезу голосом выкрикивая невнятные ругательства. Вздев, наконец, портки, Клюква рванул бегом от крыльца, подскочил к стоящему тут же дежурному уряднику и, схватив того за грудки, так что кое-как подвязанные на бегу портки чуть было опять не спали с тощего мальчишеского зада, заорал:
— Отворя-ай!!! В темницу хочу!!!
Дреговичи в очередной раз (Арина уже сбилась со счета, в который) остолбенели.
«Ну все, теперь либо кто-то из них с ума сойдет, либо нас всех сумасшедшими посчитают! А может, и то, и другое».

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Пятница, 05.04.2013, 13:57 | Сообщение # 58

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Это случай выявил еще одну слабость Юльки как лекарки. Ульяна потом рассказала Арине о том, что творилось в лекарской избе. На крик «Убили!» Юлька рванулась было к двери, потом, спохватившись, кинулась к сумке со своей снастью, опять сунулась к выходу, но, видимо, вспомнив, что Клюкву просто так оставлять нельзя, вернулась к нему. Хотела, как поняла Ульяна, разбудить отрока, но сообразила, что сначала надо его одеть. Пометалась глазами, сразу портки не нашла… А время-то идет, и на улице кого-то то ли убили, то ли покалечили! Крикнула девкам, чтобы выметались, но сообразила, что снаружи, скорее всего, опаснее… Короче, заметалась лекарка.
Знания знаниями, характер характером, а умение правильно выбрать, что в таком горячем случае надо делать в первую очередь, а что оставить на потом, приходит только с опытом, а значит, с возрастом. Этого-то опыта Юльке и не хватило. Пришлось вмешаться Ульяне: велев девицам одеть Павку, она сунула Юльке ее сумку и подтолкнула к выходу.
— Беги, мы тут сами управимся.
Не управились; вернее, управились не так, как надо. Портки-то нашлись быстро, и даже одну ногу Клюквы в штанину просунуть успели, а потом… отрок проснулся! То ли Юлька чего-то не так сделала с самого начала, то ли, засуетившись, начала его будить, да дело не завершила, то ли еще что…
Пока Павка обалдело ворочал глазами, Ульяна велела Вее с Млавой, как самым увесистым, держать отрока, а сама кинулась его одевать — у нее-то быстрее получится, чем у девок. Главное, стреножить парня портками, а там уж никуда не денется, да и сам поможет одежку вверх тянуть. Но сначала пришлось отпихивать сгрудившихся у стола девиц — недолго, но именно этих мгновений Ульяне и не хватило.
Клюква подхватился, сиганул со стола, попал одной ногой в ведро с водой, которой его обмывали, а дальше пошло сущее светопреставление: одни девки визжат, другие хохочут; ведро опрокинулось, вода девкам на ноги плеснула, они шарахнулись назад, кто-то упал. Клюква не то плачет, не то ругается; одной рукой за портки держится, другую никак не может вырвать у Млавы, вцепившейся в нее, как клещ. Кто-то из девок уронил на пол его рубаху, на нее наступили, а девка эту рубаху за рукав рванула. Еще и ведро под ногами катается… Просто диво, что никого не покалечили и не затоптали!
Наконец Клюква вырвался от Млавы и сбежал, а Вея с Ульяной принялись успокаивать девиц. Кое-как их угомонили, убрали ведро, сняли Млаву со стола, на который ее затащил отчаянно вырывающийся отрок, и откуда она не могла слезть, а только беспомощно дрыгала не достающими до пола ногами. Даже воду с пола подтерли. Ульяна уже начала внушать девицам, что трепаться о происшедшем нельзя, хотя и понимала, что бесполезно: как Клюква телешом наружу выскочил, куча народу видела.
И тут в лекарскую избу принесли первого дреговича, подстреленного тупым болтом — почти бездыханного, с синюшным лицом. Все смешки и взвизги как рукой сняло!
Вот тут Юлька себя и показала: голос тверд, распоряжения краткие и четкие, движения отточенные — никому и в голову не пришло вспомнить о ее малолетстве. Даже дреговичи подчинялись ей беспрекословно, да и не только ей. Юлькины помощницы, Слана и Полька, видать, заразившись от своей начальницы, тоже были деловиты и строги, а напрочь обалдевшие лесовики, уже окончательно перестав соображать, кто тут и что, слушались даже девиц из девичьего десятка. И правильно делали — Юлькины уроки не прошли даром!
Ну и что, что не сразу нашлись носилки? Побитых болтами таскали на спине, а девицы только что хворостинами носильщиков не погоняли, указывая, куда нести, где класть, как повернуть. Ну и что, что в лекарскую избу все не поместились? Не дергать же Юльку? Сами сообразили разделять тяжело пострадавших и тех, кому досталось меньше, и «легких» отводить в новый лазарет. А там уже и без Юльки, только под приглядом Ульяны мазали лечебным снадобьем следы от кнутов на спинах, плечах, шеях, животах. Дружно навалившись, держали орущего благим матом здоровенного дядьку, пока Тит (Юлька-то занята) вправлял тому вывихнутую ногу, успокаивали страдальца с рассеченным ухом — лекарка сошьет, лучше прежнего будет, издевались над теми, кто плохо терпел боль — взрослый муж, а хуже девчонки!
И откуда что взялось? Вот только что вертелись под ногами дуры дурами, ни на что, кроме глупого хихиканья, неспособными, и на тебе! Не девчонки — молодые женщины! Пришла беда, понадобились женские руки — аккуратные, умелые и ласковые, сами по себе лекарство; слова, а то и просто голос — уверенный, когда надо, строгий, но утешающий и облегчающий. Понадобилось присутствие тех, перед кем стыдно проявлять слабость, но чей вид радует глаз; а если еще и умения есть хоть какие-то…
Но никакого чуда не произошло, просто в девицах проявилась женская суть, которая, кроме всего прочего, есть еще и последний рубеж защиты и спасения жизни: «Позади уже никого нет, если не я, то никто». Из нее-то и берутся и сила, и терпение, и самоотверженность, и многое, многое другое, не описываемое словами, но известное с детства каждому, кто хоть раз, оказавшись в беде, побывал в женских руках.

* * *
Тогда Юлька восприняла помощь девичьего десятка как должное. Впрочем, для женщин воинского поселения это и в самом деле было само собой разумеющимся, но Арина задумалась о том, что, по-видимому, совершенно ускользнуло от внимания юной лекарки. Природных ратнинских дев в девичьем десятке всего трое, а заразить своим поведением они смогли всех. Не нарочно, разумеется: они даже не задумывались об этом, просто подражали своим взрослым односельчанкам. И именно ратнинские сейчас захватили своим настроением и куньевских родственниц, да так, что тем и самим не пришло в голову о чем-то задуматься — поступали так, как поступалось. Наверное, так и пробуждалась в отроковицах глубинная женская суть.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Вторник, 16.04.2013, 22:03 | Сообщение # 59

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

И вот сейчас, у постели израненного Андрея, Арина вдруг ощутила, что Юлька чего-то ждет и от нее, всматривается в поведение, вслушивается в голос. Вроде бы и разговор обычный, такой, каким он и должен быть:
— Если начнет задыхаться, или боль его скрутит, ты меня сразу зови. Хоть и среди ночи, пусть будят.
— Хорошо, пошлю кого-нибудь.
— Не надо. Я отрокам у парома наказала, чтобы на твой дом поглядывали. Помашешь с крыльца, лучиной, если темно, а светло — так увидят и сразу меня позовут.
— Ладно, помашу.
— В сознание так и не приходил?
— Глаза открывал, но не видит ничего, — Арина не удержала горестного вздоха.
— Хорошо, что открывал, добрый знак. За матерью Анна Павловна отрока верхами послала. Они завтра поутру приедут, сегодня-то уже не успеют обернуться.
Обычный разговор… но юная лекарка ждет чего-то еще, надеется что-то увидеть и понять.
«Чего же ей надо-то? Наверное, знает про последний рубеж борьбы за жизнь, но именно ЗНАЕТ, а не чувствует! Пытается умом понять, а здесь не ум нужен, не знания, а… У меня подглядеть хочет? Но ведь не выйдет же ничего — не поймет, не объяснишь ей! Просто нету таких слов».

* * *

Уже начинало понемногу смеркаться, Арина шла по своим делам, даже и не думая про Юльку, и вдруг приметила юную целительницу, одиноко примостившуюся возле лекарской избы на завалинке. Не часто она позволяла себе прохлаждаться без дела; до сих пор Арина такого и не видела. И лицо у нее при этом какое-то… отрешенное, что ли?
Первой мыслью было: «Если здесь сидит, отдыхает, то тяжелых раненых нет, иначе возле них была бы», — а потом вспомнилось, что Юлька единственная не скрывала своего неодобрительного отношения к тому, что творила Красава. Анна просто-напросто использовала внучку волхвы для запугивания пришлых лесовиков, а остальные откровенно опасались Красавы, если и вовсе не боялись. Сама Арина Красаву тоже, мягко говоря, недолюбливала, но Анна слушать и говорить про маленькую волхву не желает, остальные же не решаются. А вот Юльку как раз и можно расспросить. Но так вот, сразу, не спросишь же: «А расскажи-ка мне про волхву и ее внучку, что знаешь», поэтому Арина, присаживаясь рядом на лавочку, начала издалека:
— Вот вернется Михайла, снова будет тебя здесь поджидать…
— Когда еще вернется-то… — Юлька вздохнула и настороженно покосилась на Арину. То ли непривычно ей было, что взрослая женщина заговорила с ней на такую тему, то ли догадалась, что это так — для начала, а разговор пойдет о другом.
— Ну, не за тридевять земель он ушел! Вернется с победой, с добычей, с подарками…
Юлька еще не успела хмыкнуть презрительно, а Арина уже поняла — промахнулась. С этой, как с обычной девицей, разговаривать не получится — юной лекарке если и не наплевать на подарки вовсе, то разговор о них для нее далеко не самое интересное.
— А место здесь для лавочки хорошее, — попробовала зайти с другой стороны Арина. — Попросила бы отроков сделать для отдыха — что ж на завалинке сидеть? Красава, небось, и близко к лекарской избе подходить опасается.
— Да уж… — Юлька слегка покривила губы.
Обычного девичьего: «Уж я-то ей рожу разукрашу», «Я-то ей волосья прорежу» или еще чего-то в том же духе от нее ждать бессмысленно — это Арина уже поняла. Непонятно было другое: то ли Юльке о Красаве и вспоминать не хотелось, то ли она при случае собиралась сотворить с внучкой волхвы такое, о чем говорить вслух не считала нужным. В общем, разговор не складывался, и сколько еще придется ходить вокруг да около, получая в ответ краткие и невнятные отклики, Арина не представляла, поэтому решила спросить в лоб:
— Слушай, а что такое Красава давеча с лесовиками творила? Ты поняла?
— Силы набиралась, змеюка!
— Силы?.. Это как?
— А вот так, обыкновенно, — Юлька слегка пожала плечами, и Арина испугалась, что и сейчас она ограничится только этим, но та продолжила:
— Смотрела, сможет ли убить, видела, что может, и от этого ощущала себя сильнее. Они хоть и не понимали ничего, но им от ее глаз не по себе делалось. Знобко, что ли… ну, как-то так. А она и рада, ей того и надобно! Была бы там сотня народу, она бы и сотню так обошла, и каждого бы… Если бы не нарвалась, вот как на тебя. Ты-то ее не испугалась, и она сразу слабость ощутила. Теперь тебя стороной обходит, не хочет опять так же.
— Вот оно что… А как же она понимает, что может убить? Откуда ей знать-то?
— А она уже убивала, знает, каково это. И ей понравилось! — Юльку, кажется, заинтересовал, наконец, разговор: она распрямила спину и развернулась в сторону Арины. — Ей бабка дала попробовать. Волхва куньевского… он на Миньку с топором кинулся. Нинея его остановила, но сама не стала убивать, а отдала Красаве.
— А ты-то откуда это… — услышанное оказалось настолько неожиданным, что Арина оторопела.
— У Миньки вызнала. Он не хотел рассказывать, да… вызнала, в общем. — Юлька всмотрелась в Арину и улыбнулась. — Ты не пугайся, вовсе она не смерть ходячая, боязно ей пробовать без бабки-то: вдруг не получится? Вся ее сила тогда… — лекарка махнула ладонью, словно отметала что-то невидимое. — А бабка, я так думаю, ей больше не позволяет, мол, попробовала, знаешь, как это бывает, и хватит с тебя.
«А тебе-то об этом откуда известно? Хотя тебя же мать, наверное, точно так же учит… И Красаву ты с матерью наверняка обсуждала не раз».
— И зачем же ей тогда?.. Погоди, ты говоришь, ей понравилось? Убивать понравилось?
— Не-а! Глупая она еще, что такое смерть, не понимает. Ей власть над человеком ощущать понравилось. Вот она и пробует: если опасаются ее, значит, сможет, а от этого в силе своей уверяется. Ну, и над малохольными всякими… Саввой, там, Простыней… чему-то же она уже научилась. Но чует, подлюка, разницу со здоровыми людьми, вот и не решается.
— Дитя же еще совсем… — в голове Арины никак не могли сойтись ребенок и убийство.
— Да ей и делать наверняка почти ничего не пришлось, — неправильно поняла Арину Юлька. — Бабка ей волхва почти готового отдала, чуть-чуть оставалось.
— Да я не об этом! — Арина почувствовала досаду от того, что Юлька не понимает простейшей истины. — Ребенок и убийство… это же…
— А я хоть и старше, а не могу. И никогда не смогу, наверное… — Юная лекарка продолжала говорить ужасные вещи, сама не понимая, ЧТО говорит. — Вот ты… ну, тогда, топором… ты как себя преодолела?
Что на такой вопрос ответить? Как обычной девчонке — нельзя, Юлька не наивный ребенок из младшего девичьего десятка. Мысль уже привычно метнулась к воспоминанию о бабке-ведунье, и ответ пришел сам собой:
— Я тогда не нить жизни обрывала, я длань смерти отсекла!
— А… это… — Юлька выглядела так, будто услыхала бог знает какое откровение. — Значит, вот так можно? Не человек, а длань Морены…
«Господи, да что ж я натворила-то! Я же ей подсказала способ решиться на убийство!»
— Да ты не вздумай пробовать! — торопливо воскликнула Арина, не заботясь о том, что этой торопливостью показывает свой испуг. — Силу лекарскую утратишь!
Юлька сначала лишь улыбнулась в ответ, словно говоря: «Да что ты в этом понимаешь?» — но потом, видимо, решила успокоить собеседницу:
— Ты что, подумала, что я вот прямо сейчас убивать кого-то кинусь? Да меня сама волхва в ученицы зазывала, а я не поддалась! И сейчас не поддамся! Только вот знать, что МОЖЕШЬ — силы себе добавить. Не бойся, я не Красава, мне пробовать не надо, достаточно ЗНАТЬ!
— Не Красава, говоришь? — Арина вдруг почувствовала злость, правда, непонятно на кого разозлилась: на Юльку или на себя? — Но ведь все одинаково! И ей для силы надо знать, что может убить, и тебе… сама же сейчас сказала!
— Ты меня с ней не равняй! — Юлька ощерилась и стала похожа на какого-то мелкого хищника, вроде горностая. — Ее Нинея с горя учить взялась, потому, что со мной не вышло, а больше и некого! Ей сила для себя самой нужна, она страхом чужим живет, а лекарки всю жизнь Морене противостоят — не для себя, для других!
Юлька подхватилась с завалинки и скрылась в лекарской избе.
«Ну, вот и поговорили…»

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Вторник, 16.04.2013, 22:11 | Сообщение # 60

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

* * *

Сейчас, у постели Андрея, Арину вновь зацепили слова из того разговора с Юлькой, на которые она сгоряча не обратила внимания: «Ее Нинея с горя учить взялась, потому что со мной не вышло, а больше и некого!»
«Значит, сначала волхва положила глаз на Юльку, а Михайла, надо думать, уже тогда с Юлькой близок был — говорил же кто-то, что они с детства дружны. С Юлькой у Нинеи не получилось, а Красава… Так сама она в Мишку влюбилась или бабка постаралась, чтоб детская привязанность в большее переросла? Да! Она же тогда кричала: «Все равно он мой будет!» Ведь про Михайлу же кричала, никаких сомнений! Получается, правильно я догадалась: Нинея и Настена за Михайлу между собой воюют, через девчонок.
Но над Михайлой стоят Корней и Аристарх, они растят из боярича наследника Корнея, будущего воеводу Погорынского. А про бабью войну… да не просто бабью, а волхвы Велеса и жрицы Макоши, им известно? Мужи-то этих войн не замечают, или не хотят замечать… Только ведь это не свара у колодца. Корней еще мог бы не обратить внимания, но Аристарх… этот все видит и все замечает!
Не вмешиваются старики… Чем-то их это все устраивает? Какая выгода им от Настены? Да вот эта — все бросила и приехала Михайлова защитника спасать. А от Нинеи? В приданое Красаве может пойти безраздельная власть над языческим Погорыньем?
Лучше бы мне не знать всего этого, но… Андрея-то сюда втянули! Господи, как, чем защитить его? Ведь все! Все готовы им ради Михайлы пожертвовать! Начальные люди, служители Светлых Богов… Какие же силы нами играют! У кого защиты искать? К ней — к Ладе обратиться? Но ведь недоучила бабка, не открыла самого сокровенного! А, может быть, к Богородице? Или к обеим сразу — к… Господи, прости меня, грешную, к Великой Матери? К женской силе, к материнской любви, коя все преодолевает? Ведь все мы ЕЕ дети, хоть и называем по-разному!
Ты, дарующая любовь и жизнь, Ты, единственная, знающая и могущая то, что не дано никому другому… Ты слышишь ли меня, поможешь ли? Я знаю, что Ты помогаешь лишь тем, кто сам отдает всего себя без остатка, и я готова, я смогу…»
Андрей слегка шевельнулся и вздохнул…

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Вторник, 30.04.2013, 20:30 | Сообщение # 61

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Глава 11

Сразу же после памятного Арининого выхода в новом платье потрясенные красотой невесомой кружевной накидки девчонки насели на молодую наставницу с просьбами научить и их творить такое воздушное чудо. Оценила небывалое украшение и Анна, но не только его красоту — сказались и купеческое происхождение, и хозяйственная хватка большухи обширного рода, и нынешнее положение ответственной за будущее полутора десятков девиц.
Кружево, дорогую редкость, привозили в Туров купцы из дальних краев, и только у самых зажиточных горожанок можно было увидеть отделку кружевами, да и то узенькую полосочку — больно высоко оно ценилось ##1. А у Арины-то целое кружевное полотнище, если за углы взяться, так почти на полный размах рук! И на привозное не сказать, чтоб похоже. У самой Анны бережно хранился небольшой платок с узкой кружевной отделкой — подарок батюшки к свадьбе. Он привез его чуть ли не из самого Царьграда, хотел было сразу же после возвращения подарить дочке, да матушка воспротивилась: суетность, мол, это, нечего гордыню в юной девице поощрять. Так батюшка нарочно свадьбы дождался, подарил, хоть матушка и осталась недовольна. Вот только носить тот платок Анне почти и не привелось — в Ратном не до кружев ей было.
Зато теперь вместе с восторгом женщины — красота-то какая, и зудом портнихи — непременно попробовать применить эту красоту и так, и сяк, в голове у Анны словно защелкали придуманные Мишаней счеты — это ж сколько состоятельные туровчанки за такое с готовностью заплатят? А если еще соперничать промеж себя примутся: у кого кружево богаче? А если братец Никифор с эдаким товаром в Киев заявится? Или в Новгород Великий — там-то народ тоже щедро серебришком звенит!
А делается-то, оказывается, как просто! Варежки-то крючком, почитай, любая вязать умеет, всей разницы, что тут мастерица берет не толстую шерстяную нитку, а тонкую, для холста приготовленную. Ну, и ухватки немного другие: продевай крючок в петельку, цепляй им нитку да протягивай в эту же петлю — получается новая петля. И опять, и опять, и так хоть до бесконечности! А петли твори, какие хочешь: маленькие, большие; если надо, то можно и несколько петелек из одной вытянуть. И снасти требуется всего ничего — крючок да беленая нить, а все остальное в самой кружевнице: пальцы ловкие, глаз верный, усидчивость и воображение. Ну, пальцы и глаз можно поупражнять, усидчивость… да какую ж девку к тому с малолетства не приучают, а вот воображение у каждой свое — сколько кружевниц, столько и узоров, да не по одному на каждую!
Обычная баба восхитилась бы да сама уселась бы новое рукоделие осваивать. Ну, еще дочек за кружево усадила бы, если бы времени и терпения хватило, но Анне уже требовалось большее. Не сразу, не в один день она до такого додумалась, но потихоньку дело завертелось.
Для начала озадачила Кузьму изготовлением крючков. Девок посадила выбирать и перематывать подходящие для вязания кружев нитки. В Ратное отправила отрока с заданием выгрести и привезти в крепость весь запас беленой нити из лисовиновской усадьбы, а Верку допросила, не знает ли та в Ратном тонкопрях, изготавливающих нитки не только для своей надобности, но и на обмен или продажу.
Таковых, к удивлению Анны, в Ратном оказалось больше десятка, правда, почти половина из них — холопки Луки Говоруна. Хозяин, ничего не скажешь! Допрос плавно перешел в совет: как и на что сменять имеющийся у прядильщиц запас готовых ниток, и как обвести вокруг пальца Луку, который непременно заинтересуется, чего это Анна собралась такое шить, что нитей ей требуется ну прямо-таки версты?
С ответом на последний вопрос Верка ничуть не затруднилась:
— Ха! Да сотню с лишним отроков к зиме обшить! Кто-нибудь из баб, хоть у нас, хоть в Турове, да хоть в самом Киеве такое пробовал? Сколько чего для этого надобно, представить себе может? Да ни в жизнь! Даже я не представляю, а уж мужи… тут и вовсе смех один! Вот пускай Лука только попробует меня спросить, я ему такого наплету!.. Аж самой интересно!
Вот с первым вопросом — на что менять или почем покупать — вышла заминка. Уж кто-кто, а купеческая дочь Анна прекрасно понимала, что стоит только мужьям тонкопрях (а торговаться-то придется с ними или даже с самим Лукой) почуять острую нужду Анны, то цену заломят несусветную. Думали да рядили и так, и сяк. Дороговато получалось. Выручил Кузька, явившийся показать Анне аж три образца вязальных крючков: деревянный, костяной и железный. Услышав конец разговора, ничуть не задумываясь, тут же предложил выход:
— Теть Ань, а ты Минькин ножной станок видела?
— Видела, и не только станок. Вы же с отцом прялку ножную измыслили. Хорошая прялка… погоди, так ты хочешь?..
— Ага! — радостно подхватил Кузька. — К батюшке уже сколько народу приходило, чтоб себе такую же заказать, да только дед всех отшил. Сказал, что пока двадцать штук для крепости не изладим, на сторону ни одной не отдадим. А потом еще добавил, что сверх тех двадцати нам еще нужны, чтобы холопки зимой не бездельничали. Лука тогда орал, что на столько новых прялок во всем Ратном ни шерсти, ни льна не найдется, и грозился своих людей по округе послать и всю кудель, где только можно, скупить, вот пусть тогда холопки из соплей Корнеевых прядут.
Поругались они тогда вдрызг, а дед потом батюшку поучал: пока настоящей цены на ножную прялку не поймем, никому ничего продавать не станем. Я Миньке про это все рассказал, а он смеется! Пускай, говорит, Лука по Погорынью рыщет да лен с шерстью скупает, нам же проще: он потом за наши прялки нам же половину скупленного и отдаст. И ездить никуда не придется, сам в клювике принесет, а мы еще поломаемся, да не куделью возьмем, а готовыми нитками.
Так что давай, теть Ань, так и сделаем, как Минька придумал. У батюшки в сарае пять штук стоят, да у меня здесь еще две штуки непользованные остались — вы чего-то прядете мало.
— Мало прядем?! — возмутилась Верка. — Ну, мужи!.. Вы, поди, думаете, что полотно, как трава в поле растет! С чего прясть-то? Лен прошлогодний уже почти весь кончился, и шерсть с весенней стрижки тоже. Осени ждать надо! Ты думаешь, мы с чего за прялками зимой да осенью горбатимся? Да с того, что только тогда кудель в достатке! А летом… где ты зимой солнце найдешь, чтобы полотно белить? Даже крапиву сейчас не заготовишь — не годится пока. Это в вашей кузне можно железками круглый год греметь, а у нас все на солнцеворот завязано!
— Ну и что? — не смутился Кузька. — У Луки-то, небось, до сих пор все кладовки товаром забиты. Он же не так просто трепался, а покупал. Этого вам для начала хватит, а там и лен, и шерсть свежие подоспеют.
— Значит-таки Лука! — зловещим тоном изрекла Верка. — Ну, трепло рыжее, готовься… даже и не ведаешь, бедолага, что за рать на тебя идет!
Анна тут же остановила разошедшуюся жену наставника Макара, напомнив, что десятник — а теперь уже и воеводский боярин — Лука Говорун до разговора с ней, скорее всего, и не снизойдет, потому как всех баб ни во что не ставит, но Верку и это не смутило:
— Так к нему не просто баба приедет, а Академия Архангела Михаила, созданная и направляемая самим воеводой Погорынским Корнеем Агеичем! — она многозначительно воздела кверху указательный палец, но тут же смешливо фыркнула и привычно подбоченилась: — Али я не Академия? Ну, Лука, держись! Хочет прялки получить — выслушает, никуда не денется! А там посмотрим, кто из нас говорливее!

##1 В 12 веке на Русь через Константинополь могли привозить шитое (игольное) армянское кружево, которое было известно на территории Армении со времен царства Урарту и являлось неотъемлемой составной частью народного костюма. В Западную же Европу кружевоплетение пришло позже, через Италию.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.

kea

Дата: Пятница, 10.05.2013, 23:41 | Сообщение # 62

Княгиня Елена

Группа: Авторы

Сообщений: 5393

Награды: 0

Репутация: 3154

Статус: Оффлайн

Однако забота с нитками представилась Анне всего лишь легкой забавой после того, как она принялась обдумывать все остальное, что так или иначе было связано с искусством кружевного вязания. То, что прибыток оно могло принести просто сказочный, стало понятно с самого начала, как только поостыли чисто женские восторги и на смену им пришли купеческие соображения. А вот все то, что хвостом тащится за любым выгодным делом, навалилось на Анну позже.
О том, что тяготы и опасности — обязательные попутчики туго набитого кошеля, Анна прекрасно знала. Рассказы батюшки и брата — иногда жутковатые, иногда не совсем понятные, но почти всегда интересные — она слушала отнюдь не вполуха. Вспомнилось, однако, и такое, что сейчас Анну не на шутку озаботило. Все страхи и непонятности тогда, в молодости, смягчались одной и той же мыслью: это дела мужеские, батюшка и братец сумеют разобраться. Но сейчас-то ни того, ни другого рядом нет, разбирайся, матушка-боярыня, сама!
Вот именно — боярыня! Опять жизнь поворачивала к тому, что на боярской стезе нечто мужское в мыслях и поступках ей не только дозволено, но и необходимо!
«Ну, что ж, Анна Павловна, давай-ка присядь, да попробуй думать, как муж смысленный. Господи, да еще год назад кто бы мне такое сказал… Хватит охать, Анька! Глаза боятся — руки делают. Тут, правда, не столько руки, сколько голова, но все равно, никто за тебя твою заботу не избудет. Для начала вспоминай, как батюшка с Никифором дела вели. Вот, значит, есть у тебя в руках редкий и дорогой товар…»
И сразу же появилась первая трудность: батюшка Павел Петрович с редким и дорогим товаром имел дело лишь от случая к случаю, таков уж у него был взгляд на купеческое дело. Так и поучал Никешу (а Анюта на ус мотала, ибо от нее не таились, не считали нужным):
— Редкость или драгоценность — дело опасное и ненадежное. Во-первых, украсть легко: шкатулка с драгоценностями — это тебе не ладья с шерстью. Шкатулку спер или отнял и сразу обогатился, а десятки пудов шерсти ты еще уволоки, да продай, да не попадись… Понял, на что у татей соблазн больший? Вот так-то!
Во-вторых, драгоценности и редкости покупают только богатые, а их же немного, да и разборчивы они — то ли понравится, то ли нет. Товар же обыденный — одежда, обувь, полотно или кожи для них, посуда или иная хозяйственная снасть, кузнь мелкая, я уж не говорю о зерне — нужны всем и всегда! Конечно, многое простецы сами себе делают, но тот, кто умеет делать все, никогда не будет это делать лучше других!
Ну, как тебе объяснить… вот, скажем, утка. И по земле ходит, и по воде плавает, и по небу летает. Однако же летает похуже многих других птиц, плавает куда хуже рыб, а уж как по земле ходит… Значит, что? Значит, товар, сделанный мастером, который только этим делом и занимается, всегда лучше, чем то же самое, но если ты это для себя сам сделаешь! И мне такой товар не стыдно лицом показать: ну-ка, сравни со своим — мой лучше, да еще на разный манер изготовлен, выбирай, что по душе и по руке. Да, возни больше, да, за пазухой не унесешь — ладья или обоз требуются, но зато дело верное!
«У меня-то как раз наоборот, товар редкий и дорогой. Покупателей мало, да и тех пополам дели — только на баб расчет, мужам-то это все — баловство и суетность. Хотя за красивые тряпки тоже глазом цепляются, да еще как, но не признаются же в том, хоть режь их!
А батюшка что всегда во главу угла ставил? Покупателя — чтобы не сомневаться: продашь или не продашь? А у кружева какой покупатель? Половина из богатых… тьфу, по кругу пошла, дура! Нет, надо как-то иначе.
Хорошо… Почему только богатые? Так понятно — потому что дорого. Что-то такое батюшка сказывал, вроде, что кружева эти шьют, потому и прочные они, не распустить… Шьют! А мы-то вяжем! Крючком, как из шерстяной нитки — варежки, там, носки или еще что-то. Тут важно, что у нас проще, быстрее, а значит, дешевле продавать можем. И не везти за тридевять земель! Точно! Дешевле, чем у армян и греков получится. А еще — больше, чем у них! Так, так, так… Посадить на зиму холопок… да и вообще всех баб, что на лисовиновском подворье обретаются… Крючком-то вязать все худо-бедно умеют, а нет, так подучим. Хватило бы ниток… Да с новыми-то прялками! Ха! Хватило бы кудели! Столько кружева навяжем! Погоди, погоди, матушка! Навязать-то навяжем, а раскупят ли?»
Страхи и сомнения в своих силах одолевали, особенно по ночам, когда отступали ежедневные заботы, но Анна уже понимала, что не отступится, не попробовав.
«Эх, с Никешей бы сейчас поговорить! Ладно, для начала сама постараюсь прикинуть. Значит, так… Можно в тайности от других купцов пойти с товаром в такое место, где никто, кроме тебя, не торгует. Угу, глупость — кто в таких дебрях кружево покупать станет? Можно на соперников засаду устроить и… Нет, Анька, об этом и вовсе не думай — это точно не для тебя. А что еще? Слушок о сопернике пустить, что у него товар плох… Раньше соперника с торговлей успеть… Нет, не репу продавать собираюсь, не то… Дешевле соперника торговать… Ага, это вот, кажется, подходит.
Греки и армяне кружево издалека везут, и там оно им тоже недешево достается. А у меня как получается? Цена ниток — раз. Прокорм холопок и прочих, кто в этом деле занят… И без того, конечно, кормим, но все равно — два. Доставка в Туров или иное место… Ха! И не сравнить с перевозом из Царьграда! Это — три. Три, три, три… что, и все? Ну, крючки, лавки, чтоб сидеть, свет… да, зимой темнеет рано, свет нужен, да не лучины — свечи. Ну, четыре. Надо же, как все складывается — прялки, свечи… вроде бы сами по себе уже были, а тут вдруг кстати оказались! Прямо можно подумать, что Мишаня заранее знал… Глупости, не мог он такого знать, так уж само вышло… везучий он…
Да, как ни считай, грекам с армянами с нами ценами не сравняться! Утрутся своими кружевами да возить их к нам перестанут… а попробуют нагадить как-нибудь… Ну, Никеша всякие виды видывал, а если еще и Мишаню с опричниками в помощь… порадуются, что живыми ушли! Туров — наш град!
Значит, цены ниже заморских… Насколько? Считать надо, не проторговаться бы… хотя… Ага! А вот настолько, чтобы жены и дочки простецов могли кружевом украситься. Самым узеньким — не шире привозного, да и с узором не особо затейливым. Да, они дорого не заплатят, но зато их много! Как раз то, о чем батюшка толковал! А пошире да позатейливей — для тех, кто больше заплатить способен, а еще шире и… Ой, это что ж получается, для всех?»
От такого простого и такого обнадеживающего открытия и сон, и аппетит пропадали, мысли уже не текли, а скакали, бежали, летели…
«Для всех, но по достатку. Значит, придется как-то разделить кружево по ширине и по затейливости узора… а может быть, и по ниткам? Нет, это потом — пробовать надо, что получится. Значит, разделить, и на каждое — свою цену. Ну, это с Никешей решим, уже в Турове.
Вот так, значит… Вроде бы все правильно. И все же боязно — расторгуемся ли? Ну, скажем, купил кто-то жене что-нибудь с кружевной отделкой… Ой, мамочка! Это ж что получается? Можно не просто самим кружевом торговать, но и готовыми нарядами с такой отделкой?! Нет, Анька, не разбегайся мыслями, об этом потом…
О чем бишь я? А-а, вот — для почина можно и вовсе дешево отдать — и надела она ЭТО в воскресенье в церковь. Ага, около церкви-то бабы так глазами и стригут: на ком что надето? Увидят соседки, увидят подружки, да и вовсе посторонние… ну, непременно захотят себе такого же! И цену спросят, и где брала — а цена-то подходящая. И что, они с мужей куну-другую не вытянут, чтобы не хуже других выглядеть? Ну, мужи, держитесь!»
Иной раз такое завлекательное зрелище перед глазами, как наяву, вставало — впору то ли креститься, то ли хихикать, как маленькая Елька, когда ее щекотали.
«А потом-то промеж себя соперничать начнут: у кого кружево шире да затейливее. Какой-нибудь жене княжьего дружинника или мастера-ремесленника невместно хуже простушки выглядеть, а купчихе или боярыне… Вот! А на такую накидку, как у Арины, цену выставить, что только воеводихе или жене ближнего боярина доступна! А то и самой княгине! Да, не сразу купят, но вывесить, чтобы всем видно, и пусть слюни роняют!
Если же кто-то и купит, да в ту же церковь… Ох, да бабы не на иконы, а на нее вытаращатся! А после службы возле храма эдак не торопясь пройтись… Да за такое… три-четыре скандала, мужу устроенные — тьфу, сущая мелочь! И мужья, кто поумней, да попрозорливее, ох, и затоскуют, на это глядя, ох, и томно им сделается! Бабья суетность, говорите? А вот вам всем! Если с умом, так и суетность серебром звякает!
Ну, мужи хитромудрые, и кто сказал, что купеческие премудрости бабьим умом постигнуть невозможно? Да я вам всем нос утру, вы у меня все рты от удивления пораскрываете, у меня по всем городам торговля кружевом пойдет, даже туда доберусь, где и Никифор ни разу не был!»

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на халтуру.